Сердцевина (повесть-миф)

Рейтинг:   / 3

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Филатов Сергей Викторович

Просмотров: 6342

2011 год, Выпуск № 3

Глава 7. На реке

Отцу Георгий тоже помогал. Степан-то, несмотря на возраст свой, тележный промысел не бросал, без дела ему сидеть вовсе не хотелось. Ну не мог он просто так сидеть, словно никчемность за собой какую сразу чувствовал. А так построгает во дворе доски, сразу стружкой свежей запахнет, и на душе-то ему светлее да радостней становится сразу.

Понимал Георгий, и брат его Алексей понимал, тяжело нынче отцу работать, но не работать, пожалуй, ещё тяжелее будет. Потому и помогали, вроде между делом старались, не дай то Бог почувствует батя жалость какую с их стороны, сильно обидеться мог, мол, совсем за немощного его в доме держат. А так, вроде шуткой, вроде поразмяться слегка, а глядишь, – ан полдела и сделано. И отцу в радость, поворчать на них, покомандовать, как прежде случалось:

– Георгий, ты обод-то осторожно загибай, не торопись, он привыкнуть так должен! А ты, Алёшка, мажь гуще, не ленись! Смолить колёсья густо нужно...

Сам-то Степан в последнее время на Бию ходить пристрастился. Не то чтобы часто, но раз в неделю точно, особенно по воскресеньям, чтил он этот день, как Господь велел, – работу всякую в сторону откладывал. Да и тянуло его к реке, просто посидеть на воду посмотреть.

Один, а то и со свояком Илларионом ходил. Тот тоже овдовел недавно. Вдвоём оно, ясно, – веселее. Поговорить опять же есть о чём да и помолчать тоже, пойдут на берег – так ли, шкалик ли возьмут, хлеба горбушку да парочку огурцов малосольных – и на целый день. Благо, время есть – могут себе позволить.

Хорошо на Бие-реке, особенно летом. Как вода спадёт, спокойная да светлая Бия сразу станет, прозрачная. Волны ласково – бережно так, как девицу, – берег гладят, песок омывают да камешки, а промеж гальками теми слюда искрится мелкими солнечными блёстками. Здесь же, у берега, мальки, совсем почти прозрачные. Стайки большие: то вот они, возле берега, сверкают, как слюдинки, и, кажись, рукой зачерпни воду, штук пять зараз в ладони и окажется; а то и смоет их волной от берега, какое-то время нет их, но потом опять появляются. А рыбы в реке много, лови да лови…

Неподалёку от песчаной отмели, на которой Степан с Илларионом расположились, там, где ивняк прямо по берегу особо густой, пацаны рыбачат. Только и видно то, как удилища из зарослей над водой торчат. Да дымком ещё оттуда подтягивает, то ли костер мальцы развели, чебаков жарят да с хлебом свежим едят, то ли курят там утайкой.

Вспомнил Степан, как своих Алёшку да Гришку за этим делом здесь же застал. Он на реку тогда пришёл брёвна повылавливать, на дрова, а они тут как тут – в кустиках притаились, свернули цигарку и дымят сорванцы. Так увлеклись, что и отца поздно приметили. Отхлестал он их тогда без злобы, но с усердием, чтоб надольше запомнилось.

Давно уж это было… Теперь-то мужики они, и тот и другой. Гришка, тот, паразит, и теперь дымит вовсю, а Алексей – нет, не вошло у него курево в привычку. Может, с того раза, а может, и потом сам что додумал, но, Степан так мыслит: значит, не зря его тогда высек. Вспомнил – усмехнулся.

Да… Сыны. Теперь-то возросли они все, всяк нынче сам по себе живёт, своими семьями да по своим правилам. Ему туда нет резона теперь лезть, как говорится, со своим уставом… Да и то, если рассудить, ладно сыны все живут: и Андрей с Анной, и Семён с Ариной, и Илья с Настасьей, и Гришка тот, который дымит до сих пор, с Матреной своей... Да и у Алёши – горбатенького, любимчика Марии – царствие ей небесное! – тоже всё ладно нынче с Федосьей, Тихон, тот тоже при деле – портняжит без отрыву, а куда деваться, у них с Екатериной – мал мала меньше, Алёшка вот второй с Егором и теперь при отце, рядом живут. Этих-то он почитай каждый день видит.

Алёшка, тот молодец – грамоте учён, сам того добился, и малого своего Ваньку тоже обучает и читать, и писать. Ещё у него, у Алёшки, к технике всякой устремления есть – разобраться, понять, что как работает, самому сделать или починить что.

А Егор тот вообще гордость отцова, о нём и сказ особый, знатный столяр из парня вырос, не токмо по плотницкой части может, но и что помудрёней да позаковыристей для него труда особого не представляет. Наоборот, чем затейливее заказ, тем с большим интересом работа у него спорится. Взять, хоть приклад ружейный, что недавно купцову приказчику точил, из бука, приказчик ему тот бук откуда-то привёз. Ружьё то, приказчиково, в руки взять приятно – само оно в плечо ложится и лежит в нём, как влитое.

Или шкаф, который дома стоит. Досточка к досточке все подобрано, лёгкий да прочный, вверху полочки на стойках точёных, а внизу дверцы с узором. В такой не то, что бельё да полотенца положить приятно, сюда и Лик Божий не грех поставить. Ну а ныне вот сам старец Макарий Георгия приветил, высоко оценил старания его.

Но нос Егор не задирает, – часто к ним с Алексеем заходит, всё-то он у Алексея про грамоту выспрашивает, видно, и такая потреба у него ныне появилась: книги церковные читать. Наверно, у Макария подсмотрел, тот-то всё пишет да пишет, так Степану Егор сказывал. Хотел Степан узнать – зачем ему, Егору, это надобно, да опять же подумал, коли есть желание у сына, стало быть, надо так. А ему, Степану, чего мешаться, нет, незачем это…

Сидит Степан у реки, на воду смотрит. Рядом Илларион, прислонился головой к камешку да задремал слегка, притомился, видать, сват. Шкалик уже опорожнили да огурцы все скушали. Ну ладно, пускай теперь свои сны смотрит, а он, Степан своё думать будет. Так удобнее, когда каждый о своём, и никто никому не мешает.

А думы у Степана такие странные: откуда, допустим, эта Бия течет?.. Про то куда – он худо-бедно представляет. Совсем недалёко здесь, за Иконниковским островом сливается она с другой Катунь-рекой, которая прямо оттуда течёт, где врата в Беловодье, так люди говорят. А там, у Иконникова, Обь-река из их слияния получается. А уж та Обь до самого океана путь держит. Там-то он, конечно, не был, но слышал про то много, разные люди рассказывали: и из хожалых, и из тех, что снизу по реке за хлебом приплывали…

А Бия, бают – верно ли? – будто, из Алтын-озера вытекает. Говорят, и недалёко то озеро есть, Телецким его казаки зовут, но и там Степан не был. Как осел он здесь в Бийске, укоренился, корни пустил да ветви вон пошли, – куда теперь?!

Невольно и Дон тут вспомнил, отца, матушку… Нет, не такой, вовсе не такой Дон-река, вроде и широк так же и статен, да норовом спокоен будет. И у Бии своя широта, конечно, есть, но другая то широта: беспокойная, бурливая. Особенно по весне, когда вода берега заливает, того и гляди смоет всё, особливо огороды да дома, что ближе к реке построены, там-то вообще по весне болото устанавливается, а когда паводок большой, то и в погребах вода, а иной раз и пол в избе заливает.

Да и стать у Бии иная. Дон у них в Сторожевом – помнит еще то Степан – прямой был да ровный, а Бия – вертлява, ветрена, своенравна, точно деваха разгулявшаяся. Островов на ней множество, и меняются они, острова те постоянно, смещаются то к берегу одному ближе, то к другому. Дно-то у реки здесь песчаное да галька ещё, вот и перекатывает острова паводками с места на место. А за рекой, по той стороне бор сосновый темнеет, хорошие, ладные сосны – одно слово, строевые, из таких, говорят, мачта корабельные раньше делали. У них-то в Сторожевом такого леса отродясь не бывало.

Добрый час свояк дремал – эка, его разморило! – а Степан всё на воду глядел. Верно, правду говорят люди, на воду да на огонь смотреть без числа можно, порой так засмотришься, что всё забываешь – кто ты? зачем ты здесь? – да и не важно всё вокруг, только гладь зеркальная, которая иногда рябью покрывается или волнами перекатываться начнет, коли её ветром или ещё чем потревожит. А утихнет опять – сверху зеркало, а за ним глубина отражением подернутая, и понятно становится, здесь своя жизнь – она ровно до этой поверхности зеркальной длится, а там, за ней – иная: и видишь что-то там вроде, да не всё, та жизнь зазеркальная для тебя загадка есть – что там? зачем?..

Встал свояк, глаза из речки промыл, вроде немного проснулся.

– Как спалось? – Степан усмехнулся.

– Благостно!

– Ну, коли так, то с пробуждением!..

– И вам тем же благодарствую, – свояк поддержал дурашливость Степанову. – Сам-то, поди, тоже десять снов отсмотрел?

– Конечно!..

Помолчали. Совсем, видно, проснулся Илларион.

– До дому?

– Домой.

– Мимо пристани?

– Мимо…

Было промеж них с Илларионом негласное заведено, возвращаясь домой, большой крюк делали. Сперва до пристани поднимались, там стояли подолгу, смотрели, как баржи большие грузят, а потом через рынок домой возвращались, была в том своя корысть, но про то – по порядку.

Тем числом в Бийске уже большая пристань была, вся хлебная торговля нынче сюда переместилась. Скажем, Алексей Фёдорович Морозов в начале 80-х занялся плотно скупкой хлеба, до того-то он мануфактурой и галантерейными товарами торговал да ренсковый погреб держал, где вина на розлив продавали. И теперь это всё конечно морозовское, но основные-то доходы Алексей Фёдорович на зерне имеет. Нынче он, пожалуй, в городе один из главных хлеботорговцев, со всего Алтаю зерно ему мужики везут. У него и склады для временной ссыпки имеются и в Усть-Чарышской Пристани, и в Быстром Истоке, и в Ересной под Барнаулом пристань своя, баржи свои опять же, пароходы… Говорят в прошлую навигацию вывез он с Алтая в Тобольскую губернию водой около 480 тысяч пудов хлеба, и прибыли с того чистой более 390 тысяч рублей поимел. Деньги огромные, да только что за толк их, чужие, считать? Степан понимал: считай – не считай, у тебя в кармане от того не прибудет, только зависть внутри начинается, будто изжога.

А в 1899 открылось до Бийска «срочное и правильное пассажирское сообщение» по воде, пароходная пристань была построена. Тут ужбийские купцы не растерялись, на широкую ногу торговлю хлебом и сливочным маслом с Англией да с Германией наладили. В Бийск теперь для заключения договоров представители лейпцигских и лондонских фирм приезжать стали.

Только и теперь у пристани, неподалёку разные мужики собирались. Из тех, что с погрузки барж жили. Чуть в сторонке здесь же на брёвнышках сидели, ждали. Бывало, выйдет к ним приказчик какой:

– А ну, ребятушки, баржу грузить надо! Срочно!

Мужики хмурые сидят, им бы похмелиться впору. Кто-то буркнет:

– Не запряг. Не понукай!

Или:

– Надо – грузи.

– Надо, родные, надо! Ведро водки сверху даю да наперёд по стакану на кажного!

Повеселеют мужики, улыбаться сразу начнут.

– Ну, давай, кажи, где баржа твоя! Которая?

Примут да за дело примутся. Бегают, от телег к барже, точно мураши. Сначало быстро бегают, потом всё медленнее, медленнее. А мешки не кончаются, подвозят их и подвозят. Тяжёлые мешки, а спина – своя, да куда денешься, то, что авансом пошло, назад не вернуть. Пот со лба утирают, кряхтят да таскают, скажет кто-то:

– Перекурить бы…

Приказчик покосится на него да остальным прикрикнет:

– Давай, ребятушки, давай! Немного осталось.

И остальные шикнут на недовольного,

– Чего ты, мол, терпи, коли впрягся, а то ведра не видать…

Уработаются, возьмут с приказчика обещанное ведро да обратно – на брёвнышки, с устатку принимают. А там и разговоры пошли, и снова глаза веселеют:

– А что, Маркуша, покажи, как из четверти пьёшь!

Маркуша, он же Марк Суриков телом здоров, что бык, да мордой красен сильно, потому как трезв редко бывает. До того служил он в полиции, да был оттуда скоро за пристрастие к ней, к водочке, разжалован. А если уж попросту сказать, выперли его оттуда подчистую, на дверь показали да боле приходить не велели. Поначалу запил Суриков крепко, да только на одной-то водке долго не проживёшь, что-то и кушать надобно, вот и наладился он сюда, на пристань ходить с мужиками артелиться. А то когда и могилы копать подряжался, никакой работой не брезговал.

Здесь пользовался Марк у мужиков непререкаемым авторитетом, иногда любил и пофокусничать на свой манер. Знали это мужики, вот и подначивали,

– Ну, так как, Маркуша, покажешь!?

– Покажу, чего не показать-то, – соглашался Марк наивно будто, но в глазах чёртики искрились. – Где ты говоришь четверть твоя?

Мужики ржали над зачинщиком, а тот бежал за водкой, куда денешься, сам предложил, опять же спорить с Марком – себе дороже будет. Бык – он бык и есть.

А фокус у Сурикова нехитрый был. Брал он трёхлитровую бутыль и опрокидывал в глотку, совсем не утруждая себя глотанием, да так всю туда и выливал, точно в бездну. Вроде и ничего особенного, а попробуй – повтори! Пытались некоторые, да где там, после третьего глотка захлебывались да кашлем исходили, а то и хуже – водка возвращалась тем же путём, не найдя иного выхода. Потому-то и приводил этот трюк в восторг марковых собутыльников. Выпив, он обычно вопрошал к мужикам с озорцой,

– Ну, так как, кто ещё желает поглядеть, как Марк четверть пьёт?!

Мужики отходили, потихоньку ворчали в бороды,

– Этак на твой погляд четвертей не напасёшься…

– Было бы желание. – Марк утирал бороду рукавом и усмехался.

Но нет, большого желания повторить представление у мужиков не было.

Недалеко от пристани базар был. А там питейных кабаков – что пней в лесу понатыкано. Вот туда-то Степан с Илларионом с пристани и пошли. Потому как шкалик уже растворился давно, опять же ворчать дома на них никто не будет, а добавить к начатому, ежели в меру, конечно, – грех не велик, не пьянства же ради, а для разговору да душевного настроения.

В кабаках тех вино по-разному подавали, каждый кабатчик здесь со своим подходом. Один ласков сильно да свой в доску, другой – вино при музыке подаёт, третий – ещё что удумает… Словом, хорошо в кабаке, приветно всякому. А вокруг посмотришь – заседатели, которые завсегда здесь кучкуются. Всякий народ, только более плутоватый да бесноватый. За одним столиком в углу на балалайке мужик тренькает, за другим – компания, языками чешут. Кто-то песню затянул, да захлебнулся на половине, слеза пробила, кто-то весел, наоборот, чрез меру. А у кого деньги кончаются, так и рубахой рассчитаться можно и шапку в залог оставить, а кто и крест нательный… потому как, одна здесь правда среди люда кабацкого – нет пития хуже воды. А когда на хлебе её перегонишь, так и – ничего, вполне гоже. Потому-то у редкого посетителя к концу дня на голове шапка держится.

Зашли в один из кабаков Степан с Илларионом.

– Ну, что, сват, по сто?

– А то!..

За столик сели. Половой тут же перед ними вырос,

– Чего изволите?

– Давай-ка, дружок, два по сто, да казённой смотри, рыбаковской, самоварной не вздумай даже…

– Да что вы, такой у нас отродясь не бывает, – половой плутовато улыбнулся. – Сейчас всё сделам!

В зале накурено, не продохнуть, потому сели они поближе к окну отворённому, чтобы не так смрадно было да и улицу видно. Телега мимо проехала, проскрипела,

– Однако твоя работа? – свояк спросил.

– Не, не моя…

– Как видишь?

– А приглядись, сердцевина у колеса не смолёная. Самоделка это, – сказал презрительно. – Видать, сам мужичок второпях и делал. А я свои – всегда смолю, на два раза…