Геннадий Горюнов. Житиё моё

Рейтинг:   / 4

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Поэзия

Автор: Геннадий Горюнов

Просмотров: 4347

2014 год, Выпуск № 5

Геннадий Горюнов  родился 19 сентября 1954 года в крестьянской семье, в поселке Яя Кемеровской области. И мы от души поздравляем его с 60-летним юбилеем.
Геннадий Горюнов живёт в Анжеро-Судженске. Просто и безыскусно он поведал в письме, озаглавленном им «Житие моё», о своей доле. Его судьба во многом схожа с судьбами тысяч наших земляков. Если бы не одно отличие: Геннадий пишет стихи. Искренние и непритязательные. «Самопальный поэт от сохи» - так он сам себя назвал. Эта страсть к творчеству вела его и поддерживала все годы, какие бы переживания ему ни выпадали. В Анжеро-Судженске как автор стихов он весьма известен. Потому что пишет о Родине, о природе, о нелёгком шахтёрском труде и простых людях, которые его окружают.






РАССТАВАНИЕ
Будто бы от сердца отрывала,
Так уж было старой тяжело.
Бабушка корову продавала,
Собираясь покидать село.
Уезжала к детям, в шумный город.
Управлять хозяйством не могла.
Что поделать, восемьдесят скоро,
Всю себя крестьянству отдала...
Дом скривился, стайка обветшала,
Да и у самой уж прыти нет.
Деда прошлой осенью не стало.
Натрудясь, покинул этот свет,
Балагур шустряк неугомонный.
Дети, внуки в разных городах,
И самой придётся в дом казённый
Перебраться. Что ж, уже в годах,
Стало быть, пора определяться,
Хошь-нехошь, а к месту одному.
Трудно было бабке расставаться
С обогретом местом. Никому
Этакой беды б не пожелала.
Ведь всю жизнь в деревне прожила,
Если бы, конечно, не хворала,
Сроду б не покинула села...
Тут ещё кормилица корова...
Оставлять не хочется, хоть плачь.
Снова передумала и снова...
Прям таки задача из задач.
Долго убедить себя пыталась
(Вариантов не было других):
– Я б с тобою, Зорька, не рассталась,
Только сил впрямь нету никаких.
Ты уж на меня не обижайся,
Отдаю тебя чай не под нож.
Ну, иди, иди не упирайся.
Не на бойню - к людям ты идёшь –
Будешь молоком поить их деток...
Над душой тоски нависла тень...
Обняла корову напоследок,
Вывела неспешно за плетень.
Там уже стоял хозяин новый
(Был, немного выпивши, кажись),
Хлеб в руке, под мышкой прут ивовый.
Вмиг глаза слезами налились
У отдавшей повод бабы Кати:
– Прощевай, кормилица, прости.
Разболелись ноженьки некстати,
Дальше не могу тебя вести, –
Отвернувшись, старая сказала,
И нетвёрдый дрогнул голосок.
Будто бы от сердца отрезала
Горькая судьбинушка кусок...

РАЗДУМЬЯ СТАРОГО ШАХТЕРА


Закончилась полным раздором
За лучшую долю война.
Сидевшим на рельсах шахтерам
Страна оплатила сполна…

Когда-то считались элитой
Герои подземных глубин.
А ныне собакой побитой
На новых хозяев глядим.

Чего мы вообще добивались,
С чиновничьей ратью борясь?
В полнейшем  «пролете» остались.
Наивных, втоптали нас в грязь.

Давайте о пенсиях скажем,
Всю правду, душой не кривя.
Пристало правителям нашим
Шахтера давить, как червя…

Поскольку размер наших пенсий
Приемлемым трудно назвать,
Здесь может быть несколько версий.
Но истину трудно скрывать!

Себе-то они «насчитали»,
На старость деньжат ого-го…
А что за труды наши дали?
По сути сказать, – ничего.

Хоть долго ещё будет помнить
Шахтерские бунты Москва,
Но миссию нашу исполнить
Мы были готовы едва…

Разводим сейчас: «Тары, бары»,
Злость в раненых душах кипит.
Но нет среди нас Че Гевары.
В нас батька Махно тоже спит.

ОСЕННЕЕ
Уж осень золото стряхнула,
А как ей был наряд к лицу.
Природа холодом дохнула,
Вот и октябрь идет к концу.

Лежат под снежною порошей
Осиротевшие луга,
Морозец выковал хороший
У тихой речки берега.

С покоса скучного,  пустого
Свезли последнюю копну,
Земля сибирская готова
К довольно длительному сну.

Снега глубокие возложит
Ноябрь старательно на ней;
И пусть ничто не потревожит
Покой и сон на много дней.


ЭЛЕГИЯ
Я вернусь, непременно вернусь,
Когда мир одаряя цветами,
Молодыми прошепчет устами
Нам весна потаенную грусть.
Я вернусь, непременно вернусь,
Когда радуга небо расцветит,
И по лужам скакать будут дети,
Вместе с ними я вновь   рассмеюсь.
Я вернусь, непременно вернусь,
Когда осень леса зачарует,
Воплотившись в печальные струи,
Я дождем к вам в ладони прольюсь.
Я явлюсь в синь морозного дня,
Или в звездность рождественской ночи,
Кто со мной расставаться не хочет–
Пусть всегда ожидает меня.


(Отрывок из «Житиё моё»)
…У отчима была довольно неплохая  библиотека. И в пятом классе я  прочитал не только «Тараса Бульбу», но и «Войну и мир».
Когда я жил у тети Маруси, ее дочка Нина (вторая по старшинству, на четыре года старше меня) читала нам, малышам, еще не умеющим это делать, сказки, рассказы, вообще все, что сама учила в школе. Мне было шесть лет, первые стихотворения Пушкина я услышал из  уст сестры. И сразу влюбился в этого поэта, потом оказалось, что навсегда…
Рифмовать я пытался уже в третьем классе. В восьмом, когда мне было четырнадцать, под воздействием  песни В. Высоцкого «Про Нечисть» я  «создал» свое так называемое «произведение». Сейчас, по прошествии стольких лет, мне, конечно, должно быть  стыдно за него, нет, не за «технику исполнения», хотя и она была не на высоте… Стыдно за похабщину и матерщину, посредством которой я пытался утвердиться…
Однако, успех был полный, друг, который был старше меня на три года, переписал мой опус и выдал за свой. Он учился  в медучилище  и посредством  моем «бяки», стал популярным среди сокурсников.
А первое  серьезное стихотворение я написал в канун своего семнадцатилетия. Посвященное любимой девушке, оно, увы, не сохранилось.
Жизнь шла своим чередом. Закончив восемь классов, я перешел в другую школу, прежняя была восьмилеткой.
Но проучился не больше недели. Решил, что пора самому зарабатывать свой кусок  хлеба, а не тянуть последние жилы из матери. Она и так замучилась с пьяницей-отчимом, а тут  еще сынок с возрастающими потребностями…
В общем, в пятнадцать лет я встал на  полное гособеспечение, поступив в ПТУ.
Семье нашей  стало легче, к тому же  мы вырастили телочку, ставшую коровой.
Она давала молоко, которое повлияло на мой рост. За два года перед армией я довольно  заметно вырос.
В 1971 году, окончив училище, я пошел  работать слесарем на завод. Так что к армии был уже довольно подготовленным.
На работе крутил гайки, дома косил сено, копал землю. Играл в футбол, хоккей, дружил  с девушкой…
И вот осень 1972 года, повестка на расчет, прощание, слезы и т.п. Обритый наголо, я качусь в эшелоне, набитом новобранцами, на восток. Хабаровск нас распределили  по частям. Я попал в г. Бикин, в танковую  учебку. Учился на механика-водителя тяжелого танка.
Сначала трудновато, особенно городским маменькиным сынкам. Нам, рабочим парням, заметно легче. В армии пригодилось то, что дома я с детства не был белоручкой, в шестнадцать лет косил уже наравне с мужиками. Каждый день ходил пешком, сначала в школу, потом на работу не менее 8 километров по бурану и морозу.
Пошла боевая учеба, караулы, вождение, строевая, наряды и т. п. Где уж тут до стихов? Письмо  домой бы успеть написать.
И вот я, новоиспеченный механик-водитель еду в Хабаровск на постоянное место  службы. С новыми надеждами и планами. Первое стихотворение, написанное в армии, лежит в кармане гимнастерки.
Из окна казармы виден остров Большой Уссурийский. До границы рукой подать.
Отношения с Китаем были на грани… Но замполиты подбадривал, и мы, молодые дурачки, даже мечтали немножечко повоевать, чтобы дома было чем похвалиться.
И, конечно, были  стихи. Одно «Парад» в сильно измененном, правда, виде сохранилось. Оно было навеяно участием  в параде. В ноябре 1973 нас посадили в  грузовики, прицепили  к ним пушки, дали в руки автоматы. И так мы проезжая мимо главной трибуны напротив штаба округа по команде, повернув голову, положили руки на автоматы. Вот и все…
Стихотворение, как мне тогда показалось, получилось гениальным. Я даже хотел послать его в окружную газету, но замполит категорически отсоветовал, найдя в моем опусе нечто «крамольное». Вот эти строки:
…Здесь внуки тех, что пали жертвой,
Застыв  в отчаянье немом,
От вражьей пули в сорок первом
И от своей в тридцать восьмом…
«В общем, ничего страшного, только такие стихи будешь писать на гражданке», – сказал замполит.
А дембель - вот он, рядом, рукой подать! В самом конце сентября выходит приказ. Мне вешают лычки и командируют в распоряжение начальника строевой части. Капитан Лобковский однажды, увидя меня на КВНе и послушав там мною сочиненное, прямо-таки  «влюбился» в мои озорные стишки. И при первом  удобном случае взял меня к себе в штаб, а, услышав мой юношеский скабрезный «шедевр» на тему сказок Высоцкого, пришел  в восторг... И заставлял много раз повторять, как мне казалось, набившее оскомину. Свои стихи о любви ему читать я почему то стеснялся.
Наконец прощание с сослуживцами, аэропорт, самолет, Новосибирск и, наконец, Анжерка. Шел пешком по центру города. Кругом никого. Город за два года нисколько не изменился. Что говорить о Мишихе. Полнейшее запустение, школу закрыли, правда, магазин еще работал…
Первые эмоции о встрече с родными быстро развеялись. И душу охватила тоска. Не знаю, почему, но именно тоска. Приятелей позабирали в армию, девчонка,  с которой дружил до армии, оказалась не моей.
Благо, был у меня единственный, как потом  оказалось, друг. Евгений Павлов, муж моей двоюродной сестры Нины. Он был на шесть лет старше  меня. И в детстве меня по-своему опекал.  И в армию провожал, и на вокзале мы с ним  даже поменялись брюками. Он тоже баловался стишатами и не только. Пробовал писать  рассказы, и даже куда-то посылал.  Но, главное, он был великий организатор и великолепный, не побоюсь этого слова, рассказчик. В детстве, когда мы уходили с ночевкой на речку Китат, он  мог часами рассказывать, порой  на ходу сочиняя всякие фантастические страшные истории. При встрече мы обнялись и никогда больше не  расставались надолго. Позже, когда я учился в Новосибирске и приехал домой погостить, мы, будучи на охоте, написали вместе стихотворение. Оно вошло в один из моих сборников. И потом стало  песней, которую написал и исполнил анжерский композитор Павел Галковский –  «Последний бой  офицерского полка».
Я снова пошел работать на завод. Чтоб заработать побольше, переквалифицировался в штамповщики, потом во фрезеровщики.
Мне нужен был аттестат о среднем образовании. Я мечтал поступить в пединститут. Моя душа разрывалась между истфаком и филфаком, но судьба рассудила иначе.
Отчим умер,  замерз по пьянке,  и мы остались с мамой. В январе 1977 года завод мне дал турпутевку. Я побывал сразу в двух странах: Румынии и Венгрии. «Открыл», кроме  «окна в Европу», еще и столицу нашей Родины. Впрочем, она мне сразу не понравилась. По сравнении с Бухарестом и Будапештом, она мне показалась неким угрюмым монстром. Путешествие нашей группы кузбассовцев началось в Кишиневе, где мы сели на  автобус и потом проехали через Румынию в Венгрию до Будапешта и обратно.
Была масса впечатлений, поразила  разница между Анжеркой и, скажем, Брашовом или Дебреценом. Да что там говорить!
В конце весны 1977 года к нам на Мишиху приехали лесоустроители из Ленинграда. Их поселили через дом от меня в домике лесника. Ребята были общительные, и я быстро подружился с соседями. Двое из  них, Игорь Александров и Володя Архипов, были выпускниками лесотехнической академии. Саша Пешкичев простой рабочий. Все хорошо играли на гитаре, пели, любили Пушкина, исполняли песни на  его стихи («Жил на свете рыцарь бедный…», «Дорожные жалобы» и т. д.). Я поделился с ними своими  планами. В ответ услышал: «Зря ты это затеял. Кто ты сейчас такой? Простой рабочий. Твоя махновщина никого не колышет. А вот станешь студентом. Шило в мешке не утаишь. В наших ВУЗах полно стукачей. Хорошо, если после первого семестра просто выгонят из института, а может быть, что- то  и похуже... Короче, бросай ты свои затеи. Иди к нам, в лесу из тебя вся блажь выветрится. И то сказать, не сможешь ты быть учителем литературы, тем паче, истории. Об институте вообще речь идти не может. С твоими  взглядами и твоим характером лучше быть от официоза подальше».
Так я стал лесоустроителем, рубил просеки. Ставил квартальные столбы. Мок под дождем, спал в палатке, слушал песни. Когда ребята в конце сезона уехали, хотел снова идти на завод, но судьба повернула события по-другому.
Приехал друг детства. Он работал в топографической экспедиции и собирался учиться  в топографическом техникуме, точнее в его филиале. И так мы поехали с ним в Новосибирск и безо всяких экзаменов  были зачислены на ускоренный курс топографов.
Нас, прошедших армию, бородачей не хотели смешивать с желторотыми юнцами, и мы учились отдельно, по отдельной  сжатой программе целых две зимы. Летом, конечно, «работали в поле», простыми рабочими зарабатывая средства. Были в нашем заведении и девушки (фотограметристки, вычислители, чертежницы), что делало наше ученье совсем даже нескучным.
Главное, что дал мне Новосибирск – это общение  с новыми людьми. Попадались очень интересные, пишущие стихи, имеющие свой взгляд на действительность.
Один из них, Михайличенко, или как  он себя называл «Михайлишеску» - полурумын-полухохол (имени, к сожалению, не помню). Мы звали его Михай.  Оказавшись в Сибири случайно, он долго в ней не задержался, но остался в моей памяти. Я считал его сложившимся поэтом. Он был старше и опытнее, в свое время, изгнан из института. От нас его тоже «изгнали», точно не помню за что. Так вот, не в пример мне, он был изрядным поэтом-самоучкой. Состязание с ним меня  очень подзадорило.
Встречались, конечно, и другие хорошие  ребята, пишущие и непишущие, всех не  упомнишь. Пробовались мои опусы и в качестве текстов, например «Братья Витальеры».
Моя полевая эпопея закончилась также неожиданно, как и началась, по двум причинам. Во-первых, украли документы, но главное,  стала прибаливать мама. Она по-прежнему жила на Мишихе с приехавшей из Тяжина бабушкой.
Вернувшись в родные пенаты, я пошел работать  на шахту, сначала горнорабочим, потом проходчиком. Стихи, конечно, писал, но не придавал этому особого значения, до тридцати лет не хранил даже записей…
В 1981 году я встретил девушку. Будучи уже довольно опытным человеком, увидел в ней надежного товарища, хорошую жену и мать, к тому же человека, не равнодушного к поэзии. Предложил ей стать моей женой, получил согласие и вот уже  тридцать с лишним лет мы вместе. Делим наши радости и невзгоды пополам. У нас дочь и сын, внучка и внук. Надеемся дожить до правнуков.
В 1984 году мы купили домик на Руднике, переехали. Я пошел работать на ДОФ, где, увы, заработал заболевание – пылевой бронхит.
Конечно же, никогда не бросал писать стихи. Напротив, с годами увлечение переросло в некую  потребность. Мои тетрадки ходили по рукам…  Читатели, выступив на профкоме рудоуправления, выхлопотали мне средства  на издание первого сборника. Директор дал добро, и я поехал с гарантийным письмом в Кемерово. Стоял 1993 год, время было  смутное, но рот подобным мне уже не затыкали, хотя…В издательстве мне рекомендовали предоставить рецензию на мою  писанину. Я, явившись в Союз писателей, был там нормально принят и предоставлен на попечение опытному редактору, поэту Владимиру Ширяеву.  Тот назвал меня талантливым и принялся за работу. Если ему что-то не нравилось в моих стихах, он  выбрасывал  целыми кусками. В общем, получилось далеко не то, что я хотел. И все-таки он увидел свет, мой первый сборник «Плач по родной земле» ( 1993г.).  Через два года под редакцией того же В. Ширяева вышел второй – «Человек на острове». Творчество мое было  встречено неоднозначно. Кое-кто говорил, что это вообще не  стихи, лубочная поэзия, бодяга, «лобовые» стихи.
Но однажды совершенно случайно я услышал разговор двух корифеев Кузбасской поэзии, говорили обо мне. И один из них, Валентин Махалов, сказал : « …есть очень сильные вещи». Я не бросился его благодарить (было бы глупо). Однако после услышанного уже ни чуть не сомневался, да! Я - поэт!
Пусть меня хвалят или наоборот, это уже не имеет значения. Я с головой погрузился  в работу. Вспоминал и переписывал заново старые стихи, писал новые.
Жизнь текла, выходили сборники «Человек на острове» (Кемерово, 1995 год), «Поиск истины» (Анжеро-Судженск, 1999 год), «Траектория жизни» (Анжеро-Судженск, 2005 год), «Перипетии бытия» (Анжеро-Судженск, 2009), «Земли Кузнецкой уголок» (Кемерово, 2011).
Это так сказать, настоящие сборники. Еще были самиздатовские. «Взгляд на трагедию» (2010 год) по рекомендации губернатора был передан в областную  библиотеку им. В.Д. Федорова. Там же находится еще один мой подарок губернатору - сборник  стихов «Земли Кузнецкой уголок».
За годы творчества было много выступлений перед любителями поэзии удачных и не очень. Но все они были полезны. Близкие отношения среди профессиональных литераторов сложились пока только с Александром Катковым.
В свое время, через Сергея Побокина, председателя городской литературной студии, мне передали удостоверение члена Союза писателей Кузбасса…
…Надеюсь, что  кому-то и моё творчество приносит радость.
Описывая, пусть кратко, свою жизнь, я просто не имею права не коснуться очень важного аспекта: мы все пережили очень не простое время.
При прежнем строе, в силу многих обстоятельств, я был таким, как все. Перестройка, гласность, конечно, повлияли на мое отношение к окружающему, однако, не так сильно, как постгорбачевская эпоха.
Совпали по времени два события : выход моего первого сборника и болезнь. Получив профзаболевание, я не мог работать по специальности.  А быть дворником не позволяла гордость, навыки геодезиста за 15 лет я, увы, утратил.
Меня и мою семью спасли коровы. Да, коровы…Когда я ушел на регресс, а он был мизерный, у меня  было две дойных, пусть не очень хороших, коровенки. И самодельный трактор, этакая рабочая лошадка, мог везти около тонны груза. Еще, конечно,  сыграла роль заложенная в генах тяга к крестьянскому труду, а также навыки, полученные в детстве и в юности. В общем, я стал, нет, не фермером, скорей крестьянином. Как и мои предки.
Занимался исключительно молочным животноводством. Один год было даже три дойных коровы. А это, уж  поверьте мне на слово, очень даже нелегкий хлеб.  «Перезимков» я оставлял очень редко, накосить столько сена было мне не по силам. Покос, если его можно назвать таковым, был очень плохим, неудобицы, кочки, коряги, камыш, косогоры, плохая трава. Спасибо тракторишке. Без него я бы не вытянул свою лямку. Во-первых, на нем я стрелевал и вывез лес, из которого срубил две стайки. Во-вторых, возил сено, накошенное в разных местах… И вообще, несмотря на то, что я с ним намаялся (частые поломки), когда пришлось его  продать, очень жалел. Но, продал я его, когда  нужда в двух, тем более в трех коровах отпала.
Дети выросли, дочь  закончила институт,  вышла замуж, появились внуки. Сын  пошел работать, закончив ПТУ. Мне была начислена пенсия.
За публикации в местной газете я стал получать, пусть небольшой, гонорар. Иногда удавалось реализовать свои сборники.
Несмотря на бесконечные хлопоты - хозяйство, скотина, огород и т.п. - я никогда не  забывал о главном. О поэзии. Она  меня все сильнее притягивала. И стала смыслом существования…
Кстати, фраза «Землю попашет, попишет стихи», кроме снисходительной улыбки, у меня еще  вызывает крепкое словцо. Пусть бы сам сказавший эти слова попробовал…
Меня неоднократно упрекали товарищи по перу и некоторые читатели за то, что я слишком много внимания уделяю политике: возмущаюсь, обличаю, сетую. Говорят, надо быть терпимей. Но уж такой я человек, не могу молчать, когда  вижу вокруг несправедливость, подлость, лицемерие, хамство! Мне говорят: «Чего ты хочешь? Ругал всячески коммунистов, теперь вот взялся за  демократов. За кого ты?».
    Отвечаю: «Я против зла, в какие цвета оно  бы ни красилось. Я это доказал своим творчеством». Да, пусть я  оказался между этими и теми, как между молотом и наковальней. Но от принципов своих не отступлю, не зря еще в юности меня  называли «махновцем». Но я не «махновец». Я создал свою модель  мирозданья и отражаю, как могу ее в своих стихах! Тем и закончу. Геннадий Горюнов - «самопальный поэт от сохи».