Многоуважаемый Сергей Лаврентьевич! Дорогой Сережа!

   Вчера мне позвонил наш, новокузнецкий москвич из среднего, работающего звена и говорит: праздник на Запсибе все-таки состоится, хотя и очень скромный, и в нешироком кругу… Не мог бы ты срочно дать две странички воспоминаний? Что было, что стало…

   Ну, я, конечно, раздумался… И – началось.

   Кто о чем, а вшивый – о бане?

   Или: у кого что болит?..

   Я уже было приготовил для тебя своего «Последнего матроса», а тут подумал: а почему бы не дать к нему предисловие? Как раз на эту тему. О 50-летии Запсиба. Но – о духе. Что было?.. Что стало?

   Кто же еще, если не мы и не я – в частности. Так что это, считай, не о себе, а обо всех нас, о Кемеровской организации…

   В преддверии пуска первой домны, в 1964-ом, перестал выходить наш родной «Металлургстрой», его заменил специальный областной выпуск «Даешь домну!» Выездная редакция была: Петро Ворошилов, главный, Валя Махалов, Мишка Сафонов, Саша-Джон  Дергачев, ставший потом в Киргизии Дергабаевым… Ну, и мы, конечно, - «металлургстроевская» мелочь пузатая… как вспомнишь!.. Это как раз был расцвет Паши Мелехина. Толя Ябров, конечно. Еще не уехавший Володя Леонович… славные были времена! Я в это время был собкором «Строительной газеты» по Кемеровской, Томской, Новосибирской областям и Алтаю, но где тогда был центр на только всего этого региона, но и центр мировых событий?.. Конечно же, наша Первая Домна!

   А тут как раз меня приняли в СП. Пришла телеграмма. И вот в номере 39 от 4 июля, уж не помню, кто ее написал – по-моему, Махалов – вышла заметка, врез посреди второй полосы: «Наш, запсибовский».

   Вот она:

   «Много хорошего, счастливого родилось на нашей стройке. Летопись Запсиба запомнит все. Ее шуршащие страницы расскажут людям о том, как строили мы завод, его первую домну, как горячо и увлеченно пели задорные комсомольские песни. Расскажет о первых улицах Антоновской площадки, о веселых свадьбах, о первых юных гражданах Запсиба. Многое расскажет летопись. И может умолчит она только об одном: кто писал ее, летопись, кто выбирал для нее яркие слова, достойные подвигов героев Запсиба.

   Но почему-то очень хочется верить, что не забудут ветераны-запсибовцы вихрастых парней из строительной многотиражки, с объем истыми блокнотами, топырящими карманы, парней с пытливыми, все замечающими глазами!

   Гарий Немченко после окончания факультета журналистики Московского Университета приехал на Заспиб. Здесь он стал отличным газетчиком, здесь он стал писателем. Его первая книжка очерков, написанная совместно с Геннадием Емельяновым, была посвящена молодым строителям Запсиба. Вслед за ней вышла в свет его маленькая детская повесть «Сережка – антоновский ветеран». В начале этого года журнал «Сибирские огни» опубликовал роман Гария Немченко «Здравствуй, Галочкин!» Скоро роман выйдет отдельной книгой в Кемеровском издательстве. 

   На днях к нам в редакцию пришла радостная весть: Гарий Немченко стал членом Союза писателей.

   А это значит, у нас родился писатель свой, запсибовский. Запомни это, летопись!»         

   Так что, коли почтишь, Сережа, нашу Домну Запсибовну публикакцией в середине года – было бы очень здорово. А коли Бог даст собраться нам в это время в Кузне, то – «типа ваще»! 

   Поразмышляй!

   Привет Дома, привет твоему бессменному соратнику Димитрию, привет Всем в Союзе и – поклон Кузбассу, родной Земле Кузнецкой.

   (Нашел сейчас писательский билет… Дата приема в Союз – 3  июля. А уже 4 – заметка в «боевом листке»… ну, оперативные мы были ребята!)

   Третий день ем колбу из Кузни…праздник Души! 

 

 

 

«ПОСЛЕДНИЙ МАТРОС СЕВАСТОПОЛЬ ПОКИНУЛ…»

 

Необходимое предисловие о Старой Бумаге:

 

   Опять подержал её в руках, опять улыбнулся: ну, что мне с тобой, Бумага, делать?

   Именно так: Бумага с большой буквы.

   Родилась она 15 августа 1968 года в Министерстве обороны Союза ССР, в Главном штабе Военно-морского флота… вот!  Может, оттого-то, как подводная лодка из толщи воды, снова теперь и вынырнула? Из ворохов полузабытых писем, пожелтевших машинописных страниц, неоконченных листков с давними почеркушками...

   У многих архивы в идеальном порядке. У меня – нет.

   Но что любопытно: бумаги в нем имеют необъяснимое свойство самостоятельного передвижения. То она вдруг надолго исчезнет, бумага. То неожиданно попадется на глаза уже в другом месте. Но непременно во время, всегда вовремя – вот в чем дело!

   Как в этом случае. Ну, чуть ли не скажет «человеческим голосом»: из многолетнего, мол, дальнего похода вернулась наконец в порт приписки. Все, что было предписано, исполнила.  Разрешите идти?

   Но с этого мы и начали: куда ей теперь дорога?

   На первой страничке Патриаршего православного календаря на этот, 2014 год, напечатано вроде бы вполне понятное обращение: «Дорогие братья и сестры! Просим не использовать листки календаря на хозяйственные нужды». 

   Придется потом торжественно сжечь.

   Так и тут?

   Потому что со временем эта Бумага обрела для меня не только  особый статус, но и некий мистический смысл.  

   Вот её полное содержание: «Начальнику Штаба Краснознаменного Черноморского флота вице-адмиралу тов. Мизину Л.В.

   г. Севастополь

   Копия: главному редактору  издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия» тов. Осипову В.О.

   г. Москва

   Разрешается допустить в период август-ноябрь сего года на один из нережимных кораблей флота (по Вашему усмотрению) писателя Н.Г.Л. для сбора материала о жизни и службе военных моряков в пределах сведений, разрешенных к опубликованию в открытой печати.        

                  Вио начальника главного Штаба ВМФ

                  вице-адмирал В. Алексеев»

   Разрешение побывать на «нережимных кораблях» означало  командировку на наши боевые суда, постоянно курсировавшие тогда в Средиземном море…

   Как мне хотелось там побывать!

   Оно и появилось, это разрешение, после того, как я однажды за «рюмкой чая» по-братски пожаловался главному редактору  издательства «Молодая гвардия» Валентину Осипову: торчишь, мол, там, в сибирской глуши, на Богом забытой стройке!.. И он отправил запрос в главный Штаб Военно-морского флота. И тут же переслал мне эту Бумагу: попутного ветра, сибиряк! И – «семь футов под килём».  

   Но вот в чем дело: накануне я только что вернулся из поездки молодых писателей в Вешенскую и еще не успел освободиться из жестоких объятий того самого психологического  состояния, которое с легкой руки Гены Емельянова, Геннадия Арсентьевича,  школившего меня первого Учителя, звалось в нашей Кузне: «с а м о а н а л и з».

   А заниматься им было, было с чего!

   Говорил себе: ой, смотри, парень!.. Неужели из водочного омутка «тихого» Дона только для того ты и выплыл, чтобы тебя добил потом сорокаградусный шторм на боевом корабле в Средиземном море?!

   Что тут скрывать: так было. Хочется добавить: по молодости.

   Или у судьбы уже имелся на сей счет иной план?

   Который через столько-то долгих лет все же осуществится. 

   И Бумага была «первым колышком», обозначавшим его неблизкое, прямо сказать, осуществление…    

 

«ПОСЛЕДНИЙ МАТРОС СЕВАСТОПОЛЬ ПОКИНУЛ…»

 

Мобильник завёл свою настырную мелодию в шесть утра, и я невольно улыбнулся: ясное дело – кто-то из Новокузнецка или из Кемерова. Кто ещё может в такую рань?

Нажал на кнопку и, опережая звонившего, заговорил:

- Только сибиряки, только они!

И услышал насмешливый голос Шевченко:

- Угадал, угадал: сибиряки.

Невольно удивился:

- Что это, Коль? Случилось что?

- Слава Богу, ничего. Просто помню, что встаём в одно и то же время, и ты уже на ногах. Или ты теперь вылёживаешься?

- Да ла-адно тебе! 

- Тогда бери ручку и записывай… ручка под рукой? Пиши, - продиктовал номер телефона и в том же деловом тоне продолжил. – Возьмёшь сегодня  билет на Севастополь и позвонишь по этому телефону, скажешь, в каком ты будешь вагоне. Они уже знают, что ты к ним едешь. Встретят там.

- Хорошенькое дело! – сказал я. – Они уже знают, а я пока – ни сном, ни духом… Как в том анекдоте: Сара согласна, осталось уговорить графа Потоцкого…  Меня-то ты спросил? Какой Севастополь, если я уже позвонил  Юре Галкину, старому дружку, что не смогу к нему приехать. Сто лет собирался, а не смогу: столько дел накопилось, что разгребать надо срочно…

- А где этот твой Юра?

- В Дорофеево, во Владимирской области. Там у них орляк растёт, как в Кузбассе. У нас, правда, японцы уже съели его подчистую, а там пока остался.

- Вот и ещё обождёт.

- Говорю тебе, уже отложил поездку: срочные дела в Москве.

- И в Москве отложи.

- Да с чего бы это вдруг – отложить?!

- Я тебе серьёзно: бери билет и езжай. Пообещал о Старом Осколе написать?! Пообещал. Чуть не клятвенно, как сам любишь говорить. А как  можно о Старом Осколе – без Севастополя? Ну ты даёшь! Мы теперь в одной связке… или ещё не понял? – голос у него всё набирал не только дружеской издевки, но уже как бы и начальственной строгости. – И не забывай, что ты только юнга. Как себя ведёшь, когда с тобой старший по званию разговаривает?.. Если забыл, напомню: в воскресенье – день военно-морского флота. Наши поздравить морячков выезжают туда автобусом завтра утром, тебе уже  придётся их догонять.

Только тут стало до меня доходить.

- Да-а, товарищ каперанг! – сказал уже озадаченно. – Тоже хорош: чего ж ты мне раньше не сказал?

- Думал, без меня сообразишь…

- Куда уж нам – без тебя!

- Запиши-ка ещё на всякий случай ещё один номер. Это глава делегации, мой зам, он там, если что, подстрахует…

- Погоди-ка! А сам-то ты, сам?!

- А я поеду к твоему другу во Владимир. И всё ему там и объясню. И про тебя, и про себя. Доворились?

Тон у него был уже ну прямо-таки непререкаемый, и мне только и оставалось пробормотать:

- Ну, ты совсем оборзел, каперанг! Думаешь, если в гардеробе у тебя висит парадный морской мундир, так ты теперь можешь бедного юнгу…

- Всё! – подвёл он черту. – Ты не бедный юнга, ты «стальное перо», но времени у тебя и действительно мало. Собирайся!

… И вот сидел я в поезде «Москва-Севастополь», в купе, настолько забитом полосатыми этими, с которыми носятся по стране  «челноки»,

сумками, объёмистыми пакетами и коробками, что средних лет женщина с раскрасневшимся лицом, владелица всего этого добра, то и дело поталкивала мужа локтем и глазами показывала вверх, на какой-нибудь собиравшийся вот-вот свалиться нам на головы «чемоданчик»:

- Поправь, Петя! Задвинь его подальше, а то…

- Это не наши! – тихонько сказала сухонькая старушка, когда оба они, захватив полотенца, отправились в дальний конец вагона. – Это раньше в Севастополе жили как люди, а сейчас одна беднота… Или спекулянты, как эти.

Пришлось плечами пожать: как, мол, знать?

- Точно-точно, - уверила старушка. – Я на них насмотрелась. Сегодня честный человек не может так жить… Чего улыбаетесь – нет, что ли?

Но улыбался я не поэтому.

Опять, думал, персональный мой «кубик Рубика» повернулся очередной головоломкой… Или тут-то как раз всё на своё место и стало?

Сам ведь потом жалел, что десяток лет назад не смог попасть на этот праздник в Севастополе? День военно-морского Флота. Или - н е  з а х о т е л  п о п а с т ь?

Просто не сообразил тогда вовремя. Не сориентировался.  Побоялся редакцию подвести.

И теперь вот твой друг волевым, как говорится, решением  отправляет тебя как бы вдогон… Вовсе не этой своей команде из Оскола, хотя, конечно, и ей тоже. Главное, - как бы вдогон судьбе. И разве это уже само по себе – не загадка?

Может, не зря ты именно в Осколе купил тогда книжки этого новомодного теперь писателя, этого «алхимика» Пауло Коэльо, любимца продвинутых.

Что он там нам советует? «И щ и т е  з н а к и».

Ну что же: начнём искать.

Может быть, коли не удалось откопать в бумажных завалах записную книжку, которую брал тогда с собой в  м о р с к о й  п о х о д – ишь, как оно звучит, как звучит! – всё-таки разыщешь там старых знакомых и, даст Бог, сумеешь связать концы и начала?

Старый свой очерк, из-за которого, собственно, я пропустил тогда севастопольский праздник, - надо было торопиться в Москву, чтобы вовремя сдать его в  набор – выдрал теперь из журнала «Российская Федерация сегодня»: хорошо, хоть он оказался под рукой. Так, с неровно оборванными краями в папку, что в сумке, и засунул.

Вот он:

 

«ДЕСАНТУРА» ПОД АНДРЕЕВСКИМ ФЛАГОМ

 

Каждое поколение по-своему уникально, это само собой. На долю моего, предвоенного, выпало редкостное счастье: пережить оккупацию немцев и дождаться своих. Испытанный в детстве восторг от возвращения наших ни с чем не сравним. Теперь мне давно за шестьдесят, но каждый идущий по улице солдатик шагает навстречу как будто из тех времён.

У моих ровесников свой взгляд на армейских обидчиков и насмешников. И особый счёт к опустившимся высоким военачальникам и к государственным мужам, лишенным не только доблести предков, но даже умения трезво оценивать положение Родины - сегодня  и своё собственное положение - завтра.

 

На берегу бухты Агой под Туапсе Главком  Военно-Морского Флота России адмирал Владимир Иванович Куроедов вручил миротворцам из Воздушно-Десантных  Войск «морской» Андреевский флаг, и его на полушутке спросили: не следует ли это понимать, как скрытое желание за время похода на кораблях до греческого порта Салоники переквалифицировать «летающую» пехоту на плавающую?

Уже накануне, когда видел Главкома за традиционным в редакции «круглым столом», невольно отметил ощущение исходившей от него внутренней силы. Теперь он был в родной обстановке, и некоторая ирония в его уверенном голосе как бы даже подчёркивала державность речи: «У нас и без того есть все основания гордиться своей морской пехотой! Но мы желаем, чтобы над югославской Приштиной, как символ, поднялся и наш стяг».

В этом походе вообще было много символов: и торжественно-высоких, и с явным привкусом горечи. На БДК - большом десантном корабле - «Азов», когда руководивший походом командир 30-ой дивизии надводных кораблей Черноморского Флота контр-адмирал Васюков с указкой в руках докладывал об учебных и боевых подробностях, Главком неожиданно спросил: «Говорят, здесь пекут свой хлеб?» На Главном командном пункте почти тут же появился аккуратно нарезанный батон, Куроедов первым взял ломтик, отщипнул от него сперва кроху, а потом с посветлевшим лицом отломил чуть ли не половинку и повёл рукой на поднос с хлебом : «Пробуйте... вы попробуйте!»

Так получилось, что мне пришлось две недели есть этот хлеб корабельной выпечки, делить с моряками, выходит, те самые хлеб-соль, и сегодня, когда это время осталось в прошлом, я со светлой грустью и с благодарностью судьбе понимаю, что давно уже не находился среди товарищества более достойного, чем это: на возглавлявшем наш караван флагманском «Азове».

Участвовали в походе всего шесть судов - пять БДК и приданный им спасатель - но на Черноморском флоте и таких давно уже не было, да что там - поход сформированной из кораблей Северного, Балтийского и Черноморского флотов авианосной многоцелевой группы под флагом первого заместителя Главнокомандующего ВМФ России адмирала В.  Касатонова, предпринятый в 1996 году в Средиземное море не только с учебно-боевой целью, но и в честь 300-летия русского Флота, и тот собирали, как говорится, всем миром...

Потому-то явно приподнятое настроение офицеров на Главном командном пункте нет-нет, да и перебивал нарочито-требовательный голос «высшего начальства» - контр-адмирала Владимира Львовича Васюкова. Горячо перебивали друг дружку и собиравшиеся на спардеке у поручней свободные от вахты офицеры походного штаба, но здесь это лишь прибавляло оживления: названия надводных кораблей и подлодок, на которых когда-то пришлось служить, дальних военных баз на русском Севере и куда более дальних - в экзотических южных странах за рубежом мелькали вперемешку с флотскими чинами, с фамилиями, с именем-отчеством, а то и с дружеской кличкой, и только они, прошедшие чуть не все, какие в мире есть, моря-океаны, могли буквально налету ориентироваться в этом бурном потоке общих воспоминаний, по нынешним временам - почти фантастических... Но ведь было же, было!

Понимавший, само собой, какое на меня нежданно-негаданно свалилось - не на один роман! - богатство «фактуры», временами я ощущал себя попавшим в стаю буревестников городским воробьишкой, и в те короткие минуты, которые удавалось проводить одному в каюте, с ощущением напрасно прожитой жизни принимался судорожно листать стоявшие на полке в достаточном изобилии морские справочники и книги по истории флота. Когда-то и я собирался пойти в моряки, что было, то было, и теперь вдруг припоминалось чуть ли не начисто позабытое: ещё легендарный князь Святослав на 250 судах предпринял свой черноморский поход - тогда уже шестой в русской истории. Ещё 20 октября 1696 года при императоре Петре Первом было твёрдо постановлено: «Морским судам быть». Ещё царский рескрипт от 31 декабря 1825 года гласил: «Россия должна быть третья по силе морская держава после Англии и Франции и должна быть сильнее союза второстепенных морских держав».

Что ж, всего лишь несколько лет назад флот СССР на равных соперничал с крупнейшим в мире – американским. Но вот они, горькие плоды сладких поцелуев и при галстуках, и без оных: перестала существовать насчитывающая 40 единиц 14 дивизия подводных лодок - к концу «юбилейного» для России 1996 года на Чёрном море осталась только одна боеспособная подлодка. Прошедший капитальный ремонт и - вдумайтесь! - модернизацию крейсер «Жданов» продан Индии на металл. С 1990  по 1996 год  похожая участь постигла ещё около 120 боевых кораблей и катеров. Только на Черноморском флоте!

Рядом на книжной полке и другая «статистика»: «В США тем временем в среднем ежегодно строится по 2 крейсера, 3 эсминца, 5 фрегатов. На 1996 год запланирован ввод в строй восьмого атомного авианосца - «Джон Стеннис». В 1998 году в боевой состав  войдёт девятый атомный авианосец «Юнайтед Стэйтс».

Командование национальных ВМС США не только не планирует снижение уровня своего присутствия в различных регионах мирового океана, но, напротив, наращивает его. Американцы давно поняли значимость военного флота как мощного инструмента внешней политики».

«Если бы наши корабли по-прежнему дежурили в Средиземном море, - громко слышится на спардеке, когда возвращаюсь из каюты, - разве стали бы «американы» швырять свои крылатые ракеты на Югославию через наши головы?! Ни в жизнь!»

«Да в декабре ведь у нас уже была готовность номер один - должны были туда выйти. Говорят, горючки не хватило..».

«Ума не хватило! А вышли тогда бы - не пришлось бы нынче жечь топливо. И ребята-десантники не понадобились - сидели бы себе дома!»

Так, нет?

Но вот они теперь, десантники, словно не желая друг дружке уступать, вертят на турнике, поставленном ближе к носу нашего БДК, «солнышко», а то демонстрируют какие-либо иные, уже не всякому «штатскому» понятные чудеса, а вокруг стоят не только явно притихшие, но как бы даже сами подавленные невзрачным своим видом молоденькие матросики...  Тут она, может быть, как нигде, видна эта разница: между прошедшими огонь и воду и лишь потому во многом и выжившими, что налиты здоровьем, «контрактниками» из десантников и худющими, в чём душа держится, с лопатками, словно крылья у птенцов, мальчишками срочной службы.

«Мы их так и зовём: птенчики, – станет мне потом рассказывать майор Александр Шепелев, врач-стоматолог из нашей походной медсанчасти, и возглавлявший её другой Александр - полковник Калинин – будет лишь печально кивать, подтверждая всякое слово, сказанное коллегою из главного госпиталя Черноморского флота. - Приходят по призыву такие, что от ветра качаются. Уровень жизни по чему только не ударит: сельскому пареньку из Кировской области пришлось на днях вставлять  обе челюсти... ни единого зуба! К одному мать недавно на присягу приехала, а сын в госпитале. Она в крик: что вы  с ним сделали?! Ничего, говорим. Просто у него - недостаток веса, таких мы  докармливаем. А вот куда дома глядели: вы ведь не из центральной России, из пшеничного края - с Дона. А она как заплачет!»

Наверное, и в «пшеничном краю» не так просто нынче вырастить здорового сына?.. Может, потому-то слишком хорошо знающий, что почём на «гражданке», Главком с его чеканною, как из стали, фразой о том, что «на флоте нет проблем - есть задачи», первым делом пробует на борту корабельный хлеб: хлеб матери-Родины, докармливающей своих  детей, уже надевших чёрные шинели её защитников?!

Со сколькими из них я успел поговорить: о доме, о закадычных, если есть такие, дружках, об отце с матерью - если они тоже есть... И мне вдруг до боли ясна стала не очень понятная сперва просьба контр-адмирала Васюкова. Как бы в шутку, а больше всерьёз сказал ему в день знакомства: хотел бы, Владимир Львович, щедро предоставленный в кают-кампании офицерский кошт отработать. Как?.. Ответил он вдруг на полном серьёзе: «С людьми умеете разговаривать? С молодыми?.. Поговорите с первогодками: с одним, с другим, с третьим. Всех соберём, если хотите... У многих, кроме прочего - дефицит общения, есть и такая беда. Поверьте - штука серьёзная».

Уже на обратном пути из Салоник случайно заглянул в кают-кампанию и вдруг увидал десятка три-четыре одетых чистенько тех самых первогодков и негромко беседующего с ними контр-адмирала: на какой-то особой, то ли отеческой, а то ли совсем братской ноте как меньшим втолковывал далеко не всё понимающем нынче в своём деле морячкам мысль о преимуществах  сверхсрочной службы...

И они на «Азове» старались все: где грубовато, а где и ласковей других - «дядьки»-мичманы, и младшие офицеры, недалеко ушедшие возрастом, и старшие, и заместитель по воспитательной работе, несущий, как и все  остальные офицеры, вахты безотказный, всё понимающий труженик Сергей Герасюто, капитан третьего ранга, и командир корабля «кавторанг» Владимир Рынкевич.

Когда я это понял и, как мог, оценил, с радостью и с печалью подумалось: чего в высоком этом, несмотря на рутину, старании больше? Заботы о корабле, давно ставшем для них самих родным домом? Либо неосознанной жалости к младшим?.. Сами остро переживающие севастопольское своё отвержение и сиротство на государственном уровне, наверняка болеют душой: вырвавшийся из голодухи да из раннего пьянства, куда матросик потом пойдёт - снова туда же? И как мне хотелось бы рассказать об этом - специально для тех, кто на «большой»  российской земле над десантным кораблём «Азов» шефствует, кто шлёт морякам то сахарок, то вдруг гречку, а то по бедности - сухофрукты на компот - всё, всё  сгодится, всё пойдёт! - и как хотелось бы сказать и добрым людям из администрации славного города Азова Ростовской области, и руководству Каневского района Краснодарского края, и дирекции, так и не сдавшейся на милость приватизаторов кондитерской фабрики «Красный Октябрь» в Москве: поверьте, дорогие земляки и дорогие соотечественники, черноморцы достойны вашей бескорыстной, поистине щедрой по нашим непростым временам помощи!

И как бы хотелось призвать всех остальных: ну, что нам, дорогие мои, хорошие, остаётся, если у олигархов нет денег, чтобы поддержать Севастополь, а у властей предержащих нет времени и нет воли, чтобы всё-таки заставить их раскошелиться? Неужели мы с вами, все-все, без призора оставим корабли, за каждым из которых - история Отечества, его слава?!

Только об  «Азове»: самый первый его одноименный предшественник был заложен на Санкт-Петербургской верфи 24 марта 1734 года в честь взятия бывшей турецкой крепости Азов Петром Великим и бесстрашно дрался потом против шведов на Балтике. Неувядаемой славой покрыл себя «Азов» -четвёртый: 8 октября 1827 года под Наварином в бою против объединённого египетско-турецкого флота он потопил два фрегата и корвет, сжёг 60-пушечный фрегат под флагом Тахир-паши и отчаянным маневром принудил выброситься на мель и потом подорвал 80-пушечный флагманский фрегат Мухарем-бея. В тот незабываемый день под командованием адмирала М. Лазарева получил боевое крещение будущий цвет русского флота, герои Синопа и Севастополя - лейтенант П. Нахимов, мичман В. Корнилов, гардемарин В. Истомин. За этот бой «Азову» был высочайше пожалован кормовой Георгиевский флаг и специальным указом было велено всегда иметь впредь в составе флота корабль, носящий имя «Азов»... Имели! Всегда. Пока раньше срока не был бессовестно «сдан» на металлический лом большой противолодочный корабль  - БПК «Азов». Тогда-то и перешло чуть было не опозоренное потомками имя к нынешнему «десантнику», носившему до того на борту только номер: 151. Вместе с Андреевским флагом с БПК командиру в десятый раз «новорожденного» «Азова» Владимиру Рынкевичу, тогда капитану второго ранга, а ныне первого, были вручены переходившие «от отца к сыну» реликвии, в том числе кормовые доски с названием, а также памятная бронзовая доска с краткой «родословной» всего семейства кораблей, имеющей уже 250-летнюю историю.

Но что же так надолго оставленные нами без внимания наши десантники, имеющие куда более краткую «биографию» своего рода войск, но уже успевшие заслужить и всенародное уважение, и громкую славу?

«Азов»  подходил к Турции, и на сигнальной палубе, самой верхней, с матросом Михаилом Востриковым, родом из Елизаветовки Азовского района, успевшим закончить Донской государственный аграрный университет, агрономом-учёным, мы пытались определить, что турки на склонах сеют, когда поднявшаяся сюда - откуда ещё лучше видать во все концы! - «десантура» отобрала у нас морской бинокль и, передавая его из рук в руки, коротко запереговаривалась: «Под холмами наверняка береговые орудия». «Выше сразу три огневые точки!» «Видишь энпэ?.. » «И станция слежения, да».

На то и спецы!

Со многими из них тоже успел познакомиться, и теперь как бы объясним стал  вид каждого: то молодецки лихой, а то и с некоторым оттенком горечи. Прапорщик Валерий Чередниченко, сапёр -кубанец, восемнадцать раз переезжал с женой с места на место. А сколько ещё и без неё?.. И сейчас, кажется, слышу его недовольный - медленно идём, а сербы там ждут! - голос: «В Абхазии пришлось попереживать... не за себя! Мой лейтенант русак, а у грузин дружок его, украинец. Каменец-Подольское заканчивали, однокашнички. Встретимся, обнимутся, чуть плечи друг дружке не отобьют. Мой просит: ну, скажи, где мины поставил, вот карта... А тот: эге!.. А за шо ж мне гроши грузины тогда платить будут? У нас остались тогда без ног Коля Свиридов, лейтенант, и Валера Дробитько, подполковник».

Фельдшер-старшина Евгений Макаров, родом воронежский, успел уже и в Боснии побывать: мощное плечо у него под рубахой стянуто корявыми шрамами. «Мы так тогда и не поняли, - рассказывал, - и в самом деле, машина ООН тогда подорвалась или нас нарочно в горы заманили, подставили? Выехали по тревоге, «бэтээр» с нами и «уралец». Так ничего и не нашли, возвращаемся - это двадцать километров от Тузлы, и тут началось! Только один Слава Телелюхин, командир отделения, умудрился «собрать» три мины - последнюю «достал» кистью, когда я его уже  без ноги подбирал... Тогда и меня. Из четырнадцати - семь тяжело раненых. Майор Финогенов, капитан Кошелев, сержант Серёжка Бревнов... Играшкин без глаза остался: хватило мне тогда работы, хватило! Уже в госпиталь приехали журналисты с ОРТ, поздравляют с «Орденом мужества», а я отвернулся к стенке: ну, настолько не до них!»

«И давно ли это было? - спрашиваю Женю с понятным вздохом. - Или соскучился?»

«В медицинский опять не приняли, - говорит он, усмехнувшись. - Уже в третий раз срезали. У меня и «За отвагу» есть, но этого мало... там другое подавай! Учиться заочно в юридическом - это и там смогу. Будущая жена, если состоится, Бог даст, - филолог. Только что диплом получила. Чтобы не отставать, пришлось одолеть Фолкнера: «Шум и ярость». Ну вот... Поговорили мы, посоветовались... Отпустила!»

Кроме каких-то вполне понятных житейских забот - кто-то решил  на квартиру скопить, сколько можно по чужим-то углам? - почти у каждого из них есть особый счёт, вовсе не материальный. О нём не говорят, но неожиданные слова прорываются вдруг застарелой болью. С полковником Вячеславом Саликовым, сибиряком, начинавшим с Афганистана и прошедшим потом все, какие были, горячие точки на просторах Союза - в том числе в Литве, в Азербайджане, в Киргизии – бывшим замполитом знаменитой Псковской дивизии, говорили о чём-то достаточно отвлечённом, когда он вдруг вернулся наверняка к неотвязному: «Всё понимаю!.. Царская семья, император... Я тоже патриот! Но когда в Ленинград чуть ли не одну и ту же косточку везут по нескольку раз на экспертизу, а под Моздоком стоят рефрижераторы, набитые телами погибших в Чечне ребят, которых так и не могут опознать... Как это? Да мы его этим унижаем, царя, он первый возмутился бы... Настоящий-то царь!»

Отчего-то я не раз и не два возвращался к этим словам Саликова, мне всё казалось: за ними скрыта не только невольная вина перед погибшими... Но что ещё, что?

Одинакова техника, закреплённая, как должно, в глухом просторном брюхе нашего «десантника», но как непохожи один на другого её хозяева!

Родина сержанта Виталия Жишковского - Казахстан. Отец и мать приехали сюда по комсомольской путёвке из Вологды, и самый богатый урожай, который вместе вырастили - одиннадцать детишек, самая почётная награда в семье - медаль «Мать-героиня». Под Актюбинском, в целинном совхозе, несмотря ни на какие потрясения, выжившем, остались у Виталия четыре брата, три сестры и двадцать восемь племянников. Он - единственный, кто не только вернулся в Россию, но и в каком-то смысле продолжил, выходит, родительскую дорожку. Когда написал из Тулы домой, то отец, родом поляк, чтущий предков настолько, что по общему уговору детей через одного записывали поляками, ответил русскому Виталию: надо, непременно надо помочь братьям-славянам! Мама поддержала тоже: когда-то мы с отцом поехали добровольцами - счастливого пути и тебе!

Сбылись бы эти материнские пожелания: не только для Виталия, для них всех - в отличие от него, совсем ещё  молодого-зелёного слишком хорошо уже знающих, почём в горячих точках фунт «миротворческого лиха» и сколько его можно приобрести на тысячу-полторы «зелёных» в месяц.

С высоты возраста сказал однажды Чередниченко, явно томившемуся бездельем: мол, чего теперь дёргаться, Валера? Раньше срока с корабля не сойдёшь, зато потом ведь наверняка будешь вспоминать этот морской поход!

Он хмыкнул: «А они там? Кто ждёт?.. Сперва сербов предали - они ведь наверняка так о нас нынче думают. Потом этим броском на аэродром в Слатине не только им дали надежду, но сами себя опять зауважали: ведь можем... Есть ещё порох в пороховницах, как Тарас Бульба говорил. Так в чём дело? Надо же было немедленно подпереть эти две сотни ребят, а мы так медлим, как будто уже и их закладываем!»

И я вдруг понял, что и полковника Саликова с его горькой репликой насчёт императорских останков и «настоящего царя», и многих других из них, наверняка самих об этом долго не размышляющих, объединяет державная забота и о судьбе заждавшихся братской помощи сербов, и о престиже России.

Каждый из нас по-своему переживает позор Отечества. Они - так.

Давно уже начался Босфорский пролив, тянулся по обоим берегам сказочно-пёстрый Стамбул-Константинополь, похожий цветом на восточный ковёр город, в котором вместо чёрных заводских труб там и тут стояли остроконечные стрелы белых минаретов, и кто-то из походного штаба, из севастопольцев, ходивших проливом не один и даже не десять раз, насмешливо сказал: «Любуйтесь, любуйтесь, мальчики! Видели бы, какой задрипанный  он был. Это наши «челночки» постарались: расцвёл город! Приятно глядеть, а? Наша с вами заслуга!»

С какой, в самом деле, жадной поспешностью стремились мы припасть к якобы спасительным для нас сосцам «рыночной экономики»!.. И вот уже который год досыта других кормим. Во всём Чёрном море, пока к Босфору почти два дня шли, виден был всего-то один кораблик, пробиравшийся к нашим берегам как бы сторонкой, и шедшие с нами новороссийцы из ФСБ тут же определили: турецкий спиртовоз. Спешит в Грузию. Оттуда спирт уже сухим путём переправят в Россию.

Зато какое оживление царило в проливе, сколько наших судов торопились навстречу нам!

И все - под чужими флагами.

Рудовоз «Знамя Октября», порт приписки Анталия.

Танкер «Магнитка», порт приписки Пном-Пень.

Сосём, коли припали к сосцам!

Со знакомым до  боли гайдаровским причмокиваньем.

Не знаю, размышлял ли об этом начальник похода, у которого хватало своих забот на главном командном пункте, но голос контр-адмирала, мне показалось, звучал с особою интонацией человека, не потерявшего цену не только себе - стране, которую представляет. «Передайте, - говорил он как бы  с некоторым превосходством, предназначенным вовсе  не  капитан-лейтенанту Рагибу Каримову, азербайджанцу, приступившему, наконец, к своим обязанностям переводчика, но к тем, для кого тот будет переводить. - Мой адмирал вас приветствует! Он видит чёткую работу береговых служб по обеспечению прохода боевых кораблей русского флота и надеется..».

Когда проходили уже Дарданеллы, он вышел на боковой мостик, где у приборов стояли наблюдатели да те, кто их добротою пользовался, чтобы нет-нет, да взглянуть на берег через мощные окуляры, тронул меня за локоть: «Не прозеваете? Хотя бы в ту сторону взглянуть. Километрах в тридцати от берега - то, что нынче осталось от древней Трои. Та самая воспетая  Гомером Малая Азия».

В самом начале знакомства он приятно удивил меня, когда посреди моего рассказа о литературных делах охотно подхватил: эту вашу вещицу, мол, успел прочитать. Я удивился: где? «Получаю «Роман-газету», - сказал он. - Тоже семейная традиция».

Наверное, стоило бы упомянуть о другой, куда более важной традиции: отец Владимира Львовича - адмирал, и, чтобы по неписанным флотским правилам «представиться» старшему «по случаю присвоения очередного звания»  командир наш не так давно специально летал в Санкт-Петербург... Как хочется, как хочется обо всём этом написать и как жаль, что жизнь наша предложила нынче нам такой темп, что об этом пока приходится лишь мечтать.

А тогда контр-адмирал минутку постоял рядом, тоже вглядываясь  не в проплывающий вдалеке берег - в куда более далёкое прошлое...

В Салониках, когда на нашем «Азове» отгремит салют наций, когда мы, несмотря ни на какие издержки, разгрузимся, как и подобает десантным кораблям, каждый - в считанные минуты (первый борт под командованием всеобщего любимца, лихого капитана второго ранга Игоря Гавриша - всего лишь за двенадцать, что заставит друг дружке качнуть головами как бы случайно, само собой, оказавшихся в порту американцев), когда колонны миротворцев с выкатившей из просторного корабельного нутра бронетехникой и спецавтомашинами уже уйдут на короткий отдых на берегу, чтобы с рассветом двинуться в Приштину, а на флагмане закончится устроенный контр-адмиралом Васюковым приём, где и нашим послом в Греции, и военным атташе, и греческими партнёрами по выгрузке, что там ни говори, изрядно поволновавшимися, будет сказано столько достойных слов об исторической необходимости русского присутствия и в Средиземном море, и на Балканах, - тогда мы долго, дожидаясь отхода, будем стоять у поручней на спардеке и чуть ли не завороженно смотреть, как удивительно слаженно, как ритмично, как чётко работает освещённый мощными огнями мирный порт, только что пропустивший в ночь, как бы в неизвестность, наших добровольцев.

Только что генерал-майор Борис Семёнов, старший у десантников, рассказывал нам на берегу, как  греки-коммунисты, пытавшиеся перед этим не пропустить высадившихся американцев, передали ему письмо с настойчивым пожеланием ни в коем случае не подчиняться приказам натовского командования - иначе это будет окончательное предательство сербов. Только что отзвучал за столом ставший привычным за время похода голос поднимавшего тост контр-адмирала Васюкова: издавна, мол, считается, что генералы п о с ы л а ю т войска в бой, а адмиралы, в е д у т. Но десантники - статья особая. В сражении им тоже приходится быть впереди. Так вот за то, чтобы всё-таки - не пришлось!

Только что Семёнову - на свой страх и риск - вручили взятый в Генштабе под расписку спутниковый «мобильник», по которому пару часов назад звонили из Салоник в Москву: пока у тебя не будет устойчивой связи с родиной, пользуйся, Борис Георгиевич, этой. И пусть она приносит из Косова только добрые вести.

Дай-то Бог!

На этом можно бы ставить точку: до тех благословенных деньков, когда беспокойное наше время отпустит недельку-другую на то, чтобы помянуть благодарным словом хотя бы часть добрых людей, от фамилий которых буквально распух мой блокнот во время нашего похода с десантниками. Так и хочется всем сказать: люблю и помню!

Но ещё об одном участнике «походного штаба» обязан всё-таки непременно сказать сейчас.

В Агое, когда уже собирался сойти с «Азова» на катер Главком Куроедов, я спросил: какой, мол, будет, товарищ адмирал Флота, перед дорогой в Салоники наказ? Он улыбнулся, и тут же лицо вновь сделалось  строгим: «На «Азове» с вами идёт отец Георгий. Обратите внимание на его миссию».

Поручение было в радость, и буквально с первого дня, так вышло, я помогал севастопольскому благочинному, отцу Георгию Полякову, исполнял при нём роль пономаря во время крещения на корабле: скольких он окрестил! В затишке на корме, когда в одном ряду стояли со свечками в руках моряки и десантники, а свечи гасли, и они зажигали их одна от другой, как бы делились огоньком, я растроганно думал: если бы они научились точно так же делиться друг с другом теплом душевным!

По дороге в Салоники батюшка то и дело принимался расспрашивать  идущего с нами  Главного штурмана ВМФ контр-адмирала Бабинова: нельзя ли каким-то образом выгадать половину суток, чтобы подойти к Афонским монастырям? Там его ждут. Человек удивительно дружелюбный - бывший подводник! - к тому же верующий, Евгений Геннадьевич принимался прикидывать вслух и невольно оправдываться: мол, как это сделать, если мы связаны жёстким графиком? Вот, если на обратном пути... На обратном? И «высокие стороны» переходили на шепот, а то и «удалялись на совещание».

В Салониках, с щедрыми дарами для афонских насельников, батюшка перебрался на другой «десантник» - на корабль «Цезарь Куников»: тот, единственный из наших, из Греции сразу уходил в Севастополь - должен был участвовать в параде по случаю Дня Военно-Морского Флота.

А через два дня начальник походного штаба капитан первого ранга Василий Павлович Синицин как бы с заговорщическим, но больше с видом явно торжественным вручил мне ксерокопию донесения, только что отправленного Главкому нашим Владимиром Львовичем: «Докладываю:

По согласованию с греческими властями15.07.99 г. Впервые за последние 90 лет военный корабль (БДК «Ц. Куников») Российского Флота подошёл к Свято-Пантелеимонову монастырю на святой горе Афон. Монахами монастыря Максимом и Сидором были доставлены на борт БДК частицы святых мощей Андрея Первозванного, святителя Николая Чудотворца, святого Иоанна Русского.

В ожидании монахов у монастыря протоиереем Георгием был отслужен молебен о здравии православного воинства, о могуществе Военно-Морских Сил России.

С прибытием на корабль афонских монахов со святынями был отслужен молебен о здравии экипажа, после чего личный состав корабля приложился к святым мощам  и получил благословение. Членам экипажа были вручены иконки с печатью святой Горы.

В монастырь Святого Пантелеимона для молитвенного поминания были переданы списки миротворцев-десантников, убывших в Косово на кораблях бригады, а также высшего состава Флота во главе с Министром Обороны И. Сергеевым».

И только тут я понял, какова была миссия отца Георгия: в полном объёме.

И понял, что Главком это хорошо сознаёт: не хлебом единым жив человек, нет!

Даже если это прекрасной выпечки корабельный, матросский хлеб.

Как настоящий Государственник, он желал соединить прошлое с настоящим, а, значит, - с будущим.

Главное восстановить – связь времён.

... В Агое вскоре начали грузить на наши «десантники» вторую партию миротворцев, а мне давно пора было возвращаться в Москву. Решил лететь в столицу из Краснодара, и дружелюбные земляки из новороссийского ФСБ вызвались мне помочь. Подполковник Михаил Жадан, весь путь до Салоник и обратно горячо переживавший за будущее своей «морской династии» - сын Алёшка в это самое время в Санкт-Петербурге сдавал экзамены в нахимовское училище - и майор Александр Сёмин вместе со встретившим их майором Алексеем Гадько довезли меня до поворота на Горячий Ключ, и там, на бойком перекрестке, «взаимодействуя» с родной кубанской милицией, вскоре определили  в соседи к  водителю видавшего виды «жигулька» со снятым задним сиденьем: возил на «берег» арбузы... Пошел дорожный разговор: «Как  звать, земляк?» «Вартан». «А по батюшке?» «Мигранович». «Коренной, Вартан Мигранович? Краснодарский?» «Беженец! Из Сухуми... Там в горах, в селе, остался отец, не хочет бросать дома, которые помогал своим детям строить... Четыре брата нас. Пять наших домов - вместе с отцовским. Лучше я умру, говорит... Иногда приходят боевики: дай, дед, тысячу! Откуда я возьму?! Вы подумали? Говорят: а если мы тебе сейчас ногу прострелим - на лекарство потом пойдёшь искать? Хоть и хромой? И отец идёт по селу: собирать эту тысячу... вах!»

Слушал его и горько думал: не символично ли?

Только что проводил  ребят, уехавших помогать сербам решать их печальные проблемы...

Кто бы наконец с твердой волею да трезвым умом  взялся  за наши?

 

Агой - Салоники - Агой

 

 

 

Внешне благообразный, хотя с достаточной по тем временам дозой перца и с подтекстом, разумеется, материал. Особо не разгонишься: «РФ сегодня» - «орган Государственной Думы и Совета Федерации». Но разве умный человек не поймёт, о ком речь, если говоришь о «государственных мужах, лишенных не только доблести предков, но даже умения т р е з в о оценивать положение Родины…»

Ежу понятно, что – «царь Борис».

Но мне и тогда это казалось не главным, а нынче, должен сказать, - тем  более. А вот как я там, на «Азове», оказался» - над этим, должен вам доложить, стоит поломать голову.

Недаром же я потом не один раз, не два к этой вроде не столь значительной истории возвращался. Пополнее и поподробней я о ней написал в пространном по объёму рассказе «День святого Георгия, или путешествие с Уастырджи», но ограничимся тут лишь упоминанием о названии. Куда короче была заметка, по обычаю журнала «Роман-газета» помещённая на предпоследней страничке:

 

«ХРАНИТЕ СТАРЫЕ БУМАГИ»

 

В понедельник опаздывал на службу и тоскливо, хоть не без юмора, размышлял: ну, что бы такое мне ещё сочинить? Не скажешь ведь прямым текстом: ну, копун я, братцы, - копун!

Хорошо тем, у кого машина есть. Пожмёт плечами и оскорбленное лицо сделает: не мог завести!

Я было пристроился в хвосте у этой весьма многочисленной в нашей редакции автомобильной братии – один раз тоже так заявил. Но чего уж там: зубоскал - он и в Африке зубоскал. Уже при втором таком объяснении раскололся: не мог завести, говорю, машину, да. И рассмеялся. Уже за шестьдесят, говорю, а всё -  на своих двоих. Нет у меня машины, нету - ну, не завёл!

Никому до меня на этот раз дела не было: вниманием коллег всецело владел незнакомый человек в кремовой рубашке с погонами адмирала. Мужественное лицо, властный голос... Главком Военно-Морского Флота! В редакции у нас: в журнале «Российская Федерация сегодня». За «круглым столом».

Закончил говорить, начались вопросы - для начала самые общие. Какие, мол, у моряков главные проблемы?

Главком сказал медленно и жёстко: «У Военно-морского Флота нет проблем. Есть задачи».

В торжественно-горьком тоне у него послышалась решимость воина, обязанного стоять до конца. Я не выдержал: « Это девиз? Очень похоже на кодекс джигита: тот не спрашивает, с к о л ь к о  врагов. Джигит спрашивает: г д е  о н и?»

Старшие офицеры, сидевшие по обе стороны от адмирала, оживились. Главком усмехнулся  вроде бы снисходительно, но вместе с тем с одобрением: «Это девиз, да».

Разве не устали мы от череды предательств - тайных и явных? Разве не истосковались по достоинству и чести, оказавшимся вдруг на грязных задворках нашего всеобщего торжища?

Меня, штафирку гражданского, вдруг понесло: «Лет, пожалуй, тридцать  назад, я тогда жил в Сибири, мне пришла бумага с разрешением побывать на наших военных судах в Средиземном море. Но тогда обстоятельства не позволили мне этим разрешением воспользоваться. Нынче вы говорите о походе наших кораблей с миротворцами в Грецию... Можно, товарищ адмирал, и нынче считать мою бумагу действительной или - нет?»

Главком, глядя на меня, помолчал, словно что-то припоминая либо взвешивая, помолчал, потом сказал коротко: «Вылет послезавтра в девять ноль-ноль с аэродрома Военно-Морского Флота в Астафьево».

Ничего себе?

Сослуживцы поглядывали на меня с откровенной усмешкой: тридцать лет назад, мол, - придумает же!  Какая ещё такая бумага?!

Но тут я как раз не сочинял.

Дома первым делом бросился к шкафу с давно пожелтевшими записными книжками и старыми папками, потом перевернул  вверх дном чуть ли не всё подряд... ну, фанфарон, костерил себя! А что, если так и не найдёшь?

И всё же ближе к ночи рабочий мой кабинет огласился торжествующим ором.

«Включи утюг и разгладь этот лист!» - сказал я возникшей в дверях и готовой за сердце схватиться жене.

Не знаю, заметила ли это она, но в голосе моём, само собою, звучала  сталь флотских приказов.

Интонация менялась, когда я несколько раз звонил в Пресс-службу Главного Штаба ВМФ. Уточнить: вещички-то мне всё-таки собирать в расчете на трехнедельный морской поход или же - на двухдневный вылет в Туапсе  и обратно? Должен же я заранее знать: пойду потом с моряками или только помашу рукою вслед кораблям, и - все дела?

«Это решит Главком», - был ответ.

Но когда, мол, он это решит? - снова и снова пробовал я уточнить.

«Скорее всего - уже в полете..».

Как вам, а?!

Когда самолёт Главкома приземлился на военном аэродроме возле Анапы, там уже стоял готовый взмыть вертолёт: донесения высшего командования черноморцев Владимир Иванович Куроедов выслушивал уже в воздухе. Но вот наконец разомкнулся кружок из голов, склонённых над столиком в салоне вертолёта, видна стала разноцветная карта туапсинского побережья с бухтой Агой, её уже сворачивали, и все от столика отодвинулись. Задумчиво откинулся на спинку лёгкого кресла Главком.

Настала моя минута: привстал и положил перед адмиралом листок. Нет, правда: и красная звёздочка Минобороны СССР в левом углу на синем бланке Главного Штаба ВМФ, и фамилии высоких чинов, и подписи. И - дата: 15 августа 1968 года.

Главком вгляделся в бланк и, разводя руками, заодно подал мой раритет Командующему Черноморским Флотом адмиралу Комоедову: «Где мы с тобой тогда, Владимир Петрович, были?»

Комоедов тоже вчитался и только с изумлением протянул, не открывая рта, что-то, должное обозначать удивленное согласие: да уж, мол, - это вопрос!

А Куроедов снова был старшим по званию и по должности:

«Определить на головной корабль!»

Когда наши БДК - большие десантные корабли - уже вернулись из Салоник, где выгрузили первую партию уходящих в Косово миротворцев, пограничники с изумлением всматривались в мои документы: «Вы-то как попали на борт?.. Откуда взялись?!»

«Из прошлого! - хотелось сказать. - Из той великой страны, драматическая история которой ещё будет тысячелетиями владеть умами непредвзятых историков».

Подробно пишу о давнем разрешении потому, что это был своего рода ключ, вдруг отомкнувший для меня неведомый мир, который когда-то мог сделаться и моим. Кто из нас в юности не мечтал стать моряком?

Они стали. Они прошли все штормящие моря-океаны, многие, как нынешний Главный штурман ВМФ контр-адмирал Евгений Геннадиевич Бабинов - под водой. Они видели экзотические страны, были участниками трагедий и свидетелями высокого духа своих соотечественников. Горечь слышалась теперь в голосах старших офицеров походного штаба, вспоминающих былые дальние странствия - во время этого, по сравнению с теми, ближнего, но столь по нашим временам редкого: «Разве бы посмели америкосы швырять свои «томагавки» через наши головы, если бы мы и нынче стояли в Адриатике?!»

Пока присутствие Флота рядом с братской Югославией будет лишь символическим: обозначать его станет морской Андреевский флаг, который  вручил десантникам Главком Куроедов. Побыв рядом с моряками не день-не два, и в самом деле начинаешь верить: п о к а.

Проплывал мимо нас по берегам Босфора древний Истамбул-Константинополь, так похорошевший, говорят, за последнее время благодаря нашим «челночихам», а, значит, и всем нам - ну, а как же? Выходит, в рабстве можно оставить и жён своих, и дочерей с невестками  таким вот вроде невинным образом: послать за оваром. Раньше забирали в рабство кривою турецкой саблей, а выручали из него казацкой шашкой. Нынче времена изменились: забирают деньгой. Выручим ли их наконец?

Нету  у родины денег и пока не предвидится.

Проплывал длинный Галиполийский полуостров, на котором тосковали после братоубийственной Гражданской остатки русского офицерства, и проплывал остров Лемнос, на котором бедовали изгнанники-казаки.

Когда только выходили в Эгейское море, оторвался от дел на своём Главном Пункте командир похода контр-адмирал Владимир Львович Васюков, специально подошёл ко мне, чтобы сказать: «Не забудьте хотя бы посмотреть в ту сторону: километрах в тридцати от берега - то, что осталось от древней Трои!»

Неподалёку от Лемноса, в  «точке-14» три наших идущих первыми БДК -«большие десантные корабли» - по графику почти сутки дожидались двух остальных «десантников», и, вглядываясь в зеленовато-рыжий берег, я вспоминал наши с другом беседы - с «казачьим» художником Сергеем Гавриляченко, проректором «суриковского» института, который всё возвращается к излюбленной теме: античная драма в русской истории. Это ли не красочные её декорации - драмы, продолжающейся и ныне в масштабе, и действительно, планетарном, почти космическом.

Отголоски этой драмы ощущали здесь, по-моему, и новобранцы-морячки, и прошедшие огонь и воду, которым сам сатана не брат, контрактники из десантных войск. Конечно же, этому способствовало пребывание на борту нашего «Азова» севастопольского благочинного отца Георгия Полякова, одухотворившего наш поход и придавшего ему многозначный высокий смысл. Он был первый, кого мне пришлось встретить, когда поднялся по трапу на БДК, и, когда подходил к нему за благословением, конечно же,  не мог предположить, что всё время похода до Салоник буду у него за пономаря: ежедневно отец Георгий станет крестить десятки моряков и десантников, совсем молодых и чуть постарше, раздавать иконки и крестики многим другим, когда-то крещенным, но в торопливости жизни и в постоянной суете о том мало помнившим.

Многие потом осенят себя вслед за ним крестным знамением, когда русские военные корабли будут идти в виду томящейся в турецком плену православной Софии, древней христианской святыни. Многие потом с благодарностью его вспомнят, когда прочитают сообщение о его ответственной миссии, которая началась для него в Салониках тогда, когда  общая миссия наполовину уже закончилась.

Когда-то посещение Свято-Афонских мест было обязательным для всех русских военных кораблей, вышедших в Эгейское море... Связана ещё одна нить, соединяющая нас с прошлым?

Снова реет над нашими кораблями Андреевский флаг с косым голубым крестом на белом полотнище - по преданию на косом кресте распят был апостол Андрей Первозванный, первый ученик Иисуса Христа. И впервые частица его нетленных мощей привезена в Россию и будет находиться впредь в Никольском храме в Севастополе, где настоятель - отец Георгий.

Как мне хочется обо всё этом написать попросторней! А пока: храните старые бумаги, дорогие мои! Храните терпение, которое и в несчастьях помогает нам размышлять обо всём, что с Родиною случилось и не даёт нам забыть: кто - мы?

Храните веру! И храните надежду.

 

«Роман-газета»,  № 21, 1999 г.

 

У каждого в жизни есть такие истории, к которым потом годами возвращаешься и всматриваешься в них всё  внимательнее, всё пристальней. Становишься умней? Опытней?

Конечно же, это я тогда спросил в Агое Главкома об Андреевском флаге, который будет потом развеваться над Приштиной: в вертолёт с собой он взял только троих из пишушей братии, остальные поехали машинами и нас пока не догнали.

Он неторопливо ответил, и в самом деле, голосом державного мужа и тут же, будто молчаливым взглядом о чём-то спрашивая, посмотрел на Куроедова. Командующий флотом  слегка наклонился к уху стоявшего рядом адмирала и кивком указал на меня. Тот быстренько поднёс ладонь к козырьку, и почти тут же кто-то подхватил мои тяжёлые сумари, кто-то взял рукой повыше локтя, вывел из окружавшей Главкома толпы. Буквально через несколько мгновений юркая моторная лодка уже понеслась к «Азову», закачалась у трапа, а ещё через какое-то весьма короткое время на берег я смотрел уже с борта «десантника».

Наверняка это могло бы случиться ещё стремительней, если бы, поднявшись по трапу, я тут же не оказался перед священником в черной шелковой рясе. Сложил ладони и протянул к нему:

- Благословите, батюшка!

- Верующий, что ль? – спросил он строго и чуть насмешливо.

- Пытаюсь, батюшка, стать…

И он приказал:

- А ну, читай «Верую»!

Прочитал я с таким вдохновением, и правда! «Отбарабанил» без единой  запинки и снова ладони вытянул. Он благословил и уже поласковей, но с прежней усмешкой спросил:

- Иконы есть с собой?

Полез в нагрудный карман, достал овальный образок святого Георгия в кожаной оправе:

- Дорожная, батюшка!

- Тёзка мой, - сказал он, окончательно подобрев.

- Вас – отец Георгий?

Образок был в форме подковы с красивым тиснением на оправе, и батюшка с интересом его разглядывал:

- Откуда у тебя?

- Друг подарил. Он наездник. Джигит. Осетин.

- Что, православный осетин?

- Отец Артемий его крестил, батюшка. Который ещё недавно по телевизору передачи для детей вёл…

- Будет висеть под моим Николаем Угодником, - распорядился священник, ещё не дослушав. - Когда матросиков крестить будем… а ты у меня  будешь пономарём. Не откажешь?

- Сочту за честь, батюшка!

Так что эти мои многолетние потом размышления можно считать записками военно-морского пономаря?

… Эти двое, с большим багажом, сидели уже в купе, когда вагон дёрнулся, и сверху бесшумно спланировал завернутый в бумагу то ли кусок картона, то ли фанерки – наш спутник умудрился подхватить его над головой у старушки, но сам при этом стукнулся лбом о край полки.

- Петя! – воскликнула женщина. – Я что тебе говорила?!

Старушка в свою очередь выразительно глянула на меня: а я, мол, вам – что?

У них она вроде даже сочувственно спросила:

- А как же вы спать-то наверху, если всё занято?

- Верхние полки тоже, да, - охотно и не без вины в голосе откликнулась женщина. -  Если не возражаете, мы на ночь кое-что спустим вниз, поставим тут…

- Не послушала! – мужчина сгрёб со стола пачку сигарет и зажигалку, шагнул в коридор, и она тут же бросилась следом, задержала его у окна.

- Да пойми ты – нельзя деньгами!

Он сбросил с плеча её руку:

- Много ты понимаешь!

Двинулся вглубь коридора, и она послушно пошла за ним.

Старушка посмотрела на меня очень внимательно:

- Вы на праздник?

Я медленно повертел раскрытой пятернёй:

- В каком-то смысле…

- А тут может быть какой-то другой смысл? – спросила она строго, и я вдруг понял, что она похожа на «Родину-мать» с давнего плаката – только уж очень постаревшую. – Либо праздник, либо – нет. Для кого как.

И я поспешил согласиться:

- Это конечно.

- Фильм «Подлодка в мутной воде» вы видели?

И мне пришлось повторить название:

- «Подлодка в мутной воде»?..

- О гибели «Курска», да. Ходит по рукам.

- Признаться, нет…

- А что же вы будете делать на празднике?

Ничего себе – Севастополь! – подумал чуть не с восторгом. – Так вот: возьми ей всё и скажи.

- Тогда бы вы о многом узнали… Почему «полетел» Куроедов, например…

- И – почему же?

- А вы посмотрите фильм… Вы где живёте? В Москве?.. Может быть, там сложней – тогда попросите у наших в Севастополе.

- Адмирал Васюков… по-прежнему, извините? Командует…

- Командует высшим военно-морским училищем, - сказала она. – В Ленинграде. А командиром тридцатой дивизии надводных кораблей…

И она назвала фамилию нового командира: ну, «родина-мать»!.. Ну, Севастополь!

Ясно, что она тут же должна была вычислить этих спекулянтов... хотя… И у неё доброе, только слишком, пожалуй, озабоченное лицо, и в его манере держаться, несмотря на то, что на наших глазах сорвался, чувствовалась внутренняя сила и сквозило какое-то глубокое спокойствие…

Так вышло, что в памяти они остались надолго: когда поезд, медленно  тянувшийся мимо высоких скал с тёмными провалами пещер и почти невидимыми между ними тропинками, остановился наконец на севастопольском перроне, этих двоих встречала целая толпа, состоявшая из нескольких мужчин, женщин и многочисленных детишек разного возраста… Впереди всего этого скопища навытяжку стояли трое молодых морских офицеров с сияющими лицами и ладонью у виска: глазами ели подошедший вагон – наверняка изображали «торжественную встречу»..

- Летний Дед Мороз! – раздался в нашем вагоне, как только он остановился, девчоночий крик, и его подхватили несколько мальчишек, которые уже прошныривали сбоку от выходивших из поезда.

- Дедушка Петя!..

- Летний дед!

И облепили нашего попутчика.

- А я сперва с Клавой!

Пожилой усатый мужчина обнимал нашу попутчицу:

- Ну, здравствуй, снегурочка, здравствуй!

Громко смеялись, хлопали друг дружку по плечам, вытаскивали вещи, и мне пришлось ждать, пока весь этот растянувшийся табор выберется наконец из вагона. Распались на перроне на два кружка: женщины тут же окружили опять раскрасневшуюся Клавдию, и она там уже командовала:

- Эту сумку сразу, Люба, забирай!

- Да погоди, Клавдия…

- Чего годить-то? Там тебе всё. И мне сразу меньше хлопот.

- А что в этой сумке, тёть Клава?- теребила дебелую «снегурочку»  малышка с косами.

- Как тебе не стыдно, Малашка! -  упрекала, видимо, её мать.

Проходил мимо мужчин – краем уха услышал:

- Молодец, держись! Покажи за нас этим с-сукам. Если бы мы захотели…

И приехавший с нами высокий мужчина заговорил почти на вскрике:

- Да нет, Аркадьич! Даже если бы очень захотели – не смогли. По себе теперь знаю. Мы как были офицеры…

- Порченые, - сказал кто-то горько.

- Клава успела моей шепнуть: хочешь продать фирму?

- Договариваюсь пока.

И усатый понёс к приехавшему громадный свой кулачище, грозно сказал:

- Видал, Петька?

Что-то знакомо кольнуло грудь: где-то уже видел этих людей?.. Где-то видел.

Передо мной остановился невысокий сухощавый блондин в кремовой рубашке-форменке с погонами капитана третьего ранга и белой фуражке с крабом.

- Разрешите представиться: заместитель командира базы по воспитательной работе Игорь Иванович Яковенко! - отнял руку от виска и  потянулся к моей объёмистой сумке. – Нас предупредили, что вы с грузом… Книжечки нам тут нужны, спасибо, очень нужны!

- Минутку, Игорь Иваныч, - попросил я, зачем-то оборачиваясь.

- Знакомые? – спросил Яковенко.

Мужчины горячо жестикулировали, потом раздался тот самый гогот, который нынче в грубой речи именуется «ржачкой». Женщины обернулись. Только приехавшая с нами старушка что-то радостное продолжала говорить этой женщине, которую ещё недавно звала спекулянткой, и виновато гладила её по плечу.

- Может, кого-то подвезти?

- Да нет. Думаю, разберутся…

- Тогда – прошу! – и «кап-три» протянул руку к выходу с перрона.

Сидел рядом с ним в видавшей виды черной «волге», когда пришло снова:  где мог видеть этих вроде бы незнакомых людей, где?! Я здесь впервые… И вдруг пронзило: да это ведь небось черноморский вариант «пиромании» Эдика Хомутова из нашей Кузни! Ну, конечно, конечно. Только там огонь, а тут другая стихия: вода. Недаром же говорим: о г н и  и  в о д ы. А как уже издавна зовут полушутя моряков? М о р е м а н ы!..

Так устроен, что делать: неожиданное это открытие как будто задало тон всему моему гостеванью в Севастополе.

По нашим временам такое редко бывает: с ч а с т л и в о м у.

Ещё там, в машине у заместителя командира «Технической ракетной базы Черноморского флота», так полностью называется эта воинская часть, над которой Старый Оскол шефствует, я вдруг понял, что главное тут будет для меня - не подробности пребывания в Севастополе, не детали и не фамилии, без которых потом, когда станешь писать, не обойтись…Главное – этот дух, который вдруг ощутил профессиональным чутьём давнего работяги, вольного причастника и коллективного труда и, если приходилось, коллективного сопротивления чужой воле и - коллективной радости от общей победы…

Ещё там, в машине, вдруг понял, что не стану доставать записную книжку… что фотоаппарат буду вынимать только в исключительных случаях.

Отдыхай, душа!

Подпитывайся так необходимым для тебя воинским русским духом.

Дело, и правда, удивительное: после пяти дней непрерывных новых  знакомств и братских – как со старыми соратниками – разговоров, в толстенной записной книжке, которую с собой прихватил, осталась только одна запись: «В Севастополе. Игорь Иванович Яковенко сказал, наливая рюмку до краёв: «Я вам  н а ч и с л ю, а там как хотите». Имея в виду и то, что, если не выпью – пододвину соседу, мало ли…Такой у него был тон».

Это правда: вечером за общим столом он хотел налить мне, уже поднёс горлышко бутылки с нею, проклятой, а я прикрыл рюмку ладонью:

- Спасибо, не будем тратить драгоценный напиток. У меня как раз такая пора – воздержусь.

Тут-то он и сказал эту удивившую меня, купившую с потрохами, что называется, фразу:

- Я вам  н а ч и с л ю, а там…

Была ли она в обиходе у всех  м о р е м а н о в  славного Севастополя или же это жаргон, принятый исключительно у служивших на «Технической ракетной базе», - кто теперь объяснит: не писать же письмо с запросом по этому поводу. Но слышался мне в этой фразе неистощимый юмор п е р е к а т н о й  г о л и, перебивающейся с хлеба на квас… Но только ли – только ли?!

Уже не однажды, разбираясь в себе самом, соображал, что с годами вместо  изначальной, непосредственной памяти в нашем сознании остаётся некая п а м я т ь  о  п е р в о й  памяти. На старую фотографию это не похоже, там будь здоров качество, - похоже на размытый любительский снимок. Так теперь издалека видится мне немецкая оккупация Кубани сорок второго года, в которой шестилетним мальцом оказался с мамой и младшим,  двухлетним тогда, родным братиком Валерой. Чего-то на этой давней фотографии уже и не разобрать, а что-то другое так и осталось по-прежнему чётким.

Странное это вообще-то дело, загадочное: стук в о р о б ь и н о г о, как тогда мама о нас говаривала, мальчишеского  сердчишка и нынче, через шесть с  половиной десятков лет, подталкивает мою уже давно набрякшую от непростых трудов руку профессионала, уже не очень чувствительную теперь ни к будущей похвале, ни к возможной славе… Да в этом ли дело?

Может быть, в те минуты, о которых хочу рассказать, рядом с нами, маленькими и голодными русскими оборванцами, и в самом деле, стоял тогда если не сам Господь – стояли Его верные служители, ангелы? Сохранившие нас тогда и продолжающие, несмотря ни на что, хранить до сих пор?

Только что мы, стуча зубами от холода, отстояли с полупустыми ведрами обочь дороги, по которой устало шли вступившие в станицу наши пехотинцы, и помятой алюминиевой кружкой черпали для них студёную колодезную воду:

- Попейте, дядечка солдат!..

- И нашей, дядечка, водички, и – нашей!

И правда же, приходится в который раз повторить: они, наверное, в тот день опились!

А через несколько дней, когда уже взяли Армавир с Тихорецком, в нашу голодную Отрадную примчалась на новеньких американских «студебеккерах», на «стударях» – на переформировку, как теперь понимаю – морская наша пехота.

Посреди комнаты, в которой была раскалена не только чугунная, на печке, плита, но и, кажется теперь, - чугунная дверца, из вещевых мешков лихо вытряхивали на стол белые буханки, банки с тушенкой и шоколадные плитки, чуть ли не всё это сперва летело на пол, и мы бегали, подбирали, сносили обратно, горкой  складывали, а они уже финками своими вспарывали жесть, пластали на толстые куски хлеб, намазывали и сливочным маслом, и повидлом…

- Угощайтесь, богатыри!

- Рубайте, давай, мальчишки!

Сколько всякой вкуснятины они нам в тот день н а ч и с л и л и!

Вокруг суетились бабушка с тёткой и наша мама, бабушка пыталась их попридерживать:

- Вы, ребяты, себе хоть оставьте!

И кто-то из них бросил вроде бы беззаботное:

- А нам это, мать, не пригодится!

Сколько потом наши женщины жалостно повторяли дома на разные голоса:

- Сказал, скоро будет не нужно им…

- Они уже знали, бедные ребяты…

- Куды их потом?.. Говорили, или на Новороссийск, или – на Севастополь…

Может быть, потому-то очень ярко помнится уже вроде бы совсем другое: на низенькой школьной сцене в самодельных тельняшках и с головами, перевязанными белыми тряпками, обнявшись, медленно покачиваются из стороны в сторону несколько старшеклассников: Эдик Лукин, Санька Балабанов, Лёха Чикильдин, Федя Некрасов…

Песню их помню до сих пор и до сих пор знаю, хоть это необычно для меня, слова этой песни до конца:

«Холодные волны вздымает лавиной суровое Чёрное море…Последний матрос Севастополь покинул, уходит он с волнами споря… И грозный, солёный бушующий вал о шлюпку волну за волной разбивал… В туманной дали не видно земли… ушли далеко корабли…»

Остался хоть кто-нибудь в живых из этих залетевших к нам тогда на переформировку десантников?

Не детская ли, благодарная память о них тащила нас потом в военкомат – поступать в училища? И не громкая ли их слава?

Я собрался в десятом в военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде, отец уже договорился, что военком, если будет разнарядка, оставит для меня место. На медицинской комиссии, когда показали эту, будь она неладна, книгу с рисунками из разноцветных пятнышек, я вдруг не смог назвать цифры, которые там в них прятались, и врач-глазник сказал насмешливо: «Не хочешь служить, брат?.. В дезертиры метишь? А ну-ка, давай сначала!»

К нам подлетела родная моя тётя, вечная станичная медсестра, стала нашептывать это, насчёт разнарядки, о которой договорились в нашем военкомате, и к таблицам Эксмера, или как они там, глазник вернул меня уже с иной целью, но нет, нет…

На просьбы тётки он лишь руками развёл:

- Дальтоник полный! Если я тут пропущу, все равно из Ленинграда завернут, только на дорогу потратитесь – оно вам надо?

Вообще-то, если признаться, и юнгой-то я потом оказался липовым!

Когда нас уже на борту «Азова» принимали с отцом Георгием в моряки и вместе с тельником да пилоткой с крабом адмирал Васюков поднес стоящий на этой морской одёжке налитый почти всклень стакан, я чуть не в страхе прошептал священнику:

- Не смогу, батюшка, - как быть?!

Он молча взял мой стакан и так, за здорово живёшь, хлобыстнул!

Ну, боевой, подумал я, батя, а?!

Он, и правда что, оказался боевой, дальше некуда, и два стакана водки подряд в случае надобности, не сомневаюсь, шарахнул, опорожнил бы запросто, но тогда-то в стакане была забортная морская вода: обычай!

А я, выходит, его не соблюл…

До праздника оставался один день, и в автобусе  нас возили по городу, показывали достопримечательности. Принцип, по которому в Старом Осколе собирали делегацию, я уже понял: сделал для тех, кто служит на «Технической ракетной базе» что-нибудь доброе – получай благодарность в таком вот экскурсионно-застольном варианте. И не только, не только!

Жили в пансионате за городом, в каких-нибудь двух сотнях метрах от берега, и каждый день для нас раненько утром на море начинался и уже поздней ночью морем заканчивался… Пожилых людей приехало мало, годами я был, по-моему, старший, но разве я пока, слава Богу, – не юноша с вечно молодыми глазами?

(Это покойный поэт Григорий Поженян, бывший жгучий брюнет Григор, Гриша, легенда Севастополя – разведчик морской пехоты, фамилия  которого ещё в год освобождения города была выбита на памятнике возле братской могилы, чудом «воскресший» и удостоенный потом ещё одного почти такого же памятника, любил говорить о себе, уже давно располневшем при своём далеко не богатырском росточке: «высокий голубоглазый блондин».)

Так вот, ездили мы в автобусе, и рядом со мной сидел средних лет симпатичный человек, специалист по теплоизоляции, не так давно открывший в Осколе собственное дело – небольшой, но прибыльный монтажный участок. Мужчина ещё, как говорится, хоть куда, но вид у него был такой, будто у него болели зубы, а везде, куда бы мы не приезжали, ему отказывались помочь.

В конце концов сочувственно спросил его: что, мол, сильно?

Он печально кивнул.

- Верхний? Или внизу?..

Он горько улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь.

- Сердце? – спросил его.

- Вас-то в первый день не было, - сказал он. – А нас в Балаклаву повезли. Вы знаете, что там раньше?.. У меня в Балаклаве дядька служил, в чинах, а я тут на корабле попал в матросики. Вот он с нашим командиром всё  договаривался, чтобы меня к нему почаще отпускали… А зачем, думаете?  Да чтобы чехвостить меня с доставкой на дом! Мало того, что на корабле тебя мичман драит… Приедешь к нему, он как начнёт! И то на тебе не так сидит, и это. Какой ты, Анатолий, моряк? Не забывай, куда ты попал. Это, брат, - Севастополь! Отдаёшь себе отчёт?.. Я тогда как между двух огней был. Доставалось – врагу не пожелаешь. Но оно ведь, и правда: идеально чистый город, всё беленькое, если на тебе хоть малое пятнышко – уже за километр… а вон-вон теперь, вы поглядите!

И я к окошку приник:

- А что там, что?

Через бухту подошел к пристани большой пассажирский катер, приткнулся бортом к причалу, - мой сосед наставил на него палец:

- Не только краска ободрана – весь в ржавчине! Да виданное ли дело? Он же не белый, а тенмнорыжий и в потёках весь, стыдобушка… А вон-вон! – и повел подбородком. – Дом обшарпанный и за мусором не видать… а в Балаклаве, вы бы видели! В Балаклаве!

- Ещё хуже?

- Да там другое дело…Я ведь ездил тогда, я видел. Там перед этим  несколько лет долбили скалу: подземный завод, канал полкилометра длиной, семь подлодок могли войти. Склады, госпиталь, пекарня… И никакой тебе атом… Бомбоубежище! Все население Балаклавы могло укрыться и три года жить. Автономно…

Я будто остудил его пыл:

- Перспектива, конечно…

- Да не в перспективе дело – в трудах! – воскликнул он всё также горячо. – Хотя и это разве неважно: такой тыл… А они там знаете что? Когда передали Украине, хотели устроить, видишь ли, музей холодной войны. И настоящая подлодка, и бары с отелями, и бордели… Фиг вам всем! Бардак, да не тот. Всё растащили, всё разграбили… Это вот только разве этому музей: «меченому». Или – «беспалому»… Ай-яй!

И положил пятерню на лоб, медленно повёл по лицу…

 

На парад кораблей тоже шли своей небольшой группой, держались друг дружки, но тут уже было такое столпотворение, такой ажиотаж, как будто весь город смотровую площадку в приморском парке брал приступом.

- Кто как может, братцы! – сказал наш старший. – Кто где: пока хоть какие-то места ещё остались…

Поглядывая на цепочку кораблей в длинном, уходящем за поворот заливе,  устроился между ветераном, капитаном первого ранга при всех регалиях и молоденькой женщиной. Впереди щелкнуло, распустился, закрывая обзор, цветной зонт… Жара, конечно, солнце!

Каперанг недовольно кашлянул, пожилая женщина впереди тут же откликнулась:

- Я буду хотя бы время от времени…

- Надеюсь! – пророкотал он грозно. - Что буду смотреть на эскадру, а не на зонт!

И зонтик тут же поник.

А у меня захватило дух: первым в кильватерной колонне стоял «Азов»… Точно, точно!.. То, что большой «десантник» - это само собой. Но ведь и на борту – только четыре буквы. И почему я бинокль не захватил?.. Лежит ведь под Звенигородом подарок Юры Панова: привёз из Майкопа. И пригодился бы, может, раз в жизни, но именно – в этот раз, эх!

- Не подскажете, первый, - это «Азов»?

Старый каперанг как будто не слышал. Откликнулась молодая женщина:

- «Азов», «Азов»…

- Ну, спасибо!

- Да это не мне…

- Точно – «Азов»?

- Ну, вы же – правильно сразу…

Однако я никак не мог успокоиться: мало ли!

А буквы на борту никак не мог прочитать.

Ну, суета, движение, то и дело кто-то пробирается по ряду к тебе лицом, и хорошо – если лицом… Внизу, за рядами, блики на воде, а за слабой такой, как бы умиротворяющей волной – эта наша эскадра, за первыми «десантниками» и вспомогательные, судя по всему, корабли, и – «Москва» потом, крейсер, гордость нынешнего Севастополя.

- Перед… вами, - врастяжку вдруг начал громкоговоритель, - праздничная… кильватерная колонна… боевых кораблей… Черноморского флота…

Ну, наконец-то!..

- Во главе её… большой десантный корабль…

Ну, не тяни, Левитан, ишь ты, - не тяни!

- «Я-ма-ал»! – прозвучало над головой.

Ёлка-палка! – как друг мой, Шевченко, говорит.

Ну, ещё бы, ещё бы!..

Он ещё тогда подыхал, «Азов»…

«Головной корабль»!.. А подошли к Салоникам – забыли снять колпак со ствола пушки, которая должна была грекам салютовать. Первый залп, - и колпак в куски, и на пайолах на бронированных корчится «каплей», который «командовал парадом»: осколок от колпака угодил в коленную чашечку… Да хорошо хоть – ему, что там ни говори. Сам виноват – сам и получил. А если бы угробил кого-нибудь из матросиков?!

Сашка-Сашка!..

Пять дней потом маялся в каюте на обратном пути, его первого на носилках стаскивали в Агое с борта «Азова»…

Ясно, что давно порезали наш «Азов» на металл – кому он, на хрен, такой?!

«Ямал», так – «Ямал», ну, прошёл…

Вслед за ним пронеслись эти новенькие «сторожевики» на воздушной подушке… Ну, впечатляет, конечно. Впечатляет.

Величественно проследовал крейсер «Москва»…Ау, Лужков, где ты тут?! Болельщик за Севастополь. Чуть ли не единственный официальный заступник, да… Эх, если бы их, таких «боевых единиц», как «Москва» – ну, не десяток, нет – хотя бы три-четыре, и то!

Снова пошли «десантники»…

И вдруг, вдруг…

- Начинается… главное… действие парада, - слишком уж торжественно объявляет по громкоговорителю комментатор. – Впереди… по курсу… большой… десантный… корабль… «Азов»!

Господи, да что ж ты, такой-сякой, тянул?!

Вот же он, родной, - вот он!

- На ходу… раскрываются…аппарели…

Да не может быть?!

- … из трюма корабля… появляются…

Давай, мальчики, родные, ну, покажите, - давай!

Первая «амфибия» вылетает из растопыренного носа «Азова», тут же слышатся глухие хлопки, и яркие трассеры тяжелых пулемётов  расчерчивают пространство перед сидящими на броне десантниками…

Вторая «амфибия»… третья…пятая уже несется перед «Азовом», расходятся от него веером… ну, братцы!

И я заплакал.

Ну, слаб, слаб.

А, может быть, - и не так уж?

Недаром ведь говорят, что римские центурионы не брали к себе легионеров, которые не умели плакать!

Ц е н т у р и я, чтобы знали, - сто воинов.

Казачья с о т н я, а что?

Но тогда я прямо-таки маялся, как всякий русак: с кем радостью  поделиться-то?

Зар-раза!

Оскольских рядом никого не видать, кого тут в этом море людском увидишь.

Помнил бы наизусть номер мобильника Шевченко – тут же позвонил бы: ну, уважил, Коль, ну – спасибо!

А я ещё и ворчал.

И откуда в нём эта державность: н а д о!

От «железных прорабов»? От  н а с т о я щ и х.. А не от этих – говённых перестроечных, на самом деле – не видавших жизни, не нюхавших мужицкого пота, не знавших что и почём з а в л а б о в.

Но прорабом, по-моему, Коля побывать не успел, сразу ушел замом начальника управления, а с прорабами… Грета Звёздкина, наша ж е л е з н а я  п р о р а б ш а тогда, как-то рассказывала, что отказалась работать с его бригадой… С Тертышниковым потом – со всем удовольствием, с Шевченко – нет. Любопытно было бы её расспросить… Наш интернационал запсибовский, эх!

На стройке всё: Грета, Грета!

Думал, немка какая-нибудь. Латышка, может. Оказалось, - чалдонка. Из-под Иркутска. Что ж тут? Сам Гарий вроде: откуда бы? Да всё из этих времён, когда чуть не со всем миром заигрывали – породниться хотели.  Хорошо, что хоть – не Адольф. Гарик всё-таки, а не – А д и к.

А ясноглазый её, спокойный Володя, русак голубоглазый, умница, каких поискать, однажды  вдруг говорит мне: а ты знаешь, мол, что у меня мама– эстонка? Я – эстонец, да!

Завтра же еду в церковь Николая Чудотворца, найду отца Георгия.

Батюшка! – скажу. – Как хотите, но вы должны пономаря своего свозить на «Азов»! Хотите – такси возьмём. Да как хотите, но не могу уехать, не повидавши там офицеров, а, может, кого-то из ребят – собирались же на сверхсрочную остаться?  И Васюков агитировал. И я, грешный, руку приложил… Какую руку – язык, язык! Но я ведь тогда, и правда, чуть не с каждым матросиком поговорил: восполнял «дефицит общения». Хлеб отрабатывал. И – персональную каюту.

Но на следующий день к отцу Георгию поехать не смог: больно интересная предстояла экскурсия, Игорь Иванович предупредил: не пожалеете! И пообещал машину на послезавтра: мол, всех проводим, а вы останьтесь-ка ещё на денёк и найдёте и батюшку, и «Азов» свой… У него тоже, у Яковенко, был батюшкин номер, что там ни говори, - коллеги, а потом как-то позвонил… Скорее всего, что поменял батюшка номер: «достают». Это всё-таки Севастополь: не всё здесь так просто, чтобы не применять резких выражений.

Зато мой новый знакомец Анатолий Плохутин, спец по теплоизоляции, в этот день прямо-таки расцвёл.

Показывали нам знаменитую батарею с двумя гаубицами, которые больше  года не подпускали немцев к Севастополю.

Некий вариант Балаклавы?

Наружу только длиннющие стволы под богатырским бронированным шлемом,  всё остальное – под землёй. Бесконечные галлереи, казематы с толстенными стенами, машинные, с запахом масла, залы, на всякую военную потребу многочисленные хранилища, помещения для жилья.

Водил нас по этой подземной крепости красивый пожилой человек в цивильном, но явно – с военной выправкой. Орлиный взгляд из-под густых, черных как смоль бровей, мужественное лицо, слегка посеребренные усы. Независимым своим и слегка покровительственным видом он напоминал мне того самого Аркадьича, который  на полушутке грозил кулаком «летнему Деду Морозу»: не вздумай!

- Бывший командир базы! – уважительно объяснил мне Анатолий. – Классный специалист, каких мало, но он не только технарь… Как бы вам сказать. Историк, что ли. Философ. Отводит тут душу.

Не слышно было, о чём спросили наши бывшего начальника, но в ответе его прозвучало такое достоинство!

- Можно считать и так. Не то чтобы царский подарок, хотя последний император любил Крым и очень хорошо понимал здешние проблемы. Эта крепость – наследие, которое нам старая Россия оставила. Не только на добрую память, как говорится, но – в назидание. Если учесть, что строить форт начали после войны с японцами… с применением новейших в то время технологий. И постоянно потом модернизировали. Заботился уже лично Сталин. Но основа, основа. К сожалению, мы всегда об этом мало  своему народу рассказывали, но ведь и знаменитый «план электрификации России» был разработан ещё инженерами царской школы, и московское метро. Нашим вождям осталось только сменить названия станций, но это, как понимаете, дело нехитрое…

И я уже не отходил от него ни на шаг: не только «набирался ума» - ещё и попросту любовался.

Потом он вдруг сказал главе нашей делегации:

- Жаль, что не приехал Николай Петрович, мы с ним договорились о новом путеводителе и о стендах внутри – как раз со всеми эти фактами, о каких говорю. Но, думаю, на бархатный сезон мы его у вас всё-таки выкрадем…

Упоминания о моём старом друге вовсе, надо сказать, не такие редкие,  искренне меня радовали, потому что в них не было ни нарочитости, ни излишнего пиетета – слышалась забота об общем деле, и даже это как бы малость предосудительное, но сказанное открыто, «на бархатный сезон выкрадем» звучало вполне естественно: работа работой, но при таких нагрузках  должны же мы друг о друге заботиться…

Также естественно звучали тосты в честь мэра, и когда или сам Игорь Иванович, или кто-то из его помощников «начислял» адресно, то это был явный повод выпить в удовольствие, а не по тяжкой обязанности…

Когда сказал Шевченко, что ладно, вернусь к Старому Осколу, - так и быть, напишу, тем более, что за мной должок не только Клюке – как бы долг перед всеми старыми друзьями - начал, само собой, размышлять и об этом: откуда в нём этот дар объединять, заряжать энергией, настраивать на коллективную работу… Природный дар? И в самом деле, хоть он - атеистюга несчастный, от Бога? Или же это  благоприобретённое? Прежде всего в армии – недаром же говорит мне частенько чуть не с укором: «Жаль, что ты не служил!» Потом в Сибири. В Осколе. В Белгороде. В Нигерии и снова - в Осколе. Далее, как говорится, - везде.

После обеда у нас была достаточно долгая экскурсия в Форос, вернулись  поздно, а раненько утром я уже махал вслед уходящему автобусу… Самого меня опять ждала видавшая виды черная «волга», только водитель на этот раз был другой – младший коллега Яковенко.

Остался в машине ждать меня внизу, а я по вырубленным в скале крутым ступенькам поднялся к высоко вознесённому над округой Свято-Никольскому храму-памятнику на старинном, периода Крымской войны, Братском кладбище.

И в самом Севастополе, и окрест него достаточно мест, попадая в которые  постепенно начинаешь испытывать особое ощущение не только глубокого, но – как бы величественного спокойствия… Глядя на материальные приметы трагической истории, незаметно для себя переносишься душой в незримый мир спящих в славе героических своих предков, и тебе открывается сокровенное: твой временный, сиюминутный покой щедро оплачен их вечным.

Краткое свидание с ними драгоценно. Потому что – животворяще.

Может быть, именно Севастополь, как никакой другой русский город, от глубоко индивидуального понятия м о щ и  - нетленное тело угодника Божия – возводит нас до осознания нетленной мощи общенародного духа?

Но об этом я размышляю уже нынче, когда поглядываю, сидя за работой,  на небольшой, в форме креста значок, пришпиленный к простенькому буклету: приобрёл его в иконной лавке во дворе храма.

«5 марта 1890 г., в канун 35-летия со дня начала 1-ой героической  обороны Севастополя (13 сентября 1854 г.), – сообщает буклет, - на традиционном обеде  участников обороны в Санкт-Петербурге контр-адмирал А.Б.Асламбегов (бывший командир парохода «Эльборус», затопленного в августе 1855 г. на севастопольском рейде) представил на утверждение эскиз именного наградного креста «Железо и кровь» или «Крест на крови», на котором предполагалось запечатлеть, как воспоминание, имя каждого награждаемого защитника Севастополя в 1854-1855 г.г., оставшегося в живых. На тот период героев осталось всего 390 человек… Награда представляет собой равносторонний крест черного цвета размером 24х24 миллиметра, отлитый из ядер. На лицевой рифленой стороне, в центре – медальон красной эмали с золотыми цифрами «349», обрамлённый золотым венком из дубовых листьев, перевитых внизу лентой».

Как давно это было, казалось бы!

Отчего же так волнует сегодня?!

Уж не потому ли, что вот уже столько лет Севастополь переживает другую изматывающую осаду – всё той же, считай, противоборствующей стороны, укрывшейся на этот раз за живым щитом братского народа: само собой исходя из новейших технологий ведения войн и в полном соответствии с принципами «общечеловеческих ценностей».

- Обязательно поднимись на колокольню, Гурий, тебя пропустят, - сказал отец Георгий, когда там же, в иконной лавке, пожилая служка, и присмотревшись ко мне, и будто ненароком о многом порасспросив, сама набрала номер батюшки и протянула мобильник. – Хорошенько сверху оглядись. А в два часа будь на площади Нахимова у входа в Приморский парк: я тебя подхвачу.

Само собой, что он об этом не помышлял, но в том, что это тоже была  подсказка судьбы, не сомневаюсь.

Уж больно разителен был контраст между двумя картинами, которые возникают теперь у меня перед глазами.

Сперва вспоминается наш поход 1999-го года: как идём по Босфору уже мимо православной святыни – константинопольского Софийского храма, окружённого нынче четырьмя минаретами, и отец Георгий сначала истово крестится сам, потом осеняет крестом константинопольскую церковь:

- Мы ещё вернёмся к тебе, София! – не просто громко провозглашает – грозно кричит. – Жди нас, София! Мы – вернёмся!

Уже и тогда наученный бесконечными обвинениями в экстремизме, витиеватыми речами о русофильстве и русском шовинизме, я на полушутке спросил батюшку: вяжется ли это с нашей миротворческой миссией?

- А это вяжется, Гурии? – воскликнул он, ткнув пальцем вслед с рёвом  пролетевшему над нами военному самолету с опознавательными знаками США. – Чего тут делать америкосам?! Вернёшься домой, Гурий, разыщи пророчества о Констатинополе и о Софии…

Помню, что были они весьма утешительными для русского сердца, эти пророчества…Но можно ли, и в самом деле, «вернуться к Софии», если  ближайший от древней святыни православный форпост – Севастополь, дремлет, как скованный цепями и совсем почти обессилевший исполин… Ну, не так ли?

Посмотреть только, как тогда, с верхней палубы нашего «бэдэка» на эти два ярких, богатых и шумных города по разным берегам пролива: на Истамбул и Константинополь.

И с колокольни Свято-Никольского храма глянуть на дремлющие в историческом сне окрестные дали: тут всё уже произошло и отлетело в прошлое. Похожего больше не будет. Всё!

Конечно же: мальчишками, мы тогда вслед за старшеклассниками приглушенно орали, в обнимку покачиваясь с дружками с таким же, как у самих, измазанными раздавленными ягодами спелой калины рожами: «Друзья-моряки подобрали героя – кипела волна штормовая… Он камень сжимал посиневшей рукою и тихо сказал, умирая: когда покидал я скалистый утёс, я камень гранитный с собою унёс. Затем, чтоб вдали от нашей земли забыть мы её не смогли…»

Но вот оно как всё оборачивается, - вот оно!

- Первым делом, батюшка! – сказал я отцу Георгию, когда мы с ним обнялись, что можно было заодно считать и его мне благословением. – Чтобы вы смогли своё время рассчитать: мне просто необходимо побывать на «Азове», а сделать это я смогу только с вашей помощью…

- Спаси Господи, Гурий, что ты обо мне такого высокого мнения, - как всегда чуть насмешливо проговорил батюшка. – Но я простой священник, и по воде яко по суху мне пока не по силам. С тобою вместе – тем более…

- Он далеко от берега, «Азов»?

- Он далеко от Севастополя, Гурий, - сказал батюшка уже с ноткой торжественности в голосе. – Позавчера, прямо с парада он взял курс на Средиземное море. Ушёл туда на боевое дежурство…

Переспросил, ещё не веря:

- «Азов», батюшка?!

- Но мы же с тобой – о нём?

- Конечно, батюшка, конечно. Но…

- Никаких «но», Гурий – он ушёл.

- Так вот сразу. Не вернулся, не пристал больше…

- А зачем возвращаться? Они подготовились, всё с собой. Приняли на борт  амфибии, и – вперёд. Парад, считай, был заодно и проводами.

- И наши корабли теперь постоянно там?

- Вот уже несколько лет. Ты же не приезжаешь: забыл нас!

Оба, конечно, понимали, что специально длим этот приятный для обоих  разговор, оба радостно улыбались: я всё-таки чуть растерянно, отец Георгий, само собой – покровительственно, как будто именно он устроил этот поход… Но что делать, что делать?

Он ведь, что там ни говори, только с о с л у ж и в а л  Тому, кто всё в мире устраивает. Именем Его этот поход благословлял.

«Не нам, не нам, но имени Твоему» - разве не так?

Потом пили крепчайший кофе в тихом уголке под старину оформленного подвальчика и вспоминали наши ежедневные трапезы в кают-компании «Азова», где мы сидели за столом вчетвером: командир похода адмирал Владимир Львович Васюков, Главный штурман ВМФ Евгений Геннадьевич Бабинов и мы с батюшкой. Всем было рядом с остальными комфортно, каждый чувствовал себя в своей тарелке, и, если выпадала свободная минута, дружеские беседы наши надолго затягивались…

- А помнишь, Гурий, адмиральский приём в каюте у Васюкова?

И я откликнулся живо:

- Ещё бы, батюшка! Там был потрясающий повар. Похвалил его жаркое, разговорились, и вдруг выяснилось, что он сибиряк, из нашего Междуреченска…

- Вот-во-от! – укорил отец Георгий. – Хотел о духе, а ты снова – о брюхе... А ещё обижаешься, что не взял тебя на Афон. Я ведь тогда чуть ли не прямым текстом сказал тебе, что на обратном пути «Куников» зайдёт на святую Гору, а ты, как молодёжь говорит теперь, н е  д о г н а л. Не созрел, думаю. Не готов. Как я потом улечу из Севастополя! Что обо мне подумают в редакции… Главное, чтобы о тебе т а м! – и он воздел руку. – Т а – а м  о тебе хорошо подумали! Ты об этом почаще… А Бабинов тогда уже сделал для меня намётки – показать в Греции…

- Перезванивались мы тогда, отец Георгий, перезванивались. Когда его оперировали…

- И Господь продлил дни. Даже не дни – продлил лета. А потом призвал всё-таки. Подводники и там нужны, Гурий, - и он опять приподнял пальцы. – Особенно такие, как раб божий Евгений… Будем поминать его. Будем помнить.

- Это он тогда мне - звание юнги. Так на «Уставе корабельной службы» и надписал: юнге Черноморского флота…

- Ну, и посмотри тут, что - я тебе, - сказал он нарочно ворчливо. – И прочитай потом от корки до корки…

Достал из объёмистого пакета тяжелый, в строгом черном переплете,  прекрасно изданный том: Георгий Поляков. «Воинское духовенство России».

Почерк у батюшки великолепный. Размашисто написано черными  чернилами: «Рабу божию Гурию Н., пономарю в морском боевом походе 1999-го года на корабле «Азов» на молитвенную память от автора. Протоиерей Георгий Поляков».

Когда всё успевает?

Ко входу в парк подкатил на черном «лексусе», и почти тут же его окружили, в основном молодёжь: взять благословение. В черной шелковой  рясе своей шествовал по ступенькам в подвал, как завсегдатай во фраке, и чуть ли не все, кто сидел за столиками, уважительно наклонялись, будто желая приподняться, прикладывали руку к сердцу, а то и приподнимали  обе: мол, кто пожаловал!

А для меня выбрал час между «причастием болящего» и крестинами: вот-вот умчится, потому что после крестин – встреча с детьми в спортивном  клубе. Но, может быть, только так и надо в «осажденном Севастополе»?

В городе русской воинской славы, эх!

Перед тем, как распрощаться с ним, попросил: мол, душу, батюшка,успокойте! Что будет-то с Севастополем? Разве можем мы отсюда уйти?

И разве должны – уходить?!

- Поставь-ка башмак сюда! - показал он на сухой асфальт под ногами. – Просто наступи… наступил? Ты видишь след свой?

- Да нет, батюшка…

- Но ты стоял тут? Да только что!.. И можешь всегда вернуться… Разве не так?

- На круги своя, батюшка?..

- Тепло, - сказал он. – Но – слабое, слабое… А если – посильней? А – горячо?!

- И тогда, батюшка…

- Помнишь, мы говорили о пророчествах? Ты после прочитал?

- Да, но…

- Прочти ещё раз. Внимательно. Это тебе послушание.

 

На этот раз я читал это как бы вперемежку: «СЛАВНУЮ ИСТОРИЮ ЦАРЬГРАДА с пророчествами и предсказаниями прозорливых мужей и мудрецов о будущем бытии его» и «Воинское духовенство России» отца Георгия Полякова.

Итак:

«Прибыв в Византию, Константин увидел на том месте семь гор и много глушиц морских. Тогда царь повелел рыть горы и наполнять землей низменные места, на глушицах ставить каменные столбы, делать на них своды и ровнять место. Царь приказал размерить место на три угла, в каждую сторону по семи вёрст, так чтобы городу находиться между двух морей – Черного и Мраморного.

Когда производилось это размерение, внезапно выполз из норы змей и пополз по месту, где происходила работа. Но вдруг свыше спустился быстро орёл, схватил змея, поднялся с ним на воздух и скрылся на несколько времени из глаз. Наконец змей, обвившись вокруг орла, одолел его и пал с ним вместе на землю, на то же самое место, откуда был поднят орлом. Тогда прибежали люди, убили змея и освободили орла. Видя это, царь пришел в ужас и, созвав книжников и мудрецов, просил их объяснить это знамение. Они же, поразмыслив, сказали царю: «Место это наречется Седмихолмием и прославится, и возвеличится во всей вселенной, паче иных градов. Но так как оно стоит между двумя морями, то будет биемо морскими волнами и поколебимо будет, то есть будет доступно нападению врагов и поколеблется. Орел есть знамение христианское, а змей  - знамение басурманское. И так как змей одолел орла, то это означает, что басурмане впоследствии одолеют христиан; но так как христиане убили змея и освободили орла, то это предзнаменует, что  напоследок христиане одолеют басурманство и возьмут Седмихолмие  и в нем воцарятся».

Услышав это пророчество, царь смутился и повелел записать слова этих мудрецов».

Вот что дальше:

«И до сего времени существует между турками пророчество, которому они верят и страшатся его. В этом пророчестве говорится: так как Константинополь начался и кончился Константином, то снова он же должен Константином начаться, то-есть, что в Константинополе, по взятии его христианами, первый царь будет именоваться Константином. Был даже указ Порты, которым строго запрещено грекам давать своим детям при св. крещении имя Константин. Таким запрещением турки желали уничтожить в греческом народе воспоминание о греческих императорах Константине 1-ом и Константине 12-ом, из которых при первом начался Константинополь, а при втором – кончился».

И ещё:

«…интересно пророческое завещание мудрого астролога султана Сулеймана 1 Великого, который написал его перед смертью и вручил на хранение визирю своему Магомету: «Верно знаю, что если я пойду войной на русских, то из этой войны назад уже не возвращусь; но уповаю на Бога и великого пророка, что не пойду на Русскую землю. Пусть все правоверные знают, что Бог, небо и светила его возвещают: никогда и никакой народ, кроме народа русского, не может поколебать царства Оттоманского. Повелеваю и увещеваю, чтобы вы никогда на русских войной не наступали и мечей своих  обнажать на них не дерзали. Неоспорима истина та, что пока вы будуте соблюдать в отношении к этому народу нерушимый мир и веру, то и русские станут воздавать вам тем же; но если нога ваша преткнется о камень соблазна и вздумаете идти войной против них, то потерпите великое бедствие. Заклинаю всех правоверных, да не вознесут против этого народа главы своей, если хотят, чтобы царство их долгое время пребывало нерушимым».

Может быть, и этого достаточно, но как не читать и дальше!

«Интересно предсказание арабского астролога Муста-Эддина о будущем Константинополя. Султан Амурат, страстный любитель наук и особенно  астрологии, пригласил этого ученого ко двору и даже построил для него  обсерваторию в Константинополе… Верные предсказание внушили Амурату  безусловное доверие к словам мудрого Эддина, так что он решился однажды  предложить ему вопрос: «Благополучно будет ли моё царствование, и долголи будет существовать Оттоманская империя, и кем она будет разрушена?» На этот вопрос Муста-Эддин отвечал: «Государь! Ты будешь жить в мире до тех пор, пока сам того пожелаешь. Ты победишь всех своих неприятелей; никакой народ тебе и царству твоему не будет страшен, и никто не одержит победы над тобою; но только до того, пока ты будешь сохранять мирные сношения с народом, живущим от полуночи к востоку. Народ этот силен и славен, и имя его будет греметь по всему свету, и все ему будут покоряться. От этого-то великого народа падет держава наследия твоего – такова воля всевышнего!»

Амурат, выслушав это предсказание, предложил его совету, который нашел, что оно согласовывается со словесными преданиями и некоторыми рукописями, и поэтому можно считать его верным; но в то же время совет предложил Амурату умертвить Муста-Эддина, чтобы он не разгласил предсказания своего народу. Султан послал капиджи-пашу с отрядом невольников, чтобы взять астролога и бросить его в море.

Муста-Эддин, встретив убийц у входа своего дома, сказал им: «Мир вам! Суд  Божий никогда не минует. Я знаю, что сегодня же буду добычей морских рыб, а вами и всем царством овладеет народ северный». После этих слов астролога схватили, связали и бросили в море».

«Букварь школьника», «Начала познания вещей Божественных и человеческих». Москва, 1999-2000, том « Э-Я», стр. 1139-1153.

 

Прочитаешь и невольно подумаешь: по нынешним нашим горьким временам, оно – конечно же…

Но как знать, как знать?..

Ещё не вечер, братья!

Не зря же Николай Петрович личным своим приказом посылал меня в город русской славы - в Севастополь. 

 

   НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ:

   

   Этот очерк вошел в «заказную» книгу «Бригадир»: о наших

Сибирских земляках на белгородской земле. Там книга была отмечена престижной премией «Прохоровское поле», но из-за  

малого тиража, там же, преимущественно в Старом Осколе, и разошлась.

   Два экземпляра отправил я в Севастополь: отцу Георгию (Полякову) и заместителю командира технической базы по воспитательной работе Игорю Яковенко.

   Когда «Колесо истории» вдруг замерло, а потом, словно корабельный штурвал, завертелось в другую сторону, тут же  позвонил Шевченко и стал клянчить у него «хоть пару экземпляров»: немедленно послать в Крым. Но друг мой сказал тоном, не принимающим возражений: погоди, мол. Не суетись. Они тут недавно, севастопольцы, были и очень вежливо об одном попросили: не болтаться теперь у них под ногами. Теперь они сами справятся.

   Слово «вежливо», уже не однажды услышанное в те дни по телевизору, конечно же, вызвало во мне приступ творческого энтузиазма. Но что мне в Подмосковье, в Звенигороде оставалось?

   Все продолжал названивать в Севастополь «морскому» батюшке и на украинском языке снова слышал в мобильнике одно и то же: абонент недоступен.

   И вдруг, вдруг…

   - Это юнга, отец Георгий! – закричал я. – Уже несколько дней вам звоню… Наконец-то!

   Батюшка сказал нарочито буднично. Будто мы с ним только вчера расстались: 

   - Видишь, Гурий, как Господь всё управил?.. А ты сомневался!

   - Да ведь тогда в это просто не верилось!

   - А ты верь! – сказал он, сдерживая мой поздравительный пафос. – Ты просто – верь.

      Перебираю нынче старые свои, которые не стыдно отправить в Крым, книги… Вспоминаю соседа по каюте на БДК «Азов» адмирала Бабинова, с которым дружны были до его последних дней на земле: светлая память, Евгений Геннадиевич! И – царство небесное.

   И, конечно же, размышляю над заглавием этой своей работы…

   «Последний матрос Севастополь покинул»… Выходит, на этот раз - украинский матрос?

   Как оно все в нашей «новейшей истории» непросто?

   Но прислушаемся к «морскому батюшке» - отцу Георгию Полякову: будем верить!

   И тогда станет возможным и вновь окрепший Славянский Союз…  И станет реальным даже обещание, с душевной болью выкликнутое православным священником на борту проходящего через турецкий  Босфор  большого десантного корабля «Азов»: «Мы вернемся к тебе, «София»!

   Если опять будем вместе…    

 

                                                           3 мая 2014, Звенигород