Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Евгений Чириков. Гвардеец Катуков

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
ДВЕ РОДИНЫ

 Почетный гражданин Кемеровской области Ярослав Маркович Панчишин оставил заметный след в истории Кузбасса. Его парадная форма пестрит наградами.
 Работать он начал в комсомоле. В 1957 году Заводский райком ВЛКСМ, первым секретарем которого был Панчишин, победил в общесибирском смотре-конкурсе, проводимом с целью отбора делегатов на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, который стал важным событием в жизни СССР, знаменуя собой падение «железного занавеса».
 Окончив Новосибирскую ВПШ (высшую партийную школу), Я. Панчишин немало поездил по Кузбассу в роли инструктора обкома КПСС. В середине 1960-х годов он возглавлял горисполком молодого и весьма проблемного тогда Междуреченска. Затем 15 лет (1971-1986) руководил областным управлением бытового обслуживания населения, которое от допотопного состояния промкооперации довел до уровня, отвечающего требованиям времени.
 Впервые Я. Панчишин ступил на кемеровскую землю 22 июня 1951 года, в день своего 25-летия. Со ступенек вагона сошел молодой человек в военной гимнастерке, с двумя чемоданами в руках. Получилось так, что семь лет он служил в Германии, женился на кемеровчанке, попавшей туда как молодой специалист (геолог), и теперь решил погостить у родителей жены.
 В городе, который с непривычки показался ему грязным и захолустным, Панчишин остался навсегда. Постепенно Кемерово захватил все его помыслы и стал второй родиной.
 Но и первая никогда не покидала его душу, оживая тысячью воспоминаний. Родился Ярослав Маркович по ту сторону от границы СССР. Годы его детства прошли в Северной Буковине, принадлежавшей Румынии и населенной десятками разных народов, прежде всего – украинцами. Румыны навязывали людям свой менталитет, культуру, язык. Дома Ярослав говорил по-украински, а в школе – только по-румынски.
 Отец его воевал в коннице Буденного, на советско-польской войне 1920 года попал в плен, где отведал панских побоев и унижений. Выжив и вернувшись в родное село Звенячку, он не особо скрывал большевистские убеждения, вследствие чего натерпелся и от румынской полиции, которая периодически таскала его на допросы и кормила баландой в каталажках.
 Экономически жизнь села строилась на натуральном крестьянском хозяйстве. Заработать немного леев удавалось лишь в каменоломне и на сахарном заводе, принадлежавшем королеве-матери. Завод стоял километров за восемь от села и действовал четыре месяца в году, пока шла переработка свеклы.
 Село, стоящее на высоком берегу Днестра, с исторических времен всегда жестоко страдало от военных действий из-за пролегшей сквозь него стратегической дороги на Варшаву и в Западную Европу.
 Напротив, за рекой, раскинулся красивый польский город-курорт Залещики. Капитальный мост через Днестр, выходивший прямо на Залещики, румыны и поляки построили на равных паях. На его торжественное открытие в 1933 году приехали принц-наследник Михай, супруга Кароля II Елена (мать Михая) и королева-мать Мария (бабушка Михая). Умиляя королевских особ, на мосту с песенками и стишками выступили местные нарядные дети. И среди них – мальчик по имени Ярослав Панчишин, которого ласково погладили по головке.
 Начиная с этого года, когда к власти в Германии пришел Гитлер, коричневая зараза стала расползаться повсюду, где только встречала теплый прием. В Звенячку приезжал сам будущий фашистский маршал Антонеску, который ораторствовал с телеги против евреев. Молодые парни начали устраивать ночные факельные шествия и громить еврейские улочки. Взрослые с тревогой говорили о политике, Гитлере и неизбежной войне. Мальчишки играли в войну часами.
 Большинство буковинского населения мечтало о воссоединении с СССР. В июле 1940 года Румыния приняла ультимативные требования советского правительства, и в Черновицкую область вступили части Красной армии, принеся с собой новые порядки, которые, впрочем, понравились далеко не всем. До большой войны оставался год.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 Ярослав родился первым из восьмерых детей Панчишиных. Обличьем он пошел в отца – такой же рыжеватый, крепкий груздок. С его необычайной любознательностью и безотказной памятью он отлично учился и с чувством счастливого предвкушения уроков ходил в школу. Но отец, который кормил семью, нуждался в помощнике. Так что первенцу приходилось и корову пасти, и лошадь запрягать, и вилами ворочать, и, в общем, делать все по хозяйству. Вставал он задолго до восхода солнца.
 К 15-летию сына мама сшила ему костюм из плахты (парусиновой ткани, применявшейся на сахарном заводе для фильтрации свекловичной пульпы). Как он прошел по деревне! Как ему хотелось, чтобы все его увидели! Как брюки шуршали! До этого он ходил в заплатках и обносках от отца.
 До дня рождения Ярослав три недели отработал в геодезической партии. Вместе с ним рабочими устроились еще двое подростков, но его поставили старшим. Начальствовал над ними всеми 20-летний Александр Иванович Чащин, только что закончивший геодезический техникум.
 Геодезисты взяли инструменты и пошли на утес, чтобы под предлогом работы немного перекусить в честь именинника. Повеселились, глядя в окуляр теодолита на Залещики и обсуждая прелесть паненок. Сели на полянке со своими припасами. Мама дала три литра ягодного морса, шмат сала, два десятка яиц и шкалик горилки для начальника.
 Было часов 9 утра. В небе ни единого облачка. И… что это? В кустах блеск штыков и пятна зеленых фуражек. Пограничники!
 – Смотрите!
 – Тихо! Всем сидеть! – скомандовал Чащин.
 К ним решительно приблизились трое с грозными лицами. Командир ощупал всех подозрительным взглядом. Но, увидев перед собой пацанов, сначала растерялся.
 – Кто старший?
 Он отвел Чащина в сторону, что-то сказал, и пограничники сразу удалились. Александр с перепуганным видом приказал быстро сматываться. До села было с полкилометра через поля спелой кукурузы, колосящейся ржи и отцветающего картофеля. Скорее домой!
 До крайних домов оставалось немного, когда небо в один миг потемнело, словно солнце зашло за тучу. Вверху послышался гул. Пацаны задрали головы и увидели над собой много-много самолетов с длинными крыльями и черными крестами. Они летели низко и начали высыпать бомбы. Вокруг загрохотало, засвистели осколки, от ударных волн земля вздыбливалась и с шуршанием обметывала ноги, словно веником. Хлопцы заметили друг на друге кровь. Навстречу им шел молодой лейтенант, не тот, который выходил из кустов, а другой. И они увидели, как человек упал без половины черепа, снесенной осколком…
 Через несколько часов в изуродованное бомбами село подошли танки и пушки, которые тянули лошади. Множество солдат сновало туда-сюда среди суматохи и ажиотажа. На центральной площади вкопали столб и прикрепили громкоговоритель. Стал стекаться народ, ожидая выступления Сталина. Жители голосили, подступали к прибывшему начальству с вопросами. Кто нас бомбил? Почему? Никто не давал вразумительного ответа.
 – Подождем, скажут!
 Захрипел динамик, послышался голос. Объявили, что выступать будет министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов.
 – Почему не Сталин? Где товарищ Сталин? Что с ним случилось?
 Ярослав и другие хлопцы бегали всюду и были в курсе всего происходящего. Уже на второй день начали прибывать на полуторках сотни забинтованных раненых. Десятки разрозненных групп усталых, оборванных красноармейцев прошли, кляня войну и то, что с ними случилось. Но при этом они заключали:
 – Мы еще вернемся! Еще отомстим!
 Семья Панчишиных обосновалась на жительство в просторном подвале их каменного дома, но только кроме Ярослава, не поддающегося никаким запретам. Он участвовал в рытье окопов, подносе боеприпасов, бегал с поручениями военных, как и вся группа «Гаврошей». Позицию непрерывно бомбили и обстреливали, не давая ни минуты передышки.
 Но… через несколько дней русские спешно отступили. Появились венгры. Они вели себя корректно, хотя сразу же начали искать большевиков. Предвидя это, Панчишин-старший скрылся и вернулся лишь через год, при румынах.
 А те будто и не уходили. Тот же директор школы, тот же поп, тот же нотариус. И вахмистр, ходивший с карабином за спиной. Отца снова начали таскать по инстанциям.
 
 
ПРИЗЫВ
 
 Село стояло разбитое, голод и нужда пришли в каждый крестьянский дом. Казалось, лихолетью не будет конца. Люди думали только о том, как выжить. Когда был восстановлен разбомбленный сахарный завод, подростки ринулись туда. 15-летних принимали разнорабочими с 12-часовым рабочим днем и половинной оплатой труда. От безвыходности Ярославу пришлось согласиться.
 В декабре 1943 года жители Звенячки услышали канонаду, увидели клубы дыма и сполохи разрывов. Ночью румыны мгновенно исчезли, а утром село разбудил все нарастающий рокот.
 Приближение сотни танков было так неожиданно, что жители испугались и попрятались. Но ленивые, одиночные пушечные выстрелы давали надежду, что громящего все вокруг боя не будет.
 Ярослав с неразлучным другом и соседом Тарасом выбрались из подвала, чтобы разведать ситуацию. Прямо в панчишинском дворе стояли два танка и возле них солдаты-москали. Никого не остерегаясь, они громко разговаривали и пацанам очень обрадовались, позвали к себе, угостили сахаром и сухарями. Спросили, где взрослые, послали за ними.
 Все – вместе с соседями десятка четыре человек – в выложенном сводом из камня-известняка подвале всполошились. Родители с руганью накинулись на парубков, которые кричали, что пришли русские, и показывали сахар и сухари.
 Женщины засуетились, выбираясь наружу. Солдаты тут же дали им крупу, масло, тушенку, попросили сварить обед. Ликование жителей смешивалось со слезами, надеждой и недоверием – а это теперь навсегда?..
 Оказывается, первая гвардейская танковая армия, выполнив задачу по окружению крупной немецкой группировки в районе Тернополя, направлялась в сторону Львова и польской границы. А дорога – через Звенячку.
 Призывной контингент – от 17 до 52 лет – без промедления собрали в здании школы. Медицинский осмотр сводился к немногим вопросам.
 – Ноги целы? Глаза есть? Годен!
 Призывники разошлись по домам, чтобы через два часа явиться с котомками, харчем на трое суток и вещами. Их предупредили, что опоздание на пять минут будет считаться дезертирством. И тогда трибунал.
 Ярославу Панчишину было 17 лет и 5 месяцев. Он радовался, что повзрослел и идет на фронт, будет носить винтовку. Дядя (брат отца) отговаривал его. Как председатель сельсовета он мог дать бронь. Многие и оставались по брони на сахарном заводе. Но уговоры не действовали на юного, малого ростом воина.
 До Черновцов колонна человек в триста шла пешком. Рядом с Ярославом отсчитывали версты его отец (тоже мобилизованный) и друг Тарас. Расселили их в камерах и подсобках лишь недавно опустевшей румынской тюрьмы.
 Капитальный каменный забор высился на 4-5 метров с колючей проволокой наверху и заостренными пиками. Как они с Тарасом перелезли, Панчишин не помнит. Может быть, веревкой зацепились за пики. Им ведь и по отвесным скалам приходилось карабкаться к гнездам орлов, так что не привыкать.
 Зачем они сбежали? Узнали, что будут возвращаться в Залещики, затем поездом – в Тернополь (где еще шли бои) и на Киев. Подумали с Тарасом и решили, что на обратном пути снова вольются в строй. Когда шли домой, в голове зудила мысль об отце: ведь он остался там!
 С чем-то щемящим на сердце Ярослав приближался к отчему дому. Дверь кухни была приоткрыта, мама пекла хлеб…
 Расчет оправдался, назавтра в три часа колонна прошла по деревенской дороге, но лейтенант встретил беглецов с гневными, налитыми кровью глазами и давай их стращать.
 – Под трибунал отдам! Расстреляем! Дезертирство!
 – Какой я дезертир? Я к маме пошел!
 – Какая тебе мама! Становись в строй!
 Вдоль дороги тянулся лесочек. Мост через Днестр сохранился в целости. Часов через пять на станцию пришел поезд с вагонами-телятниками, людей погрузили.
 Ехали стоя или сидя на своих торбах. В Дарнице (сейчас это район Киева, а тогда она была сельским райцентром) состав разбомбили. Ярослав с Тарасом побежали на кукурузное поле. Когда все стихло, вернулись к разбитым вагонам. На вечерней поверке не досчитались многих.
 Эшелон с новыми вагонами взял направление на Смоленск и прибыл на станцию Песчаная, километрах в пяти от Козельска. Разместили группу среди руин монастыря Оптиной пустыни, в котором уцелели лишь кое-какие полуподвальные помещения. Помыли в бане, выдали обмундирование.

КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА

 Отца перевели в стройбат. Он работал на заготовке бревен для блиндажей. Сын приходил к нему и помогал работать, обрубал сучья огромных сосновых стволов. По четверо-пятеро человек брали бревно и тащили в расположение учебной части.
 Отбой! Люди раздеваются и ложатся в ровик, выкопанный в полу большой землянки. Все на правом боку с поджатыми коленками. Под головой вещмешок или котелок. Через час-полтора старшина вопит:
 – Внимание! На левый бок повернуться!
 Часа через два снова «тревога». Снова в лес, тащить бревна. Саперы строят жилище. На следующий день готова еще одна землянка на целую роту, 150-170 человек.
 Светает, рота выскакивает на зарядку и бегает раздетая по снегу. Торсы обмываются в проруби на Жиздре, растираются полотенцами – и бегом назад.
 Построение – и на завтрак, но… только через штурмовую полосу. Пока не преодолеешь все препятствия, в столовую не попадешь. Нельзя задеть проволоку, чтобы не зазвенел колокольчик. А гимнастический конь выше маленького солдата. Несколько раз он не мог его взять. И вдруг как разбежался – перепрыгнул не касаясь! Старшина даже рассмеялся. Так произошло преодоление «коня».
 На завтрак давали буквально воду-кипяток с сухариками, ломтик хлеба, граммулек двадцать селедки и два кусочка сахара. Селедку съедали и с головой. Иногда появлялась перловая каша. В кружках варили картошку, если она была, и в обед бросали ее в голый суп без жиров и мяса.
 От голода являлись призраки. Идешь по тропинке, и мама хлеб подает. Сжимаешь маленький хлебный шарик. Съедаешь их один за другим и все равно не наедаешься. «А можно ли вообще насытиться хлебом? – возникало мысленное сомнение. – Нельзя».
 Заморены, затасканы, сна нет… Каждый день занятия, день и ночь. Ползая по-пластунски, разгребали картошку, если попадется на поле, и радовались любой, хоть с горошину. Если продукты порой не подвозили, доходило до поедания ворон.
 На бойце противогаз, две гранаты, винтовка-трехлинейка, патроны, лопата…
 – Равняйсь! Смирно! … Газы! (Противогаз на себя). Приготовиться к бегу!
 Землянка служила газовой камерой, куда загоняли целый взвод. Некоторых выносили, кто неплотно надел противогаз.
 Марш-бросок бегом. Здоровенные парни впереди не выдерживали и грохались оземь, заплетаясь ногами. Их клали на машину и метров двести везли. Ярослав ни разу на этой машине не катался.
 Однажды всех собрали для выдачи обмундирования. Получили новехонькие кальсоны, рубашки, майки, обмотки, красные кожаные английские ботинки с крючками для шнурков. Мечта!
 И снова занятия.
 – Вправо по одному на расстоянии трех шагов друг за другом марш!
 Бегут к разорванному на две части мосту. Надо с первой половины прыгнуть в воду, чтобы попасть на другую. Со штыком падать страшно. С винтовкой вообще страшно, ее терять нельзя. Прыгать в новых ботинках и шинели?
 – Я не буду!
 – …мать! Вперед!
 Старший лейтенант идет с кулаками.
 – Я не буду!
 – Ты что, на фронте будешь выбирать, куда падать?!
 Достает пистолет.
 – Я тебя могу за невыполнение приказа!..
 Бултых! Пропасть метра три до воды. А надо еще ползти под проволокой и врываться на второй этаж здания. В новой шинели… Полз и плакал. Обидно… Панчишин так разочаровался в армии.
 Он и не знал, что до присяги нет права применять репрессии. Потом командир подошел с неофициальным выражением лица.
 – Новое обмундирование! Милый мой! Мы отдаем жизни, а ты – «обмундирование»…
 После принятия присяги солдат уже совсем не принадлежал себе, а только Родине.
 – Смирно! Для приема присяги шагом марш! …Распишись! Бегом марш!
 В Козельске отец провожал его на фронт.
 В армии Панчишин выделялся первобытной чистотой души. Не матерился, не курил, табак и спирт отдавал другим. Поэтому вокруг него воссиял дружеский ореол.
 – Славку не троньте!
 Один фитиль повел себя страшно оскорбительно.
 – Эй, хохленок! Ну-ка сбегай, помой котелок!
 Взбешенный «хохленок» запустил ложкой и разрезал длинному обе губы. Капая на снег кровью, тот грозил убийством, но за пацана сразу заступились. И никто больше не обзывал. Через полгода он уже чисто говорил по-русски «с уральским акцентом».

В МИНОМЕТНОЙ РОТЕ

 Дальше пути их с Тарасом разошлись. Воевали они далеко друг от друга. После войны Тарас вернулся в Звенячку, где вскоре скончался от ран…
 Панчишина отправили на 1-й Белорусский фронт. Бойцов напутствовали:
 – Вы едете завершать операцию по изгнанию немецко-фашистских захватчиков с нашей родной земли и освобождению братского белорусского народа от вражеского ига…
 Почти пять суток ехали в вагонах-телятниках, передвигаясь только ночью.
 Днем отстаивались в поле, на полустанках, в лесных массивах, замаскировавшись ветками. Проезжали десятки деревень и городов с одними печными трубами под луной и звездами, ужасаясь масштабу разрушений и клокоча ненавистью, жаждой мщения озверелому врагу.
 Высадились ночью где-то в районе Могилева. Пополнение строем повели вглубь леса. Разместили в готовые окопы и обещали скорый ужин. Не евшие три дня бойцы забылись в мыслях о еде. Но ожидание прервал сильный фашистский огонь. Ржание лошадей и крики людей разламывали душу. Лошади ржали страшно, как сотня плачущих детей. Прижимаясь к трясущейся земле в бушующем пекле, Ярослав не чувствовал никакого спасения. Когда все кончилось, в живых и здоровых осталась лишь половина новобранцев, и он среди них. Те, кому повезло, побежали за кониной, вырезали мясо. Ухитрились развести костер без дыма и устроили пир.
 Панчишин служил в стрелковой дивизии, пулеметчиком станкового пулемета. В начале февраля 1944 года полк вышел на марш и протопал пятьсот километров пешком. Вещмешок, сухари, сахар… Сухой паек на три дня.
 Командир роты взял Панчишина ординарцем, то есть как честному человеку доверил ему свой вещмешок. Весивший 49 кг Ярослав нес его плюсом к своему снаряжению и, значит, нес на себе все 48… Правда, старший лейтенант отрезал ему кусок сала.
 – Выносливый боец! – сказал он.
 Затем Ярослав командовал минометным расчетом (82мм). Ориентировку подает командир отделения. Примерно пять ориентиров.
 – Ориентир номер один! Буссоль поднять!
 Вся батарея вскакивает. Если противник замолчал на час-полтора, значит попали.
 Когда Панчишин пришел на фронт, в нем жило убеждение, что солдат не имеет права струсить. И был случай. Заряжающий, торопясь, опустил мину в ствол взрывателем вниз. За доли секунды весь расчет отпрыгнул в окоп, а он, Ярослав, остался. Снаряд не взорвался. Один случай из миллиона!
 – Героический пацан! – разнеслось по всей части.
 Его признали за отчаянного смельчака и начали почтительно относиться те, кто постарше. Многие хотели увидеть его и поздравить.
 Наверное, магические силы вроде ангелов-хранителей берегли этого бойца.
 – Слава, сбегай за вещмешком, там соль есть…
 Только отбежал, как всех, кто сидел у костра, на котором варились консервы, накрыло снарядом.
 Утром идешь, смеешься, шутишь с кем-то, а через час его нет… Над тобой постоянно: у-у-у-у-у-у! К этому привыкаешь.
 У Ярослава выработалось прямо-таки сверхъестественное чутье на обстрелы. Казалось бы, это противоречит законам физики, но он слышал звук еще до того, как пролетел снаряд (а снаряд летит быстрее звука), и мог определить, где будет взрыв.
 Он вел офицерскую команду с подполковником во главе на КП батальона. Перебредали горную речушку по щиколотку глубиной. Чистая вода, камушки… Тонкий пронзительный звук.
 – Ложись!
 Офицеры недоуменно посмотрели на него. Но через секунду бухнуло. Бил немецкий миномет, прозванный нашими солдатами «Ванюшей». Короткий ствол, стабилизатор – цилиндр длиной с метр. Набитая толом болванка, как репа. Когда труба ударялась об землю, убойная сила осколков достигала до 60 метров. Удар шел понизу.
 Панчишину помнится отеческое отношение старших к младшим.
 – Сынок, не лезь… Будь аккуратнее…
 И беспощадное отношение к малейшей эгоистической слабости в человеческом существе. Он видел, как солдат пошел за хлебом. Обычно за посланным идут двое «хвостов». Хлеб был с довесками. Посланный довесок проглотил. Эти двое доложили. Солдата расстреляли перед строем…
 Ярослав Панчишин:
 – Такова доля солдата. Шинель, кирзуха с портянками. Мороз, сутки на улице. Промерзнешь так, что портянки не отдерешь. Не будешь знать, что такое тепло. Если паек до тебя доберется, то хорошо. И каждые полчаса бомбят. Трое суток, бывает, не привезут еду. Ползешь к убитой снарядом лошади, отрежешь конины, сколько можешь. Прикладываешь кусок к горячему от стрельбы стволу миномета и хоть чуть-чуть поджаришь.
 Съедали пищевой концентрат, а на бумаге от пакетов писали письма. В них всегда ютилась хотя бы крапинка действительности, которую не могла вычеркнуть цензура. Иногда, правда, кроме привета ничего не оставалось, все замазывалось черной мастикой.
 Два события стали знаменательными для Ярослава Панчишина в Западной Белоруссии. После атаки, когда он бежал от воронки к воронке, но ни разу не залегал, к его гимнастерке на груди прикрепили гвардейский знак.
 Второе: прямо в окопе состоялся прием в комсомол. Пригибаясь под свистом пуль, в расположение роты занырнул майор с планшетом, на котором и было написано заявление, определившее судьбу будущего энергичного комсомольского работника. Тут же, в окопе, сделали фотоснимок для комсомольского билета.
 


КАТУКОВЦЫ
 
 С началом наступления в Польше Панчишина ранило осколком в голень. Ковыляя пешком до госпиталя, который находился на станции Мазовейка, он познакомился с попутчиком – тунгусом Петровым. В свои двадцать лет тот не сохранил во рту ни одного зуба. Маленький, разбитной, рожица селедкой, ноги кривые.
 Отлежав в госпитале, они оба получили направления в запасной полк.
 На станции подали поезд с вагонами-телятниками.
 – Давай захватывать вагон! – рванул к поезду бывалый Петров.
 Встали у дверей. Налетает с полсотни поляков, которые торопятся уехать подальше от места боевых действий.
 – Сало е? Бимбара (самогон) е? – воинственно зарычал Петров.
 – Е!
 – С каждого по полкило сала и по ноль-пять бимбары!
 – Да нас с тобой расстреляют! Как мародеров! – испугался Ярослав.
 – Не бойся!
 Из запасного полка пополнение разбирали «купцы» на плацу.
 – Танкисты есть? Выходи! Саперы?..
 Подполковник с каждым коротко беседовал. Спрашивал, где и как проходили подготовку. Ярослав заявил, что в 1-й танковой армии.
 – Не понял, поясни.
 – В 1943-м ваша армия призвала меня служить. Нас обучали в прифронтовой полосе…
 – А откуда ты?
 – С Черновицкой области.
 Подполковник засмеялся.
 – Вот так встреча! Ты черновицкий?
 – Так точно!
 – А сколько тебе лет?
 – Семнадцать.
 – А ты знаешь, что наша армия носит почетное имя – Черновицкая? И не думай, что в армии можно небритым ходить!
 – Нет, не знал, товарищ подполковник…
 Он ощупал рукой мягкую поросль на подбородке. Брились заточенной жестью от консервных банок.
 – Минометы изучал?
 – Да.
 – Временно пойдешь в батальон минометов, а когда останешься на переоформление, переведем в танковый.
 Отобрали 11 человек. Ярославу хотелось затащить с собой закадычного приятеля Петрова, который идти в катуковскую армию не соглашался ни в какую.
 – Я же не танкист!
 – Пошли, пошли!
 Двинулись в путь по лесам плохо протоптанными тропами. Тот, кто вел, не обратил внимания на лишнего человека. Но на привале удивился.
 – А ты откуда взялся?
 Панчишин сказал, что сам слышал, как его вызвали. Офицер смутился. Как это он не записал?
 Позже с Петровым решали, что делать. Оставили и взяли в саперы.
 Он выжил на фронте и после войны приезжал к Ярославу Марковичу в гости.
 Когда Ярослав пришел в часть, его взяли не в минометчики, а в отряд связистов-курьеров. Спали они не больше 15 минут в сутки. Пробирались с донесениями по лесам и полям.
 Болото, кусты, из трясины торчит морда погибшей лошади, по уши застрявшей в жиже. Это типовая картинка лесной местности.
 В Польше молодой катуковец попал в такую ситуацию. Мостик в два бревна. Соскочил в траву и подался вперед, думая, что уже земля. А была – топь. Хорошо, что автомат уперся в бревна, иначе б не выбрался. А он должен был добраться до передовой, послание доставить.
 Другой случай посерьезнее. Ярославу дали донесение, и он побежал по шнуру связи. Разрыв мины от «Ванюши». Прыгнул в сторону, выпустив шнур из рук. С полчаса земля содрогалась от взрывов.
 Свалился в яму метра два глубиной и ходил по дну, устланному соломой. Наверное, крестьяне держали яму для корма скота, подумалось ему. Как выбраться? Штыком начал резать уступы. А что внизу? Там трупы! Их много! От жути и не помнил, как выскочил. Мелкие ели вокруг. Где шнур? Его нигде нет. Вышел с заданием он в 20.15. Приказано прибыть к 21.30. Если позже, будет судить трибунал, либо нужны доказательства, что не виноват. Уже темнеет, но шнур так и не нашелся. Идет вперед. Прислушивается. Вроде как немецкая речь. Шарахается в другую сторону, тоже чужой говор. Взял карабин и хотел уже покончить с собой, потому что плен страшнее смерти, но услышал отдаленный дизельный рокот.
 Аккуратно выбрался на край леса. Тихо, темень, внизу дорога, идет колонна, по-русски кто-то заговорил. Выскочить? А если его за шпиона признают? Он сполз ниже и поплелся сзади вроде бы как после оправки. Мало-помалу выяснил, что это 10-й корпус. Тогда к командиру. Назвал себя – из 19-й мехбригады (8-й корпус). Ему сказали, что проводят до передовой, его батальон будет справа…
 С первых дней в танковой армии Михаила Ефимовича Катукова Панчишин ощущал ее легендарность и какое-то общее родственное чувство к командующему, имя которого произносилось с необычным почтением. Все служащие «старики» с гордостью называли себя катуковцами.
 

В ПОЛЬШЕ
 
 Перед наступлением войска вдохновляли приписанные к танковой армии знаменитые в то время артисты-юмористы Штепсель и Тарапунька, который преображался в Гитлера.
 – Что, Гитлер капут? – издевательским тенорком спрашивал Штепсель.
 Живот-шар Тарапуньки тем временем надувался.
 – Германия еще дуется, дуется! – злобно выкрикивал «Гитлер».
 – Дуется и лопнет! – патетически резюмировал Штепсель.
 И ка-ак бахнет! Солдаты хохочут.
 Появление в пределах видимости маршала Жукова поднимало чувства на огромную высоту.
 – Ура! Жуков приехал! Значит, наступать будем! Значит, победим!
 Сидя на броне танка, Ярослав наблюдал, как Жуков, вооруженный палкой, молотил по всем подряд спинам, чтобы ликвидировать затор на понтонной переправе.
 – Назад! Сбрасывай машину! Вали ее!
 Через десять минут движение восстановилось. С обеих сторон поставили регулировщиков.
 Долго стояли под Варшавой на Сандомирском плацдарме, пережидая (по приказу Сталина с известными теперь политическими мотивами) Варшавское восстание. На Висле лопался и отрывался тонкий осенний и зимний лед.
 Наши солдаты дразнили местных жителей, что всех паненок загонят под одно одеяло. В один колхоз.
 – Матка боска! – ужасались поляки.
 – Зачем вы их пугаете? – сердился Ярослав. – Хрен мы социализм построим так!
 Он нес в танке дежурство. Мотор не работает. Когда сидишь внутри, все тело замерзает. Ощущение, что ноги превратились в безжизненные сосульки, портянки не отдерешь. И переобуться негде.
 Войска ждали приказа о наступлении. Вся нейтралка на двести метров покрылась ковром подснежников. Положить бы цветочек в треугольник письма и отправить девушке.
 Поддавшись порыву, Панчишин выскакивает через бруствер окопа. По нему начали палить, как сто охотников за одним зайцем! Взметнувшийся от разрыва мины фонтан земли осыпал его комьями. Он лежал ничком, вжавшись в почву.
 – Пацан – дурак!.. – слышался сердитый упрек из нашего окопа.
 Кто-то, наверное, взял его даже на прицел, думая, не на ту ли сторону он побежал. Немцы решили, что русскому капут, грохот стих. Ярослав вскочил и сделал короткую перебежку к цветочной поляне, упал, залег. Правая рука его хватала подснежники. Он уловил слова немецкой речи, которую никто в русской траншее не понял.
 – Иван! Бери цветы! Не бойся! Не будем стрелять!
 Поверил и встал открытой мишенью.
 – Ложись! Ложись, сука! Падай на землю, дурак! Залегай! – Орали наши, до сих пор до него доносится этот рев.
 За три минуты набрал охапку и в полный рост вернулся в окоп. 25-летний командир взвода Псурцев с отеческим гневом отхлестал его по щекам. Ярослав подал ему букет. Лейтенант взял цветы и заплакал. На крики и стрельбу сбежалась вся взволнованная рота, если не батальон.
 Висла широко разлилась. Наша тяжелая артиллерия гвоздила немецкие укрепления за рекой. На рассвете, в густом тумане после 45 минут мощной артподготовки началось форсирование водной преграды, кто на чем мог. На лодках, досках, бревнах, бочонках, понтонах. Течение сильно сносило в сторону. Снаряды падали то впереди, то сзади. Значит, следующий мог в тебя, взяли в прицел.
 Если первая гордость Панчишина – гвардейский знак, то медаль «За освобождение Варшавы» – вторая его гордость. Варшава, Седлец, Кутно… И концлагерь. Возможно, это был Майданек. Или другой.
 Из бараков, из распахнутых настежь ворот выскочили изможденные люди, прямо-таки одни кости в полосатых костюмах и беретах. Они бросались под танки и плакали, на разных языках просили есть. Зная, что твердую пищу давать нельзя, заворот кишок обеспечен, солдаты совали свой колотый сахар, который узники сосали.
 Иссохшие лица освобожденных жертв фашизма резко контрастировали со здоровыми харями охранников. В освободителях бушевала ярость. Построили человек 50. Как же с ними поступить? Сегодня ты расстреляешь, а завтра немцы будут ходить и подсчитывать… И сколько врагов останется в новом государстве… Офицеров расстреляли, рядовым сказали: разбегайтесь!
 – Я! Я! Гитлер капут!
 Развивая наступление, совершенно неожиданно наткнулись на указатель: «За этим знаком вы ступите на проклятую землю нашего лютого врага. Бейте его беспощадно. Мстите за все злодеяния. Завершите свой поход победой». Была глубокая ночь, три часа. То же время, когда на нас напал Гитлер.
 Вблизи отыскался хутор, домов 15, целых и добротных, каких давно не встречалось на пути. Командир предупредил: никаких самосудов! Никаких мщений по отношению к гражданскому населению! Сражать лишь вооруженного противника. Женщин, стариков и детей не обижать. Ведь мы не фашисты, а коммунисты, и мы пришли освобождать народ от фашистского фюрера.
 Приступили к осмотру домов. Увидели расширенные зрачки, перепуганные лица, абсолютную покорность. Ярость стихла. Немцы что-то бормотали… Гитлер капут… Они сами стали приближаться к русским и бить себя в грудь, показывая, что они не фашисты, что презирают нацизм. Кто-то просил закурить. Нашлись и такие, кто выдавал, где прячутся немецкие солдаты. Панчишин понял тогда, что мы, русские, славяне, не способны на бесчеловечные поступки, подобные тем, что совершали враги.
 Хотя среди наших солдат встречались разные люди. Многие белорусы в неизбывном отчаянии из-за своих родных, замученных гитлеровцами, мстили жестоко, стреляя по детям и старикам.

ВОСТОЧНО-ПОМЕРАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
 
 Померания изобилует холмами и речушками. В Восточно-Померанской операции, начавшейся в марте 1945-го, участвовали огромные силы 1-го и 2-го Белорусских фронтов.
 Получив приказ взять высоты в районе Гдыни, катуковцы попали в узкую долину, которая расширялась впереди. Там виднелась речка с зеленевшей поймой, расстилалась равнина, переходившая в подножие горы. Сверху, с обеих сторон, лупили из пушек. Били больше с правой стороны и почему-то раньше начали стрелять, наверное, думали, что танки войдут в раструб. И там немцы ждали. Но колонна остановилась вовремя.
 – Развернуться в цепь и отбиваться!
 Окопались и обложились камнями. На другой день танкистов заменили пехотой и вывели в лес. Командующий фронтом приезжал к ним с выступлением. На лесной поляне корпус построили в каре, маршал Жуков взошел на бревенчатый помост и говорил через усилитель, иллюстрируя речь фотографиями, пачку которых держал в руках.
 – Товарищи солдаты, офицеры! Мы уже у самого порога фашистского логова! Нет сомнения в нашей победе. Но есть и «но». Взять Берлин первыми были бы не прочь и наши союзники. Немецко-фашистская клика, предвидя гибель, предпринимает попытки вести с некоторыми силами в стане союзников сепаратные переговоры о заключении мира. Враг снимает воинские части с западного фронта и перебрасывает на восточный, оказывая нам ожесточенное сопротивление. В этих условиях наше поведение должно в корне поменяться. Желая отомстить фашистам, отдельные военнослужащие допускают издевательства над гражданским населением, а это только на руку тем, кто хочет приписать нашу победу себе. С сегодняшнего дня за подобные факты нарушители будут привлекаться к ответственности вплоть до расстрела. Мы воюем не с немецким народом, а с фашистским режимом.
 На следующий день организовали помывку: подъехали три машины с водой, одна из них символически считалась «горячей», хотя ничем не отличалась от других, леденящей свежести. Поставили палатки и протянули шланги. Заводили по целому взводу. Пять минут на все процедуры под надзором старшины, отделенных и взводных командиров. И попробуй не помыться! Никаких разговоров! Холодный душ. Моешь ноги и все тело.
 После полевого обеда приказали зайти в медпалатку и поставили очень болезненные подлопаточные уколы. Сильная боль, температура и полное бессилие свалили всех. Резко хлестанувшую команду строиться солдаты восприняли как неодолимое мучение, начали стонать и переминаться с ноги на ногу. Тогда заместитель командира взвода лейтенант Борисенко приказал:
 – Лечь! Встать! Лечь! Встать! Бегом!
 Через полчаса такой муштры про прививку забыли.
 Утром – по машинам! Прорвав фронт, двое суток двигались по тылам врага с целью разгрома группировки, угрожавшей с тыла, если бы армия вошла в Берлин.
 В экипаже танка Т-34 Панчишин был заряжающим. Пять человек внутри, тишина, «глухо, как в танке». Пока не врежут. Опытные водители шеей чувствуют опасность, но среди врагов ведь тоже не дураки.
 На рассвете заехали в поселок. Тихо, вокруг сонные дома, рядом мирная на вид трехэтажная школа. Когда невесть откуда взявшийся самолет начал поливать сверху огнем из двух пушек, зашедшие в поселок бойцы прижались к кирпичной стене. Как неприятный сюрприз, завыла немецкая сирена тревоги. Из школьных окон застрочили автоматы. Фрицев внутри здания скопилось не меньше роты. Они спали и не сразу обнаружили присутствие русских. Отправив к ним случайно пойманного немецкого рядового, поляка по происхождению, их уговорили сдаться: нет смысла умирать, если исход войны ясен.
 В тылу противника ехали в камуфляже с ветками. Три грузовика с немецкими солдатами пропустили. Навстречу «Опель».
 – Хальт! – крикнул старший лейтенант Кислицын и снял с себя камуфляж.
 Седой поджарый генерал при усиках сразу вышел с поднятыми руками, за ним два охранника, бросившие автоматы.
 Пленных брали десятками. Плененные немецкие солдаты принесли на носилках из сплетенных прутьев своего раненого командира взвода, младшего лейтенанта. Построили наших солдат, раненого положили на шинель.
 – Кто будет расстреливать?
 – Я! – вызвался младший сержант Латышев.
 Он дважды выстрелил с близкого расстояния и не попал. Немец приподнял голову и рукой показывал: сюда надо стрелять! Добил его другой.
 Рядовым немцам кричали: «На хаус! Бросайте оружие! Бегите!» – Но бывало, пока до командования дойдет, солдаты сами разбирались, особенно срывались белорусы. И население это понимало.
 В апреле вернулись назад, на покинутое место в предместье Берлина.
 Пополнились техникой, живой силой и устроили несколько дней передышки. С минуту на минуту ожидался приказ о наступлении на Берлин.
 Ярослав Панчишин:
 – Нас обуревали великий трепет и жажда увидеть Победу. Мы ожидали чего-то страшного от чумного Гитлера – ведь он грозил применить такое оружие, которое убило бы все на сотни километров вокруг, оно могло быть химическим или бактериологическим, а то и атомным, о котором в то время мы не подозревали. Что-то неопределенно ужасное висело над нами и давило на психику. Благо, что велась политико-воспитательная работа и постоянно сообщалось о ситуации в стане противника и на фронте. Необходимо было добить врага в его логове!

НА БЕРЛИН

 В одной из своих мемуарных статей доктор физических наук, живущий в Обнинске, а когда-то «сын полка» Владимир Вареник, 14-летним подростком воевавший в армии Катукова, вспоминал:
 «Завершается подготовка к наступлению. Неожиданно в обороне немцев обнаруживаются подозрительные участки. Разведгруппа с комвзвода лейтенантом Соковиковым должна обследовать их. Штаб бригады обеспокоен, как бы не напороться на скрытые огневые точки. Об этом еще раз напомнил начальник разведки бригады капитан Иванов составу группы ночью в окопе на переднем крае. По коридору, хорошо изученному наблюдателями, группа на полусогнутых уходит в тыл немцев.
 Почти двое суток разведчики по-пластунски облазили участок обозначенной полосы. И вот лейтенант Соковиков, развернув карту, докладывает капитану Иванову. Тот, забрав карту, уводит Соковикова в штаб бригады. Старшина роты с писарем разливают из термоса горячий чай и поят нас. Поднявшись из окопа, мы осматриваем местность.
 Всходит солнце. Оно все ярче и ярче. Внизу по ложбине мотострелковые роты скрытно-повзводно легкой трусцой бегут к переднему краю. Вот-вот начнется артподготовка. Мы зачарованно смотрим на эту панораму – ефрейтор Саша Афанасьев, рядовые Сергей Кокол, Николай Борщев и я. Мотострелки без вещмешков, противогазов и шинельных скаток, только карабины с примкнутыми штыками, занимают исходное положение. Мы, грязные, зачуханные и малорослые, резко отличаемся от этих рослых, молодцеватых солдат. Немцам не позавидуешь, когда гвардейцы идут в атаку. Это были батальоны 8-й армии Чуйкова».
 Когда пошли на Берлин и включили прожектора, глазам предстала ровная местность. Воронка от воронки расположена «квадратно-гнездовым» способом, метрах в 20 друг от друга. Где там после обстрела «катюшами» было остаться живому человеку? Тем не менее откуда-то выскакивали оглушенные, дурные немцы с поднятыми руками… Наступавшие солдаты бегом миновали их, как призраков.
 Перескочили с танком через мост на Шпрее, длиной метров сто. Два расчета минометчиков и два отделения автоматчиков. Оставшийся позади мост взрывается, три танка поглотила вода. Команда по рации: займите плацдарм! Выйти из танка (снарядов нет), занять оборону!
 Залегли, ногами упираясь в плиты и чувствуя себя неуязвимыми. Фаустпатроны летели через голову.
 Шпрее убрана в набережную плитами метра полтора высотой. С наступающей стороны берег пологий. Машины-длинномеры с готовыми клетками понтонов ждут разгрузки.
 Панчишин впервые увидел работу саперов, строивших понтонный мост рядом с разрушенным капитальным. С лодки бросили якорь в центре реки, человек 10-12 закрепляют понтон. Натягивают трос – цепляют и на роликах подтягивают. Только подплыли, фаустпатрон по понтону, все убиты. Офицеры бегают с пистолетами.
 – Следующие вперед! Следующие! Следующий понтон давай!
 Саперы рвутся вперед, пока не наведут мост. Как только танки прошли через реку, немцы разбежались.
 Фаустпатрон прожигал лобовую броню. Танк идет по улице между сплошными стенами 5-8-этажных домов. Фаустники бьют сверху. Разведчик докладывает, что огонь ведется с такого-то этажа. Танк ствол поднимает и выпускает снаряд.
 В Берлин вошли вечером и ждали утра. Налетели американские самолеты, штук полсотни. Бомбы и осветительные ракеты, медленно опускавшиеся на парашютах (иголку можно увидеть), наводили жуть. Спрятаться негде, окопаться негде. Свои же союзники тебя ухлопают! Видимо, плохая была координация.
 Рота пристроилась за насыпью на стадиончике. Град зенитных осколков молотил сверху. Чем прикрыться? Неподалеку заштабелеванные доски. Ярослав рванул к ним и нашел дверь, взвалил ее на себя и притащил в укрытие, поймав по пути ворох пуль. Дверь насквозь и шинель, на два размера больше, чем по росту, вся в дырках. Солдаты ржут, что в шинели пацана пули не нашли.
 Его и паренька-марийца поставили в охрану. Руины, камни, жуть. А союзники по русским бьют и бьют. Идет немец с портфелем, стучит каблуками.
 – Хальт!
 Он замер. Панчишин из винтовки выстрелил вверх. Немец говорит, что у него фрау и трое детей. Ярослав послал товарища доставить его к командиру. А командир всыпал Панчишину по первое число, что он «дал себя обнаружить». Лейтенант только задремал, а тут с немцем пришлось разбираться, которого проверили и отпустили домой.
 Отлежавшись на этом стадионе, утром двинулись дальше. По дороге забежали в подвал, битком набитый берлинцами. Русских шокировало, что они хорошо одеты, в черных бархатных воротничках. Мужчины и женщины надели лучшее. Куда как респектабельно по сравнению с рваньем нашего гражданского населения.
 Дед, сидевший в подвале с двумя внучками, думал, что их расстреляют, и заплакал от страха. Его повели из подвала под руки, а девочкам дали сахар. Он увидел это и упал на колени, ноги целовать. (Как Гитлер нам голову задурил! – можно было понять из его лепета).
 Катуковцы прорвались на ровную местность Тиргартен-парка с небольшими деревцами и одинокими статуями, сохранившимися в пустыне уничтожения. Рядом Бранденбургские ворота и канцелярия рейхстага. Вдоль стены за парком серое пятиэтажное здание с амбразурами и что-то вроде одноэтажной крепости с решетками. Оттуда крепко огрызались пулеметными очередями и снарядами. Командира минометного взвода старшего лейтенанта Антонова ранило в живот. Он прожил 21 год и умер за десять часов до прекращения огня.
 Прячась от обстрела в метро, бойцы обнаружили там клетки со львами и тиграми.

У БРАНДЕНБУРГСКИХ ВОРОТ

 Владимир Вареник, с которым Ярослав Маркович сдружился еще в войну и до сих пор поддерживает фронтовую дружбу, воскрешал в воспоминаниях весну 1945 года: «В последние дни апреля 19-я мехбригада вела бои у зоосада, откуда просматривался рейхстаг. Немцы в положении обреченных продолжали отчаянно сопротивляться. Над городом зависла сплошная масса дыма со сполохами от горящих развалин и трассирующих очередей крупнокалиберных пулеметов. На перекрестках чадили сгоревшие танки.
 В начале штурма в предместье Берлина погиб комбриг полковник И.В. Гаврилов. 28 апреля погиб командир разведвзвода, старшина, парторг роты Владимир Никаноров. Комбригу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Никаноров не получил ничего, хотя к званию Героя был представлен еще в 1944.
 Суточные потери личного состава превышали Московское, Сталинградское сражения и Курскую дугу».
 Утром 2 мая на Линденштрассе прикатили крупнокалиберные орудия, чтобы взломать неприступную серую крепость (колотили по ней разными снарядами – бесполезно, на стене оставались только черные пятна). Но стрелять больше не пришлось.
 – Огонь прекратить до особого распоряжения!
 По радио приказали сосредоточиться с полным боекомплектом у Бранденбургских ворот. Приехали на танках, Ярослав высунулся из люка. Командиры беседовали, стоя у ворот. И – он видит, колонной по восемь в ряд шагают серые мундиры, до предела навьюченные оружием.
 – Немцы! Товарищ лейтенант! Немцы!!!
 Лейтенант только покосился на него.
 – Товарищ лейтенант, немцы!!!
 – Да это наши немцы! – отмахнулся он. – Сегодня подписан акт о капитуляции берлинского гарнизона.
 И тут Ярослав заметил, что по бокам колонну конвоируют энкаведешники. Немцы подходили к воротам, сбрасывали оружие в кучу, крестились двумя пальцами и вставали в строй пленных.
 Танкистам приказали привести себя в порядок и выйти на построение. Они построились в каре. Их поздравили с Победой.
 После капитуляции Берлина всех поразила гибель старшего сержанта Королева от пули какого-то снайпера-дурака. Родом из Курска, высокого роста, человечный по характеру, с юмором, Королев воспитывался без родителей, жил с бабушкой. В роте он был самый награжденный и теперь лежал в парке перед рейхстагом с наградами на груди. Вокруг него, плача, столпились солдаты и офицеры.
 Танкисты прослышали о самоубийстве Гитлера и бегали, искали его труп. Но яму, где нашли обгоревшее тело, окружили гэбэшники и никого к ней не пускали.
 В этот день Панчишин написал сразу девять писем по 4-6 страниц, на хорошей бумаге. И отправил в красивых немецких конвертах с цветочками. Их раздобыли в пакгаузе, когда пошли смотреть, что это за рейхстаг.
 Не меньше десяти тысяч ящиков посылок для немецких солдат складировались там, строго по 5 кг. Из Голландии, Бельгии, Франции и других стран. Раскурочив их, увидели комплекты из полотенца, мыла, двух пар носков, бритвы, ручки, конвертов и листов бумаги, 3-4 плиток шоколада, бутылочек рома (150 г), джина, виски, сухого вина.
 По несколько посылок принесли и поделили, а напитки прибрали в одно место. Потрясли старшину, чтобы дал сухой паек. Шпроты, американская тушенка, масло, печенье украшали торжественный обед в честь Победы. Провозглашали тосты. Берлин оглушала канонада – салют из всех видов оружия.
 Затем танкистов повезли в опустевший от драпанувших немцев Потсдам и распределили по виллам. Чего только не было там на чердаках. Сало, мед, напитки…
 Ужинали до часу ночи, пока не последовала команда ложиться спать. Повалились на постели, а через час тревога.
 По местам! Поехали на грузовиках. Темень, свет включать нельзя, разговоры не вести. Пошептались.
 – Товарищ командир!
 – Что?
 – Куда мы едем?
 – Подождите, скажу.
 Приехали в горную местность. Выяснилось, что в районе Праги еще действовала группировка врага. Накатило разочарование – послали письма, что живы, ждите… И думали, что сразу отпустят. Но все не так просто.
 Больших потерь не понесли и, в общем, благополучно вернулись 7 мая.
 И фактическую Победу объявили 8-го. В этот день начался триумф. Стрельба из всех стволов. Ура-а!!! Толпами солдаты повалили к стенам рейхстага и расписывались на них.
 Через день приехал ансамбль Александрова с всенародной любимицей Лидией Руслановой. На Александерплаце, у Бранденбургских ворот, над руинами полилась музыка, вознеслись голоса знаменитых певцов.
 Неожиданность Победы… Для многих как-то несвоевременно все оборвалось. Не успели насладиться местью. Хотелось увидеть страшные конвульсии Гитлера, Геббельса, Гиммлера… И не увидели ничего. Не было душещипательности, слез, объятий родных девушек. Привыкшие к войне и внезапно опустошенные ее прекращением, победители чувствовали неудовлетворенность.
 Ярослав Панчишин:
 – Первое ощущение Победы показалось каким-то неадекватным. Это событие не могло сравниться с теми бедами, которые принесла война. Мы не почувствовали и частичной компенсации за убитых и раненых, замученных в лагерях, за сотни разрушенных городов и тысячи сел, за невозместимые культурные ценности. Может быть, это потому, что перед нашими глазами не было Гитлера и других. А может быть, и потому, что у немцев были капитальные дороги, мосты, мало пострадавших строений. Гражданское население, по-немецки педантичное и покорное, не выглядело несчастным. Все прилично одеты и непохожи на опустившихся. Так что лицо войны в последние часы показалось нам менее радостным, чем мы ожидали и чем нам бы хотелось. Когда из-под Праги мы вернулись в Германию, то застали мирную картину. Наступил спад ненависти к немцам. Они подходили к нам и просили прощения. Говорили, что ненавидят Гитлера, который обещал рай на земле, а привел к величайшей катастрофе. Слова Сталина «Гитлеры приходят и уходят, а народ остается» точно формулировали суть происходящего.
 г. Кемерово
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.