’’Русская сибирская поэзия’’. Антология. ХХ век. Рецензия

Рейтинг:   / 3

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Людмила Ходанен

Просмотров: 4806

2010 год, Выпуск № 1

В книге, выпущенной Союзом писателей Кузбасса, собраны лучшие произведения сибирских поэтов, написанные за столетие существования литературного движения в этом огромном российском регионе. Представлены поэтические голоса почти всех областей за Уралом – Алтай, Новосибирск, Томск, Кемерово, Тюмень, Красноярск, Иркутск, Хабаровск, Чита, много стихотворений из близлежащих краев – Якутия, Таймыр, Магадан, Дальний Восток, Камчатка.

На одной из «Литературных встреч в русской провинции» в Дивногорске Виктор Петрович Астафьев горячо поддержал предложение кемеровских участников объединить поэтов Сибири. «Идея хорошая, вам ее и воплощать», - так заключил он свое выступление. Обращение не было случайностью. В.П. Астафьев с большим уважением относился к кемеровчанам и считал, что в Кемерове сформировалась лучшая поэтическая школа в Сибири. В течение пяти лет кемеровские поэты и издатели областной литературной прессы - Б.В. Бурмистров, В.П. Баянов, С.Л. Донбай, став членами редколлегии, собирали и отбирали для Антологии стихотворения из присланных поэтических книг, рукописей, журнальных публикаций.

В Антологию включены создания известных поэтов, Павла Васильева, Игоря Киселева, Леонида Мартынова, Иосифа Уткина, Василия Федорова, Ильи Фонякова, творчество которых давно стало достоянием русской лирики ХХ века. Есть и знаменитый поэт-песенник – Василий Пухначев с его неувядающей «Над широкой Обью…» и новосибирец Геннадий Карпунин с полюбившейся туристам «Синильгой». Сибиряки по рождению, воспевшие родной край, все они постоянно возвращаются к сибирским мотивам. В творчестве этих лириков сформировался поэтический образ края с его бесконечной тайгой, могучими реками и горными кряжами, омываемого на Севере студеным океаном, на юге распахнутого азиатским желтым степям Кулунды, а на востоке первым освещенного солнцем, встающим над Россией.

Большую часть книги составили стихотворения ведущих авторов, получивших признание в литературном процессе Сибири. Их много и назвать, никого не обидев, трудно. Поэтому в оценке Антологии попытаемся выделить общие для сибирской поэзии мотивы, образы, которые ее отличают, придают ей особый колорит. Несомненно, что лирика как род литературы чаще всего обращена к общечеловеческим темам, но за ними всегда стоит неповторимость индивидуального чувства, отдельная судьба, всплеск яркого переживания. Сибирские нотки в Антологии звучат явственно и наполненность их очень разная, конечно, не сводимая только к природным отличиям Сибири от средней полосы России, хотя и они тоже очень значимы в создании общей художественной картины.

Какой же предстает Сибирь в поэтическом слове о ней, сказанном за целое ХХ столетие? Поначалу даже трудно наметить особую парадигму мотивов и образов, поскольку стихотворения расположены, что называется, не по краям и областям, не по движению из центра на границы, а просто по алфавиту. Уж хвалить или ругать составителей за это, не знаю. Но, видно, у них была своя задача. Предположим, что им хотелось все буквы от А до Я вставить, ни одной не пропустить, чтобы убедительно просматривалась толщь сибирского литературного процесса. Но этот простейший замысел в чтении открывается немного по-другому. Внутри практически каждого «буквенного» раздела возникает своя малая поэтическая история и география Сибири.

В Антологии представлены своими стихотворениями фронтовики и ссыльные многочисленных сибирских сталинских лагерей, строки которых почти не услышаны при жизни. Значительнее всего заявились «поэты-семидесятники». Они пришли в поэзию, когда стала отчетливо формироваться сибирская ветвь русской литературы с её большими именами - В.Астафьев, А.Вампилов, В.Распутин, В.Шукшин. Есть в книге и совсем молодые авторы, а иногда и дебютанты, почти неизвестные за пределами сибирских городов и областей начинающие поэты, в душах которых плодоносное зерно лирического слова только начинает оживать и прорастать свежими строками-побегами, есть и лирически пережитые эпические образы алтайского, эвенкийского, чукотского фольклора в строках Огдо Аксенов, Эзендея Тойюшева, Дмитрия Апросимова, Михаила Вальгирина, Анны Кымытваль, Сергея Тыркыгина, Таяны Тудегешевой, Алитета Немтушкина,

Откроем наугад вторую букву русского алфавита – сорок два автора. Внутри раздела история сибирской поэзии ХХ века вспоминается в отдельных именах и строках. Есть старшее поколенье. Евгений Буравлев - прошел войну, стал поэтом позднее, в зрелые годы, возглавил молодой Кемеровский Союз Писателей. Тоска о невозвратном детстве ( «Кто вас выдумал, острова…») перемежается в его лирике с зарядом оптимизма, которым не могли не жить эти победившие сильные люди. Борис Борин (Блантер), тоже фронтовик, возвращается мысленно в первый день войны, когда еще «не контужен, не ранен, он шел в голубой полумгле» цветущего летнего поля. Борис Богатков, новосибирец, совсем молодым поэт погиб под Смоленском за Гнездиловскую высоту, успев оставить только поэтическое завещание гвардейца: «Тяжко знать, что моя Россия От того леска – не моя …».

А рядом в этом разделе, на эту же букву – кемеровчанка Марина Брюзгина, совсем нынешняя, с молодым восприятием жизни: «Для тоски моей причины нет, Я еще не ведала разлуки…». Любовь к окружающему миру, к природе у нее иная, с какой-то экологической ноткой («Нет на планете чудесней чудес, Чем эти облако, озеро, лес…»). Видимо, это какое-то общее свойство молодой лирики, представленной в Антологии, - не восторженное, а грустноватое любование природой, иногда как будто уже исчезающей: «У компьютера три хризантемы, Черный кактус, багет и стекло. Где мы, милая, все-таки где мы? И зачем так по-детски светло?» (Владимир Берзяев)

Следом за сильными взрослыми строками удивительно нежно и как-то по-домашнему тепло читаются стихи для детей Александра Береснева. Мир ребенка, совсем крошечный, говорит своими родными маленькими словечками: «К червячку стучится дятел, … Испугался червячок, Запер двери на крючок».

Перелистываем дальше. Буква К, традиционно самая частая для русских фамилий, - 73 автора. В чтении этого раздела можно уже в общих чертах понять, какие же сибирские уголки «статистически» наиболее поэтичны, какая земля сибирская больше родила поэтических строк о ней? И хотя, конечно, такие числа в поэзии – дело десятое, но стоит отметить, что, кроме кемеровчан, которым по праву издателей предоставлен страничный простор, в одной букве – 13 авторов, выделяются многоголосья Томска, Новосибирска, Барнаула – почти по десятку поэтов. Есть и одинокие голоса – С. Торбоков (Шория), С.Климович (Таймыр), Г.Курилов-Улуро-Адо (Колыма), А.Кымытваль (Магадан), К. Геутваль (Чукотка). Если не считать, что приглашения в Антологию в областных творческих союзах не всегда были услышаны, поэтические топосы самые мощные на Алтае, в Томске, в Западной Сибири. Конечно, можно говорить не о школах, а, в большей мере, о землячествах, братствах, скрепленных в поэзии неповторимым обликом каждого из этих пространств обширного Зауралья, центра Сибири, Дальнего Востока.

Сложившуюся традицию - прочесть сибирскую тему как гимн первозданной могучей природе и ее покорителям - представленный корпус поэтических текстов существенно дополняет, потому что, во-первых, выделяются урбанистические образы – сибирские старинные города – Омск, Томск, Красноярск, Иркутск, малые городки и деревни, окна которых распахнуты в таежные околицы, в разработанные поля, а также наши далекие бескрайние границы на север, к снегам и тундре, на восток, к океану.

Заметнейший топос в художественном мире книги - иркутский. Старинный город, как пишет Анатолий Кобенков, «прожитый прочтенный и пережитый», с декабристских времен. Каждая его старая улочка напоминает о державных и свободолюбивых героя, о кровавых событиях гражданской войны. А центр этого малого сибирского мира – Байкал и дочь его, строптивая Ангара, «старыми легендами повитая» (И. Луговской). В строках иркутянина Марка Сергеева байкальская панорама увидена глазами поэта, ставшего на миг скульптором, музыкантом, инженером, чтобы увидеть великий Байкал во всей грандиозности природной мощи, в которую уже вплетен голос властно покоренной ангарской воды:

Лесистых гор полуотвалы,
Касанье голубых лекал,
И скалы, срезанные валом,
И небо, павшее в Байкал,
И сам - он величав и вечен,
В гранитной раме вырезной,
И весь до донышка просвечен,
И весь, – до капельки – родной.
И Ангары полет строптивый,
И ветра крик, и гул турбин,
и птицы – сосны над обрывом,
И дикий ветер Баргузин…

Томский край в стихотворениях Н.Игнатенко, А.Казанцева, М.Карбышева, В. Колыхалова, Д.Коро, Б.Климычева, В.Лежнева, А.Рубана, А.Цыганкова, Н.Хоничева – таежный, холодный, замирает в зимнюю стужу, преображаясь летом в ароматах таежного разнотравья, лечащих душу и тело, в нем родилась целая симфония «томского леса с кедрачами на холмах», где «прикрыла трава сладкий лепет лесной земляники».

В поэзии томички Ольги Комаровой создан настоящий зимний поэтический миф о Севере, о Снежной Волчице-владычице «холодных и крылатых» снегов, «панцирем льда» покрывающих все живое. Лирическая героиня поэзии грезит снами о северной русской женщине-сибирячке, поющей среди полночных снегов:

По-над Обью путь наш вился,
Между вешек занесенных,
По-над панцирем ледовым
Богатырской мать-Оби…
А вокруг волчицы выли,
Вон – Варьеган, вот – Весьган,
И луна туманным оком
Колдовала долгий путь…

Только голос человечий
Рассекает этот панцирь,
Человечий голос женский
Да горючая слеза.
Только песне Север дикий
Подчиняется пространством,
Только вздрагивает шкурой
Да колючкой бьет в глаза…

Алтайское поэтическое братство, в котором соединили свои лирические строки А. Адаров, В. Башунов, Е. Безрукова, И. Мордовин, Г.Володин, С. Вторушин, О.Гришко-Юровская, А. Ередеев, А. Зуев, В. Казаков, Л. Козлова, Л, Кокышев, В. Крючко, В.Куницын, В. Нечунаев, В. Тихонов – еще одна большая глава Антологии. Размах пространства совсем иной, вертикальный. Здесь есть горные вершины и перевалы, над которыми светят холодные звезды Горного Алтая и слышны мелодии протяжных казачьих песен, напоминающие о прошлых временах первых переселенцев. А в «месяц марала», сентябрь, загорается медленный жар пламенеющих горных ягодных полей.

У каждого сибирского края есть своя сердцевина – могучая и сильная река как ось, а лучше, как артерия этого края. Вдоль нее первоначально обосновывались переселенцы из России. Символ Алтая – стремительная ледяная Катунь:

«Раскрасавица изумрудная,
по характеру неподступная»,
то вдруг буйная,
то вдруг тихая...
ожерельем скал
опоясанная» (Наталья Македжанова).

Алтайская земля – «прародина великих тюрков», и в поэтическом образе этого края с его цепями гор, валунами и скифскими курганами есть ощущение великой связи древних цивилизаций – Эллады, Великой Степи, Скифии. Поэты-алтайцы: Георгий Кондаков, Лазарь Кокышев, пишут об Алтае, «где говорящий камень», « где знает тайну древнюю курган», где было «время Пазырка в долине Челумшана», а в ХХ век мудрость предков «дошла лишь в песнях», в шепоте листвы и в «громов грохотанье». Национальный миф просвечивает в этих метафорах, пережитый в индивидуальном поэтическом образе, освеженный любовью потомка великих народов:

Алтай –
Целебная вода,
Цветущая трава,
Гор белоглавых череда,
Нетленные слова.
О солнце Азии, согрей
Покой моих земель.
Алтай –
В руках богатырей
Народов колыбель!
(Таныспай Шинжин - народный сказитель республики Алтай)

Примечательно, что, как и в пушкинские времена, поэтический быт барнаульского братства легко рифмует Василий Нечунаев. В его бревенчатом доме ели огурчики с огорода и дрова запасали на зиму ныне здравствующие и уже ушедшие барнаульские поэты Вторушин, Володин, Черкасов, Мерзликин, Юдалевич.

Жил был дом,
Зажигалась луна,
Под луною листва трепетала.
«Можно к вам?» – голосок у окна.
И в окно мое муза влетала.

Поэтические образы Зауральской земли, Новосибирского обского простора, раскрывшего теченьем сильной реки ворота в холодный океан, Енисейские крутые берега – как символы повторяют характерные черты всего сибирского мира, единый образ Сибири в многоголосом слове ее поэтов роднит ощущение мощи и силы. Мир этот уже не завоевывается, не покоряется, а познается, открывается в своей красоте, становится дорогим, родным в мельчайших ликах радостной, безудержно многоцветной летней красы, в серебристо-жемчужных зимних просторах, где таежные леса наполняют голоса сибирских птиц, рев маралов, где глухариха выводит глухарят на солнечную полянку, а с толстой ветки сосны или кедра смотрит бусинками глаз золотой бурундучок или темно-медовый соболь как сама мудрость вековых деревьев тайги.

Черты сибирской поэтической картины мира, которая прочитывается в Антологии, дают возможность говорить о тех повторяющихся мотивах, образах, символах, которые отличают ее от среднерусской, воспетой в лирике великих поэтов.

Мотивы желтой нивы, прозрачные леса, рощи, зимняя дорога в степи, лес и сад, синь, золото, бирюза и ангел как бриллиантовая слеза в перевернутом куполе неба, грозы и перлы дождевые, лунные пейзажи русских равнин, степей безбрежных колыханье, тихие плесы среднерусских рек и горизонты с маленькими куполами церквушек, деревеньки и усадьбы с садами и тенистыми парками. Как отличны от них поэтические миры сибирских лириков, размашисто-сильные, первозданные, в них присутствует мощная вертикаль, горная, скалистая, стихии сибирской картины мира – словно прорвавшиеся напомнившие о себе недра, упругие, своенравные, властвующие.

Но герой сибирской лирики остается причастен общим русским национальным ценностям. Родина у большинства поэтов, творчество которых представлено в Антологии, – это родной дом в деревне, часто покинутый давно, но неизменно дорогой. Счастье – это возвращение в мир детства и чистых истоков жизни. Для многих лириков кемеровской школы именно этот мотив – один из любимых, повторяющихся. Один и первых его развивает Виктор Баянов, с глубокой искренностью и простотой открывающий эту тему в кемеровском поэтическом братстве:

Изба моя, приветь меня,
Побалуй древней лаской отчей.
Погрей у своего огня,
Чем Бог послал меня попотчуй…

Поэты, пришедшие в творческий союз «Притомье» в1970-е подхватят, умножат, разноцветят мотив, столь близкий русской литературе от ее истоков.

Мой дом деревянный на взгорке
С зеленым двором в глубину,
Дай снова оконные створки
Ударом руки распахну!
Пусть ветром надуются шторы
И щедро текут синевой
распадки, увалы, угоры,
Тайга и туман луговой!..
(Николай Колмогоров)

Этому мотиву придают свой оттенок думы Валерия Козлова с его грустноватой лирической натурфилософий :

Вернуться бы в давнюю осень
На крыльях уставшей души.
Вернувшись, остаться и вовсе
В родной деревенской глуши.
Забыть про земные тревоги,
В деревья и травы врасти.
И чтоб ни тропы, ни дороги
Сюда никому не найти.

Мир деревенского детства всплывает неожиданными образами-всплесками, память выхватывает их, облекая в удивительные поэтичные мифы, повторяющие круг земной времен года. Летний купальский огонь, способный подарить энергию солнца, всегда звал взлететь над ним, почти коснувшись, чтобы очиститься, преобразиться. Юные деревенские девочки, героини Тамары Рубцовой, следуют интуитивно этому ритуалу:

Я начинаю что-то понимать,
Котенком полузрячим – через годы –
Гляжу туда, где жив отец.
И мать
Зовет на ужин нас из огорода,
Где три девчонки разожгли костер,
скидав туда подсолнухов бодылья.
И Галя – старшая из всех сестер –
Через огонь летает, как на крыльях.

Космизм, пришедший в русскую лирику со стихами Тютчева, Лермонтова, В.Соловьева, Блока, по-особому отзывается в лирике Виталия Крекова. В художественном мире этого кемеровского поэта удивительно сопряжены почти патриархальное простодушное открытие мира и способность передать в своем слове величие мироздания, коснуться его изначальных основ :

Там, где в погоду, в непогоду
Спаситель нищенствует с нами,
Люблю закаты и восходы,
Под кронами и облаками.
Ночь темная пройдет остудно.
Узор ветвей в предзимье четкий.
И наступающее утро
Работает каминной топкой.

Любовь - одна из сокровенных тем поэзии всех времен и народов. Все давно сказано, воспето, оплакано. Герой и героиня, старик и юность, встреча и разлука, свидание и поцелуй, одежды, руки, глаза, цветы, одиночество и надежда. Но поэтическое слово о любви поистине неиссякаемо. Чистая лирика любви явлена в Антологии и «гендерным» своим лицом, В книге много женских прекрасных строк о любви и не меньше монологов-признаний о той единственной, которая дана судьбой, незабываема и стала музой. С разными традициями связаны стихи о любви. Поэтический авангард с загадочной суггестией присутствует в лирике кемеровского поэта Александра Ибрагимова.

Неожиданная метафора, почти отсылающая к античности, многозначно играет в «Медее» Андрея Правды.

Многослойность уклада сибирской жизни более всего, быть может, открывается именно в любовной поэзии. Есть и великая судьба и простое согласье, потерять которые одинаково трагично.

Новокузнецк, Кузнецк. Одна из знаменитых литературно-исторических страниц этого большого сибирского города – любовь Достоевского и Исаевой.

Они обвенчаны. Обвенчаны.
Она выходит на крыльцо…
Взгляните в скорбное лицо
Судьбу свою понявшей женщины.
(Любовь Никонова)

Антологическая подборка дает возможность почитать и разножанровые вариации любовной лирики.

Есть почти частушечные ритмы в строках иркутянина Анатолия Румянцева про деревенскую неразлучную пару :

На пригорке дом да баня,
У больших ворот скамья.
Кто живет здесь?
Таня-Ваня.
Деревенская семья.

Любовная лирика в сибирской Антологии возвращает и актуализирует в памяти и традицию тихой поэзии, почти погруженной в повседневности и почти всегда пронзительно неожиданной в открытии простого наивного слова о вечно новом чувстве :

Не жил и раньше не любя,
Но изменилось что-то…
«Люби меня, как я тебя»
Начертано на фото. …
Не просветить поверхность слов
Тому, кто сам бежит их.
Воспринимал альбомный стих
Как пошлый пережиток.
Возник он в памяти, знобя…
И с дрожью жизнь итожа,
«Люби меня, как я тебя
Я заклинаю тоже.
Нет слов наивней и мудрей…
Светящуюся строчку
Вписав в альбом души моей,
Не ставь на этом точку…
(Валерий Зубарев)

В Антологии мало гражданской лирики. Возможно, редакционный коллектив побоялся декларативности или не смог найти «сибирский» ее современный излом, далеко не простой и в начале ХХ века, и в «шахтерские» 1990 –е годы. Прямых резких слов о нашем времени сказано мало. Звучит боль о родных деревеньках, о стариках, оставленных, доживающих в ветхих домишках. Прорываются лагерные воспоминания в стихах Варлама Шаламова, В.Алексеева, А.Баркова, В.Васильева, В.Гольдовской, П.Реутского, Б.Ручьева, афганские, кавказские военные мотивы в поэзии последних десятилетий. Есть и прямые поэтические монологи о современности. Так, в поэзии кемеровчанина Алексанра Каткова лирический герой не умолкая вопрошает о нынешнем дне России, о смысле происходящих перемен: «Ужели ты, пропавшая страна, Была так непригожа и срамна? Ну почему тебя не заслонил, Да с чем я жил, Да где я раньше был?». Эти же мысли звучат и в лирике Юрия Ковалева: «Ломалась эпоха, как лед под ногами, … Мы цели достигли, но вдруг оказалось, что счастья по-прежнему нет…».

Поэтика лирического текста, в котором выражена гражданская позиция, конечно, не исчерпывается прямыми инвективам. Емкая и глубокая метафора, дочерь мифа, возвращает нам в плотной овеществленности лирического переживания особую почти философскую глубину постижения смысла настоящего времени, просвеченного архаикой мифа:

Если сад превращается в лес,
Это значит, что запил садовник,
И тогда одичавший шиповник
Разрастается ввысь до небес.
(Сергей Самойленко).

Примечательно, что у поэта старшего поколения Нинели Созиновой «лесная» метафора наполнена совершенно иными смыслами и рождает иные ассоциации:

Мое родословное древо,
Чью память в себе я несу,
Взрастало в могутном и древнем
Высоком российском лесу.
И хоть обозначенный словом,
Незыблем закон испокон:
«в житействе земном и суровом
И лес во лесу не равен»

Сибирская история ХХ века проявляется не только в собственно поэтических строках, а также и в скуповатых биографических данных об авторах, собранных в Антологии, среди которых много профессиональных поэтов, известных, с многочисленными сборниками. Но многоголосую поэзию Сибири создают не только они, а журналисты, филологи, студенты, машинисты, шахтеры, шоферы, геологи, селяне, а также прекрасные поэты-сказители и лирики коренных народов, бережно хранящие свои родные поэтические традиции, свои родные слова-мифы.

Жаль, что создатели Антологии очень поскупились, включая биографический материал, неравномерный, иногда обрывочный, чрезвычайно краткий. Он нужен потому, что судьбы поэтов так непохожи, необычны, порой так полны романтики, а чаще драматичны, в своих личных вехах жизни, повторяя трагические перекаты реки нашей истории ХХ века. Хочется узнать о них побольше, ведь для настоящего поэта «жизнь и поэзия – одно», но главное – это история Сибири ХХ века, сказанная ее поэтическими голосами. Антологии не хватает развития идеи, заявленной в названии, отсутствующие во многих текстах датировки усложняют восприятие. Одним из значительных упущений является отсутствие вступительной статьи, концентрированной выражающей цель издания, направляющей восприятие. Именно в предисловии художественная картина мира, созданная в сибирской поэзии, могла бы получить завершение.

Есть множество огрехов в самой концепции издания. Как особый тип организации книги стихов антология имеет в русской литературе ХIХ-ХХ вв. богатую традицию, неплохо было бы познакомиться с нею, прежде чем создавать свою, алфавитную. Такого рода историко-литературный опыт никогда не мешает, а только помогает создать оригинальное объединение авторских текстов. Многочисленные вопросы вызывает редакторская работа, недочеты в редактуре некоторых поэтических текстов, странная избирательность в фотовставках, бедность художественного и полиграфического оформления, явно не гармонирующая с художественным содержанием.

И тем не менее. Издание «Антология. Русская сибирская поэзия. ХХ век» состоялось.

Слово, о загадке истоков которого всегда размышляют поэты, сказано в надежде быть услышанным. Закончу удивительно нежной строчкой из лирики кемеровского поэта С. Донбая:

Речь моя, птицей побудь…
Вспомнит и выдохнет грудь.
Что – и не знаю заранее.
…Речь моя, песней побудь
На ветерочке дыхания