Записки печника

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Креков Виталий Артемьевич

Просмотров: 8226

2007 год, Выпуск № 2

Ну вот и слава Богу, я иду из армии домой родным городом, где меня ждёт дальнейшее продолжение жизни. За три года пустырь между остановкой «Универмаг» и корпусами клинической больницы застроили панельными пятиэтажками. За задним больничным забором расположены жилища, рождённые временем и достатком их обитателей. Скопились средства - пристроили, ещё скопились - улучшили. Это общемировой стиль бедноты. На улицах те же собаки, бродячие куры, питающиеся подножным кормом. И если где-нибудь в Латинской Америке из окон жилищ видны огромные снежные Анды, то здесь, у меня, белые корпуса больницы и забор, а если поглядеть на реку, то на всю жизнь хватит любви к открывшейся панораме. Избу мы купили за год до моего ухода в армию - подвернулось счастье. Ну конечно, скинулись я, мамаша и сестра, позанимали. Всё же десять добрых месячных зарплат стоила, когда покупали. Только пристройке лет тридцать уже было. Соседка говорила, что пристройку соорудили за день, когда шёл дождь. Женщины приколачивали к столбам горбыль и вместо опилок и шлака пространство забивали сырым гумусом. И только потом снаружи и внутри обили дранкой, заштукатурили и побелили. Свой угол, огород, что еще надо? Затопил печку - тепло. Вода на колонке, а повкуснее хочешь, сойди на нижнюю Заречную, там червовский родник.

Люблю я последнее десятидневье октября. Основа лета уже рухнула листопадом, и в кроны хлынула высота. Много чёрного и коричневого. Ещё плюсовая температура, в огородах всё убрано под грабли. Десять дней до снега, до настоящих морозов, а может быть, и двенадцать или тринадцать, дай Бог. Это временное пространство, где можно пару раз сходить в городскую баню, дома заводить наваристые щи, жарить рыбу, пить чай, а потом пойти прогуляться до водозабора, где ещё зелены узкие листья плакучих ив. И там же кочки сочной травы под снег. И ещё многое можно найти, чем жить. Такое чувство было у меня, когда я вернулся в старенькую низкую избушку на Заречной. В армии в строительных частях у меня была постоянная работа, и, возвращаясь домой, я был в весёлом расположении духа от того, что деньжонки у меня есть для начала новой жизни, и, по моим понятиям, немалые.

Зима 1968 года на 1969-й вышла очень суровой. Уже с половины ноября месяца морозы завернули такие, что, когда было минус тридцать, считалось, что совсем тепло. Влага вымерзла, и к новому году воздух стал прозрачным, а ветви деревьев костенели в твёрдом неосыпаемом инее. Сломался коммунальный мост. Что-то в нём треснуло, и всю зиму днём и ночью сверкали на нём зарницы электросварки. Я пошёл работать в ту организацию, откуда ушёл в армию. Определился жестянщиком при бригаде слесарей мехцеха. В моей жестяной немного теплее, чем на улице. Стены в кирпич промерзают, а отопление чуть тёплое, чтобы совсем не застыть. Работаю с промасленной оцинкованной сталью. Клепаю воздуховоды, зонты, флюгарки. И очень хочу жениться, но это не так-то просто. Невесту надо найти, деньжат на свадьбу подкопить. По вечерам мы с матерью подсчитываем, сколько человек пригласить, подбираем самых-самых что ни на есть из родных родственников. Набирается что-то больше сотни, и никому ведь не отказать. Не пригласишь - обидятся.

- Да! - говорю я матери. - В нашей-то избе вчетвером тесновато будет. Ладно, бабка Тася в кухне так и будет, а ты, мама, на диванчике в ногах спать будешь.

- Ну, я к дочери сразу уеду, - говорит мать. - Ты в руках будешь, мне не надо будет беспокоиться.

За три года, пока я, Чудов Артемий, служил и работал в стройбате, СУ-3 Промстроя г. Кемерово упразднили в названии с преобразованием в передвижную механизированную колонну № 273 «Кемеровосельстрой». В связи с этим многое что изменилось. Произошла в управлении, да и в рабочей массе, своя китайская революция. Бригада Афанасьева распалась. Самые умелые да трудоголики Мороз и Бушковский ушли к Косареву. А Косарев, став коммунистом и заочно окончив строительный техникум, работал теперь прорабом строительного участка на Звёздном.

Стрельцов, гремевший своими трудовыми подвигами на стосорокатысячном при Мозылеве в Промстрое да при Михайлове, вызывавший на соревнование бригаду самого Плотникова с Химстроя, как говорили, на одном из партийных собраний был снят с должности бригадира и выведен с главных объектов. Была у него бригада в шесть человек местных в Берёзове, колупались по мелочи, туда и мастер раз в неделю приезжал. А сделал ему такую гадость Мишка Суров. Сивков его такого воспитал. Совершеннейший засранец. В очереди не любил стоять. Залезет туда и Сивкова тянет, хотя бы и очередь за деньгами. А в столовой залезет и сквозь ограждение для себя и Сивкова полные комплексы уворует. Сивков только посмеивался. Вот ловкач! И вот, когда вели кладку овощехранилища, то этот самый Суров бутил её якобы в целях экономии кирпича глыбами мёрзлой глины, что из траншеи накидали. За экономию тогда хорошо платили. Свой мастер, заметив исчезновение солидных глыб глины, смолчал бы, да кто-то из комсомольского прожектора донёс. Так, мол, и так. Приехали, и с вопросом «Куда глина подевалась?» А те: тырк, да тырк, и ответить толком не ответили. Пригнали компрессор, стали вскрывать кладку. А вот и вредительство налицо. После этого случая запретили экономию.

Да! Что и говорить. После таких вдохновляющих порывов да революционных пожарищ, как стосорокатысячный, водозабор или городской холодильник, народ в СУ-3 огненным был. И эта огненность и на животноводческом комплексе в Ягуновке сохранялась. Многих в партию как ударников коммунистического труда приняли. Николай Жарков мастером у Михновца был, а тут освобождённым партсекретарём стал. Потешного мало было. Бывало, народ за получкой в управление приедет, а коммунисты собрание устроят. Автобусы стоят, ждут всех до последнего. Вот и болтается народ: кто в автобусах ждёт, кто курит на улице, а кто сводку боевых соревнований разглядывает, где двенадцать бригад ведут борьбу за первые три места - за красный, синий да зелёный флажок. Здесь же и доска - показатель ВОИР. Фотографии рационализаторов: инженеры управления со штангенциркулями и логарифмическими линейками, слесаря с гаечными ключами. Изображение крана-укосины. Здесь же исполнитель - бригадир слесарей Алёшин. Этот кран хорош только для перемещения весовых гирь, из-за огромного угла опоры. Котёл для варки битума с одновременной его подачей. Когда во время опробования разогрели битум и стали его подавать на крышу холодильника, то не смогли прокачать через подающие трубы. Что-то лопнуло и, пока отключали подачу, раскалённая смесь хлестала в разные стороны.

Стенды в который раз пересмотрены. Уже хорошо знаешь, в какую страну сколько стоит туристическая путёвка. Можно ехать на Кубу, во Францию, заплатив 500 рублей, а Северная Корея и вовсе не страна, а турбаза какая-то: всего 45 рублей за 20-дневное пребывание. Заглянешь в приёмную, не терпится узнать, когда собрание закончится. В приёмной всегда тройка штрафников сидит, тоже ждут своё, а приговор уже известен, да без трудовой книжки куда пойдёшь. А из кабинета главного инженера «Махно» кому-то выговаривает:

- Совесть потерял, зазнался! Мастер, не мастер, с начальником участка грызётся. Так коммунисты не поступают!

В ответ громкий змеиный шёпот:

- Ты мою совесть не тронь! Она по ленинским заветам давно выстроена. Поэтому ещё раз говорю - не тронь!

Этим заканчивает Стрельцов. Да, коммунистом быть не просто. Вот так на собраниях вынь душу, положи её на стол, на красное сукно. Ну хорошо, отсобачились. Вызывают пьяниц, прогульщиков. Те входят - им не предлагают сесть. А голос из угла так грозно:

- Встать! Постройком идёт!

И выдадут несчастным трудовые книжки с позорными записями, и помотаются они по городу, и наконец придут они к Вере Марковне, что инспектор по кадрам СУ-2 «Кемеровопромстрой». И примет она, и отправит бетонщиками в котлованы ЗХВ, возводить нули.

Спустя четыре года после Ягуновской эпопеи в коллективе ПМК № 273 установилась стабильность с прочным чувством, что отвоевались, отстрадались, отмотали лихое время. И поэтому получить позорную 47-ю статью было падением в тартарары. Вернулся из заключения Шепаров и работал в своей родной бригаде каменщиков Иванова. Даже жена около него подручной устроилась. Кокин и то не затерялся, но его на прежнее место не взяли, ушёл в бригаду Голоднова. Что представляла собой бригада Голоднова, было отражено в стенной печати ПМК:

Бригада Голоднова весело живет.

С получки и аванса в «Берёзке» водку пьёт.

Тебе, товарищ Голоднов, мы скажем прямо:

Если будешь водку пить, то скатишься ты в яму!

Так что - «Встать, постройком идёт!» было уже в прошлом. Ушло и такое определение, как перерасход заработной платы. Ну, поживут люди сначала, а потом на полгода на чёрствый кусок садиться мало кто захочет. Народ разбежится - тогда собирай. Убытков ещё больше переплаченной суммы.

Зарплата в бригадах по степеням подвига. У Голоднова - 8 с копейками на день, у слесарей мехцеха - по девять, у Иванова - по красной десятке, у Ратькова (бывшей Косарева) - по 12 рублей день. Больше всех закрывает Зина Попова (бригада отделочников). Закроет по 13 на день, разноется, расплачется, успокоится только тогда, когда ещё рубль прибавит. Но и работают у неё (дай бог!) объёмно, чисто, без переделок.

До июня, пока я был в бригаде слесарей, вытягивал и рубил на штыри проволоку, полосовое железо на закладные, сочетая работу в жестяной с клёпкой бачков под битум, ведёрок под краску, зонтов и воздуховодов, всё было хорошо. Я имею в виду в денежном заработке. И я серьёзно подумывал о женитьбе. Было замечательно тем, что летом, когда я дослуживал последние месяцы в армии, в ПМК пришли девчонки-отделочницы, окончившие строительное училище: сёстры татарки Галяевы, Тася Хайруллина и русская Наденька Третьякова. Татарки хороши - сыпь смородина, но Наденька беленькая, лицом чиста - чиста и синеглазая.

Они приезжали в мехцех управления делать шпаклёвку. Одно время что-то красили, это было для меня праздником. Это заметил мой бригадир и сказал как-то:

- Не туда смотришь! Вон Валька, племянница Алимова. Ну, постарше тебя, зато толк будет. Ухаживай за ней.

Валька Сорокина, племянница Алимова, начальника управления, ещё до моего ухода в армию была освобождённым секретарём комсомольской организации и была года на четыре старше меня, а то и на пять. К моему возвращению из армии всё ещё ходила в девках и жила на Южном. Теперь она работала в снабжении, ездила в командировки за пиломатериалами, краской, всегда в кабине, прижимаясь к молодым шоферам. Обесцвеченные волосы Валентины были коротко подстрижены. Редко закрывающийся зубастый рот, стройная, суховатая фигура. А женщина моей мечты должна быть благоуханием, как Наденька Третьякова.

Народ в управлении такой, что всё через выгоду смотрит. Даже Косарев, узнав про моё положение, про земельный участок с избой-развалюхой, как-то горячо заговорил, симпатизируя мне:

- Бери Вальку, олух, и не одна машина с кирпичом застрянет на твоём огороде. И пиломатериалы будут, и людей подкинут. Женись на Вальке.

Вальку Сорокину я упустил. Как оказалось потом по житейской логике - дурак дураком был, незрелым оказался. Сошёлся с Валькой наш механик по нестандартному оборудованию Мишка Кислицын. Косарев и бригадир слесарей Алёшин пророками оказались.

Всё лето 1969 года я промантулил у Косарева на Звёздном. Гнул там под навесом водосливы, желоба, карнизы. Целый месяц устраивал по периметру отмостков четырёхподъездного дома, таская на чердак через четыре этажа жестяные листы кровли. За лотки, квадраты кровли, водосточные трубы и колена у меня шёл тариф. Начнёт мастер считать, а больше шестидесяти рублей не выходит. Работал ведь я по сталинским расценкам. По ним всё было в норме, но это было в те годы, годы бабки Таськи, начало пятидесятых, а тут уже двадцать лет прошло. И от бригады слесарей меня отделили, а сидеть на тарифе - убыток.

Зато девчонок хороших на участке много, едучие, влюбчивые. Косареву и мастеру Пудикову покоя не дают: то на ноги наступают, то зацепят как-нибудь. У Косарева брови - два крыла орлиных, зажучит так, что мало не покажется. Смотришь, и весь маникюр зубами обгрызёт. Лёша Пудиков тоже самое сделает. День строителя был. Гуляли в новом, только что отстроенном клубе на Звёздном. И пели, и плясали. Пока ехали домой по потёмкам, то молодёжь в автобусах успела нацеловаться до синяков. Я тогда потерял каблуки только что купленных импортных туфель и не заметил. Видно, в пляске разбил этот прессованный картон да по сырости размочалил.

Не везло мне в этот год. Поехали в выходной комсомольским составом отдыхать на реку: сестры Галяевы, Тася Хайруллина с братом, приехавшим на каникулы из Казани и ругавшим нас по-татарски, Наденька Третьякова. Гриша Бирюков секретарём тогда у нас был, умница и чистота души. Девчонки молоденькие, стройные - такая благодать! Наденька больше всех нравится. Жарко было, но вода в Томи ещё холодная, грунтовые воды в тайге, видно, ещё не отошли. Все как-то в пинг-понг играли, а я в реку лезть собрался. Скинул брюки и в семейных трусах в воду. На глубину не пошёл, а поверху нырнул. Трусы мои пузырём пошли, ну, конечно, у меня прокол вышел. Серьёзно-то меня никто и не воспринимал. Наденька стала шоколад просить, а когда шоколад девки просят, считай пропащее дело. Покупай, не покупай - любезности ответной не будет. Дали им, девкам, парня, Ваню Митичкина, на растворный узел, где надо мужские руки приложить да с намёком, что холостой, на месте невесту выберет. Так ничего не вышло. Шоколад просить начали, а тот, простая душа, взял и на полполучки и разорился.

У меня не выходила из ума Надя Третьякова. Я и спортом стал заниматься, чтобы вместе с ней на лыжные тренировки ходить. В художественной самодеятельности участвовал, плясать научился, а она, как говорят, взяла мне и сказала: «За мною, мальчик, не гонись». Подступиться к Надежде оказалось совсем невозможно. Приглашал я её на концерт Ханнелоле Кузи, на Гаэлин Габора. Не пошла. Говорила: «Люблю эстраду». Предлагал в ресторан попить хорошее вино, потанцевать. Смеялась: «Ты что, купить меня хочешь?» Ей предлагаешь больше, а она всё шоколадки просит.

Запомнилась и осталась в памяти навсегда вот таким случаем. Строили на Звёздном детский сад-ясли. Я вентиляцию ставил, девчата отделку вели. Возвратился в комнату с маху, а там Наденька в нижнем кружевном рукоделии стоит. Вроде и смутилась, но сама собой решила оставаться. Видит, что я восхищён, приятно ей, видно, было, что молекулы её очарования на меня вьюгой сыпят. Я говорю ей:

- Сама, поди, вязала, нитки сороковой номер, кажется. Мамаша моя тоже вязанием на хлеб зарабатывала.

А она:

- Ты мне зубы не заговаривай! Ну и что, что сама. Пошёл вон! Стучаться надо!

- Вот бы и стучался, если вы из комнаты в комнату кочуете со своим гардеробом.

Больше я к Наденьке не подходил.

Не прошло и двух лет, татарок - сыпь смородина - Галяевых и Тасю Хайруллину беловская татарва сосватала и к себе увезла. Наденька ушла в областной театр драмы костюмершей. Люба Литвинова, с которой я целовался до синяков на День строителя, забеременела, и не от наших строительных парней, а со стороны. Родила перед сдачей жилого дома с нижним этажом под общежитие. Стала работать кастеляншей и имела отдельную комнату. Когда-то ловкая, фигуристая - располнела, обленилась. Мальчишка в колготки навалит, а ей всё нипочём. Приехало новое пополнение из Анжерки, и стал ребёнок сыном комсомольской организации ПМК-273.

Борис Сивков в 1966 году снова бригадиром быть согласился. Собрали туда всех афанасьевских сирот, что поленивее. И Максимов Саша туда же. В одно время он как-то, пьяный, под машину попал. Его хорошо помяло, но жив остался, только нос кривой и в сторону. А так, кто его рассматривал и внутренности просвечивал. С Шурой Лебедь при живом её муже задружил. По выходным дням всё у неё при сыновьях взрослых. Те понимают: приболел отец, блаженным стал, а мать-то не старая ещё.

В 1967 году сивковцы завоевали звание бригады коммунистического труда. Звание высокое, только труд везде ручной. Носилки да лопаты, ломы да кувалды. Сивков на все недоделки всегда согласный, ведь половина бригады строителей не городские, а из тех, что в деревнях по автомобильной трассе расположены. Как осели в совхозе «Береговой», так уж который год там копаются. То пристройку к котельной, то к очистным, то на животноводческом комплексе полы перестелить надо. Каменщики выстроят технический объект, а дверные проёмы - малые, средние, центральные, закладные, на которые крепят обрамления, не поставят. Вот и бери кувалду и шлямбур и пробивай кладку в два с половиной кирпича толщиной. Да чтобы вмиг шесть дырок в одном проёме. Сивков нервничает. Схватит кувалду, скажет:

- Работать не умеете.

Постучит, бросит, в другое место уйдёт, где плотники остекление теплиц ведут. Носков, душа милицейских начальников, тоже у Сивкова. Они с Максимовым - два сапога - пара. Стаж дорабатывают ветераны строительных эпох города Кемерово. Здесь у Сивкова от «колымы» ухитрились отмазаться. «Колыма» - это остекление теплиц. На открытом всем ветрам месте при крещенском морозе веди голыми руками тонкую работу, режь, подгоняй оконное стекло, собирай и устанавливай фрамуги. За работой следит сам начальник управления Алимов. Особенно когда замазку готовят, чтобы не потекла да не потрескалась при резких переменах температуры. Показывает, как смешать цемент с гудроном, сколько в смесь бензинчика плеснуть, сурика подсыпать.

- Я Алимова ещё со времён Третьего Особого знаю, - говорит Сивков, когда уедет Алимов, - мы тогда общежитие и столовую строили. До ста рублей в день выходило. Я ещё «москвичишко» собирался купить. Алимов мастером на прорабском участке крутился. Высокий, словно жердь, с портфелем при блестящих замках. Дуремар дуремаром. Это сейчас говорить научился, словно хлеб маслом мажет.

- Да, - скажет Максимов, - Алимов как заговорит, то и дерьмо съедобным сделает. Говорят, в трест уходит на должность главного инженера.

Так оно и случилось. Стал Алимов главным инженером треста, а потом и начальником. В управлении тоже подвижка вышла. Начальником стал Миденков - интеллигент в очках. При Алимове контору управления называли «дом Романовых». Тётка Алимова - старшая в расчётной группе, племянница Валя Сорокина - в снабжении, сестра жены - инженер по технике безопасности. В ПТО тоже мужья с жёнами. Бригада штукатуров Сидро - семейный подряд. Зав. складом Шура Городилова вместе с невесткой принимают и отпускают наличие. В бригадах многие жёны от своих мужей не отходят. Жена Ратькова Полина - ровно комиссар при командире. Бывало, приедет бригада отделочниц Зины Поповой на объект, где работает Борис Сивков, попросится на короткое время в кладовую, пока растворную станцию не привезли, поставят лопату - возьмут три, носилки уведут, а потом и скажут, что тут вашего ничего и не было. Где мужика надо бы, так не берут. У одной муж законный в бригаде Сивкова работает, у другой - брат. Вот и живут «на дурачка», поди, подсоби, леса поставь, сетку на каркас натяни песок сеять. Сивков матерится на Зинку, люто невзлюбил, что больше всех на день закрывает, солидный вес имеет при начальстве.

- В голодный год за кусок сала с этой чувашкой спать бы не стал, - говорил Сивков, но, видно, господь посмеялся.

Жена у Сивкова в ресторане официанткой работала, так сказать, в культурном заведении. Смазливой была той горестной привлекательностью, которую имеют нянечки, кастелянши в гостиницах, больницах, и в которых вязнут намертво зав. отделениями, прорабы, милиционеры, начальники пожарных команд. В последнее время Борис Томасович стал ощущать, что между ним и его женой стоят фантомы мужчин, чуждые его свойству. Ушла от Бориса Томасовича жена. Уехала с майором-отставником в Алма-Ату. Борис приобретённую в СУ-3 жилплощадь до 4-комнатной по квадратам расширил. Видимо, просил, мол, жена, сам да две дочери подрастают - ему и выдали, как ветерану стахановского движения, коммунисту, герою стосорокатысячного. И эта законная даже судиться за жилплощадь не стала и с дочерьми попрощалась. Борис и майора этого не видел, и высказаться ему не пришлось. А через два года всё так переменилось, что диву даёшься. Сказала как-то Зина Попова близкому другу Бориса, Коле Белому:

- Скажи Борису, пусть не болтается, не мучается, а приходит ко мне, а там и поговорим о дальнейшей жизни.

Вскоре всё писалось по-другому. Бригада Поповой стала называться Сивковой, да и Сивков перешёл в Зинину собственность. Девки подросли и тоже пришли в бригаду. У Сивковых только раз в месяц зарплату получают - никаких авансов! Боря в очереди стоять не любит, чертом вкрутится к окошку кассы, а потом чуть не полчаса за всю семью в ведомости за зарплату, за колёсные расписывается. Когда в городе построили Георгиевскую церковь, Зина на пенсию пошла. После водосвятия воду крещенскую с пением молитв по сосудам разливала. Когда освятили Знаменский собор, на службы стал ходить и Боря. Смотришь, Зина на правой половине, а Боря на левой. Меня не узнают.

Квартирный вопрос у нас в стране всегда стоял достаточно остро. Куда бы ни уезжала бабка Тася со своим Володенькой, завербовавшись на великие стройки страны, куда мало кто ехал добровольно, а всё вербованные да те, кто работает после отсидки своего срока, всё равно угол эта супружеская пара занимала, и жизнь была. И, если надоедала непролазная грязь на стройке, если резко падал от перерасхода заработной платы доход и гнобила обезличка, то, сдав этот угол и забрав трудовую книжку, можно было ехать хоть за синие, синие горы. И там, за синими горами, где тайга и чистые реки, ждала та же самая работа и дощатые, засыпные опилками бараки с неистребимыми клопами, скудный магазин и подножный корм.

Когда Мозылёв, начальник СУ-5 треста «Кемеровопромстрой» далеко за городской чертой под Металлплощадкой закладывал основы собственной базы - а это контора управления, подстанция, гаражи, растворные узлы, мехмастерские, - чтобы развернуть строительство завода крупнопанельного домостроения, рабочие Кемеровской ГРЭС жили в добротных домах города. Каждый поступивший на станцию слесарь, котельщик, грузчик получал комнату и жил себе на здоровье, пока не уходил на другое место. Уходишь - сдай подведомственный угол. Да, в то время, в пятидесятых и шестидесятых годах, мало кто и уходил, пока не появился указ о закреплении за получившим правопользования жилплощадью. Это советский гуманизм в моду стал входить. На ГРЭСе свой отдел капитального строительства завели. Шлёпали дома только так. Магарил - главный строительства. И народ работает, и по блату устроиться на работу нужно, а очереди на жилплощадь огромные. В центре, в соцгороде, за Искитимкой, на Южном, за Мебельной - целые кварталы, а по жилищному вопросу - рабочий электростанции не дыши, хоть десять лет работай. И если Кемеровская ГРЭС - рай советского человечества, то о всяких «кемзах», мехзаводах и «Азоте» в вопросе о жилье - вечная немота, разве что путёвки профсоюзные на турбазы да в Болгарию, и, конечно, особо вредный химический стаж.

С мешками поработав,

Где воздух золотист.

Шёл паренёк с «Азота» -

Борец, боксёр, штангист.

Талант был обнаружен

Всех выше на этаж,

Но был мальчишке нужен

Особо вредный стаж.

Помню песню такую по радио часто транслировали про парня без своего угла, завлекающего дивчину. Он ей поёт, мол, выходи за меня замуж, а она ему:

Не пойду я за тебе.

Нету хаты у тебе.

 

Он ей в ответ парирует:

Пойдём, сердце, в чужую

Яко свою сбудую, сбудую.

 

А потом вместе поют:

Чужа хата, хата я,

Як свекруха, лыхая, лыхая.

Чужа хата, хата я,

Як свекруха, лыхая, лыхая.

Моя избёнка на Заречной тоже морщилась, прогнивала, просыпалась. И нигде гвоздя не вобьёшь - дырой обернётся. Изба небольшая - кухонька и комнатка всего в три окошечка, а угля и дров по самосвалу надо. В ПМК заложили стоквартирный дом с нижним этажом под общежитие. Года два строили. В коридоре список очередников на жильё, фамилий так сто пятьдесят, а если еще сто пятьдесят уже имеющих жильё - вот и весь коллектив. Все сто пятьдесят ждут перемены участи: может, кто наверх всплывёт, а кто на дно опустится, загуляет, напряжения не выдержит. Для управления дом тоже не чистая прибыль. Горисполком сорок процентов заберёт, в тресте тоже самые хваткие сидят, хотя все что-то имеют. А мало ли что, если кто-то разведётся, законную площадь бабе с детьми оставит, так и по второму кругу в очередь встанет и своё оторвёт. Базе строймеханизации тоже надо, сантехмонтажу тоже выдели, мало ли субподрядчиков.

У Магарила в ОКСе Кемеровской ГРЭС тоже не разбежишься. По два дома в год сдают, магазины и детсады строят, и если б в пользу строителей, возводящих эти громады. Кирпич на тысячи шёл, не как куму Тыкве на хибарку. Максимов свою квартиру в панельном доме после сдачи стосорокатысячного получил, когда поставили первый дом из панелей. Ни артистам, ни таксистам, ни балалаечникам - всё строителям досталось. Ну и поработали тоже на славу. Максимов часто рассказывал эпизоды этой народной стройки.

- Мозылев тогда начальником управления СУ-5 был. Нас с места, где сейчас ПМК на ЖБС перевели. Тогда каркасы цехов пустыми стояли. Всюду ветер гуляет. Собрал нас Мозылев и говорит: «Братья! Город ждёт жильё. Да и среди тех, кто здесь стоит, две трети без угла маются со своими семьями. Вот к годовщине Октябрьской революции запустить объёмы надо. Сдадим объект, родина вас не забудет». Мы от временной конторы на объект с флагом пошли. Мозылев сам его нёс. Духовой оркестр ради этого случая приехал. Шли и «Интернационал» пели, как там:

Это есть наш последний и решительный бой

С Интернационалом воспрянет род людской!

Так с апреля до самого тепла по двенадцать часов в день работали. Мы, плотники, опалубку делали. Бетонщики бетон лили, где краном подавали, внутри тачками развозили. Переборок несчётное количество было. Бетон на месте мешали - всегда свежий был. С началом тепла и до заморозков на объекте жили. Спали на нарах, еду из столовой возили. Там же два ларька стояло: папиросы, колбаса, консервы. Я и с бабой своей до самой сдачи не спал, сил не оставалось. В последнее время нас перед сдачей ветром качало.

Когда объект совсем сдали, три очереди уже работали. Собрал нас Мозылев и говорит: «Спасибо, гвардейцы! Молодцы! Молодцы!» И это при областном начальстве. Ештокин сам приезжал. Стали нас вызывать по списку и, помимо получки, каждому, кого вызывали, конверт и красную рубаху давали. И вот что интересно, у каждого точь-в-точь по размеру была.

- А женщинам что? Ведь без них никуда.

- А бабам не скажу, - отвечал Максимов. - Я им под юбки не заглядывал.

Стоквартирный с общежитием в ПМК спешили сдать к новому году. Многие очередники уже знали, в каком подъезде, в какой квартире жить будут. Отделочницы старались отделать своё не по стандарту, а где какую плитку в ванной налепят, колер отбирали, половую рейку попрямее и посуше. Своё, оно и есть своё. Потом всё приостановилось, и сдавали дом в конце февраля. Все очереди, что в ПМК, в тресте, базе механизации, автобазе скорректировал город. И если на «Азоте» особо вредный стаж да ранний уход на пенсию - утешение, то здесь строители - грязь мирская. Не нравится - ищи другое место. Дали ПМК общежитие и две квартирки, и за это сказали, говорите спасибо, еще много вам отломилось. Квартиры пошли в счёт расчёта за ранее взятое, преподавателям института культуры, да мало ли прокормленцев у начальства.

Записался я к Алимову на приём. Пришёл поговорить, мол, жениться собираюсь, мол, огород есть (а в голове грохочут слова Косарева: «Бери Вальку, не одна машина с кирпичом да плахами в огороде застрянет), помогите чем-нибудь. Он мне:

- Ну, чем мы можем помочь? Ну, полкуба лесу на ремонт, ну, машину бетона. Сам видишь, как кирпич да лес выбиваем. Каждая палка на учёте.

Золотой дождь в виде стоквартирного дома на ПМК просыпал. Кирпичи, условно назовём кирпичиками кума Тыквы, уложены. Полтора, а то и два десятилетия нужно копить по одному от тысячи, а рабочего люда, что грязи. Утром в сторону «Азота» и ЖБС все автобусы битком забьёт. На «Азот» половина едет заказными и, хотя у половины нет крыши над головой, но энтузиазм полный. Тут тебе и особо вредный стаж, и спецпитание в обед, и работа не бей лежачего: следи за приборами да изредка поворачивай рогаткой колесо задвижек. Это на стройке и холод, и грязь, и скошенные стропы автокрана, и едучий выхлоп от него, и вечно удлинённый рабочий день в летнее время.

Вижу я, что в ПМК хорошего мне ничего не светит, а тут ещё и хорошо надули, обезличили. После жестяных работ, исправляя брак за счастливыми, когда они вентиляционные шахты забыли водосливами обрамить, что надо было бы раньше сделать. Когда при таянии снега в коровниках вода текла ручьями и бригада Сивковой неделю лепила отвалившуюся штукатурку, вспомнили меня. Никого из счастливцев мне на подмогу не дали. Я один выдёргивал гвозди на 150 мм , снимал и устанавливал шифер, обшивал по-научному стенки шахт листовой жестью. Сорок шахт было обработано за десять дней, течь прекратилась. Записали мне тариф по четвёртому разряду. Когда я заметил эту несправедливость, то подал заявление. Меня никто уговаривать не стал. Я удивлялся потом, что, устраняя брак, я и голосом не баловался. Не до песен было.

Кемеровская ГРЭС! Ты для жителей города и сейчас остаёшься матерью божьей. Ведь от начала в конце сороковых, пятидесятых и ещё пару десятилетий спустя ты наполняла людей духом небесной благодати. В моей детской вере в Бога до самой юности коксохим, азотно-туковый, пятьсот десятый были оплотом НКВД. Попавшая на территорию этих заводов живая душа могла быть арестована, приговорена к расстрелу, сгинуть, исчезнуть из памяти вселенной, не доставшись ни Богу, ни сатане. Эти заводы от клуба «Ударник» и Дома холостяков отрыгивали потоки сталинских команд, роты с бесчисленными флагами и портретами вождей два раза в год на первое мая и седьмое ноября, и об этих заводах отзывались, как «Ваше величество».

В проёмах этих учреждений всегда стояла грозная вохра в сине-зелёных отличиях, при оружии. Строящийся химкомбинат являл зону осуждённых. «Карболит» - ни себе, ни людям - щеголял званием «завод союзного значения». КЭМЗ славился евреями и сборищем сквернословов.

На Кемеровской ГРЭС работали люди апостольского чина. Когда моя мать приехала в Кемерово с малолетними детьми, куда ей предложили их устроить? Конечно, в грэсовские ясли, в грэсовский детсад. И взяли на круглые сутки, и кормили свежими продуктами подсобного хозяйства. Начнёт мать меня забирать домой, а ей скажут:

- Зачем таскаться в такую даль? Покупай, посиди, да пусть ребёнок и остаётся.

Детсад около пожарки был, что напротив станции. А в народе говорили:

- Ты где живёшь? Что, в центр перебрался?

А в ответ:

- Да мне на ГРЭС устроиться помогли.

И всё понятно. А что художники, журналисты да артисты в грэсовских домах живут, как будто бы только там жить и сговорились.

Здание станции - это постоянный праздник. Всегда свежепобеленная летом, особенно весной, когда одуванчики цветут в ауре артековской страны. Зимой - флагман надежд на счастливое будущее. Кемеровская ГРЭС - это содружество организаций, причастных к образованию света и пара. Организаций больше, чем щупальцев у осьминога. Тут тебе и «Кузбассэнергоремонт», и цех внешних ремонтов, и «Союзтеплоизоляция», азиаты химзащиты, «Уралсоюзкотлочистка», «Энергомонтаж», и везде автономия, штат начальства.

Я годен для РП «Кузбассэнергоремонт». Эта организация на Кемеровской ГРЭС самая первая наложница, полноправный раб еврейской древней общины до египетского рабства. И приняли меня в эту общину как молодого перспективного с обещанием сделать коммунистом. Приход в бригаду огнеупорщиков топок и газоходов сравнивался с возвращением блудного сына, потому как основную часть бригады составляли женщины военного призыва на станцию сорок третьего - сорок четвёртого годов. Пришли пятнадцатилетними девчонками, так и остались подавать вёдрами раствор и кирпич, убирать производственный мусор.

Главные обмуровщики - Пётр Егоров и выходящий на пенсию Миша. Миша работал на «Коксохиме», да что-то не хватило горячего стажа, здесь дорабатывает. Миша очень жалеет, что не пошёл в цех взрывчатых веществ на «Прогресс», когда приглашали. Говорит, что на «Коксохиме» во время войны давали сливочное масло. Егоров Пётр весь в кость пошёл: скулы, зубы, связывающие узлы кулаки. Вырос Пётр в Ленинграде, пережил от начала и до конца блокаду, работал на заводе лабораторного стекла. Были жена, дочь, а в начале шестидесятых семья распалась. Петя говорил, что жена заболела бешенством матки, что его реабилитировало абсолютной честностью в глазах женщин. Поехал Пётр к двоюродному брату в Омск, да в вагоне попутчики ехали с Кемеровской ГРЭС. Разговорились, так, мол, и так. Комнату в общежитии Пете дали сразу и послали на «Дружбу» печником, и только позднее его перевели на станцию, в бригаду обмуровщиков, и квартиру дали однокомнатную. Всё, так сказать, по расписанию.

Позднее, разговорившись, я спрашивал Петра:

- Как же ты, Пётр, отказался от Северной Пальмиры, от наследственного тебе величия, от города академика Лихачёва и писателя Фёдора Абрамова?

А Петька - чернозём русской правды - в ответ посылал матерно на мужскую твердь Ленинград, перечисляя достоинства города Кемерово, в котором он не ошибся. На работе Пётр Яковлевич горел - везде первым, везде сам: ремонтировать ли горелки, заводить ли раствор, обрабатывать ли торкретом узлы. Бывало, бригада отдыхает после запарки, ведёт разговоры о горячем стаже, о выслуге, о тринадцатой зарплате, а Петя тем временем займёт удобное место, ну хотя бы закладывать стенку водяного экономайзера, и крикнет уже оттуда:

- Эй! Маня, Мотя, Наташа! Чего сидите, а ну вниз идите, кунки попарьте!

И вскочат Маня, Мотя и Наташа и другие, а за ними я, Миша. Петру первому и торкрет, и жидкий раствор. Пётр уходит от меня прямой штробой, так как стенка одна на двоих. Мне же надо сводить ряды четвёрками, половинками, поэтому я отстаю. И везде соревнование, атака, где Пётр всегда первым. Вот, например, кладёт стенку в кирпич. Женщины суетятся, нервничают. На котёл поднимается старичок со вставными челюстями. Женщины бросаются к нему, точно куклы Карабаса-Барабаса к Буратино. Петька кричит:

- Эй, Маня, Мотя, Наташа! Что бросили? Коновалова не видели? Он в доброе время когда работал?

Оказывается, Коновалов - пенсионер. Пошёл на пенсию, заскучал, решил поработать. В бригаду пришёл мой ровесник Валентин Крючков. Поработав с месяц, Миша уже говорит:

- Этот сменит Петьку.

Вот уже нас, мужиков, в бригаде четверо. Мы стараемся лезть во все дырки, а Петька всё в атаку. Атакует первым и не хочет первенство уступать. С нами сожительствуют котлочисты: двери наших кандеек выходят на одну лестницу. Все они бывшие жители зон, с металлическими зубами. Так сказать, фраера под блатных. Увидев меня, начинаются двигаться в позах размножения, спрашивают:

- Кошка царапается?

Ни в столовую, ни в буфет котлочисты не ходят. У себя едят яйца, сало, заваривают чифир. Петька салом пробавляется. И слесари ремонтного предприятия в своих кандейках сухие пайки за игрой в домино уплетают. Наши бабы, поев картошки с селёдкой и напившись льготного молока, идут подремать за скруббера. Там доски, щиты, кирпичи. Я начинаю привыкать. Высоко, где спецфрамуги, написано - «Иван Алексеевич! Мы вас любим! Ребята». Там же - «Да здравствуют изолировщицы!», ниже - «Самое дурное племя!», еще ниже - «Замолчи, а то получишь по заслугам!». Изолировщиц две бригады, там много хорошеньких девчонок.

На ГРЭСе - устав, дисциплина. Вот, например, приход на работу. Если, переодевшись, ты приходишь в кандейку за три-пять минут до официального начала работы, то ветераны давно в сборе, ворчат, на гудке, дескать, пришёл. Все Мани, Моти и Наташи приходят за полчаса и уже успевают наговориться. Петька приходит за час до работы. Там же в кандейке, где инструментальная, играют в блоху старики Клубаков, Зяткин, Нигрей. Опоздать - позор!

Уже скоро год как я работаю на электростанции. За плечами один капитальный и четыре текущих ремонта котлов. Котлы разные, у каждого свой характер. Бывало, остановят котёл, выбросят в лючки деревянные штыри с осветительными лампами, разберёшь входной люк, а там - маменька родная - высоко-высоко свисают трубы по стенам, словно макароны. Установят внутри леса ярусов на девять - десять, а внизу ещё холодная воронка - золоудаление. У меня маленькая беда: девки-изолировщицы, на которых можно положить глаз, стали просить шоколад, что очень для меня разорительно. Ставка по третьему разряду, а там холостяцкие, подоходный налог, аванс маленький, получку станешь получать - прослезишься. Правда, после капитального ремонта, после досрочной сдачи что-то достаётся, но очень мизерно. Тут надо выслугу большую иметь. Повышение на разряд даёт большую прибавку, но даже у самых зубров - Спирина, Нигрея, Зяткина - получка не больше, чем в бригаде неисправимых пьяниц Голоднова на ПМК. Насчёт смены моего жилищного существования, то это в далёкой перспективе, когда женюсь и на свет появятся дети. Перед моим приходом квартиру получил Петькин друг, обмуровщик Федоренко. Как получил, освоил квадраты, так и ушёл. Ушёл в цех взрывчатых веществ грузчиком. Там авария случилась, многих пришибло, так и то по большому знакомству устроили.

Наше ПРП «Кузбассэнергоремонт» - подручное предприятие Кемеровской ГРЭС, основной партнёр, так сказать. В нашем предприятии работает главный символ - ветеран строительства станции Алтухов. Это вроде Николая Тихонова, если перевести на литературу. Оба были в молодости гвардейцами комсомола. Лица яростные, всёсметающие. Под старость Николай Тихонов графоманом союзного значения, одуванчиком божьим стал. Алтухов бригадиром землекопов был, первым корчагинцем на строительстве электростанции. Построил станцию, на эксплуатационника выучился, орден Трудового Красного Знамени, редкую награду получил. Заместителем начальника ремонтного цеха работал до глубокой старости. Носил китель, как лидер китайского правительства, но с большим душком родной советской вохры. Даже праздничный парадный костюм, в котором Алтухов появлялся в президиумах, был из-за малого употребления более строгим, с привинченным к лацкану орденом. Орден был подёрнут патиной времени, выглядел очень серьёзно и во времена больших орденов, когда на станции многим вручались высокие правительственные награды: новенький орден Ленина Собину, Октябрьской Революции - Нигрею. Помню, Спирина не обидели. И всем сразу Алтухов прикреплял их при своём единственном - трудовом. Он походил на старого большевика в пыльной боевой будёновке при этой сверкающей пионерии.

Алтухов постоянно писал стихи и публиковал их в стенной газете Кемеровской ГРЭС «Энергетик». Газета всегда начиналась со стихов Алтухова с левой стороны. Я помню названия стихов: «Гимн гербу и флагу», «Прошедший год, как год свершений». Вот строки из «Гимна гербу и флагу»:

А сильные третьего мира,

Познав ось Пекин - Вашингтон,

В Анголе наёмников били,

Как били на Плайя - Хирон».

В правом углу газеты бичевали прогульщиков. В ГРЭСе не выгоняли прогульщиков с позорными статьями, не делали их блудными сыновьями, на ГРЭС - воспитывали.

А грузчик ТТЦ Черюкин

Прогул трёхдневный совершил.

За что и осуждён он, между прочим,

Понижен в должности, стал путевым рабочим.

Я стал смеяться этой странности. Что шило на мыло. Но меня осадили. Ничего смешного, поработает месяца три, пока переведут на прежнее место, поживёт, когда с трёхсот пятидесяти на сторублёвое довольствие. Есть над чем подумать.

На Кемеровской ГРЭС я соприкоснулся с жизнью самого зрелого человечества. Мне казалось, что у терпеливого первомолчальника - Бога - на всякий случай есть ещё вариант веры, о которой мир должен догадаться и прийти к всеобщему пониманию. Вот пример. На станции меня интересовало всё - от котлов до турбин. А так как турбины ремонтировали специалисты нашего цеха, то в свободное от работы время я решил на них посмотреть. На турбине работал Володя Балсунов с подручным. Помню кран грузоподъёмностью 150 тонн. Его подогнали к столу-платформе, на котором лежала полусфера килограмма в четыре весом. Вся сфера охватывает ось турбины. Полусферу стропуют, как положено, начинают махать руками, подгонять на место. В общем, когда поставили, я спросил у Болсунова, зачем ему кран, зачем столько шума, когда одной рукой можно взять и поставить на место. Балсунов с кирпично-красной шевелюрой спокойно ответил:

- Ни в коем случае нельзя руками ставить. Сотки собьёшь. И в жизни тоже надо следить за сотками, если человеком стать хочешь.

И он подмигнул дружелюбно, и стало как-то жизненно мило.

Мне всегда нравилось лицо начальника котельного цеха Матвеева Сергея Ульяновича. Бывало, утром обязательно обходит котлы от среднего до высокого давления. Строгий, взгляд цепкий, лицо лучистое. Идёт, искрится, благожелательно приветствует встречных. На котлы Сергей Ульянович забирался не часто, но когда текущий, когда капитальный ремонт - в топку обязательно залезет. Бывало, трубы опрессованы, пора выкладывать горелки, муфеля, набивать зажигательный пояс. Петька спешит, Петьке хочется быстрее, Петьке хочется больше всех. Он неумолимо кричит:

- Эй, Маня, Мотя, Наташа! Галя, а ты что встала, как кенгуру?

Народ суетится. Сварщик Румянцев Саша в шлангах запутался на пути Петра, а тому тележку к люку поудобнее подкатить надо. Пётр Румянцева кулаком по каске. Здоровущий мясотелый Румянцев аж присел, как-то взмахнул руками, но серьёзно ответить не решился.

Главное для Петра быстрота. Если я выложу одну горелку, то Петька две с половиной. Я «сотки ловлю», прижимаю кирпич к кирпичу, маскируя при этом свою работу шамотом. Петька работает густым раствором, ляпает. Выложит горелку, обмажет раствором, обсыплет цементом, снимет резиновые перчатки, а тут и Матвеев в топку забирается. Петька ему, мол, вот смотрите, не подведём, и на нас с Крючковым, а эти возились бы. Матвеев ему:

- Что-то не совсем мне нравится, Петро. Всегда у тебя горелки к текущему ремонту огнём съедены.

- Не будут съедены, Сергей Ульянович. Мы цементиком, цементиком, - успокаивает Пётр.

Вот уже и Валентин Крючков в бригаде любимцем стал. У него нет указательного пальца на правой руке, а всё равно ноги Наташи и Матрёны шнурками на прочный узел завяжет. Те охают. Не озорничай! А мы, их малютки-первенцы, любим побаловаться: шнурками связать, на трубы-питатели уложить. Бывало, между ремонтами работа не такая уж большая. Возьмут женщины по ведру торкрета, мы с факелами, и пошли по присосам щели образовавшиеся устранять, чтобы тяга лучше была, да прохладный воздух в процесс горения не поступал. Устраним присосы, Петро бригаду в безопасное место уведёт. Сидим, остываем, разговоры ведём. Кто говорит, того не перебивают. Я уже многих знаю до мельчайших деталей жизни. Половина работающих - женщины. Пришли на станцию в годы войны. Всё вспоминают. Не отпускает их память. Вот Наташа Чернова говорит:

- Пришли мы совсем девчонки. Заставили нас с казанскими татарками куски листовой тройки зубилами на лапшу рубить. Лапша эта на электроды шла. Окунут её в жидкое стекло с мелом - вот и электрод. Этим и трубы сваривали. Половинки огнеупорных кирпичей молотками на шамотный порошок дробили. Народу на станции была тьма-тьмущая, и все по двенадцать часов работали. В воскресенье часа в четыре домой отпустят, чтобы кое-как постираться, в огородиках повозиться. Так всю войну, да и после никогда не высыпались, не чувствовали себя отдохнувшими, досыта не наедались. Я как в сорок пятом забеременела, так доносить не пришлось, выкидыш был в сорок шестом. Мужиков стройбатников в городе было навалом, семьи заводили, чтобы как-то прокормиться. А как по домам-то разъезжаться стали, то-то плач стоял. Многим бабам по два суразёнка оставили. Так и вырастили. Кто на станции работал, тем ГРЭС помогал в детсадах на круглосуточном, кто постарше - на всё лето в пионерлагере. Там кормили хорошо: свежее мясо, яйца, молоко.

Бывало, заговорят о человеческой утехе, о проникновении одного в другое, о чувствах. Вспомнят и исповедаются друг перед другом с надеждой стать чистыми, лёгкими, с крыльями. Любовь электростанционного люда не парила орлиной крылатостью в высотном измерении. Народ был в большинстве своём выходцами из деревень, жил в бараках, коммуналках, хорошо смешивался друг с другом. Знаки высшего парения, как-то: единственный - единственная, любимый - любимая, кавалер - дама, любовник - пассия, объект симпатии, моя страсть - не употреблялись. Даже как друг и подружка. А было: сударчик - сударушка, ровно как зазноба - зазнобушка, мотаня - мотанька, постоянный - постоянная. И не любили эти знаки, а связывали: связался - связалась.

Валентина Крючкова я как-то раз назвал Валентишкой, так его теперь так кой-когда и называют. Ему уже доверяют наряды на выход бригады на котёл. Надя Бубу скоро выходит на пенсию. Она единственная среди женщин с высоким вторым разрядом по закладке люков и реставрации стен котла. Идёт в пятьдесят лет, имея горячий стаж. Остальные женщины работают по первому разряду. Им горячий стаж не полагается. В бригаде знают, но молчат о том, что Надя поставила две фляги браги, из которой потом высидит самогон. Бубу пригласила уже Валентишку и Веру Ивановну Бахтину, табельщицу ремонтного цеха. В молодости, уже после войны, она потеряла на углеподаче треть правой руки. И теперь левой управляет ничуть не хуже, чем правой: пишет, печатает на машинке, дома лепит пельмени, убирает. Жила с Бахтиным. Он тоже на ГРЭСе околачивался, потом запил и ушёл на лесосплав да на калымы. Как-то, напившись крепчайшего самогона, утром не успел опохмелиться, так как вино отпускали с одиннадцати часов, поохав и постонав, умер с перепоя. Вера Ивановна осталась одна, стала охотно соглашаться на гулянки по поводу проводов на пенсию, празднички с мужчинами. Грэсовские соседи по лестничной клетке видели, как из однокомнатной Веры Ивановны выбегал сударчик. Вера Ивановна была статная и не считала себя старухой в пятьдесят лет.