Нештатный политрук

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Книга памяти

Автор: Гоголев Михаил Петрович

Просмотров: 4462

2009 год, Выпуск № 2

Защищаясь от насмешек мальчишек, Валька Зубов говорит:

– Скоро и вас припишут. Как семнадцать исполнится, так и… Вот тогда посмеетесь…

Семнадцатилетних подростков райвоенкомат ставит на учет, с ними ведется допризывная военная подготовка. Все неудачи, промахи будущих новобранцев просмеиваются и сверстниками и пацанами на много младшими: есть допризывники, которые по слабости силенок даже деревянное ружье таскать не могут, до других – команды туго доходят…

Всю разновозрастную ребятню с утра до вечера занимает одна тема: слушают про войну, говорят о войне, играют в войну.

Сегодня мальчишки обсуждают вчерашние занятия с допризывниками:

– Валька, расскажи, как Федька Пентюх (настоящая-то фамилия Пантюхов) команду «ложись» выполняет? – просит Степка Коровин. И сам, и остальные пацаны хохочут: знают они о существе просмешки.

– Расскажи, как вы воюете? – подхватывает Витька Скулкин, намекая, что и у самого Вальки не все хорошо получается.

– Скулите много… Приходите и смотрите сами, – огрызается тот. – Пускай Санька рассказывает, он адъютант у Василия Ивановича.

– Не адъютант, а политрук, – поправляет Степка.

– Расскажи, Сань, про Федьку? – не унимаются мальчишки.

Все знают: обучение военному делу Федьке дается трудно. Он грузноват, неповоротлив, настоящий увалень. За это и некоторую умственную заторможенность его прозвали «Дом Советов».

Саньку упрашивать не надо. Он и сам готов позубоскалить над неудачниками. Себе Санька цену знает. До войны успел окончить шесть классов, больше своих сверстников начитан, с толком занимается военным делом. У него и получается лучше, чем у других. Недаром Василий Иванович, командир допризывников, поручает именно ему читать «курсантам» сводки «Совинформбюро» из районной газеты. Санька – без сомнения будущий красноармеец! Его старший брат Арсений давно на фронте. Воюет хорошо, написал в письме, что награжден медалью «За отвагу». Политрук части прислал письмо родителям, в котором благодарит их за хорошо воспитанного сына – настоящего бойца.

– Василий Иванович, – начинает Санька, – подает команду: «Ложись!». Все легли на живот, а Федька – на спину. Василий Иванович подает команду ему одному: «Красноармеец Пантюхов, встать!». Федька еле-еле переворачивается на брюхо, становится на четвереньки, поднимается. Мы хохочем…. Василий Иванович: «Отставить смех!». И опять командует: «Красноармеец Пантюхов: «Ложись!». Федька опять ложится на спину.

. Слушатели покатываются со смеху. Рассказчик Санька еще больше вдохновляется:

– Василий Иванович говорит: «Пока такой красноармеец ляжет или встанет, его десять раз убить могут». Он показывает Федьке, как нужно выполнять команду «Ложись!» и «Встать!» – сам ложится и встает. Спрашивает: «Понятно?». Федька отвечает: «Понятно». «Красноармеец Пантюхов, почему, в таком случае, неправильно выполняете команду?». Федька говорит: «На брюхе лежать неудобно». «Красноармеец Пантюхов, – сердится Василий Иванович, – наряд вне очереди!».

Настоящие и будущие допризывники без конца пересказывают забавные эпизоды военного обучения. Особенно потешаются над речью школьного учителя военного дела Приходько, пришедшего с фронта после ранения, без конца повторяя под хохот его слова: « Це – ложе», «Це – цевье», «Це – не лапай!» …

Однако где-то там, внутри у каждого возникала тревога: «Самих нас скоро обучать будут, и над нами будут смеяться»…

Звякнула щеколда калитки. Николай смотрит в окно, сообщает:

– Дед Горбов идет.

Мальчишки становятся серьезнее. Дед бывалый: не одну войну прошел. Послушать его страшно интересно! Бывало, сидит дед на скамеечке у своего двора, «козью ножку» покуривает, о чем-то своем долго-долго думает. Деревенские мужики почти все на войне, поговорить ему не с кем. Видит, где подростки собираются, иногда направляется к ним. Вот он и теперь входит в избу:

– Здорово, красноармейцы! – приветствует мальчишек, расположившихся кто на скамейках, кто на сундуке, а то и просто на полу.

– Здарова!

– Здарова!

– Здрастуй! – отвечают вразнобой.

Деду уступают место, подставляют табурет. Он не спеша занимает его. Все ждут, что скажет. Дед говорит, не торопясь, с расстановками, короткими фразами, а то и вовсе одним словом обходится. Устроившись поудобнее, спрашивает:

– Будем Гитлера воевать? – имея в виду, что некоторым из присутствующих подростков, пожалуй, придется идти на затянувшуюся войну. Те молчат, беспомощно ворочаются, не зная, что сказать. Дед продолжает:

– Надо его побить.

И через паузу дальше:

– Надо ему бока намять. Иначе нельзя.

И снова пауза.

– Давайте растите скорее. Отцам на подмогу. Намыльте ему шею. На вас вся надежа…

От столь неожиданно высокой оценки их значения пацаны беспокойно заерзали. Дед достал кисет, вынул аккуратно продолговато сложенную гармошкой бумагу, оторвал полоску, изготовил козью ножку, наполнил ее самосадом. Все наблюдают его размеренные действия. Из кармана поношенной фуфайки достал фитиль, пропущенный через трубочку, вырезанную из гильзы винтовочного патрона, кресало, скованное из напильника, камень-кремень. Наложил фитиль на камень, прижал большим пальцем левой руки и правой рукой вскользь ударил кресалом, высекая искры. Два-три ловких удара, и фитиль пускает дымок. Раздувая затлевший огонь, дед прикурил, пуская клубы синего едкого дыма.

– А Никита Сыров говорит, что танкистом будет, – вдруг в застывшей надолго тишине сообщает Алешка Грачев.

Пацаны зашевелились, задвигались.

– Он уже второй год на тракторе работает. Он скоро паспорт получит, – поддерживает Алешку Степка Коровин, – вот ему танк и дадут.

– Так сразу же и дали!, – возражает Валька Серов. – Ездить и дурак сможет, – а стрелять метко, да еще на ходу, научиться надо!

– Научат, – деловито стоит на своем Алешка. – Танк – это здорово! Он все может.

Понимание значения грозной техники настраивает пацанов на серьезное обсуждение военной темы.

– Танки – это здорово, – подтверждает «военспец» Санька. – Видели в кино «Если завтра война»? Танк летит, а там овраг и ручей, и мост подорван – нет его. Танк разогнался да ка-ак прыгнет! И перелетел на другую сторону. И дальше попер.

– Танки вот такие деревья сваливают, – говорит Валька, складывая руки калачиком. – И пушки раздавливают.

– А стреляет как! – восхищается Никита.

– Танк без пехоты ничего не стоит, – твердо заявляет Санька. – Василий Иванович говорит, пехота – царица полей. Танк прошел и ушел, а пехота занимает территорию и удерживает ее.

Василий Иванович – человек, авторитетный, одно слово – фронтовик! Совсем недавно, каких-нибудь два-три года назад и он озорничал вместе с нынешними пацанами-допризывниками. Теперь ему доверили обучать военному делу почти сверстников. И он превратился в Василия Ивановича.

От сводок «Совинфомбюро» пацанам становится тревожно, грустно, бывает даже страшно. Приходят с фронта раненые, инвалиды, кто без руки, кто без ноги, а то и с повязкой на глазу. Приносят невеселые вести. Люди идут и идут в избу красноармейца, возвратившегося с фронта. И в дом матери Василия шли. Здесь же вездесущие ребятишки. Слушают фронтовика, улавливают каждое его слово. Порадовать односельчан было нечем. Конца войны не видно. Многие женщины масштабов ее толком понять не могли. Марфа Игошина спрашивает:

– Ты там сынка моего, Митю, не видел, не встречал? Третий месяц письма от него нет. С самой зимы.

Вопрос для Василия Ивановича несказанно трудный. Да делать нечего, надо отвечать. Он фронтовик, все видел своими глазами, все знает, за все в ответе перед сельчанами. Больше обсказать положение некому.

– Нет, тетка Марфа, не видел, не встречал. Фронт большой: от Балтийского моря до Черного. А он на каком направлении воевал?

– Да кто его знает. Написал с полевой почты. А где она, эта полевая почта? Зимой еще писал…

– Может, раненый где-нибудь в госпитале лежит, сам писать не может, – скрепя сердце, приходит на помощь Василию Ивановичу страдалица солдатка Антонина Васюнина. Она старается укрепить тетку Марфу в надежде, что ее Митька живой.

– Василий Иванович вчера на занятиях говорил, наши войска все больше оказывают сопротивление, – сообщает помощник командира Санька. – Танков и самолетов у нас стало больше. Бойцам автоматы стали выдавать.

Его информация всех очень устраивает. Ребята оживляются, становятся веселее, страх отступает.

Тут в разговор вступает дед Горбов:

– Сам Лександра Василич говорил: «Трудно в учебе – легко в бою». Вот так. Он всегда, в любой кампании верх брал, – гордо заявляет старый солдат и мальчишки догадываются – он говорит о знаменитом полководце Суворове.

Раньше пацаны слыхали от деда много интересных историй. И про японскую кампанию он рассказывал, но все равно хотят еще послушать. К ним дед Горбов относится хорошо, уважительно. Все, что он рассказывал, им казалось таким далеким, но потому особенно интересным. Послушав разговоры о танках, самолетах, он говорит:

– В кавалерии я служил.

Попыхтев самодельной цигаркой, продолжил:

– В кавалерию брали не всякого.

Сидя на табурете, дед распрямляется, пытаясь развернуть свою усохшую грудь и показать, каким молодцом он был: в кавалерию годился!

– Наш эскадрон был конной разведкой, – продолжает рассказчик. – Надо ездить на сторону неприятеля, искать японцев. Лежим на передовой замаскированные. Наблюдаем день, наблюдаем два – местность изучаем. В Манжурии сопки да долины. Никаво не видно. Не проявляет себя японец. Командование знает: есть он. Бывало, нападал на наши позиции, беспокоил. Что делать? Начальству виднее, оно и посылает. Наше дело маленькое: надо наблюдать – значит надо. Надо ехать на сторону неприятеля – едем.

Дед делает паузу, будто собираясь с мыслями. Вдруг Валька спрашивает:

– Деда, а ты живого японца видел?

На это дед Горбов не спеша отвечает:

– Лучше всего неприятеля видеть мертвым…

Все одобрительно смеются шутке деда. Он продолжает:

– Живой он при оружии… Или ты его, или он тебя. Хорониться надо. На войне всего не увидишь, а потому надо хорониться, – повторяет он. – От дурной пули не схоронишься. Воевать с умом надо. Сначала страху натерпишься. И насмотришься всякого, чего и врагу не пожелаешь. Насмотрелся я и на японцев, и на китайцев, манжуров, хунхузов. На войне все хоронятся друг от дружки. Вот и надо, чтобы японец проявил себя. И едем. Трехлинейки у нас – винтовки такие, шашки, провиант на три дня. Старший наган имеет, бинокль, компас. Бывало, ездешь три дня, жара невыносимая, солнце слепит, – кто знает, как пекет манжурское сонце? То-то вот… Воду по каплям делим. Когда до воды доедем? А вдруг там, у воды, засада? Неприятель тебя ждет? К воде все тянутся: и человек, и зверь, и птица.

Чуть помолчав, дед продолжает:

– Хунхузы нам сильно мешали. Видишь – едут. А кто? Японцы? Хунхузы?

– А кто такие «хунхузы»? – нетерпеливо спрашивает Санька.

– Китайцы. Разбоем промышляли. Своему царю манжурскому не подчинялись. Нас боялись. Старались не связываться. В гааляне прятались.

– А что такое «гаалян»? – интересуются слушатели.

– Трава такая. Вот такая, – и дед, сидя на табурете, показывает ладонью высоко над своей головой. – И чумиза еще…

Новые слова звучат загадочно, даже таинственно: «гаалян», «чумиза»…. Это где то там, далеко-далеко, на Дальнем Востоке…

– На стороне неприятеля от тебя дисциплина особо нужна, – продолжает дед. – Все тебе там чужое. Всяко может быть. Всяко бывало… – Помолчав, продолжает. – Далеко заехали – глубина разведки называется. Риск большой. Но и узнаешь больше. Начальство похвалит за службу царю и Отечеству. – Слова «за службу царю и Отечеству» дед произносит с иронической усмешкой. – По шкалику прикажут преподнести, – с юмором и гордостью говорит он, крякнув при этом, хитровато улыбается. – А мы и без шкалика… Азарт! Молодые! Хунхузы нас сильно боялись, – повторяет дед. – Не связывались с нами. А тут наехали мы, а на кого – не поймем: все в дымке какой-то. «В ружье!» – командует старшой. Перестрелка завязалась. Они палят – мы палим. Старшой говорит: «Задачу выполнили – обнаружили, неприятеля, поворачиваем домой». И поскакали. А те палят. Тут мой Соврасый стал сбиваться с ноги, а потом и вовсе кувырнулся. Едва я успел ноги из стремян выхватить. Пуля, оказалось, его прошила. Наши ускакали, те осмелели и вдогонку. Спрятался я в гааляне. Слышу – мимо проскакали, меня, Соврасова не заметили. Не знаешь, от чего на войне смерть примешь. Дождался ночи, подался в сторону наших позиций. Иду, хоронюсь, как заяц. Луна выйдет – я в гаалян, луна спряталась – я дальше пробираюсь. А перед позициями всегда опасней: тебя либо японцы, либо свои… Добрался до своих. Старшой-то, ясное дело, по возвращении со стороны неприятеля по начальству доложил: где были, что видели, как ускакали, как я отстал. Посчитали, что убит. А я – вот он, явился не запылился, – усмехается дед.

Весь этот эпизод дед рассказал как забавный случай. Но главное было впереди.

– Старшой обрадовался. Доложил и я начальству, как все было, все чин-чином. Но вот интенданты свое: где конь? Отчитайся, как полагается. И правильно спрашивают. Может, хунхузам продал? Что делать? Как доказать?

– Так коня-то убили! – удивляется кто-то из пацанов-слушателей.

Дед, довольный, что ребята увлечены его рассказом, улыбнулся, помедлил и продолжил:

– Сказано: военное имущество солдат обязан беречь пуще своего. Прожег шинель у костра – отвечай. Потерял или бросил ружье – военно-полевой суд: куда дел? Пропил? Неприятелю сдал без боя? Отвечай! Строго все должно быть на военной службе. А как иначе? Иначе нельзя. Так все можно промотать, и воевать нечем будет.

Дед изготовил новую самоделку, прикурил и закончил рассказ:

– Дождался ночи и подался опять на сторону неприятеля. Нет другого выхода. Некуда деваться. А там – не то на японцев, не то на хунхузов наткнешься. Достиг своего Совраски, отрезал у него уши, – уши-то меченые, в пачпорте Совраски, – да еще седло прихватил: доброе, новое седло, жалко бросать. Обратно меня, как ветром сдуло, – смеется дедушка, – откудова силы взялись! Отчитался перед интендантами : все честь–честью.

Смотрят мальчишки на деда Горбова, как на героя! Это же надо! Где-то там, далеко-далеко на Востоке, идет война, а молодой солдат-кавалерист один, ночью ползает за линию фронта… И невольно стараются представить себя на его месте: смогли бы также? Удивляются, уважительно смотрят на деда. А он, будто подслушав их мысли, с нескрываемой гордостью говорит:

– Выносливый я был. Отчаянный. Рисковый.

И не замечают сорванцы в его рассказах ни тени бахвальства – нет этого. Завидуют: где уж им до него, бывшего молодого, здорового, закаленного кавалериста.

– Из-за ушей погибать! – вдруг восклицает Валька, осуждая ужасное, «нелепое» требование в царской армии. И остальные с ним согласны. На это дед говорит:

– А ну, каждый станет разбрасывать ружья, шашки, амуницию? Что получится? А какой ты вояка без коня в кавалерии? – И сам отвечает: – Ясное дело: береги, отвечай. Порядок в армии надо блюсти. Армия держится на порядке, чтобы строго. Любить порядок и держать его, ясное дело, тяжело, – уважать надо. Где нет порядка, там больше погибает нашего брата-солдатни. Нет порядка – распадется воинство. Друг за дружку надо. Лександра Василич говорил: «Сам погибай, а товарища выручай».

Убедившись, что достиг необходимого воздействия на слушателей, и решив, что на сегодня достаточно, дед Горбов как бы спохватывается:

– Заболтался я с вами. Старуха потеряет. Подамся, однако. Если что не так сказал, извиняйте старика. Посидел с вами, молодыми, сам молодым побыл.

Пацаны завозились на своих местах, жалко расставаться с дедом.

– Приходи еще, – говорит Санька.

Уже от двери, взявшись за скобу, он обернулся:

– Конешно, луччи бы без вас обошлось…

И медленно, тяжеловато вышел из избы. Мальчишки застыли в наступившей тишине. Но ее нарушил Санька:

– Сделали бы его нам нештатным политруком…

Идея Саньки пришлась по душе мальчишкам, лишенным покровительства отцов. Враз оживились, задвигались, загомонили.