Даже сейчас, по прошествии долгого  времени, перед глазами видится  фигура Нефедова,   отчетливо и ярко, как на киноленте.  Ранняя весна, грязь, но мужчина  ловко едет на велосипеде посередине деревенской улицы. Сам – в шапке - ушанке с аккуратно спрятанными завязками наушников на макушке.  Былая выправка солдатская  велит…  Ноги едва достают до педалей. Потому, как росточку не дал ему Бог  большого.  Так… метр с кепкой.

Взгляд  сурово - требовательно осматривает прохожих по сторонам – не засмеется ли кто? Туловище  неестественно выпрямлено, осанка гордая. Не сразу замечаешь  культи его рук, напряженно лежащие на велосипедном руле в каких – то, специально для этого изготовленных приспособлениях. Чуть на пути какая выбоина в дороге, руль «рыскает», велосипедист напрягается и независимо поглядывает на зевак, когда препятствие удается преодолеть.

Нефедов осторожно подъезжает к калитке собственной усадьбы. Аккуратно ставит около нее велосипед. Важно, с сознанием выполненного долга, спешивается. Заносит в дом две буханки  темного хлеба в нитяной «авоське» с местной сельской пекарни – свой инвалидский «приварок» для большой семьи. Гордо посматривает по сторонам.  

Дед Михаил, у которого не вернулись с фронта двое сыновей -  погодков Нефедова,  завистливо из-за тына «зыркает» на соседа. Беда развела закадычных друзей.  В прошлом  остались  былые   совместные рыбалки и охоты. Одно «смиряет» горе  деда Михаила: трое  по лавкам каждоднесь  пить – есть  просят у Нефедова. « Меланья, жена евонная, глядикось, опять тяжела ходит…»  Качает головой дед. На Соломию свою поджарую, даже после бани, вблизи не смотрит. Ходят в последний  пар по отдельности…

Нефедову большую семью постоянно кормить надо. Приладился мужик  на деревянной лодке в речной заводи, что за общими огородами, нитяную сетешку, еще до войны сплетенную, на проверенное место ставить. Сетешка неказистая, да ветхая.  А кто ж новую сплетет? Когда вязал – пальцы его ловкими были. Но и сейчас чиненный – перечиненный  ряж  сети,  нет – нет - да принесет десяток-другой карасей.  Все приварок к небогатому столу.

Дед Михаил около соседа крутится. У него  здесь свой вентерь есть.   «Мордушки» среди прибрежных осок разбросаны. Нефедов, отталкиваясь длинной наметкой и прижимаясь к ней всем телом, делает неловкое движение. Лодка переворачивается и незадачливый рыбак в тяжелой «одежине» летит в воду. Крюком своим изогнутым, насаженным на культю руки, зацепился  за лодочное днище. Не хочет тонуть. Дед Михаил подплывает на плоскодонке. Ухватился за нее сосед. До берега вместе добрались.

 Сильно похож Нефедов на старшего Михаилова сына – Ивана. В сорок первом, с начала войны,  возил Иван на «эмке» генерала.  Накрыло обоих прямым бомбовым  попаданием с фашистского «Юнкерса».  Не стар сам  Нефедов. Просто седой. Какой же из него дед? Велел дед Михаил тетке Соломии, после купания соседа  в холодной воде, баню топить. Вместе с Нефедовым в первый жар пошли. Долго потом глотал в предбаннике  негустой дым, когда  культяпистого  нефедовского тела насмотрелся.  Сын мерещился, должно быть. Оттеплило в отношениях между соседями.

Косит  росным июльским утром, фронтовик Нефедов звонкой литовкой, густой от травостоя,  набористый  луг за общим с соседом огородным тыном. Косовище усадисто приладил к правой руке. А под левое плечо приспособил  ременной хомут. И так - то  ладно у него получается, так приемисто и уютно  ложатся спелые травы на ровную стерню, что душа поет от привычного дела. Не заметил как свою десятину, да и соседскую, за убитого друга Ивана, тоже рядышком уложил. Все задержавшемуся в поднебесье солнцу будет работа!

Когда устало прилег на ветерке, тетка Соломия, прикрывая платком рот, кринку нехолодного молока, да немалый кус ржаного хлеба принесла. За ней, как за родной бабушкой, нефедовские  последыши неуклюжими  утятами в лог скатились: Ванька, да Настасья.  Меланья, с  острым  полным   животом, с Егоршей, младшим на руках, во дворе осталась. А через день Нефедов, сообща с дедом Михаилом, изладили  общий зарод, обставили  жердями.

 Помогал соседям в хозяйстве старый Карька. Доходягой  конь  стал.  Глину для печи на телеге возит. Да и хворост: когда – никогда. А тут дело к осени неспешно подошло. Утка пролетная дикая на валках колхозной пшеницей жировать стала. То-то забава когда-то Ивану  - Михаилову  сыну старшему, да Петру Нефедову – его сверстнику, была. Прятались они под валок, и немало мелких пчел жужжащих, свинцовых, пущенных из одностволки,  под увесистые  утиные гузки залетало. Подраненных уток притаскивала молодая  сука Найда.

Смышленая была до ужаса. Аккуратно клала  добычу к ногам Ивана. Ну, что ты  поделаешь! И противно, вроде, природе, а приходится добивать птицу.  Найда – молодой ирландский сеттер, по случаю, доставшаяся  от заезжего охотника. Свободным вольным членом Михайловой семьи ощущала себя собака. Когда погибли Иван с Федотом, а дед Михаил с бабкой Соломией остались  одни, то ничего не мило стало в доме старикам. Потихоньку умирали с голоду.

 Найда природный свой охотничий инстинкт проявила. Целины еще не было у нас. Густые травы в полроста человеческих прямо за огородами росли. Меж ними на солонцах водичка просачивалась. Кулички разные, перепелки, другая утиная да гусиная мелочь клювиками шваркала – пропитание  себе искала.   Собака тут как тут - тащит добычу бабке Соломии в котелок.  Глядишь, и зайчика – листопадника ближе к осени принесет! Ну а главное по весне, это, конечно, утиные яйца. Гнезда помощница  искала мастерски.  На яйцах,  луке диком полевом, щавеле,  выросли мы – послевоенная малышня.

Памятная  осень, прости ее Господи, проходила, как  все предыдущие, обычно. Успели на Карьке до дождей привезти несколько телег кизяка коровьего с ближайшего стойбища на топливо.  Это на две семьи.  Тальнику наломали в пойме реки  сухого – совсем хорошо. Когда «потянул» на юг «северняк» - шилохвост, свиязь, луток, крохаль, а в вышине запели лебеди и расчертили в косую линию ближние окоемы своими  фигурами  гуси и журавли, то не выдержало страстное сердце  Нефедова.  Да и сам дед Михаил сделался какой-то нетерпеливый, нервный. 

Стали мужики собираться на охоту. Дроби  налили, капая расплавленным свинцом в банку с водой, поверхность которой  покрыли  отработкой машинного масла. Дробь получалась сплющенной с боков,  с хвостиками. Заряд ее  визжал и свистел, вылетая из ружейного ствола.  Решили тратить припас только на стаи. Сложнее оказалось с надежной  «переломкой», еще Тульского Императорского оружейного завода. Было ружье убоистым, с тонкими, звенящими стволами. Да вот беда, скоба защитная у спусковых крючков мешала культи нефедовских рук  по назначению использовать. Дед  Михаил совсем слеп стал.  Нефедову командовать парадом  вышла  судьба.

Открутили мужчины защитную скобу спусковых крючков. На переднюю антабку, что на стволах крепится, ремень удобный приделали. Получилось: стреляй – не хочу. На стае пролетных скворцов опробовали. Лепота! С десяток  птиц упало на землю после первого выстрела. Найда тут как тут! Глаза горят азартом  неугасимым. Приятно на собаку смотреть. «Мерит» поле  «челноком» полузабытым. Вспоминает, чему обучена была. Радостно за зверя. Все при деле.

 Но не так  вышло, как мечталось. Заплыл Нефедов на своем «дощатике» в камыши, на самый пролет. Стрелил один раз  по стае чирков. Птицы  видимо-невидимо битой посыпалось. Да еще от летящей стаи подранки отделяются,  падают на воду. Вот Найда давай их сносить, да подавать охотнику. Морда радостная такая, улыбается псина.  Натаскала полную корму! Охотнику  второй раз стрелять не надо. Поплыли к берегу, где дед Михаил с понурым  Карькой ждут. Лодку – то вытаскивать из воды нужно, да в деревню везти. Мало их было после войны - таких водных приспособлений. 

Гордость добычей светилась на  лицах. Когда птиц в телегу перетаскали, Нефедов за ружьем пошел к лодке. Найда ластится, прыгает на грудь, одобрения ждет. Петр взял ружье за стволы, потянул на себя. Собаку потрепал за уши. Та – целоваться от переизбытка чувств. Раздался выстрел. Поначалу никто ничего не понял. Мужчина медленно оседал на землю.

Первым опомнился дед Михаил. Он подбежал к Нефедову, стал его тормошить, искать рану. Кровавое пятно расплывалось в подбрюшье у мужчины.  Нефедов  силился что-то сказать, но во рту пузырилась кровь. Лицо его медленно бледнело. Дед Михаил изорвал на полосы  свое исподнее белье, туго перевязал раненого, уложил  на телегу. Погнали к дому.

Во двор к Нефедовым привезли охотника  уже не живого.  О горе, свалившемся на семью, думаю, не нужно  рассказывать. Итак,  понятно.  Похоронили моего родного дядю Петю в самом центре, разросшегося за годы войны, кладбища.  Кажется, присутствовало при этом все село. Когда телегу с гробом покойного верный Карька вывозил со двора,  Найда шла чуть поодаль. Огромные фиолетовые  глаза  её плакали. Тело дрожало мелкой дрожью. Дед Михаил отвернулся, направляя на зверя  заряженные стволы переломки.  Кажется, собака облегченно вздохнула, принимая в себя  усиленный заряд самодельной дроби.

Владимир ИЛЬИНЫХ                                

с. Быстрый Исток.