Михаил Кривошеин. Иванов сад. Рассказ

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Кривошеин Михаил Александрович

Просмотров: 5437

2007 год, Выпуск № 3

У Ивана был слабый характер. Так как отец погиб на фронте, мать воспитывала его одна. Сгребутся, бывало, ребятня во дворе что-нибудь делить – и до драки. А мать Ваньке:

- Отступись, отдай, не дерись.

Вот он и привык уступать, да так и вырос. Женился Иван на корявой Фене. Была она лицом корява, но душой чиста, и жили они в мире да согласии. Как-то так незаметно появились у них два парнишки, которые росли-тянулись к солнышку.

Работали Иван с женой на пекарне. Феня была знатная стряпуха, а Иван кочегарил. Так что хлебушек в их доме был всегда, не голодали. Зарплата, правда, низкая, и материальный прогресс отставал от соседских. По улице уже тут и там закачались, высясь, телевизионные антенны, затрещали «ижаки», а Иван кое-как велосипед себе справил. Люди начали приобретать стиральные машины, холодильники, а Феня всё вручную стирала. И, видимо, Бог их наконец-то заметил.

А началось это с того, что Иван по весне пошел на озеро порыбачить и натакался на выводок утят. Весна стояла холодная, и утка выщипала из себя все перья, утепляя гнездо. Иван изловчился и поймал её, потому как летать без перьев она уже не могла. А затем и утят всех переловил. Сложил утят в садок, который брал под рыбу, утку за пазуху, и – домой. Дома запустил утку с утятами в сарай, отдельно от кур, и стал их терпеливо растить.

Сначала утка сильно дичилась: - забьётся в угол и утят всех под крылья упрячет, но голод не тётка, своё возьмёт. Стала она выходить кормиться и выводить утят, когда на дворе никого не было, а потом пообвыклась. Иван, бывало, сыпанёт дроблёнки в корытце, в старую кастрюлю нальёт воды, к ней кирпичи ступеньками положит, выйдет из денника, усядется на чурку посреди ограды и поглядывает на уток.

Высунется утка раз, другой, потом заковыляет к кормушке, поклюёт-поклюёт сама да и даст сигнал своим утятам. Тогда уже и утята один за другим выбираться из укрытия начинают, да поклёвывают зёрнышки, что помельче. Затем по кирпичикам и – в кастрюлю, прыгают, как десантники. И шустрые, словно стригунки.

Иван сидит на чурке, не шелохнётся, наблюдает за утиной семьёй, и на душе у него восторг. С одной стороны, - вроде забава, а с другой – десяток кряковых зимой к столу – привар немалый.

Шло время, утята подрастали. Стали оперяться. Самочки в серенькое с блеском оделись, носики, будто пластмассовые, а селезни украсились цветным оперением – глаз не оторвать. И мама утка – тоже облагородилась новыми перьями, но оставалась всё такой же строгой и осторожной. По утрам, да и среди дня, они разминали свои крылья. Утка крякнет, и давай все остальные, привстав на лапках, крыльями махать, мышцы накачивать.

Наблюдал Иван за этими упражнениями и думал: «Надо бы сетку над денничком натянуть», а руки всё не доходили до этого. Однажды Иван ушёл на работу. Птицу выпускали ребятишки. Как всегда, утка-мама крякнула, чтобы молодняк приступил к зарядке, а сама принялась делать сильные взмахи. Затем крякнула дважды, и все утки поднялись в воздух, дали круг над домом, который приютил их, и улетели на озеро. Вернулся Иван с работы, а сыновья наперебой принялись рассказывать отцу, как утки совершили бегство. Иван молча уселся на чурку и долго-долго сидел, опустив плечи. И, наверное, в первый раз, как он принёс уток домой, посетило его чувство глубокого огорчения. Ему вспомнились слова матери: «Отступись, Ванька, махни на всё рукой».

Приблизилась зима. По селу разнёсся слух, что с фермы сбежало много свиней. Ну, сбежали – и сбежали, Ивану-то какое до них дело. Но вот, как-то утром, он вышел во двор, а у стенки сарая, удобно устроившись, лежит боров. Иван начал, было, его прогонять, но тот, ловко прошмыгнул в сарай и там затих. Ивана аж пот прошиб. Он поозирался по сторонам: никого из соседей не заметил, закрыл сарай на засов и вошёл в избу – совет держать с женой. Думали-думали и порешили оставить его у себя: дескать, это им компенсация за улетевших уток вышла. Боров смирным оказался, и Иван перегнал его втихаря в тёплый хлев. Детям строго-настрого наказали: держать язык за зубами. А самих ещё несколько дней било, как в ознобе: в жизни ведь ничего чужого не брали, а тут чёрт, видать, попутал.

Колхозный бригадир Митяй-длинный ездил по улицам верхом на коне и всё выспрашивал:

- Можа к кому свинья забежала?

Но односельчане, как в рот воды набрали. Не любили Митяя в колхозе, потому никто его и не пожалел. Недостача у него получилась более двадцати голов. Сняли его с бригадиров, перевели в скотники. Судить не стали, а за сбежавших свиней удерживали регулярно из зарплаты.

Так и дожил боров у Ивана в хлеву до морозов. А на ноябрьские праздники позвал Иван своего дружка Филиппа с мелкашкой, на том дело и было закончено. Зиму всю ели мясо свиное, хоть и с опаской, зато вволю. Иван к весне раздался вширь – стал на мужика походить, а у Фени даже корявины на лице разгладились.

А Бог-то, если уж щедр, то на одном не остановится.

Нежданно-негаданно из-за границы весть пришла: у Ивана Серых родственница за рубежом объявилась. И перед смертью своей оставила Ивану большое наследство.

Ванька от такой новости чумной ходил, будто ему притолока на башку упала. Люди у него что спросят, а он глазами вращает – ну, никак ему вопрос в мозги не впитывается. Пошёл даже слушок, мол, Ванька-то – офонарел, вольтанулся от счастья.

А вскоре вызвали Ивана куда следует. Идёт он, трусится, что собачий хвост, боится: вдруг там вместо наследства у него про мясо съеденное выпытывать станут. Короче, идёт, не чуя под собою ног. Не знал он прежде, что у отца была какая-то тётка, и что до революции ещё служила она домоуправительницей у купца Минусова в городе Томске. А когда Колчак отступал, тётка, прихватив драгоценности купца, сбежала с конюхом на паре породистых лошадей в Минусинск. А Минусинск-то и был, будто бы, назван в честь того купеческого рода. И стоял там приёмный пункт, где от старателей золото принимали. Тётушка ловкой и здесь оказалась: всех общелкала. Поболее пуда золотишка в слитках, да пуда четыре песком хапнула. Наняла проводников бывалых, и на конях да с ружьишками люди те их в Китай и переправили.

За годы скитаний подрастрясла она мошну, но не всю. Осела в Австрии, с немалым капиталом. Да с тем самым конюхом и прожила всю жизнь. Крепка тётка оказалась. Одно беда: детей своих у неё с тем конюхом не случилось. Стукнуло ей девяносто. Тут она и призадумалась: кому добро своё передать. И вспомнила, что ещё до революции приезжала к ней сноха в гости с племянником Павликом. Парнишка крепеньким рос. Полюбился ей племянник, своих-то детей Бог не дал. Когда гостей провожала, все глаза исплакала. После посылки слала, а вот встретиться так и не привелось. Отец Павлика рано умер, и мать в голодуху чахотку подхватила. Вместе с младшей дочерью Полинкой истаяли. Приютили Павлушку чужие люди. А когда парень возмужал – женился и появился у него сынок – Ванька. Стало быть, наш герой Иван Павлович. Второй годок лишь пошел ему, когда Отечественная война началась. Пришел Павел домой, показал жене повестку, поцеловал Ванятку в пупок, пощекотал жесткими усами и ушел с вещмешком на фронт. А к зиме уже и похоронку прислали.

Досталось матери Ивана в войну лиха. Работала она в ремесленном училище, там и угол с сыном снимала, там и столовались. Рос парнишка в этой вечной суете незаметным, тихим, слабохарактерным. После войны уже переселили их в барак. Как ни рос Иван, а вырос, сам женился да детей с Феней нарожали.

Сидит Иван в коридоре областного КГБ, трясётся, а сам думает: «Где же ему и какими деньгами наследство выдавать станут? А, может, вынесут узел с бабкиными обносками – глядишь: что и жене подойдёт ещё». Пригласили в кабинет. За большим столом сидит человек в гражданском – виски седые, глаза умные. На столе перед ним какие-то бумаги, поверх них – очки. Сбоку, за приставным столом ещё один, помоложе, в форме майора, лицо злое, угрюмое. Разговор начал старший:

- Ну, что, Иван Павлович, вы уже знаете, что вам из-за границы наследство пришло?

Иван кивнул головой, кашлянул в кулак.

- И как вы относитесь к этому?

- Да, как? Оно, может, и ненужное чего. А ежели деньжонки – дак они завсегда нужные…

Старший насупился, а майор неодобрительно покачал головой:

- А вы знаете, какие это деньги? Это – деньги империалистов, наших врагов. Они на нашей крови и поте трудового народа заработаны. А вы – «завсегда нужные». Где она взяла эти деньги, ваша бабушка? Наверняка, из России ещё вывезла. Стало быть, деньги эти – народные. Мы предлагаем вам, как честному человеку, отказаться от них в пользу государства.

Ивана покинула дрожь. Лицо вытянулось, как у борзой, перед охотой:

- А что, государство никакими деньгами не гребует? И сколько же их там, если ими можно поднять государство? – спросил Иван и сменил выражение лица. Теперь это уже был прищур дуэлянта-победителя.

Начальники переглянулись. « А не так он прост, как с виду кажется, надо бы с ним пожестче», - подумал старший и произнёс вслух:

- Вам Советская власть дала всё, а вы здесь Ваньку валять вздумали.

Ваньку понесло:

- И что же это она мне дала? Голодное детство? Да у меня отец в войну погиб. И что я видел? Только вечно больную и полуголодную мать? Я и есть тот Ванька, и это вы меня валяете. Если что положено – так отдайте мне, а писать я ничего не стану и отказываться тоже.

В глазах начальства заплясали злые огоньки. Разговор получался тяжелым, изнурительно длинным, не по их задумкам и сценарию.

Вышел Иван из кабинета, слегка покачиваясь, и ещё не осознавая – с какой ломающей силой ему довелось только что столкнуться. Дома молчал. Феня сочувственно поглядывала на него, стараясь угодить во всём, и с лишними расспросами не лезла. Не бередила душу Ивана.

На другой день поднялся Иван раным-рано, побродил по двору, чего-то постучал, вошел обратно в избу. Феня ещё спала. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо мужа и не поняла: то ли он хотел её поцеловать, то ли что-то на ухо прошептать. У него светились глаза:

- А ведь хрен я им денежки отдам! Не на того напали. Вот им,- он отмерил левой рукой по локоть правой,- должны ведь и мы по-человечески пожить.

Через неделю Ивана снова вызвали в то же учреждение. И если в первый раз шёл он и не догадывался, как дело обернётся, то теперь знал, что ему следует ожидать и как себя нужно держать. Твёрдой походкой он вошел в кабинет. В кабинете сидели всё те же хмурые и сосредоточенные лица. Иван поздоровался и присел поодаль, приняв смиренный вид. Его пригласили за приставной стол. Он придурнулся и, махнув, я, мол, здесь – решил остаться на прежнем месте, выиграв, как ему показалось, первый ход.