Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Звёзды, шары и молнии

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

 

* * *

- Можно я вас нарисую?

- Меня? - Лиля изумилась совершенно искренне. Никто никогда не предлагал ей этого. - А поинтересней лица здесь разве нету? Нашла на кого бумагу тратить...

Дина упрямо нахмурилась и стала похожа на обиженного бычка с крутым от природы смуглым лбом. Забавная такая девочка. Даже представлять не хочется, каково ей одной в целом мире... Так Лиля сама жила до своей Танюшки. Нет, у нее все-таки были и родители, и сестра, и даже муж какое-то время. И все же только когда маленькое, еще не виданное, не названное шевельнулось в ней, быстрым пузырьком пробежало по низу живота, она почувствовала, как ощущение одиночества осыпается с души бесцветной пыльцой.

Если слабая память не изменяет, усмехнулась Лиля про себя, впервые она осознала его, когда ее везли в госпиталь. Знать бы сразу, как там будет весело и скольких она обретет друзей, может, и не крючило бы так всю дорогу. Правда, и там иногда все же прихватывало и тянуло уйти в одиночество еще большее, лишенное детских голосов и беззлобных окриков нянечек. Чтобы изведать в полной мере и освободиться. Но как спрятаться от других, если загипсованная лежишь на кровати?

Дина, насупившись, продолжала настаивать:

- А мне хочется вас нарисовать.

- Ну, если так хочется... - не чувствуя желания продолжать борьбу, сдалась Лиля. - Не могу вам отказать, девушка! А мой изящный носик можешь подкоротить на портрете? Ну, хоть чуть-чуть!

- Да нормальный у вас нос, что вы к нему прицепились?!

- Я - к нему? Я всегда думала, что это он ко мне...

Дина деловито распорядилась:

- Лежите-ка и не шевелитесь.

- Господи, да я только этим и занимаюсь! Яки чурка с глазами... Такие вот дела, - так она говорила, когда разговор не клеился, и следовало заполнить паузу предложением закончить его вообще.

Смешная девочка. Высунула кончик языка - так старается. Как может ребенок нарисовать портрет? Для этого нужно влезть в шкуру того, кто перед тобой, презрев его естественное желание покрасоваться перед будущей публикой. Разве это под силу семнадцатилетней, еще ничего толком не прочитавшей, не пережившей? Хотя как раз этой девочке может открыться большее, чем любой из ее сверстниц. Вот только Дина с радостью отказалась бы от этого страшного дара, можно не сомневаться...

Как Игорь Андреевич, не колеблясь, отрекся бы от таланта хирурга, лишь вернуть бы свою маленькую дочь... После их странного разговора Лиля ночью расспросила медсестру, и открывшееся об этом человеке словно высветило его особым, всепроникающим лучом, а ее сердце обволокло жалостью. И сразу стало понятно, почему он назвал свою жизнь невыносимо долгой... А она еще смела удивиться, к счастью, не высказав, на что ему-то жаловаться! Известный хирург, красивый мужчина, любимец больных и персонала. Бедный, бедный...

Лиле представились его безрадостные возвращения домой: никто не ждет, никто не бросится на шею, хотя бы не крикнет: «Привет!», если подойти лень... Сразу включается телевизор, и чайник, и микроволновка - побольше шумов, чтобы уши не закладывало от тишины. Но это все - мертвые звуки, только подчеркивающие отсутствие живых голосов. Хотя бы одного голоска... Как же это страшно, Господи!

- Ну, что там получается? - вспомнила она о девочке. - Не очень жутко?

- Просто коленки трясутся, - хмыкнула Дина.

Она работала, положив на спинку стула (сидеть-то все еще нельзя!) обнаружившийся у Лили толстый журнал с расстеленным сверху листом. Обычный, А4, не слишком хорош для рисования, но выбирать не приходится. Хоть таким одна из Маш поделилась, и то лишь потому, что Лиля попросила. Ей никто не отказывает.

«Вот это бы передать, - вздохнула Дина. - То, почему к ней все исповедоваться бегают, даже Игорь Андреевич по полчаса с ней разговаривает, хотя его ждут. Если что, часовня ж есть при клинике! А они сюда идут и идут... Хотя она даже к религии отношения не имеет, библиотекой заведует. Маленькая иконка на тумбочке, но у кого ее нет в этой больнице? А Бога в ней чувствую... Свет Его. Как это получается? Это все потому, что Лиля никого не осуждает, никому не завидует. За эту неделю я ни разу не видела, чтобы она рассердилась на кого, или просто буркнула что-нибудь недовольное. И ни о ком еще дурного слова не сказала, хотя этих медсестер и санитарок сроду не дозовешься, когда надо...»

- Как раз в августе я в Строгановское поступать собиралась, - сказала Дина, не отрывая глаз от листа. Очень надо видеть чужое сочувствие!

- В следующем году поступишь, - спокойно отозвалась Лиля. - Если, конечно, не передумаешь за это время. Не тебе же рассказывать, что всерьез быть художником - это еще то испытание! Не только в наше время, хотя обычно на него ссылаются... Всегда так было.

«При чем тут это? - Дина нахмурилась, но перебить не решилась. - Она что, не понимает, что теперь мне плевать на то, кем я буду? Кому это надо? Кто поздравит меня, если я поступлю? А не поступлю, тоже никто не заплачет... Ну и ради чего тогда лезть из кожи вон?»

- Я буду ругать тебя во время экзаменов на чем свет стоит!

- Вы?!

- А ты думала, что мы выпишемся, разбежимся в разные концы города, и все? Нет уж, девушка, мы теперь с тобой повязаны! С девчонками из госпиталя мы вон до сих пор дружим.

У Дины едва не вырвалось: «А вы считаете меня другом?» Но спрашивать о таком было неловко, все равно что просить человека показать протез. Она отметила, что раньше такое сравнение даже не пришло бы в голову, а здесь на все начинаешь смотреть по-другому.

- И вы придете ко мне в гости?

В лице, которое еще больше побледнело за последнюю неделю, что-то дрогнуло, Дина успела заметить.

- Надеюсь, что приду. Что смогу прийти.

- А что... А может и... - у нее так и не получилось закончить фразу.

- Вот завтра освободят меня от этих вериг, - Лиля подбородком указала на свою подвешенную ногу. - Швы уже сняли... Да ты знаешь! И буду потихоньку учиться ходить. Потихоньку-помаленьку... Пусть только попробует подвести меня этот швейцарский сустав!

Дина поспешила заверить:

- Швейцарское все качественное!

- На это и рассчитываем! - откликнулась она уже бодро. - Мы еще станцуем в честь твоего поступления.

- А почему раньше-то не поставили этот сустав? Вам ведь уже...

- Как черепахе Тортилле, - оживленно закивала Лиля. - Я в курсе.

- Да нет же! Вечно вы! Я просто хотела узнать, почему так затянули с этим?

Она усмехнулась:

- Ну ты даешь, девушка! Ты хоть представляешь, сколько это удовольствие стоит вместе с операцией? Мне с моей зарплатой и соваться не стоило... Слава Богу, городские власти помогают оплатить, но очередь-то просто бесконечная! Вот достоялась... Хорошо еще друзья помогли, немного вперед продвинули, а то еще лет пять, как минимум, ждать пришлось бы. А мой родной сустав тем временем уже прахом обернулся.

Дина опешила:

- В каком смысле?

- В самом прямом. Стерся в пыль.

Задержав карандаш, она осторожно спросила:

- А вы ходить-то вообще могли?

- Теоретически - нет, - заявила Лиля. - На комиссии по назначению инвалидности, когда снимки смотрели, то спрашивали: «Как же вы сюда пришли? Вы же не можете ходить!» Но я ходила. Иначе как работать? Танюшку кормить... Да если б ее и не было, я ведь, знаешь, без библиотеки своей помру сразу.

- Кто это тут говорит о смерти?

Голос Игоря Андреевича никогда еще не звучал так грозно, Дина даже карандаш выронила. Рев Громовержца... А в глаза заглянула - и уже не страшно. Между ресницами усмешка подрагивает, где именно, непонятно, то ли в зрачках, то ли узоры роговицы от тепла плавятся... Как бы удержать это, случайно пойманное, перенести на лист и оставить себе на память. Или лучше Лиле отдать? Он ведь только к ней заходит вот так, без дела, ни к кому больше. Это значит что-нибудь особенное, или просто доктора тоже тянет к свету?

Дина наклонилась за карандашом и снизу посмотрела Лиле в лицо: «А ей самой, интересно, мы не кажемся назойливыми мошками, которые так и лезут, так и лезут? Почему-то не верится, что она может так думать о нас. Обо мне. О нем».

- У нас отвлеченный философский диспут, - храбро солгала Лиля, глядя доктору прямо в лицо. - Ни о чьей конкретной смерти речь не идет. Присоединяйтесь, Игорь Андреевич!

- Вот спасибо! А то я боялся, что мне не стать членом клуба, - отозвался Костальский насмешливо.

- Нет, что вы, что вы! Мы принимаем всех заинтересованных.

Дине показалось, что это прозвучало чересчур нахально, не отрывая карандаша, она даже покосилась на Игоря Андреевича с опаской, но хирург только хмыкнул и проверил Лилину капельницу.

- Ну что, Лилита, вы готовы расстаться со своей дыбой? Завтра снимаем.

Она перестала улыбаться:

- Я, наверное, и не усну сегодня.

- Это вы бросьте! Еще не хватало, чтоб вы от слабости не смогли на ноги подняться.

- А подниматься... сразу?

- В ту же секунду, - пошутил он мрачно. - Всему свое время, моя дорогая пациентка. Я сам поставлю вас на ноги.

Не спрашивая разрешения, Игорь Андреевич подцепил двумя пальцами лист, на котором только проступало знакомое лицо, и несколько секунд молча рассматривал набросок. Потом коротко сказал:

- Заканчивайте.

И вышел из палаты быстрее, чем Дина успела спросить, показать ли ему рисунок, когда он будет готов. Она уже хотела продолжить работу, но Лилино лицо теперь было обращено к стене.

- Что вы? - спросила Дина испуганно, решив, что та плачет. Невиданное и неслыханное дело... Оттого, что он так быстро ушел? Или не в нем дело?

Но в голосе слез не оказалось:

- Страшно. Ты ведь понимаешь, как страшно... У тебя ведь он только что был...

Дина не поняла: «Что значит - он был у меня?»

- Кто - он?

- Первый шаг. Самый страшный. А вдруг его просто не будет? Не смогу...

- Почему это не сможете? - возмутилась Дина. - Вы да не сможете?! Что это у вас - первая операция?

- В том-то и дело. Вдруг - не последняя? Вдруг все без толку?

- Это же швейцарский сустав!

- Швейцарские часы тоже ломаются...

Дина стиснула карандаш, словно копье, и ринулась в атаку:

- С чего это вы взяли? Как будто у вас когда-то были швейцарские часы! Да вы же их в глаза не видели!

Чуть повернув голову, Лиля улыбнулась:

- Это точно. Куда нам, люмпенам...

Спрашивать, что такое «люмпен» показалось неловким, вроде бы что-то из школьного курса, должна бы знать. Мама исторический закончила, уж она сразу бы подсказала. И еще много чего, если б только Дина спросила... Пока было у кого, она не спрашивала, по дурости фасон держала, а теперь предстояло жить, как единственному ученику в классе - без подсказок. Сейчас еще есть к кому обратиться: хоть к Игорю Андреевичу, хоть к Лиле... Даже к Машке какой-нибудь на крайний случай. Только что может оказаться более крайним, чем то, что она уже пережила?

- Извини, что-то я струхнула малость!

В Лилином голосе прежняя солнечная энергия. Дина взглянула на нее вприщур, с недоверием: уже взяла себя в руки? И вдруг поняла: «Это только из-за меня. Она почувствовала, что я тоже готова раскваситься. Вот еще, напрягаться ради меня!»

- Я пойду, лягу, - пробормотала она, возвращая журнал на место. - Спина уже отваливается.

- Ты хоть покажи, что получилось!

- Ничего еще не получилось. Я наброски никогда не показываю. Вы же его не просили разбудить вас в середине операции, правда?

Она хихикнула, как девочка:

- Я сама проснулась. Им меня снова глушить пришлось. Такого быка пока с ног свалишь...

- Это вы про себя, что ли? Тоже мне, нашелся бык...

Они продолжали что-то говорить друг другу в том же духе, раздували веселую перебранку, но Дина с трудом улавливала, что именно произносит, думая лишь о том, правильно ли поступает, оставляя сейчас Лилю одну. Это ей самой хотелось бы накануне такого дня уйти в себя, отгородиться ото всех своим страхом, которого никто разделить не может. Но Лиле, может, этого вовсе не хочется...

И она спросила напрямик:

- Как вам лучше: чтобы я ушла или осталась?

- Отдохни, Динка, - улыбнулась она. - Я не говорила тебе, что так называется моя любимая книга? «Динка». Осеева написала.

- Я про такую книжку и не слышала. Ну, я пошла?

Лиля вдруг выкрикнула:

- Дина! Ты придешь завтра? Приходи, ладно? Я буду ждать тебя, солнышко...


* * *

Игорь Андреевич сам высвободил ее ногу, осторожно, как младенца (чтобы не разбудить!) положил на постель, откатил установку в угол. На миг ему стало страшно: повернешься - увидишь глаза Лилиты, в которых слез ни разу не замечал, но лучше бы их разглядеть, чем эту доверчивую радость, которую страшно обмануть, не оправдать, ведь все может быть...

«А вот об этом и мысли допускать нельзя! - оборвал он себя и обернулся, встретил ее взгляд. - Она и заподозрить не должна, что я сомневаюсь...»

- Пока полежите, - заметив ее движение, остановил Игорь Андреевич. - Вы уже сразу бежать собрались? И желательно подальше. Я понимаю, Лилита, что вам тут осточертело... Но придется еще немного потерпеть наше скучное общество.

- Ваше общество, доктор, я готова терпеть вечно! - Лиля произнесла это весело, чтобы он не подумал, будто это всерьез. Не шарахнулся от нее. Подал руку, не сомневаясь, что она воспримет это только как жест поддержки, а не притянет к этой руке еще и сердце...

Костальский отозвался в том же тоне:

- Вот спасибо! Но я вовсе не так жесток, чтобы запереть вас в этой мрачной палате до конца жизни...

- Вовсе она не мрачная!

- ...и тайком навещать по утрам. Если все пойдет, как надо, то дней через десять...

- Через недельку, - заныла она. - У меня же дочка в первый класс идет!

- Вот так! Вы ее провожать собрались?!

- Да уж куда мне... Но я хотя бы встречу ее дома! Если можно... Тортик, шары и все такое...

- Поглядим, - пробормотал он, осматривая костыли. - Не высоковаты?

Лиля демонстративно задрала подбородок:

- Да я не такая уж и маленькая. Вы меня просто не помните в стоячем положении.

Усмехнувшись, Игорь Андреевич пристроил костыли к кровати.

- Пусть пока они постоят, а вы еще полежите. Попривыкните. Я осчастливлю своим появлением других больных и вернусь к вам, договорились? Только лежите смирно, а то я вас знаю!

Невинно округлились синие глаза:

- Да я тише воды!

«Почему они у нее такие синие? - задумался он, уже выйдя из палаты. - Не видел таких, честное слово... Даже у Ляльки не такие яркие были. Даже у Ляльки...»

И опять захотелось выскочить на лестницу, затянуться горьким дымом, почувствовать легкую Надину руку на плече. Большего от этой женщины и не требуется: изредка поделиться крупицей тепла, воскресить его на четверть часа, позволить вспомнить, каково это быть живым, и опять отступить в тень, которая зовется ее семейной жизнью. Не разглядеть, что в этом смутном...

Но сейчас Игорь Андреевич не мог позволить себе даже этой малости, утренний обход - святое, больные ждут. «Чего ждут? - спросил он себя с раздражением, которым обычно сменялась сосущая под сердцем пустота, возникающая при мысли о Ляльке. - Чуда ждут? Да если б я был на него способен, то первым делом воскресил бы ее... Маленькую мою...» В носу защипало, выдавив слезы в уголках глаз. Пришлось остановиться перед дверью в палату и переждать.

А когда все-таки открыл дверь, то опять увидел ту девочку, в судьбе которой его горе отразилось зеркально. Дина, теперь он помнил. Дина Шувалова. Семнадцать лет. Множественные переломы, черепно-мозговая травма средней тяжести, две операции, недельная кома. Бледненькая, вся свалявшаяся какая-то, под глазами синеватые круги. Пора ее выписывать, пока совсем не зачахла без воздуха...

«А как рисует! - внезапно вспомнилось ему, сгустилось в воздухе теплым маревом. - Ведь не глазами увидела Лилиту... Душой? Не знаю, как это бывает у художников... Но это чувствовалось даже в незаконченном рисунке. Кто теперь позаботится о том, чтобы она развила свой талант? Чтобы искала себя, а не что-то вовне... Ведь загубит себя девчонка с тоски».

И нарушив давно установленный порядок, вместо того чтобы войти в душную палату, Костальский поманил девочку:

- Дина, подойдите, пожалуйста.

Машинально отметил: «Ходит уже хорошо, быстро мышцы ожили. Девчонка!» В мгновенно округлившихся глазах - тревога и ожидание, накатывают волнами, сменяя друг друга. От врача не знаешь, чего и ждать...

- Пойдемте со мной. Нам направо.

Чтобы не заставлять ее бежать за ним (привычка метаться между двумя отделениями!), Костальский пропустил девочку, пристроился чуть позади. И впервые увидел трогательную тоненькую шею, не прикрытую волосами, а в ложбинке - родинка. Известно ли ей самой об этой родинке? Вот парадокс: в самом знакомом нам теле что-то все же остается не узнанным...

«Почему она не спрашивает, куда я веду ее? Полная покорность воле врача... Безусловное доверие или просто безволие? Лилита уже потребовала бы объяснений. Но в массе своей больной беззащитен перед врачом. Все ли из нас выдерживают это испытание властью?» - шагнув вперед, Игорь Андреевич распахнул перед ней дверь служебного выхода, и Дина остановилась, застигнутая врасплох сбивчивым говором старого сада, молодеющего каждым летним утром. И хотя она еще не успела выйти за порог, игра света и тени так явственно отразилась на ее бледном личике, что у Костальского сжалось сердце: «Как боязно и радостно...»

- Вам, Дина, нужно немного свежим воздухом подышать, а то давление низковато. И гемоглобин не помешает повысить.

Это были не те слова, которые ему хотелось произнести, но Игорь Андреевич боялся напугать девочку, которой теперь во всем могла мерещиться опасность. И потому он заговорил хорошо знакомым ей «врачебным» тоном, более подходившим к их отношениям. И Дина послушно шагнула в мир, который выбросил ее так грубо, что искалечил и тело, и душу.

Костальский хорошо понимал, чего ей стоил этот шаг. Он помнил, как не мог заставить себя выйти во двор, полный солнца, птичьего щебета и голосов детей, среди которых больше не было его Ляльки. Зачем он вообще вернулся в мир, где ее больше не было?!

«Чтобы спасти вот эту девочку», - больно прикусив верхнюю губу, Игорь Андреевич проследил, как Дина осторожно, будто по воде ступая, направляется к дубовой аллее, в которой он сам то и дело скрывался со своей болью. Но этот довод не убедил его сердце, ведь Костальский знал, что если б у него был выбор, он пожертвовал бы этой несчастной девочкой ради воскрешения своей дочери. Это было не по-христиански, он понимал, и вопреки законам медицинской этики, но что можно поделать со своим обезумевшим сердцем?

Дина вдруг оглянулась:

- А вы... Вам некогда, да?

- Ты хочешь, чтобы я прогулялся с тобой? - спросил он, не заметив, что перешел на «ты».

- Если у вас есть время...

Удивившись самому себе: «Из-за обхода я не позволил себе остаться у Лилиты и поддержать ее, а сам отправляюсь на прогулку с этой девочкой», Игорь Андреевич легко догнал ее и улыбнулся:

- Голова не кружится?

- Немножко. Как будто пива выпила. Но это даже классно! - Дина посмотрела на него без улыбки, глаза пытливые, настороженные. - Сегодня день больших перемен, да? Еще и Лилита встанет на ноги...

- Если только к вечеру...

- Вы - настоящий врач, - произнесла она убежденно. - Таких, наверное, больше и нет.

- Ты других и не видела. И не дай Бог!

- Все равно я знаю, что другие так со своими больными не возятся, как вы. Все наши тетки так говорят. Вы должны знать, что вас все любят.

Он растерянно пожал плечами:

- Что тут скажешь... Спасибо.

Зачем-то подняв резной лист клена, занесенный со стороны терапевтического корпуса, Игорь Андреевич протянул его девочке. Она приняла опавший кусочек лета, не удивившись, и положила в карман халата. «А Лялька посмотрела бы сквозь него на солнце, чтобы увидеть все прожилки», - ему стало и горько, и совестно за то, что он каждую, и юную, и взрослую, сравнивает со своей дочерью, и все как одна уступают его восьмилетней девочке, еще верившей в волшебство, и в Деда Мороза, и в то, что папа все может...

- Извини, - он остановился, пряча глаза. - Я совсем забыл, что...

Не договорив, Костальский пошел назад так быстро, что со стороны это, наверное, было похоже на бегство. Только вряд ли посторонний мог понять, что этот человек пытается убежать от самого себя...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.