Любовь Скорик. Связывая нить Ариадны

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Дальние страны

Автор: Скорик Любовь Трофимовна

Просмотров: 4796

2011 год, Выпуск № 5

Не было спасения никому из попавших в лабиринт коварного царя Миноса. Паутина его ходов так хитроумно запутана, что невозможно найти в ней выход. Каждый, оказавшийся там, был обречён. Один лишь Тесей, пройдя весь головоломный путь, смог выбраться на волю. Его вела тонкая, но спасительная нить возлюбленной Ариадны. Идя вглубь, он осторожно разматывал врыченный ею клубок, а после шёл по этой нити назад, к выходу…

Мудрая мать-природа не могла не снабдить такой связующей нитью своих детей, когда те разбрелись по разным концам света. Однако неразумные отпрыски выпустили нить из рук, в житейской суете изорвали на части да в постоянной толчее ещё и в землю втоптали. Обосновались по разным закуткам, стали жить каждый на свой манер и скоро забыли, что все они – родня. И когда чуяли приближение соседа, срочно хватались за дубину или камень поувесистей…

Лавина лет пронеслась, канула в Лету, прежде чем человечество начало наконец потихоньку взрослеть, разума набираться. Мало-помалу стало приходить прозрение: а ведь все мы, живущие на этой, в общем-то небольшой планете, – одного корня, земляне, человеки. Хоть и щебечем по-разному, разрезом глаз да цветом кожи несхожи, и одеты всяк по-своему, а всё же – родня. И надо бы не шарахаться друг от друга, а как-то поближе быть. Надо бы! Да вот беда: каждый напрочь забился в свой угол. Отгородились все от других стенами несокрушимыми, рвами неодолимыми, все ходы-выходы позапутали почище, чем в лабиринте Миноса. А нить, нас связующая, давным-давно утеряна, изорвана в клочья, а концы-то попробуй-ка найди да свяжи! Не всякий осмелится выглянуть за свой порог без дубины, а уж с соседом словечком перемолвиться – тем паче. А тут ещё – заботливые голоса со всех сторон: «Зачем тебе туда? Не ходи! Не верь чужакам! Их улыбки – неспроста, обман. Заманят в лабиринт – вовек не выбраться!»

…Первый раз я перешагнула границу полвека назад. Ещё не рухнул «железный занавес». Однако в нём уже изредка приоткрывались узкие оконца, в одно из них удалось выскользнуть и мне. Мир за занавесом ошарашил. Он оказался совсем не таким, как представлялся до того. Нет, он вовсе не сказочный, гладенько-лакированный. Он удивительно многоцветный, противоречивый и завораживающе любопытный. Не терпелось наконец-то самой всё разглядеть, понять, оценить. А это было очень и очень непросто. Многое из увиденного никак не состыковывалось с тем, в чём была с детства и, казалось, неколебимо убеждена.

Журналистский азарт, бесшабашный мой характер да неуёмное любопытство – всё это зачастую толкало меня в путешествия отнюдь не благостные, а заведомо непростые, сулящие немалые проблемы и даже испытания. Тогдашние турпоездки, не в пример нынешним, не были «бархатными», особенно – если значились как первые. Таковых у меня случилось несколько: в Чехословакию в зловещем 68-ом, сразу после «парада» наших танков; в разрушенный послевоенный Вьетнам; в Японию на одном из первых туристских кораблей туда, в новую, единую Германию (воссоединение ГДР и ФРГ свершилось на моих глазах).

Окружающий большой мир, как фотоснимок на белом листе бумаги, постепенно проявлялся, обретая чёткие контуры. Увлекал, удивлял, порою озадачивал и даже ставил в тупик. Он оказался таким неоднозначным и разноликим. У каждой страны – своё лицо, свой характер, своя биография. Их более тридцать – тех, что мне удалось увидеть вблизи. Есть среди них чопорно-невозмутимые и беспокойно-суматошные, элегантно-неброские и ослепительно-яркие, спокойно-негромкие и оглушающе-крикливые. Очень они разные. Только неинтересных нет. В каждой – своя изюминка, особинка, неповторимость. И всюду, даже в самой бедной из них, – свои богатства, собственные святыни и символы. Многие – всемирно известны и почитаемы.

Однако когда я слышу название какой-то страны, то прежде всего перед глазами встают не прославленная пирамида Хеопса, не Эйфелева башня, не Колизей или Тауэр. А вспоминаются ставший мне другом бельгийский гид, девчушки-школьницы – мои добровольные экскурсоводы по Токио, брюссельский рабочий, зазвавший к себе в гости и так доверчиво распахнувший душу. Вижу я толпу встречающих, их взметнувшиеся в приветствии руки, слёзы на глазах при прощании. Для меня они, эти люди, – и главное богатство своих стран, и важнейшее моё открытие в дальних зарубежных поездках. Я твёрдо уверена: каждая улыбка, каждое рукопожатие там – это заново связанная нить, соединяющая нас в этом мире…

Одна из самых первых и безусловно самая трудная – поездка в Чехословакию в октябре 1968 года. Ещё не скрылся за горизонт зловещий август. Ещё не вернулись оттуда наши солдаты. Ещё все говорят только о происшедшем в Праге. Говорят не в полный голос, оглядываясь по сторонам. Я – в группе с ребятами из танцевального ансамбля «Шахтёрский огонёк» – молодыми, задорными, отчаянными.

– Не боитесь ехать в Чехословакию?

– А чего бояться? Там же всю контру уже прижали, ладно ещё – наши солдатики вовремя на помощь подоспели. Теперь снова всё хорошо. Бедные чехи! Нелегко им пришлось в эти дни. Но мы им поднимем настроение. От всей души танцевать будем, постараемся для друзей.

Вот уж воистину: молодо – зелено!

Да, не на такую встречу рассчитывали наши юные танцоры – незадачливые политики. Странности начались ещё в поезде, как только пересекли границу. Место наших проводников в вагонах заняли чехи, похоже, все – глухонемые. Они выполняли всё, что обязаны по должности, однако, плотно сжав губы, на наши вопросы не отвечали. В ресторане официанты наотрез отказались продавать нам своё пиво: «Оно – не для русских!» Весьма своеобразно «приветствовала» нас и гид Цецилия: «Я не хочу, но вынуждена работать с вами. Постараюсь не допустить серьёзных инцидентов, но к тому, что в вас будут бросать помидоры и яйца, будьте готовы». Везде мы видели лозунги по-русски: «Иваны, убирайтесь!» «Русский солдат, мама ждёт тебя дома!» И всюду – указатели: «До Москвы – 1 тыс. км». Бедные ребятки-несмышлёныши были просто ошарашены:

– Мы же хотели помочь вам!

– А кто вас об этом просил?

– Так вам же угрожала контрреволюция!

– Это вы в Москве разглядели или, может, у себя в Сибири?

– Но, честное слово, мы вас очень-очень любим…

Слов не хватало – они не умели ни понять всего по-настоящему, ни объяснить, с чем приехали. Зато выкладывали душу на сцене, в танцах – уж это они делали с блеском. Концерты были разные. Перед нашими солдатами, которые только-только отправили домой своих товарищей в цинковых гробах. Перед полупустым залом или несколькими служащими отеля, где мы жили. Перед нагрянувшей воинственной толпой. Настроенная как следует проучить врагов, ворвавшаяся в зал орава как-то сразу терялась перед мальчишками и девчонками, которые следом за «Сибирским переплясом» блистательно танцевали родную их «Чешскую польку». С каждым танцем воинственность зрителей слабела. В конце всегда были аплодисменты. Принесённый в зал гнев оказывался не по адресу. Врагов среди приехавших не обнаруживалось.

Густое поначалу облако неприязни мало-помалу рассеивалось. Те, кто побывал на концертах, встречая нас на улице, улыбались нам. А это уже – очень немало. Цецилия же наша при расставании даже всплакнула: «Какие вы хорошие! Если бы вы приехали в другое время, вас носили бы здесь на руках. Ну зачем ваши вожди так поступили с нами?! И вас вот не пожалели – послали сюда в такое время. Как же вам было трудно! Но это хорошо, что вы приехали. Мы теперь знаем: не все русские нам враги, есть и друзья».

***

Когда формировали первую группу туристов во Вьетнам, набирать в неё просто желающих не решились. Десятилетия войн (сначала с французскими колонизаторами, потом – с американскими агрессорами) не просто разорили страну – они безбожно искалечили землю. На маленький Северный Вьетнам было сброшено около трёх миллионов бомб – больше, чем на все страны вместе взятые во второй мировой войне. Вьетнамская земля была буквально нафарширована смертоносным металлом, и не только осколками. В ней осталось множество неразорвавшихся бомб и мин, которые и годы спустя творили своё чёрное дело. Нередко на них подрывались работающие в поле крестьяне, спешащие по делам велосипедисты, выбирающие сети рыбаки, играющие дети. Ещё не были восстановлены мосты, лежали в руинах многие городские кварталы и целые деревни. Не хватало продуктов, люди жили впроголодь.

Какой уж туда туризм?! Однако вьетнамцам не терпелось показать нам свою наконец-то свободную и мирную страну. Они всячески приглашали, зазывали, обещали, что всё будет хорошо. И решено было туризм во Вьетнам начать. Однако первую, пробную группу сформировали исключительно из профсоюзных работников. Их посылали почти как на боевое задание: ко всему будьте готовы, всякое может приключиться. Меня запугать трудно. Среди смельчаков-добровольцев оказалась и я – со своим всегдашним репортёрским магнитофоном и фотоаппаратом.

Вьетнам раскинулся под крылом самолёта неоглядным нарядным лоскутным покрывалом, сотканным из небесно-голубых, изумрудно-зелёных, солнечно-жёлтых и ярко-красных квадратов. Здешняя природа не знает сезонности. И потому затопленные перед посевом поля-озёра, отражающие небесную голубизну, соседствуют с плантациями ярко-зелёных рисовых ростков и ослепительно-жёлтыми делянами уже спелого риса. А рядом – только что вспаханные участки. Я, конечно, знала, что природный цвет здешней почвы – красный. Однако никак не могла отделаться от мысли, что вьетнамская земля окрашена пролитой кровью миллионов её погибших сынов. Нет во Вьетнаме ни одной семьи, не потерявшей в войне кого-то из своих близких.

Мы готовы были увидеть вокруг лица мрачные, хмурые, угрюмые. Какими же ещё могут быть люди, пережившие десятилетия войн и сегодня живущие в разрухе и нищете? Но мы попали буквально в море улыбок. Нам улыбались все и всюду: прохожие на улице, крестьяне, работающие на полях, старики, плетущие циновки из соломы у своих хижин, дети, толпами окружавшие нас везде. Всюду сопровождало нас слово «ленсо» (буквально – люди Ленина, т.е. советские). Сразу навстречу нам вспыхивали улыбки. Мы видели вокруг вскинутые в приветствии руки и готовность что-то сделать для нас, чем-то услужить.

Совсем родным нам стал наш гид Суан Зы – наш Саша. По виду – совсем ещё мальчишка: невысокий, щупленький, шустрый, улыбчивый. В свои 30 лет – отец двоих детей, с солидной биографией за спиной, причём – не только трудовой, но и боевой. В действующую армию, как ни просился, его не взяли: был он необходим в качестве переводчика при советских военных специалистах. Но много лет Суан Зы состоял в народном ополчении. По ночам дежурил с пулемётом на крышах зданий, выстрелами отгоняя вражеские самолёты. Кстати, так была спасена (быть может, именно им) и гостиница, в которой мы жили в Ханое. Саша отлично знает русский. Настолько, что понимал юмор и сам пытался шутить по-русски. Когда мы некстати лезли к нему со своими советами, он гордо отвечал: «Не учите рыбу плавать!»

Немало пережила я в этой маленькой разрушенной стране по-настоящему трогательных моментов, быть может самых волнующих из всего, что случились со мною за границей. Как самых близких родственников принимали нас работницы небольшой текстильной фабрики. Сколько настоящей любви выражали их глаза, как не хотели они расставаться с нами! А какой сердечной была встреча с крестьянами сельхозкооператива! Как тщательно выбирали они из горы собранных апельсинов самые крупные, самые вкусные, чтобы угостить нас! Мы даже немного поработали вместе с ними, укладывая солнечные фрукты в корзины. Однако уносить их к складу полными они нам не дали – насыпали лишь вполовину. А сами-то вьетнамки, такие маленькие, хрупкие, полупрозрачные, привычно подхватывали сразу по две полных корзины на ровные палки-коромысла и бежали (!) с ними, будто наперегонки.

 

А каким трогательным вышел вечер дружбы в финале нашего путешествия! Каждый, буквально каждый его участник хотел для нас что-то исполнить. Совсем не артисты, вьетнамцы для нас танцевали, играли на своих национальных инструментах, пели. Конечно, как и везде, звучали «Подмосковные вечера» и «Катюша». До слёз растрогал мальчонка, продекламировавший по-русски: «Москва, Москва! Люблю тебя, как сын».

Вьетнамские дети – это особая тема. Мы были их пленниками. Они окружали нас плотной толпой, всюду следовали за нами, сияли своими щедрыми белозубыми улыбками. Мы видели, как они худы, измождены, плохо одеты. Они ещё щурились от непривычного яркого света и порывались прятаться, услышав в небе гул самолёта. Мы знали, что несколько поколений выросли в джунглях, спрятанные там взрослыми от постоянных бомбардировок. В вырытых подземельях они и жили, и учились, и обязательно работали, помогая взрослым одолеть врага.

Лично меня вьетнамская ребятня просто умиляла и восхищала. Я всюду видела поразительную картину: семи-восьмилетняя «нянька» – с ещё неходячим малышом на руках. Но как она заботлива к нему, как серьёзна и внимательна! Никогда не бросит своего подопечного, чтобы самой поиграть. И наше угощение прежде всего даст ему. Родители спокойно уходят на целый день работать, доверяя малышню чуть подросшим своим чадам. И ещё одна трогательная особенность. Вьетнамские ребятишки поразительно дружны. Ходят, как правило, группами, крепко взявшись за руки или тесно обнявшись (увы, мы от такого давно уже отвыкли). Если заговоришь с одним из них и тот чуток поотстанет, другие тут же остановятся и смотрят насторожённо: не обижают ли их товарища, не нужна ли ему помощь.

И музеи во Вьетнаме особенные. В них не заскучаешь, не останешься невозмутимо-бесстрастным. Уж такая у этой страны история, которую отражают здешние музейные экспонаты. Перед некоторыми я стояла просто потрясённая. Гильотина – «подарок» французских колонизаторов. Вот так «несли цивилизацию высокоразвитые, культурные европейцы тёмным отсталым азиатам». Кстати, в качестве «просветителей» выступали не только европейцы. На смену им пришли заокеанские «миссионеры». Я остолбенела у стенда с любительскими фотографиями американских солдат. Они по очереди снимали друг друга с …отсечёнными головами двух вьетнамцев в руках. Держат свои «трофеи» за волосы, позируют, улыбаются. Кому предназначались эти снимки? Любимой? Или, быть может, матери? Хотели таким образом их порадовать, развлечь, заставить посмеяться?

Слава богу, хоть природа милостива к этому народу. Круглый год – тепло. Рядом – щедрое на рыбу море. А земля такая плодородная, что вьетнамская пословица гласит: «Воткни в землю вечером велосипедную спицу – та к утру прорастёт». Когда мы путешествовали, многие вьетнамцы ещё не имели жилья. Они находили приют на ночь просто под перевёрнутой лодкой или в хижине, наскоро сооружённой из веток и листьев пальмы. Кстати, очень-то в строительстве не старались: бесполезно. Пойдёт дождь (а он падает здесь с неба водопадом) – вмиг такой «дом» разрушит. Не беда! Строительного материала вокруг – сколько угодно, а работать этим людям – не привыкать.

Сами вьетнамцы едят в основном рис. Они выращивают его более сотни видов. Вари каждый раз другой, заправляй различными травками или водорослями – вот тебе и разнообразное меню. Однако наши гостеприимные хозяева решили, что нам этого будет категорически недостаточно. В общем-то правильно решили. Уж как они старались нас ублажить-полакомить! Каждый раз нам подавали что-нибудь новенькое: рыбу всяческую, крабов, креветок во всех видах (пирожки с ними, голубцы, фаршированные блинчики), овощи, дары моря – известные и неведомые нам. Мясо тоже подавали постоянно, только мы к нему относились с некоторым подозрением. На рынке видели, как в изобилии продают живых щенков – на суп и жаркое. Такие милые пушистые щеночки – в корзинах торговцев. Нет, на всякий случай от мяса мы отказывались.

Смельчакам предлагали вьетнамскую национальную кухню. Я отважилась – кое-что испробовала. Что ж, суп из змеи – вполне даже ничего. Особенно колоритны в нём кусочки белой мякоти в живописном орнаменте змеиной кожи. Жареная лягушка – просто объедение. Не зря их так любят французы. Лягушек на еду (особых, гигантских видов) выращивают на специальных фермах. Едят только их лапки и лишь задние, так сказать – «лягушачьи окорочка». Отведала я и разных водорослей. То есть могу сказать: с вьетнамской кухней знакома. Только вот собачатину есть я категорически отказалась – просто было жаль щеночков. И жучков жареных щёлкать не стала. Такой моей привередливости Суан Зы не одобрил: «Зря не берёшь – очень вкусно!»

Немало лет уж минуло с тех пор. Были после у меня путешествия в страны богатые, нарядные, с жизнью устойчивой, безмятежной. Однако та поездка в бедный, разрушенный послевоенный Вьетнам стоит в этом перечне особняком. Время не отдаляет её от меня. Не только в памяти хранится она, а в самом сердце.

 

***

 

Кстати, благодаря путешествию во Вьетнам мне довелось побывать в стране, где русские туристы отродясь не бывали и не бывают. Наш полёт до Ханоя проходил над Ираном, Индией, Бирмой и Лаосом. В каждой из этих стран (как правило – в столице) самолёт приземлялся на дозаправку и короткий отдых. Поэтому я могу сказать, что хоть ненадолго, но побывала в Тегеране, Бомбее, Рангуне и Вьентьяне. Правда, только в аэропорту и всего-то на часок-другой. Так сказать, «для галочки». С теми же посадками, но в обратном порядке, нам предстоял путь назад, домой.

Надо сказать, что перед путешествием во Вьетнам нас постарались обезопасить – подстраховать различными прививками. Бог его знает, как там, в этих далёких тропиках, поведут себя наши промороженные сибирские организмы. Ведь мы были первыми и на всякий случай для профилактики получили по полной программе. «Только от любви и не привили», – смеялись мы. А зря смеялись-то, как оказалось. Видно, в том климате любовный вирус прямо-таки свирепствует. По крайней мере, нас он поразил немедленно, поголовно и капитально. Как по приказу свыше буквально сразу практически вся группа поделилась на пары и пребывала в этом состоянии всё путешествие. Однако с каждым днём неотвратимо близился день его окончания, а следовательно, и расставания. Пожалуй, только там я видела вокруг (да и сама чувствовала) такое единодушное стремление отдалить день отъезда домой. Однако, неизбежный, он грянул.

В самолёте, отгородившись от всего мира аэрофлотовскими пледами (последний раз парами), мы плакали. Как хотелось отдалить час расставания! Хоть бы ещё на чуть-чуть, на денёк или на два. Как жаждала душа какого-нибудь чуда! И… вот оно! Всё же сработала наша общая энергетика, дружно направленная в одну цель. Чудо, о котором мы молили, сотворилось! Самолёт наш, одышливо, надрывно пофыркав, устало умолк. Потом покряхтел ещё, ещё – и окончательно заглох. Началось какое-то явно внеплановое движение: куда-то уходили и снова приходили наши лётчики, кого-то приводили с собой, что-то оживлённо обсуждали. Нам не говорили ничего. Однако по некоторым долетавшим до нас из кабины сверхвыразительным русским словечкам мы и без комментариев поняли: что-то у них там стряслось.

Наконец стюардесса объявила, что по техническим причинам наш полёт прерывается и нам придётся провести ночь в Рангуне. Мы поняли, что попали под покровительство неких волшебных сил и начинаются чудеса. Однако они оказались чудеснее самых смелых наших ожиданий. Автобус доставил нас к дворцу – к самому настоящему, сказочному. Как выяснилось на следующий день, это был лучший в Бирме отель. Надо честно признаться: в такой роскоши никогда больше пребывать не доводилось. В отведённом мне номере всё буквально сверкало. Как и положено по законам жанра, кровать оказалась под голубым шёлковым пологом. А там, где по идее должен быть умывальник, я обнаружила нечто маняще-искрящееся – то ли гигантскую мраморную ванну, то ли небольшой персональный бассейн.

Нам дали и выспаться вдоволь, и погулять по парку вокруг отеля, и даже понырять в огромном бассейне. Лишь потом нас пригласили в ресторан на поздний завтрак. Вот там наши лётчики и разъяснили неожиданно сложившуюся ситуацию. В мудрёном самолётном механизме вышла из строя некая деталь. И деталька – пустяковая, и цена ей –копеечная, а вот обойтись без неё – ну никак. Но здесь её добыть невозможно. Дело в том, что у нашего Аэрофлота с Бирмой договор – только на дозаправку самолётов, а на ремонт – нет. И потому теперь надо ждать, когда очередным самолётом из Москвы нужную деталь сюда доставят. Пилоты заказали её ещё вчера, как только выяснили характер поломки. Ждали свой заказ утренним самолётом, однако не дождались. Причина в том, что вчера была пятница – короткий рабочий день. Того, кто должен был выдать деталь, на месте уже не оказалось. Ну, а в субботу да воскресенье там и подавно никого не будет. Так что, по всей вероятности, нужную деталь теперь уж доставят лишь в понедельник. Вот тогда и полетим восвояси. Ну что ж, – чисто русский вариант!

Ещё нам сказали, чтобы мы не волновались. Все расходы по нашему проживанию и питанию берёт на себя Аэрофлот. Туго придётся лишь курильщикам: обеспечение сигаретами не предусмотрено. Оговорка насчёт того, что «туго придётся», была по тем временам абсолютно неизбежной. Не в пример сегодняшним правилам, тогдашние категорически запрещали вывозить с собой любую валюту. А те жалкие гроши, что нам поменяли, мы, конечно же, подчистую уже потратили во Вьетнаме. Так что здесь оказались без единого грошика.

Эти три дня в неведомой нам нечаянной стране, в чужом странном мире, среди диковинной природы и тёмноликих миниатюрных людей в экзотических одеждах – всё это вспоминается теперь как сбывшийся вдруг детский запредельный сон или ожившая страничка из волшебной сказки. Вот такой дворец, наверное, был у царя Салтана на острове Буян. В окружающем неоглядном парке узнаваемыми были только крылатые высокомерные пальмы. Всё остальное: фантастические деревья, невиданные цветы, летающие жуки размером с птицу, стайки птичек не крупнее наших бабочек – всё это явно было из какого-то другого, нереального мира.

В настоящей сказке обычно происходит пышный «пир на весь мир». Не обошлось без него и у нас. Всё было как и положено. Столы ломились от заморских чудных яств. Видимо-невидимо гостей. И, конечно, – принц с принцессой. Они шли по ковру живых цветов, которые бросали перед ними гости. А длинный шлейф фаты несли за принцессой то ли эльфы с дюймовочками, то ли просто ангелочки. Жениха с невестой усадили рядом и накрепко привязали друг к другу гирляндой из цветов. Пир продолжался и продолжался, а молодожёны так и сидели связанные, неотрывно глядя друг на друга.

Не ведая о грядущем нашествии нежданно-негаданно буквально с неба свалившихся путешественников-неудачников, давно решил здесь отпраздновать свадьбу своей дочери здешний министр финансов. Приглашения были разосланы заранее. Именно сюда съезжались гости со всей страны и даже из-за границы. Из-за нас, нежданных, ничего менять не стали. В гигантском, поистине царском зале места хватило всем. Мы скромненько сидели за своими столами от самого обеда и далеко за полночь, во все глаза таращась на происходящее, воспринимая всё как красочный театральный спектакль, устроенный специально для нас.

А посмотреть было на что! В зале собралась вся элита Бирмы – самые богатые и известные люди, «сливки общества». Жаль – мы, никак не знакомые с этой страной, не знали ни лиц, ни имён здешних знаменитостей, которые бесспорно находились тогда рядом с нами. Странно, но эти богачи не старались ослепить друг друга драгоценностями. Их соперничество угадывалось в другом. Мужчины в своих национальных одеждах – длинных запахивающихся юбках и балахонистых рубахах навыпуск – показались мне схожими и малоинтересными. А вот дамы! Покрой одежд – примерно тот же, что у мужчин. Зато – их расцветка! Всё дело – именно в цветовой гамме. Какое поистине художественное чувство цвета! Какое неповторимое разнообразие, умелое сочетание красок, богатство оттенков! Я попыталась сосчитать их количество на одной из дам. Абсолютно всё на ней: юбка, кофта, её вышивка, сумочка, лента в волосах, пояс, туфли, даже цветы в руках, которые она бросала под ноги новобрачным – всё было сиреневым. Однако всё – совершенно разных оттенков. Я их насчитала семнадцать. Но это – моим нетренированным, грубым глазом. Наверняка оттенков было больше.

Конечно, человек подготовленный мог бы на основе той свадьбы написать целый трактат о бирманских народных традициях, о богатстве и особенностях национальных песен и танцев, о сочетании древних обрядов и современных веяний. Однако я, не думавшая-не гадавшая попасть в эту страну и услышавшая-то о ней, лишь оказавшись здесь, по сути была круглым профаном да к тому же – глухим (переводчика-то у нас не имелось). Просто глазела, впитывая эту красоту, усыпляющие мяукающие звуки мелодий и постепенно впадая в какой-то транс, уже не в силах различить: где явь, где сон, где действительность, а где – сказка.

В этой сказке мы пребывали абсолютно свободными. Не было над нами ни предводителей-руководителей, ни поводырей-толмачей. Каждый – сам себе господин. Впрочем, нас это вполне устраивало. Кроме разве только одного. Мы видели, как чешское посольство всячески опекало своих застрявших в Бирме граждан. Их даже куревом снабжали, чем наши исстрадавшиеся курильщики, не выдержав, пользовались. Группе чешских туристов был предоставлен автобус, на котором те активно разъезжали по Рангуну и его окрестностям. За ужином чехи взахлёб рассказывали нам об увиденных чудесах. Мы слушали, кивали, но не завидовали. Нам и без того было головокружительно хорошо, а чудес вполне хватало окрестных.

Но после одной из очередных экскурсий обычно сдержанных чехов было просто не узнать. Они не могли унять своих восторгов: «Ах, Шведагон! Это – чудо из чудес! Такого больше в мире нет!» Они цокали языком, закатывали глаза и жалели нас, не видевших это диво дивное: «Пропустить никак не можно! Это трэба глядеть. Сделайте счастье своим глазам!» Их гид объяснил нам, что Шведагон – это большой храмовый комплекс, по сути – целый город. Только населён он не людьми, а тысячами изваяний Будды. Что место это всемирно известно и туристы отовсюду приезжают в Бирму, только чтобы увидеть Шведагон. На наш вопрос, как туда добраться, он указал на золотую иглу у горизонта, уходящую в небо: «Это – он. Если сильно хотеть, можно дойти. Только надо очень рано, пока не встало солнце. Здесь оно не любит дневных пешеходов, может испечь».

И мы пошли. Совсем ещё потемну, в четвёртом часу. Думали, что будем одинокими паломниками в такое неурочное время. И ошиблись. За пределами парка, что вокруг нашего отеля, жизнь уже кипела. Город проснулся. Несмотря на воскресный день, люди спешили по каким-то своим делам. Многие устремлялись туда же, куда и мы, – к сияющему золотому шпилю центральной пагоды Шведагона. Мы очень торопились. Однако какие-то картинки из утренней жизни бирманской столицы не ускользали от наших глаз. Уличные торговцы уже хлопотали у гор каких-то неведомых нам экзотических фруктов. У входа в дома мы часто видели женщин в лёгких накидках. Те обливали себя водой из стоящих рядом бочек. Среди прохожих было много бритоголовых монахов в оранжевых одеждах-«тогах». Большинство из них – совсем ещё юные, почти дети. Только потом, уже дома, из справочников, мы узнали, что через монашество в Бирме проходят все мальчики.

…Шведагон выплывал из-за горизонта, как флотилия разнокалиберных, всевозможных видов кораблей. В этом строю не было порядка: степенные лайнеры – вперемешку с юркими катерочками и утлыми лодчонками. Их было не счесть. Однако эта приближающаяся флотилия нисколько не устрашала. Была она так празднично нарядна и ослепительно ярка, что сразу вспомнилась наша новогодняя ёлка. Целый лес мачт-шпилей, сияющих золотом, были устремлены к небу.

Чья же это неуёмная, буйная фантазия задумала и создала этот сказочный остров? На его неоглядном пространстве в живописном беспорядке расположились большие и малые храмы и храмики из мрамора, камня, кирпича и дерева. Белизна стен, яркость росписи, сверкание тысяч зеркальных осколков на фронтонах, полыхание золота, покрывающего шпили, – всё это просто ошеломило нас. Благородство пропорций, искусные лепные украшения, мраморная отделка, резьба по камню, деревянное кружево – сразу очаровало и покорило. Всюду у входа в храмы-«пагоды» – многочисленные фигуры львов, слонов, злых и добрых чудищ. А внутри самих пагод – те, ради кого и воздвигнут Шведагон, – несчётное количество изваяний Будды. Он запечатлён в самых разных состояниях: восседающий, возлежащий, почивающий, размышляющий, медитирующий.

Судя по тому, сколько бирманцев находилось вокруг и как те себя вели, можно было угадать их любовь к своему божеству. Только любовь эта – своеобразна. Они не трепещут перед ним, не боятся его, а ведут себя как с самым близким и дорогим существом. Пришедшие заботливо омывали Будду водой, любовно украшали его гирляндами свежих цветов и снятыми с себя бусами, подвесками, цепочками. С удивлением наблюдали мы даже, как они пытались своего бога… кормить принесёнными фруктами.

Уже дома, опять же из справочников, узнали мы, насколько велико, так сказать, вещественное доказательство любви бирманцев к их Будде из Шведагона. Каждый из них старается сделать ему как можно больше дорогих подарков. Любой может купить здесь тонкий лист сусального золота (размером в зависимости от толщины кошелька) и наклеить его в любом месте устремлённого ввысь свода жилища Будды – так называемой «ступы». Сегодня количество дарованного золота здесь приближается к десятку тонн. В мире нет другого архитектурного сооружения, равного Шведагону по количеству украшающих его драгоценностей – даров прихожан. Например, его главный стометровый шпиль сплошь, в несколько слоёв покрыт золотом и инкрустирован тысячами драгоценных камней, среди которых – сотни огромных бриллиантов, рубинов, изумрудов. Любое дуновение ветра вызывает нежный таинственный перезвон. Это поют полторы тысячи золотых и серебряных колокольчиков.

Чернильная темнота начала редеть. Игра светотени оживляла лики Будды, делала их подвижными и выразительными. Нам пришла пора возвращаться. Мы в последний раз оглянулись на взметнувшуюся к облакам прекрасную главу Шведагона. На самом кончике его шпиля сиял первый солнечный луч. Над Рангуном занимался новый день. Но он уже был не наш: в аэропорту нас ждал готовый к полёту лайнер…

Вот такой, поистине сказочный подарок сделала однажды мне судьба. Однако сейчас, по прошествии многих лет, оценивая случившееся тогда, осознаю: а ведь в той нечаянной для меня стране я же не познакомилась ни с одним человеком, не навела ни единого контакта. Не связала, выходит, ни тонюсенькой ниточки. Зряшным, значит, было то путешествие, никчемушным. Хоть и – сказочным.

 

***

Какое из множества моих путешествий запомнилось, нет – осталось в сердце ярче других? Не в Африку, через четыре моря. Не в заманчиво-игривую Францию. И даже не в сотканную из легенд Грецию. Нет, ярче всего помнится мне дотоле вовсе неведомая, вроде ничем не примечательная Бельгия. Отправляясь в эту крошечную (в три раза меньше Кузбасса) страну, никак не подозревала, что именно она войдёт в память и сердце так прочно.

Только годы спустя, поездив по миру, поняла причину этого. Та поездка была особой. Принимающие нас бельгийские профсоюзы, в отличие от обычных туристских организаций, стремились показать нам прежде всего не музеи и достопримечательности (хотя это тоже было), а людей, их жизнь. Мы были в их домах, семьях и теперь не с чужих слов знаем, как живут бельгийцы, что их радует и огорчает, что они вспоминают, о чём мечтают. Мы смотрели эту страну не снаружи, как обычно, а изнутри. А это остаётся не только в записной книжке и памяти, а в душе, что значительно долговечнее. Когда я вспоминаю Бельгию, то вижу не размытую временем безликую толпу, а лица конкретных людей, которые стали моими добрыми знакомыми и даже друзьями. Вот там-то мне явно удалось связать несколько нитей, соединяющих человечество воедино.

Большой, седой, с неизменной трубкой во рту и лукавинкой в глазах – таков портрет нашего бельгийского гида Жозефа Лемана. Должно быть, обычно степенный, медлительный, на время нашего путешествия по Бельгии он изменил и свой характер, и ритм жизни. В свои 70 лет Жозеф был явно самым молодым из нас. С присущим ему юмором он сразу объявил нам свой замысел: «Отдыха не ждите. Придётся много работать – ездить, ходить, смотреть. Спать будете чуть-чуть. Отдохнёте и отоспитесь дома». Он хотел показать нам всё. Порою, обессилев, мы даже начинали роптать. Однако он невозмутимо напоминал нам свой лозунг и упрямо шёл первым, а мы тащились за ним. С другим, традиционным гидом мы, пожалуй, не посмотрели бы и десятой доли того, что показал нам Жозеф. И как же мы благодарны ему за эту его неуёмную энергию, нецеремонность с нами и неуступчивый напор!

 

Сколько мы с ним увидели, узнали, а главное – с какими людьми он нас свёл! Впрочем, достаточно было познакомиться лишь с ним одним, чтобы в сердце на всю жизнь вошло глубокое уважение к бельгийцам. Бельгия – страна, где в годы второй мировой было очень мощным движение Сопротивления. Жозеф стал одним из его организаторов и активных борцов с фашизмом. Закалку он прошёл в интернациональных бригадах Испании. Этот опыт пригодился, когда зловещая тень свастики накрыла его родную страну.

Среди многочисленных старинных и современных памятников, которые показал нам Жозеф, один для него исполнен особого смысла. Поверженный на землю человек, собрав последние силы, пытается распрямить спину и встать. Это – памятник жертвам фашизма у колючей проволоки лагеря смерти Бреендонк. Здесь погибли лучшие сыны Бельгии. Через ужасы этого страшного концлагеря прошёл и наш гид. Тут погибла его жена. Здесь услышал он и свой собственный смертный приговор. Спасли товарищи: накануне казни сумели на его место положить только что умершего, а Жозефа как покойника вывезти из лагеря.

Горькие, очень волнующие минуты пережили мы на братском военном кладбище Шампло. В годы войны здесь был большой лагерь военнопленных. Вместе с бельгийскими патриотами там томились их собратья по борьбе с фашизмом из других стран. Даже за колючей проволокой они продолжали бороться. Двое русских (их имена неизвестны) стали организаторами группового побега узников лагеря. Тогда спаслись многие. Но двое наших ребят навсегда остались в бельгийской земле. В центре братского кладбища – два больших строгих креста с надписью: «Нашим неизвестным русским друзьям». Рядом – цветы, венки, свечи.

Мы были первыми людьми из России возле этих могил. Узнав о нашем приезде, сюда прибыли оставшиеся в живых бывшие узники лагеря, участники движения Сопротивления, антифашисты. В их руках – склонённые знамёна, а в глазах – боль и слёзы. Как мы благодарны Жозефу за тот грустный и торжественный день!         

После войны он стал металлургом. Один из известных профсоюзных лидеров, стойкий борец за права рабочих. Не раз бывал в нашей стране, неплохо знает её и очень любит русских. Последнее время ведёт активную борьбу против участия Бельгии в НАТО. Вот такого гида послала нам щедрая судьба. Как оказалось, его хорошо знают в стране. В каждом городе, куда мы приезжали, у него находилась масса друзей и сподвижников. Они хотели помочь ему, предлагали свои услуги. Все просили Жозефа познакомить их с русскими, старались что-то сделать для нас и наперебой приглашали нас в гости. Побывав у нескольких бельгийцев, мы скоро поняли, что это такое – настоящий бельгийский дом и что категорически отличает его от нашего жилища.

Первое и главное: дом должен демонстрировать, что это – твоя личная собственность, а ты тут – полновластный хозяин. Если жилище занимает не весь дом, а лишь его часть (таких старинных длинных одноэтажных домов в городах немало), то лишь глянув, можно сразу определить, сколько здесь хозяев. Каждый окрашивает занимаемую им часть дома в свой цвет, отделывает по-своему, украшает по собственному вкусу. В прилегающем палисадничке цветы – непременно другие, нежели у соседа. У входа – какая-нибудь особенная деталь. Мы даже видели скульптурные портреты хозяев.

Поначалу, гуляя по улицам, мы чувствовали себя как-то неловко. Было ощущение, что нас заставляют заглядывать внутрь квартир. Окна – на уровне глаз, большие, со сплошными стёклами, без переплётов рам. Шторы или вовсе раздвинуты, или абсолютно прозрачные – чистый символ. А большие широкие подоконники буквально заставлены броскими, привлекающими внимание вещицами. И чего там только нет! Вазы и шкатулки, статуэтки и оригинальная посуда, подсвечники и нарядные куклы. Видели там и вовсе странное: прялки, домотканые коврики, старинные угольные утюги, чугунные ступки с пестиками.

Окна домов напоминают витрины лавок. А это и есть витрины. Только не продаваемых товаров, а – семейного благополучия. Каждому бельгийцу важно продемонстрировать своё финансовое процветание. Он никогда не станет жаловаться на свою жизнь. Напротив – будет всячески убеждать окружающих, что всё у него отлично. От того, насколько это ему удастся, зависит отношение к нему и соседей, и сослуживцев, и кредиторов (что особенно важно, ведь там вся жизнь – в кредит). Вот и стараются бельгийцы выставить напоказ всё самое ценное, что у них есть. Время нашего путешествия совпало с пиком моды на старину. Прабабушкины вещи сохранились не у каждого. Однако их за бешеные деньги можно было купить в сразу же возникших специальных лавках. А купив, бельгийцы спешили предъявить их всему миру: видите – мы живём в ногу со временем, значит в доме – достаток. Всё это объяснял нам Жозеф и очень удивлялся, что сие нам малопонятно. А ещё изумлялся: как это русские не боятся жаловаться на свою жизнь? Он это видел, бывая в России.

«Железный занавес», отделявший нашу страну от остального мира, только ещё рушился. Наша группа была одной из первых в Бельгии. Насколько велик интерес европейцев к русским, мы постоянно чувствовали на себе. Везде, куда приезжали, обязательно тут же находились добровольные гиды по этому городу, которые предлагали свои услуги, стремились что-то сделать для нас, как-то приветить.

По-настоящему близкой, почти родной стала для нас, к примеру, супружеская пара Борье. Глава семейства Арман – шофёр по профессии, профсоюзный активист – был нашим добровольным экскурсоводом по провинциям Намюр и Люксембург. Для этого он взял на работе отпуск без содержания и дни нашего пребывания там находился с нами неотлучно. Верной помощницей ему была жена – милая славная Марсель. Они очень старались, чтобы мы посмотрели как можно больше, увидели разное, узнали Бельгию не только с традиционной, парадной стороны. Пожалуй, главное, что сделали для того эти чудесные простые люди, – так это показали, как живут они сами.

Итак, Арман – шофёр. У них с женой – небольшой, но удобный, хорошо обставленный двухэтажный домик. Владения Марсель, её любовь – просторная, отлично оборудованная кухня. Там есть всё, что нужно хорошей хозяйке. Гордость хозяина – мастерская, в которой, наверное, тоже имеется всё необходимое для настоящего мужчины. Только я, признаюсь, ничего в его хозяйстве не поняла.

В доме есть детская. Для будущих детей. Пока же они себе такой роскоши не позволяют: и без того очень много долгов, надо сначала хоть чуток с ними рассчитаться. Арман сказал нам: «Укажите на любую вещь здесь – она обязательно куплена в кредит. Дом – с рассрочкой на 25 лет, машина – на 20, мебель – на 15, телевизор – на пятилетку. По сути нам придётся всю жизнь расплачиваться за своё счастье».

Вот так – «счастье в кредит». Нам, тогдашним, это было странно и страшно. Впрочем, странным казалось многое из увиденного. Прежде всего – прагматизм бельгийцев, их сверхпрактичность, умение постоянно, везде и всё считать, всюду искать путь к выгоде. Подружка Марсель – очаровательная двадцатилетняя студентка Мишелин – не раз озадачивала нас, когда делилась своими планами на будущее. У неё чётко рассчитана вся предстоящая жизнь. К примеру, она уже позаботилась о… своей пенсии: с первого курса отчисляет определённую сумму в пенсионный фонд. Вообще Мишелин знает абсолютно всё о том, что и как у неё будет. Замуж выйдет, когда окончит институт. Может уже сегодня сказать, какой дом, в рассрочку на сколько лет они с мужем купят, как его обставят, на какой машине будут ездить, сколько лет за неё будут рассчитываться. Она даже знает, что если муж умрёт, а они уже выплатят половину кредита, то вторую половину стоимости ей выплачивать не придётся. Конечно же, она не желает худого своему будущему мужу, нет. Но одно то, что эта милая девочка так хорошо знает выгоду от его смерти, – одно это заставило меня содрогнуться.

Все там в голос утверждали, что именно умение считать – это главная наука в жизни и ей следует обучать с малолетства. Поэтому ребёнку принято давать небольшую сумму, чтобы он привыкал обращаться с деньгами. Малыш может пустить их в оборот – например, дать другу в долг под проценты или даже одолжить матери, чётко оговорив, с каким наваром она их ему вернёт.

Арман познакомил нас со своей старой матерью и старшим братом, который с ней живёт. У брата странное сочетание профессий: журналист и парикмахер. На наше недоумение он разъяснил: «Парикмахерскую держу лишь, пока жива мать. Когда же она умрёт, буду заниматься только журналистикой» Сидящая рядом пожилая женщина кивает: «Да, да, как только я умру». После этого как-то не очень верилось в нежные родственные отношения матери и сына.

Кстати, совместное их проживание – это великая редкость там. Большинство же стариков заканчивают свой век в домах для престарелых. В одном из них мы побывали. Что ж, всё – как положено: порядок, чистота, жизнь по расписанию. Неунывающим «людям третьего возраста» (стариками здесь не называют никого) даже дискотеки устраивают – раз в неделю, по пятницам. Свидания с детьми – тоже строго по графику. Если только эти дети захотят сюда, на эти свидания приехать. Впрочем, их не очень-то и ждут – как-то к такому не приучены: родственные связи здесь, как и вообще на Западе, давно и основательно подорваны.

Детей после школы, как правило, от родителей отделяют, определяя на самостоятельную жизнь: у молодых – свои интересы, у старших – свои. Видятся изредка. Обязательны лишь взаимные визиты в дни рождения, на Рождество да ещё в какие-то редкие праздники. День и час встречи согласовывают заранее, чтобы не явиться некстати. Это – что касается отношений родителей с детьми. С внуками же связи практически вообще отсутствуют. Нет нашего понятия бабушки. Те, кто бывал в России, остаются в полном недоумении: зачем, во имя чего русские женщины – часто еще не старые, интересные, – выйдя на пенсию, вместо того, чтобы отдыхать, путешествовать, заниматься своей личной жизнью, посвящают себя внукам? Ведь они уже выполнили свою миссию – вырастили собственных детей. Зачем же добровольно брать на себя ещё обузу? Дети детей – уже не их забота. В одном из домов я видела, как встречается с бабушкой пришедший в гости внук. Он ни разу не назвал её бабушкой, она для него – просто «мадам».

Должно быть, в истории любой страны имеются свои болевые точки, прикасаться к которым болезненно и многие годы спустя. Для Бельгии это – некогда ограбленная ею, обескровленная за годы бельгийского господства далёкая колония Конго. В этой африканской стране от голода умирал каждый второй ребёнок, а бельгийские ювелиры снабжали вывезенными оттуда алмазами весь мир. В Конго не прекращались страшные эпидемии, а в Бельгии открывали санатории для собак. Конго – позор бельгийских колонизаторов, больная совесть интеллигенции страны.

Мы в гостях у друга Армана – доктора Дормаль. Он много лет провёл в Конго: участвовал в ликвидации эпидемий, врачевал, нередко спасая от смерти конголезцев. Однажды в его больнице умерла женщина, родив недоношенного семимесячного ребёнка. За спасение этой новой, чуть теплившейся жизни взялась мадам Дормаль, работавшая вместе с мужем. Она сутками дежурила у колыбели этого, казалось, обречённого малыша. И он выжил. Спасённый чернокожий Поль стал приёмным сыном семейства Дормаль. Мы видели его уже пятнадцатилетним. Когда подрастающий Поль стал жаловаться, что ему скучно одному, его приёмные родители, боясь в семье расовых распрей, усыновили Жана – ещё одного чернокожего малыша. У этих двух маленьких конголезцев есть буквально всё. Они – любимцы не только своих приёмных родителей, но и всех их друзей, близких, соседей. Двое счастливых детей – как это мало, по сравнению с нищетой, голодом и бесправием тысяч их сверстников, оставшихся в Конго!

Нам очень повезло в Бельгии не только на принимающих нас сердечных и открытых людей. Ещё мы очень вовремя туда приехали. Как раз в те дни там проходили традиционные народные фольклорные праздники. Один из них мы видели в маленьком городке Намюр. Вот уж где по-настоящему пахнуло на нас стариной! Вот когда была у нас возможность заглянуть в саму душу бельгийского народа! Такие праздники проходят ежегодно в определённые дни. Никто никого ни к чему не обязывает. Никто никого не принуждает к участию и даже не организует. Выходи на праздник всяк, кто хочет! И оказывается, что хотят буквально все. Достают из сундуков бережно хранимую старинную одежду, наряжаются в неё, собирают в доме различные изделия народных умельцев: знаменитые бельгийские кружева, деревянные туфли-«сабо», старинные музыкальные инструменты, украшения, игрушки.

Нарядные, обвешанные сувенирами из прошлого, торжественные и весёлые, вливаются они в нескончаемые колонны своих земляков. Здесь же, на медленно движущихся открытых платформах – мастера-ремесленники: гончары, краснодеревщики, жестянщики, стеклодувы. Все – в своей специальной, очень красочной одежде и – с плодами рук своих, искусно изготовленными, разнообразными изделиями. Выходят на праздник и те, кто продолжают сегодня профессии своих дедов, и те, кто лишь бережно хранят память об ушедших в прошлое специальностях: трубочисты в чёрных шляпах, шарманщики со своими инструментами, пожарные в медных касках, кучера на живописных колясках. Везут в бочках свой некогда драгоценный груз водовозы. Чинно шествуют в нарядах прошлых веков горожане. У каждой колонны – своя музыка, свои песни. Только неподдельная увлечённость историей, стариной, настоящая любовь к народному творчеству – общая. Один такой праздник дал нам больше десятка справочников, экскурсий, музеев.

Разумеется, и многочисленные музеи, и всяческие экскурсии – всё это тоже было у нас в изобилии. В этой маленькой стране в самом центре Европы есть на что поглядеть. Здесь встретились века, эпохи, стили. А многое есть только тут, оно неповторимо. Бельгийцы смогли приблизить к себе море, впустили его в свои города. Густая сеть рукотворных каналов по сути превратила Бельгию в ожерелье островов. «Северной Венецией» по праву называют город Брюгге. Мы любовались и восхищались им. Средневековые замки, отражаясь в воде, создают ощущение нереальности и сказки.

Поклонились мы памяти самого великого бельгийца – Рубенса, будучи в мемориальном доме, где он жил и творил свои бессмертные шедевры. Конечно, посетили музеи других знаменитых сынов этой страны: Ван Дейка, Верхарна, Де Костера. И, разумеется, потрясённые стояли мы у Атомиума – одного из чудес нового времени. Самое оригинальное архитектурное сооружение в мире. Молекула железа, увеличенная в миллионы раз, ставшая выставочным павильоном Бельгии на Всемирной промышленной выставке. Мы восхищались седыми зданиями разных эпох и стилей, отражёнными в бесчисленных каналах.

Да, мы восторгались всем этим. Однако всё это видит каждый приезжающий сюда – ведь это включено в любую обычную туристическую программу. Мы же благодарим судьбу за возможность нестандартного открытия этой маленькой страны с большой душой. Люди, принимавшие нас, помогли нам открыть и понять эту душу. Благодаря им мы увидели Бельгию живой, подлинной, без грима и парадной маски.

 

***

Когда меня спрашивают, какая из тридцати с лишним увиденных стран, на мой взгляд, самая интересная, я не задумываясь отвечаю: «Япония». Нигде больше не встретила я такого сочетания национальной самобытности, экзотики и высокой культуры. По отдельности-то того и другого в мире отыскать можно сколько угодно. К примеру, экзотики в любом уголке Африки – хоть отбавляй. Своей высокой культурой могут похвалиться многие европейские страны. А вот так, чтобы то и другое вместе, рядом, – такое мне довелось встретить только там, в Стране Восходящего Солнца.

…Тихий океан устроил нам довольно суровое испытание – шторм в восемь баллов. В день встречи с Японией все триста пассажиров нашего корабля (а это – туристы со всех концов ещё той нашей страны – под названием СССР) находились отнюдь не в лучшей форме. С трудом поднявшись со своих умятых за время шторма постелей, накинув халаты, мы кое-как выползали из кают на палубу в надежде наконец-то глотнуть свежего воздуха. И вдруг – то, чего никто из нас не ожидал. Берег запружен нарядными японцами. Над ними – лозунги по-русски (почти): «Добро пожалуста, руски друг!» «Япония + СССР = харашо!» «Мы вас любить!» В руках у каждого – цветы, разноцветные шарики, небольшие флажки – японские и наши, советские. На первом плане – оркестр. Сквозь лёгкий восточный акцент узнаём родную «Катюшу».

Вмиг выздоравливаем, спешно ныряем в свои каюты и, пока корабль пришвартовывается, успеваем преобразиться. На берег выходим «при полном параде»: мужчины – при галстуках, женщины – в лучших нарядах, с причёсками и подведёнными глазками. Готовы увидеть обещанные справочниками ничего не выражающие лица-маски японцев, а попадаем в окружение широко улыбающихся приветствующих нас людей. Все кланяются нам в пояс. Мы, слегка растерявшись, отвечаем тем же. Встречающие каждому из нас говорят что-то чирикающе-вопросительное и вроде ждут ответа. Мы вовсе теряемся и проходим, сомкнув губы.

Слава богу, быстро приходит помощь. Кто-то заботливо подсказывает: «С вами здороваются. Отвечать можно по-русски, вас поймут». Так вовремя явившаяся наша гид-переводчик Саэ-сан Ямагути все три недели нашего путешествия по Японии была нам настоящей палочкой-выручалочкой: толмачом, поводырём, советчиком и просто добрым другом. Маленькая, сухонькая, похожая на девочку-подростка, по-юношески вёрткая, подвижная, она оказалась человеком опытным и мудрым. Начала наше знакомство с извинения за ошибки на приветственных лозунгах: «Пожалуйста, не обижайтесь! Майдзуру – город маленький. Русские здесь ещё не бывали. Грамотного переводчика не нашлось. Я живу в Токио, сюда приехала только что, поправить не успела – извините! Но жители очень старались. Встретить вас пришёл сам мэр и красавицы города. Сейчас будет короткий митинг, а после экскурсии – торжественный вечер в вашу честь».

Саэ-сан мгновенно и подробно переводила нам всё, что звучало на митинге. Однако многое мы понимали по окружавшим нас улыбкам, добрым искрящимся глазам, приветственным аплодисментам, а ещё – по некоторым словам, которые звучали и по-японски, и по-русски. Главными из них были: «Япония, СССР, соседи, дружба, мир и почему-то – Находка». Оказывается, Майдзуру и Находка – города-побратимы. «Так вот чем объяснить столь пышный приём: ведь с нами на корабле – группа из Находки!» – догадываемся мы. И – ошибаемся: такой же приём ждал нас всюду. Везде был мэр со своим окружением, красавицы города, масса встречающих, море улыбок, оркестр, добрые слова приветствий. Везде, кроме столицы. Нас угораздило явиться туда утром 1 мая. И власти города, боясь массовых политических выступлений, запретили токийцам в тот день собираться группами и проводить любые массовые собрания или митинги. И всё же сквозь полицейские кордоны прорвалась на пристань группа смельчаков и приветствовала приход нашего корабля.

А тогда, в тот первый наш «японский» день, всё было так открыто, солнечно, радушно! Главные виновники торжества – туристы из Находки (вот молодцы!) – вынесли с корабля замечательный подарок своих земляков японским побратимам – саженцы русских берёзок. Все вместе их и высадили здесь же, в сквере, на берегу.

Потом был вечер японо-советской дружбы. Для него отвели самый большой зал города. Запомнились слова мэра города Ясуси Сатани: «Примите самые добрые чувства провинциального японского города к советскому народу. Я уверен: сбудутся наши надежды – Японское море станет морем дружбы». Лучшие музыканты и танцовщицы демонстрировали нам своё искусство. Были национальные мелодии, искромётное мастерство виртуозов ансамбля барабанщиков и, конечно же, танец с веерами.

А после был банкет. Здесь состоялось наше знакомство с японской кухней. Помню тонкие длинные розовые ленты, которые надо было не завязывать в бантики, а есть; крохотные разноцветные шарики, похожие на бусы (тоже съедобные); многослойные миниатюрные пахнущие рыбой кубики и ещё множество незнакомых и непонятных нам блюд. И, пожалуй, хорошо, что лишь позже мы узнали, чем нас угощали. А иначе вряд ли бы мы узнали вкус сушёной каракатицы или пирожного с начинкой из сырой рыбы.

На прощание каждый из нас получил подарок – полотенце с типично японским рисунком и иероглифами трогательных стихов (японцы – извечные страстные любители поэзии). Сувениры заботливо упакованы в специально изготовленные пакеты, на которых – вопрос: «Как получилось ваше впечатление об нашем городе Майдзуру?» Нам очень хотелось ответить: «Хорошо получилось! Просто замечательно!»

В тот, первый наш день в Стране Восходящего Солнца, лично я сделала для себя один очень важный вывод: никакой народ нельзя понять по справочникам и книгам. По справочникам можно изучать достопримечательности: их возраст, размеры, архитектурные характеристики. А характер народа можно понять только в личном общении с людьми. Впрочем, нельзя доверять и чужим (даже очень авторитетным) характеристикам страны в целом. Какая же она, Япония, на самом деле? Чего в ней больше: стремительной современности или неспешной, полусонной традиционности? Примеры того и другого мы встречали на каждом шагу. Рикша – впряжённый в упряжку человек – в гуще ультрасовременных автомашин. Всюду мерцающие знаменитые бумажные японские фонарики и слепящий неон рекламы. Стрелой мчащийся самый быстрый в мире электропоезд и японцы, часами заворожённо сидящие перед цветущим кустом (мы это видели всюду: нам повезло приехать сюда в пору цветения излюбленной их сакуры – японской вишни).

Кое-что из увиденного не совмещалось, не состыковывалось. Мы всюду видели, какой любовью и вниманием окружены в Японии дети. Каждый ребёнок – божество. К примеру, на всех перекрёстках стоят корзины с жёлтыми флажками. Надо малышу перейти через дорогу – он взял один из них, поднял над головой и спокойно пошёл. И мгновенно остановилась вереница машин, пропуская маленького господина. В Японии обязательное и бесплатное среднее образование. Но вот чтобы учиться дальше и получить специальность, надо платить и – немало. Родители уже не считают это своей обязанностью. И большинство подростков вынуждены сочетать учёбу с работой. Многие экономят на питании. Не редкость – сдача ими крови за деньги. И не случайно так был тогда распространён в Японии юношеский туберкулёз. Всё это откровенно рассказывали нам и сами ученики, и их наставники, когда мы бывали в школах (нам удалось побывать в нескольких, разного типа).

Как-то не очень мы понимали и всё, что касается положения японской женщины. С одной стороны – всеобщее преклонение перед гейшей. Украсить любое торжество присутствием такой женщины (знающей искусство, музыку, умеющей красиво вести умную беседу) мечтает каждая семья, хотя стоит это немалых денег. С другой стороны, мы видели, что в общественном транспорте место уступает не мужчина женщине, а наоборот – она ему! И так – везде: в театре, на работе и даже дома. Он – господин, всюду – главный. Женщина – человек второго сорта. Вполне официально везде за одинаковую работу ей платят вдвое меньше. Мы возмущались: ну и домострой! И пытались шутить, обращаясь к Саэ-сан: «Может, и вы не смеете сесть в присутствии своего мужа?» Она же серьёзно отвечала: «Нет, сажусь. Когда он мне это предложит».

Наш корабль неспешно продвигался с юга на север, останавливался во всех портах на своём пути. Всюду нас принимали активисты общества «Япония-СССР». С японской идеальной организованностью и тщательностью они показывали нам город за городом, их окрестности, достопримечательности. Каждый раз на новом месте нам открывалась какая-то особая грань жизни японцев. И постепенно перед нами возникала её общая картина, становился чуть понятней этот самый «загадочный японский характер».

Вместе со всем миром мы старались разгадать: каким образом, благодаря чему этой маленькой стране, отрезанной морем от всего мира, потерпевшей поражение в войне, практически лишённой природных богатств и полезных ископаемых, – как удалось ей за несколько послевоенных лет взметнуться в число самых развитых мировых держав, а по каким-то показателям (например, по производству автомашин и электроники) потеснить или даже перегнать самую богатую из них – Америку? Разгадка приходила по крупицам.

Когда нам доводилось ехать из города в город на автобусе, мы нередко видели вдоль дороги японских крестьян с тяжёлыми корзинами на плоских бамбуковых коромыслах.

 – Это они землю носят на свои поля, – поясняла нам Саэ-сан. – Почти вся территория Японии – это горы, и земледельцу приходится на крутом склоне вручную устраивать свои поля-террасы. Сначала он носит туда камни, землю, затем – семена или рассаду. Сменив корзины на вёдра, будет носить воду, поливать своё поле. И лишь потом понесёт с поля урожай.

Вот оно – знаменитое японское трудолюбие – перед нами, наглядно. Не оно ли – главная причина достигнутых успехов этого народа?

Мы были на нескольких промышленных предприятиях, видели японских рабочих в деле. И на небольшой швейной фабрике, и на всемирно известной фирме «Тосиба», производящей электронику, – всюду мы наблюдали одну и ту же картину. Непрерывно движущаяся лента конвейера, по секундам выверенные движения каждого стоящего рядом, невозможность отвлечься хоть на мгновение, чтобы вытереть пот или поправить волосы. То есть, отойти-то от конвейера можно – тебя тут же заменят. Но каждая минута твоего отсутствия скрупулёзно учитывается и отразится в виде вычета из заработка.

Мы, иностранцы, проходим совсем рядом, бесцеремонно фотографируем, нацеливая объективы чуть не в лица, о чём-то спрашиваем, говорим что-то приветственное, суём какие-то сувениры. Безрезультатно – никакой ответной реакции. Им некогда отвлечься, даже поднять на нас глаза от конвейера. Он сейчас – их властелин, единственное, что их интересует. Конечно, мы и до того были наслышаны-начитаны о японской организованности, исключительной дисциплинированности – здесь же увидели её воочию. Кстати, не только здесь. Японцы на дорогах – и водители, и пешеходы – это сам образец соблюдения дорожных правил. Даже глубокой ночью, когда на дороге – никого, никому и в голову не придёт пойти или поехать на красный свет.

Должно быть, эта исключительная организованность и дисциплина воспитываются с самого раннего детства. На любой экскурсии возле национальных достопримечательных мест, у музеев, старинных замков или храмов – всюду рядом с нами были толпы детей. Как объяснила нам неутомимая, всезнающая наша Саэ-сан, так изучают ребята историю своей страны, её национальное искусство. Нередко и нам, и школьникам приходилось где-то ждать своей очерёдности, прежде чем зайти внутрь. Дети есть дети – всюду они любопытны, подвижны. Они сразу окружали нас или начинали какие-то свои игры. Мы тоже разбредались, глазели вокруг. Чтобы собрать нас воедино, бедной Саэ-сан приходилось, надрываясь, долго сзывать к себе. И мы всегда приходили в изумление, когда совершенно вдруг, казалось бы, безо всякой на то причины, неорганизованная толпа окружающих нас детей, только что бегавших, игравших, шумных, как по мановению волшебной палочки мгновенно превращалась в строгую тихую колонну или шеренгу. А причина – всего-то учитель поднял над головой флажок с номером их группы. Думаю, что такая организованность, дисциплинированность, давно ставшая национальной чертой японского характера, оказалась совсем не лишней в тяжёлые послевоенные годы. И этому тоже во многом обязано островное государство своими достижениями.

Япония – страна трёх тысяч островов. Японцы – люди моря. Оно окружает их, а следовательно, влияет на образ жизни, привычки и даже характер. Море их воспитывает, кормит, балует, но и наказывает. От него – мягкий тёплый климат. Но от него же – и жестокие цунами, беспощадно смывающие то, что в тяжких трудах создано людьми, а порою – и вместе с ними. Земля, которая здесь – самый большой дефицит, не в состоянии прокормить все сто с лишним миллионов жителей. Их кормит в основном море. Что оно даёт японцам, мы видели в Токио, на самом большом в мире рыбном рынке. Будто сам Нептун выставил напоказ свои богатства. Словно отхлынула на время морская пучина, обнажив то, что спрятано в глубинах и что добывают японские рыбаки в жестокой схватке с морской стихией, зачастую рискуя своей жизнью.

Токийский рыбный рынок – зрелище неповторимое. Неоглядное пространство занимают огромные туши акул, тунцов, палтусов и ещё каких-то неведомых нам морских гигантов. В распоротых многометровых рыбьих утробах бродят покупатели с фонариками, а выбранную ими тушу тут же распиливают электропилой, как поверженное могучее дерево. Нескончаемые ряды прилавков завалены только что выловленными морскими деликатесами: раскинувшими свои объятия красавцами осьминогами, кальмарами разных видов и размеров, моллюсками на любой вкус и ещё всяческой живностью, которую отродясь мы не видывали и которую не дай бог увидеть во сне.

Можно и самому выловить живую рыбу – здесь несколько бассейнов с морской водой и её пленёнными обитателями. А можно обойтись разной морской травкой, которой тут– изобилие. Зря, выходит, я в своё время сочувствовала пушкинскому старику-рыбаку, который вытащил невод «лишь с тиной морскою». Оказывается, то был очень даже неплохой улов. Я собственными глазами видела, как её, эту самую «тину морскую», японцы сбывают и вовсе даже не за бесценок. Ежедневно на Токийском рыбном продаётся-покупается более двух тысяч тонн рыбы и почти столько же – различных морских водорослей.

Дары моря да ещё рис – основные продукты питания японцев. Мясо же из-за его дороговизны основной массе населения недоступно. В среднем японец за год съедает его столько, сколько, к примеру, француз за один только месяц.

И ещё с одной стороны показали нам японцы окружающее их со всех сторон море. Они пригласили нас в дельфинариум. Тогда ещё (а шёл всего 1966 год) у нас не было ни документальных, ни художественных фильмов о дельфинах. Ходили только легенды о их уме и благородстве. Живьём их никто из нас до того не видел. И то, что нам довелось открыть для себя в тот день, было похоже на сказку. Дельфины играли с человеком в мяч, по его команде плыли, останавливались, ныряли, прыгали через кольцо, брали из рук и рта(!) человека рыбу, катали на спине семилетнюю девочку – дочь дрессировщика.

Странно, но дети моря – японцы – не прославились в мире как умелые и отважные мореплаватели. И даже строить корабли они начали относительно недавно – всего каких-то полтора столетия назад. Впрочем, ничего странного: только тогда Страна Восходящего Солнца и начала наконец-то общаться со всем остальным миром. Однако сообразительные и практичные японцы сразу же смекнули, что дело это – востребовано, выгодно, и скоро стали искусными корабелами. А сегодня каждое второе морское судно на нашей планете сходит с японских верфей.

Природа не очень-то ласкова к японцам. Мало того, что постоянно бесчинствует морской владыка Нептун, так ещё и обитающий в тех краях какой-то подземный бог то и дело напоминает о себе. Ворочается где-то в глубинах, вздыбливая и корёжа Японские острова. Землетрясения – постоянная страшная угроза природы тех мест. Несильные происходят практически каждый день, и к ним японцы уже привыкли. Однако случаются и страшные. Самое чудовищное (не только в Японии, но и во всём мире) случилось 1 сентября 1923 года. Тогда погибло более ста тысяч японцев. Только на одной из площадей столицы сгорело сразу 35 тысяч токийцев. Был большой праздник, и такая масса народа собралась у здешнего старинного храма. Сегодня на этом месте возвышается мрачный памятник – статуя Будды из обугленных человеческих костей.

Да, сурова природа здешних мест. Однако, как выяснилось, более жестоким оказался всё же человек (вернее, тот, кто считает себя таковым). Грянул у нас день нашей встречи с Хиросимой, пережившей атомную бомбардировку. Жутко было ступать по улицам этого восставшего из пепла города. Не отступала мысль, что асфальт, по которому мы идём, лежит на костях погибших. В тот зловещий день – 6 августа 1945 года – атомная бомба прервала и обрекла четверть миллиона жизней. Люди были мгновенно сожжены, превращены в пепел. Мы видели отпечатавшуюся на камне тень человека – это всё, что от него осталось. Однако мгновенная смерть ещё была милостью божьей. Многие превращались в живые факелы, неимоверно страдая, умирали потом после страшных ожогов и ран. Но число жертв атомного взрыва увеличивается и сегодня, более чем полвека спустя. После долгих страданий людей уносит в могилу проклятие Хиросимы – лучевая болезнь. Радиацию здесь излучает всё: асфальт, камни, стены домов, сама многострадальная земля.

Весь мир знает о японской девочке Садако Сасаки, которая заболела лучевой болезнью через десять лет после атомного взрыва. Она знала, что обречена. Но ей, четырнадцатилетней, так хотелось жить! Ей было известно народное поверье: если заболевший успеет сделать тысячу бумажных журавликов (журавль в Японии – символ жизни), то смерть отступит. И Садако начала борьбу за жизнь. Уже лёжа, дни и ночи она делала и делала из бумаги маленьких журавликов (а это – совсем не просто и не легко). Она очень торопилась, но силы оставляли её. Об этом написали в газете. И ребята со всех островов Японии стали присылать Садако посылки с бумажными журавликами. Их было несколько миллионов. Однако, увы, они не спасли девочку. Сейчас все они, нанизанные на нити, висят внутри памятника Садако и всем детям – жертвам лучевой болезни. На вершине атомной бомбы стоит босоногая девочка, поднимая над головой журавлика. А рядом с ней – фигурки её ровесников. Дети с памятника простирают руки к людям, требуя не допустить подобной катастрофы.

Мы поклонились памяти жертв атомной бомбардировки, возложили цветы к памятникам и Садако, и всем погибшим в пламени адской бомбы. А я в одной из школ ещё передала маленьким хиросимцам послание и подарки от их ровесников из Кузбасса. Всё это приготовили мои маленькие друзья – ребята из 2-ого кемеровского детского дома. С каким интересом рассматривали юные японцы поделки своих незнакомых сибирских друзей: замечательные самоделки, вырезанные из дерева, рисунки, большую нарядную куклу, фигурку космонавта! Но настоящий восторг вызвала присланная коллекция советских значков. Оказывается, их коллекционирование было тогда здесь всеобщим увлечением.

Внимательно, затаив дыхание, слушали ребята каждое слово из послания к ним их ровесников из далёкого Кузбасса. Оно заканчивалось словами: «Мы знаем о трагедии японской девочки Садако Сасаки и не хотим, чтобы такое произошло с кем-то из вас или нас. Мы не хотим войны! Давайте с вами дружить и вместе охранять мир!» В ответ школьники Хиросимы тоже передали своим новым сибирским друзьям подарки, рисунки и очень сердечное послание. Надо сказать, и начиналось, и заканчивалось это послание (как и все, потом получаемые из Японии), как ни странно, с… извинений. За то, что доставляют этим посланием беспокойство, может, отрывают от важных дел, за то, что посылаемые подарки и рисунки не так хороши, как хотелось бы, и ещё, и ещё за что-то…

Ох уж эта пресловутая японская вежливость! Во время нашего путешествия она то и дело озадачивала, а нередко и попросту донимала нас. Ну чего, спрашивается, эти два встретившихся японца вдруг останавливаются друг против друга и прямо тут, на людной улице, в толпе, начинают заниматься гимнастикой, несчётно раз наклоняясь и выпрямляясь? «Просто встретились двое знакомых, – поясняет нам Саэ-сан, – и таким образом приветствуют друг друга». Такими же нескончаемыми поклонами приветствовали нас милые девушки-кондукторши, не только когда мы первый раз входили в их автобус, но и когда выходили по дороге слегка размяться. На любом этаже больших магазинов обязательно стоит специально девушка, чтобы низким поклоном приветствовать каждого входящего. Говорят, что на свои поклоны она тратит энергии не меньше, чем грузчик в порту.

Кстати, о магазинах. Что лукавить, мы туда ходили не только чтобы просто полюбоваться очень тогда модными японскими вещами. Не терпелось и что-то купить. Свои скудные обменные деньги тратить на сувениры смысла не было – мы в достатке получали их от наших гостеприимных и предусмотрительных хозяев. Хотелось привезти домой что-то посущественней. То было время только что явившегося в мир чуда – японских нейлоновых сорочек и капроновых плащей. Это стало пределом мечтаний каждого из нас (женщин – в особенности). Но вот беда: у них же всё сделано на их кукольные фигурки. А мы с окружающими были явно в разных измерениях. Видно, не про нас вся эта новомодная красота – обидно!

Вдруг кого-то из нас осенило: наверняка у них есть специальные магазины или отделы вроде нашего «Богатыря». Стали искать. В многоэтажном универмаге у первой же кланяющейся нам девушки решили выяснить: где тут отдел для видных, солидных людей? Как спросить – не знаем, просто показываем: разводим руки во всю ширь вокруг своей талии. Девушка сообразительная, сразу поняла, кивает. На лифт указывает, а на руке четыре пальца подняла. Всё ясно! Поднимаемся на четвёртый этаж и – о ужас! Неоглядно огромный торговый зал весь уставлен… беременными манекенами. Здесь – одежда (в основном – кимоно) для будущих мам. Но таковых среди нас не оказалось.

Если честно, японцы часто не понимали нас, впрочем, как и мы их – тоже. Интересуемся ценами. Спрашиваем: сколько стоит килограмм масла? Вопрос самый простой, а наша всезнающая Саэ-сан – в растерянности. Быстро-быстро что-то высчитывает на бумажке, только потом называет цифру. В чём дело? А просто у них меры такой для этого продукта не существует. Целый килограмм масла! Это же всё равно, что для нас, к примеру, тонна шоколада. Масло у них продают в расфасовках по 20-30, максимум – 50 граммов. А почём земля? Здесь ответ следует мгновенно. В городе за клочок земли размером в… почтовую открытку (?!) придётся заплатить примерно месячную зарплату начинающего специалиста.

Не помню названия этой смешной для нас меры. Зато хорошо знаю, что жильё в Японии меряют на татами (это циновка размером в наш односпальный матрас). Так вот, жилая площадь в 5-7 татами – вполне нормальное японское жилище. У нашей Саэ-сан – как раз такая квартира – 5 татами. Мысленно укладываю рядом пять матрасов и не без сочувствия представляю, на каком пятаке ютится наша переводчица со своим мужем. Однако, оказывается, что и она тоже неоднократно посочувствовала нам применительно к нашим жилищам. Саэ-сан не раз бывала у нас в стране и почти с ужасом говорит, что наши квартиры напоминают большие ангары, набитые мебелью, что в них совсем неуютно, невозможно жить – они подавляют своими размерами и загромождённостью.

Наша милая Саэ-сан сразу при встрече объявила, что нам дважды несказанно повезло. Во-первых, мы приехали в Японию в самое лучшее время – когда цветёт сакура. Во-вторых, принимающая нас организация проявила необыкновенную щедрость, запланировав для нас настоящую чайную церемонию там, где даже не каждый японец может себе это позволить. Наша переводчица так искренне радовалась за нас, что и все мы предвкушали, как будем счастливы.

Что касается первого, то мы всюду видели небольшие кустики японской вишни – ещё без листьев, но уже сплошь покрытые мелкими розовыми цветочками. Вот она – цветущая сакура! Однако, как оказалось, это ещё не полное счастье. Чтобы его нам доставить сполна, нас в одно из воскресений увезли куда-то к чёрту на кулички, за город и выгрузили в огромной роще точно таких же кустиков в бледно-розовых цветочках. Саэ-сан радостно сообщила нам, что мы можем любоваться этим чудом весь день – экскурсии на сегодня специально все отменили. Лишь вечером мы будем смотреть в театре редкое представление – «Танцы цветущей вишни». А до самого вечера мы можем только наслаждаться этой несказанной красотой.

И мы принялись наслаждаться. Разбрелись по роще. Все кусты – абсолютно одинаковые. Цветы бледненькие, маленькие, почти не пахнут. Что уж тут такого особенного? У нас бесспорно можно найти цветы и попышней, и поярче. Мы не понимали: что тут делают японцы? Был выходной, и они валом валили сюда – в одиночку, по двое, группами, но больше – семьями, со стариками и детьми. Часами стояли неподвижно или сидели на травке и заворожённо, почти не дыша и не мигая, разглядывали эти нехитрые цветочки.

Мы же скоро заскучали и запросились к себе на корабль. Нам предстояло ещё принарядиться-прихорошиться к вечернему выходу в театр.

Только раз в году, в дни цветения сакуры, здесь, в Киото, лучшие гейши Японии дают представление «Мияко одори» – «Танцы цветущей вишни». Наши впечатления от знаменитого театрального действа? Примерно те же, что и утренние, от цветущей рощи. Красиво (вроде бы). А вот – что к чему и зачем – бог его знает. Под мяукающую восточную музыку ходят по сцене женщины-куклы в нарядных, громоздких и, кажется, очень тяжёлых кимоно. Абсолютно неподвижные, ничего не выражающие лица (вот они – обещанные застывшие маски). Не размыкают ртов, молчат, как рыбы. Не заламывают рук, не бьются в истерике, не хохочут и не плачут. А весь переполненный зал (кроме нас) на что-то реагирует: то все начинают улыбаться, то на лицах зрителей – тень горя и слёзы на глазах.

Только после спектакля Саэ-сан растолковала нам, что это – театр говорящих деталей. По-особому завязанный пояс, его цвет, сложенный или же раскрытый веер, тот или иной цветок в руке, смена мелодии (оказывается, она всё же была) – всё это рассказывало трогательную историю счастливой любви и трагического конца главной героини спектакля. Но всё это, разумеется, – для грамотных зрителей. Для нас же это воистину – китайская (вернее – японская) грамота.

Мы с нетерпением ждали главного обещанного подарка –настоящую чайную церемонию. И день пришёл! Нас усадили в автобус. Везли долго. Когда улицы за окнами сменились лесом, мы потихоньку начали роптать: а что, в городе-то нельзя было найти подходящее кафе, или, как тут у них называется – «чайный домик»? Зачем тратить время, ехать в такую далищу? Привезли нас в какой-то запущенный парк или, скорее, – просто в лес. В парке-то могли бы быть хоть какие-нибудь скульптуры, клумбы, аттракционы. А тут – только деревья, кустарник (неподстриженный, дикий) и – то ли речушка, то ли озерцо. Из строений – одна огромная открытая со всех сторон веранда, но под крышей. Сразу видно – древняя. Дерево от времени потемнело. Пол некрашеный, однако – будто выглаженный, отполированный, но сразу угадывается, что – не машиной, а скорее всего –босыми ногами и коленями тех, кто бывал тут до нас. Ни ковров тебе, ни столов, ни стульев. Предлагают разуться (ну к этому-то мы уже успели привыкнуть: в обуви здесь зайти никуда не моги) и усаживают на эту самую веранду, прямо на пол.

А дальше начинается нечто просто немыслимое. Каждому из нас отдельно (!) официант приносит небольшую зашарпанную пиалу и ставит с поклоном. Потом (опять же – каждому по отдельности!) приносят и так же с поклоном сыпят в эту пиалу щепоть какого-то зелёного порошка. Затем (всякий раз всё тем же макаром – каждому по отдельности и с обязательным поклоном) – кипяток, какие-то сладости, похожие на мелкие металлические монетки. Мы потихоньку закипаем. А где же, спрашивается, хвалёная японская организация труда? Что, у них нет подносов, тележек, чтобы всё это подать быстро? Этак-то сколько нам тут сидеть? Когда всё же всё подано, каждому в насыпанный порошок наливают совсем немного кипятка и начинают кисточкой, похожей на помазок для бритья, взбивать это месиво в пену. Наконец всё готово и тебе подают полученное зелье (опять же – с нижайшим поклоном). Пробуем горький зелёный, зачем-то взбитый в пену чай, закусываем горечь крошечными то ли печенюшками, то ли конфетками – и готово! Нам-то на всё про всё хватило двух минут, мы же, не в пример им, – люди резвые.

Ставим чашки, оглядываемся: может, ещё что будет? Кажется, нет. Неужто это – всё? И вот за этим мы сюда ехали, и этого с нетерпением ждали?! От нечего делать крутим в руках чашки – старые, тяжёлые, на каждой – уже стёртые, еле видные иероглифы. М-да, а получше посуды не нашлось? Но ведь делать-то они умеют, мы же видели у себя в магазинах потрясающие японские сервизы. Неужто пожалели? Замечаем, что неподалёку, у озерка, несколько японцев бренькают на каких-то своих бандурах. Может, репетируют и сейчас концерт хоть будет? «Нет, – говорит Саэ-сан, – это всё» Как это – «всё»? И вот ради этого мы тащились такую даль? А теперь вот – ещё и назад ехать!

Не могу успокоиться и после ужина допрашиваю Саэ-сан: что же это всё-таки было? И она, кажется, не очень надеясь на успех, пытается мне объяснить. Что такое настоящая чайная церемония? Это – целый обряд, главная цель которого – отвлечь человека от постоянно одолевающих его забот, дать ему возможность раскрепоститься, отдохнуть и душой, и мыслями, на время увести его в мир прекрасного. Сегодня для этого у нас было абсолютно всё.

Парк, куда нас привезли, – один из красивейших в Японии, эталон красоты. Мы имели возможность, оказавшись там, созерцать, впитывать эту красоту, настраивая свои души на волну прекрасного. Террасе, где мы сидели, уже несколько столетий. Её половицы отполированы коленями многих тысяч людей. Там записывали свои мудрые изречения видные философы, её воспели многие известные поэты. Светлые высокие мысли и чувства витают под её сводами. Если бы мы хотели, то смогли бы ощутить и впитать их. Чашки, которые нам подали, тоже пережили по 2-3 столетия. Их касались тысячи рук и губ. И сегодня мы как бы принимали энергетику нескольких поколений (то есть, могли бы принимать). Никто из нас не поинтересовался, что начертано на чашках старыми иероглифами. А они могли поведать нам имена сделавших их древних мастеров (как правило, очень известных и уважаемых). С них могли бы зазвучать прекрасные стихи или мудрые изречения философов. Могли бы – прояви мы хоть чуток любознательности и душевной чуткости. Всё то, что окружало нас сегодня, к чему мы прикоснулись, было призвано наполнить наши души и головы светлой радостью и хотя бы на время увести от постоянных житейских проблем. Прекрасная музыка, звучащая на старинных музыкальных инструментах «сямисенах» в исполнении известных музыкантов должна была помочь этому. И в город, в обычную нашу суету, мы могли бы возвратиться обновлёнными, возрождёнными. Вот почему любой японец просто мечтает и стремится хоть иногда бывать здесь…

Каждый день к нам на корабль приходили до тысячи посетителей. Гости были разные. Заходили просто прохожие, чтобы увидеть вблизи русских, про которых тогда мало что знали. Приходили активисты общества «Япония-СССР», чтобы что-то уточнить, выяснить, обменяться сувенирами. О нашем визите в хиросимскую школу написали во многих газетах. И после этого в каждом городе на корабле бывали ребята из детской организации «Журавлик». Они расспрашивали о их советских сверстниках, о нашей пионерской организации, рассказывали о своей работе в «Журавлике». Их основная забота – опекать одиноких людей, больных лучевой болезнью, ухаживать за могилами умерших, а главное – стараться, чтобы никогда и нигде больше не взорвалась атомная бомба.

Порою гости были самыми неожиданными. Пришедший как-то на корабль молодой мужчина отрекомендовался сыном бывшего пленного. Он рассказал, что его отец до самой смерти тепло вспоминал русских и мечтал хоть как-то отблагодарить их за человечность: за то, что они в тяжёлое военное время оставались людьми гуманными даже к ним, пленным. Теперь сын хочет выполнить желание отца. Одной из туристок нашей группы он подарил подушку, которую вышила его мать.

Мы, как только могли, проявляли гостеприимство к пришедшим на наш корабль. Отвечали на все вопросы. Желающим показывали советские фильмы в корабельном кинозале. Зазывали их на наши вечера отдыха, там вместе танцевали и пели – они все знали нашу «Катюшу», а мы скоро выучили их незамысловатую весёлую песенку «Сиавасе нара». И, конечно, мы всех приглашали с ответным визитом к нам, в Россию. А больше всех, разумеется, нашу Саэ-сан, ставшую нам совсем своим, близким человеком. Приглашали искренне, от всей души. Но, если честно, на будущую встречу как-то мало надеялись. И вот ведь чудо – ошиблись!

Много лет мы с ней переписывались. Не раз посылали ей приветы, сувениры с теми, кто ездил в Японию после нас. Всегда приглашали в гости. И вот однажды, несколько лет спустя, вдруг – долгожданная весть из Японии: Саэ-сан едет в Россию, будет в Сибири, хотела бы увидеться. Как мы обрадовались! Стали вместе искать, где и как нам встретиться. Она написала, что самое удобное – встреча в Новосибирске. Что ж, нет проблем! У нас с сестрой там живут университетские друзья – супружеская пара Алексеевых. Рита с Володей сразу с радостью откликнулись: «Приезжайте! Наша квартира на это время – в вашем распоряжении». И мы, не долго раздумывая, подхватили с собой ещё несколько человек из нашей «японской» группы и явились на свидание с Саэ-сан. Та, искренне, как-то не по-японски безмерно обрадованная встречей с нами, призналась, что ещё совершенно ошеломлена подобным гостеприимством наших друзей. «Такое возможно только у русских!» – твёрдо сказала она.

Мы совсем по-русски, почти сутки просидели за столом. Вспоминали свою сказочную поездку в Японию, смотрели фотографии, сделанные там, снова фотографировались и, конечно же, пели – и «Катюшу», и «Сиавасе нара». На память нашей Саэ-сан мы подарили большого плюшевого медведя. Он стал им с мужем третьим членом семьи и добрым товарищем – так писала нам после наша японская подруга. Ну что ж, ещё одна связующая нить протянута. Тонкая, но прочная, надёжная ниточка.

 

***

 

Да, не вдруг, не просто отыскиваются и связываются концы этих нитей, размётанных вихрями истории. И порою кажется, что ни отыскать, ни соединить их просто невозможно. Больно уж сокрушительным был в тех краях этот вихрь. Безжалостно запутал клубок связующих нитей, изорвал их в клочья, а обрывки разметал по всему свету. А если ещё они втоптаны в землю солдатскими сапогами, опалены огнём взрывов, пропитаны кровью – как их отыщешь и соединишь?

…Помню мать моей студенческой подруги – женщину милейшую, деликатную, интеллигентную. С ужасом в глазах она растерянно говорила:

– Дочь написала, что приедет с женихом, а я так боюсь, так боюсь!

– Боитесь?! Чего?

– А вдруг я его ударю!

– Господи! Это вы-то? Как?!

– Не знаю – я ещё никогда никого не ударяла. Но вот он подойдёт ко мне, а я вдруг возьму и ударю его – само собой так получится. Ведь он же – немец. А у нас вся семья, кроме меня, в гетто дымом в небо ушла…

Когда моя мама – царство ей небесное! – узнала, что её дочь-пятиклассница должна написать письмо своему ровеснику в Германию, она вроде даже обрадовалась:

– Правильно! Напиши ему про всё. Что их немчура проклятая здесь творила. На Украине мою мамочку с чердака сбросили, двух братиков, ещё малолетних, угробили, а сестричку с двумя детками в свою неметчину угнали. Как мы тут в Сибири с голоду пухли, как над похоронками слезами исходили. Про всё, про всё ему пропиши!

Не знаю, писала ли об этом моя сестра Нина в Лейпциг своему новому другу Бернду – тоже пятикласснику. Знаю только, что та их пионерская переписка длилась потом почти сорок лет, что стали они друзьями настоящими. Он откровенно писал о своей жизни, о родных. Мы знали, что его мать одна воспитывает и сына, и дочь Ужику. Что живут они не шикарно. Когда он целый год лежал в больнице, то даже подрабатывал тем, что… вышивал. Их всех там научили этому, обеспечивали материалом, нитками и заказчиками. В подарок Нине Бернд прислал вышитую им скатерть.

Там же, в больнице, он и надумал стать врачом. Окончил медицинский факультет университета, начал работать. И в первый свой отпуск на заработанные деньги решил поехать не во Францию или Италию (они-то рядом), а в далёкую Сибирь, к нам в гости. Признаться, для нас это стало большой неожиданностью. Самым сильным испытанием это, конечно же, было для мамы. Она просто не могла себе представить, что когда-нибудь в своём собственном доме будет принимать немца. Уже и пирог для встречи стряпала, и пельмени лепила, а всё ещё вроде сомневалась, вправду ли это.

Бернд явился этаким импортным франтом, в чём-то для нас непривычно пёстром, модном. Перешагнув порог, прежде всего отыскал глазами забившуюся в угол маму, с высоты своих двух метров склонился над ней и… поцеловал ей руку. Я думаю, это случилось впервые, а может, и единственный раз в её жизни. Так первые, самые трудные минуты были преодолены. Хотя, надо сказать, и впереди ещё было их, непростых, немало. Помню, в какой растерянности шарахнулась мама из комнаты, куда несла свой пирог: «Он там за столом… в трусах!» Шорты тогда ещё были у нас не в моде, а она-то и вовсе о такой одёжке не слыхивала.

Однако мало-помалу мы притирались друг к другу. Наш импортный гость становился человеком своим. Он оказался совсем простым, непритязательным. Его устраивало буквально всё, кроме разве только сверхобилия еды на столе да нашего чрезмерного (как я теперь понимаю) хлебосольства. Потом, когда Нина приехала в Германию с ответным визитом, мать Бернда почти с ужасом говорила ей: «Сын рассказывал, что вы заставляли его утром есть котлеты с жареной картошкой!»

Скоро всякое напряжение от присутствия в доме иноземного гостя прошло. Мы не пыжились, не пытались казаться богаче или культурнее – были естественными, самими собой. Развлекали его, как обычно расслаблялись сами, старались при любой возможности выбираться за город. Своей дачи у нас тогда ещё не было, и мы обитали в Журавлях, на небольшой дачке Союза журналистов. Туда обычно и уезжали каждодневно после работы на ночь. Однако тут вышла закавыка. Наш гость, однажды увидев, как желающие уехать за город атакуют долгожданный автобус, малодушно спасовал. Он оказался абсолютно неспособным брать штурмом общественный транспорт. Из личных же средств передвижения в нашей большой семье имелся лишь какой-то плохонький мотоцикл-маломерок. И мы, не долго думая, усадили на него Бернда. Надо сказать, это была картинка! Двухметровый наш импортный друг умудрялся складываться втрое. Его острые колени живописно возвышались над головой в облезлой металлической каске.

Ничего, кажется, Бернду та поездка к нам пришлась по душе. Потом он ещё не раз приезжал – то с другом, то с родственниками. Каждый раз мы старались показать гостям больше, чем в предыдущий, и что-нибудь новенькое. Когда он приехал со своим другом Руди, то я потащила их (уж надо быть честной до конца) ни больше, ни меньше, как… в Шушенское! И лучше ту поездку не вспоминать. Переполненные грязные автобусы, убогие буфеты на автостанциях, кошмарные общественные туалеты, многоместные номера гостиниц.

Но само Шушенское очень даже их впечатлило. Вокруг – дивные места, настоящее русское раздолье, наша природа во всей красе. Они увидели исконно сибирское село: старые бревенчатые избы, кружево деревянной резьбы, старинную крестьянскую утварь, посуду, изделия народных мастеров. Как раз тогда в Европе пробуждался интерес к старине, и всё увиденное у нас не могло не заинтересовать наших гостей. Что же касается Ленинской темы – так подобное было очень в стиле тех времён, и не только у нас.

А ещё нам в той поездке очень повезло. Как раз в те дни, в рамках подготовки к какому-то очередному Ленинскому юбилею, в Шушенском выступал Московский симфонический оркестр, дирижировала которым несравненная Вероника Дударова. Разумеется, мы поспешили на тот концерт. И Бернд – страстный меломан, сам играющий на скрипке, – был прямо в неописуемом восторге. Он сказал, что ради одного этого волшебного вечера стоило ехать сюда и терпеть все дорожные и бытовые неудобства.

В другой раз, когда Бернд приехал к нам со своей старшей сестрой Ужикой и её пятнадцатилетней дочерью Аннет, мы выбрали маршрут путешествия, кажется, более удачный – поехали на Байкал.

В поезде, конечно, не рай, однако и не автобусное непотребство. Проплывающая за окнами красота – неповторимые живописные пейзажи – сглаживала дорожные шероховатости. Впрочем, чтобы увидеть хоть однажды это чудо из чудес – Байкал – можно было и потерпеть какие-то неудобства. Кстати, они не заставили себя ждать.

Сразу, разумеется, мы решили прокатиться по воспетому на все лады «славному священному морю». Ну если уж не в песенной «омулёвой бочке», то на любом современном плавсредстве. Кстати, вот и расписание прогулочных катеров – на самом видном месте, во всю стену у причала. Отлично! Пойду уточню в справочном. «Зачем? – недоумевает Ужика, – здесь же всё написано!» Наивный человек! Неужели годы в Москве (там она окончила мединститут) не вразумили её, что такое «русская обязательность»? У нас написано – не значит есть. На мой вопрос о катере дежурная в справочном бесстрастно отвечает: «Да должен бы ходить, но что-то вчера капитана не было и сегодня с утра не видно. Подождите, может, появится». Увы, напрасно мы ждали до вечера, его опять «что-то не было», и на следующий день – тоже. Не раздобыли мы и хоть какой-нибудь «омулёвой бочки». Так что любовались Байкалом исключительно только «с бережка крутого». Ничего, это – тоже память на всю жизнь, незабываемо!

«Но почему, почему не было катера?» – всё не могла успокоиться Ужика. Да бог его знает – почему, мало ли что. Может, винт какой вывинтился да ввинтить его некому. Или же капитан решил себе выходной устроить. А может, он просто слегка расслабился накануне, а теперь вот рассолу добыть не может, чтобы восстановиться. Пожалеть его надо, бедного. А что вы? Подумаешь, покатаетесь как-нибудь в следующий раз. Этой дотошной Ужике вообще всегда надо было распознать всё, докопаться до самой сути. «А зачем это тут на стенах всё исписано?» – пытала она меня, когда мы входили в подъезд или в лифт. Ишь ты – «зачем»! Любознательная больно! Может, тебе ещё и перевести, что именно тут написано?!

Там, на Байкале, наших гостей постигло ещё одно потрясение, совсем-совсем иного плана. Когда я надумала ту поездку, стала гадать, где нам всей компанией там перекантоваться эти два-три дня. Родни в Иркутске – никакой, друзей – тоже. Впрочем, постой-ка! Друг – не друг, а знакомый один есть. Судьба свела нас несколько лет назад в его родном Иркутске на конференции книголюбов. Своим выступлением с трибуны он прямо-таки заворожил меня. Интереснейший человек! Поэт, страстный книголюб, удивительно активно живущий. Всю жизнь собирает поэтические сборники с автографами. У него уже не квартира, а настоящее книгохранилище. К нему даже на экскурсии ходят. Потом, много лет спустя, именно в его доме был открыт единственный в стране (да и в мире) Музей поэзии, а он, Борис Сербский, возглавил его. А тогда мы с ним, помнится, в перерывах заседаний всё задачи общества книголюбов выясняли, кажется, даже спорили. Адресами обменялись. Я ему потом несколько сборников наших поэтов послала, а он мне – свою вышедшую книжку стихов.

Вот ему-то, Борису Сербскому, я и написала тогда о предстоящем нашем групповом визите в его родной город. Просила разведать, нет ли у них там поблизости недорогой турбазы, чтобы нам туда причалить. Получаю ответ, следом – несколько уточняющих телефонных звонков: «Зачем какая-то турбаза? У меня, конечно, вам будет неудобно: тесно, кругом – книги. А вот у моей сестры квартира – нормальная, двухкомнатная, вам места хватит. А она эти дни побудет у меня. И платы никакой не надо. Только сообщите точное число приезда, чтобы она ключ оставила у соседки. Вот адрес…»

Туда-то мы по-хозяйски и заявились – все пятеро: трое наших немцев да мы с сестрой. Там и были все наши «байкальские дни» полновластными хозяевами. Лучше всякой гостиницы! Как-то вдруг слышу тревожный зов Ужики из другой комнаты: «Люба! Скорее – сюда!» Вбегаю: в чём дело? «Вот тут – документы и деньги!» И правда, на комоде – чей-то паспорт, ещё какие-то корочки и нетолстая кучка некрупных купюр. «Ну и что? Наверное, знали, что в эти дни обойдутся – вот и оставили!» Ужика по своему обыкновению докапывается до сути: «Они тебе так доверяют! Наверное, родня, да?» Когда же я объяснила ей степень нашего «родства» с хозяевами, она, ошарашенная, долго переваривала услышанное, а потом твёрдо подвела итог: «У нас такое невозможно. Это может быть только у вас, русских».

Впрочем, что такое русская дружба наши немецкие друзья имели возможность наблюдать неоднократно. Каждый раз, когда они приезжали, я обязательно везла их в Междуреченск. Надо же им наш Кузбасс-то показать. А что, Междуреченск – город молодой, незамшелый. Места вокруг – дивные, красоты редкостной. Тут тебе – и тайга, и горы, и речки чистейшие. Сибирь – во всей красе! А главное – здесь живут наши друзья, настоящие, сто раз проверенные. Свела нас с четой Алексеенко общая любовь к путешествиям. Познакомились на корабле, в круизе по Средиземному морю. И вот дружим уже больше сорока лет. Вместе ещё не раз путешествовали, лучших попутчиков не сыскать. Причём, когда появлялся на горизонте соблазнительный маршрут, а мы с сестрой на очередное путешествие ещё поднакопили недостаточно, Клава с Николой, чтобы не ехать без нас, просто доплачивали недостающую сумму: «После отдадите!» У них-то, горняков, зарплаты были – не сравнить с нашими, интеллигентскими. К примеру, если б не они, – не видать бы нам волшебного путешествия в Японию. Кстати, наши немцы, узнав про это, категорически не поверили моему рассказу: «Это – твои шутки. Так быть не может!»

Я знала, кому доверяю своих импортных гостей. Междуреченские друзья – люди не только широкой натуры, но и обширных интересов. Непоседы-путешественники, объездившие полмира, они и дома не сидели сиднем. На горных лыжах не только сами гоняли, но и оба их ребёнка были с ними на горе с самого раннего детства. Неунывающие, любознательные, компанейские, Клава с Николой не пропускали в своём городе ни одного нового фильма, спектакля, интересного концерта, увлекая за собой и своих знакомых. У них был свой тесный круг друзей, вместе с которыми они умели весело и красиво отдыхать.

Когда собирались всегдашней своей компанией у Алексеенко, то человеку непосвящённому могло показаться, что тут репетирует какой-то коллектив самодеятельности. Слаженному, спевшемуся небольшому хору аккомпанирует настоящий любительский оркестр. В этом доме музыкальный инструмент находился каждому – от пианино и гитары до бубна. Сам хозяин предпочитал ударные (барабаны у них – разнокалиберные, разноголосые). А вот их дочь Иринка с самого раннего детства проявила недюжинные музыкальные способности. Девочка с идеальным слухом, она свободно подбирала на пианино любую услышанную мелодию. Помню, как после недолгой репетиции вдохновенно исполняли они дуэтом с Берндом «Марсельезу»: она – на пианино, он – на скрипке. А было ей тогда всего-то лет пять, не больше.

Дни в Междуреченске бывали поистине сказочными. Интересное окружение, искреннее радушие, каждодневно – разнообразная, насыщенная программа. Хозяева – оба горняки. Клава – нормировщица на шахте, настоящая шахтёрка, имеет большой подземный стаж, сегодня у неё 3 ордена «Шахтёрской славы». Николай – спец по ремонту горной техники. Влюблённые в своё дело, они старались заразить этой любовью и своих гостей. Устроили нам экскурсию на тогда только ещё только начинавшую работу шахту «Распадская» – самую крупную в мире. Наши гости даже в забой спускались, сами видели, как добывается наш знаменитый кузбасский уголёк. На разрезе «Красногорский» немцы даже посидели у штурвала уникального гиганта – 25-тонного угледобывающего экскаватора. Я только постояла у его неоглядного колеса – и у меня голова закружилась. А вот Бернд, когда спустился из кабины, сказал, что согласился бы там жить: настоящий комфорт и вид на окрестности, как с парашютной вышки.

Вечерами и в выходные Николай возил гостей по живописнейшим окрестностям Междуреченска, угощал овощами и ягодой из своего сада. Мужчины купались в реке или парились в бане, прихватив с собой жбанчик с пивом. Удивительно, но наша русская баня пришлась Бернду по душе, и он с восторгом рассказывал об этой диковине у себя дома. Однако, должно быть, есть вещи, которые невозможно объяснить, их можно оценить только лично. И когда мы приехали в Германию, его родные с пристрастием допытывались у нас: зачем мы били их Бернда горячими прутьями?

Пока мужчины выполняли свою программу, мы под руководством нашей неутомимой хозяюшки строгали тазики салатов, учиняли стряпню и сотнями лепили Клавины фирменные пельмени (нигде таких вкусных мне пробовать не доводилось). Потом все вместе под эту закусь дегустировали молодое их вино из очередной десятилитровой бутыли (его производство у них было поставлено на конвейер). Сидели за столом зачастую до утра. Всё не могли наговориться, музицировали, пели (особенно хорошо у нас на два голоса звучал «Шумел камыш»). Даже анекдоты рассказывали. Бернд знал русский настолько, что понимал юмор, а это – показатель! Когда же шутка была слишком уж русской и он не улавливал, в чём тут соль, то твёрдо заключал: «Очень странный анекдот».

Наши немцы не могли поверить, что такое гостеприимство и радушие могут проявлять люди, вовсе не связанные с нами по крови. Бернд всё пытался уличить меня: «Всё-таки они вам – родня!» А я и не отнекивалась: «Ну, конечно, родня, кто же ещё! Это вовсе не важно, что – не по крови. У нас, русских, такое родство случается».

Ответные наши визиты в Германию тоже бывали. Нина – инициатор и вдохновитель этих интернациональных контактов – ездила туда одна или же прихватив с собою кого-то из нас. Бывал там потом подросший её сын. И наконец мы надумали нагрянуть к ним, что называется, гамузом. Решено – сделано. И мы явились (чего уж там мелочиться-то) аж впятером!

И снова судьбе было угодно предъявить мне очередную страну в её переломный момент, на крутом вираже истории. Год 1990-ый. 27 июня мы приехали ещё в ГДР. А через две недели уезжали уже из другого государства. Как раз при нас две Германии, 45 лет существовавшие порознь и даже противостоявшие друг другу, объединились. Для немцев это было поистине событием века. Ещё несколько дней назад, чтобы проехать из Восточной Германии в Западную (или наоборот), надо было оформлять кучу документов, и не всегда это удавалось. А ведь по разные стороны границы зачастую оказались члены одной семьи, люди близкие, родные. Берлинская стена рухнула раньше. А в ночь на 1 июля рушилась государственная граница, своими обломками засыпая глубокую рану, почти полвека рассекавшую один народ надвое.

Вряд ли Берлин (должно быть, как и другие немецкие города) когда-то ещё захлёстывало такое бурное половодье всеобщего ликования. На улицы высыпали все. Люди поют, смеются, кричат что-то приветственное встречным, некоторые в радостном порыве, как бы братаясь, начинают обниматься, поворачивают и идут дальше вместе. От ещё вчерашней немецкой сдержанности нет и следа. Переполняющие душу эмоции выплёскивают каждый по-своему. Кто-то самозабвенно поёт, в этом общем гуле, должно быть, не слыша себя. Подростки раскачивают стоящие по обочинам машины – срабатывает сигнализация. Многие вышли с новогодним серпантином, бенгальскими огнями, хлопушками. Странно выглядят витрины магазинов. В них – голые манекены. С них сняты даже парики, они лысые. Завтра на них наденут другие наряды – из Западной Германии. В одной из витрин видим надпись: «Социализм разделся догола».

В полночь начался салют, фейерверки. Всё – Германия едина! Люди стремятся наконец-то свободно пересечь линию, разделявшую ГДР и ФРГ. Встречные людские потоки, сблизившись, смешиваются, люди обнимаются. Кое-где звучит губная гармошка, и тогда окружающие начинают танцевать. Я – тоже в толпе. Стараюсь запомнить лица, уловить главное в них. Вот не в толпе, а отдельно, сами по себе, взявшись за руки, идут двое – он и она. Совсем пожилые, чуток подвыпившие. Всеобщий ажиотаж как бы совсем не касается их, они явно никого и ничего вокруг не видят. Смотрят друг на друга и улыбаются только один другому. Когда проходят мимо меня, слышу, как они поют тихонько, но с чувством: «Майн либен» – мой любимый! Кажется, этим двоим никакого дела нет ни до вершащегося переворота в истории, ни до всеобщего умопомрачения вокруг. Они заняты только друг другом. Я понимаю: они сейчас счастливее всех. Вот их и запомнила.

Праздничный ужин совместили с нашими проводами. Бернд сам сварил (отпетый холостяк, он прекрасно готовит) свой знаменитый суп из спаржи и испёк потрясающий торт, который мы хором назвали «Дружба».

Мы и сегодня не потеряли друг друга – дружим, по возможности встречаемся. Сейчас как раз ждём очередной встречи.

 

***

 

Сейчас, оглядываясь на длинную череду своих многочисленных зарубежных путешествий, вспоминая в них главное – людей, – отчётливо понимаю, насколько все мы разные. Отличаемся буквально во всём, порою – в самом неожиданном. Уж вот, казалось бы, органы-то чувств природа дала нам всем одни и те же. А как зачастую мы ими совсем по-разному воспринимаем окружающий нас мир! Вроде как и видим, и слышим, и чувствуем на свой собственный манер.

Помню, как в Чехословакии (не в той злополучной поездке 68-ого года, а в другой – пятилеткой раньше) озадачила нас наша переводчица. Предстоящий вечер дружбы решили мы начать не всегдашней «Катюшей», а порадовать чехов новой песней – «Марш космонавтов». В те времена первых космических полётов был он очень кстати. На репетиции Яна – наш единственный зритель. И вдруг мы видим в её глазах почти ужас. Всегда милая, покладистая, она решительно заявляет: «Зачем петь про грязь?! Мелодия такая красивая и вы такие хорошие, почему же хотите испортить всё впечатление? Нет, я это переводить не буду!» Мы прямо опешили: «Какая ещё грязь? Где?» И Яна с отвращением на лице повторила нам самые, на наш взгляд, красивые и поэтичные строчки песни:

На пыльных тропинках далёких планет

Останутся наши следы.

 

Только как следует поколесив по планете, начинаешь по-настоящему понимать, что всё в этом мире относительно. То, что в одном месте воспринимается как недостаток, в другом вдруг становится достоинством. В Ханойском аэропорту перед посадкой в самолёт почему-то взвешивали не только наши чемоданы, но и нас самих. Встаёт на весы вьетнамка – 40-45, от силы 47 килограммов. Встаёт наша дама – стрелка зашкаливает: 60-65-70! Стоящие рядом вьетнамцы, не выдержав, в изумлении цокают языком. И мы смущённо краснеем, виновато потупившись. Но вот наш гид в Турции Махмуд рассказывает нам о том, что у них приданое дают не за невестой, как у нас, а за женихом. Если же у него нет приданого, он просто крадёт её. «Последнее время были случаи кражи иностранок, – мимоходом бросает наш гид. И увидев, как мы непроизвольно дёрнулись в страхе, Махмуд вроде даже обиделся за наши подозрения: – Господи, вы-то кому тут нужны? – выразительно говорит он, мельком оглядев нас. – У нас ведь ценятся женщины по 100 килограммов и больше. Уж вам-то волноваться не стоит!» В его словах угадывалось лёгкое презрение.

 

Многое в нашем восприятии со временем меняется. Что ещё вчера было «ух ты!» – сегодня уже – ничего особенного, пустяк. В своё время немало смелости понадобилось нам, чтобы решиться на непредусмотренную официальной программой ночную прогулку по Парижу, да ещё и не куда попало, а вот именно на «площадь порока» Пляс Пигаль, к пресловутой Мулен Руж. «В конце концов, – внушала я себе и окружающим, – надо же хоть однажды увидеть воочию то, что так пылко осуждаешь в своих статьях!» В рискованное путешествие отправились вчетвером: мы с сестрой да наши верные друзья и постоянные попутчики – чета Алексеенко.

Ночной Париж оказался совсем иным, нежели мы видели его днём. Ушли шум и суета. Появилось нечто загадочное и вроде даже колдовское. Возможно, это ощущение создавало сдержанное, приглушённое освещение да ещё – дурманящий аромат как раз цветущих каштанов. Гуляющих много, однако толпы нет – все как-то сами по себе. А какие же молодцы – отцы Парижа! Как всё просто и удобно устроили в своём городе! На каждом углу – светящаяся схема района и указатели. Ни у кого ничего спрашивать не надо – заблудиться просто невозможно.

Чем ближе мы подходили к Пляс Пигаль, тем чаще встречались нам одинокие прогуливающиеся женщины. Несмотря на лето, были они, как правило, в лёгких шубках (кажется, норковых). Должно быть, в этом – какой-то особый шик – решили мы. Однако, как нам после объяснили, это – своего рода спецодежда, вроде указания на профессию. Наш Коля оторвался от нас, пошёл один, независимо. И мы видели, как эти встречные дамочки распахивали перед ним свои шубки, под которыми никакой другой, даже маломальской одежонки на них не было. Встречные мужчины вопросительно смотрели на нас. Но наши шубки остались в Сибири и распахивать нам было нечего. По-моему, мы их сильно озадачивали.

Возле самой Красной Мельницы в нашей дружной компании случился маленький скандальчик, следствием которого явился полный раскол. Я настаивала, что глупо не зайти хоть ненадолго в секс-шоп: уж смотреть, так всё, до конца. Николай был со мной солидарен (ну, разумеется, только из джентльменских соображений: не отпускать же туда женщину одну). Однако два других члена коллектива, наши дамы оказались неколебимых моральных устоев. Они всячески устыжали нас и пытались удержать от безнравственного поступка. И тогда мы перешагнули роковой порог с Николаем вдвоём. А перешагнув, тут же отскочили друг от друга. Глядеть вместе на то, чем заполнены стеллажи магазина, было просто невозможно. Сегодня нет смысла живописать увиденное – теперь всё это запросто каждонощно (а порой и каждодневно) демонстрирует наше телевидение в своих бесстыдных передачах. А тогда нам, явившимся из страны, «где секса нет», всё вокруг было просто шоком.

Мы бы выскочили оттуда мгновенно. Однако путь к отступлению нам преградил некий благообразный господин, затеявший свою оригинальную покупку. Выстроив перед собой несколько резиновых женщин, он деловито и обстоятельно выбирал одну из них. Вертел в руках, придирчиво оглядывал, ощупывал каждую. Ставил с собою рядом, тщательно сравнивал их и себя по росту, комплекции, ещё каким-то параметрам. Наконец придира-покупатель остановил-таки свой выбор. Уже вполне по-хозяйски ухватив свою избранницу за какую-то выпуклость, он швырнул её на прилавок. Продавец, кажется, одобрив выбор, привычно выдернул из купленной дамочки пробку, налёг на неё, со свистом выдавливая воздух. Потом пустую оболочку он скатал в небольшенький рулончик, завернул в обёрточную бумагу и подал осчастливленному покупателю. Тот двинулся с покупкой к кассе. И только затем, следом за ним смогли пойти и мы. На выходе ещё продемонстрировали, что ничего и никого не купили. Контролёр был явно недоволен.

Сгорая со стыда, стараясь не глядеть друг на друга, мы наконец выскочили из порочного магазина и, кажется, сделали это очень вовремя. Рядом с нашими высоконравственными спутницами стояли два негра, что-то оживлённо им внушая. Беседа велась на интернациональном языке жестов. По количеству поднятых пальцев сразу угадывалась предлагаемая цена. Всё правильно: кто же мог предположить, что женщины без спутников здесь, в самом злачном месте легкомысленного Парижа, глубокой ночью могут стоять просто так, без определённой, очень конкретной цели? Неожиданно явившись, мы избавили их от щедрых предложений и этим навсегда застраховались от неизбежных и, конечно, заслуженных нравственных проповедей. Как только они пытаются пристыдить нас тем злополучным секс-шопом, мы сразу напоминаем им о неграх.

 

Каждое путешествие совершаешь как минимум трижды: изучая маршрут заранее, непосредственно странствуя, и после, осмысливая увиденное. Конечно, к каждой поездке я тщательно готовилась (разве только – кроме внезапной Бирмы). И всё же всякий раз любая страна обязательно представала с какой-нибудь неожиданной стороны, в каком-то нечаянном ракурсе. Иногда – настолько непредсказуемом, что я начинала сомневаться: а туда ли меня занесло?

Как манила к себе Италия! Как прельщала из-за горизонта своими красотами! Там, конечно же, всё – сплошное очарование: природа, строения, люди. И вот, долгожданный момент – моя встреча с заманчиво-искусительным Неаполем! Наш корабль медленно входит в воспетый на все лады сказочный залив. Так и звучит в душе ангельский голос Робертино и на все лады повторяемое по-русски:

Неаполь милый, о край чудесный!

Здесь улыбался мне свод небесный.

В душу восторги льёт неземные

Санта-лючия, Санта-лючия!

Вот оно – наконец-то свершилось, сбылась мечта! Но, позвольте, а где же обещанная сказка, «неземные восторги»? Что, вот эта хлюпающая вокруг мутная жижа, покрытая слоем гниющего мусора, вся в разводах мазута – это и есть Санта-лючия?! То была первая оплеуха по моей многолетней мечте. Но, увы, – не последняя. На поверку оказалось, что в Неаполе по-настоящему красиво лишь его название. Старые, обшарпанные, забывшие свой цвет здания. Пропитанные сыростью, с осыпающейся штукатуркой стены. Маленькие, подслеповатые окна. Болтающееся на верёвках прямо над улицей серое бельё. Нещадно гремящие и усиленно дымящие машины. А люди? Все сплошь – в вышорканных джинсах и вылинявших обвисших майках. И все (какой ужас) – толстые! Совсем молодые парни – с выпирающими из маек животами, в брюках на подтяжках. И это – нынешние Ромео?! А женщины! Как колышутся их телеса при каждом шаге. И потом – зачем они так громко кричат и машут руками? Очень похоже на большой цыганский табор.

Вполне соответствовал всему нашему первому «итальянскому» дню и его финал. Нам сообщили, что две наших туристки лишились своих сумок с документами и деньгами в них. Приёмчик в обоих случаях был применён один и тот же. Прямо на тротуар с дороги выскакивал мопед (или мотороллер) с двумя седоками. Он – за рулём, а она – сзади. Вот она-то и действует. В одном случае сумочку выхватила из рук, в другом – срезала с ремешка на плече. Как выяснилось, это – самый модный нынче способ. Да, очень меняется со временем мода в Италии! И Джульетты пошли совсем-совсем не те.

Вот такой вышла моя встреча с Италией. Правда, потом были потрясающие музеи и священные руины, при воспоминании о которых хочется поклониться. И тем не менее, сегодня слово «Италия» для меня не окрашено лишь в розово-голубые тона, как раньше. Оно – многоцветно. Что ж, пожалуй, это более правильно, потому как гораздо ближе к жизни.

 

Из несметного количества всяческих экскурсий, посещений, встреч, поездок, походов, что случились у меня за границей, наверное, можно выбрать «самые-самые»: весомые, памятные, интересные, весёлые или грустные. Конечно же, можно – надо только как следует подумать. Если же у меня спросят о самой неприятной и даже отталкиваюшей экскурсии, отвечу сразу, не раздумывая: «Во Франции, на фабрику духов – на ту самую знаменитую, где рождаются и «Шанель №5», и другие покорившие мир ароматы.» Не знаю, что повлияло сильнее: котлы ли, полные растопленного жира (кто-то из наших острословов ещё тихонько шепнул: «наверное, собачий»), варево ли из разноцветья всяческих лепестков, бочки ли с различными, разящими в самое нутро зельями, густая ли, почти на ощупь осязаемая смесь, должно быть, абсолютно всех существующих на свете запахов (вот уж прав мудрец: «Всего да будет в меру»). Причины не знаю – знаю результат. Несколько раз вдохнув сконцентрированной мечты каждой настоящей женщины, я как-то ненароком брякнулась в обморок. Меня быстренько вытащили на свежий воздух. Там меня долго рвало. И с того дня я категорически не пользуюсь духами, даже «Шанелью», вернее – тем более ею.

 

Порою путешествия предлагали настоящие загадки. И, надо признаться, не всегда их удавалось разгадать. Труднее всего чётко определить точно национальный характер. Однако кое с какими устоявшимися определениями просто не поспоришь. Ну, к примеру, казалось бы, ведь азбучная истина – непробиваемая сдержанность и холодность англичан.

Мне довелось убедиться в этом лично. Особенно наглядно эта черта английского характера проявилась после встречи с французами – людьми абсолютно другого душевного склада. Мы переплыли Ламанш, разделяющий две эти страны, – и будто попали на другую планету. Вокруг – не раскованные, открытые, весёлые люди, а застёгнутые, даже затянутые на все застёжки, с непроницаемыми лицами, непробиваемой невозмутимостью и железным самообладанием. Ведь главное для англичанина – не уронить себя, «не потерять лицо».

Стоп! А как же тогда расценить, что именно английские хиппи переплюнули всех своих собратьев, были самыми «хипповыми», самыми расхристанными в мире? А пресловутые английские болельщики, которых сегодня боятся пускать на стадионы всех стран? А как же понять, что именно в этой пуританской стране строгих норм и правил появилась на свет мини-юбка, взорвавшая все нормы и вызвавшая во всём мире негодование и возмущение? И это озадачивает даже не само по себе. Но ведь ещё и «лицо доброй старой Англии» Её величество королева модельеру – изобретателю этой «бомбы» мировой моды и приличия собственноручно вручила самую высокую награду страны. Как это совместить и постичь?

Воистину «всё в мире есть загадка». Что уж тщиться-пыжиться разгадать самое непостижимое – человеческую душу да ещё и – у целой нации! У каждого народа – своя загадка, своя особинка, есть и сила, и слабина. Быть может, придёт время, когда задумают мудрецы-учёные создать в своих лабораториях идеального человека. И тогда возьмут они всё лучшее, что есть у каждого народа. Будет этот совершенный человек красивым, как мальтийцы (Мальта, должно быть, – место пожизненной ссылки победителей всех конкурсов красоты на нашей планете), трудолюбивым, как японцы, дисциплинированным, как немцы, терпеливым и выносливым, как бедуины, сдержанным, как англичане, душевным и сердечным, как русские. Впрочем, кажется, наша сердечность тогда уже будет совсем ни к чему…

Ну зачем гадать, что и как будет когда-то? Кто его знает! А пока – как же замечательно, что все мы – такие разные, в чём-то особенные! Каждый народ – на свой манер. Нам вот только бы не забывать, что все мы всё-таки родня – земляне. Не обрывать бы по своему невежеству да недомыслию связующие нас нити. А там, где они разорваны, стараться их связывать. А то – как бы нам поодиночке-то не заблудиться в кромешных  лабиринтах жизни, которые зачастую – хитроумней и страшнее сказочных.