Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Рассказы и рассказочки

Рейтинг:   / 6
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Своими средствами

Телевизор не работает. Вызванный из телеателье мастер починил, да едва за порог – экран погас. Вызываем повторно – то же самое. Мама сетует:

– Теперь повелят принести телевизор в мастерскую.

А нести далеко и некому. Ну, и живём без «голубого экрана». Периодически проверяя: вдруг включится?

Но приснился мне покойный папа и там нашу «Весну» починил. (В жизни – без таковых способностей.)

– Проверим?

– Может, и наотдыхался уже? – высказала надежду мама.

Так или эдак, а телевизор включился и больше не капризничал.

Уже другой телевизор мне, одной оставшейся, «ремонтировал» папа же – сам однажды, а ко второй неполадке привёл мастеров. Во сне, разумеется. А срабатывало наяву.

 

До востребования 

Приехала она к нам зимой, под вечер. Вошла и сказала:

– Я к вам, Катя. Не знаю, где брать силы. Вы моя последняя надежда.

Женщина по имени, допустим, Надежда.

Господи. Моя бедная душа споткнулась и упала.

– Маманечка?! – простонала я, когда Надежда умывалась с дороги. – Чем помогу?!

– Катя, просто поговоришь с ней по-своему. Как обычно. Самой собой оставайся.

– Легко сказать!

Так живу: до востребования – людьми, обстоятельствами, судьбой. О т в е т н а я.

Но в данном-то случае востребовалась кем и когда?!.

Мама и двадцатипятилетняя Надежда подружились в кемеровской онкобольнице. В гнетущей атмосфере всеобщей подавленности бодрственное мамино спокойствие одних раздражало, а Надежду привлекло – вызнать секрет: чем держится?

– Тётя Вера говорит: Катей. Вот и приехала я к вам. Чем держитесь вы, Катя?

– А я – мамой. Сейчас. Спасайте сыночка, Надя: жизнь только жизни стоит.

Сыночку четыре года, а у неё злокачественное лимфатическое заболевание в последней стадии.

– Включайте резервы.

– О них я и хочу узнать.

Ей-то моё положение не завидней своего казалось! Сугубо кроватное. Мать онкобольная в той же последней стадии. И оставаться мне одной.

Всю ночь проговорили.

Спустя три месяца она посетила нас. Чтобы отговорить маму от больницы, куда ехать ей завтра на очередной курс химиотерапии.

– Вообще откажитесь от лекарств. Как я. Посмотрите на меня. Смотреть было на что: свежая, бодрая, хорошенькая. Вот это да: включила резервы! Мы подумали, ошибка в диагнозе. И слава Богу.

– Тётя Вера, оставайтесь дома! У вас ведь есть Катя, такое лекарство!

Мама поехала, конечно.

Увидев в предновогоднем номере областной газеты писательские соболезнования мне, Надежда приехала. Первого января, буквально на час – от автобуса до автобуса.

– Невозможно вам одной оставаться. Наш дом без удобств, две комнаты пока, но мы будем пристраивать. Вы согласитесь к нам переехать?

– Надя, Надя, спасибо, я тронута. Не соглашусь никуда. Не думайте обо мне, прошу вас.

И ждала она ребёнка!

– Во мне столько сил, столько энергии, что стыдно не тратить их. Пусть живёт ещё один человек.

Я подумала: помоги ей Господи, пронеси, а вот мне о ней не вспоминать бы теперь – не навредить своими опасениями.

Но августовским вечером того же 1986 года... На счастье, гостила у меня тогда двоюродная сестра Валентина из Ачинска, сорока девяти лет.

И увидела я другую Надю, с младенцем на руках.

– Что надо ему? Плачет!

Менее всего это волновало её.

Свернула в мой край, возвращаясь домой с врачебных консультаций в Кемерове. В голубом измятом платье, худющая, пепельного цвета лицо, огромные глаза со взглядом «вовнутрь». Кроме свёртка с дитём и сетки с пелёнками, держала в руке вялый розовый цветок, купленный для меня на кемеровском базаре.

– Надя, хочет есть?! Перепеленать надо?!

– Все младенцы плачут, Катя, такое их устройство. Чем ещё заниматься Петеньке? – И Надежда, утрясая его, продолжала рассказывать, как потянуло её ко мне ещё в апреле: невмоготу, мрак.

– Думаю, а поеду-ка я к Кате за светом, за советом. Вышла из дому, и начались схватки. Прямо с улицы очутилась в роддоме. А там с головой началось. Но я следила, чтобы этого не заметили,

– Что началось?

– Голоса.

– Мало ли голосов в больнице.

– Нет, другое. Этого не объяснишь. Ночью слышала. Про меня и ко мне.

Такое с нею уже случалось пятью годами ранее, даже лечилась.

Голоса запрещали ехать ко мне, всячески запугивали. Так

что, ослушиваясь их, совершала героизм, рисковала жизнью.

В ещё больший ужас вверг её наш новый автовокзал.

– Я поняла, что их угрозы сбылись, что здесь уже по-другому всё и вас в живых уже нет.

Но села в городской автобус и двинулась в мою сторону – может быть, к своей собственной гибели. Даже наверное так! Но ей надо было удостовериться, что меня уже нет. У перекрестка сошла с автобуса, из таксофона на углу моего дома позвонила мне:

– Катя?! Вы меня примете?

А «голоса» продолжали страдать.

– Я так рада, что вы живы!

– Надя, невыносимо! займитесь же ребёнком.

Она засмеялась и ушла с ним в ванную – обмыться.

Валентина, всё это время остававшаяся в соседней комнате, засобиралась ночевать в квартире уехавшего с семьёй в отпуск брата.

– Что вдруг?

– Н y , помешаю вам, может быть.

– Ага. Иди, иди. Спокойно ночи. Только утром, может быть, наведаешься? Узнать, живы ли мы.

– Ну, что ты говоришь, Катя. Я останусь.

– Тогда стели им на диване, а себе ставь здесь раскладушку.

– Я на полу лягу, налегке, с Максиком вот. Чтобы видеть ту комнату.

Мне под подушку снесла ножи и вилки.

– Зачем?

– Мало ли что. От греха подальше.

– Будет чем меня порезать и на что подцепить?

Только на эту дурацкую шутку меня и хватило.

В ванной под напористый шум льющейся воды продолжал захлёбываться в плаче Петечка.

– Валя, что она там делает?!

– Похоже, купанья нет. Оба кричат.

– Чего она хочет от него?

– Укоряет за нетерпение и несознательность, велит замолчать

– Ужас. Вызови её.

– Не послушается и разгневается, она невменяема. И ты, Катя, не вздумай ей перечить. Переночевать бы нам.

Валентина фельдшер, работала в наркологии, подобных больных тоже знает во всяких проявлениях – непредсказуемы, агрессивны, опасны.

– Скажи ей, что зову. Что тебе стоит? Валя, пусть выйдет немедленно!

– Не выйдет, только осерчает. Зачем нам это надо? Я боюсь, не проси.

Ну, горе. И дышать мне нечем, и заплакать не могу. А Валентина неумолима.

– Катя, успокойся, ничего страшного она ему не сделает, мать всё-таки. А песет, соседи обеспокоятся? Придут, и мы тогда ни при чём, а она выйдет.

– Здесь никто не обеспокоится, ничего не услышат, не увидят – хоть что случись! Вот и случилось: плачет грудной: ребёнок! Давно. Ночью, считай!

Наверное, мой организм перепугался срыва – сумел-таки заплакать. И уже безостановочно, в голос, в стену лбом уткнувшись, в ковёр. Кот Максим где-то прятался...

– Катя, ну можно ли так, Катя? Побереги сердце. Нет, я за тебя боюсь, я вызову «скорую»!

– Вызови Надю! Вызови Надю!

Наконец Валентина прониклась, побежала к Наде под дверь ванной. Та вышла тотчас.

– Вы звали меня, Катя?

Опухшая, рыдающая, как разорусь:

– Прекрати издеваться над дитём! Ты мать или кто?

– А ну садись!

Она как во сне, глаз с меня не спуская, опустилась в кресло.

– Расстёгивайся и корми!

Валентина отчаянно прикладывала палец ко рту, за голову бралась.

– Кошка, – кричала я, – детей своих и чужих жалеет, собака жалеет, птицы и все, а тебе не жаль!

Надежда опомнилась и тоже закричала:

– А пусть закаляется! В Афганистане дети голодают, на наш, север помидоров не завозят, авитаминоз, а он потерпеть не может?! Втолковываю ему, втолковываю.

– Здесь не Афганистан и не Север. Здесь мать морит голодом дитя! Корми, говорю тебе!

Она стала расстёгиваться, приговаривая:

– Вот это приём. Я за советом приехала, а вы... – И вдруг вознегодовала: – Интересное дело! Неужели я хочу зла своему ребёнку? В чём вы меня обвиняете?

– Да корми же ты, Господи! – рявкнула я.

И всё это под непрерывный, в надрыв, плач младенца.

Вынести это кормление, жадный припад к груди изголодавшегося, распаренного, багрового и враз умолкнувшего Петечки... После чего уснул мгновенно.

– Сейчас будешь ты есть.

– Я сказала: не буду, на хочу.

– Ну и не хоти. А есть будешь. Валя, столик сюда, пожалуйста.

Достаю из холодильника еду.

– Я третий день не ем и чувствую себя прекрасно! Вы сами знаете: голодать полезно.

– Когда нет грудного ребёнка. А ему чем питаться? Ты зачем рожала? Для диких экспериментов? Для политзанятий?

Надежда возмутилась:

– Но я не хочу есть! Организм сам знает, что ему надо!

– Знает только Петечка. Ему надо есть – значит, надо есть тебе. Валя, подержишь его?

Валентина отказливо замотала головой и спрятала руки за спину. Помалкивает. Ни телодвижения, ни возгласа самочинно!

– Надя, Валя подержит Петю?

Надежда покорилась, отдала спящего сына, стала есть – вяло, медленно.

– А сейчас это съешь. Запей молоком.

Валентина перепеленала Петечку, мокрого, конечно. В другой комнате. Там и осталась с ним, пока я завершала ночной приём. Жёстко.

– Теперь слушай. Говоришь, за советом приехала? В чём? Ты поражаешь меня, Надежда. Это безумие. Если отважилась родить, будь добра помнить о детях. Каких тебе советчиков? Какой мрак? От тебя зависит жизнь Петечки, ты сейчас ему принадлежишь. Слышишь меня?

Она потерянно кивнула, глядя в сторону.

– И ты умная. Соберись с духом, следи за собой, никакие голоса тебе не указ. Ничего они не могут, ничего не бойся, поняла? Только Петечка. Вот твоё солнышко. Любому мраку развеяться под ним. Так?

Она кивнула.

Наутро вялая и погасшая, так же понуро, покорно и молча ела «под диктовку», едва ли не из рук моих.

Валентина и не приближалась к нам, но о Петечке заботилась, что главное.

Дала я Надежде денежку, и Валя проводила их на автовокзал, купила там билет, посадила в «Икарус».

Чепчик забыли...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.