Дмитрий Мурзин. Но – с подоплёкою иною…

Рейтинг:   / 6

Подробности

Категория: Поэзия

Автор: Мурзин Дмитрий Владимирович

Просмотров: 2918

2010 год, Выпуск № 4

70-летию танка Т-34

Про Победу над ордой проклятой
Я б напомнил городу и миру.
От Победы год шестьдесят пятый
Нарекли бездумно «годом тигра».

Словно с нами справилась эпоха,
Словно мы не пёрли до Берлина!
Позабыли Прохоровки грохот,
Имя нашей боевой машины.

Эй, Маэстро, заводи «Смуглянку»!
Чтобы понял каждый тигр в мире:
Это год совсем другого танка.
С Новым годом, Т-34!

* * *

Когда б воскрес Наполеон
И вновь пошёл на нас войною,
Всё повторилось бы как сон,
Но – с подоплёкою иною.

Мы снова отдали б Москву
(На то, увы, Господня воля!),
Чтобы упились в синеву
Французы русским алкоголем…

Всё повторилось бы опять,
Буонапарте уязвлённый
Не захотел  бы отступать
Смоленской трассой разорённой.

В Москве – как муха в янтаре,
Как в партию – вступил в столицу,
Но в октябре, иль в ноябре
Ему Кутузов бы явился.

Он молвил бы, склонив главу
И потоптавшись на пороге:
- Ах, генерал! Спали Москву,
И уходи любой дорогой!

* * *

Чем многохвостая комета
Комет обычных веселей?
Какие хмурые рассветы
Встают над Родиной моей...

Дочь кутается в одеяльце,
Устало в книгу смотрит сын.
Бреду и загибаю пальцы:
Соль, гречка, спички, керосин.

* * *

Друг ситный, мы стареем не по дням…
А. Гамзов

Список вписок. Перечень причин
Выпасть из реестра, из регистра
Еле-еле или быстро-быстро…
Состоять из шрамов и морщин.

Список кораблей и середин,
Азм – зола, а начинался с искры,
Мог бы стать товарищем министра.
Никаких бы: «Ай да сукин сын!»

В этот век ненастный и кровавый
Лучше задушить в себе поэта,
Лучше промахнуться на октаву,
Нежели продаться за монету,
Повестись на почести и славу…
Вот и всё. И кончимся на этом.

* * *

C. Самойленко

Музыкант мотив начинает вброд,
И становится чуть теплей,
Если вдруг аккорд музыкант берёт –
Много взял на себя, злодей.

Дребезжит чуток барабанов жесть,
Духовых потускнела медь,
Если всё вокруг принимать как есть,
То останется только петь.

Петь и знать, что - кончено, не простят,
Петь своё до кровавых слёз…
Но верхи фальшивят, низы басят,
И весь мир летит под откос.

* * *

Оденет зелень Комсомольский парк,
Парк перестанет быть пустым и гулким.
Набросит тень. Навеет полумрак
И музыку, как будто из шкатулки.

Пусть за спиною – глохнущий проспект,
Как памятка о том, что будет осень…
И, позабыв почти, как светел свет,
Ты вывалишься из-под сени сосен,

На солнце, что течёт к тебе рекой,
Рекой безбрежной, бережной, бездонной,
Зажмурившись, закрыв глаза рукой,
Но – видя тыльной стороной ладони
Как вздрагивают солнечные кони,
Пришедшие к реке на солнцепой.

* * *

Подступает дрожь и пронзает холод:
Я уже не юн и уже не молод.
В арифметику проникает старость:
Что уже успел, что успеть осталось.
Всё черней сухарь, всё неслаще сдоба,
И всё меньше люльки, всё больше гроба,
Всё несахарнее уста.
Поцелуй меня, я устал.

* * *

Падает снег на снег.
Медленнее, чем блюз,
Пишет любимец муз,
Выживший имярек.

Выживший из ума,
Пишет стихи поэт.
Падает навзничь свет
И наступает тьма.

* * *

Я прожил столько, сколько попугаев.
Я сам уже практически пернат.
За мной следит внимательный юннат.
Меня за подопечного считает.

Заблудшего. Отставшего от стаи.
И мой лелея персональный ад,
Он шепчет: «Береги свой миокард.
Никто и никуда здесь не летает.

К тому же, - шепчет, - ползать – это проще».

Пускай мой след извилист и кровав,
Пускай я неудавшийся удав,
Глупейший пингвин, уж высоковсползший,
Юннатам я не доверяю больше,
Полётом пресмыкание поправ.

* * *

Купить на кухню табурет.
Писать о том, что лету – амба.
Попав опять в объятья ямба
Настропалиться на сонет.

Порезать мелко винегрет,
Перебирать эстампы, штампы:
Без мотыльков скучает лампа,
И некому лететь на свет…

На небе облака висят.
В подъезде прячется собака.
Я наблюдаю листопад,
Как будто ожидаю знака,
Припоминая Пастернака,
Про то, как в раннем детстве спят…

* * *

И думаешь что рай – как тот курорт.
И путаешь уже кусты и кущи,
Лишай стригущий. Бреющий полёт.
А дальше – только хуже, только пуще,
Всё наизнанку, вкривь, наоборот,
Как бреющий лишай, полёт стригущий.

Закат Европы. Сумерки богов.
Не разберёшь, где стрижено, где брито.
Не разберёшь,  где эллины, где бриты…
Не ведаешь ни дна, ни берегов.

Друзей не отличаешь от врагов.
Благоуханье черни, вонь элиты,
Божественной комедии финита,
Жизнь после окончания торгов.

* * *

Скрипит? А ты лоскут газеты
Сложи в старательный квадрат
И приспособь, чтоб дверца эта
Не отворялась невпопад.
С. Гандлевский

Скрипит. Теряешь дни недели,
С набухшей веной на виске.
В какой-то мерзостной тоске.
В каком-то гадостном похмелье.

Всё кое-как. Всё еле-еле.
На ниточке. На волоске.
На честном слове. На песке.
Всё на соплях, на самом деле.

Скрипит. И разъедает душу,
Так, что душа наружу аж,
Как будто вата из-под плюша…
Сидишь. Бормочешь «Отче наш…»

А ты Гандлевского не слушай.
А ты, что б не скрипело,  - смажь!

* * *

Что тебе мир, валяющийся у ног,
Будто не ты, а мир беспробудно пьян.
«Есть ещё Океан!» - говорящий Блок.
«Есть ещё Блок!» - отвечающий Океан.

Есть ещё порох на складе пороховом.
А на продуктовом складе нет ни шиша.
То, что писал топор – зачеркнёт пером
Сытое тело. Резиновая душа.

Бутылки стоят, забвениями дразня,
Но чем дешевле питьё – тем мертвее сны.
Будут конфликты. Мелочная возня.
Только возня. И никакой войны.

Каждый забился в свой отдельный мирок,
Напоминающий пластиковый стакан.
В мире, почти забывшем, что есть ещё Блок.
В мире, почти забывшем, ЧТО есть Океан.