Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Западносибирские сны

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

«Чтобы тропа не стала дыбом!..»

...Стоял январь шестьдесят девятого года, жестокий январь. Зима в Сибири случилась не только снежная, но и с морозами, которых, говорили тогда, давно не было.

Ещё с осени я запасся лицензией на отстрел лося - для всей нашей компании. Наиболее опытные в ней на ту пору охотники, сибиряки от рождения, а не по записи в комсомольской путевке, нет-нет да вели громкие разговоры о том, что умные люди - как?.. Убьют лося, но егерю не спешат об этом докладывать, никому вообще - ни гу-гу... Из тайги без лишнего шума вынесли, в машине хорошенько забросали какими-нибудь деревенскими дарами-приобретениями: нечего положить, что ли? И кедровый орех да шишка нешелушеная, и соленый чебачок в полиэтиленовых мешках, и груз дочки - в таких же. Сухие грибы и рамки с медком, всякие там травки-муравки... Сверху пара зайчишек, пяток рябков, охотничья амуниция да лыжи. Или вон поближе к новому году: не повезло, братан, дак хоть елок набрали - ты уж за порубку прости, друг! И если только докопается егерь, найдет под спудом разделанную лосиную тушу - ну, тогда: да вот же у нас на него лицензия, вот! Где не надо - глазастый, а тут слепой, что ли?!

И таким вот макаром добывают на одну лицензию и двух лосей, и трех, а то, бывает, и пять... На каком поймаются, столько, значит, и вывезли, дальше - стоп.

Как понимаю, кое-кто из дружков потихоньку готовил меня примерно к такому же варианту... Леонтич, мол? Всем можно, а нам - нельзя?!

Тем более тебе - для личного опыта. В книжке потом напишешь, как в штаны подпускал, когда седьмого вывозили... да чего уж седьмого - постараться, дак можно и десять взять: вон сколько нас, да к каждому ещё придут сперва на свежатинку, а потом на пельмешки - впереди праздники!.. Ты вспомни, вспомни, сколько у самого у тебя народу перебывало, когда мы завалили медведицу!

С медведицей этой, и правда.

Пошли, считай, прогуляться, рябка погонять, а дед Савелий, у которого мы всегда останавливались, - взглянуть на дорогу, по которой сенцо с покоса придется перевозить, а заодно проверить капканы, и тут вдруг впереди собаки как взвизгнули, как стали в рыке захлебываться - дед сразу: зверь!.. Похватали их за ошейники, подальше оттащили, брючными ремнями собрали в сворку, привязали в пихтарничке, а дед уже смахнул пятиметровую елку, обрубывал на ней толстые сучки таким образом, чтобы поглубже в отдушину берлоги «по шерсти» вошла, а вытолкнуть обратно, уже «против шерсти» мишка её не смог...

- Не ошибся, Савелий Константинович? - спрашивали его сдавленными голосами.

- Учились ба лучше, как заломка готовится...

- Это заломка, дедушка?

- Не карандаш чай - слегка потолще, однако, будет! Реплика, ясно для кого...

Как самого якобы меткого стрелка поставил он меня за толстой сосной напротив берлоги... дед-дед!

Вспоминая ту пору, сегодня думаю, что после всех случившихся с Россиею потрясений мы все, потерявшие стольких близких, как бы заново искали тогда родственного тепла... Не парадокс ли: еще достаточно громко звучали речи о классовой борьбе, но всем это успело уже достаточно остобрындеть, люди как бы уже успели между собой, где за чайком, а где - за бутылкой, договориться, на все высокие слова плевали с колокольни, которая была в народном сознании ещё выше... Тайное, как тихая милостыня, прощение уже поселилось в душах и незаметно начало утверждаться официально... Может, все эти громкие слова о покаянии для того потом и понадобились, что время, когда старые раны ещё можно было разбередить, уходило почти стремительно?

Дед Савелий чего только не пережил, в каких только не побывал передрягах. Твердый характер и недюжинный ум сделали его личностью настолько неординарной, что после, встречая людей знаменитых, не только на всю страну - на весь мир прославленных, я не без грусти думал: нет-ка, ребятки, нет - за дедом Шварченко вам не угнаться! Не только в тайге...

Под стать ему была и «баушка» Марья Евстафьевна, тоже, как и её «сам», каких только чалдонских премудростей мне не открывшая.

В крошечное сельцо Монашка на горной речке Средняя Терсь, к ним «на Монашку» мы заявлялись, само собою, с «городскими» гостинцами: с гречкой, с крупами, с сахарком, с банками сгущённого молока, с шоколадом, с конфетами... Жена непременно передавала ей традиционные косынки с платками, хитро завернутое в отрезы ситца да фланели бельишко, и радостное «баушкино» восклицанье: «Чем же буду рашшытываца?!» стало у нас в семье живущим уже и среди детей шутливым присловьем...

На самом-то деле это я у них остался в неоплатном долгу.

Что касается моего «соколиного» глаза, легенду эту придумал Савелий Константинович и сам же её потом щедро подпитывал: помогал самоутверждению кубанского казачка в сибирячестве. На самом деле стрелял я весьма посредственно, станичные охотники надо мною посмеивались, особенно перепелятники.

Теперь-то, из нынешнего дня, когда за ружье берешься только для того, чтобы с места на место переложить, или, бывает, понимающему человеку показать сработанную ещё в позапрошлом веке известным мастером Иваном Прушей старинную «гусятницу» восьмого калибра, к которой подходят обточенные гильзы от авиационного пулемета «ДШК», «Дегтярев-Шпагин-Калашников», перепелиная охота представляется жестокой забавой, но тогда... Может, ещё и потому, что перепёлок в то время было «немерено»?

В конце августа, когда у них начинался перелет, вдруг проносился слух, что за станицей опять они наткнулись на «линию», попадали, и люди до сих пор с земли подбирают... Тянувшаяся вдоль шоссейной дороги на Армавир «линия», и правда, была тогда как некое воздушное заграждение: на каждом телеграфном столбе - по три, по четыре поперечных перекладины, на каждой перекладине - десяток «чашечек»-изоляторов. Стремительно летевшие ночью стаи разбивались о пучок проводов, птахи падали и не все потом снова могли взлететь.

Первыми замечали их, как правило, шоферы идущих по трассе грузовиков, наскоро подбирали рядом с машиной сами, со встречными водителями «переказывали» знакомым, и за станицу спешили и женщины с кошелками, и посланная матерями ребятня. Сперва подбирали раненых перепелок обочь дороги, потом радиус поиска увеличивался: со сломанным крылом, с перебитой лапкой бедные птахи все продолжали расползаться и время от времени, передохнув, вновь начинали судорожно копошиться в траве.

Была тогда и такая охота...

Но главная начиналась, когда в бурьяны между катавалами, растянувшись длинной цепочкой, выходили с собаками записные перепелятники... может, сам я потому-то и мазал, что в основном, раскрыв рот, глядел на это действо, в котором неизвестно чего было больше: либо терпеливого мастерства, либо азарта?

Как рыскали облепленные репяхами трудяги сеттеры, как старались умницы спаниели!.. Среди жесткого шебаршания их в ломких, подсохших травах раздавался вдруг фурчащий швырок, пробивающий заросли отчаянный птичий подпрыг, отзывавшийся в тебе мгновенным подпрыгом сердца... Частенько они взлетали парами, согласное биенье крыльев рядком отдаляло перепелок стремительно, но как преображались при этом стрелки!.. В движениях какого-нибудь для всей станицы служившего посмешищем тюхи вдруг появлялась не только ловкость - появлялось изящество, о котором скажи ему - тоже уронит челюсть.

Может быть, в этот миг на моих не очень проворных в обычной жизни, часто неповоротливых, как сам я, земляков нисходил витающий в этих краях над местами былых сражений пыл лихого джигитства или не уступавший ему когда-то казачий дух?!

Так же, как два фырка, один за другим раздавался четкий дуплет из какого-нибудь доисторического ружья, которое чудом от выстрела не разваливалось, но обе птахи неминуемо падали...

Они набивали, бывало, по три, по четыре десятка, на сколько у кого хватало патронов - это выстрелы из моей новенькой двустволки, в подарок полученной в Сибири после пуска первой домны «от администрации, парткома и постройкома» то и дело гремели впустую: хорошо, если к концу охоты у меня набиралось две-три перепёлки. Само собой, что станичники скидывались, чтобы и у меня стало десятка два, но насколько это число уступало количеству достававшихся мне при этом подначек!

Здесь, на Средней Терси, зимой перед вечером мы с дедом на лыжах возвращались однажды домой, когда он окликнул меня, идущего впереди:

- Мотри, Лявонтич, мотри!..

«Напересек» нам, как обычно говаривал дед, довольно высоко летела крупная копалуха, и я перебросил ружьё из левой в правую, вскинул стволы.

- Она перед нами сядет, - успел сказать дед. - Однако удобней стрелять будет, погодь-ка...

Но я уже успел нажать на курок, копалуха рухнула камнем, глубоко пробив снег.

Может, меня джигитский дух разыскал наконец в далекой Сибири?.. Или это уже шла помощь от кузнецких татар, от их божка Кирмизека, подаренного мне в столице Горной Шории, в Мысках, все ещё живущих по своему - мысковскому времени?

Правда и то, что копалуха летела медленно, как тяжелый бомбардировщик, летела жертвенно, почти торжественно - на стволы, но как наставник мой Савелий Константинович радовался, с каким жаром рассказывал потом о моем метком выстреле приехавшим через неделю забирать меня из тайги моим товарищам!

И все-таки через много лет после неожиданной нашей охоты на медведя я с насмешливой горечью понял, что за сосной тогда напротив берлоги дед поставил меня вовсе не для того, чтобы я наконец сдал экзамен: он берёг меня, потому что к экзамену был я как раз ещё не готов...

Все случилось почти мгновенно: дед с силой вогнал заломку в берлогу, она, как пробка, вылетела обратно, над лазом возникла медвежья голова с задранными вверх лапами - все это с рычащим гневным захлёбом, тут же прерванным почти слитным залпом.

Самое непостижимое было, как дед, только что положивший в ногах ружье, чтобы обеими руками сунуть заломку, успел подхватить его и выстрелить первым.

Установилась тишина, держа ружья наготове, стали медленно подступать к берлоге, а в ней вдруг послышался легкий топот... неужели оглушили, и только?

История эта в общем-то грустная: и раз, и другой в берлогу снова выстрелил каждый, но внизу там кто-то все топотал...

Разглядели наконец в полутьме неподвижную тушу, расширили лаз, и один из нашей кампании спустился в берлогу, накинул веревочную петлю на переднюю лапу. С великим трудом вытащили зверя на истоптанный снег, и когда уже сидели на нём с ружьями на коленях, отдыхали и заодно фотографировались, из берлоги вылез, привстал на задние лапы и пошел к нам второй медведь...

Только потом, когда, тоже мертвый, лежал рядом, разглядели, что был он куда поменьше: пестун.

Мать с сыночком зазимовала невдалеке от тихой Монашки, а тут и появилась наша братия с комсомольской, значит, с ударной стройки и из стольких беспощадных стволов по безмятежной зимой таежной жизни ударила...

Но это ведь все потом - и гнетет совесть, и подступает раскаяние, когда через много лет вспоминаешь, до чего только что освежеванная медвежья лапа на руку на человеческую похожа и будто тянется к тебе на окровавленном снегу: мол, что ж ты, писатель-гуманист?

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.