Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


«Нас с тобой засыпали снега» (окончание)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Николай Трифонович Казарцев лично привел его в комнатку, где за решеткой, чтобы не врывались «женихи» да подвыпившие, сидели телефонистки, попросил откладывать все остальные звонки, если что-то вдруг понадобится комсоргу. И телефонистки с нашего коммутатора героически, тогда это было так, дозванивались до городского «узла», как могли, ублажали своих коллег, и до самой Москвы неслось потом их жалостное: «Дежурненькая, не бросай нас, золотко моё, будь такая добренькая, набери ещё раз, миленькая моя!»

Секретарша в приёмной Павлова соединяла его мгновенно.

- Серёжа! – кричал Карижский из крошечного своего кабинета на Антоновке. – Слышишь меня? Хорошо слышишь?! Надо дать по рукам местному руководству, да, в Совнархозе, в Кемерово, чтобы они не растаскивали стройку, не разворовывали технику! План планом, мы это понимаем, но нельзя же так вести себя, слушай, - и необходимо, чтобы кто-нибудь им это втолковал!

- Найдём, кто это им втолкует! – уверенно обещал на другом конце провода Павлов. – После разговора с тобой я тут же звоню в Совмин. Держись там, слышишь, Слава, держись!

Карижский тут пробовал держаться, устраивал проверки и рейды, собирал факты, запасался бумагами, но в голосе у Павлова с каждым разом всё убывало энтузиазма, а поймать его по телефону становилось всё трудней и трудней. Оно понятно, конечно, - крутёж. Да и потом – поездок становится, и действительно, больше: прибавилось много зарубежных.

И однажды московская секретарша сказала:

- Никак не пойму, товарищ Карижский, почему вы по этому поводу беспокоите Сергея Павловича? Я же сказала вам русским языком: Сергей Павлович занят. А по этому поводу он вам советует обратиться в отдел рабочей молодёжи, к товарищу… телефон у вас есть, надеюсь?

Вовсе не потому, конечно, всё это произошло, что Павлов – сукин сын и трепло. Вовсе не потому. Всё это очень хорошо умел объяснить очередной редактор нашего «Металлургстроя» Геннадий Емельянов – Геннаша.

- Понарожали этих ударных строек – хоть сиротский дом октрывай! – говорил он философски и в это самое время долго гасил в пепельнице окурок. Когда окурок, наконец, готов был окончательно сдаться, Геннаша, ещё не отрывая руки от пепельницы, клонил голову к плечу. – А всё почему, спрашиваю? – и уже оторвавшись от папиросы окончательно, как будто сам себе глубокомысленно пояснял. – А потому, что мы шагаем шире собственных штанов!

Бурный роман Славы и Серёжи закончился стремительно. Вера в роль личности – во всяком случае на уровне Павлова – была подорвана окончательно. Всё как всегда в трудную минуту должны были решать народные массы…»

Выходит, говоря нынешним языком, Славу попросту «кинули»?

И он довольно быстро это сообразил и предпочел вернуться на исходные позиции.

А теперь кинули нас всех. Сразу.

Но вернуться нам некуда.

… Если на то пошло.

Вот отрывок из моего очерка «Хранитель света», опубликованного в специальном выпуске «Роман-газеты» за 1966 год. Назывался выпуск металлургическим термином: «Огненный передел». Но речь в нём, само собой, шла о переделе собственности – тоже «о г н е н н о м». В Новокузнецке, в горячей нашей Кузне – тем более.

«… В ту осень меня попросили встретиться на часок с сотрудниками районной прокуратуры – провести что-то вроде краткой читательской конференции. Хоть чуть скрасить, как понимаю, во многом беспросветную жизнь… Как их, и действительно, не понять?.. Скольких они пытались привлечь к ответственности за разграбление Родины! Наказывали пока – и то не всегда! – только за уличный грабёж.

Мне показалось, что лица у них к концу нашей откровенной беседы посветлели хоть чуточку… Что же касается меня – вообще поднял голову!

Сперва – чтобы поглядеть на висевший за спиною у прокурора на стенке крошечный коричневато-рыжий листок. Раньше на этом месте положено было находиться портрету Ильича: либо Владимира, либо – Леонида. Нынче во многих кабинетах улыбается с большой фотографии царь Борис… А тут вдруг на тебе: в а у ч е р!

- Мой! – сказал районный прокурор Владимир Иванович Челпанов. – Личный. Кто куда вложил, а я – вот: повесил на стенку.

Прокурора помню ещё мальчишкой: худенький, невысокий, с безразмерным рюкзаком на спине… Старый друг Алексей Багренцев был у них тогда сперва физруком, потом директором школы, и воспоминания о таёжных походах с ребятами из 81-ой школы – одни из самых светлых в жизни, самых отрадных. Ниже Новокузнецка впадают в Томь три горные речки, три Терси: Верхняя, Средняя, потом – Нижняя. Мы тогда так и говорили: мол, пошел ты – «по всем Терсям»! Дорогие сердцу, незабываемы маршруты.

- И чего ты её тут повесил? – спросил теперь у Челпанова. – «Толькину грамоту»?

- Как? – переспросил он почти с удивлением.- Самое крупное ограбление двадцатого века! Самое массовое… Чтобы ни на минуту об этом не забывать. И никогда не отступиться.

Вот какие, выходит, дела.

Многие из нас доверчиво вложили этот листок неизвестно во что… Он совершенно сознательно жизнь в него решил вложить… п о л о ж и т ь. Как в старину. И как нынче – несмотря ни на что: «З а д р у г и с в о я.»

Тщедушный мальчик с сибирской новостройки с громадным рюкзаком на спине.

Небогатырского сложения человек средних лет. С непосильною ношей… Но ведь должен же кто-то её нести!»

Кто водил тогда моею рукой?! Или ч т о водило?

Иначе как понимать это трагическое пророчество: жизнь положить?

Буквально через годок-другой Володи Челпанова не стало. Замучили бесконечные комиссии из Кемерова да из Москвы: на результаты проверок он слишком остро, якобы, реагировал. Стал жертвой собственных амбиций, объяснили потом большие начальники коллегам Челпанова, когда у него сдало сердце.

А перед этим было вот что.

Когда журнал только что вышел, мы с женой были в Новокузнецке – грелись около костра своей молодости. ( Как тут не вспомнить, что лет десяток назад обнаружил вдруг в своей библиотеке маленькую, с ладошку величиной, но куда потоньше книжечку «Костровые новых городов» – вышедшую давным-давно в Иркутске самую первую в жизни книжечку Валентина Распутина. Показал ему потом, и он удивился чуть не больше меня: «Откуда она у тебя? Из каких анналов?.. Ты знаешь, сколько она нынче стоит на книжном развале в Нью-Йорке: сам своим глазам не поверил, рассмеялся. Так что ты – богач!»

Надписал мне книжечку и, глянув на дружеский, на братский текст, я сказал: «Теперь-то, конечно же, богач. Как раз потому что продавать её не стану.»)

Так вот, дело было осенью, грелись и в прямом смысле, как вдруг примчался заводской «уазик» с рацией, и знакомый водитель протянул мне трубку: «Срочно звони, Леонтич, в диспетчерскую!»

В диспетчерской сказали, что соединяют с соседкой по лестничной площадке в Москве, и наша Валентина Александровна заторопилась: «Срочно прилетайте, на лоджии у вас выбиты окна, а возвращались через дверь, всё было открыто, и я вызвала милицию, они пока дверь опечатали…»

Полетела Лариса. В самолёте случился с ней обморок, хорошо, что рядом оказался добрый человек, начальник отдела оборудования, которого мы потом, спустя годок-другой, принимали у себя дома: привёз бесценный подарок – несколько пучков первой черемши, по-нашему, как в Кузне, к о л б ы.

Всё, кроме коллекции ножей, и нескольких старинных монет из серебра оказалось на месте, но вот какая штука: не осталось, рассказывала потом по телефону Лариса ни одного ящика, который не был бы во-всю выдвинут и не было ни одной дверцы, которая не была бы раскрыта.

Я понял, что это был, конечно же, «привет от Чубайса» или от тех, кто стоит за ним.

Благодарить «сильных мира сего» за снисхождение ко мне?

Володю Челпанова они не пощадили.

Так вышло, что из-за «скифской» жизни – из-за постоянных своих переездов - о судьбе Володи узнал недавно… Просить прощения у его родных? Потому что не могу теперь избавиться от ощущения, что хочещь-не хочешь, подставил его своей публикацией в «Огненном переделе».

А скольких ещё - простодушных, слишком доверчивых, а то и бесстрашных, продолжающих играть по правилам чести, мы обрекли на жизненные сложности своим неосторожным или слишком горячим словом, так и не узнав потом о последствиях?

Простите меня, люди добрые, простите за это всё!

И ты прости, Слава, что в безисходности нынешних горьких дней общую вину нашу невольно пытался я возложить на тех, в кого когда-то до этого слишком верил, кого беззаветно, как только в молодости бывает, беззаветно любил…

Недаром на зеленой школьной тетрадке написано: «Мечта о настоящем комсорге». М е ч т а!

Ты тогда сделал такую яркую заявку на её воплощение, что тогда это казалось прямо-таки невероятным: да возможно ли?

И каждый, о ком я тут рассказал, кого упомянул, задел хоть краешком, тоже на неё беззаветно работали: и Рогатин Борис, над которым мы оба сперва посмеивались, и – выходит теперь, в с ю ж и з н ь - Альберт Роганов.

Витя Клинов на стройке начинал комсоргом в «солдатской» бригаде бетонщиков, я тогда написал о нём очерк «Комиссар».

Через четыре десятка лет, давно поменяв траншеи с опалубкой на коридоры власти, он выходил, чтобы повидаться со мной, из Спасских ворот и, так и оставаясь к Кремлю спиной, уже далеко от него, почти у Лобного места, негромко говорил:

- Не буду поворачиваться, а то могут по губам, о чём мы тут… Ты тоже шашку не вынимай: бережёного Бог бережёт, сам знаешь. Спасибо тебе за книги. Не только читаю, душой – с тобой. И не ругай нас, чиновников. Поверь: не все предатели. Столько работников! Тут такой бардак, какого мы и на стройке не видали. Если бы не мы, комсомольские работники, прошедшие жестокую школу, тут бы давно всё развалилось. Хоть какой-то относительный порядок пока на наших плечах и держится. И надежду тебе хочу… нужна тебе? Или без неё обойдёшься?.. Я ведь под Путиным, я знаю: умный, глубокий, ироничный. Не рубит сплеча. Всё делает не спеша. Не помнит зла. Ценит дружбу… но разве мы её не ценим, Гарюша?

Кто-то скажет: нашли себе место для встречи!

Нельзя было дома – за столом?

Так получилось. Куда-то я снова уезжал, что-то как всегда делал в последние минуты, а Витя был одним из тех, чьим мнением о писаниях своих всегда дорожил, - пришлось идти на «конспиративную встречу» под Спасской башней. Ну, что делать? Когда тебя в упор перестали замечать издатели, которым ты раньше щедро помогал, и критики стали обходить стороной ещё и потому, что ты слишком многое о них знаешь…

Слава Тебе, Господи, что мы – казаки!

И есть воспетые Николаем Васильевичем Гоголем «святые узы товарищества».

А Новокузнецк наш недаром Кузней зовут: как раз такие узы там и ковались.

Раньше не придавал этому значения: ну, подумаешь, - Иван Алексеев, сидевший как раз в нашем горкоме «на идеологии» чуть ли не вынудил тебя вести тогда литературное объединение «Томь». Ну, и что?

И что, если он с тех пор прошел «Крым и Рым», как говорят до сих пор в моей Отрадной, долго «торгпредствовал» в африканских горячих точках, а теперь сидит себе тихо-мирно «генеральным» во внешнеторговом объединении «Асалмаз» и только иногда вылетает то к одному из друзей в Якутск, то к другому – в Кейптаун.

Но когда ты специально из-за его 70-ти – мальчишка! – откладываешь очередную поездку на Северный Кавказ, в родные края, тоже изобилующие теперь «горячими точками», то ничто потом так не потрясает тебя, сидящего рядом со старым другом Юрой Алюшиным, когда-то комсоргом СМИ, теперь, видишь ли, - Сибирской металлургической академии, - так вот, ничто так не потрясает, как то, что среди именитых гостей видишь вдруг чуть ли не двойника Ивана – не в новом костюме, но с полным бантом «Шахтёрской славы» на груди.

Первым делом пошел к нему:

- Наверное, брат Вани?

- Брат! – говорит он, отчего-то смущаясь. – Старший. Коля.

И ты вдруг разом соображаешь, что младший потому не носит наград, что у него они, скорей всего, - боевые…

Как же с таким не обмениваться книжками?!

Это к его юбилею я как раз и готовил речь о том, что Евгению, мол, Ковалеву пришлось сдавать орден Ленина в музей, а такие, мол, Иваны, как Алексеев, его в нашей Кузне зарабатывали…

Как-то уже пришлось об этом писать: раньше, мол, в нашем литературоведении существовало только понятие с о б и р а т е л ь н ы й о б р а з. Из черточек, из привычек, из любимых словечек отдельных, как говорится, особей художник замешивал ну, уж такой крутой и цельный характер!

Занимался этим, разумеется, и я, грешный.

Но вот тут какая штука: когда сам ещё жив, здравствуют, слава Богу, люди, ставшие прообразом твоих любимых героев, а разграбленная страна распадается и всё глубже погружается в «потреблятство», это официальный, предложенный западными социологами, термин, - ты становишься, хочешь-не хочешь, свидетелем совершенно неожиданных, казалось бы, превращений этих отдельных носителей привычек и черточек… Чего только с ними не происходит – ну, вплоть до оборотничества самой чистой воды.

Впору вводить, печально соображаешь, иной термин: р а з б и р а т е л ь н ы й о б р а з.

И слава тем, кто на нашем всеобщем торжище остался самим собой!

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.