Не разминуться.Маска (два рассказа)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Скорик Любовь Трофимовна

Просмотров: 5145

2007 год, Выпуск № 4

Маска 

В зале ещё негусто, но настырно вспархивали аплодисменты. Дмитрий Николаевич понимал, что адресованы они прежде всего ему. Однако решил на сцену больше не выходить; откланялся положенное – хватит, устал. Почему-то долгожданные, в общем-то куцые и немудрёные гастроли в родном городе сильно утомили. Хотелось тишины, одиночества, и предстоящий прощальный банкет попросту страшил. Он знал наперёд, какие положенные случаю слова будут сказаны каким-нибудь местным начальником о спектаклях, по большей части им не виденных (богатство репертуара, галерея ярких образов, высокая планка артистического исполнения, незабываемая страница в культурной жизни города). Мог заранее вычислить комплименты в собственный адрес (выдающийся талант, поразительное искусство перевоплощения, блистательные работы на сцене и киноэкране, искренняя признательность земляков)...

Ко всей этой дежурной казенщине и лицемерным восторгам он давно уже привык, как к неизбежности, и притерпелся. Обычно безропотно улыбается и даже что-то говорит подобающее в ответ. Без сбоя провёл эту роль и здесь на открытии гастролей. Наслушался тогда елейно-сладенького вдоволь, до отрыжки. Ещё и на сегодняшнюю порцию его не хватит. Нет, нет – увольте! «Увольте»? А, извините, каким это образом? С порога своей гримёрной Дмитрий Николаевич напоролся на ехидный взгляд и, кажется, даже услышал насмешливый голос со стороны собственного портрета на стене: «А каким это образом? Может, духу хватит сбежать?! Ха-ха, ну давай, давай – похорохорься, потешь себя. Всё одно ведь – зряшно, попусту!»

Вот чёрт! Какой умник сюда-то ещё эту икону присобачил? Зачем?! Он отвернулся, сел к столику, начал разгримировываться. Однако портрет через плечо заглядывал в зеркало и издевательски ухмылялся. Дмитрий Николаевич снял только бородку, безуспешно попытался заслонить собою физиономию со стены, потом отвернулся от зеркала и стал смотреть в окно, на уже вовсю зелёный пушистый тополь. В дверь то и дело стучали. Несколько раз робко, неуверенно – поклонники, охотники за автографами. Барабанили и решительно, по-хозяйски – свои, окликали: «Дмитрий Николаевич, вы скоро?» «Да, да, сейчас», – отвечал он, однако не двигаясь, упорно разглядывая тополь.

Собственные портреты с какого-то времени просто преследовали его. Не то чтобы он спятил, и это был пунктик его помешательства, нет. И дело не в том, что в связи с недавним его юбилеем их понаделали слегка чересчур – в родном его городе они в общем-то пришлись кстати. Дело в том, что последнее время он болезненно стал ощущать категорическое несовпадение себя натурального, живого и своего портретного отображения. Ну разве он в жизни такой вот? Дмитрий Николаевич мимолётно оглянулся на портрет – тот смотрел теперь заносчиво-высокомерно.

Конечно, можно бы не обращать внимания на эти расплодившиеся сверх меры физиономии – мало ли из каких они спектаклей и сериалов, это уже и не вполне он. Можно бы, конечно, но... Но вот тут какой странный получается фокус. Все эти неисчислимые пылкие любовники и хитрые холодные обольстители, коварные преступники и проницательные их разоблачители, добряки и злодеи, мудрецы и дураки, нацепившие его лицо, – все они, оказывается, неистребимы и неукротимы. Каждый из них – даже самый никчёмный и ничтожный, – побывав в его обличии, не уходит потом бесследно, оставляет свою отметину. Вроде невидимую, незаметную. Однако в каких-то ситуациях, жизненных поворотах она вдруг явственно проявляется, проступает сквозь родные черты, часто вовсе заслоняя его собственное лицо. Будто нанесённый грим до конца не смывается, а прячется до времени под кожу. Напластываются слой за слоем, перемешиваются, спрессовываются, образуя маску.

Их, этих масок, на нём, пожалуй, уже сотни. Но вот странно: окружающие из этого множества видят каждый – свою. Как в детских «волшебных картинках» – из хаоса точек и линий любая пара глаз отыскивает свой собственный сюжет. Оно бы и ничего, и бог с ним, да эти чужие лица всё неумолимей застят кровное, единственное, богом данное. И ведь не только внешность. Не за свои достоинства его ценят, за чужие грехи осуждают, бог знает чью жизнь ему ставят в заслугу или в укор. Даже имя, в крестильной купели полученное, всё явственнее отдаляется, привычней и родней становятся имена героев. На встречах со зрителями во всём зале не находится ни одного заинтересовавшегося просто по-человечески: как ты живёшь, что любишь, что – нет, от чего тебе хорошо, от чего – больно, не обрыдло ли таскать на себе эти чужие маски? Да что там зрители – даже домашние давно уже относятся к нему, как к комбинации масок и ценят в зависимости от того, насколько эта комбинация удачна и выгодна.

Честно признаться, почему-то ожидал, что хотя бы здесь, в родном-то городе, всё будет по-другому, что опадёт наносная шелуха и проклюнется наконец на волю скрытое ею настоящее, искреннее, сердечное. Увы! Даже у друзей детства (нашлось несколько) отношение к нему, как к машине по производству сериальных персонажей. Помнится, соклассников он тоже пригласил на сегодняшний банкет. Тем более идти туда не стóит. Терпеть подобное от незнакомых – ещё куда ни шло, но от тех, с кем двойки получал и с уроков сбегал, – вот уж увольте!

Дмитрий Николаевич глянул на часы и понял, что тянуть больше нельзя. Посмотрелся в зеркало, остался доволен: театральная бородка была снята, остальное – вполне терпимо, можно не разгримировываться. Переодеваться тоже не обязательно. Относительно современный, в меру потёртый костюм. Чуть посомневавшись, он взял и тросточку своего героя и, как тот, прихрамывая, прошмыгнул, отвернувшись, мимо дежурной на улицу. Довольно резво, однако не забывая хромать, промахнул первый, опасный квартал, когда его ещё можно было догнать. И только нырнув под арку, вытащил из кармана мобильник, чтоб позвонить администратору. Не хватало ещё, чтобы в театре переполошились и, чего доброго, устроили бы его поиски.

– Евсеич, вы там не теряйте меня и не ждите. Я сегодня – по своей личной программе. Да ничего не случилось. Могу я в конце концов в родном городе встретить своих друзей! Да, да, конечно, и подруг – тоже. Так что всё, давайте там без меня. Объясни популярно массам. Можешь сочинить какую-нибудь романтическую историю вроде школьного романа. Нет, не боюсь. Всё, пока!

За минувший гастрольный месяц это, по сути, первое его свидание с родным городом. Не принимать же всерьёз те стадные, что устраивало ему местное начальство. Какое же свидание при этаком-то скопище народу, под стрёкот кинокамер. К тому же возили его по местам парадным, порядком замусоленным, хотя и, как правило, учинённым недавно и потому ему не знакомым. Зато вот эта арка – ему почти родня. Здесь табунились они с дружками, укрываясь от настигшего дождя, и прятались от взрослых с крамольной папироской в рукаве перед сеансом в ближнем кинотеатре. В жерле той старинной пушки у входа в музей он, помнится, оставлял свои первые в жизни любовные записки. А как раз на месте нынешнего шикарного ларька «Пепси» обычно стояла тележка мороженщицы. Здесь прокутил он первый заработок, угощая девочку из параллельного класса пломбиром в шоколаде. А вот магазина, где он тогда с двумя пацанами разгрузил машину хлеба, – того магазина нет вовсе. На его месте дыбится высотка. Зато напротив, на другой стороне улицы, старые традиции, как видно, блюдут свято. Так же, как тогда, сидят на лавках, притащенных из соседнего сквера, краснорожие мужички и дуют пиво. Только не разливное из кружек, как в его времена, а бутылочное, из горла. Опасливо хоронясь в тени и прикрывая лицо платком, он тоже взял пару флаконов, присел в сторонке, забулькал. Хо-ро-шо! Ах как славно! Вдруг понял, что хочет есть. Встал, пошёл по улице к реке. Вон там, на углу, была закусочная, сердцем чуял – должна бы уцелеть.