Наталья Налегач. И остаётся лишь музыка слов. (О поэзии Владимира Каганова)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Наталья Налегач

Просмотров: 1647

2015 год, Выпуск № 4

                                Всегда таинственная встреча
                                С раскрытой книгою в руках,
                                Когда ты можешь целый вечер
                                Парить, как птица в облаках.
                                    В. Каганов «Чтение»

    Встреча лирика и читателя оборачивается либо задушевным разговором, либо молчанием. И когда созвучно в настроении, мысли, переживании разворачивается эта неслышная миру, но живая беседа, рождаются и струятся смыслы, перетекая от поэта к читателю и обратно… Пусть мое эссе будет эхом, эхом зазвучавшего диалога с поэтическим миром Владимира Каганова.
    Автор 4-х поэтических книг – «Ночной разговор» (1991), «День осеннего равноденствия» (1999), «Осиянный шатёр» (2006) и «Тень птицы» (2012) – в своих стихах самоопределяется как романтик и визионер, человек культуры и, тем самым, неминуемо путник по векам и эпохам, по другим художественным мирам. Достаточно вспомнить его стихотворения «Романтики 60-х» или «Город Александра Грина».
    В первом из них лирический герой стихотворения обретает себя в диалоге с шестидесятниками, с их любовью к походам, авторской песне, с их жаждой странствий. И, осознавая себя другим, все же находит в их жизнеутверждающем штурме новых дорог тайную опору своих духовных исканий:
            Где вы, бородатые романтики
            В штопанных штормовках
            И горных ботинках,
            С песнями Высоцкого и Визбора,
            С гитарой и магнитофоном,
            С бодрой шуткой и водкой в авоське?
            Да, вы были в моей судьбе
            Почти незаметной опорой,
            Хоть я не из вашей команды
            И водки я с вами не пил.
            Но если мне было плохо,
            То шёл я всё-таки к вам,
            И ваш грубоватый юмор,
            И ваш здоровый румянец,
            И ваш романтизм походный
            Меня не раз согревал.
            Вы были чем-то похожи
            На тех героев Жюль Верна,
            Киплинга, Джека Лондона,
            Которых я втайне любил.
            И вы меня принимали,
            Поэта-визионера,
            Философа-аргонавта,
            С улыбкой, таким, как есть.
            Давно прошло это время,
            Дымкой подёрнулись дали,
            Сносились ботинки и кеды,
            Смех растаял в горах.
            Но я вас всё вспоминаю,
            И к старым знакомым песням
            Вдруг сердце порой рванётся,
            Как путник к свету костра.

    Во втором из них наряду с мотивом укорененности в мире романтиков развивается мотив духовного родства тех, в чьих душах живет жажда идеала. Неслучайность имени экскурсовода – Марина – переживается поэтом недаром: «По переулку я вышел к музею Грина. / Домик, как парусник белый, взгляду открылся. / Женщина-экскурсовод – конечно, Марина, / Встретила нас – меня и десяток туристов». В ее имени неожиданно встречается гриновская тема моря с цветаевским образом братства творцов в веках и временах, предопределяя внезапный обмен понимающими взглядами лирического героя с хранительницей музея: «Чувством шестым я включаю тайное зренье. / Вот и Марина уже мне в глаза взглянула. / Грусть, удивленье, вниманье, благоговенье - / Что-то такое мне душу перевернуло. // Это уж точно, что я здесь такой – не первый. / И не последний, конечно, могу поклясться. / Тайные дети Гринландии общей верой / Накрепко связаны в мире в незримое братство». И даже если схождение тем и образов оказалось случайным, в сознании читателя оно становится закономерным, будучи предсказанным самим строем души, отразившейся в этих стихах.
    Поэтому «Тщетной попыткой» оборачивается стремление лирического героя вписаться в филистерскую реальность, окружающую его:

            Попытки инсталлировать себя –
            Представить, встроить, говоря иначе,
            В похабную реальность бытия
            До сей поры не привели к удаче.
            Да, я старался столько, сколько мог,
            Но как-то сразу вылетал обратно.
            Не знаю, то ли Бог мне не помог,
            То ли настолько было там отвратно,
            Что вся моя природа с криком «фас!»
            Меня оттуда силой выносила.
            И всё это случалось столько раз,
            Что понял я: мне это не по силам.
    И все же поэзия В. Каганова не столько свидетельствует о разладе с ритмами современности, сколько оборачивается созвучием тому, что можно назвать вечными темами – любви, искусства, бытия и места человека в нем. Так, в ранней лирике вероятным ключом к ее пониманию оказывается одноименное первому поэтическому сборнику стихотворение «Ночной разговор», задающее тему исканий смысла жизни и ее постижения как магистральную и для книги стихов, и, пожалуй, для всей его поэзии:

            Волей-неволей – и некуда деться, поверь, –
            Мы были впущены в эту тяжелую дверь,
            В эту таинственно-древнюю твердь бытия,
            Чтобы до времени выйти из забытья.
            Нет ни маршрута, ни стрелки мелком на стене,
            Льется вода, и сквозит холодок по спине,
            Гул в вышине, словно птичий невидимый хор,
            Да нескончаемый тихий ночной разговор.
            Дюны песчаные, волны морские у ног –
            Все приготовил на славу старательный бог.
            Только одно почему-то забыл сообщить:
            Что с этим делать и как в этом мире нам жить.
            Вот и бредем кто куда по печальной земле,
            Всё ожидая: звезда загорится во мгле.
            И продолжается сквозь суету и раздор
            Наш нескончаемый тихий ночной разговор.

    Ожиданием озарения, проблеска идеала, бессмертного света истины проникнуты многие стихотворения поэта: «Ночью случайно приемник…», «Он вспоминает голубую звонницу…», «Когда в ничтожной суете страстей…», «Музыка ночи», «Ночная зарисовка» и мн. др. Большинство из них объединены не только тематикой, но и образностью ночи, звезд, одинокого бодрствования в ночи, что позволяет видеть в поэзии В. Каганова ориентацию на традиции тютчевской философской лирики.
    Есть в его поэзии и пронзительно выведенная нота самостоянья человека в бытии, обретенная как развитие звездной символики:

            Замри, замри, моя душа!
            Будь, как звезда, хрустально ясной!
            Живи, сама собой дыша,
            Не льстя надеждою напрасной.

    Закономерно, что мотив самостоянья человека развивается в поздней лирике В. Каганова в утешительное обретение самодостаточности наделенной творческим даром личности, перекликаясь, тем самым, с пушкинской темой поэта и черни.

                Утешение
            Есть в одиночестве творца
            И драгоценная награда:
            Ты независим до конца,
            Тебе ни перед кем не надо
            Гнуть спину, одобренья ждать,
            Искать внимания и славы,
            Хулы бояться и страдать
            От клеветы толпы стоглавой.
            Свой мир свободно ты творишь,
            Лишь вдохновению послушен,
            Ты с гениями говоришь,
            С высокими умами дружен.
            Лишь их творений дивный мёд
Питает щедро твою душу,
И вдохновения полёт
Шум дикой черни не нарушит.

    Обретенная лирическим «Я» духовная свобода и самостоянье в мироздании позволяет ему по-иному увидеть окружающий мир. И с самого начала наряду с романтическим исканием идеала, рифмуясь с ним, в творчестве В. Каганова появляется и гневная, инвективная интонация, которой окрашены многие его стихотворения, которые тематически можно отнести к гражданской лирике. Так в стихотворении «Вывод», композиция которого иронически напоминает логическую триаду, отношения лирического героя с эпохой, основным свойством которой изображено гниение, складываются более чем драматично:
            Хорошо быть старым дураком,
            Слушать песни звонкие эпохи
            И с трибун рассказывать о том,
            Что дела у нас совсем неплохи.

            Хорошо быть старым мудрецом,
            Знать, что ложь на истину похожа,
            И, встречая жизнь к лицу лицом,
            Тихо уповать на милость Божью.
       
            Плохо быть ни тем и ни другим,
            Понимать, что мир прогнил до нитки,
            И скреплять дыханием своим
            Истины разодранные свитки.

    Заданная этим стихотворением обличительная нота эхом прокатилась по его стихотворениям, нарастая в сборниках «Осиянный шатёр» и «Тень птицы». И все же ценнее и прекраснее всего звучат те стихотворения В. Каганова, в которых дышит не гнев, но любовь. Та сила, которая придает смысл и возвращает человеку самого себя, сила, открывающая способность вести неумолкающий разговор с эпохой, мирозданием, читателем:

            Для вещего слуха поэта
            Звучат голоса из былого,
            В которых родные напевы
            И музыка вещего слова.

            Для вещего взора поэта
            Сияют чертоги Вселенной,
            В которых волшебные лики
            Цветут красотою нетленной.

            Для вещего сердца поэта
            Открыты все тайны живого,
            В которых на разных наречьях
            Любовь отзывается снова.
    
        Наталья Налегач, доктор филологических наук, профессор КемГУ