Геннадий Морозов. Гений чистого бельканто.

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Геннадий Морозов

Просмотров: 3683

2014 год, Выпуск № 1

       

Поверьте на слово, дорогие читатели, мне трудно и горестно писать о Борисе Тимофеевиче Штоколове, как об ушедшем от нас великом и неповторимом певце, с которым меня связывала не только сцена, но и преданная мужская дружба. Видимо, еще не пришло ко мне скорбное и трагическое осознание того, что этого замечательного артиста, к большому сожалению, уже нет с нами. Но его исключительной красоты и уникального тембра голос продолжает звучать во мне, заполняя осиротевшую душу, возвышая её, утешая и облагораживая.
Такая огромная потеря никогда и никем не будет восполнена, ибо лишился я в своей жизни очень дорогого и близкого мне человека, чье замечательное творчество оказало на меня духовное и нравственное воздействие. Я видел вживе, как совершается художественное чудо, когда он пел на сцене. Кроме того, часто присутствовал на репетициях певца, на радио и телевизионных записях, принимал участие в его выступлениях – читал стихи и был ведущим многих аншлаговых концертных программ. Выступления проходили чаще всего в филармонии, Большом концертном зале “Октябрьский” (БКЗ), консерватории, “Карнавале”, Театре эстрады, Тронном зале Екатерининского Дворца, в концертном зале у Финляндского вокзала, не считая многочисленных “малых” сценических площадок Санкт-Петербурга и городов России.
Тот, кто хоть раз услышал в своей жизни сольное выступление или был на оперных спектаклях с участием Бориса Тимофеевича, всякий раз испытывал глубокое духовное потрясение, вызванное мощью его голоса и блистательной игрой на сцене. В Кировском (ныне Мариинском) театре, где певец проработал более тридцати лет, он пел, в основном, ведущие партии обширного оперного репертуара. Публика ходила, как правило, на Штоколова, своего любимца, когда он исполнял труднейшие партии: Мефистофеля (“Фауст” Ш. Гуно), Сусанина, Руслана (“Иван Сусанин” и “Руслан и Людмила” М. Глинки), Гремина (“Евгений Онегин” П. Чайковского), Досифея, Бориса и Пимена (“Хованщина” и “Борис Годунов” М. Мусоргского), князя Галицкого (“Князь Игорь” А. Бородина), Дона Базилио, Рамфиса (“Аида” Д. Верди) и другие произведения русских и зарубежных классиков. Кроме того, он принимал живейшее участие в популяризации современных композиторов. Создал мужественный и правдивый народный характер солдата Отечественной войны, рядового Андрея Соколова в опере “Судьба человека” И. Дзержинского, по произведению М. Шолохова.
В музыкальном мире хорошо известно, что созданный на оперной сцене трагический образ Бориса Годунова навсегда связан со многими прославленными именами, в том числе и с именем Бориса Штоколова. Он раскрывал этот сложный и величественный образ, играя на сцене в костюме самого Шаляпина, авторы которого – художники Коровин и Головин.
В этом прославленном театре и пришла к певцу заслуженная и поистине легендарная слава. В 1962 году Штоколову присуждается звание Народного артиста России, а в 1966 – он уже народный артист СССР. Помимо этого, становится лауреатом Государственной премии, кавалером орденов Ленина, Октябрьской Революции, двух орденов Трудового Красного Знамени, ордена Отечественной войны второй степени, многих медалей и престижных наград.
В самых известных музыкальных энциклопедиях мира Штоколова называли великим русским басом. Проникновенной жизненной правдой и подлинной достоверностью всегда отличались созданные им на сцене образы. “Борис пел струнами своей души” – так зачастую отзывались его друзья и коллеги по искусству. Певец, которому рукоплескали лучшие концертные залы мира, выступал с большим успехом почти на всем пространстве России, изъездив вдоль и поперек нашу незабвенную глубинку, причём, как он отмечал особо, именно для нее он пополнял свой репертуар ариями из опер, русскими былинами, песнями и романсами. Его могучий талант обладал необыкновенным обаянием, ибо он изначально был глубоко народным.
А вот что говорил сам Борис Тимофеевич в одном из интервью: “…Отличительная особенность русской музыки и русской оперы – в их глубокой народности. Вот самый незамутненный и чистый источник вдохновения и творческого озарения – живая ткань народной культуры”.
Конечно, сейчас, в наши дни, невозможно до конца представить и оценить творческий масштаб его яркого и самобытного певческого дарования, весь его грандиозный оперный и концертный репертуар: для этого должно пройти ещё какое-то время, потому что, как сказал Есенин, большое видится на расстоянье. То, что он сделал в музыкальном искусстве, – бессмертно. И уже новые поколения любителей классической музыки будут смотреть его неповторимую игру на сцене – уже на киноэкране и в телевизионных записях, а также слушать его чарующее пение, сохранившееся на грампластинках, магнитофонных пленках и компакт-дисках. И я верю, как, радуясь и восторгаясь, наши просвещенные потомки, возможно, более углубленно, чем мы, оценят всю прелесть и красоту штоколовского баса, конгениального басу самого Федора Ивановича Шаляпина, о чем не раз писала отечественная и зарубежная пресса.
Объявляя выход на сцену Бориса Тимофеевича, я всегда добавлял от себя изысканной петербургской публике о том, что сейчас перед ней выступит обожаемый и любимый народом певец, как бы современный Шаляпин, перевоплощенный в Штоколова, но у которого абсолютно свой самобытный, рельефный голос, неподражаемая, проникновенная интонация и оригинальная, доведенная до совершенства, пластическая манера исполнения. Эти два великих певца, обладатели чистого бельканто, по своим не только вокальным, но и физическим данным, были равновелики: высокие, статные, одним артистическим видом вызывавшие восторг и восхищение у публики, ибо выглядели настоящими русскими былинными богатырями. Они были безусловно самыми известными и знаковыми фигурами своего времени: Федор Шаляпин – в конце девятнадцатого и вплоть до середины тридцатых годов двадцатого века, а Борис Штоколов – с начала пятидесятых и до начала 2005 года. Характерно и то, что у них и фамилии-то очень близкие по звучанию: Шаляпин – Штоколов, чему я всегда удивлялся и о чем говорил не раз самому Борису Тимофеевичу и его блестящему, ныне тоже, к сожалению, покойному аккомпаниатору Сергею Гурьевичу Яковлеву.
Коротко коснусь человеческой и творческой судьбы Штоколова. Ничего не бывает случайного в земной жизни, есть в ней всегда некая закономерность. Она просматривается и в судьбе нашего великого певца, дар которому передался по наследству, о чём я ещё скажу ниже. А пока что поговорим о его детстве, начавшемся в небольшом сибирском городке Кузнецке Кемеровской области, где 19 марта 1930 года родился младенец Боря. У его родителей Тимофея Ильича и Елизаветы Ивановны этот мальчик – второй ребенок в семье, сестра Дина была старше его на два года. А следом за Борей появился на свет его братишка Вадик.
     После переезда семьи в Свердловск, будучи еще мальчишкой, Боря Штоколов ходил на вокальные занятия в капеллу. Там он пел высоким дисконтом, а верха у него не имели предела. В хоре из оперы “Князь Игорь” “Улетай на крыльях ветра” он пел сопрановую партию. В своей книге “Гори, гори, моя звезда…” Штоколов приводит текст письма своей матери к нему, где она пишет: “Твой дедушка, Боря, Иван Григорьевич Юрасов, чистокровный татарин, родился в городе Елабуге на Каме, в молодости пел на клиросе в соборе, числясь регентом. У него был небольшой тенор, но очень красивого и мягкого тембра. Год или два он проучился в Московской консерватории, до 1917 года, пока не началась революция. А когда они с твоей бабушкой поженились, то переехали в город Воткинск, где родились и мы. Наша семья состояла из шести человек...”.
Мать певца тоже была одаренной женщиной, училась в гимназии, талантливо рисовала, занималась живописью, брала уроки игры на фортепиано и хорошо пела. В своей книге Штоколов пишет: “Папа Тимофей Ильич и мама Елизавета Ивановна пели в самодеятельности. В компании папа часто исполнял под гитару: “Мой костер в тумане светит”… «Далее идет перечисление многих музыкальных произведений. “Мама тоже пела под гитару и сама себе аккомпанировала. Она исполняла “Накинув плащ, с гитарой под полою”, “Меж высоких хлебов”, “Пой, ласточка, пой!”, “Вот вспыхнуло утро”. Моя мама, кроме того, прекрасно рисовала. Мои способности к художествам мне достались от нее. Я в ранней юности поступил в художественное училище. Так что не стань я певцом, то, возможно, стал бы художником, но мне по наследству от дедушки достался голос, только не тенор, а бас. Теперь-то я хорошо знаю, что голос, как правило, переходит не к сыну или к дочери, а через поколение, он достается обычно нашим внукам. И еще я думаю, что от дедушки мне перешло волевое желание во что бы то ни стало раскрыть тайну пения, так называемого чистого бельканто».
Но учиться на художника Боре было не суждено, семья лишилась своего кормильца-отца. Потому-то из-за постоянного голода и практически нищенского существования пришлось подростку-Штоколову оставить учебу в училище. Ему было всего 14 лет, когда он стал юнгой Северного флота, освоив профессию торпедного электрика. Служил на знаменитых Соловках, восторгаясь морской стихией и величием Соловецкого монастыря и, конечно, самим эсминцем “Строгий”, ставшим ему в годы службы родным домом. Потом был он переведен на один из лучших боевых кораблей – крейсер “Киров”. А учиться пению ему настойчиво советовал его друг по службе на флоте Володя Юркин, прослушав в штоколовском исполнении под гитару некоторые песни и романсы, в частности, “Маменька родная, сердце разбитое”. Штоколов пишет: “Меня словно током пронзило, где-то в подсознании эта мысль давно жила во мне. Я понял тогда, что пение – мое призвание”. Но задолго до профессиональной сцены у него была учеба в Свердловской спецшколе ВВС № 11, где молоденький курсант Боря Штоколов стал заниматься в вокальном кружке.

Проникновенно и задушевно пел он русские народные песни и романсы, особенно нравилось ему исполнять произведения военных лет, часто вспоминая своего отца, ушедшего на войну добровольцем и погибшего на Ленинградском фронте.
“Осенью 1947 года руководитель этого кружка поставил меня с голубоглазой, с большими косами девушкой Надей…” – вспоминает певец в своей книге. Впоследствии она станет его женой и у них родятся двое сыновей Александр и Тимофей. Забегая вперед, скажу: Борис Тимофеевич перенесет страшное горе – у него прямо на руках умрет его жена Надежда Петровна. Однажды он рассказывал мне: “Днем Надя поливала цветы в той большой комнате, где я репетирую. Наденька вдруг тихо вскрикнула: “Боренька!..” – и стала падать. Я успел подхватить ее и на руках донес до дивана. Стою, плачу и не знаю, что делать. Зову ее: Надя! Надя! А она уже не реагирует, потеряла сознание. Потом вспомнил: у нас же есть телефон. Вызвал “скорую помощь”, но Надю, милую мою Наденьку спасти не удалось… Долгое время я не мог поверить, что ее нет со мной”. Ее отпевали и хоронили в Сестрорецке, под Санкт-Петербургом, где сухая и песчаная земля. Мир ее праху!»
Говорят, что одна беда не приходит, – жди вторую. Так, к несчастью, и случилось: прошло не так много времени, как заболел неизлечимой болезнью старший сын Бориса Тимофеевича – Саша, крепкий, розовощекий, еще совсем недавно пышащий здоровьем, имевший мягкий и добрый характер. В течение многих лет он часто на своей машине возил нас на концерты. Овдовела его жена Людмила, осиротели дети: мальчик Костя и очень подвижная ласковая девочка, которую пианист Сережа Яковлев в шутку называл “колючкой”. Борис Тимофеевич улыбался, ему нравилось это домашнее прозвище. Нетрудно представить, какую надо иметь волю, чтобы пережить одно за другим эти два несчастья. Борис Тимофеевич преодолевал черную полосу в своей судьбе, продолжая петь сквозь слезы, он не потерял при этом своей великолепной вокальной формы, радуя певческим искусством самую требовательную и преданную публику.
Помнится, сразу же после похорон жены он должен был петь под орган в Санкт-Петербургской капелле. Все думали, что он отменит концерт. Но певец вышел на сцену и объявил публике, что посвящает свое выступление памяти жены. Зал затих, воцарилась мертвая, гробовая тишина. Торжественно поплыла под сводами капеллы величественная органная музыка в исполнении профессора Нины Оксентян, и Борис Тимофеевич, собрав всю свою волю, вдохновенно и божественно запел. Я сидел с пианистом в самом конце зала. Сережа и я были охвачены мистическим ужасом от могучей музыки и скорбного, возвышенного пения Штоколова. Мы шепотом говорили друг другу, что присутствуем будто бы не здесь, на земле, в зале капеллы, а совсем в другом месте – в светящемся и мерцающем поднебесном мире…
Но вернемся снова назад, в раннюю молодость певца. В конце мая 1946 года Штоколова отпускают с флота домой, на побывку. Он едет в Свердловск, где живет его семья, состоящая из пяти человек. Певец вспоминал: “Мама заплакала, когда узнала, что я решил не возвращаться на флот и что я хочу учиться вокальному пению. Бывает же такое: я как-то утром рано вышел из дома и пошел по городу искать работу. Не помню, как оказался на улице Малышева, где совершенно случайно увидел объявление о приеме в спецшколу ВВС № 11. Пройдя медкомиссию, я был зачислен курсантом в третью роту. Помню, как на госэкзаменах учительница русского языка и литературы, очень любившая мое пение, вызвала меня к доске и говорит: “Боря, прочитай стихотворение Лермонтова “Выхожу один я на дорогу…”. Я прочитал… “Ну а теперь спой, пожалуйста, один куплет”. Я спел. Весь класс заржал, а она говорит: “Молодец! Садись, “три”.
На выпускной вечер в школу ВВС приехал командующий Уральским военным округом маршал Г. К. Жуков. Он поздравил курсантов с успешным окончанием спецшколы, пожелал им хорошей воинской службы. После торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности. Штоколов спел “Грустные ивы” М. Блантера и “Дороги” А. Новикова. Маршал сердечно поблагодарил за пение и сказал: “Таких, как ты, в авиации много, а тебе надо петь…”. Потом будущего певца направили в Серпуховское училище ВВС. Туда-то и пришел приказ Жукова, в котором говорилось о направлении на учебу в консерваторию курсанта Штоколова. И он поехал в Свердловск, где был принят без экзаменов в этот музыкальный вуз. Стал заниматься баритональным пением у педагога А. В. Новикова. Но заведующий кафедрой В. Г. Ухов первый почувствовал, что у студента природный бас-контанто, и перевел на втором курсе молодого певца в басы.
Вскоре Борис был приглашен на пробу в Свердловский театр оперы и балета. Он спел арию Сусанина и был зачислен в труппу стажером. Это было в 1951 году. С этого времени стал исчисляться его трудовой стаж на оперной сцене. В этом театре Штоколов пел партию Лорана в “Ромео и Джульетте”, кардинала в “Орлеанской деве”, Гремина в “Евгении Онегине”, Кичигу в “Чародейке”, Златогора в “Пиковой даме”, где выступал вместе со знаменитым Н. К. Печковским, народным артистом СССР, отсидевшем при Сталине 10 лет вместе с Лидией Руслановой. Потом были спеты партии Кошевого в “Богдане Хмельницком”, стольника в “Гальке” и, наконец, партия Мельника в “Русалке”. В выпускном спектакле в консерватории была партия Черевика, а Юрий Гуляев (друг и сокурсник) пел в нем баритоном партию парубка. Спектакль прошел на “отлично”.
Однажды совершенно случайно Борис Тимофеевич купил в Москве книгу “Как необходимо петь”, где были исследованы многие вокальные школы. Из этой книжки Штоколов подчерпнул немало дополнительных сведений по вокалу. Он пишет: “У меня было в жизни три отца: Тимофей Ильич, породивший меня, а затем – “крестный отец” маршал Жуков и Энрико Карузо. Я стал усердно заниматься по системе знаменитого итальянского тенора. А она состоит в том, что надо брать высокие ноты только при широко открытой (расширенной) глотке. Для этого существуют специальные методики и упражнения по открытию гортани”. Однажды Борис Тимофеевич пел вместе с П. Г. Лисицианом, приехавшем на гастроли в Свердловск. Замечательный баритон показал Штоколову свой метод пения с опорой на ремень и попаданием в “маску”. В этот момент звук, как на лебединых крыльях, вырывается наверх. После совместного выступления Штоколов пел только с широким ремнем под фраком, который и был главной опорой для звука во время пения. Позднее он говорил: “ Я ученик Карузо, у меня школа вокала итальянская, но душа русская…”. В 1958 году он спел партии Дона Базилио, Рамфиса в “Аиде”, а 30 января 1959 года пел Бориса Годунова. Эту партию он готовил два года. Потрясающий успех превзошел все ожидания.
А далее было прослушивание уже в Кировском театре у дирижера Э. Грикурова. Молодой исполнитель спел арии Сусанина, князя Галицкого, Гремина, где взял самую низкую ноту, – как у певцов принято говорить, “шубой по полу”. После этого прослушивания, гуляя с женой по набережной Невы, неожиданно простудился. У него даже воспалилась трахея. Несмотря на недомогание, Штоколов решил петь. Звучание его голоса в спектакле “Иван Сусанин” было “матовым”. А вот аплодисменты были бурными – они в какой-то мере повлияли на его судьбу: ему предложили спеть арию Мефистофеля. Перед премьерой певец решил вылечиться самостоятельно, как говорится, народным методом – пошел в парилку. Там встретил он давно знакомого певца Н. К. Печковского, а тот почти приказал своему концертмейстеру: “А ну, Абраша, хорошенько попарь его веником!”. Русская баня очень пошла на пользу певцу. В театре, прямо перед пробой, Н. К. Печковский, увидев дирижера Э. Грикурова, с восхищением сказал ему: “Берите скорее Бориса, иначе его заберет Малый оперный. Я знаю его, у него великолепный голос”.
Спустя годы Штоколов писал: “Я вышел на сцену, надев шаляпинский костюм: шляпу, туфли, штаны, кольцо. В большом красном плаще я чувствовал себя неуклюже, путался в нем. Однако, начав петь, ощутил, что голос возвращается на сцену, эхом идя в зал. И мне стало комфортно, спокойно и хорошо”. После спектакля “Фауст” Ш. Гуно Борис Тимофеевич был принят в Кировский театр, где исполнял все заглавные партии обширнейшего репертуара на протяжении более чем трех десятилетий.
В своей книге Штоколов рассказывает: “Мне нравятся многие певцы, но более всего я преклоняюсь перед Энрико Карузо – не только великолепным, величайшим вокалистом, но и великим тружеником в расширении своей гортани, в управлении звуком. Прочитав в 1953 году книгу “Как необходимо петь”, я понял: чтобы стать блистательным вокалистом, надо как можно шире открывать гортань. Так я нашел единственно верный путь к постановке голоса. И невольно стал учеником Карузо, оставаясь им до сегодняшнего дня. Хорошо помню, как воспрянул духом, появилась уверенность в себе, что я на правильном пути. Пение – напряженный, каждодневный труд. Я почувствовал, что наконец-то ко мне пришла безмерная вокальная радость – в голосе моем появилась трель. Я стал ее делать в итальянской народной песне “О, мое солнце!”, филировать звук, делать крещендо в песне “Эй, ухнем!” на концертах. Трель и филировка звука в Италии считаются высшим пилотажем в искусстве владения звуком, голосом”.
На протяжении всех этих необыкновенных лет нашей дружбы я, к сожалению, не регулярно, но все же нет-нет да и записывал в тетрадь свои ощущения о выступлениях и гастрольных поездках с певцом. В них запечатлены размышления Штоколова о музыке, игре на театральной сцене, его творческих планах и бытовых повседневных заботах. Эти краткие заметки являют собой как бы остановленные мгновения уже ушедшей, счастливой и удивительной сценической жизни, в которой Борис Тимофеевич умел не только прекрасно петь, но и самозабвенно наслаждаться ею. Он тонко чувствовал природу, чутко вслушивался в ее звуки. Особый вкус проявлял к питанию, обожал хорошо покушать, потому что при пении идет большой расход калорий, выпивку тоже не обходил вниманием, но, учитывая свое бережное отношение к голосу и в целом к здоровью, почти всегда воздерживался от лишней рюмки. Вся его жизнь прошла на театральной сцене, в гастрольных поездках, в большом и шумном окружении людей, и он после спектакля или сольного выступления всегда стремился к общению с коллегами и своими зрителями. Ценил их мнения о спектакле или концерте. Умел и любил рассказывать необычные истории из своей жизни или своих друзей, иногда талантливо пародировал известных артистов, порой приправляя свои байки и ненормативной лексикой – “солеными” словечками.
Помнится, как во Всеволожске (пригород Петербурга) после концерта Борис Тимофеевич в тесной компании организаторов и гостей, как это часто бывало, рассказывал о том, как он учился петь, о своих планах: “Я – фанатик пения. Если местные руководители помогут мне здесь, при музыкальной школе, открыть класс вокала, то я покажу мальчикам и девочкам, как надо расширять гортань с помощью зевка. Петь будут только на противоестественном дыхании, с кожаным поясом. А девочкам предложим жесткие корсеты под нижнее ребро. Настоящие певцы поют именно на противоестественном дыхании. Естественное – не годится.”.
В записи от 10 июня 1999 года сообщается, что в этот день, в четверг, пригласил нас в себе в проектный институт главный конструктор Алексей Федорович Уткин, мой земляк, под чьим руководством в свое время была создана практически неуязвимая ракета, прозванная “Сатаной”. Очень хотелось конструкторскому коллективу и многим ученым послушать Штоколова. Через несколько дней мы приехали и выступили там. Сохранилась видеозапись. Я был ведущим, прочитал стихотворение, посвященное Штоколову. А Борис Тимофеевич спел: “Я вас любил”, “В лунном сиянье”, “Утро туманное”, “Ой, мороз, мороз!”, “Малиновый звон”, “Гори, гори, моя звезда”.
Привожу текст своего стихотворения.

                * * *
                            Борису Штоколову

Примолкла публика… И вновь заликовала!
В который раз поёт артист на “бис”.
И потрясает зрительную залу
Великим басом Штоколов Борис.
Влекомый страстью песенного зова,
Выпархивает звук из горла золотой.
И полнится есенинское слово
Сверкающей вокальной чистотой.
С неистовой духоподъемной силой
Поёт певец… Лицо просветлено.
Не так ли просветляется Россия,
Где столько лет и смрадно и темно?
Где столько лет коварством и обманом
Страшит нас жалкий рыночный урод
И ядовитым дьявольским дурманом
Зомбируют доверчивый народ.
Как ласково к смертельному порогу
Ведут его продажных душ ловцы!
Нет, нет, не мафия укажет нам дорогу.
А только Бог! И русские певцы.
Да, путь России, верю, вдохновенен,
Хоть он сейчас над бездною завис.
Ее от бед стихом спасет Есенин,
Поддержит песней Штоколов Борис.
Ведомая сквозь муки Провиденьем,
Сотрет слезу с прекрасного лица.
И одарит, Святая, озареньем
Великого и малого певца.

1995, С. - Петербург
Штоколов, прослушав, сказал: “Хорошие, ёмкие стихи. Я их поставлю во второе издание моей книги “Гори, гори моя звезда…”.
Потом был небольшой банкет, на котором Штоколов рассказывал о своих заграничных гастролях. В одном из зарубежных театров за день перед спектаклем Борис Тимофеевич внимательно осмотрел театр и понял, что в нем –специфическая акустика, при которой надо петь по-особому, главное – орать не надо, петь следует чуть тише обычного, но петь волнительно и лирично. Помню, он рассказывал: “В нашей труппе были два прекрасных певца Анджапаридзе и Огнивцев”… Штоколов сделал при этом потрясающую гримасу, изображая Огнивцева. Перед самым спектаклем Борис Тимофеевич поделился своим наблюдением – относительно акустики со своими коллегами. Огнивцев отреагировал так: “Да я, Боря, как рвану во всю свою мощь – и всех зрителей бросит в озноб! Я их потрясу!”. Штоколов продолжал: “Но потрясения на этот раз не случилось. Газеты дали предельно сухие информации, а положительных отзывов и глубоких рецензий не было совсем”.
Вообще Борис Тимофеевич, как личность легендарная, вел себя зачастую настолько вольнолюбиво, что позволял себе то, чего не смог бы себе позволить другой артист. В его душе, как мне представляется, до конца дней жила дерзкая мальчишеская задиристость, веселая озорнинка, бравада и удальство. Так, на одном из выступлений, проходившем в Петербурге, в Большом концертном зале “Октябрьский”, посвященном 300-летию русского флота, Штоколов перед тем, как петь, довольно образно поведал зрителям о том, как он, будучи юнгой, служил на Северном флоте. Затем приветливо улыбнулся, а улыбка у него была поистине лучезарной, процитировал известную матросскую шутку, произнеся перед огромной аудиторией буквально следующее: “Друзья мои! Поздравляю вас с этим прекрасным праздником! Я ведь тоже был когда-то моряком, и у меня тоже была вся задница в ракушках!” И сразу же запел, заглушая мощным басом раскатистый хохот зала. Как вдохновенно и божественно пел он в тот удивительный вечер! Зрители азартно и долго аплодировали, кричали: “Браво!”. И всё бисировали и бисировали… Я стоял за боковой кулисой среди артистов, мы тоже кричали, яростно хлопали и от всей души поддерживали певца…

А теперь обратимся непосредственно к моим кратким, документальным записям.

31 марта 1995, С.-Петербург
Творческий вечер, посвященный 100-летнему юбилею С. Есенина. Петербургские поэты выступали в Царском Селе. На этом вечере я прочел поэму “Есенин и Блок”. Заканчивал концерт Борис Штоколов. Он спел несколько вокальных произведений, в том числе и романс собственного сочинения на стихи Есенина “Пой же, пой! На проклятой гитаре…”. После концерта Борис Тимофеевич сказал мне: “Ваша поэма – поэтична. В ней разлит лиризм, она проникнута одухотворением…”. Так мы познакомились. Местный фотограф снимал нас, но обещанные снимки, естественно, не прислал. Ладно, это не главное. Иное дорого мне, а именно: на этом вечере, посвященном моему земляку Сергею Есенину, судьба предоставила мне счастливый миг знакомства с Борисом Тимофеевичем, нашим великим русским певцом. Выходит, что как бы Есенин познакомил меня со Штоколовым. В любом случае: не будь этого вечера – знакомство бы не состоялось.

7 декабря 1997, С.-Петербург

В новой квартире на Васильевском острове, из окон которой открывается прекрасный вид на Гавань, Борис Тимофеевич рассказывал нам – мне и своему аккомпаниатору Сергею Яковлеву: “Когда мы начинали жить с Надей, то у нас ничего не было. Даже стола. Я пошел на свалку, нашел там рейки, заляпанные цементом, очистил их, обстругал и сам сколотил круглый стол. Надя накрыла его плюшем малинового цвета. И стало уютно в нашем бедном быте. Вот так мы начинали жить… Я благодарен Наде за то, что она всю жизнь свято верила в меня, как в певца. Поддерживала духовно”.

11 декабря 1997, С.-Петербург

Сегодня Борис Тимофеевич делился своими планами: “Я сейчас готовлю книгу, она называется “Тайна бельканто”. В ней будет кассета. Эта книга – букварь по вокалу. Для всех, кто хочет петь. Для фанатиков. Я буду рекомендовать своим ученикам делать из своей глотки то, что сделал я из своей… А Федор Шаляпин этим не занимался – такая уникальная открытая глотка досталась ему от природы. Я хочу создать вокальный класс, где буду обучать молодых певцов открытию и расширению гортани. Они будут петь на противоестественном дыхании, с применением широкого и жесткого пояса, на который будет опираться дыхание и звук, издаваемый певцом. Запоют, как соловьи. Кстати, эти птицы поют именно открытой глоткой, исключительно виртуозно филируя каждое коленце”.
9 марта 1998, С.-Петербург
Вечером около 18 часов Борис Тимофеевич записывался на фирме “Мелодия”, которая находится в здании лютеранской церкви великомученицы Екатерины, расположенной на Васильевском острове (1-я линия). Зал имеет хорошую акустику, но микрофоны фирмы – старые, им уже по 25 лет. Поэтому при прослушивании записей певец их забраковал. Оставил только две, что были записаны с третьим микрофоном АКТ, который Штоколов принес из дома: “Ямщик, не гони лошадей” и “Хризантемы”. Записи спонсирует “Газпром” (Рэм Вяхирев).
Когда шла запись, я видел, как Штоколов переживает, волнуется, уходит всем своим духом в глубины музыки. Порой он закрывал глаза или наоборот – как бы выкатывал их и распахивал. Они сверкали, как ночные кинжальные молнии, а иногда становились приветливыми, наполненными неизъяснимым мерцающим светом. Этот свет являлся из трепетной души певца, наполненной стихийной силой вдохновения. В этот необыкновенный миг он стоял перед микрофонами, как истинный рыцарь русского вокального искусства. Был он статен, высок, порывист и одновременно предельно сдержан в жестах и движениях рук. Помнится, что в этой студии во время затяжной паузы я сказал Штоколову: “Вы поете сегодня прекрасно, с особым воодушевлением, превзошли самого Шаляпина”. На что Борис Тимофеевич с долей грусти ответил: “Не забывай, Гена, Шаляпин – наш гений. Он – недосягаем”. И стал прогуливаться по студии, отдыхая от только что спетой песни “Дивлюсь я на небо”. Об этой песне он говорил: “Вещь страшно тяжелая, я боялся ее петь. А теперь исполняю с огромным наслаждением.

29 мая 1998, С.-Петербург

Ровно в 13 часов я у Бориса Тимофеевича. Дверь (железную) открыла жена Надежда Петровна. Певец еще спал. Потом вышел из боковой комнаты. Обнялись. Борис Тимофеевич басит: “Гена, укладывай кассеты и мои книги. Они лежат на рояле”. Вскоре подъехал Сергей Яковлев. Вышли из квартиры и пошли к машине, ждавшей нас напротив Домика Петра. Едем в “Ленконцерт”, а оттуда – в Тосно. День яркий, солнечный. Борис Тимофеевич наслаждается дарами весенней жизни. На нем длинная джинсовая рубашка навыпуск, светлые стального цвета брюки, легкие белые летние ботинки. Настроение хорошее, потому что наступает лето. Хлынули волны тепла… После концерта Борис Тимофеевич был в отличном настроении. Мы вышли на улицу. Он восторженно воскликнул: “Да! Как все прошло хорошо! Как тепло! Какое солнышко! Пожить бы побольше, попеть! Правда, ребята? Еще бы лет 20 пожить”. В этих словах сквозило какое-то тревожное подсознательное предчувствие. Оно осозналось мною в полной мере только теперь, после того, как певец так неожиданно ушел от нас.
Коротко коснусь выступления Штоколова в нашем городе. Спустя два-три дня после нашего знакомства 31 марта 1995 года в Царском Селе я предложил Борису Тимофеевичу дать концерт в нашем Доме культуры, порадовать своим пением моих земляков. Не так-то просто было уговорить Штоколова, характер-то не из легких, нрав горячий, строптивый. К тому же огромная занятость, ибо шли бесконечные репетиции, записи на компакт-диски, на радио и телевидении, сольные концерты. Нервы напряжены. Только после нескольких бесед с ним, в которых я подробно рассказывал о моем городе, его старинной истории и даже “нажал” на то, что в Касимове дважды побывал Петр I и наследник престола цесаревич Александр, будущий император Александр Второй, в сопровождении поэта В. А. Жуковского. Напомнил певцу и о том, что в этот год Россия отмечает 100-летний юбилей Сергея Есенина, а в конце разговора добавил: “Вы же написали задушевную, мелодичную музыку на стихи Есенина. Было бы замечательно, если бы Вы исполнили эти произведения непосредственно на родине поэта, в данном случае в моем городке. Такой голос, как Ваш, там никогда не звучал. И вряд ли зазвучит когда-либо в нашей касимовской горестной глубинке – маленьком сердце большой России”. Певец грустно улыбнулся, задумался и тихо сказал: “Гена, надо подумать, к тому же предстоит найти “окно” в моей программе, ведь эта поездка займет не менее пяти дней, дорога-то неблизкая…”. Дня через два он сам позвонил и сказал: “Заказывай билеты, едем. Лучше всего закажи на “Красную стрелу”, поезд отходит в полночь. Поедем трое: ты, я и аккомпаниатор Сережа Яковлев. Когда возьмешь билеты, сразу же сообщи мне…”.

21 апреля 1995, С.-Петербург

Около 18 часов позвонил Штоколову. Сообщил ему о том, что Касимов ждет его приезда во второй половине мая. Обговаривали все детали будущей поездки, наши дальнейшие планы и творческие контакты. Он много рассказывал мне о своей системе пения, о великих певцах: Карузо, Шаляпине, Паваротти, Гяурове, Михайлове, братьях Пироговых.

17 мая 1995, С.-Петербург

Звонил Штоколову утром, в 11 часов. Сказал: “Билеты на поезд я купил. Выезжаем 22 мая в Москву на “Красной стреле”, поезд 1, вагон 2 (купе). Отправление в 23 ч. 55 минут. Прибытие в Москву в половине девятого утра”. Штоколов: “Спасибо, Гена. Очень удобный поезд. Дай Бог, доедем!..”. И продолжал: “Я сегодня до 2-х ночи читал вашу книгу “Посветлело”. Многое понравилось. Чистые стихи, духовные, хороший язык, народный. А Надежда Петровна читала ваши детские книжки “Я рос на просторе”, “Деревянные чубарики”. Сказала: как хорошо, что русские поэты пишут для детей. О своем впечатлении она сама лучше расскажет. Книжки пришлись ей по душе…”.

И вот 25 мая 1995 года в Касимовском Доме культуры состоялось первое выступление Штоколова. Он пел русские песни: “Славное море – священный Байкал”, “Глухой неведомой тайгою”, “По диким степям Забайкалья”, “Ах ты степь широкая!”, “Есть на Волге утес”, “Вдоль по Питерской”, “Ямщик, не гони лошадей”, “Эй, ухнем!” и другие. А из романсов – те, что так любит публика: “На заре ты ее не буди”, “Вам не понять моей печали”, “Только раз бывает в жизни встреча”, “Дорогой длинною”, “Очи черные”, “Хризантемы”, “Москва златоглавая”, “Сомнение”, “Пой же, пой! На проклятой гитаре”, “Гори, гори, моя звезда”.
Через день в этом же здании он пел для жителей района. Причем, в конце этого выступления исполнил вместе со зрительным залом “Тонкую рябину”. Это было удивительное зрелище. Люди были очень благодарны певцу не только за прекрасный концерт, но и за сердечное отношение к зрителям. После своего первого выступления на сцене ДК вечером следующего дня Борис Тимофеевич выступил в Касимовской музыкальной школе, где основными зрителями были преподаватели музыки, городская интеллигенция. После концерта директор школы В. И. Ряховский устроил ужин, на котором педагоги смогли напрямую пообщаться с певцом, послушать его размышления о музыке. Кто-то предложил Валерию Шелоумову, педагогу по классу баяна, спеть. Он взял в руки баян и полилась задушевная русская песня “Меж крутых бережков”. Затем были исполнены и другие народные песни. Штоколов поблагодарил нашего певца и сказал, что баритон у него теплый, со своей интонацией, в общем есть над чем работать – голос абсолютно природный, и добавил: “Вы истинный самородок. Работайте над техникой. Можете учиться по моей книжке-самоучителю “Как надо петь”.

Нигде я так не волновался, ведя концерт и читая стихи, как здесь, на знакомых мне сценах Дома культуры и музыкальной школы. В эти дни стояла прекрасная солнечная погода, температура доходила до двадцати пяти градусов. Помню, на прогулке Штоколов сказал: “Гена, в твоем городке так же тепло, как в Италии. Ты же знаешь – я не так давно пел в Милане, где вместе с Надей посетили Белый мавзолей Карузо”. Мягкий и сухой климат средней полосы благотворно влиял на голосовые связки певца, поэтому исполнял он русские песни и популярные романсы с особым воодушевлением, в буквальном смысле потрясая своим искусством людские души.
Спел Штоколов на касимовской сцене и две сложнейшие партии из оперного репертуара: каватину Алеко из одноименной оперы С. Рахманинова “Алеко” и арию Ивана Сусанина из оперы М. Глинки “Жизнь за царя”. Ему вдохновенно аккомпанировал на рояле Сергей Яковлев, выступивший и со своей сольной программой, виртуозно исполнив сложнейшие произведения А. Скрябина, С. Рахманинова и Ф. Шопена. Мои земляки приняли выступления певца превосходно. Народ слушал замечательные классические произведения в исполнении не каких-то там корчащихся на сцене “шептунов”, а выдающегося оперного певца, обладателя уникального чистейшего бельканто, истинно золотого звука.
Сейчас я вспоминаю эти гастроли с обостренной ностальгией, ибо великого певца, к сожалению, уже нет с нами. До сих пор многие люди, те, кто был на концерте, вспоминают эти мгновения жизни, как одни из редких и счастливых.
После летних гастролей успешно прошли осенние выступления в Нижнем Новгороде и Муроме в здании Дворца культуры, названного в честь 1100-летия со дня основания этого города.
В те осенние дни по просьбе работников завода “Цветмет”, тех, кто весной не смог послушать выступление певца, я предложил Борису Тимофеевичу дать один концерт в Касимове. Директор завода А. Н. Драенков, как всегда, проявил отзывчивость – выделил машину “Волга”, на которой мы приехали в Касимов. 24 октября 1995 года состоялся вечерний концерт в Доме культуры.
Пел Борис Тимофеевич на рязанской земле и в следующий раз, правда, спустя четыре года, а именно – 1 декабря 1999 года. Чтобы организовать этот концерт, я специально поехал в Рязань, где вел переговоры с администрацией филармонии о выступлении Штоколова. Надо сказать, эти переговоры были нервными и безрезультатными. Бывшая директриса В. Н. Кириллова сказала: “Я не могу принять Штоколова”. Я спросил: “Странно, почему? Он же великий певец!”. Директриса: “Когда он пел у нас, во время концерта неожиданно погас свет, Штоколов прекратил петь. Его просили продолжать, но он заявил, что, пока не включат электричество, он не издаст ни одного звука, не возьмет ни одной ноты”. Я возразил: “Валентина Николаевна, ни в одном контракте-договоре не отмечено, что певец должен петь в темноте”. Дальнейший разговор был бесполезным, и я прекратил его. Меня задело за живое такое отношение к моему другу – и я сделал всё, чтобы его выступление состоялось. Мы приехали в Рязань, где был дан полнокровный аншлаговый концерт в Большом зале областной филармонии им. С. Есенина. Борису Тимофеевичу устроили настоящую овацию. Он много раз выходил на “бис”. После концерта нас принял у себя, в здании администрации, губернатор области.
С того дня, когда пел Штоколов в Касимове, прошло почти 10 лет. Я задумал летом 2005 года повторить, в обновленной программе, его выступление в нашем городе. Голос певца звучал по-прежнему свежо, а кантилена была пластичной и ровной на всех регистрах. Но случилось непоправимое… Утром шестого января, включив телевизор, я по каналу НТВ вдруг увидел в левом углу экрана лицо Бориса Тимофеевича в траурной рамке. Поначалу не хотелось верить в это неожиданное, страшное и непредсказуемое несчастье. Я почему-то подумал: должно быть, произошла какая-то катастрофа – Штоколов в последние годы панически боялся летать на самолете, ибо все чаще случались в небе аварии во время полетов, как наших, так и зарубежных лайнеров. Но все оказалось не так.
Некоторые СМИ вводили в заблуждение своих слушателей и читателей, сообщая, что “после тяжелой и продолжительной” болезни скончался выдающийся певец. Когда люди слушают или читают такой текст, то думают, что у человека онкологическое заболевание. У Штоколова его не было. Врачи констатировали: элементарное защемление грыжи. Первая операция прошла успешно. Собственно говоря, она была совсем несложной. Через несколько дней пришлось делать вторую операцию, ибо обнаружили у певца обострившийся перитонит. Во время повторной операции сердце Бориса Тимофеевича остановилось.
Ведущие средства массовой информации опубликовали обширные некрологи, а телеканал “Культура” посвятил светлой памяти великого певца свою ночную передачу. На телеэкране миллионы зрителей снова увидели бессмертный образ Штоколова и услышали его чарующий голос. Думаю, что все поклонники выдающегося певца вряд ли смогли в эти минуты сдержать горестные слезы. Плакали, не стесняясь слёз, многие артисты Мариинского театра. Смерть Бориса Тимофеевича стала для них шоком – ведь совсем недавно певец выступал с концертами. Выглядел подтянутым, ежедневно делал зарядку, совершал продолжительные пешие прогулки. Попутно отмечу: однажды пианист Сергей Яковлев пригласил нас на дачу в Токсово. Там, на природе, мы все трое гуляли целыми вечерами, любуясь живописной озерной окрестностью. Борис Тимофеевич любил эти мгновения жизни, рассказывал нам о своих заграничных турне, о том, как легко и вдохновенно пелось ему в Австралии, где мягкий и благотворный климат способствовал более сочному и насыщенному звучанию его голоса.

Когда приближалось его 70-летие – он говорил: “Ведь если вдуматься, очень короткая наша жизнь на этой земле. Семьдесят лет – это вообще ничто. Вот в ветхозаветные времена жили по 700 – 800 лет. Вот это, я понимаю, срок! Но пусть и короткая, но какая прекрасная наша жизнь, если жить в ладу с совестью и в гармонии с окружающей природой! Поэтому хотелось бы жить не в аду, как многие сейчас живут, а в красоте, справедливости и любви. Хотел бы пожелать всем, чтобы у нас вот так повернулась жизнь – к прекрасному и чтобы каждый жил как можно дольше”. Сейчас, после неожиданной кончины певца, эти слова воспринимаются мною как его завещание.
Собственный корреспондент “Труда” Людмила Безрукова в некрологе о Борисе Штоколове писала: “Сегодня Мариинский театр, Петербург и вся Россия прощаются со Штоколовым. Артиста такого масштаба, такого яркого национального колорита в Питере больше нет – нынешняя Мариинская труппа построена по “среднеевропейскому” образцу, где традиционному русскому басу (культура, которая, безусловно, восходит к православному церковному пению) просто не находится места. А жаль – мы в очередной раз демонстрируем, с какой легкостью растрачиваем собственные бесценные традиции”.
До конца жизни Штоколов сохранял блестящую вокальную форму, и у него было много всевозможных проектов и планов в наступавшем 2005 году. Незадолго до Нового года – 23 декабря Борис Тимофеевич выступал в Петербургской консерватории, а потом уехал по творческим делам со своей второй женой Ниной Сергеевной в Москву. Он, видимо, готовился к будущим совместным выступлениям с певцами мирового уровня. В последние годы Штоколов, как мне кажется, стал все обостреннее чувствовать уходящее время. Поэтому интенсивно работал над голосом, гастролировал, проникновенно пел свой особый репертуар, составленный для участников войны и блокадников. Борис Тимофеевич любил их рассказы о пережитом, сам делился своими воспоминаниями о горестных годах военного лихолетья.
Сейчас вспоминаются даже незначительные эпизоды, связанные с тем ушедшим временем. Не забудутся наши разговоры в просторной квартире певца на Петровской набережной, не только о большой, огромной, как океан, музыке в широком смысле этого слова, но и глубокие, полные сердечного сострадания размышления Штоколова о преданно и самозабвенно любимой им России. Вообще он был постоянно поглощен только двумя темами – музыкой и Россией, переживающей сейчас очередную жесточайшую ломку своего бытийного и государственного уклада. Неисчислимое количество раз певец печально повторял: “Если д а ж е м н е сейчас живется в н а п р я г, то каково теперь простому человеку?”.
На днях я перечитывал его книгу “Гори, гори, моя звезда…”, думая о том, что в жизни Штоколова было так много поистине восхитительного, а зачастую и мистического, начиная прежде всего с того, что родился он среди величественной сибирской природы, сам был ее частью, эдаким крупным и глыбистым самородком, одаренный редкой певческой мощью. Совершенно исключительной красоты голос был дарован ему. И он со всей серьезностью отнесся к своему великому дару и постоянным, фанатичным трудом добился высшего совершенства в вокальном пении, заняв достойное место среди певцов мирового экстракласса.
Все в жизни Штоколова складывалось так, чтобы его талант не погиб, а крепко укоренился на родной почве. Совершенно не могу представить себе певца, скажем, в роли эмигранта, а тем более – перебежчика (слово-то какое жестокосердное!) из родной страны в страну чужедальнюю, несмотря на то, что такие горестные трагедии здесь пережили его самые близкие люди: дедушка был расстрелян и заколот штыками белогвардейцев, а отец по доносу в НКВД своим же земляком и подчиненным, занявшим потом его должность, был лишен работы, исключен из партии. Семья, к тому времени состоящая из пяти человек, осталась без средств к существованию. Пришлось срываться из родных мест и уезжать за десятки сотен километров к своим милосердным родственникам, приютившим пострадавшую семью. Правда, со временем Тимофей Ильич был в партии восстановлен. Дух и вера в нем не были сломлены. Он и на войну-то, как пишет в своей книге певец, ушел добровольцем, хотя и не призывался – был освобожден от воинской службы, имел так называемую законную бронь.
Думаю, что Штоколова, должно быть еще в самом раннем, бессознательном детстве осенило провидение, а Бог тайно поцеловал его, потом ласково взял за руку и повел к заветной певческой цели по тернистым кругам прекрасной земной жизни, которую он покинул так, как будто сошел со сцены – тихо, никого не беспокоя. Но от этой “тихости” обостренная боль невосполнимой утраты еще горячей обжигает душу, потому как певец был полон живительных и неувядаемых творческих сил.
И все же наш народный певец не умолк –звук его бархатного баса, записанный на самой современной аппаратуре на лазерные компакт-диски, будет звучать на земле и, как всякое великое творение – радовать и удивлять тех, кто будет жить после нас.

Похоронили певца 11 января 2005 года в Петербурге на Волковом кладбище, где покоится прах многих выдающихся корифеев отечественного искусства, с некоторыми из них он вместе когда-то выступал и дружил не один десяток лет.
Я рад и счастлив оттого, что у меня в этой жизни были и есть отзывчивые и высокоодаренные творческие друзья, написавшие замечательные книги и картины, поставившие фильмы, сыгравшие сложнейшие роли на сцене, прекрасно поющие на театральных подмостках. И среди них – гений чистого бельканто – Борис Тимофеефич Штоколов.

Март 2005, г. Касимов