Обсуждение журнала «Огни Кузбасса» за 2015

 

Для того, чтобы со знанием дела судить об издании – необходимо познакомиться с его содержанием от года создания до настоящего времени. К сожалению, во владении предметом у меня большие пробелы. 

Но всё же постараюсь изложить свой взгляд на рубрики «Критика. Литературоведение» и «Литературная жизнь» в достаточной полноте. 

 

Для меня самый большой интерес в журнале представляет не только проза и поэзия, но и разделы критики, литературоведения и литературной жизни.

В «Литературной жизни» самое любопытное – подборка мнений о журнале «Огни Кузбасса» (№3). Спектр оценок от доброжелательных (Виктор Арнаутов, Вера Лаврина, Ирина Фролова) до критически резких Виктора Кальсина, который поднимает художественную планку слишком высоко, находя недостатки, как в прозе, так и в поэзии. Виктор Кальсин считает неуместным публикацию «записок инженера путей сообщения» в журнале, полагая, что их следует напечатать в ведомственных изданий. Но дело в том, что эти издания вряд ли возьмут эти тексты в номер, ведь у них есть цензурные ограничения. А для «Огней Кузбасса» – это тематическое расширение, которое может привлечь к изданию новую аудиторию. 

Один из ярких текстов «Литературной жизни» – «Перевод: мосты и скрепы» Нины Ягодинцевой, посвящённой 15-й конференции Ассоциации писателей Урала, Западной Сибири и Поволжья. В ней подчёркивается важность межкультурного диалога, определяющего будущее страны. Нина Ягодинцева пишет, что на встречах АсПУр постоянно звучат стихи на удмуртском, башкирском, грузинском, айзербайджанском, башкирском и других языках и это делает содружество писателей Урала и Сибири мощным инструментом противостояния агрессивного сепаратизма. И продолжает: «духовная природа культуры такова, что живые связи возникают сами по себе, из потребности добрососедства и живого человеческого сочувствия». Действительно, сейчас насущным является сотрудничество региональных литератур, повышение профессионализма авторов, творческий обмен областей для общего дела – возвращения к словесности широких масс, которым она может стать спасением в продолжающуюся эпоху перемен.

Интересно наблюдать за увеличением объёма «Литературной хроники» в журнале. Событий становится больше, они требуют развёрнутой оценки и реакции.

Хочется отметить положительный отзыв Нины Инякиной на книгу Виктора Арнаутова «Песнь моя колыбельная… Рассказы о рыбалке» (№6). Это рецензия из тех, которые вызывают желание немедленно найти издание и взяться за чтение.

Хорошая рецензия Юрия Михайлова (№1) о творчестве поэта Леонида Гержидовича к его восьмидесятилетию. Стихи юбиляра сопоставляются с изделиями шестидесятников, которые выплёскивали гражданские эмоции, пафос «разоблачения культа личности» на стадионах и эстрадах. В противовес им – философская, пейзажная лирика Гержидовича представляет большую ценность. В ней – разговор с природой, прикосновение к истокам, романтика и красота тайги. Это приобщает к историческим корням. А в помощь всему – великий и могучий русский язык, которым Леонид Гержидович владеет мастерски, перемежая стихи редкими и подзабытыми словами «В тальнике за увалом», «Забилась копалуха в тень. По дуплам белка цокот прячет», «От мира на отколе», «Под пичужье колготье» и т.д. Словесный арсенал народного языка противостоит новоязу компьютерной сети, которая зачищает целые пласты русской речи…

 Интересно пишет о судьбе русского писателя Леонида Андреева литературный критик Валерий Плющев (№6), рецензируя книгу Натальи Скороход, выпущенную в серии «ЖЗЛ». Говорится, что место автора «Красного смеха» в русской литературы ещё не определилось из-за недостаточной мифологизации его творчества и биографии. Заметный эпизод – преодоление пьянства писателем, победившего тягу к запоям. Запоминается и резкая оценка его поздних произведений Максимом Горьким: «рвота». Эти нюансы могут стать заметными в переосмыслении роли Леонида Андреева в русской литературе.

Порадовала доброжелательная и тёплая рецензия тайгинской писательница Людмилы Яковлевой (№6) о книге стихов Анатолия Иленко «Рассудит время». Это текст прямого действия, он как и рецензии Нины Инякиной на книгу Виктора Арнаутова и Юрия Михайлова на творчество Леонида Гержидовича вызывает сильное желание скорей взять почитать отрецензированное издание.

В русле доброжелательной критики выступает и Елена Елистратова, которая опубликовала серию материалов в журнале от обзора книжек «молодых поэтов Кузбасса» молодых авторов – Агаты Рыжовой, Виктора Бровикова, Сцино Арисавы и Татьяны Кравченко, вышедшей в малом формате и на картонной бумаге (№1) до разборов региональных «толстых» изданий «Балтика» (Калининград) и «Гостиный двор» (Оренбург). 

В разборе молодых Елена отыскивает лейтмотивы, один из них – вечность. Поэты не размениваются на быстрые перемены общества, но метят сразу на нетленный уровень. В конце каждого отзыва Елена Елистратова пишет, что стала духовно богаче от прочтения книг и журналов. Цитаты подкрепляют это суждение. 

Интересно будет прочесть сопоставление толстых изданий с критическими замечаниями, но видимо Елена Елистратова не хочет тратить время на поиск недостатков, а желает показать читателю лучшие стороны литературного процесса. 

Прокопьевский журналист и литератор Михаил Анохин отзывается о творчестве Бориса Васильевича Бурмистрова (№2) и Геннадия Евлампиевича Юрова (№3), но привносит эмоциональный субъективизм. По жанру это не критика и литературоведение, а ближе к публицистическому эссе, когда стихи интерпретируются с морально-гражданской позиции. В этом больше журналистики, чем филологического разбора. Впрочем, изыскания М. Анохина достигают цели – появляется интерес к творчеству кузбасских поэтов.

Александр Мухарев

 

«Женская» проза в «Огнях Кузбасса» 2015: о любви, Кемерово 

и не только…

 

О «женской прозе» написано много и в разных ракурсах: и в контексте развития отечественной беллетристики, и в контексте гендерной проблематики. Присутствие женщины-писателя в серьезной литературе давно не вызывает иронии или насмешки. Хотя можно найти в современной критике выражения «женский детектив», «женский почерк», «розовый любовный роман» и т.д., которые, если не ироничны, то уж точно имеют явную гендерную направленность. Так или иначе, но «женская проза» существует и это факт современной литературной действительности. Журнал «Огни Кузбасса» данный факт признает и не проходит мимо интересных художественных проявлений женского творчества. Достаточно часто «толстые» литературные журналы в начале нового календарного года задаются вопросом «Каковы литературные итоги прошедшего года? Какое произведение удивило больше всего? Что запомнилось? Что стало открытием?» Я хочу включиться в подобного рода подведение итогов на примере обсуждения «Огней Кузбасса» за 2015 год. Какими открытиями порадовал нас главный журнал Кузбасса в Год литературы?

В первом номере сразу же обращает на себя внимание новый роман Юлии Лавряшиной «Серебряный ключ». Привлекает пространство романа, хорошо знакомое и, вдруг, оказывающееся незнакомым вовсе. Именно из-за места действия я увидела в этом романе совершенно другой текст, который увлек меня, заставил посмотреть на свой родной город другими глазами. 

Я коренная кемеровчанка, родилась и провела детство на Правом берегу Томи, на Красной горке, которая на сегодняшний момент позиционируется как исторический центр города. А школу я заканчивала уже на Левом берегу, поэтому хорошо знаю как один берег, так и другой. Город наш относительно молодой, история его связана, в основном, с индустриализацией России и Сибири в ХХ веке. Но Кемерово уже имеет свое лицо, свой «текст» в контексте других провинциальных текстов России: пермский, уральский, архангельский и… кемеровский. 

Удивительно то, что начав год романом о Кемерове, журнал и закончил его тем же. В последнем №6 напечатан первый роман Л. Чидилян «Лида в поисках любви», это первая часть романа. Откровенно признаюсь, сюжет не слишком заинтересовал меня как читателя. «Крепкая» беллетристика о поисках любви, об ошибках, метаниях, надеждах молодой девушки Лиды.

Для меня оказался интересен сюжет города, на фоне которого развивается история Лиды, и это вновь – Кемерово. 

Я размышляла о крупных художественных формах – романах. Но невозможно обойти и рассказы. Мое внимание привлекли два небольших рассказа: Елена Воробьева «Метель» (№ 3) и Анастасия Чернова «За стеной» (№ 4). Я бы обозначила проблематику этих рассказов как социальную. В первом – страдающая от бессонницы немолодая женщина размышляет о своей, не слишком радостной и счастливой жизни, ожидая загулявшую внучку Ксюшу. Во втором – соседка помогает оставшимся без присмотра маленьким детям, ругая беспутную мать. Но не все так явно, как кажется. 

Метель становится тем случайным, нежданным моментом, который как бы отражает душевное состояние женщины, забывающей свои беды днем, за работой. Метель как природное явление заботит героиню, она подрабатывает на пенсии дворником в детском садике, и ей предстоит назавтра убирать массу снега, ее ждет тяжелый труд. Метель как состояние души обнажает заботы героини о беспутном сыне Стасе, о беспутной внучке Ксюхе, кроме нее о них некому, по-настоящему позаботиться. Но героине и в голову не приходит, что можно разом избавиться от забот и тяжелых мыслей, прогнав сына, заставить его работать, перестать надеяться на нее. Она мать, бабушка, и как бы не болела, не мучилась, она встанет навстречу пришедшей в четыре утра внучке и разогреет поесть. Это рассказ не столько о бедах, сколько о безграничной любви, о всепрощении, о жалости и смирении перед судьбой.

И во втором рассказе «За стеной» обнаруживается не «казнь» непутевой матери, ушедшей на свиданье и бросившей детей, но случайность, несчастный случай, позволившей сдержанной, неприветливой Маргарите Федоровне проявить сострадание, пожалеть совершенно чужих детей. Красота цветов на балконе, которые разводит Маргарита Федоровна, как бы отражается в ее душе, ее поступке, проявляется в ней самой. Дети спасены и спасена сама героиня от лицемерия и лжи внешнего поведения, лжи подруги Агнессы.

В заключении я хочу еще раз сказать спасибо журналу «Огни Кузбасса» за интересную прозу и большую работу по отбору качественных произведений.

 

 

Доцент кафедры журналистики и русской литературы ХХ века

Ащеулова Ирина Владимировна 

 

 

 

Чтение в 3D формате

Продолжая разговор о публицистике, представленной в журнале «Огни Кузбасса» в 2015 году, хочу отметить рубрику «Дальние страны», в которой опубликованы два материала Виктора Арнаутова: «Десять дней январского лета» (Из тайской записной книжки) в первом номере и «Гоа – тоже Индия» в шестом.

Автор путевых заметок так подробно и последовательно рассказывает о своей поездке сначала в Тайланд, а затем в Индию, в Гоа, что возникает эффект полного присутствия и погружения - начинаешь слышать звуки, ощущать запахи и осязать предметы далёких и незнакомых тебе стран ("Индия, о высокочтимый мой учитель, находится на самом краю земного диска...", - при слове Индия мне почему-то всегда вспоминается эта цитата из сказки про старика Хоттабыча). И как такое удаётся писателю? Загадка. Или магия. Или мастерство. Но, так или иначе, читая его отчёты о дальних странствиях, я - закоренелая и убеждённая домоседка - чувствую себя туристкой, в очередной раз побывавшей в каком-нибудь экзотическом местечке нашей планеты. Вот спасибо Виктору Степановичу! 

Елена Елистратова

 

 ЗАМЕТКИ ПАРОДИСТА.

 

(выступление на обсуждении журнала «Огни Кузбасса» за 2015 год)

 

 

 

 «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» - писал Ф.И.Тютчев

 

 А вот поэтическое слово, подчас, может отозваться и пародией…

 

 Журнал «Огни Кузбасса» традиционно печатает хорошие стихи, но и они порой дают повод для ироничной улыбки. 

 

 В первом номере журнала опубликованы стихи Дмитрия Мурзина. Его поэтический талант многогранен, в стихах Дмитрия что-то для себя может найти каждый, в том числе, и пародист.

 

 Вот, например, такие строки:

 

«…Услышав в шелестании берёзы:

 «Чего ты ждешь? Давно пора валить!» »

 

 

Пародия называется: Коверкование. 

 

 

Я в тихий лес осуществлю своё вбегание

и там устрою шумовство и трескотание,

сухой валежник наподдав сто раз ногой,

прыгутчивость усилю топотанием,

 

галдежничество – диким хохотанием,

при этом стих выкрикивая свой,

и тут берёзы с гневным шелестанием

мне шепотнут: «А ну, вали домой!»

 

 

 Во втором номере журнала развеселил автор стихов Владимир Скиф, узревший в лицах старушек не только няню великого классика, но и его самого: 

 

«…Старушки, старушки пестры, как кукушки,

 На рынке у крынок сидят с молоком,

Их лица узришь, и привидится Пушкин,

 И няня Арина с кудрявым клубком…»

 

 Пародия на видения Владимира Скифа такова:

 

Идя по рынку, узрел старушку:

при бакенбардах, с пером в руке,

арабской крови – ну, чисто Пушкин

свой бизнес строит на молоке.

 

А рядом няня - его подружка,

её не встретишь ты без клубка,

она ответит, и где же кружка,

и выпьет с горя (не молока!)

 

Пестрели рядом ещё старушки,

кого-то ликом изобразив,

я пригляделся: вновь няня, Пушкин…,

а где же бабка - Владимир Скиф?

 

 

 Третий номер журнала оказался самым урожайным и на стихи молодых авторов, и на идеи для пародий.

 

 Например, вот каким весьма «неожиданным» наблюдением поделилась Татьяна Кравченко:

 

«…пахнет сеном в сеновале…»

 

 Это «удивительное открытие» повлекло такую пародию:

 

Я подмечаю очень тонко, 

что пахнет маслицем маслёнка,

и хлебом, аж не верится,

благоухает хлебница.

 

Вы угадаете, едва ли,

извечный запах в сеновале,

я ж удивлю вас непременно,

сказав, что сеном(!) пахнет сено!

 

 А серьёзнейшая поэтесса Ирина Тюнина просто уморила всего одной строчкой:

 

 «По аллее ступаю. Асфальт под ногами стонет…»

 

 На что последовала короткая пародия:

 

О хрупкости своей стихи слагаю,

ведь даме мощью хвастаться не стоит…

Пишу, мол, не иду я, а ступаю, 

а вот поди ж: асфальт под ножкой стонет!

 

 Также в третьем номере журнала повеселили стихи Сергея Логинова.

 

 Вот, например, такие строчки:

 

 «…планета кругла.

 Если бежать, можно встретиться с собственным задом…»

 

 

 А это пародия:

 

Такая круглая, но мелкая планета,

бегу по ней и сам себе не рад, -

ни горизонта впереди, ни просто света,

всё время тычусь в свой бегущий зад!

 

Мне встречи с задом крайне неприятны,

в том всякий меня правильно поймёт,

…а всё же остаётся непонятным:

зад убежал вперёд иль сильно отстаёт? 

 

 В шестом номере журнала опубликованы стихи Б.В. Бурмистрова, которые, практически, не уязвимы для пародиста, если бы не пристрастие Бориса Васильевича к тавтологии. 

 Сразу припомнились его строчки из подборки стихов «Огней Кузбасса» за 2010 год:

«…Успокоиться не успокоюсь,

Потому, что спокойствия нет…»

 

 А в журнальной подборке 2015 г. встретились такие строки:

 

 

«…Не распутать спутанные дни,

 С прошлым перепутаны они…»

 

 

 На это есть небольшая пародия:

За завтраком позавтракать пытался,

но перезавтракал, - с едой переобщался

в общительном общении, и ясно:

в маслёнке было слишком масленое масло!

 

 

Ольга Яковлева

 

Письмо учителя русского языка

 (Письмо нашему читателю Ю. Малышеву от его учительницы, живущей в Москве)

 

 

«ПОХОЖИ ВСТРЕЧИ НА ПОДАРКИ»

О творчестве Любови Никоновой

 

Сборник «Похожи встречи на подарки» издан Кемеровским издательством «Летопись» и представляет собой своеобразное подведение итога творчества поэта. Он содержит восемь тематических разделов и в каждом  – стихотворения, соответствующие заявленной тематике, созданные на протяжении всего творческого пути Любови Алексеевны от 1966-го по 2003 годы. Это разделы: «Глаза жизни», «Как пчела в цветах», «Распорядилась так судьба», «Горящая музыка», «Не споря с высшей силой притяженья», «Ветер добирается до души моей», «Дыхание смутных времён», «Сокровенной России свеченье». 

Названия разделов достаточно свободны и продиктованы лишь внутренним авторским чувством и никаких ограничений на содержание стихотворений каждого из разделов не налагают. Очевидно только, что от раздела к разделу стихи всё более зрелы, выношены, выражают всё более глубокие раздумья и переживания автора.

                                                                               

I.

 

Стихотворения первого раздела сборника  –   «Глаза жизни»  –  выражают идею, которая вообще-то пронизывает всё творчество Л. А. Никоновой  –  идею вечной, всеобщей органической связи всего сущего на земле и в небесах, всего божьего творения. Идея эта сквозная для её творчества, стихотворения этого раздела (подчеркну ещё раз  –  созданные в разные годы её творческой жизни) лишь наиболее полно и последовательно её воплощают. 

Ощущение единства всего живого и своей причастности к нему пронизывает все стихотворения этого раздела и роднит их с натурфилософскими стихами Н. А. Заболоцкого, достаточно вспомнить хотя бы такие его строки: 

«… и в этот миг

Всё, всё услышал я  –  и трав вечерних пенье,

И речь воды, и камня мертвый крик,

И я, живой, скитался над полями,

Входил без страха в лес,

И мысли мертвецов прозрачными столбами

Вокруг меня вставали до небес…»

 

У Любови Алексеевны:

 

«И будет вечно в свете звезд и дня

феномен жизни изумлять меня.

То проплывёт чудесный  трилобит,

то в раковину доброе чудовище трубит.

То пылкий жук, красивый, как амур,

слагает песнь любви, как трубадур…

То под лазурный свод небесных сфер

вдруг выплывают утки из пещер…

Мелькает бабочка, как маскарадный маг.

 

Бесспорно, можно говорить о воздействии великого поэта. Но нужно не забывать и другое. Монтень говорил: «Не в писаниях Гомера, а во мне самом содержится то, что написал Гомер». То есть воздействие предшественника на последователя невозможно без их внутренней духовной взаимосвязи и единства. Именно такую взаимосвязь мы слышим, когда в стихотворениях Никоновой звучат такие строки в стихотворении «Лесные звуки»:

«…И кто-то пел прозрачно и минорно,

притягивая душу, как магнит.

Но кто-то жил без песен, жил безмолвно  –

и ясно было слышно, как молчит».

 

В стихотворении «Ночная река»:

«Ах, эта ночь с луною рыжей!

С веками сплетены века.

Забито небо всякой рыбой.

Забита звёздами река».

 

В стихотворении «Зелёный свет»:

«…И, выставив задорный гребешок,

гриб полуголый пел, как петушок».

 

В стихотворении «Лежу в степи, шумит трава»:

«Я с конским щавелем одно

и с заячьей капустою.

И если в этот миг умру,

я смерти не почувствую».

 

                                     II.

 

Основная  тема второго раздела сборника  –  «Как пчела в цветах»  –  это тема любви как вечного и главного закона бытия, любви в смысле божеском и природном, любви как всеобщего животворящего начала. 

В стихотворениях этого раздела нет выражения чувственных восторгов, ни слова о радостях плотской любви, но есть другое:

«И счастье есть. И музыка кругом.

Слились в один два потемневших взора.

И кажется, колеблется наш дом,

качается,  – должно быть, рухнет скоро.

И рухнет он в цветущие кусты,

в их белые душистые объятья.

А я с тобою.

А со мною ты.

Все люди сестры и все люди братья».

 

Но не сводимо содержание этого раздела лишь к этой благостной картине и радостному чувству. Впервые в сборнике появляется начало мотива боли душевной, одиночества и сомнения. В финале стихотворения «Сосновый бор» зазвучит эта мысль о драме разобщённости в природе и среди людей:

«Я слушала, не радуясь ночлегу.

И нестерпимо было слышать мне,

Как человек взывает к человеку,

Сосна к сосне,

Сосна к сосне».

 

В другом стихотворении пять молодцов и героиня, натянув тугие луки, пускают стрелы на поиски счастья. У других стрелы попали в цель, «взяли в жёны купчих и дворянок и царевну-лягушку, вестимо»  –

«А моя стрела – все летит.

Ни намека на приземленье».

 

И уже в 1993 году будет написано стихотворение:

«Вольная птица  – да негде присесть:

занято, занято, занято здесь.

Вот и летай, пока крылышки держат.

Вот и живи, беспрестанно летя.

Крыльев в полёте тебе не подрежут.

Только надолго ли хватит тебя?»

Это глубокое, полное острого драматизма осознание невозможности жизни без любви вступает в сознании лирической героини в напряженную схватку между подлинной, пусть мучительной и трудной божеской любовью и теми многочисленными и такими распространёнными антиподами любви, до которых часто так падок и слаб человек. 

Вот одна из таких строк:

«Все ненависть лезет, и нечисть, и нежить:

земля, мол, лишь нами полна.

Возьми нас в друзья, а не то пожалеешь,

прими нас  –  иль будешь одна!

 

Но что за судьба – с ненавидящим сердцем?

И, веру спасая свою,

с усталым лицом, от страдания серым,

стою на своём я: люблю!»

                                                           

III.

 

Начатые здесь светлые и горькие раздумья получают интересное развитие в третьем разделе сборника, названном «Распорядилась так судьба». Первое, что обращает на себя внимание в стихотворениях этого раздела,  –  при всей слитности лирической героини с миром, с природой и людьми  –  это ощущение своей отдельности, инакости своей личности и судьбы, чуть ли не гостьей с иной планеты.

«Опустись, светоносец, загадочный диск,

опустись ещё раз. Это даже не риск.

Я верчу и верчу марсианский волчок,

я гляжу и гляжу в твой зелёный зрачок.

 

Под твоей оболочкой из тонкой слюды  –

зеленеющий рой идеальной среды.

Заселён этот рай, светозарный, большой,

совершенной, одной, коллективной душой.

Это братья мои. Мы в разлуке давно.

И вернуться туда мне уже не дано.

За какой-то проступок (не помню, какой)

отлучили меня  –  и закрыли за мной».

 

Второе  –  это абсолютное неприятие всего, что в жизни лишь вполовину, не в полной мере и не до конца:  полуправды, полудружбы и полувражды:

«Полулюбовь  –  двусмысленна, двулична.

Наполовину темен ее свет.

И полувера  –  двойственна обычно.

Двуручной полувере  –  веры нет.

 

Полунадежда тоже двоедушна 

и не надежна пред лицом беды.

Но самое плохое – полудружба, 

предательский двойник полувражды».

 

Прозвучит в стихотворениях этого раздела и голос страсти, острое, почти мучительное переживание роковой подчас несовпадаемости в судьбах людей мужского и женского начал, ян и инь по восточной философии, отталкивания и притяжения не по каким-то рациональном поводам и обстоятельствам. 

Стихотворение «Все, что стон вырывало из уст» завершается такой строфой:

«Иль прониклась безудержом я 

и энергией первопричиною?

Или это звезда и земля?

Или женщина это с мужчиною?» 

 

Всего острее это выскажется в стихотворении, очень своеобразном по форме. Это не традиционное стихотворение, не верлибр, не стихотворение в прозе и не фольклорное причитание, а нечто среднее между ними, с многократными повторами и усилениями, призванными выразить крик тела и души – «Иду любовью долгою своей…»  Композиционно в нём два полюса. Один  –  состояние холодной безлюбости. А другой  –  

«Но лишь тебя увижу  –  обомру, 

потерянно застыну на юру, 

сразу всеми огнями обжигаема, 

всеми пламенями палима, 

всеми водами окатываема, 

всеми морозами прохватываема, 

всеми ветрами обдуваема, 

с помраченным взором, 

с душой перевернутой, 

с судьбой кровоточащей».

 

Это состояние выведено за пределы индивидуальной судьбы, оно почти иррационально, и потому это один из законов бытия.

 

                                                                      IV.

 

     Следующему, четвёртому разделу сборника Любовь Никонова дала очень глубокое и точное название: «Горящая музыка». В стихотворениях этого раздела нашла отражение еще одна – ярчайшая – сторона личности и творчества поэта – способность слышать и воспринимать музыку жизни. Способность эта далеко не каждому дана, и ее наличие открывает человеку такие глубины и смыслы бытия, такую красоту и гармонию жизни, какие дают существованию человеческому оправдание перед Богом. 

Поэт в душе своей соединяет внутреннее звучание жизни и мелодию, созданную композитором. Естественно, что и здесь у Л. А. Никоновой есть великие предшественники, достаточно вспомнить Блока, а самый ближайший  –  тот же Н. А. Заболоцкий. В 1957 году, вспоминая героическую гражданскую войну с фашизмом в Испании, он написал свое знаменитое стихотворение «Болеро», завершающееся такими словами:

«Танцуй, Равель, свой исполинский танец, 

Танцуй, Равель! Не унывай, испанец!

Вращай, История, литые жернова, 

Будь мельничихой в грозный час прибоя!

О, болеро, священный танец боя!»

У Никоновой звучит именно это: созвучие Истории и души художника, «посетившего сей мир в его минуты роковые» (Ф. Тютчев). Она пишет стихотворение «Мусоргский», в котором не просто поразительно коротко и сильно сказала о кровной связи творчества композитора со «смутной» русской историей, но и нашла слова, которые, на мой взгляд, гениально передали суть его личной и общественной трагедии:

«…Россию и сердцем, и духом

То гневно, то скорбно любя,

О, удаль! О, горечь! О, жалость!

Сожги, изведи, сокруши!

И тело его разрушалось, 

Уже не вмещая души». (! А.С.)

 

Есть в этом разделе и великолепное стихотворение «Берлиоз. Сцена охоты», в котором она коротко и точно, а оттого и красиво выражает воздействие музыки на душу:

«…Охотничий рог, затруби!

Звук долгий, морозный и чистый 

прожжёт нас до самой крови 

своей чистотой серебристой.

…………………………………

Но слышишь, как звук роговой  

в крови все еще догорает?»

 

Но даже когда и не звучит мелодия, душа поэта причастна к музыке бытия, она способна уловить ее  в шуме ветра, рокоте волн, завывании бури и просто в молчании. Считаю в этом смысле маленьким шедевром стихотворение «Горящая музыка», по названию которого назван и весь раздел.

«Сгорает лес, мелодий полный, 

цветных, как радужный туман.

Гудит огонь в печи покорной, 

огонь, похожий на орган.

До корня музыка сгорает, 

до угля черного, дотла.

А все играет, все играет…

И в поддувале дотлевает 

еще звучащая зола…

И вот  –  щепоть немого пепла.

Ты как до этого дошла, 

мелодия небес и пекла, 

а может, и сама душа?»

 

Когда же звучит обыкновенный романс, давно уже у всех на слуху, никаких открытий и новизны в себе не содержащий, чуткая душа поэта слышит за этим текстом старую, но вечную для каждого новую историю любви и страдания и откликается на нее… Как это, например, в стихотворении «Жалобно стонет…» (первые слова известного сентиментального романса). Финал стихотворения:

«Так дайте же мне 

посидеть у огня без движенья, 

опять пережить красоту 

этой острой разлуки, 

опять осознать, помертвев, 

глубину пораженья –  

и с жалобным стоном 

уткнуться лицом в свои руки».

 

Ещё один мотив, вовсе не странный у русской поэтессы и очень характерный, значимый для Любови Алексеевны, зазвучал в этом разделе. Целая группа стихотворений объединена общим названием – «Цыганские напевы». Если мы вспомним, какое место занимала цыганская тематика в творчестве А. С. Пушкина, Аполлона Григорьева, Сергея Есенина, Александра Блока и других русских писателей и поэтов, то согласимся, что дело вовсе не только в экзотике цыганских странствий, быта, обрядов и самобытной культуры, хотя и это тоже имеет значение. Для Любови Никоновой, женщины и поэта абсолютно русского, без всякой цыганщины в судьбе, цыганская тема – это символ воли, удали, широты души,  всего того, что так характерно для русской души и русских просторов. 

В стихотворении «В самарской степи…» она скажет:

«Одною рожденные общею далью

цыганские песни и русские слёзы».

Совершенно поразительно ее провидческое проникновение в поэтическую душу Пушкина, а через нее и в русскую душу в стихотворении «Пушкин у цыган». Вот его заключительные строки:

«В ней (в песне цыганки. – А.С.) зов свободы и плененье, 

покой – и тонкое волненье, 

живой огонь – и ветер снежный, 

и край земли – и мир безбрежный…

Цыганка, вопреки столетьям, 

распоряжается всем этим…

И, восхищенья не тая, 

он крикнет: «Радость ты моя!»

Ах, эта радость, прелесть эта –  

вот утешение поэта.

Цыганки пенье, 

свист метели…

Шесть лет осталось до дуэли».

                                                                      

V.

 

Пятый раздел сборника озаглавлен «Не споря с силой притяженья». Он вобрал в себя стихотворения, развивающие и углубляющие начатую во втором разделе тему любви как главнейшего, универсального жизненного начала. Там же, во втором разделе, появились и стихи, выражающие чувство одиночества, горькие сами по себе и требующие углубленной душевной проработки. Здесь, в пятом разделе, не просто идет эта глубокая проработка, а настоящий спор лирической героини с самой собой и с общепринятой трактовкой темы любви.

Не наше дело, да и вообще недопустимо лезть в обстоятельства личной жизни, судьбы поэта, как сейчас это стало модно, мы должны только поглубже всмотреться в творческий феномен раскрытия этой темы. Во втором разделе преобладало всё-таки переживание любви как страсти. Здесь зазвучали строки, выражающие всю глубину, даже трагизм нелюбви, «не-встречи», как говорила Цветаева, обреченности на одиночество. 

Вот заключительные строфы стихотворения «Любовь странника»:

«Душа уже встречалась с тьмой –  

и видит тьму на расстоянии.

Никто не станет жить со мной.

И я – ни с кем не в состоянии.

Но «каплю жалости храня»,  

явитесь на пути мучительном –  

и заступитесь за меня 

пред всемогущим Вседержителем».

 

Стихотворение «Не нравьтесь мне. Я вас люблю» завершается такими строками:

«И там, где явится она, (любовь блистающая. – А.С.) 

в раю, в глубинах  милосердия,  

одна, как скрытая струна,  

звучит звенящая трагедия».

 

В этом плане очень интересно, как Любовь Алексеевна переосмысливает известнейший романс, ставший буквально народной песней, - «Когда б имел златые горы». Отталкиваясь от канонической строки «…с пустой котомкой за плечами стучится странник у окна», она начинает стихотворение строкой: «Я всё с той же сумою стою под окном». Только «с пустой котомкой», «с сумой» стоит не отомщенный «злой изменник», а сама отвергнутая героиня «полжизни в опорках отмерив пешком», возвратилась под заветное окно былого возлюбленного и умоляет  хотя бы на минуту дать посмотреть на счастье тех двоих, кого должна ненавидеть, но она их любит: «пусть прольётся ко мне вашей жизни вино».

«И стояла я сутки, и месяц, и век,

Мне  терпение было любовью дано.

И раскрылось окно – и сказал человек:

В церкви надо стоять – и захлопнул окно».

Стихотворение вызывает на непростые размышления, и размышления авторские идут в стихотворениях всего этого раздела. Центральное из них – это, без сомнения, стихотворение «Особая форма жизни». И название не поэтическое, и написано оно в прозе. Это совсем не случайно. Плотность мысли в высказывании может быть так велика, что стихотворная форма сковывает ее выражение мерной стихотворной строкой с необходимым количеством ударений, пауз, соблюдения ритма, рифмы и т.п.  Отсюда допустимость и необходимость выражения сложной и насыщенной мысли более свободным языком прозы. 

Объём стихотворения не позволяет цитировать его здесь полностью, но основные суждения таковы: «Любовь – это какая-то особая форма жизни, нами совершенно не изученная. Она не любит шуму. С ней не надо своевольничать, но можно незаметно радовать её, помогать ей в трудные минуты. Она крепка и хрупка одновременно. Нужно научиться ощущать её присутствие – и не пугать ее, не беспокоить, не навязывать ей своей воли, не угнетать, не подстегивать, не мучить… Она не задерживается долго с теми, кто не щадит ее. Если бы в данный момент у меня спросили: «А где она сейчас?»  Я бы ответила: «Она недалеко. Она рядом. Она со мной».

Я не настаиваю на абсолютности своего объяснения причины обращения автора к стихотворению в прозе. Достаточно вспомнить слова великого Пушкина:

«Из наслаждений жизни

Лишь любви музыка уступает.

Но и любовь мелодия».

Здесь же нет мелодии, волшебства, тайны в выражении чувства, есть глубокое, мудрое, но рациональное рассуждение о чувстве радостном и мучительном, есть попытка его преодоления при всем признании. 

В стихах этого раздела мелодия любви будет звучать и дальше, очаровывая радостью, болью, великолепной самоиронией:

«Я легко возвращаюсь. 

Сама не пойму,

Для чего,  почему, интересно?

Если  прямо сказать, если всё по уму,

Несвободно мне с Вами, мне тесно.

Но у Вас на ладони – скворец да снегирь…

Вы любовный романс мне поете…

Подведете меня!

Где же тот монастырь,

Под  который меня подведете?»

 

Так в этой диалектике, в единстве противоречий умной, страстной, чуткой женской души и будет звучать эта тема,  «перепетая», по Маяковскому, «не раз и не пять», во всем творчестве Любови Алексеевны. Завершит она этот раздел стихотворением в высшей степени для нее знаменательным, знаковым.

«Прости, Владычица. Я виновата вновь.

Мне тяжко от грехов, от сложной боли.

Я чувствую, как потемнела кровь, 

в чистейших жилах певшая дотоле.

 

Неправильно, чадяще, тяжело 

она горит, объятая страстями.

Я погасить в душе пытаюсь зло –  

и воду черпаю из родников горстями.

 

Но все-таки вернее путь простой:  

начать элементарно возрожденье –  

явиться в храм, упасть перед Тобой, 

и плакать, и молить о снисхожденье».

                                                           

VI.

 

Хочется обратить внимание ещё на одну особенность творческой манеры Л. А. Никоновой, проявляющуюся на протяжении ее творческого пути все более плодотворно. Это ее склонность, потребность даже, прибегать к цитированию произведений великой русской классики, черпать из этого чистейшего неисчерпаемого источника мудрости и красоты.  

Сошлюсь на мысль А. А. Ахматовой:

«Но, может быть, поэзия сама –

Одна великолепная цитата».

Она имела в виду, конечно, что поэзия – это великолепная цитата из Книги Бытия. У Никоновой, человека прекрасно образованного, цитирование, ссылки на русскую литературную классику – эффективнейший способ показать, круг каких культурных ассоциаций, какой сюжет, какой миф втягивается выбранной цитатой в стихи. Самый распространённый способ обращения к классике в её стихах – это использование строк в эпиграфах. Наиболее приоритетны здесь строки из Достоевского, далее Гоголь, Пушкин, Блок, высказывания святых Отцов, строки из широко распространенных романсов и песен. Но об эпиграфах подробнее скажу чуть позже, сначала об использовании строк, которые создают огромное подтекстовое ассоциативное поле, таящее в себе очень глубокие смыслы, при невнимательном чтении могущие остаться вообще закрытыми.

Вот первый пример из стихотворения «Любовь странника». Оно в высшей степени драматично по переживанию чувства одиночества, неверия в любовь, какой-то обреченности. Я уже приводил эти последние строки стихотворения:

«Душа уже встречалась с тьмой –

и видит тьму на расстоянии.

Никто не станет жить со мной.

И я – ни с кем не в состоянии.

 

Но, «каплю жалости храня»,

явитесь на пути мучительном –

и заступитесь за меня

пред всемогущим Вседержителем».

Включение в него строчки из письма Татьяны к Онегину «но вы к моей несчастной доле/ Хоть каплю жалости храня,/ Вы не оставите меня», придаёт стихотворению огромный подтекстовый смысл. Татьяна, по Пушкину, – это не просто наивная сельская девочка, безответно влюбившаяся в столичного соблазнителя. Это цельный и самобытный характер женщины, которая потом скажет Онегину и «я вас люблю, к чему лукавить?», но скажет и другое: «Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете теперь являться я должна? Что я богата и знатна? ... не потому ль, что мой позор теперь бы всеми был замечен и мог бы в обществе принесть вам соблазнительную честь? … Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом?» Это не тривиальное «отмщение». Для Онегина это открывание ума и душевной глубины женщины и даже открывание себя самого. Недаром он стоит, «как будто громом поражен». Вот этот подтекст образа лирической героини Любови Никоновой не может не крыться за этой строкой.

 

Вот еще более характерный пример. Одно из стихотворений нашего автора впрямую навеяно известным пушкинским шедевром «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Первые 2 строки этого стихотворения она взяла эпиграфом к своему и своеобразным парафразом этих строк свое стихотворение открывает.

«Брожу ли я вдоль улиц шумных

и захожу нередко в храм –

и вижу отклик бурь безумных,

и слышу отголоски драм…»

У Пушкина, как известно, это стихотворение содержит великолепное художественное выражение одного из основных законов бытия: неизбежность гибели и разрушения всего живого и сущего и такую же неизбежность возрождения и торжества всего нового и молодого, торжества вечной жизни. В стихотворении Никоновой духовный взор поэта направлен на схватки человеческих страстей и совести, греха и покаяния, на крушение человеческих надежд и тупики отчаяния, «приливы счастья и тоски», терзающие душу.

Сознавать это и нести в душе, не надломившись, позволяет пушкинская поэзия.

«Горячим воском пол закапан.

И Пушкин в странной красоте

неузнаваемо-заплакан

и близок к огненной черте».

В этом же ряду и великолепное стихотворение «Мусоргский», в котором трагедия русского музыкального гения порождена «затмением душ и ума» в окружающем мире и более всего в горячо любимой России.

 

В 90–х годах, когда в стране фактически произошла криминальная революция, приведшая к власти чиновную и финансовую верхушку, поэт, не владея, как все мы, конкретными фактами и цифрами, чуткой душой улавливает воздух эпохи и тревогу свою выражает в бессмертных гоголевских образах. В стихотворении «Мне говорят, что это верный признак…» воскресает образ-символ угнетения и страдания бедного человека – гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин.

«… тот, кого звали канцелярской молью,

кто жался с краю со своею болью,

вдруг вымахнул из мысленной могилы

с сознаньем правоты своей и силы –

и показал особое величье

в ином метафизическом обличье».

И с ним рядом встает другой символ – попрания достоинства человеческого, ведущего в полную тьму души и рассудка и взывающего к человеческому состраданию.

«Какая тень… Какая птица мрачная.

Вглядитесь: это же шинель!

Шинель Акакия Башмачкина,

душ оскорбленных колыбель.

 

Меж тем, дорога их прочищена.

Расписан каждый шаг и миг.

Да это же дневник Поприщина,

сверхчеловеческий дневник!

 

О, Мир! Скрывать не стоит истину.

Ее бесправные найдут.

И от Башмачкина к Поприщину

Они идут, идут, идут».

 

Но более всего в стихотворениях Любови Никоновой обращений к памяти Федора Михайловича Достоевского. Думаю, что это связано не только с фактом кратковременного пребывания ссыльного гения у нас в Кузнецке и судьбоносным для него событием – венчанием с Марией Дмитриевной Исаевой. Полагаю, что это сопряжено еще с чувствованием какой-то близости, родственности мятущейся, вечно неспокойной, страдающей души писателя, нашедшей отклик в душе поэта через столько лет. Наиболее полным выражением этой духовной связи и близости является, конечно, широко известное стихотворение «Достоевский и Исаева в Кузнецке. 1857 год». Известно, сколько душевных мук и страданий стоило писателю и обретенной им жене впоследствии это радостное событие, о котором он так мечтал и к которому так стремился. Драматический, провиденциальный смысл этого события, содержащий в себе, как в зародыше, будущие испытания и свершения, замечательно передан в этом стихотворении. Твердое сознавание Любовью Алексеевной, какой дорогой цены стоит творчество, и рождает эту внутреннюю близость.

В этой связи я вообще должен сказать, что творчество Л. А. Никоновой относится к малому числу тех поэтов, в чьих стихах преобладает острая конфликтность бытия, идет ли речь о социальных, творческих или чисто личных проблемах. У большинства же, к сожалению, – описательность, мелкотемье, бытовщина, копание в личных переживаниях или надуманный пафос. 

VII.

 

Седьмой раздел сборника, названный автором «Дыхание смутных времен», открывает такую сторону духовного и творческого облика Л. А. Никоновой, которая, конечно же, предполагалась и предчувствовалась, но не казалась очевидной в творчестве этой предельно скромной женщины. Я имею в виду философскую глубину и силу постановки острых и вечных вопросов именно русской, российской социальной общественной жизни. И вовсе не в форме острых критических инвектив с называемыми или угадываемыми адресами и проявлениями, а в форме художественно опосредованной через образы, как я уже говорил, русского искусства, литературы, и через образы, отсылающие нас к божественным заповедям.

Одним из ярчайших проявлений такой глубины и силы является стихотворение, которое я бы соотнес с шекспировским монологом Гамлета, ставящим вопрос «Быть или не быть?» У него нет названия, но ему предпосланы два эпиграфа из пушкинского «Бориса Годунова»: «Народ безмолвствует» и «Народ завыл». Эпиграфы эти и обозначают два полюса бытия, между которыми, по сути, и протекает историческое существование русского народа. 

Первая фраза, как хорошо помнят многие читатели, завершает пушкинскую трагедию и выражает собою абсолютное неприятие народом попытки подменить убиенного царем Борисом царевича Димитрия и возвести на русский престол польского ставленника Лжедмитрия. «Народ безмолвствует» в ответ на требование, как бы сейчас сказали, «властей» кричать здравицу ставленнику царя Бориса.

Второй эпиграф – «народ завыл» – это пушкинская ремарка из середины трагедии, она подытоживает то состояние бесправной угнетенности, что испытывает простой люд не только в то смутное время. Трудно назвать такую эпоху нашей истории, в которую, как выразится позже другой великий поэт, «где бы русский мужик не стонал». Будь то революции, войны, хоть Гражданская, хоть Отечественная, хоть перестройки и реформы, до которых так охочи радетели о народном благе. А народное безмолвствование так заманчиво толковать как одобрение, а еще лучше – не придавать ему никакого значения.

Открывает стихотворение вопрос, который затем  рефреном – трижды – прозвучит в стихотворении:

«Между «безмолвствовать» и «выть»

как жить, родимые, как быть?»

Два события-символа, воплощающих народную судьбу, встают в стихотворении. Первое – взрыв Чернобыльской АЭС.

«Щепоть землицы разоренной,

к небытию приговоренной,

легко ли на груди носить?

……………………………..

Дешевою давиться жвачкой,

мириться с лучевой болячкой,

не зная даже, болен чем?

А может, и не жить совсем?»

Второе событие – символ физического и духовного попрания народа –  это явление нашей истории, отраженное в повести выдающегося русского писателя-провидца Андрея Платонова «Котлован». 

Отсылка к нему выражена в стихотворении прямым словом:

«Иль среди леса, среди гор

искать сокрытый там собор,

хранящий в заповедных дебрях

обличия аскетов древних, –

но обнаружить котлован

со множеством крестов нательных

с костями русских христиан

и  их младенчиков недельных».

Герои повести, превозмогая нечеловеческие трудности и лишения, роют котлован под будущее светлое здание добра, справедливости и счастья и, ослепленные этой идеей, не замечают даже гибели детей, во имя счастья которых они это делают. Это порочный замкнутый круг, дурная бесконечность, за которую и спросить не с кого.

«Кого винить? С кого спросить?

И узнавать на гребне бедствий

стыда не ведающих бестий,

что топят в лаве речевой

звон колокольный вечевой».

Безысходность и побуждает автора стихотворения ставить вопрос перед Вседержителем, творцом всего сущего:

«Ты на кого оставил нас,

Небесный царь, пресветлый Спас?

Взывая к высшей правоте,

сто лет мы плачем в темноте…»

Любовь Алексеевна была человеком, глубоко и искренно верующим. Вопросом этим она выражает не ропот против Божьей воли. Мысль ее гораздо глубже. В бесконечной цепи времени, в Бытии, каждому поколению выпадает свой миг «на то, чтоб жить, на то, чтоб быть». И чем этот миг бытия наполнить – это вечная задача, стоящая перед сменяющими друг друга поколениями.

Большинство стихотворений этого раздела полны точными наблюдениями над жизнью и окружающими людьми, горькими раздумьями, глубокими обобщениями. Таково стихотворение «Общий вагон», сразу рождающее ассоциацию с великолепным рассказом В. Г. Распутина «Не могу-у-у!» Только в стихотворении обобщающий смысл его полнее выражен, как и положено поэтическому произведению. 

Это, конечно, поэтическая метафора нашего простонародного, т.е. преобладающего, бытия и быта, в котором трудно найти ответы на вопросы:

«… чем проймет компанию прожженную

высокое, как небо, божество?

Зачем на землю, смрадом зараженную,

нести ему святое торжество?»

 

Только и надежды на то, что

«… едут среди шулеров и нехристей

еще и те, кто не туда попал».

 

Очень острое и печальное обобщение звучит и в стихотворении, отражающем и общие духовные черты времени, и отдельные характерные детали:

«Ниоткуда – ни вздоха, ни ропота.

Не пройдет ветерок по траве.

Равнодушная речь биоробота

днем и ночью звучит по ТВ.

 

Мир надежно свободен от рыцарей.

Решка выглядит сущим орлом.

Зомбиненок, не помня родителей,

пьет из горлышка яд за углом.

 

Здесь не видят цветущей черемухи.

Не востребуют светлой красы.

Не заметят, как в наши Чернобыли

входит Спас Золотые Власы».

 

Авторское неприятие распространеннейших типов современников, утративших в себе всякое божественное начало, до потери себя увлеченных всяческими псевдоинновациями, экуменическими теориями и модными зазеркальями находит выражение даже в такой вот, непривычной для автора, остро гротескной форме:

«Член некой секты зазеркальной –

дитя причуды интегральной,

прошедшей путь от коммунизма

до развитого плюрализма.

Из зазеркалья человечек

Имеет несколько сердечек,

Три глаза, полтора желудка,

Два разномыслящих рассудка,

Тринадцать психик со смещеньем,

Привыкших к перевоплощеньям…

А что еще многоразлично –

О том и молвить неприлично».

 

Высочайшей степени обобщения, глубины поэтические оценки и характеристики современной жизни достигаются у Никоновой и путем использования прототипов и параллелей из русской классики, как, например, в стихотворениях о Башмачкине и Поприщине из этого же раздела, о которых я уже упоминал. Горькие впечатления от жизни, горькие раздумья не оставляют душу в покое, ищут и находят излияние в стихотворениях этого раздела.

«Здесь и спорить как будто бы не о чем.

Пошлость, пошлость – наверно, навек.

Но за шторами тусклыми вечером

Где-то плачет еще человек.

……………………………………….

Жизнь почти безвозвратно утоплена

В пьянь, и брань, и повальную грязь…

Что ж ты, в белых одеждах утопия,

Не меняешься, тонко светясь?»

Совершенно закономерно, что в полном соответствии с русской духовной и литературной традицией, в творчестве поэта не может не встать вопрос о его предназначении, о его месте и миссии в сложной, полной противоречий реальности. Не стану приводить, в общем-то, всем известные суждения на эту тему титанов русской поэзии. Хочу только подчеркнуть, что и здесь она, оставаясь собой, духовно близка великому Пушкину. «Веленью божьему, о Муза, будь послушна!» – призывал поэт. Любовь Алексеевна этой же высшей мерой судит о своем поэтическом призвании.

«Я бы хотела всего лишь весны,

чтобы черемуха, ветви, волненье…

Господи! Райские, райские сны…

Что Ты взвалил на меня? Для чего?

С крестною ношей я не справляюсь…

…………………………………………..

Будто сквозь черную вижу слюду

зелень, черемуху в нежных соцветьях,

всю дорогую живую среду,

ту, что прозрачно слагалась в столетьях…

Мне ли из этого рая идти

в «социум», в пекло – с чернеющим прахом?

В этот котел, начиненный раздором?

Господи…

Ты подтверждаешь: «Иди».

 

VIII.

 

Последний, 8-й раздел сборника, как явствует из его названия «Сокровенное России свеченье», выражает все более крепнувшую в душе поэта уверенность, что Божья милость довлеет над людьми, несмотря на жизненные трудности и невзгоды. И основой этой уверенности стала все более крепнущая в душах людей Вера, все более прорывающаяся сквозь наслоения бытовой нечистоты, равнодушия, тщеславия – всего, что в поэтической системе Л. А. Никоновой получает ёмкое название «смог». Этим словом она обозначает и неотъемлемую часть нашей городской атмосферы, и тот морок душевный, который присущ внутреннему миру людей, лишенных света Веры. На эту тему у нее в 6-м разделе было уже очень хлёсткое стихотворение «Из признаний знахарки» в адрес всяких антихристианских сект. В предыдущем, 7-м разделе, было уже упомянутое очень жёсткое в адрес человеческой порочности стихотворение «Общий вагон», непривычно для нее язвительное стихотворение «Победитель». В этом разделе она, как это уже стало ее творческим принципом, сталкивает в остром нравственном конфликте жизнь без Бога, без Веры и поиск человеческой душой духовной опоры и спасения. Поиск трудный, через преодоление слабостей, соблазнов и тины повседневности. Очень дорогого стоит то мастерство, с каким она выстраивает этот конфликт. 

Вот стихотворение, первая строчка которого звучит так:

«Шумел камыш. Шумит и ныне».

Эта полустрочка «шумел камыш» – не просто начало известнейшей песни, которую непременно, рано или поздно, запоет любая пьяная компания и исполнит, пожалуй, не раз. Эти два слова ассоциируются с таким количество пьяного веселья, слез, драк, что рассказывать об этом в русском простонародном, и не только, быту можно очень долго. Это не песня, это символ. 

Вторая полустрочка – «шумит и ныне» – картину завершает. Всего одна строчка – и теза уже готова. Антитеза – все остальное стихотворение, где речь идет о душах чистых и преданных Богу. Нравственный конфликт, которым живо стихотворение, разрешается, как и положено, в финале:

«Их грубый шум не поколеблет.

Ничто не помешает им

безмолвно преклонить колени

пред чистым Образом Твоим».

 

Теза может быть задана и эпиграфом стихотворения, взятом, как правило, из произведений русской классики. А в самом стихотворении разворачивается нравственный конфликт, который, кстати, может и не содержать однозначного вывода, а толкать к размышлению. Так построен лирический сюжет, например, в стихотворении «Расстаньтесь с подвигами, доблестями, славой…» (эпиграф: «О доблестях, о подвигах, о славе»… А. А. Блок) или в стихотворении «Неужели наше сердце остыло?..» (эпиграф: «Красота спасет мир…» Ф. М. Достоевский) и в целом ряде других.

Важно то, что в стихотворениях этого раздела на первый план выдвигается мысль, что в жизненных бурях и конфликтах решающее значение приобретают не только и не столько конфликты между людьми и схватки людей с обстоятельствами. Не менее значима и духовная жизнь, внутренние борения в человеке, не столь очевидно влияющие на его судьбу внешне, но ведущие непременно к нашему главному покровителю и единственному защитнику. В этом было главное, выстраданное убеждение русского поэта Любови Алексеевны Никоновой. Если попытаться коротко выразить динамику ее творчества – это будет путь к Богу.

 

ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ

Суета, отголоски ненужных речей –

Все осталось за неким порогом.

Погружается сердце в море свечей,

Расцветающих ночью пред богом.

 

Храм, охваченный славой. Поет.

Он объят ликованьем великим.

Здесь стоит небезгрешный народ

С удивительно праведным ликом.

 

Все отпало, чем был обольщен,

Чем пленялся он снова и снова…

Нет ни лучших, ни худших времен –

Есть одно Воскресенье Христово.

 

Стихотворением, выразившим сущность ее поэтической души, своеобразным завещанием считаю это, открывающее последний раздел сборника:

«Была бы цыганкой, когда б не Россия, 

ей-богу.

Легко находить наугад в бесконечность дорогу…

Легко без пожитков, без шмуток слоняться

по шару,

по шару земному, готовому вечно к пожару.

Легко проходить под изменчивым сводом небесным,

земель не считая,

по странам просторным и тесным,

не ждать ни приветов, ни писем, ни бедной открытки –

и так умереть на ходу иль  в убогой кибитке.

Но где зимовать мне, кочевнице?

Ясно, в России,

в которой сугробы огромны,

огромны и сини.

Но где проводить мне, кочевнице, жаркое лето?

В России оттаявшей, полной прозрачного света.

Что класть в изголовье мне

ночью прохладной и тусклой? –

Должно быть, поляны

   с цветами земли этой русской.

Где сном засыпать мне

последним, глухим, незнакомым?

В земле этой русской,

   на кладбище русском зеленом».

 

Творчество Любови Алексеевны Никоновой – это явление не только, как говорится, региональной литературы, не кузбасской только и  уж тем более не нашего только города. Это достояние всей литературы российской, русской. И слава Богу, что она своей поэзией осветила и освятила наш сумрачный город, весь угольный Кузбасс. Она жила с нами, она радовала и будет радовать наш край, «где сугробы огромны и сини», «с цветами земли этой русской». 

 

Анатолий Сазыкин, 

кандидат педагогических наук, доцент

 

---------------------------------------------------------------------------------------

 

Анатолий Семенович Сазыкин всю свою жизнь посвятил литературе. Школьный учитель и преподаватель НГПИ (позднее – КузГПА, НФИ КемГУ), кандидат педагогических наук, доцент, более 11 лет заведовавший кафедрой литературы, он привил любовь к языку тысячам своих учеников и студентов. И сегодня, будучи на заслуженном отдыхе, Анатолий Семенович не сидит без дела.  На его публичные лекции  собирается обычно вся литературная общественность Новокузнецка.

Тонкий ценитель и активный пропагандист творчества Любови Никоновой, он посвятил поэтессе ряд статей.