Лидия Кулиничева. Желе из столярного клея, или Воспоминания о блокадном Ленинграде

Рейтинг:   / 2

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Книга памяти

Автор: Лидия Кулиничева

Просмотров: 2073

2014 год, Выпуск № 2

 Мое знакомство с Ниной Семеновной Шаповаловой произошло по поручению городского Совета ветеранов. Вместе с мужем она живет в однокомнатной квартире, на первом этаже, где все просто и уютно.              Поначалу, как и положено, мне предложили раздеться и пройти. На вешалке поверх его куртки и ее шубы - пуховой платок. Он, как оберег, защищает и согревает теплом этот дом. Теплые тапочки для гостей, в которых ступаешь на мягкий, вытканный яркими узорами ковер. Здесь много цветов. Но на самом видном месте – книги, много книг. Хозяйка, миловидная пожилая женщина, бережно берет одну из них.
 - Это книга о Санкт – Петербурге, - говорит она, - новое издание. Чувствуете, пахнет типографским клеем?                             Если бы можно было подержать в руках и прочесть книгу жизни самой Нины Семеновны, то одна из глав называлась бы «Детство в блокадном Ленинграде».
 Именно в этом городе, где солнце на закате купается в зеркальной глади величественной реки Невы, и родилась Нина Куринская 13 мая 1937 года (это девичья фамилия моей героини). Свидетельство выдано в бюро загса Калининского района 26 мая 1937 года, о чем свидетельствует соответствующая запись за № 2765.
Город Ленинград, Калининский район.
Отец: Куринский Семен Герасимович.
Мать: Куринская Анна Тимофеевна.
 Их семья из четырех человек жила в районе Малой Охты, в деревянном двухэтажном доме, оштукатуренном и побеленном снаружи. Мать и отец были малограмотные, трудились на заводе.
 В 40-ом отца забрали на финскую войну, а мать осталась с детьми. Старший сын Вася приглядывал за сестренкой, водил ее гулять, одевая в ситцевое платье и вплетая в тоненькие косички атласные ленты, а вечером дети шли встречать с работы маму.
 Потом, когда солнце падало за горизонт, из соседнего подъезда выходил на костылях дядя Ваня, жена выносила ему табурет и гармошку. Ногу, как говорила мать, сосед потерял на финской. Он растягивал меха и пел. И неслась над Малой Охтой его тихая и протяжная песня о солдатской жизни да, о женской доли. Останавливались послушать песню мужики да женщины, возвращающиеся с работы, а детвора, устроившись поудобнее на лужайке перед домом, вела разговор о том, как тяжело ходить дяде Ване.
 Это сегодня она, Нина Семеновна, взрослая женщина, стойкая и мужественная, а тогда осенью 1941-го ей было четыре с половиной года, и, как она выжила, удивляется до сих пор.
 3 сентября 1941 года прекратилось сухопутное сообщение Ленинграда с большой землей. Началась 900 - дневная блокада. Нина знает, что из 54 человек, проживающих в их доме, в живых после блокады осталось лишь четверо: мама, она и дворничиха и мужчина из соседнего подъезда.
 Память выхватила и сохранила навсегда такие моменты, забыть которые нельзя. Дети, голодные до обморочного состояния, - это самая страшная черта блокадного Ленинграда.
 Помнит Нина Семеновна, как мама, сшив для нее с братом маленькие мешочки на веревочках, клала в них хлеб и вешала каждому на шею. Это Анна Тимофеевна делала для того, чтобы дети ели свой хлеб, пока она на работе. Муки в этом хлебе было мало - в основном отруби, целлюлоза, мякина. Но четырнадцатилетнему Васе хлеба не хватало. Тогда он просил у сестренки. И Нина, отломив самую крошечку, клала в открытый навстречу рот.
 - Наступила зима. Мама уходила рано, а возвращалась поздно. Она работала на заводе имени Кирова. Приходя домой, мама приносила свой хлеб - рабочую норму и делила его на троих, - рассказывает Нина Семеновна. - Дома было холодно. Мы ходили и спали одетые, втроем на широкой «варшавской» кровати. Меня клали в середину.
 Вася тяжелее переносил голод. Порой, не выдержав, съедал хлеб сестренки. И тогда до прихода мамы девочка грызла ногти. Их по сути уже и не было – кровяные подушечки вместо ногтей...
 - Голод – это страшное испытание, - сказала женщина, столовыми щипчиками разломила кусочек сахара и положила в чай.
    Однажды их мать принесла домой кусок какой-то спрессованной массы. Долго ее толкла, размачивала, что-то прибавляла, потом все перемешала и напекла лепешки. Так девочка познала, что такое дуранда. Мать, уходя на работу, давала Нине кусочки, и она жевала их, утоляя голод. А когда в доме не стало и этого, чтобы спасти детей от голода, Анна Тимофеевна сварила желе из столярного клея на каких-то травах и кормила дочку. Сын это есть не мог.
 - Сначала я ходила на колонку за водой вместе с братом. Стояла зима. Мы ставили на санки ведро, чайник и бидон, – продолжает свой рассказ Нина Семеновна. - Возле колонки всегда было много народу, и стоять приходилось долго. Вода почему-то шла очень медленно. А ведь она тоже была спасением… - Женщина, на какой – то миг замолчала, вытерла платочком выступившие на лбу капельки пота и продолжила:
- Потом, когда у Васи от голода опухли ноги, и ему стало тяжело ходить, мы уже не брали ведро - только бидон и чайник. По дороге часто останавливались.
 И вот настал такой момент, когда мама тоже стала распухать, и я ее не узнавала, а брат совсем слег. Он уже не просил хлеба, просил только воды. Тогда я брала чайник и шла на колонку. По дороге вода, конечно, разливалась, и я доносила домой не больше половины.
 Напротив нас жила бабушка Соня. И как-то раз, поднимаясь с водой, я увидела, что дверь ее квартиры открыта. Бабушка Соня лежала на полу, держа в руках кастрюльку, а возле нее были рассыпаны зерна риса – совсем мало, как сейчас вспоминаю, не больше десяти. Я наклонилась, хотела взять их рукой, но пальцы не слушались, и тогда я собрала зерна ртом. Баба Соня не пошевелилась. Рис я проглотила не весь - зернышка три держала во рту - и принесла маме. Она их отдала Васе. «Я взяла чужое?» - спросила я. Мама меня успокоила, сказав, что бабе Соне рис уже не потребуется: она умерла.
 Глядя на Нину Семеновну, я представила маленькую девочку, бережно несущую чайник с водой для брата и мамы. Вот она с трудом открывает дверь своего подъезда, поднимается по лестнице на второй этаж и маленькой ножкой, обутой в валенки не по размеру, толкает дверь. При виде сестренки подросток начинает ползти ей навстречу. Он уже не может встать. Девочка ставит чайник рядом с Васей, и он пьет воду из носика. Налив в кружку воды, она идет к постели матери. А потом снова берет чайник и идет за водой.
 - Однажды, - вспоминает женщина, - брат, напившись воды, отвернулся, и мне показалось, что он заснул, а он тихо умер. Была зима. Мама его завернула в одеяло и положила возле кровати. Так как транспортные санитары приезжали раз в неделю, труп несколько дней лежал дома, а мы получали «на него» хлеб. Потом, когда пришли санитары к нашему дому, мама на саночках скатила Васю вниз, и его повезли на кладбище, а мы пошли следом. Оно было недалеко от дома. Надо было идти вниз по дороге, но эта дорога казалась такой длинной… Может, потому, что на конце ее была выкопана общая могила?
 Почему брат оказался слабее ее, женщина не понимает до сих пор. Может, потому, что он был взрослее, и его организму для роста нужно было больше продуктов? А может, потому что постоянно думал о еде, тогда как Нина была еще очень маленькая, и ей было все равно, что жевать?..
 Потом наступила весна, девочка уже стояла в очередях, получая хлеб по карточке. Сразу, положив его в сшитый мамой мешочек, шла домой.
 - Мертвые люди были всюду, - тихо сказала Нина Семеновна. - Голодная смерть настигала их на улице, в квартире, на работе. Как-то, уходя за хлебом, я увидела, что на скамейке возле дома сидят дядя Ваня-гармонист и его жена. Я думала, они отдыхают, но они уже были мертвы. Переходя площадь, увидела еще несколько мертвых людей, они лежали возле стоящего на площади автобуса.
 Первое кольцо блокады было прорвано 18 января 1943 года. Полностью снята она была лишь в январе 1944. Перед этим многих, оставшихся в живых, ребятишек отправляли в детские дома. Вот и Нину, подобрав на улице, увезли в детский дом в Ярославскую область.
 - Знаете, как меня называли в детском доме? - спросила женщина, и я заметила, что она очень внимательно смотрит на свои руки - Безногтная. Это потому, что вместо ногтей у меня на пальцах рук были кровяные шишки, - Нина Семеновна на секунду замолчала и еще раз посмотрела на свои руки. - Отросли, - тихо сказала она, и трепетно прикоснулась указательным пальцем правой руки к ногтям левой: - Ноготки на левой были, наверное, слаще, заживали дольше.
 Мама очень долго искала дочку. А найти помог случай. В 1946 году Анна Тимофеевна после рабочей смены возвращалась домой и на остановке разговорилась с женщиной, рассказав ей, что ищет дочь. «По всей видимости, ее отправили в детский дом, - говорила Анна Тимофеевна. - В наш дом попала бомба, но в это время Нина должна была уйти за хлебом. Я чувствую и верю, что она жива». И надо же такому случиться, что этот разговор услышала стоявшая рядом женщина - заведующая детским домом, которая приехала в Ленинград, выяснить, кто из родителей ребятишек остался жив!
 Три года пробыла Нина в детском доме.
 - Не подумайте, что я сразу встретилась с мамой, - сказала женщина, - и голос ее был наполнен невыносимой болью и тоской. - Только спустя какое-то время, меня вместе со многими другими ребятами привезли в Ленинград.
 Мамы ждали нас на вокзале. Мы все были подстрижены наголо. На мне, как сейчас помню, было - бордовое платье с рюшами. Заведующая сказала: «Бегите, детки, к своим мамкам». И мы побежали. Представляете, каждый ребенок не шел, а бежал, крича: «Мама!...» Я сразу кинулась к своей. Она была вся седая и опиралась на две палки.
«Что с тобой, мама?» - спросила я.
«Долго шла к тебе, дочка, вот и устали ноженьки», - ответила она.
 …В комнате наступило глубокое молчание. Было слышно, как за окном звонкий детский голос звал: «Мама…».
 «Хорошо помню, - улыбнулась Нина Семеновна, - как однажды мама пришла с работы радостная, на груди ее поверх кофты что – то поблескивало.»
«Доченька, - сказала она, прижимая меня к себе, - мне сам Калинин вручил медаль». Она присела на табурет, а я осторожно, не отстегивая медаль, взяла ее в руки и по слогам прочитала: «За доблестный труд и оборону Ленинграда».
 Нина Семеновна встала, открыла сервант, бережно взяла что – то завернутое в белый платок. Осторожно развернула. Это были медали.
 - Вот это - мамина медаль, - сказала она, положив кусочек металла на ладонь.
 - А эти - мои.
 Среди множества наград я заметила знак «Жителю блокадного Ленинграда».
 - Мой муж - железнодорожник. В 1995 году он был в Санкт-Петербурге, вот и привез мне знак и удостоверение, - с улыбкой пояснила женщина. - Он у меня замечательный человек. А сколько для меня всего в жизни сделал! – Она произнесла это так, что сразу стало понятно: нет меры, которой можно измерить доброту и любовь человека, живущего рядом с Ниной Семеновной.                                      - А вы сами бывали в Ленинграде в сознательном возрасте? - спросила я эту удивительную женщину.
 - Была три раза: в 1959, 1970, 1976 гг.. Знаете, у города моего детства свой особый характер. Есть удивительные уголки. Для меня это Грибоедовский канал, вытекающий из реки Мойки. В этом районе жил друг моего отца дядя Роман, здесь живут друзья моего детства (мы вместе были в детском доме). Каждый раз, приезжая туда, я ходила по небольшим переходным мостикам и любовалась окружающей красотой. И каждый раз мыслями возвращалась в детство…. Это для меня очень тяжело.
 В последнюю свою поездку, - сказала женщина и достала пожелтевшую от времени записную книжку, - я доехала до станции Ручьи, села на трамвай № 32 - и вот передо мной мелькают улицы и проспекты. А вот и Малая Охта… Вы простите меня, мне и сегодня очень тяжело говорить об этом. Но это моя память, и, сколько бы ни прошло времени, она не отступает, она всегда со мной здесь, - положив руку на сердце, Нина Семеновна грустно улыбнулась уголками губ, а в глазах была тоска.

г.Анжеро - Судженск