Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail:
Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
и ЗАО "Стройсервис".
* * *
К остановке, тихонько постанывая, тащилась старушка. Она тяжело переваливалась на кривых толстых ногах, изуродованных вспучившимися сизыми венами. Добрела до скамейки, тяжело опустилась. Увидела на другой стороне улицы свою знакомую. И неожиданно громким пронзительным голосом крикнула:
- Здравствуй, Галя! А я в город еду. Зубы мне уже три месяца вставить не могут, два зуба. У них мозга не на месте! Бессовестные!
Забормотала:
- Я уже деньги заплатила, тридцать рублей. О-о-х.
Старые женщины, они совсем не заботятся о впечатлении, которое производят, не боятся ни острой жалости, ни насмешки, которые могут вызвать. Старость, как и детство, дает полную раскованность и непринужденность.
Уже в автобусе старушка таким же громким пронзительным голосом говорила другой товарке о своих болезнях, заставляя слушать себя весь автобус.
- Мне ведь еще без года семьдесят, а вот вышла из строя. Да я с семи лет в няньках, да двадцать годов техничкой отработала. Вот, обезноженная осталась. Мой умер давно от силикозу. А дочери все некогда, все некогда. Ползу в город. Сейчас все бинты сняла. Где платок мой? Забыла, что ль? - старушка клюнула острым куриным носиком в сумку. - А, вот он, хоть старенький, да ладно. Да зубы-то надо. Смерть, она когда будет? А без зубов - горе.
Вот и уложилась жизнь в несколько печальных слов.
* * *
- Что, бабушка, на солнышке греетесь?
- Да, доча, вот, вышла. Можа, оно последнее для меня солнце-то, мне уже восемьдесят годов, так-то, доча.
- Не страшно умирать? - спросила и спохватилась: «Вот, дура, нашла о чем спрашивать старого человека».
- Ни, ни страшно, - ничуть не замешкалась старушка. - Я смерти, как праздника, жду. Зажилась. Мои Бондари уж все умерли, одна я зажилась. Зажилась, - с обидой и даже какой-то злостью повторила старушка. - Или я такая грешная, что Бог меня не берет, не знаю. А зачем еще жить? Только мучиться. Поясницу ломит, точно там чирий, ноги крутит. Ходить-то уже толком не могу. Зубов нет. И че мне здесь еще делать? Не прибирает Бог.
Старушка поддернула концы платка. Руки, как чисто вымытые коренья. Отчего-то задала вопрос:
- Бабушка, а о смысле жизни вы не думали никогда?
- Чаво? - не поняла старушка.
- Ну, для чего вы жили? Не думали?
- Кады думать? Работали мы. Ох, уж мы поработали. Мы рази на время смотрели, кады работали? Мы по солнцу работали. Чуть светло стало - и пошли. А там уж, пока солнце не сядет. Во как, доча.
* * *
У нее была смешная ромбовидная фигура и коротенькие кривые ножки.
Острый выдающийся нос, круглые совиные глазки. Над ними - высоко поднятые брови, они придавали ее лицу выражение детского удивления всем, на чем останавливался ее взгляд, а вообще - удивления миром: куда это я попала? что здесь такое происходит?
Как все одинокие старушки с интеллигентским прошлым, она любила две вещи: первое - все многообразие мира делить дихотомично, то есть пополам - вредное для здоровья и полезное для здоровья; и второе - делиться результатами дихотомичного анализа с окружающими. Надо было выслушивать ее откровения о том, как полезно ходить босиком по земле, обливаться холодной водичкой, поглощать целебную энергию деревьев, обнимаясь с ними по утрам и вечерам, не есть масло, жирное мясо и яйца, пить кефир на ночь и т. д. и т. п.
И не так-то легко было избежать бесед о здоровом образе жизни. Конечно, ходила она не быстро и появлялась не часто, но подлавливала собеседников простым и незатратным способом: она просто стояла на тропинке к туалету (типа сортир) или к крану с водой и с безмятежным видом поджидала приближение очередной жертвы. Конечно, если ты идешь не в туалет, и впереди маячит знакомая ромбовидная фигура, ты опускаешь голову вниз (ты ее не заметил), делаешь озабоченное лицо: хмуришь брови, поджимаешь губы (очень торопишься), быстро меняешь маршрут, так чтобы он большим крюком огибал западню. Но если ты идешь в туалет, то уж, извините, придется побеседовать, и только потом - извольте по нужде.
Начинать разговор она могла художественно:
- Сейчас я вам спою.
И затягивала старушечьим голоском:
«А жизнь проходит, идет за годом год,
И если время трудное придет,
Я обниму тебя, в глаза тебе взгляну,
Спрошу: «Ты помнишь нашу первую весну?».
- Знаете, кто слова написал? - вежливо спрашивала она. - А музыку? - И предлагала:
- Теперь вы пойте.
Пожалуй, бы я, наверное, и затянула, если бы меня сразу после этого в туалет пропустили. Но я понимала, что это только зачин. И не запевала.
Все дело было так же и в моих привычках: я не могла вот просто так сказать знакомому человеку:
- Освободите тропинку к туалету! Посторонитесь! Никаких бесед о вкусной и здоровой пище! Никаких художеств!
На это она, конечно, и рассчитывала, что люди вокруг воспитанные, открытые для общения, настроенные на эстетическое восприятие мира.
- Знаете, я как-то вечером шла по улице, - подловила она меня в очередной раз, - а сейчас все в этих джинсах ходят, на попку их натянут и идут задом виляют, - и я написала такое стихотворение:
«Попы, попы, попы -
Виль, виль, виль.
А где душа?»
Слово «душа» она произнесла, как и подобает, с возвышенными интонациями, обратив взор к небу.
Что мне оставалось делать? Я похвалила стихотворение.
- Точно, правда? - с достоинством приняла она мою похвалу.
И знаете, не всегда я избегала ее. Сказать почему? Все просто. Время пролетит быстро. Скоро и я стану смешной и болтливой одинокой старухой. Должен же будет кто-нибудь сжалиться надо мною и послушать хоть немного мою глупую, никчемную болтовню с доброй улыбкой.