Земля спасает от пуль. Военные воспоминания

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Книга памяти

Автор: Пётр Козьмин

Просмотров: 5705

2011 год, Выпуск № 2

1943 год

Весной 43-го года мы попали на фронт и заняли оборону западнее Вязьмы. Немцы методически обстреливали наши траншеи и тылы. Мы быстро к этому привыкли. Днём чистили оружие, жевали сухари, смотрели в оба, так как вражеская разведка могла попытаться «взять языка». Немецкая «рама» постоянно висела над нашей траншеей и корректировала огонь своей артиллерии и миномётов. В один из рядовых дней «Рама» сбросила на нашу траншею листовки, которые произвели на нас обратное предполагаемому немцами впечатление. В цветной печати, впервые нами виденной были воспроизведены, снимки власовцев с шампанским и голыми женщинами на коленях. В тексте предлагалось сдаться и перейти на службу в немецкую армию к власовцам. Меня лично это страшно шокировало. Голые женщины. Разврат. Какие-то животные. И почувствовал ещё большее отвращение к этим нелюдям. Не дай Бог попасть к ним в плен, а не то что пойти добровольно. Листовки сдали сотруднику «СМЕРША», а к вечеру «Рама», для подкрепления доводов, осыпала нас мелкими минами.

Ещё на формировке подружился я с Григорием Игнатьевым из Горького, не успевшего закончить мелиоративный институт. Был он небольшого роста, носат, очень походил на Гоголя, красиво говорил, правильно произнося окончания слов. Укорял меня за то, что я «проглатывал» окончания слов, и речь моя звучала невнятно. Рисовал он профессионально, и это вызывало у меня зависть. Вот бы мне так рисовать. Он так же, как я, не курил, и мы часто в окопе сидели рядом, вспоминая дом, учёбу, книги и случаи из жизни. Высунув на лопатке каску из траншеи, проверяли нет ли снайпера у немцев на нашем участке, отправляли с термосом кого-либо за кашей в тыл (где-то там находилась наша походная кухня и старшина). Это было всегда километров четыре-пять от передовой. Пшённая каша с мясом, ещё тёплая, вызывала подъём в душе. Сыпались шутки, анекдоты, забавные истории.

В августе 43-го года нашу дивизию перебросили на новый рубеж, севернее Ельни. Под так называемый Спас-Деменский выступ. Там немцы за два года построили сильные укрепления. «Где-то близко родные места, жив ли отец», - думал я в то время. Седьмого августа нас вывели через овраг «Чёртов рог» к деревне Курвость. Немцы заметили движение и открыли бешеный огонь по ещё не окопавшимся солдатам. Командир взвода Гусев и комроты были тяжело ранены, и мы их с Григорием отправили в санбат. Поэтому в первый день мясорубки я не попал вместе с брошенными на колючую проволоку солдатами без поддержки какой-либо техники или огневой мощи. Во второй день снова сунули на этот рубеж ещё полк, но нам повезло. Немецкие самолёты сбросили бомбы на свои траншеи. К вечеру мы отошли на исходный рубеж. В третий день расположили ещё один полк и оставшихся в живых из других полков, должны были наступать ещё раз. Мы с Григорием заняли исходный рубеж в конце оврага, немного покопав, прикрыли головы бруствером и лежали, ожидая ракеты и команды. Тут подполз какой-то капитан не из нашего полка и велел мне и ещё одному солдату выполнять после атаки его распоряжения. Взвилась красная ракета, прозвучала команда «вперёд», и Григорий вместе с другими солдатами побежали вперёд, стреляя из автоматов и винтовок. Капитан, я и солдат должны были собрать пулемёты и другое оружие, оставленное на поле боя после этой последней вылазки наших. Через час стали возвращаться раненые. Подошёл раненый в плечо и руку осколком мины Григорий - «Ну вот и меня зацепило». Отправился вместе с другим раненым в санбат. С тех пор не встречались.

Мы с солдатом собрали кое-какое оружие, коробки с патронами, отнесли их в овраг, и так как наступили сумерки, постарались ретироваться в сторону штаба, чтобы доложить капитану о проделанной работе. В овраге уже просто нечем было дышать от массы разлагающихся трупов. Утром командир дивизии – полковник Краснов Н.И. собрал оставшихся в строю солдат и офицеров (около полусотни) и сказал, что задачу мы свою выполнили, так как пожертвовав дивизией, отвлекли и не дали врагу перебросить на важный прорывный участок три дивизии. Теперь остатки дивизии пойдут на переформировку. Но на переформировку мы не попали: оставшихся солдат и офицеров бросили в прорыв, где готовился серьёзный успех – сюда стянули танки, самоходки, авиацию и артиллерию.

Стало уже довольно прохладно, и начались дожди. Мы продвигались с боями к Смоленску. Вся шинель была в дырках от осколков и пуль. Думал, что ранило, когда по ноге стукнул осколок на излёте, но похромал немного – прошло, и опять вперёд. Погиб пятнадцатилетний сын командира полка – Женька, с которым мы на формировке в Ржеве играли в шахматы. Жена командира умерла в войну от туберкулёза, и он забрал на фронт своего сына. Сын всё время был при нём в штабе связным. У меня от холода и сырости тело опять покрылось язвами, и я не мог носить автомат через плечо на ремне. После взятия Смоленска меня сразила простуда, и когда уже потерял сознание, был отправлен в Ельнинский госпиталь, где пролежал месяц. В палате нас, таких «пацанов», было двое, и утром при обходе больных и раненых пожилая и весёлая врач Березина спрашивала: «Ну как, детский сад, дела?» Нас это обижало и конфузило. Мы требовали немедленной выписки, но она ласково на нас смотрела и, успокаивая, отвечала: «Ещё полежите немного, успеете на фронт». Мне делали переливание крови, вводили глюкозу, от которой в первый момент становилось горячо в голове. Стал я поправляться и попросил начальника госпиталя отпустить меня хотя бы на день в Спас-Деменск, чтобы узнать, жив ли отец. Меня отпустили, дали сухой паёк на три дня. Поймав попутку, я добрался до Спаса и очень обрадовался, что отец жив. Мы встретились, он был рад и смущён своим видом. Рваная одежда, на ногах старые калоши, привязанные верёвочкой. Барак наш сгорел, из вещей ничего не осталось. Мы проговорили целую ночь о его житье в оккупации и нашем с матерью в Степановке. Личное дело его, запрошенное из Москвы, пришло в военкомат, и он был туда принят на работу, и как только получит какую-либо коморку, привезёт мать и братьев.

Вернувшись в госпиталь, я был выписан, и с группой выздоровевших отправился в Смоленск. У старшего – список, по которому мы все вместе должны прибыть в Смоленск к коменданту, а там уж по его усмотрению. Дорогой, сойдя с полуторки, какой-то капитан остановил нашу группу и взял у старшего бумагу со списком. Скомандовал: «Левое плечо вперёд, и быстро в машину!» Привёз нас на станцию Смоленск, вернее, её остатки. Все пути заставлены эшелонами с разными грузами. Нас быстро поместили в разбитую, без окна комнату, дали по винтовке с пятью патронами, сухой паёк и, разбив на смены, велели охранять грузы. Бомбили немцы иногда, но усиленной бомбёжке подвергли 7 ноября. Ночь. Светло как днём от подвешенных на парашютах фонарей. Бомбили город, но особенно – станцию. Кто успел, спрятался в траншеях у Днепра. Четверо бывших в это время на посту погибли, и капитан утром, выдав справку из госпиталя, велел уходить. Так и не найдя комендатуры нас, оставшихся в живых, присоединили к пехотной дивизии, выходившей под Витебск. Через узкую, простреливаемую немцами горловину мешка ввели в лес, присоединили к роте солдат, занимающих траншею. Выпал снег и слегка морозило. Выдали фуфайки, ватные брюки, подшлемники, шапки. Чувствовали мы себя комфортно, если бы ещё и кормили. Кухня вместе с поваром и старшиной подорвалась на мине, поставленной немцами. Мы нашли на дороге убитую лошадь, вырезали из мягкого места куски мяса и варили в котелках в траншее. Хотя без соли, хлеба и не очень, но голод не тётка, всё же еда. Немецкие траншеи отстояли довольно далеко, километра полтора между нами – заболоченная нейтральная зона и разбитая до фундаментов деревня, совершенно пустая. Решили проверить, нет ли в погребах картошки, и как самого маленького ростом сержант решил отправить меня в разведку. Дали мне белый маскхалат и вещмешок на всякий случай. Где ползком, где на четвереньках добрался я до разбитой деревни, внимательно оглянулся вокруг, нет ли немцев, нашёл в одном разбитом доме подполье, открыл крышку из досок, там никого не было. Ещё раз оглядевшись, быстро спустился в подвал, в ящике полно картошки, набрал целый вещмешок. На полке в подвале заметил белый кусок, похожий на соль, попробовал на язык – солёное, взял с собой. Вещмешок под маскхалат не спрячешь, и я надел его лямки сверху, и он очень меня демаскировал. Перебиваясь обратно, был замечен немцами, они открыли по мне огонь из винтовок. Тогда я побежал, приседая и делая зигзаги. Добежал до заброшенного блиндажа и хотел уже в него забраться, чтобы переждать обстрел, но увидел две тонких проволочки, натянутые у дверей и сразу сообразил, что это усики противопехотной мины. Кровь бросилась в лицо, и больше не раздумывая, побежал что есть мочи к своим в окоп. Была - не была. Добежал, перевалил через бруствер. Дома! Ребята обрадовались, сразу зарядили котелки для варки картофеля. Достал и «соль» - это оказалась селитра. Попробовали солить ею, съели - и ничего.

Когда в наш мешок ввели ещё одну армию, немцы, боясь окружения под Витебском, незаметно снялись с обороны и ушли в сторону, более приспособленную для обороны. Двигались по следам немцев, не поспевая за ними. Дороги они заминировали, тылы с техникой не могли пройти до разминирования, а мы налегке, только на пяти сухарях, шли и шли. Но вот немцы остановились на удобном возвышенном плато с хорошим обзором,вынудили нас рыть окопы внизу на сыром поле. Когда выкопали траншеи в полный рост, туда сразу же набежала вода, быстро превратившись в грязь. Вырыв в стенке окопа «лисью нору», можно было, затолкав туда спину, вынуть ноги из воды и дать им подсохнуть. Автомат я свой выбросил. Нашёл карабин, он не боялся грязи, и если уж патрон зашёл в патронник, можно всегда выстрелить, чего не скажешь об автомате в тех условиях нашей жизни. От авитоминоза у меня «куриная слепота», после захода солнца ничего не вижу. Ночью в траншее прислушиваюсь к каждому шороху у окопа и туда стреляю, грея о тёплый ствол руки. Днём подремлешь в «лисьей норе», пожуёшь сухарь, размочив водой из лужи с четырьмя таблетками, которые нам выдал санитар для обезвреживания. Обмотки с ботинками, залепленные старой и новой грязью и глиной, было трудно отличить от валенок. Через месяц, когда многие заболели и все завшивели, нас подменила в обороне другая часть. Отвели на три километра в тыл, там санчасть велела наломать еловых веток, постелить на снег и поставить большую палатку. Рядом вскипятили в бочках из-под бензина воду на кострах, и в одной пустой бочке прожаривали наше бельё, пока мы в палатке, получив по шайке горячей воды, мылись. Когда я разулся, сняв обмотки и ботинки, то испугался своих ног. Они были сине-фиолетовые, и кожа отставала и закручивалась, как кора на берёзе, а из-под неё видно было тёмно-красное мясо. Санинструктор сказал, что это ничего и скоро вырастет новая кожа. Нам дали новое бельё и обмотки с обувью, каши с мясом, сто граммов спирта сырца - и мы почувствовали, что ещё поживём.

Не успели написать огрызком химического карандаша домой весточки, как прозвучало «Становись!». Командир роты с каким-то лейтенантом стояли в ожидании построения. «Смирно», «Равняйсь», «Вольно». Мы ослабили одно колено. «Коммунисты и комсомольцы шаг вперёд!» - прозвучала команда. Я вышел вперёд, и из роты ещё человек 15. Вы поступаете в распоряжение лейтенанта из разведки. Лейтенант скомандовал нам «налево», «левое плечо вперёд», «шагом марш», и мы пошли за ним. Он нас привёл к трём замаскированным в лесу танкам и объяснил, что ночью наша группа взберётся на танки и отправится на «разведку с боем». Ничего в этом страшного нет: немцы в темноте начнут палить из орудий и миномётов, не прицельно, вы спрыгиваете на землю влево, а танки задним ходом вернуться назад. Отползёте к своим траншеям. Он переписал всех участников в блокнот и велел потренироваться залезать, держаться и спрыгивать с танка. «Вечером я приду, а пока тренируйтесь и отдыхайте», - сказал он и удалился.

Одно дело – сидеть в окопе, даже плохом, а на танке под пулями и снарядами…не очень радовало. Спросив танкистов, как там на танке, за что держаться и где стоять, принялись доедать выданный НЗ - банку консервов и сухари. Поздно ночью пришёл лейтенант, поговорил с танковым командиром, скомандовал нам «по танкам» и, подсвечивая перед танками фонариком, вывел их к окопам, через которые они прошли на полном ходу. За нами из окопов вышла рота солдат, сбиваясь на танковую колею. Не дойдя ещё до проволочного заграждения, немцы заметили танки. Взметнулось несколько осветительных ракет. Беспорядочно застрочили пулемёты и винтовки. Засвистели снаряды и мины. Рота по команде прокричала «ура», мы соскочили с танков и залегли в воронках. Танки пару раз выстрелили и пошли назад. Втроём попавшие в одну воронку переждали, пока немного поутихнет стрельба, и поползли к своим окопам. Где-то рядом стонали раненые, туда проползли два санитара. Утром нас отправили в тыл, на формировку в г. Калинин.

В Калинине разместились в каком-то каменном одноэтажном бараке, где мы несли караульную службу на складах вокзала и в штабе. Мне с бойким напарником Юркой достался склад овса у вокзала. Часть овса была насыпана гуртом, а часть – тут же в мешках, валявшихся в беспорядке у самой железной дороги. Мы охраняли вдвоём овёс по целым суткам. Юрка продал два мешка овса какому-то мужику за буханку домашнего хлеба и шмат сала. Я бы на такое не решился.

Выдали за шесть месяцев фронтовые деньги. Я получил 120 рублей. Отпросившись у старшины в город, долго не решался, на что же истратить эти деньги. Попался букинистический магазин. В витрине стояло юбилейное издание «Дон Кихота», цена 120 рублей. Зашёл в магазин, полистал книгу со множеством иллюстраций и купил её. Обрадованный, принёс в казарму. Из вещмешка пришлось почти всё вынуть, так как книга была почти с вещмешок. После дежурства с удовольствием разглядывал иллюстрации, начал читать. Шрифт был крупный, красивый. Однажды вечером старшина сообщил, что формировки закончились, завтра отправляемся на фронт. Что же делать с книгой? Попросил старшину отпустить меня на час. Нашёл областную библиотеку. В абонементном зале какая-то старушка за столом спросила:

-Что тебе солдатик надо?

- Да вот, говорю, книга большая, а мне на фронт. Нельзя ли заменить на маленькую?.

-Какую бы ты хотел?- спросила старушка, листая мой фолиант.

-У Вас есть книга Тома Тита «Научные развлечения»? (Очень сомневался, что эта моя любимая с детства книга могла быть в библиотеке.)

- Да, такая книга у нас есть.

- А нельзя обменять на эту?- с неуверенностью спросил я.

- Конечно, можно. Сейчас принесу.

И выносит мне книгу. Я так обрадовался, что ничего не мог сказать, и побежал в часть собирать свой вещмешок, на дно которого уложил свою любимую книгу. Там были очень интересные рисунки с описаниями различных физических, химических, оптических и электрических опытов, которые можно сделать с помощью подручных материалов нашего быта.

Днём в окопе каждый занимался своим делом: кто доедал кашу, кто писал, слюнявя карандаш, письмо домой, кто вертел «козью ножку» из махры. Я открывал свои «Научные развлечения» и погружался в другой мир. Курильщики как-то заметили у меня книжку и, когда я дремал, испробовали листы бумаги для «козьих ножек». Бумага им пришлась по душе. Я долго не замечал этого «варварства», а заметив, возмутился и пригрозил, что больше не буду отдавать им своих порцию табака (я не курил) и водки. Покаявшись, взамен они принесли мне книжку Ванды Василевской «Радуга». Такой гадости я никогда не читал и тут же выбросил за бруствер. Она и для курева не годилась почему-то.

Как-то ещё на формировке нам выдали погоны, мы приложили их на плечи, посмотрели друг на друга, нам показалось это очень смешным, да и неправильным. Что мы белогвардейцы какие-нибудь. Посмеявшись, забыли о них, как вдруг приказ армейского начальства: немедленно всем пришить погоны и через три часа командирам подразделений доложить об исполнении. Нас построили, проверили наличие погон, у кого их не было – выдали. Выдали и нитки, иголки, пуговицы. Старшина велел отпороть верхнюю часть рукава шинели и, просунув туда нижнюю часть погона, или шить опять рукав вместе с погоном. Это оказалось не так просто. Игла не шла через такую толщину материала, да если и удавалось её протолкнуть, то выходила она совсем не там, где надо. Пришитый кое-как над плечевым швом погон после надевания шинели оказывался где-то ближе к спине. Снова пороли, передвигали погон ближе к груди, перешивали несколько раз и пуговицу. Часа через полтора старшина построил роту. Остался очень недоволен – двоим так и не удалось пришить погоны, и он, обложив крепким матом, велел помочь сержанту им. Тот, кляня неумех, сам пришил им погоны. Потом уже молодые франтоватые ребята из штаба подали пример. Без отпарывания рукава, на плече шинели пришивалась петелька, а на погоне, предварительно выровненном сунутой в него картонкой, пристрачивался язычок, который и держал погон на плече. В любое время его можно было отстегнуть.

Ещё в 43-м в Ржеве перед первой отправкой на фронт среди нас, солдат, ещё не было фронтовиков. Неизвестность и тревога, болтовня пессимистов, показная бравурность трусов действовали угнетающе. Кто-то из дивизии прострелил себе ногу, и начальство решило устроить показательный суд. Выстроили на опушке леса три полка дивизии, в центре поляны саперы быстро соорудили небольшую трибуну на метр от земли, на неё поднялись три офицера из военного трибунала. Подвезли на телеге «самострела», его стащили с телеги и поставили недалеко от трибуны. Один из офицеров трибунала достал из планшета приговор и громко стал читать. Слышно было плохо, но слова «Приговор не подлежит обжалованию» он произнёс очень громко, и было всем слышно. Из нашего взвода для приведения приговора в исполнение было вызвано второе отделение. Командир взвода дал команду отделению. Меня же придержал за плечо и велел остаться. Наше отделение построили перед трибуной в пятнадцати шагах от поддерживаемого в полуобморочном состоянии «самострела», и по приказу офицера, читавшего приговор: «По изменнику Родины огонь!» раздались автоматные выстрелы. Подсудимый страшно закричал и упал вниз лицом. Офицер сошёл с трибуны, ногой перевернул тело, удостоверился, что подсудимый мёртв, велел увезти труп и отпустил наше отделение в строй. В каком-то оцепенении побледневшие солдаты ещё стояли минуту. Но вот раздались какие-то неуверенные команды, и солдат отправили по своим подразделениям для получения боевого комплекта.

Завтра выступаем пешим ходом на фронт. Выдали нам пачку автоматных патронов, по две гранаты, лопатку, противогаз, двухлитровый лужёный котелок, стеклянную в брезентовом чехле флягу с пробкой, каску, две пары портянок и «НЗ». Там было пять сухарей, банка рыбных консервов и кусок сахара. На взвод выделили ещё три большие лопаты, двуручную пилу и санитарную сумку с перевязочным материалом и медикаментами, а также по пачке таблеток каждому солдату для очищения воды. Первым делом расправились с «НЗ». А то убьют - и добро пропадёт, да и вещмешок будет легче. В походе и иголка тянет. Стеклянные фляги и коробки от противогаза тут же выбросили и закидали мусором. В сумку от противогаза положили сухари и хлеб, у кого был. Решили проверить и каски. С двадцати пяти шагов в брошенную в кусты каску автоматная очередь пробивает насквозь. Так с тех пор я каску на фронте и не надевал. Иногда, правда, варил в подвернувшейся каске картошку на костре. Да ещё в обороне высовывал каску на лопатке из окопа, чтобы проверить, есть ли снайпер у немцев.