Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Западносибирские сны

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Случалось, колхозная жизнь начинала Буравлёва тяготить - по натуре он всегда оставался единоличником. Тогда он брал запас пищи на день-два, брал спиннинг, ружье, котелок и уходил на неделю... Как раз накануне летом, когда он только что отошел от лагеря, на тропе среди малинника навстречу ему поднялся матёрый медведь, но Буравлёв успел левой рукой сорвать с головы войлочную шапочку, сунуть её в поднятые звериные лапы, а правой выхватил висевший на поясе нож и саданул в грудину под мышкой... Ружье он рванул из-за спины уже тогда, когда проводившая его в одиночный поиск и тут же наклюкавшаяся по этому поводу команда попыталась заявить, что выносить тушу по такому солнцу - это слишком, и надо, само собой, дождаться, пока жара хоть мало-мало спадет....

Среди других «подвигов Геракла», как мы любили тогда обозначать неординарное, что с нами происходило, был на счету Буравлёва ещё один, не уступавший, может быть, только что описанному... В Кемерове тогда набирала силу областная оперетта, приехавшая из Краснодара на место главного режиссера Тамара Гагава уговорила Женю попробовать прославить наш чумазый Кузбасс в легком жанре, а что, наконец, а что?.. Но прежде чем артисты запели на премьере куплеты из сочиненного им либретто, сам он заплясал под дуду очаровательной примы, Елены Прекрасной... грехи наши!

Потом-то это наверняка его угнетало и не исключено, что стало невольной причиной преждевременного ухода в лучший из миров, но что его извиняло, за что Высший Судия, так хочется надеяться, простит его, - терпеливица Валя, прошедшая рядом с ним через огни и воды, так и не смогла родить ему наследника, а Лена была лет на двадцать моложе, и, наверное, Жене казалось, что он ещё успеет на поезд, который на самом деле безвозвратно ушел...

Не исключено, что дело в другом: железный мужик, вынесший все, какие достались ему черные испытания, он вдруг сломался перед неожиданно открывшимся ему ярким миром иллюзий и призраков... все-таки он был поэт, Женька-Буравель, был - Поэт.

И вот Лена, Елена Прекрасная, порхала теперь от плиты к сверкавшему накрахмаленной скатертью, блестевшему хрустальными рюмками и фужерами столу посреди просторной гостиной, а мы стояли у бара, держали в пальцах упрямо принесенные Буравлёвым с кухни тонкие стаканы с традиционными ста граммами, ниже которых сибирская отметка не опускалась, и Буравлёв, дружелюбно и чуть насмешливо глядя из-под своего крутого лобешника, тихонько и очень ласково спрашивал:

- Ну, что?.. Как говорит наш общий друг - адмирал Чазыбук, - по-купечески?..

Прежде чем за стол сесть - на ногах. Без закуски.

Как, и правда что, говаривал родившийся в кондовой Сибири, в знаменитом Курагино Геннаша: о-стоях.

Скольких из нас именно это и сбило с ног!

И его тоже - раньше многих. И - его.

Потом мы чинно - прима-балерина, она и дома в гостиной прима - сидели за просторным столом, на котором обилие приборов из серебра и хрустальных изделий явно превышало количество наличествующей закуски, но давало основание верить в светлое будущее, и Женя сперва произнес традиционное «со свиданьицем», а после налил рюмки всклень:

- Ну, кубанский казак: чтобы тропа не стала дыбом?

Елена Прекрасная нас вскоре покинула, отправилась на репетицию мужниной оперетты с местным сюжетом, а мы с Буравлевым, не сговариваясь, тут же перетащили бутылку с рюмками и тарелки на крошечный столик в кухне.

Я спросил:

- Сало у тебя есть?

Он словно нехотя улыбнулся: и сейчас вижу эту насмешливую улыбку пахана в редкостную минуту всеобщей лагерной расслабухи:

- Надеюсь, насчёт яиц не станешь спрашивать?

- Нет, сразу о яишнице...

- Заделаем сейчас. Не только её. Наливай!

И над нами поднялся не оседавший потом несколько дней и ночей густой дым коромыслом...

Может, чтобы проникнуться духом этих многодневных сидений вдвоём-втроём, непременно на кухне, этих бесконечных, с душой нараспашку, откровений о себе и близких по духу друзьях-товарищах, доверительного обмена знанием о литературных страдальцах с обязательной читкой стихов сидельцев либо расстрелянных, этих когда уважительных, а когда не очень рассказов о своих, о кондовых сибирских мэтрах и о блистательных гениях столицы, этих вспыхнувших вдруг, словно чистый спирт, фантастических общих прожектов и личных творческих планов, сбыться которым не суждено, - так вот, чтобы духом всего этого проникнуться, надо пожить в Сибири, в крупных или небольших городах, не то что для счастья - даже для относительного благополучия мало приспособленных, - пожить тут или хотя бы приехать в командировку и надолго застрять как раз в ту пору, когда мороз придавливает под пятьдесят, и на улицы опускается синяя, как «спирт питьевой», девяносто шесть градусов, пять шестьдесят семь бутылка, такая же обжигающая стужа...

Или тайна, что Москва держит нас за колонию, за ту самую природную, Господом Богом подаренную кладовую, из которой нашими руками она берет сколько хочет, мало что отдавая нам за нескучную эту работенку взамен?.. Или она не обделяет нас, не обходит вниманием? Или не сплавляет сюда под видом добровольцев на самом-то деле тех, кто ей не дорог, не нужен, а только болтается в столице всего передового-прогрессивого под ногами да ещё, бывает, у мира на виду за эти ноги цепляется?

Но все это вместе с тем остаётся досужими разговорами, остается домыслами...

До тех пор, пока Сибирь посреди зимы не напомнит вдруг о своем крутом нраве.

«Однако!» - сам себе говорит в такие дни сибиряк.

И жестокой реальностью для него вдруг становится не только холод собачий, но и многое-многое остальное из этого же собачьего ряда, что он привыкши ко всему, ко всему давно притерпевшись, просто-напросто переставал замечать.

«Однако!..» - говорит со значением сибирячок в размышлении, как утеплиться не перед выходом на улицу - вернувшись домой.

Но странное дело: то, что, казалось бы, должно его добить окончательно, на самом деле лишь придает ему сил и насмешливой какой-то уверенности. Не только в себе - во всех.

Словно подтвержденная морозцем-крепачком тайна полишинеля объединяет сибиряков прочнее, может быть, всего остального. На улице в такие дни немногочисленные прохожие - само собой, на очень приличной скорости - успевают вполне понятными жестами дать встречному, действительно, ценные указания насчет обмороженной щеки либо находящегося в крайней опасности носа, который при иной-то погоде те же самые благожелатели могли бы тебе без всякой на то причины расквасить... Все знают, что мороз дает шанс нашим хоккеистам - будь то в любимой Кузне - с шайбою, а хоть в Кемерове, в деревне Щегловке этой - с мячом - выиграть у давно привыкших к оранжерейному теплу крытых стадионов с искусственным льдом квёлых столичных игроков, а потому всякий уважающий себя болельщик считает не то что за предательство - вообще «за падло» остаться в такой день дома, а не стоять рядом с такими же несгибаемыми, как сибирские дивизии в сорок первом году под Москвой, бойцами на открытой всем ветрам и снегу над головой деревянной «коробочке»... Чтобы заткнуть собою дыру, в которую прорвались немцы, они тогда из люков низко летящих «транспортников» сыпались в снег в худых шинелишках - это мы теперь были одеты, считай по-царски. Облачение чуть не каждого в такой день по изобретательности своей не уступит хитрому снаряжению покорителя хоть Северного, хоть Южного полюса, не говоря уже о какой-нибудь жалкой Джомолунгме: знаю по собственному опыту, что, собираясь на такой ответственнейший матч, настоящий патриот родного города на самодельный широкий пояс из собачьего меха сперва надевает китайские кальсоны «хэбэ» и русские ватные штаны с лямками, на ногах у него толстые носки из кошачьей шерсти и подшитые трехсантиметровым войлоком валенки, грудь его защищает теплая, опять же китайская «дружба» с грубой фланелевой рубахой и свитер домашней вязки, во время отпуска специально купленный у карачаевцев в долине Домбая, на нем суконная куртка горнового и, наконец, китайская тоже, шуба козьего меха с ватными рукавами и резинками на запястьях... Можно бы отдать предпочтение русскому полушубку из овчины, можно, тем более, что к нему больше бы подошла разлатая, как воронье гнездо, шапка из рыси, да вот беда, не обладает он таким, как у китайской шубы, обилием карманов - ловкие модельеры Поднебесной будто специально рассчитывали её на сибирского болельщика, который в большой левый, на боку, непременно определит бутылку «коленвала» либо восьмисотграммовый «огнетушитель» с каким-либо, будь оно неладно, вином «Солнцедар», которым на юге заборы красят; в правый положит некогда граненый, но уже заметно оглаженный твердой мозолистой рукою стакан, а в нагрудные, на «молнии», кармашки сунет нарезанный на куски шмат сала и хлеб и отдельно, конечно, особнячком - соленые грибки и всякие там огурчики-помидорчики в поллитровой стеклянной банке или в расписной кружке, по личному заказу изготовленной в «эмальцехе» на старом комбинате, на легендарном ещё с довоенных времен «КМК»...

Само собой, что не каждый, нет, успевает так же ответственно подготовиться к решающей встрече «Металлурга» со «Спартаком», в Нью-Кузнецке, попросту - в Кузне, либо «Химика» с «Водником» в Рио-де-Киримоново, в Щегловке... Бывает, вдруг забежит на трибуны человек в легких ботиночках, в подбитом ветром пальтишке и шапчонке настолько облезлой, что не понять, какому представителю животного мира истончившаяся, как папирус Двуречья, кожа принадлежала... Стоит такой, ловит дрогалька, совсем почти дает дубаря, а по всему между тем видать, что толк в игре понимает... Как такого орла не уважить, как ему тоже не налить, если явственно видишь, что вместе со слюнками, когда рядом наливают, глотает он, прошу простить, сопли?

Да что там, что там: в такой мороз, когда сердобольная малышня впускает за собой в подъезды бродячих собак, их отцы перестают пинать «братьев меньших» ногами, а только чертыхаются, когда наступят в темноте, возвратившись после ночной смены, а матери не только не отбирают предназначенные разномастной, разнокалиберной бродежне здоровущие куски хлеба - сами суют в руки детворы и вареную картошку, и уже обглоданные мослы, и косточки неизвестно откуда приплывшей в Кузбасс рыбы с наводящим на размышления названием: пристипома.

На что бесправная птица воробей - и тот, юркнувши на лету в щель между дверными створками большого продуктового магазина в центре любого сибирского города, обретал, хоть и негласно, чуть ли не статус политического беженца какой-либо из слаборазвитых стран с тоталитарным режимом, и носившиеся над головами посетителей стаи, капавшие на всех с круглых люстр и затевающие драку на вершинах пирамид из банок с «Завтраком туриста», таких же вечных в городе угля и стали, как пирамида Хеопса в Египте, беспрепятственно угощались казенной крупой и государственными крохами до тех пор, пока мороз не спадал...

К этой теме - воробьи в магазине, возвращались мы с Буравлёвым особенно часто. Перед этим нами было чуть ли не торжественно принято очень благоразумное, как нам казалось, решение не брать в ближнем «гастрономе» больше одной бутылки сразу, чтобы иметь таким образом возможность регулярно вдвоем проветриваться. Другой раз, правда, это компенсировалось нашим общим с Женей горячим желанием поддержать только что зародившуюся тогда в наших краях народную традицию: каждый, кто пожелает «найти Бабашкина», игравшего тогда в защите «Спартака» под третьим номером - попросту говоря, «строúть», подходил внутри магазина к закуржавевшему окну и ногтем проводил на стекле невысокую горизонтальную линию. Это была как бы заявка на дружеское участие, на братское тепло в холодном бесприютном краю, и отозвавшийся на крик души второй участник предстоящего в ближайшем подъезде пиршества рядом с первою отметиной ставил вторую: мол, всей душой готов поддержать!..

Потом к стоявшим в терпеливом ожидании окончательного укомплектования боевой единицы вместе либо с независимым видом прохаживавшимся по торговому залу, отдельно друг от дружки, околачивавшимся возле витрин двум первым наконец-то присоединялся долгожданный третий волонтер, но перед тем как погрузиться в нирвану - любимый термин частенько пребывавшего в ней адмирала Чазыбука! - он должен был рядом с двумя отметинами ещё одну провести и наискосок их все три перечеркнуть: все, мол, прием заявок окончен - этот поезд ушел.

Опоздавший должен был начинать новый набор желающих, благо недостатка в них не было: в настоящие морозы, чтобы уместить суточные заявки, не хватало и двух, и трех просторных, во всю стену окон...

Буравлёва почти до слез умиляли и эти на манер первобытных пещер испещренные знаками окна, и особенно - вид единственной палочки на стекле, от которой как будто исходил зов о помощи. Одинокого заявителя я тут же безошибочно отыскивал, а подоспевший на этот раз с двумя «бутыльцами» в карманах Буравлёв с явным осуждением отводил в сторону его руку с зажатым в ней «рваным»:

- Он тебе, браток, ещё пригодится.

Вскоре одни и те же «братки» стали нам попадаться уже чуть не регулярно, но мы с Буравлёвым лишь понимающе друг дружке подмигивали...

И в самом деле: разве мы с ним могли, хотя бы отчасти, соответствовать тому истинно сибирскому размаху, с которым кузбасский наш патриарх Александр Никитич Волошин, получивший Сталинскую премию за роман «Земля Кузнецкая», три дня добирался из гостиницы «Москва» в центре столицы до Ярославского вокзала?!

У каждого мало-мальского ресторана велел он таксисту останавливаться, а официантам - сдвигать столы. Выскакивал на улицу подстегнутый немалыми чаевыми швейцар: звать на всеобщий празднк всех встречных и поперечных. Вино, как говорится, лилось рекой, официанты не успевали менять закуски, и тем не менее Никитича хватило ещё и на то, чтобы на Новый год в «родной Кемеровой» - называя так областной город адмирал Чазыбук подчеркивал, естественно, деревенские его, щегловские корни - все деревья по обе стороны Советского проспекта украсить связками бубликов и гирляндами сосисок... Богатыри не мы!

Возвращаясь домой, мы с Женей то и дело останавливались, чтобы, согрев прикрытые перчаткой губы, цвикнуть потом на тротуар и увидать, как плевок на лету превращается в ледышку, и услыхать тихенький звон, с которым он падает на тротуар: в большие морозы это был чуть ли не обязательный ритуал. На снежном насте по обочинам тротуара, а то и на нём, прямо под ногами то и дело попадались тихо сидевшие, коченеющие птахи, а то и лежавшие вверх лапками - закоченевшие...

- Мы их не видим, старик, пройдем мимо, - как будто с неким усилием говорил Буравлёв. - Дома у Маришки и так - госпиталь...

Подросток Маришка была дочерью Лены, спасавшей в своей комнате десятка два обложенных ватой и тряпицами воробьев...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.