Звёзды, шары и молнии

Рейтинг:   / 3

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 6968

2007 год, Выпуск № 2

* * *

Ту женщину из второй палаты Дина увидела в свою следующую ходку - перед сном. Санитарка вышла с ведром и шваброй, а дверь не прикрыла, может, решила проветрить на ночь. Окна сегодня еще не открывали - дождь опять хлестал прямо по стеклам, залило бы весь подоконник. А Дине вдруг так нестерпимо захотелось выйти в пропахший влажной листвой больничный двор и промокнуть как следует, до последней нитки, кожей впитав теплый небесный поток, что она опять сползла с кровати и принялась мучить тренировкой ноги.

Нужно было вернуть им резвость и силу, чтобы не составило труда убегать от соболезнований, которые могут поджидать на каждом углу. А те немногие, которые пощадят и не станут твердить, как им жаль, может, и не притворно, конечно, не будут знать, о чем вообще говорить с этой угрюмой девочкой с землистым лицом. Что ее может заинтересовать в мире живых людей? Дина и сама не могла придумать такого. Разве что запах дождя... Ощущение скользящих по коже тонких струй...

«Еще несколько дней, - задала она себе срок. - Эти чертовы мышцы должны ожить! И тогда... Нас не догонят!» завершила она строчкой из песни, которую вообще-то не любила. Но сейчас почему-то вырвалось именно это... Вот только никаких «нас» в ее жизни больше не было, и об этом не нужно было себе напоминать.

В коридоре, как всегда, сумрачно, уже снова попахивает хлоркой, но здесь видишь перспективу, которой палата лишена. Пока не выходишь ее, жизнь не имеет продолжения. А здесь ведь полно лежачих... Интересно, все так чувствуют, или только она одна?

Невольно остановившись перед раскрытой дверью второй палаты, Дина заглянула, чуть вытянув шею, и, еще ничего не разглядев, кроме странной конструкции из веревок, крюков и противовесов, среди которых торчала босая ступня, услышала:

- Заходите, я одна! Меня ото всех подальше спрятали, чтоб народ не пугала.

Она оглянулась, потом неуверенно уточнила:

- Вы мне?

- Да конечно! Я ваше отражение в стекле вижу. Нет, серьезно! Заходите, поболтаем.

- О чем? - не торопясь сделать шаг, буркнула Дина, осознавая, что грубит человеку, у которого, похоже, могла найтись тема для разговора с ней, чем не могло похвастаться остальное человечество.

Чуть подавшись вперед, она увидела светлые волосы на подушке, маленькие отражения бра в больших линзах очков...

- Расскажете мне о своих болячках, - голос зазвучал насмешливо.

- Терпеть не могу об этом говорить!

- Ой, ну слава Богу! А то все только об этом и рассказывают.

Дина сделала еще пару шагов:

- А зачем вы их слушаете, если неинтересно?

- Кто-то же должен слушать... Раз они приходят ко мне, значит, не нашли никого другого.

- А у вас самые большие уши?

- А это даже оттуда заметно?

Дина не выдержала, фыркнула, маска отчужденности соскользнула, и не то чтобы затерялась, но возиться с ней было лень, снова лепить к лицу... Она подтащила свои непослушные ноги к самой кровати. Быстрым взглядом человека, пристрастившегося к рисованию, выхватила: лицо широкое в скулах, к подбородку резко сходится, рот подвижный, тонкий, готовый к улыбке, нос длинноват, пожалуй... А глаза мешает разглядеть эту дурацкая бра, что отражается в линзах очков. Вот что надо увидеть - глаза! Иначе как понять человека, который хохочет после тринадцатой операции?

- Ну, здрасьте! - поприветствовали ее. - Меня зовут Лиля. Лилита, если быть точной. Но тут как раз точность не так уж важна. А вы...

- Дина. Даже полностью и то Дина. А что это за фиг... за сооружение такое? - она осторожно коснулась пальцем подвешенной гири.

- Это мне ногу пытаются вытянуть, - охотно пояснила Лиля. - Протез сустава тазобедренного поставили, но кое-что подчистить пришлось, и чтобы ноги были вровень, эту приходится растягивать.

Дина усомнилась:

- Разве это возможно?

- Еще как возможно! А вы не слышали? Сюда в клинику даже здоровые девчонки ложатся, чтобы ноги удлинить аппаратом Илизарова. Это денег стоит, конечно... Дина, можно на «ты»?

- Сколько угодно... И вы все время лежите с этой штукой?

Лиля улыбнулась, показав позолоченные коронки в уголках рта:

- Третью неделю.

- О-о! - вырвалось у Дины. - Я без такой дуры со своим позвоночником и то еле вылежала...

- Да это все ерунда, я даже присаживаться с ней могу. Ненадолго, правда, чтобы не навредить. И только под тупым углом. Совсем таким тупым-тупым... Чуть тебе сесть не предложила... Нельзя ведь? А лечь больше некуда. Постоишь немножко? Ну, рассказывай, кто там в вашей палате имеется?

Дина поморщилась:

- Тетки. Старухи. Одна бабка ничего...

- Понятно, - протянула Лиля. - Чаю хочешь? У меня чайник есть, и всякой всячины девчонки натащили.

- Я слышала сегодня...

- А! - она опять рассмеялась, только на этот раз негромко. - Это я им про операцию рассказывала.

- А что в этом смешного?

Лиля устрашающе расширила глаза:

- Мне делали тринадцатую операцию тринадцатого числа в пятницу!

- Да фигня это все!

- На это и надеюсь. Но когда меня черт дернул хирургической сестре сказать, что это еще и тринадцатая операция, она сразу снесла собственным тазом стерилизатор с йодом. И все разлилось. Они еще переглянулись: «Так, начинается...»

Дина поморщилась: «Очень смешно! Лишь бы над чем-нибудь поржать, что ли?»

- Я во всю эту чушь не верю. Ничего же с вами не произошло!

Поджав губы, та проговорила как-то боязливо:

- Пока вроде нет. Так что, чайку дерябнем?

- Как-нибудь потом, - решила Дина, чувствуя, что ноги уже подкашиваются. - Мне бы сейчас назад дотащиться.

Лиля помахала пальцами:

- Ну, давай! Возьми шоколадку, а. Мне толстеть запретили, чтобы бедный сустав меня выдержал, а тут натащили столько... И смотри, приходи завтра! А то скучно здесь, озвереть можно.

«Скучно ей, - с досадой подумала Дина, выбравшись из палаты с плиткой шоколада в кармане. - Лежит в «люксе» с телевизором, с холодильником, и скучно! В общую ложилась бы, если поболтать любит, а я бы лучше вообще никого не видела...»

Из соседней палаты выскользнула медсестра, также вскользь похвалила:

- Ну, молодец, Шувалова, ходишь! Не перестарайся только... Ты из второй идешь? Никого там? - и юркнула к Лиле, зазвенела бубенчиком: - Так я вам не дорассказала! Представляете, она ж подала на нас в суд, мол, мы ей не своевременно помощь оказали. И я, типа, бутылку пива выпила прямо возле ее каталки! Я! Я ж вообще не пью, вы же знаете, у меня спортивный режим. А она-то сама в коме лежала, что она могла видеть?! Это ей мерещилось черт знает что, а она - в суд!

- Маш, да ты не кипятись, - донесся Лилин голос. - Воспринимай все это как анекдот. Смешная же ситуация! Судья ведь не идиот...

- Вы думаете?

На этот раз - не взрыв хохота, только всплеск, все-таки почти ночь, некоторые из больных уже забылись снами, в которых только и могут побежать навстречу ветру, как те, что снаружи, под летним, таким не страшным, дождем. Не гуманно разбивать смехом это непрочное счастье. Оно и так, словно у вампиров, - до рассвета.

«И с Машкой общая тема нашлась, и над чем посмеяться, - отметила Дина с ревностью, показавшейся нелепой даже ей самой. - Ну, просто человек такой... разговорчивый... Да плевать! Пусть ржут, хоть до рассвета. Мне бы вот до кровати доползти...»

Постель встретила незнакомым запахом. Оказалось, санитарка сменила белье, пока Дина шастала по коридорам. Ей почудилось, что в другой мир вернулась, хотя сопели и стонали вокруг все так же. Татьяна Ивановна даже похрапывала, но трогать ее Дина не стала, хотя, говорят, достаточно повернуть человека...

«Отец никогда не храпел», - вспомнила она, скользя взглядом по линиям света от фонаря, уходившим на три метра в высоту. Ее отец был молодым, веселым, черноглазым, с примесью даже ему самому неведомой кавказской крови, проступающей смуглостью кожи, неправдоподобной белизной улыбки, редкими взрывами гнева, который никого не пугал. Динка походила на него больше, чем сестра, и потому, скрывая, ревновала до слез: ей казалось, что отец больше любит «своих блондиночек». Обе походили на эльфов - такие же прозрачные от худобы, светленькие, волосы вокруг головы легким дымком. А у Дины - черные завитки облепили череп...

«Твою голову надо рисовать», - однажды заметил отец так серьезно, что Дина смутилась. И с сожалением добавил: «Не дано мне». Надо было тогда сказать, что ему дано много другого, что он самый красивый, самый талантливый, самый остроумный... Что за идиотская неловкость мешает произносить слова восхищения? Может быть, ему хотелось услышать, что он не потерял свою жизнь оттого, что не получилось из него художника? Он ведь не был неудачником! Год назад они с матерью открыли свое риэлтерское агентство. Все только начиналось...

Но заплакала она сейчас о матери, хотя думалось чаще об отце. Вот это дрожание света на стене... Оно почему-то напомнило касания ее пальцев, всегда вскользь, наспех, потому что Дина не давала приласкать себя, уворачивалась, а матери, видно, нестерпимо хотелось, раз не могла удержаться... И почему вырывалась, дура?! Ведь не было же ни противно, ни стыдно! Одна сплошная глупость: я уже взрослая, а она лезет, как к маленькой. Такие мысли оттого и являлись, что действительно была еще маленькой, безмозглой, из сегодняшнего дня это так хорошо видно. Ничьи плечи не заслоняют - одна осталась.

Накрывшись с головой, простонала, захлебываясь: «Сволочь! Урод!», опять вспомнив того, ни разу не показавшегося ей на глаза, адвоката-убийцу. Но где-то с краешка сознания закопошилось, причиняя такую боль, от которой хоть в крик, понимание того, что Дининой-то любви тот человек ее родителей не лишил. Она сама лишала их своей любви. И проживи они еще хоть сто лет...