Владимир ИЛЬИНЫХ

 

 

Горе не унижает

 

Ясным  утром  спешу привычной дорогой  на работу в редакцию. Этот путь мне давно и хорошо знаком. Вот сейчас открою, обитую новым дерматином дверь, переступлю порог и сразу окунусь в такой волнующий старых газетчиков,

густой аромат  типографской краски,  разогретых к работе линотипов и остывающих после ночной смены печатных машин, что аж скулы, порой, от ожидания  встречи,  сводит.  Радостно  вдохну этот запах полной грудью и, словно, автоматически  подключусь к биению напряженного пульса повседневной жизни района, который и призвана измерять газета. 

  Обычно перечитываю контрольный экземпляр номера, подписанного  вчера, и…нахожу ошибки. Взгляд автоматически фиксирует  их на полосе. Хотя и корректор грамотный и метранпаж опытный. Шрифты и разделительные линейки от долгого употребления разбиты.  «Доставать»  нетраченные  –  нет смысла. В редакцию  постепенно завозят компьютеры. Грядет новый способ производства газеты.

Сегодня с этими привычными   думками  споро  передвигаю  ноги. Мотоциклист за спиной резко тормозит   и выключает   зажигание. Транспортное средство  останавливается. Из любопытства  оглядываюсь. Водитель мотоцикла ИЖ с личиком, сморщенным, как поздний огурец, смотрит  на меня голубыми выцветшими глазами, в которых блестят  слезы.  Ничего не говорит.  Потоки  горячей влаги оставляют  полоски на смуглом  лице. Человек   пытается  остановить  их, размазывая сжатым  кулачком. Оттого, кажется, что лицо покрыто потеками  коричневой глины.

Глухие рыдания  сотрясают  тщедушное тело. Стремясь подавить их, мужчина закрывается от прохожих полой старенького пиджака, неловко собирая при этом со своего живота не первой свежести рубашку. Справа от мотоцикла, в  низко сидящей и, оттого, истертой травами до блеска люльке, лежит  тряпица,  на ней -  бутылка водки и буханка хлеба. Я узнаю  этого человека.

Несколько лет назад мы собрались с коллегой порыбачить на Большую реку, приготовив для  этого с десяток  удочек – закидушек, прихватив  колокольчики, остро заточив крючки. Ловить решили  на толстого выползка – салазана, ночью. От знакомых узнали, что пошёл лещ, карась-буффало, попадаются  изрядные судаки. В общем, настроение  у нас приподнятое. Да ещё берем  с собой «кое-что», чтобы не замерзнуть у ночного костра. Спать мы не собираемся. Решаем слушать  потяжки – звонки.

Подъезжаем  к  знакомому омуту с длинной песчаной косой. Глубина его, промеряли на лодке, около  7 – 8 метров. Место подходящее. Быстро вырубаем  клин-рычаг из осинки и, отойдя в низину,  метров за сорок от берега, забиваем клин в землю и качаем его. Черви  лезут, только успевай собирать. Таким образом, добыв насадку, расставляем  удочки. Постепенно  темнеет. Едва успеваем  плавника для костра насобирать. Благо, его здесь  много.

Запалив костер, приободряемся, приготовив себе каждый из теплых вещей лежанку по разные стороны огня. На уютной полянке расстилаем чистый  лоскут брезента. На нем – июльские овощи нашей предгорной зоны, картофель, лук, перец, лавровый лист для ухи. «Всеобщая  злодейка», уютно  и  к месту, возвышается  над пакетами со  снедью, отсвечивая  в бликах огня. Ах, эти неповторимые  июльские ночи на Большой реке!

Закат долго и ясно гаснет, окрашивая  облака в  нежные акварельные тона, более темные на западе. Солнце опускается за горизонт остывающим  желтым шаром,  внушая   оптимизм  рыбакам на  хороший клев. Ближе к ночи, бегущие тени от деревьев и кустов открывают первые звёзды. Словно занавес в театре раздвигается  по сторонам. Небо  становится  синим  и  величественно  высоким, полным свечения других миров. Ощущаешь себя песчинкой мироздания. В такие минуты особенно приятно, когда рядом с тобой надежный товарищ.

Мы удачно и быстро ставим  закидушки, нацепив на каждую лесу по  колокольчику.  Дружно  сооружаем  кострище и вырубаем рогульки для котелка под будущую уху. Поскольку забыли дома фонарик, то удочки не широко расставляем  « по фронту», стремясь, чтобы белые колокольчики отсвечивали в бликах костра. Река, как большая сильная рыба, упруго ворочает свои струи в темноте. Вот теперь можно  и пофилософствовать, глядя в купол мироздания.

Но…звенит на ближней удочке, где удается, без спешки, вывести к берегу полукилограммового подлещика. Приятель приносит  от ближней коряги  килограммового налима. Что ещё надо для начала? Быстро разделав рыбу,  опускаем  её в котелок, приготовив, заодно, пару картофелин и специи для заправки. Происходящее радует. Переговариваясь между собой, мы неспешно готовим  уху, достаем  из рюкзаков деревянные ложки, дюралюминиевые чашки, немного  наливаем в алюминиевые  кружки горькой, но веселящей влаги. Ритуал соблюден.

Насытившись, откидываемся  на спальные мешки, заложив  руки за голову, следим  за искусственными спутниками, которых в небе оказывается  множество. Они  пересекают сферу в различных направлениях.  Ищем  знакомые звезды, фантазируя  почем зря, не забывая, между тем слушать: не зазвенит ли колокольчик на удочке? Впрочем, звонков  немного. «Шкодит» мелочь, объедая  насадку. За три часа  вытаскиваем  и перекладываем  в садок двух подлещиков, большого карася-буффало, двух налимов по килограмму и подростка-судачка, граммов  на 700. Решив, что хватит, а остальное – утром,  забираемся  в спальные мешки и чутко спим.

Утро выдается  росным  и прохладным. Наши лесы на удочках течением прибило к берегу. Ничего, кроме  заглотыша-ротана  на одном из крючков, не поймалось. Кляня свою лень,  (не меняли насадку регулярно)  собираемся в обратный путь. Близко «тарахтит» ИЖ. Этот мотоцикл  с  другим  не спутаешь. Вспоминаем, что ночью, на дальнем повороте реки, ниже по течению, тоже горел костер. Значит, как и мы, пытали свою судьбу рыбаки.

Через минуту мотоцикл останавливается  на нашем биваке. Лихо, и как-то осанисто, на водительском  месте  восседает  маленький и опрятный мужчина. Его блестящие голубые глаза с тщательно скрываемой гордостью смотрят  на нас. Одет он  в новые болотные сапоги и плотную куртку защитного цвета. Бодро поздоровавшись, упруго  прыгает  под берег, где мы ещё копошимся  на песке. Спросив:  «Как улов?», поднимает  из воды  наш  садок и улыбается.  Манит к мотоциклу.

Рогожный куль в люльке  наполовину заполняют  литые, желтые от жира, двухкилограммовые лещи, ворочаясь в  резун-траве, вяло сопротивляясь неволе.  «На тропу попал», - с гордостью сообщает  фартовый  мужичок, и выбрасывает  нам парочку «тяжеловесов»  под ноги. Мы считаем:  «не след» отказываться от подарка, и уныло смотрим  на совсем  пустую, «злодейку с наклейкой». Как – то  её содержимое быстро «ушло» под ночные разговоры. Мужчина понятливо улыбается: « Да не пью я вовсе! Жене слово дал, когда вернулся с Северов. А сегодня моя Марья именинница. Так что, примите от нас с ней подарочек. Грешно удачей не поделиться». Он лихо вскакивает  на «железного коня», поспешая  домой, где его, несомненно, ждут.

Всё это мне припоминается сейчас, сразу и вдруг, хотя с того случая  мужчину не видел, и даже не знаю, как его зовут. Однако, я для чего-то  стал нужен, отмечен в его сознании, среди множества служащих, спешащих на работу. Иначе он просто проехал бы мимо. Мужчина поднимает на меня мутные, затянутые слезой глаза и, навзрыд, словно насильно выталкивая из себя слова, произносит: «Мария, жена моя умерла» и трясётся в беззвучных рыданиях.

Прожив большую часть своей жизни, я  не раз видел, как от отчаяния плачут мужчины, стесняясь посторонних, стремясь по мере сил, сдержать рвущиеся  наружу эмоции. Но такого безнадежного отчаяния не встречал никогда. Инстинктивно, не давая себе отчета, делаю шаг  к мотоциклу и судорожно обнимаю за плечи дрожащего  мужичонку, беспомощно поглядывая вокруг.

 Я теряюсь. Мне самому становится  нехорошо. Но какие-то силы во мне выказывают свою солидарность к происходящему, свое участие в реальном факте. Пройти безразлично мимо тоже не могу. Но и что делать дальше, не знаю, переполненный  эмоциями. За исключением  эпизода на рыбалке, случившегося  уже давно, мужчина мне не знаком. В  прошедшие годы пути наши не пересекались. Как  часто бывает, ситуацию «разряжает» случай.

Идущая  по улице пожилая женщина подбегает к нам, стремясь  успокоить мотоциклиста. Оказывается, мужичка зовут Костей. А жена его, Мария, умерла  уже три месяца назад. Мужчина  все не может  успокоиться. Жили они с Марией вдвоем  почти на краю села. Поневоле  думаю: какую же привязанность друг к другу, яркость чувств, удавалось сохранить этой паре, если и сейчас, по прошествии времени, мужчина так переживает свое горе!

Женщина, похоже, стыдит  вдовца, будучи в разговоре с ним нарочито груба: – «Посмотри, как опустился! Грязный стал, водку пьешь, дома  всё  «запустил». А ты ведь, ещё не старый, Костя.

Найди себе женщину. Видишь, сколько их, одиноких, по деревне ходит! Вместе легче горе пережить». Но, Костя, явно, не слушает увещеваний. Он нажимает  ногой на  кикстартер, разворачивает  зарычавшего металлического зверя на дорогу, и направляет  его  вдоль  главной улицы нашего большого села. Куда он едет  – трудно предположить.

Раздосадованный  возникшей ситуацией, спешу на работу. «Это какому крепкому чувству надо быть, какое испытывать душевное одиночество, чтобы сообщать  в безысходности о своем горе едва знакомому человеку!», -  думаю я. Убогий, маленький мужичок растревожил  глубины души. Может, в этом и состоит  его цель? Обратить внимание других на то, что мир изменился? Стал меньше на одного человека. Самого прекрасного, быть может, для него, человека? А никто этого не заметил…

 Я внимательно смотрю вокруг, на идущих по улицам людей. Много  знакомых  фигур, в потоке снующих туда и сюда по своим надобностям, уже не вижу. Вспоминаю, что немало  их  переместилось в мир иной. С одними лежал в районной больнице, с интересом  слушая непростые биографии, с другими – трудился на производстве. Третьи – разделяли душевные увлечения: охоту, рыбалку, грибы. При этом, никогда не  думал, что товарища твоего вдруг не станет на белом свете. Оттого весело хохотал  над рассказанным  анекдотом, строил  совместные планы. Бывало, что и враждовал…

Для чего мы пришли в этот мир? Чтобы жить, повторяться в себе подобных, совершать благородные поступки, украшать землю? Должна  существовать какая-то высшая цель, с которой проживаю каждый день?! Есть ли она у меня?! Я стал усиленно  об этом думать, придя в свой кабинет.   Как всегда, нашел  в выпущенной газете несколько ошибок, деликатно указал на них озабоченному  корректору. Перед глазами все ещё стояла согбенная фигура встреченного мужичка.

 Мне думалось, что несчастья  и бедность унижают человека. Делают его недостойным собственного предназначения. Но горе не может унизить никогда! Весь день я  был  мягок и предупредителен к подчиненным. Ну, а потом всё пошло по-старому. Через месяц, случайно, узнал от  знакомых, что, не сумев пережить своего горя, Костя умер. Это случилось буднично, обычно.  А была между парой, по всему чувствуется, великая любовь.

 

с. Быстрый Исток

 

 

 

                                                                                                         Анатолий Кулемзин

 

ДВЕ МАРИИ

 

      В уже далеких 80-х, когда еще единая наша страна готовилась к очередной годовщине Победы, пришлось мне сопровождать в поездке по Кузбассу крупного американского специалиста по античной археологии, профессора Марию Гимбутас. Родилась она в Сибири, но во время гражданской войны еще совсем ребенком вместе с родителями покинула Россию. Хорошо говорила по-русски, но симпатий к нашему отечественному, как я заметил, не проявляла. Видимо, сказались давние обиды родителей. 

      Американка проявляла мало интереса к нашей природе, к сибирской экзотике. Есть, конечно, у них там свои красоты. Но разве что-то может   сравниться с нашим Большим Берчикулем или красавицей Кией! При виде этих красот она почти не вынимала свой,  диковинный для нас, малюсенький фотоаппарат. Зато, если ей попадала на глаза покосившаяся крестьянская изба, весенняя куча навоза или еще какая вытаявшая из-под снега скверна, то старушонка вмиг оживала, и в её фотоаппарате, казалось, пленке не было конца. Так добрались мы до далекого таежного поселка со странным названием Макарак.  И здесь мы сами удивились, что кругом весенний беспорядок, грязь, а в центре поселка, напротив магазина – чисто выбеленный и прибранный обелиск со свежевыкрашенной звездой наверху. 

       Зашли всей городской делегацией в магазин. Не для покупок – так, посмотреть да показать нашей заморской гостье, чем торгуют и что покупают наши простые советские граждане. Хотя в те годы на магазинных полках особенно похвастать не чем было. В глазах Марии Гимбутас я увидел не то удивление, не то брезгливость, не то испуг. Не задерживаясь, она тут же вышла на улицу и столкнулась на крыльце с пожилой женщиной, держащей березовый веник подмышкой.  Новости по деревне быстро разлетаются. Тут же к магазину потянулись люди, в основном старики (молодежи в деревне не осталось) посмотреть на американку. Ведь диво дивное – увидеть иностранку в таежной глуши. 

        На площади у магазина и произошел короткий разговор между американкой и равной ей по возрасту русской женщиной. Мария Гимбутас спросила  о том, почему она пришла в магазин с веником. Женщина ответила, что она работает в магазине уборщицей, вот и пришла прибраться. 

      - А сколько вам платят за это? 

      - Сорок два рубля.

В глазах американки – удивление. Ведь по их масштабам, это астрономически мало. 

      - А кому поставлен этот памятник? – обратилась американка к собравшимся жителям. 

      - Мужикам нашим, что не вернулись с войны, - последовал голос из народа.

      - Разве здесь тоже была война?

      - Нет, война была там, далеко. Но все наши мужики ушли на фронт, - открывали глаза американке на Вторую мировую войну жители сибирской деревушки. 

      - Кто же за памятником ухаживает?  Кругом грязно, а он такой ухоженный. 

      - Я присматриваю за ним. Как в магазине приберусь, так и у памятника тоже, - пояснила уборщица.

     - А сколько вам за это платят? 

Теперь в глазах нашей старушонки возникло недоумение. 

     - Как же мне за ним не ухаживать? За какую такую плату? 

У неё задрожал голос, и, утираясь концами полушалка, она тихо, но отчетливо произнесла:

     - Я на фронт отправила мужа и трех сыновей. Никто не вернулся. Всех война забрала. Теперь вот  осталась я  одна… И памятник еще вот здесь… Могилок и то нету.

Американка подошла к женщине.

     - Как тебя зовут?

     - Мария. А тебя как?

     - Меня тоже Мария. 

      На глазах всей деревни две старенькие Марии с противоположных сторон земли обнялись и долго стояли. По их морщинистым щекам сползали слезы. 

       А над ними на свежеевыбеленном обелиске в весеннем небе сияла Звезда Победы. Нашей Победы.

 

 

Кихаева Инга

 

Платановая аллея

 

Женя приходит в гости раз в пару месяцев. Я обычно спрашиваю ее: «Как дела?». 

- Ой, моя семья меня не отпускает. Пока всех накормишь, уберешь, успокоишь… – как всегда, отвечает она. 

При этом она смотрит исподлобья, ее взгляд как бы говорит: «Ну ты же понимаешь!» Я отвечаю сочувствующим взглядом… И мы продолжаем непринужденно болтать о погоде, природе, работе, моде…

Жене  чуть больше тридцати. Она высокая, крупная брюнетка в очках, по-своему красивая. У нее длинные волосы, она почти всегда их распускает. Недавно у нее появилась седая прядь, которую она не закрашивает. В ней есть какая-то женская сила и грация, девственная первобытность. Она скромно одевается, но почти всегда в фольклорном стиле: длинные, до пола, юбки, широкие платья, босоножки на плоской подошве с закрытым носом или сапоги, она часто носит платки. 

У нее много талантов: она занимается йогой, увлекается эзотерикой, хорошо знает английский, играет на пианино и поет в народном хоре. Она еще молода и красива, но уже появились первые морщинки вокруг глаз. Она всегда старается держать спину, но, когда думает, что ее никто не видит, сутулится…

Через пару часов Жене уже пора уезжать домой. Она опять бросает фразу о семье: «С ними не так уж и сложно». «Да?» - удивляюсь я. Она улыбается только губами.

- Ну, все, я поехала.

- Домашним привет! – вежливо говорю я. - Выбирайся почаще. Заезжай после того, как отвезешь маму на работу, ее же в час нужно забирать? Больница здесь недалеко, как раз можно посидеть у меня. 

- Я бы с удовольствием. Но Федя…Ты же знаешь… Его же нужно накормить, помыть, побрить, за ним нужно убрать… Но как-нибудь обязательно.

Федя – это старший брат Жени. Ему уже почти 40. Он даун. 

С Женей мы дружим давно. Познакомились на первом курсе университета на курсах по английскому языку. Потом вместе ходили в American Club, проводили время в одной компании, два года подряд ездили в студенческий летний лагерь.

И только через несколько лет Женя призналась мне, что ее брат – даун. Тогда я поняла, почему она никогда до этого не приглашала меня к себе домой и избегала разговоров о семье. 

Женя живет с братом и мамой в двухкомнатной хрущевке – в одной комнате тетя Таня с Федей, а в другой – Женя. Дома у них очень бедно: продавленные кресла, проваливающийся диван, старый советский короб-телевизор, древняя мебель с потрескавшимся лаком еще со времен родителей тети Тани. 

Тетя Таня и Женя недавно сделали ремонт в ванной, поменяли раковину и саму ванну, положили новую плитку. Но на фоне запущенности квартиры новенькая ванна выглядит как-то особенно печально. Как мираж. В Жениной комнате стоит старое пианино и на крючке висит на веревочке, привязанной к грифу, настоящая балалайка. И Женя играет на ней вечерами простенькие мелодии: «Во саду ли» или «Во поле береза»…

Женя приспособилась к жизни, как могла. Она не может работать с девяти до шести, потому что нужно отвозить и забирать маму с работы, постоянно следить, чтобы Федя чего-нибудь не натворил. Она зарабатывает тем, что преподает музыку детям-инвалидам и дает уроки английского.

Раз в год на день рождения она ездит за границу. Одна. 

Женя ни с кем не встречается. У нее мало подруг. Наверное, не так-то просто вводить в дом нового человека, каждый раз все объяснять и извиняться. Ее одногруппники, проучившись с ней пять лет бок о бок, так и не узнали ее тайну.

Жениной маме Татьяне Федоровне под семьдесят. Она неплохо выглядит для своих лет и пока еще может помогать Жене с Федей. Она, так же как и Женя, высокая, смуглая, носит очки. В последнее время она сильно располнела. В 40 ей сделали неудачную операцию на тазобедренном суставе, и она стала калекой. Тетя Таня уже 30 лет на костылях, но все еще работает педиатром в одной из больниц, и Женя каждый день возит ее на работу на машине к девяти утра и забирает в час домой. 

У тети Тани всегда был тяжелый характер, а сложная жизнь его совсем испортила. В тридцать она родила первого ребенка, который оказался больным. Сама врач-педиатр по образованию, до беременности она знала о большой вероятности рождения ребенка-дауна: у ее тогдашнего мужа была сестра – даун. Тогда еще не делали УЗИ и сложных генетических анализов, нельзя было сделать аборт в три месяца, узнав плохой прогноз. Она, наверное, понадеялась на удачу, думала, что именно с ней такого не случится. Может, она была сильно влюблена, может, очень хотела ребенка от этого мужчины. 

Родив Федю, тетя Таня от него не отказалась. Не знаю, рассчитывала ли она на помощь родителей или поддержку мужа, побоялась ли Бога, но она не взяла грех на душу. Муж бросил ее с сыном через полгода, он еще раз женился, но детей уже не заводил… Воспитывать Федю тете Тане помогали стареющие родители. 

Через десять лет она родила Женю. За ее отца она замуж не вышла, Женя мало об этом говорила. Как я поняла, в жизни тети Тани это был случайный мужчина, курортный роман, чуть ли ни ночь в поезде или что-то вроде. Как бы то ни было, но Женя отца никогда не знала. Мне казалось, что тетя Таня родила Женю, чтобы было кому подать стакан воды в старости и досматривать Федю. Так для пересадки костного мозга больному старшему ребенку родители рожают младшего. 

Я нечасто бываю у Жени в гостях. Как-то неудобно заходить, толпиться – и так в их квартире всегда тесно. Обычно Федя сидит с нами в Жениной комнате, а тетя Таня ходит за дверью. Федя всегда меня  смущает.

Однажды я приехала к Жене отдать учебники английского, а потом мы сидели на кухне, пили чай и смотрели телевизор. А в коридоре в это время стоял Федя и делал свои дела «по-большому» прямо на пол. Я была в шоке. Женя потом объяснила: «Он обычно ходит в туалет правильно, это был просто протест…» После этого случая я стала бывать у них еще реже.

Как-то мы с Женей гуляли по улице Красной. Начало мая. Мы медленно шли по платановой аллее. За высокими деревьями не было видно неба. Уже вечерело, дул прохладный ветерок. Недавно прошел теплый весенний дождик. Людей вокруг было мало. Вся атмосфера располагала к откровениям. Мы разговорились. 

Женя редко говорила о семье, но тут ее прорвало. Кто знает, обращалась ли она ко мне или просто рассуждала вслух?

- Я часто думаю о том, как сложно сделать выбор – оставить ребенка-дауна или нет. И как сейчас хвалят тех, кто не делает аборт, кто не отдает ребенка-дауна в детский дом. Ухаживать за дауном хорошо звездам шоу-бизнеса с их миллионами, трехэтажными коттеджами и штатом прислуги. Для многих звезд ребенок-инвалид – это еще и пиар. А для меня в  двухкомнатной хрущевке с мамой-инвалидом, брат-даун – это обуза…

Мне было горько слышать ее слова, но я понимала, что она права. 

- Я не вижу принцев на белых конях, которые хотят разделить мои заботы, да что там принцев – даже трубодуров! – она истерически засмеялась. 

- Мужчина, который решится быть со мной, большую часть своей жизни будет ухаживать за  братом-инвалидом. В наше время мужчину пугает рождение собственного ребенка – а тут содержание и забота о чужом сорокалетнем дауне. Я бы хотела когда-нибудь выйти замуж, завести детей. Но, может, это не для меня? Может, каждому свое? 

Лучики солнца изредка пробивались через густую листву. Солнце было где-то там, за листвой платанов. Женя шла рядом со мной, смотрела в сторону и продолжала: 

- Федя неплохой, добрый, ТИХИЙ… такие люди за границей даже работают. Он многое делает сам…

Потом уже совсем другим, надрывным голосом: 

- Почему мама тогда не сделала аборт? Она же знала, что риск родить больного ребенка очень большой. Почему она оставила Федю-дауна? Почему она  не сдала его в детский дом?..

Я запахнула кофту: похолодало или же меня пробирала дрожь от ее слов.

Мы вышли из платановой аллеи, сразу стало светлее. Перешли дорогу и направились к аллее кленов. 

Женя продолжала. Она говорила легко, и, казалось, ее слова звучали издалека:

- Когда же начнется моя жизнь? Когда что-то изменится?… Говорят, дауны не доживают до пятидесяти …

 

 

 

Январь 2015