Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Юрий Петрунин. При свете коптилки под гул канонады.

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Жизнь большого русского поэта Дмитрия Кедрина свободно уместилась в рамках первой половины ХХ века. Рожденный на исходе революции 1905-1907 годов, он дожил до победного мая 1945-го, но погиб в том же памятном году – в мирном уже сентябре. Погиб, едва успев осознать очень важное для себя обстоятельство: «Я на год старше Пушкина…Я – на год…».
К тому времени он был известен как автор опубликованных в «толстых» журналах поэм «Зодчие» и «Песня про Алёну-старицу», драмы в стихах «Рембрандт». Широко печатались его переводческие работы. Подборки лирических стихотворений Дмитрия Кедрина включались в коллективные сборники молодых поэтов. А вот отдельной книгой они выходили к читателям лишь однажды – в предгрозовом 1940-м.
События Великой Отечественной войны, которую он познал и как житель прифронтовой полосы, и как армейский газетчик, в его эпическое наследие вошли только поэмой «Солдатка». Это произведение, датированное февралем 1944 года, продолжило важную для Кедрина тему трагических женских судеб, доведя ее до «роковых, сороковых». В творческих планах поэта была поэма о комсомольцах Краснодона, полуфантастический роман о войне, поэма «Электричка идёт в Свердловск» - о старом фрезеровщике и его детях-фронтовиках. Значительным лиро-эпическиим творением могла стать поэма о самом напряженном периоде первого года войны – о днях с 16 октября до 7 декабря, когда решалась судьба Москвы. И всем этим ( и многим другим ) замыслам Дмитрия Кедрина не дано было осуществиться.
Но осталось несколько десятков кедринских стихотворений военных лет. Он сам сформировал из них две книги – «День гнева» и «Русские стихи». Последняя была предложена издательству «Советский писатель». Автор надеялся увидеть её изданной ещё до конца 1942 года. Однако, рецензенты не оставили на это никаких надежд. Критик Елена Книпович обвинила Кедрина в псевдонародности, прозаик Пётр Скосырев оценил его стихи о войне как «очень плохие», а другой прозаик – Николай Замошкин – даже придрался к названию книги, объявив его претенциозным.
О возможности скорого издания «Дня гнева» не думал и сам поэт.Эту рукопись, которую он сам в письмах друзьям называл книгой о бомбёжках. Дмитрий Борисович предполагал показать издателям лишь после окончания войны, когда несколько сгладятся горькие воспоминания о первых её месяцах.
Сам автор сделать этого не успел. Вдове поэта Людмиле Ивановне Кедриной, приложившей неимоверные усилия для продвижения к читателям кедринского творческого наследия, труднее всего давалось провести через цензуру стихи из «Дня гнева». Надо, однако, отметить, что некоторые наиболее мрачные строки она придерживала по собственному почину, а два четверостишия из «Ночи в убежище» вообще стёрла.
В первую посмертную книгу Кедрина, изданную в 1947 году, из всего большого цикла стихов «о бомбежках» удалось включить лишь «Станцию Зиму». То ли в этом словосочетании есть особая пробивная сила, то ли сработал принцип контраста – там поэт, уставший от близкого грохота войны, поместил некий придуманный им полюс мирной тишины – «ни одна тяжёлая зенитка в том краю далёком не слышна».
Лишь в период так называемой «оттепели», в 1957 году большое кедринское «Избранное» донесло до людей около десятка стихотворений из «Дня гнева», в том числе такой шедевр как «Глухота».
                Война бетховенским пером
                Чудовищные ноты пишет.
                Её октав железный гром
                Мертвец в гробу – и тот услышит!

                Но что за уши мне даны?
                Оглохший в громе этих схваток,
                Из всей симфонии войны
                Я слышу только плач солдаток.
Неопубликованного материала хватило и для однотомника, вышедшего в 1974 году в большой серии «Библиотеки поэта», и для объёмистой книги «Вкус узнавший всего земного…», составленной уже дочерью Кедрина – Светланой Дмитриевной и выпущенной в свет издательством «Время» уже в новом веке.
С течением десятилетий всё яснее становится, что эти самые стихи «о бомбёжках» являются второй несомненной вершиной – наряду с историческими поэмами – определяющей высокое и самостоятельное значение в русской советской поэзии такой фигуры как Дмитрий Кедрин. И если в важном деле поэтического исследования  отечественной истории рядом с ним можно поставить целый ряд мастеров – Павла Васильева, Леонида Мартынова, Илью Сельвинского, Константина Симонова, Давида Самойлова, то по частной вроде бы теме прифронтового тыла, затрагивающей тем не менее судьбы многих миллионов наших соотечественников, кроме автора «Дня гнева» назвать практически некого.
Так уж распорядилось время, что поэт Дмитрий Кедрин, живя со своей семьёй в подмосковном посёлке Черкизово, очень быстро оказался в зоне действия фашистской авиации и в течение долгих и тяжелейших месяцев начального периода войны постоянно опасался за жизнь своих близких и за собственную, конечно. Вражеские самолёты начали прорываться к Москве уже в июле и те из них, кого зенитки отгоняли от столицы, сбрасывали бомбы на Подмосковье. Во время максимального продвижения захватчиков на московском направлении линия фронта проходила километрах в 15 от Черкизова, а это значит, что канонада стала для его жителей не сигналом об опасности, а самой опасностью. Бытовому сознанию было непросто с этим смириться – страшная беда вламывалась в дом и с неба, и с западной стороны.
Дмитрий Кедрин в предвоенные годы осознавал, конечно, предгрозовую атмосферу, нависшую над Европой. Но в его личной судьбе, в его литературных делах как раз наметился перелом к лучшему.
Измученный долгим ожиданием выхода дебютной книги молодой поэт писал одному из старших товарищей: «Если в 1938 году я книги издать не смогу – я прекращу поэтическую работу, а это, конечно, будет крушением для меня». К счастью, обошлось без крушения, хотя книжный дебют тогда так и не состоялся. Зато одна за другой пошли публикации в лучших журналах: «Зодчие» напечатаны в «Красной нови», «Песня про Алёну-старицу» - в «Новом мире». Наконец, такая объемная и значительная вещь, как драма в стихах «Рембрандт» увидела свет в апрельско-майском номере «Октября» за 1940 год. И почти следом, в один из летних дней Кедрин привозит из Москвы в Черкизово авторские экземпляры своих «Свидетелей». Пусть вымученных, пусть подпорченных некоторыми уступками времени, но уверенности в профессиональной состоятельности своему создателю они придали. Правда, в сентябре «Вечерняя Москва» поместила желчную рецензию на кедринский первый сборник. «Мнимые свидетели» - так переназвал его критик по фамилии Ильичёв.
Но это уже мало что меняло. Всё-таки имя Кедрина появилось в книжной рубрике, его приняли в Союз писателей.
С хороших ожиданий начался 1941 год – в марте семья Кедриных пополнилась сыном Олегом. Прекрасную новость принесло и начало лета – «Рембрандтом» заинтересовался актёр и режиссёр Малого театра Михаил Нароков. Он предложил поэту посетить знаменитый театр для разговора о возможной постановке драмы. И был назначен день для столь важной встречи – воскресенье, 22 июня…
Мирные планы были разом перечёркнуты. А воевать Дмитрий Кедрин не мог по причине сильной близорукости. Без очков он, как рассказывала его супруга Людмила Ивановна, не видел даже пальцев своей вытянутой вперёд руки. Что оставалось делать? Устраивать, как все, светомаскировку и следить за её соблюдением, тушить зажигательные бомбы, копать ямы под убежища – они потребовались уже в июле. Мысль сражаться с врагом поэтическим словом на первых порах просто не возникала в голове. Первое кедринское стихотворение о новой страшной реальности родилось лишь в августе. Это – «Ночь в убежище». В нём есть непосредственное ощущение опасности – «Молчи! Опять над нашей крышей бомбардировщики летят», но нет еще никаких призывов к сопротивлению. Передано лишь состояние беззащитного мирного человека и сделана самая предварительная попытка осмыслить происходящее – «Как много тьмы, как света мало!»
Через два дня – 15 августа – поэт пишет стихотворение «Завтра». Всей душой не принимая противоестественного для людей обимтания в щелях, он торопится заглянуть в послевоенное будущее:
          Мы вычистим скарб этот жалкий
          И щель нашу плугом запашем,
          Посадим ночные фиалки
          На бомбоубежище нашем.
Но думать о победе красоты над смертью было ещё очень и очень рано. Тем же августом помечено стихотворение «Плач», начинающееся строкой «В убежище плакал ребёнок». А ребёнок-то не абстрактный, не среднестатистичсеский, а свой, кровный. В июле Олежке Кедрину исполнилось только четыре месяца. Он не то что ходить – стоять ещё не может. А его приходится прятать под землёй, как в могиле. И девочка из стихотворения «Кукла» ( ради важной темы поэт не пожалел повторить название  известного своего произведения  начала 30-х ) скорее всего не соседская, а своя дочь Светлана. Она еще дошкольница и в убежище приносит любимую куклу, которая будто бы говорит: «Чего мне бояться? Меня не убьют. Я мертва».
Прежде всего страхом за детей были вызваны самые горькие строки стихов о бомбёжках. Из-за них же Дмитрий Кедрин, противореча собственным словам ( «Куда бежать? Второй России нет» ) все-таки предпринял в середине октября попытку вместе с семьей уехать из Москвы куда-нибудь на Восток. Но двухсуточные мытарства на Казанском вокзале закончились тем, что в безопасном направлении уехал семейный багаж, а с ним и чемодан с рукописями. А самим Кедриным пришлось вернуться в Черкизово. Значит, поэту суждено было ещё на какое-то время оставаться летописцем народных тягот и бедствий прифронтовой полосы.
Он так и думал, что лишь на какое-то время, так как надеялся всё же попасть в действующую армию. Но в местном, Мытищинском райвоенкомате ему сразу отказали в призыве, как снятому с воинского учёта. В декабре 1941 года он встретил в Москве знакомых литераторов, работавших в армейской газете «Разгромим врага!». Они сказали, что в их редакции как раз требуется поэт. Заявка на Кедрина ушла в ПУР. И всё закончилось включением белобилетника в какие-то резервные списки. Не помогло и обращение в Оборонную комиссию Союза писателей. Реальными точками приложения силы оставались переводы антифашистской поэзии и собственные стихи.
Цикл о бомбёжках вырастал в книгу «День гнева». Укрупнился масштаб изображаемого и в то же время оно обогатилось новыми деталями.
                 Проходит поезд. На платформах – танки.
                 С их башен листья блеклые висят.
                 Четвёртый день на тихом полустанке
                 По новобранцам бабы голосят.
В том же «Полустанке» - «гремят орудья где-то под Москвой», «беженцы сидят на чемоданах», а ещё появляется такая неожиданная фигура, как «рыжебородый тощий ополченец», который «по слякоти шагает босиком».
Стихотворение «16 октября» написано вскоре после того наиболее страшного дня во всей битве под Москвой. Напряжение момента в нём передано ещё более резкими штрихами: «В Казань бежали опрометью главки», «Народ ломил на базах погреба, несли муку колхозницы босые». Возникла и тема Истории. Истории, которая, по Кедрину, в тот день «загадочно молчала».
А потом она заговорила…
                  По целым дням народ, сходя с ума,
                  В очередях простаивал огромных,
                  А по ночам была такая тьма,
                  Что и старухи не могли припомнить.

                  Из облаков немецкие листки,
                  Как ястребы, слетали на колени,
                  И в деревнях гадали старики
                  По Библии о светопреставленье…
                                      ( «История» )
Итак, значимость событий определена – решается судьба Москвы, всей страны и каждого отдельного человека, ее жителя. И то, как она решится, перед началом первой военной зимы было ещё под вопросом. Правда, поэт тогда же нашёл великолепный, обнадёживающий образ – в концовке стихотворения «История» тот большой вопрос выписывает в небе дымный след подбитого фашистского стервятника.
До подвига героев-панфиловцев у разъезда Дубосеково оставалось ещё два дня, до начала победного контрнаступления советских войск – три недели.
Разгром немцев под Москвой  зажёг в душах людей огонёк надежды, и впереди стало немного светлее. Но, к слову сказать, светомаскировку в Москве и Подмосковье долго ещё не отменяли. И несколько месяцев спустя вражеские войска на отдельных направлениях находились не далее чем в двухстах километрах от столицы.
Впрочем, порою и маскировать было нечего. В том же Черкизове, как вспоминает дочь поэта Светлана Дмитриевна, не было ни электричества, ни керосина. И её мать научилась делать коптилки, а заправляла их деревянным маслом, которое выменяла у монашки за свой шерстяной платок. При свете, как бы привнесённом из прежних столетий, Людмила Ивановна глухими осенними и зимними вечерами писала по просьбам малограмотных соседок письма на фронт, получая за это несколько картофелин или ещё что-нибудь съестное. При свете той же коптилки и Кедрин выводил своим бисерным почерком строки, уже отшлифованные в голове. Война в них называлась «заводом страданий», рёв пьяной гармошки на проводах уходящих на фронт пареньков, сравнивался с реквиемом, снова и снова звучали страшные слова – «смерть», «гроб», «могила»…
                 Всё призрачно! За всем стоит она,
                 Танкетка-Смерть – немецкая машина!
Называть такое восприятие действительности упадническим или даже паникёрским было бы упрощением. Надо говорить прямо – поэт порой испытывал настоящее отчаяние. Оно диктовало ему в начале января1942 года горчайшее стихотворение «Тыл»:
                 Я через лес к горящему селу
                 Не вёл бойцов дорогою окольной.
                 Я видел то, что делалось в тылу…
                 По совести и этого довольно!
Дальше называется одна из причин, подталкивавших Кедрина к мысли о самоубийстве в случае неожиданного прорыва врага: «Упустят немцы – выдадут соседи». Действительно, в Черкизове были и такие люди, кто надеялся на приход фашистов, причем, на скорый приход. Для такого случая постоянно держали наготове самовар, а на детей надели крестики. А у поселкового почтальона случайно обнаружили списки, заготовленные для оккупантов – коммунисты и их родственники. Попал туда и беспартийный поэт. Но отчаяние усугублялось ещё и тем, что беда ему грозила также с противоположной стороны. Юноша с соседней улицы, часто бывавший у Кедриных, перед уходом на фронт покаялся: оказывается, он в течение долгого времени докладывал в «органы» о разговорах и настроениях Дмитрия Борисовича…
Поэт был удручён всем этим…И продолжал напряжённую работу над переводами поэзии антифашистского сопротивления. Позже отчитался перед одним из своих друзей, что за 1942 год перевёл триста стихотворений.
За письменным столом и при той же коптилке отчаяние уступало место иным чувствам. Не исключено, что и под воздействием переводимых авторов из Белоруссии и Украины с их пафосным обличением захватчиков. Сказывались и свежие вести с фронтов – не всегда победные, но духоподъемные, подобно сообщению о подвиге Зои Космодемьянской.
                  Нас босыми
                  По снегу водили
                  На допрос и пытку
                  Из тюрьмы…
                  Всё равно:
                  Враги не победили!
                  В этой битве
                  Победили
                  Мы!
Весомое слово «Мы», составившее заключительную строку стихотворения «Октябрьская битва», дорогого стоит. Оно означает, что поэт осознал себя частью не только страдающего, но и сражающегося народа. Более того, у него рождаются стихи, где речь ведётся от имени самой Родины.
                 Ты, что хлеб свой любовно выращивал,
                 Пел, рыбачил, смотрел на зарю,
                 Голосами седых твоих пращуров
                 Я, Россия, с тобой говорю.
                                                   ( «1941» )
И речь идёт о самом главном: о необходимости в настоящем сберечь для будущего всё то, из чего веками складывалась слава и мощь России. Построенное по законам ораторского искусства с нагнетанием одинаково начинающихся фраз, стихотворение становится сгустком отечественной истории. В нём больше десятка её значительных, поворотных вех – от первых московских срубов до созидательных планов ленинской поры. В заключительных строфах – итоговая черта и обращение к воину: «Всё, что кровным трудом нашим нажито, - за твоею спиной, за тобой!».
С теми же чувствами и мыслями, с привлечением исторических реалий разных веков, с использованием фольклорных мотивов Дмитрием Кедриным в 1942 году создано ещё немало патриотических произведений, легших в основу следующей задуманной им книги «Русские стихи».
Лишь одно из них поэту удалось опубликовать в том же году – в октябрьском номере журнала «Октябрь» была напечатана кедринская «Дума о России», написанная тревожным летом, когда фашистские орды рвались по русским степям к Дону и Волге.
Неторопливый, былинный зачин «Думы» позволил автору нарисовать яркое историческое полотно – «Широко раскинулась Россия, много бед Россия выносила…». Две большие строфы, рассказывающие о многих иноземных нашествиях на нашу Родину, завершаются мощным и грозным двустишием:
                   И вздымал над битой вражьей кликой
                   Золотой кулак Иван Великий…
Дальше, говоря о смирной, послепобедной жизни, Кедрин вводит в стихи строителей и художников, охотников и крестьянок, которые «шли холсты белить на солнце». Но первым в этом перечислении у него идёт мужик, сеющий рожь.
Пятнадцать лет спустя, на литературном вечере, посвящённом полувековому юбилею поэта, Владимир Луговской говорил: «Я специально обращаю ваше внимание на стихи о войне Дмитрия Кедрина. Они не совсем похожи на обычную фронтовую лирику. Читаешь стихотворения 1942-1944 годов, а войны как будто нет. Но она там есть, там говорится о России, о свойствах русской души».
Действительно, упоминания о тех, кто «хлеб свой любовно выращивал», имели глубокий смысл. И они есть не только в названных стихотворениях.
                 Коль пахарь ты…
                                 ( «Завет» )
                 Это пахарь в портах полотняных…
                                 ( «Хочешь знать, что такое Россия?» )
                 И рожь на полях непочатых…
                                  ( «Родина» )
                 Мы косим твой хлеб…
                                   ( «Россия! Мы любим…» )
Даже в 12-строчной «Красоте» нашлось место для хлебной темы. Разглядев красоту в рязанских молодках, «на току молотящих снопы спозаранок», поэт не только замкнул производственный цикл от вспашки до обмолота – он воспел, опоэтизировал мирный труд народа-хлебороба.
А война превращает хлебные нивы в поля сражений, грозя народу голодом. Превращая кормильцев в воинов, она забирает пахарей. Кого на время, а кого и навсегда.
                  Не печалься: всё вернётся, кроме
                 Тех солдат, что в смертный бой пошли.
Эти строки Кедрин написал 3 марта 1942 года, так или иначе отметив накануне первый год жизни своего сына. Думая о его будущем, надеясь на грядущее возвращение «мирного житья», поэт не забывает о неизбежной цене такого возвращения. Суровую правду истории, в том числе и творимой на его глазах, он всегда осознавал и сердцем, и умом, не соблазняясь красивой фразой.
Один из рецензентов рукописи «Русских стихов» упрекнул Кедрина в перепевах Гумилёва. Некоторые формальные основания для этого были. Вот как начинается гумилёвское стихотворение «Наступление» из его книги «Колчан»:
                 Та страна, что могла быть раем,
                 Стала логовищем огня,
                 Мы четвёртый день наступаем,
                 Мы не ели четыре дня…
У Кедрина страна чётко названа, образу несостоявшегося рая придана историческая глубина.
                 Да, страна наша не была раем:
                 Нас к земле прибивало дождём.
                 Но когда мы её потеряем,
                 Мы милей ничего не найдём.
Понимая недопустимость поражения своей Родины, грозящего русским людям смертью или фашистским рабством, поэт не оставляет попыток пробиться на фронт. И весной 1943 года добивается своего.
Правда, он хотел попасть в пехоту, а получил назначение к лётчикам – в газету 6-й воздушной армии Северо-Западного фронта «Сокол Родины». Аттестовать его сразу как офицера не успели. Он прибыл в редакцию, находившуюся на Валдае, в звании рядового.
И стал нести поэтическую службу.
Газета выходила шесть раз в неделю. Примерно через номер на её страницах появлялись кедринские стихи и другие материалы. Только для первой публикации, состоявшейся 21 мая, поэт использовал «домашнюю заготовку» - написанное почти за полгода до того стихотворение, начинающееся словами «Россия! Мы любим неяркий свет твоих сиротливых звёзд». Однако, в газетном варианте «неяркий» свет стал «спокойным», сами звёзды оказались «серебристыми». Из четвертой строки исчез «погост» - его место занял «лесов буйный рост» - поблизости от передовой цензура не дремала… Скорее всего поэтому Кедрин долго потом не пытался напечатать в «Соколе Родины» что-нибудь ещё из «Русских стихов». И стал работать на местном материале.
Что-то из сочиненного на фронте так и шло в газете за подписью поэта, а для стихотворений сатирического, прикладного плана пригодился придуманный в редакции псевдоним общего пользования «Вася Гашеткин». С появлением в штате профессионального литератора псевдоним закрепили за ним одним.
Дебютные выступления Кедрина от имени Гашеткина, посвященные частным аэродромным неполадкам, получились не очень острыми. Похоже, Кедрин, ещё недавно бывший жителем тыла, просто стеснялся критиковать фронтовиков. Зато уж на немцах он отводил душу.
Чаще всего Вася Гашеткин выступал в газете на пару с карикатуристом. Это, конечно, усиливало воздействие текста. Но пересказывают-то люди потом слова, удачно подобранные поэтом.
Стихотворение «Украинская кухня» начинается так:
                 В «Фатерлянде» не сиделось
                 Фрицам-генералам:
                 Поживиться захотелось
                 Украинским салом.
Этот же популярный продукт пригодился и в хлёсткой концовке:
                 Побежали без оглядки
                 Фрицы-генералы
                 И пришлось им мазать пятки
                 Украинским салом!
А в середине стихотворения были обыграны ещё полтавские галушки и нежинские огурчики.
28 ноября «Сокол Родины» сообщил своим читателям, что накануне во время налёта английской авиации на Берлин был разрушен дом Риббентропа и вспыхнули пожары в домах Геббельса и Гитлера. Комментарий Васи Гашеткина по этому поводу был и едким, и пророческим:
                 Не пойдут с сумой по миру
                 Погорельцев трое:
                 Мы могильную квартиру
                 Скоро им отроем!
Под своим именем Кедрин печатал стихи, посвященные отважным советским лётчикам. Иногда материалы подавались блоком – фотоснимок отличившегося воина, очерковая зарисовка о его воздушных подвигах и соответствующие поэтические строки. Представленный таким образом 8 июля лётчик-истребитель гвардии капитан И.Мотуз сам поделился в газете своими тактическими приёмами. А через полтора месяца в 6-ю воздушную армию пришла радостная весть: четверым её лучшим лётчикам присвоено звание Героя Советского Союза, в их числе был и капитан Мотуз. Кедрин, конечно же, откликнулся на это новыми стихами: «Трижды славно звание Героя в нашей героической стране».
В письме жене поэт реально оценивал то, что выходило на Валдае из-под его пера: «Стихи не имеют отношения к «высокой» литературе, зато они живые и быстрее доходят».
Его давняя мечта о собственном читателе в известной степени сбылась – он почувствовал свою нужность людям. И мог жалеть лишь о том, что жёсткий газетный график не даёт возможности как следует обдумать и отшлифовать свои строки. Ему ведь надо было ещё откликаться на календарные даты, включаться в политические кампании, вроде подписки на заём, и так осваивать военно-технические термины, чтобы они естественно укладывались в рамки ямбов-хореев.
Сидя где-нибудь в тесной землянке ( во время командировок на передовую ), под аккомпанемент пушек он порой находил убедительные художественные образы для осмысления масштабных событий.
«Небо для фашистов стало узким» - это сказано о коренном переломе в ходе воздушной войны.
Риторическое в целом стихотворение «Слово вождя» оживлено мастерским описанием битвы на Курской дуге:
                 Враг долго готовился! Весь ощетинясь,
                 Он чёрную лапу вперёд уже вынес,
                 Задумав тигриный прыжок у Орла.
                 Но вспять побежали фашистские «тигры»…
Такие произведения как «Баллада о побратимах», «Баллада о русском пленном», «В ночном полёте», «Лётчики играют в волейбол», «Кот», «Полонянка», «Днепропетровску» и некоторые другие поэт собирался включить в новую свою книгу. Одно из них ещё в августе 1943 года было опубликовано в «Комсомольской правде». Отдельные стихи Кедрина из «Сокола Родины» перепечатывались другими газетами действующей армии, выпускались в виде «Боевых листков». Несомненно, что их эмоциональный накал, нацеленность на возмездие и победу брали на вооружение командиры и политруки. Поэтическое слово Дмитрия Кедрина тоже сражалось с захватчиками. И он с полным правом мог как в «Завете» из «Русских стихов» сказать: «И моего тут капля мёда есть!»
                                                                                                        г.Москва
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.