Князь-раб (главы из романа)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Александр Родионов

Просмотров: 5974

2007 год, Выпуск № 4

* * *

- Ночуй, - махнул рукой приветливо хозяин кочевки.

Ночевали, хоть и не без некоей тревоги, но покойно в свежем шалаше, недалеко от калмыцкого. Утром хозяин позвал их, держа в руке кожаное ведро с молоком. Подзывая гостей, он окунул пальцы в молоко и побрызгал им на четыре стороны.

- Эт он че колдует? - спросил Комарок.

- Чтоб мы у его семьи молоко не сглазили,- ответил Волков.

-Да я не глазливый, ты не бойсь, - бормотнул уже в устье ведра Комарок, припадая ртом к теплому молоку.

Попили все свеженького, а калмык глядел-глядел на них и расхохотался. При этом он тыкал пальцем в каждого из трех, а потом показывал на южные гребешки белых гольцов.

- Чево он? - не понял Комарок веселья калмыка.

Волков поговорил с хозяином и тоже разулыбался, вытирая усы:

- Он говорит - у нас усы, как горы, белые стали...

Калмык перестал улыбаться и спросил Волкова о чем-то. Тот, не растолковывая спутникам вопроса, ответил, а потом к своим обернулся:

- Вот еще эту горку посмотрим, да и домой направимся. Уйдем. Он советует так.

Калмык затараторил что-то, жестом показывая - «на эту гору не ходи!». Зрачки его при этом бешено заколесили по белкам глаз.

- Че он стращает?

- Змеи там. Змей, говорит, много. Туда - хода нету. Свадьба сейчас там змеиная! - перевел Волков восклицания калмыка.

Но рудоискатели все же не послушались калмыка, а покарабкались к вершине горы, мало чем отличной от окружающих. И прав оказался калмык. Федя Комарок замер как вкопанный почти у вершины:

- Братцы! И впрямь свадьба! Отродясь столько не видывал...

- Какая еще свадьба? - буркнул Волков, разглядывая сизо-каменную осыпь.

- Да - свадьба! - повторил эхом Костылев, подойдя к Федору. - Ты поглянь, Михайла.

И Волков поднялся к ним, шурша осыпью щебенистой.

В корневище сухой старой сосны, будто соперничая с извивами ее корней, шевелился, струясь чешуйчато, змеиный клубок. Живое многохвостое, многоголовое существо будто искало и не могло найти выход бессловесной, беззвучной страсти своей.

Михайла даже присвистнул, увидев живой клубок.

- Не свисти! - тихо шикнул на него Комарок. - Главного змея подымешь. Выползет главный змей - горный дух и вся руда кругом пропадет.

Волков при этих словах будто глаза разул: клубок змеиный шевелился под корнями на краю оплывшей ямины, и в стенках ее виднелись камни такие же лазурно-зеленые и манящие, как под Синей горой.

- И откуда ты, Федя, про горного духа знаешь?- усмехнулся Костылев, выворачивая с корневищем чахлую сухостоину.

- А ты попей с моё да поблядуй с братово, - ответил Комарок.

Разбираться: при чем здесь первое и второе - не пришлось. Костылев сухостоиной разворошил, разметал клубок змеиный, и гады с шипеньем расползлись прочь.

Сидорки заплечные у рудоприищиков в тот день крепко потяжелели - жаль было оставлять такую находку, хоть и не было на той горе камней, похожих на немецкие, какими тыкал в нос Козлову брезгливогубый комендант Козлов.

К вечеру они спустились к стойбищу калмыка, без всякой опаски просидели у костра долго за полночь, каждый повинуясь завораживающей пляске огня, когда сушняк, отпылав, становится похож на крупночешуйчатое изогнутое драконье тело, исходящее остатним незлым жаром. Комарок постругивал после ужина таловый прутик, чиркая плоско повернутым ножом время от времени по шероховатому камешку - доводил жало лезвия до бритвенной остроты. Калмык поглядывал на его нож и не скрывал своего любопытства.

- Че смотришь? Нож приглянулся? - спросил его лениво Комарок. - Я у тя видел твой - мне он тоже нравится. Давай махнем?

Волков перевел калмыку предложение на обмен.

Калмык достал свой короткий нож из засаленных берестяных ножен. Поцокал языком, из чего все поняли - его нож лучше.

- Да ну! - воскликнул Федя Комарок и показал - какую тонкую стружку снимает его лезвие.

Калмык оттянул от редкой бороденки своей волосину и махнул стальным коротышем, показал Комару отсеченный волосок и кинул его в костер.

- Че он своим кургузым машет? Нашел чем похвалиться. Давай нож на нож - спробуем. Увидим - чей крепче.

Волков показал калмыку, что предлагает Комарок, и хозяин стоянки протянул Михайле свой нож, усмехаясь.

- Бей лезвие на лезвие. Крест накрест! Увидим - чей лучше!- подзадорился Комарок.

И Михайла секанул нож об нож. Лезвие калмыцкого осталось чистым. Зато на острие фединого появилась узкая, с травинку, просечка.

Калмык так же с усмешкой, молча заткнул свой нож в берестяной чехол, а Федя сокрушенно разглядывал свою неудачу и все еще не верил, что томские кузнецы куют железо хуже белых калмыков.

Спутники Федины беззлобно посмеялись над ним, но их беспечное состояние и размеренность у огня после карабканья по закустаренной горе, развеял калмык. Он долго что-то говорил Волкову, и тот посерьезнел, слушая кочевника.

В конце их разговора нахмурился Михайла.

Костылев повременил чуток и спросил:

- Худое что сказал?

- Есть и худое, да неясное какое-то. Говорит - у них там, в горах, большая война идет. Скоро сюда придут люди зюнгорского контайши. А они урусов не любят. Уходить нам опять советует.

- Мы и не собирались тут в его молоке кажин день усы полоскать. Нам и без его советов уходить пора.

- Калмык про степь говорит. Туда его рода люди выходят из гор. Их силой люди контайши на войну сгоняли.

- Значит, нас они не тронут. Мы им - какая сила?

- Дурень ты, Комарок. Не о силе речь,- раздумчиво ответил Волков, почему-то вспомнив засечку на лезвии Фединого ножа.

...Тогда, распрощавшись на следующее утро с хозяином кочевки, двинулись рудоискатели в северную сторону и, выходя из разлогих долин, сами становились как будто выше и шире в плечах - на степи всяк человек в свой рост приметен.

Волков ни с того ни с сего спросил Комара:

- Ты растолкуй, гуляка, мне присловье свое. А?

- Какое? - не ожидая подвоха, обернулся Комар. - Ты меня все одного вдосталь донимаешь. Опять я тебе когда-то задолжал?

- Нет, не задолжал. Помнишь - ты сказал: попей с моё да поблядуй с братово. Это как же одно с другим раздельно быть может?

- А-а-а, - протянул Комарок. - Вы ж прежде того спросили меня - откуда я про змея, клад стерегущего, знаю. Ну, про горного духа. Дак вот. Кабы я не пил, а блядовал, то и не услышал бы в томском кабаке - какие там байки люди с Ирбиту рассказывают. В кабаке томском про горного духа змеиного и слышал. А в блядованье ударяться - я ни-ни! То дело - другому любезней, брату моему, к примеру.

- Видел я твое «ни-ни», - подначил Волков Федю. - Ты своими лупошарыми всю станину калмыцкой женки пробуравил, как она к костру склонялась.

- Брешешь ты, Михайла. Это мой брат такой, а я - не. Я свою бабенку блюду и себя с ней. Она у меня худобышка. Ну, прям, не баба, а стебулек. Упадет в постелю - и потерялась. Я иной раз ее на полатях ищу-ищу - ну хоть граблями выгребай, пока найдешь. Зато душа у ей - цветенье купальское!

Так и двигались они к дому, то умолкая надолго, то болтая о всячине. И слово незлое их путь коротало.

Все картинки минувшего лета, будто видение быстрое, промелькнули перед Степаном, когда он нарезал хлеб к ужину Фединым ножом и увидел памятную щербинку на лезвии.

- Так, выходит, зазря мы два лета сапоги по косогорам били? А, Михайла? Кому свой прииск предъявим, коли Козлову он не по ноздре?

- Ты как растолковал себе ту привилегию, что на досках публичных прибита?

- Как ее толковать? Там ясно писано: искать, копать и плавить...

- Во! Копать и плавить! Вот и пойдем туда - копать и плавить.

- Да ты хоть видел - как ее, руду, плавить?

- Видел мальцом. Грек при мне печи на Каштаке ставил.

Степан погонял по миске похлебку и отложил ложку в сторону.

- Смешно рассуждаешь. Вас, томских, сколь миру на Каштак ходило?

- Ну, поболе сотни.

- Ага. Поболе сотни. А ты хошь, чтоб мы - ты да я, да Комарок - такое дело свернули?

- Не такое, а поменьше. Печь поменьше сложить. Дров там на уголь - огребись, сам видел.

- Вы, мужики, заговорились вовсе, - встрел Федя. - Уж и готовы золото телегами возить от Синей горы. А про клин в дыре под горой забыли? Кто вам обережку там даст?

- От кого обережку? - Волков глянул на Комара снисходительно.

- От того, кто клин в рудную стенку вбил. То ж не просто клин, а знак всем. Кто-то вбил его и сказал : «Моё!»

- Да ничье оно, - отмахнулся Волков. - Того, кто вбил, кости уж тридцать раз истлели.

- Истлели! Да. Но кто-то ж пришел место попроведать. Индо подтвердил - это самое «мое». Нет, братцы. Без обережи воинской нам туда хода нету, - и Федя погладил лезвие своего ножа, разглядывая на нем калмыцкую зарубку.

- Чево-то вы, ребятки, заболтались у меня, - подала голос от судней лавки Марья. - Мне вам ужин снова, че ли, греть? Остыло все - говорливые.

Степан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал глубоко. Наконец Комарок не выдержал и подал голос шепотом:

- Ты, Степка, перестань голову ломать. Мы все одно Михайлу уторкаем - пойдет он с нами к коменданту руду объявлять.

- Да я не про то, чтоб объявить. Это нехитро. А вот как объявить, чтоб привилегия нам хвост не показала?

Марья тоже не спала. Она думала о том, как повернется жизнь ее и Михайлы, коли отнесут мужики свои цветные каменья в избу воеводскую. Даже деньгу им могут отвалить сказочную... Но вот о чем там шепчутся двое ее постояльцев - она расслышала плохо и, досадуя, одернула их:

- Эй! Шепотники. Вы долго будете там шипеть промеж себя. Скоро петух первую песню сыграет.

Мужики притихли, но потому лишь, что договорились - днями ближними надо пойти в город, потолкаться на миру, авось, кого расспросят - как получить ту манящую награду за свою находку. В конце концов есть же еще площадной подьячий. К нему все идут с расспросами или бумагу какую составить.

Сходили рудоприищики к подьячему площадному - показали знатоки им такую дверь. Тот выслушал Костылева и насчет «Привилегии горной» только горестно головой покивал:

- Да, вывесили такую. Но и толку-то? Никто ни сном, ни духом не ведает: куда далее людям стучаться. Ох, жалею я, ребятки, - не повезло вам здесь, в Томском, на комендантство Ивана Родионыча.

- Жаль почему? И кто он?

- Э-э, братцы мои. Качалов Иван Родионыч по руде, по приискам шибко сведом был. Он же в Нерчинском такие печи на серебряных ямах с греками ставил, что серебро в ведерко живой струей потекло.

- Он что-помер? - спросил Костылев и перекрестился.

- Нет, не помер, но малодоступен ныне.

- Уехал куда-то?

- Уехал. Пострижен во старцы в Троицкий монастырь. Ныне он под именем Феодосия...

- Далеко монастырь?

- Далече. На Конде-реке.

Рудоприищики переглянулись. Ни тот ни другой не знал - где она, эта Конда.

...Да и окажись они чудом на Конде в том Троицком монастыре, они бы не застали там старца Феодосия. Иван Родионович Качанов в это время был в допросах сибирской комиссии у Дмитриева-Мамонова и обличал в лихоимстве ближнего родственника князя Гагарина - бывшего томского коменданта Траханиотова...

Еще день-другой попереминались с ноги на ногу и, почесывая затылок, Степан с Федором решили - может быть, пойти с общего порога к коменданту и предъявить ему еще раз свою находку. Камни у них теперь - свежачок! Этого году взятье.

Но ни через день, ни через два они никуда не пошли. В доме у Марьи случилось неожиданное - куда-то пропал Михайла.

Марья глядела на постояльцев вопросительно:

- Он че-нить сказал вам - как уйти?

- Не было никакого разговору, чтоб он куда-то налаживался. Это мы к площадному дьяку сбирались да и сходили, - ответил Комарок.

Широка Сибирь и зима ей в ту же меру дается. Есть где затеряться, есть где разминуться - не встретиться. Но есть в гибельных сибирских просторах утвержденное русским сердцем место - богоспасаемый град Тобольск. На его площадях не разминешься, не пробежишь суетливо мимо ожидаемого, а напротив - залюбуешься его кремлем издали, забудешь о том, кто ты есть на земле, а срастешься душевно с его каменно-облачным парением над Троицким мысом, и коль очутился ты на стогнах града - ободришься и телом, почувствовав, насколь плотен и крепок рассол сибирской жизни.

Иван Лихарев, оказавшись в Тобольске для розыска по делам бывшего губернатора Гагарина, не принялся крушить супостатов гагаринских налево и направо, а, обговорив подробно свои действия с новым губернатором Черкасским, отправил своих гвардейцев в города томские, енисейские и далее, далее даже за Байкал. Сам принялся одного за другим вызывать на допросы приказных служилых, дьяков из гагаринской канцелярии. И между делом не оставлял повседневно еще одной своей заботы - готовил исподволь поход вверх по Иртышу. Он должен был установить - почему Бухольц не смог пройти до верховий реки и достичь бухарского города Эркета.

В тихое зимнее время и не разминулся Лихарев у Посольского двора с новоприбывшим в Тобольск немецким ученым Мессершмидтом. Они встречались в Петербурге неоднократно. Лихарев видел Мессершмидта вместе с Бухольцем у сенатской конторы, но поскольку Лихарев уже имел с подполковником подробный разговор о путях по Иртышу, то он и не уделил какого-то внимания двум меж собой беседующим немцам. Мало ли этого народу в новой столице... Да и в полках царских полным-полно офицеров-немцев.

А здесь, на тобольском затишье, он почему-то обрадовался встрече - будто по столичным лицам соскучился. И Мессершмидт тоже был рад - как-никак он этого майора видел не раз в окружении царя. И если Мессершмидт ясно знал - для чего прибыл в Тобольск Лихарев, то Лихареву цели поездки в Сибирь немецкого ученого представлялись весьма туманными, хотя бы уже потому, что он был человеком военной судьбы и мир воспринимал как человек военный. Лихареву как будто чего-то не хватало для полноты понимания Сибири и он разбеседовался с ученым. Мессершмидт был учтив и Лихарев в его лице нашел внимательного слушателя, когда речь зашла о походе вверх по Иртышу. При этом выяснилось, что никаких карт в сибирской канцелярии нет. Та карта, что была доставлена Гагарину во время разбирательства его распри с Бухольцем, так и осталась в Сенате, поскольку распре той не видно было конца. Точку в том противостоянии должен был поставить Лихарев.

Немецкий ученый удивил Лихарева своей осведомленностью в сибирских подробностях.

- Я могу помочь ваш забота, - неожиданно пообещал Мессершмидт.

Лихарев оживился и тут же подумал - может быть немец имеет какую-то европейскую карту Сибири, но спросил просто:

- Как же помочь?

- Здесь, Тобольск, живет один пленный швед - Табберт. У него был подробный ландкарт вся Сибирь.

Лихарев не выплеснул наружу досаду - что ж эти дьяки да и комендант помалкивают, а вслух предложил:

- Надо посмотреть ту ландкарту. Жду вас вместе со шведом, - и указал на губернаторскую канцелярию, где он занимал со своей командой несколько комнат.

Первое, что бросилось в глаза Лихареву, когда наутро к нему вошли Табберт и Мессершмидт - это то, что они пришли с пустыми руками. Никакого свитка, никакого плана у них с собой не было.

Офицеры взглянули друг на друга оценивающе. Лихарев был в обычном Преображенском мундире, позволив себе только одну вольность - на нем были мягкие, мехом наружу, сапоги. Хороши царем Петром сочиненные сапоги - выше колен голенища, но не для сибирской зимы такая европейская тонкость.

Табберт в Тобольске давно износил свой королевский мундир, но его соотечественники, умевшие, казалось, все на свете, сшили ему шведского покроя платье из простой российской ткани, и Табберт выглядел так, что хоть сейчас в поход.

Лихарев спросил первым делом:

- Здесь после Полтавы?

Табберт кивнул молча. Он приучил себя к немногословию при беседах с русским начальством.

- Тогда к делу, господа, - указал Лихарев иноземцам на круглый непокрытый стол. - Мой столичный знакомец Даниил Готлиб вчера сказал мне, что у вас, капитан Табберт, была карта всего Иртыша и других рек - до вершин.

- Мессершмидт прав - карта была.

- Что означает - была? - уточнил положение Лихарев.

- Последний вариант карты у меня реквизировал губернатор Гагарин. При этом он угрожал мне...

- Он передал карту государю?- предположил Лихарев. - Мне об этом не известно. Но, видимо, не передал.

- Почему таково заключение?

- Подобной карты по Сибирь я здесь не видел ни у кого. Если бы мой труд дошел к государю, я был бы извещен или ко мне кто-нибудь приехал бы из столицы.

Лихарев подумал несколько и решил напрямую вести расспросы Табберта:

- Я здесь для того, чтобы понять - почему подполковник не вышел на город Эркет. Что думает об этом капитан Табберт?

- Он не мог выйти к Эркету, - негромко и уверенно сказал Табберт.

- Неудачная диспозиция была? - спросил Лихарев.

Табберт ответил не сразу, подумав прежде: «Вот еще один офицер прибыл, который собирается воевать в этих местах по европейским законам и правилам. Надо дать ему понятие - здесь иная обстановка».

- Бухольц был не готов дойти до цель. Слишком слаб его экспедиция и слишком неожиданно враждебно ведут себя кочевники. И еще - самое главное - пройти такой путь до Эркет надо полгода, если есть обоз. И - если не делать баталий.

- А если с баталиями?

Табберт пожал плечами и ничего не ответил, полагая, что баталии в пути только удлиняют путь.

Разговор не складывался.

Лихарев подумал, что швед осторожничает дать какую-то резкую оценку действиям Бухольца. Часть осторожности ясна. Табберт пленник. Но есть еще что-то...

- И все же, господин Табберт, почему мог спрятать и не послать государю карту губернатор Гагарин?

- На ней были такой сведений - какой был не известен ранее ваш государь.

- Мне подробней об этом надо...

Табберт достал из внутреннего кармана несколько тонких листков и расправил их ладонью. Мессершмидт заерзал на стуле и подвинулся поближе к шведу.

- Это маленький остаток мой работа, - объяснил Табберт. - Это всего начальный концепт¹¹. Здесь - часть карты. По Иртышу - Бухольц туда не достиг - к югу от озера Ямыш есть место, где слоями выходит такое вещество, которое можно поджечь обычный свеча. Там залегает асфальт...

Мессершмидт восхищенно щелкнул пальцами.

Табберт перебирал листки:

- Здесь абрис места за Енисей, где из гора идет дым вверх. Там натюрлих нашатырь выпадает с пеплом... Вот здесь рядом город Томск - в реке лежат камни-агаты... Здесь - это провинция Даури на реке Амур лежит по мелким притокам много-много разный яшма. Сам губернатор Гагарин призывал к себе наш шведский офицер, давал им даурский яшма, они шлифовали камень, вставляли оправа и делали заметный - вертрефлиш¹² конский спруя.

Мессершмидт оглядывал сияющим глазом то наброски карты, то офицеров и наконец не удержался:

- Господин майор. Это в самом деле - вертрефлиш! Это как раз цель мой экспедишен. Ваш косударь посылайт меня Сибирь ради поиск такой кюнде¹³. Прошу меня простить, ради поиск такой сведений. Господин Табберт просто каскад новостей для меня.

Лихарев благосклонно покивал, но его более интересовал швед.

- И много таких сведений на той карте было?

- Много, господин майор.

- Так почему же Гагарин спрятал карту?

Табберт ответил, не задумываясь:

- По той же причина - он не хотел, чтобы Бухольц дошел до Эркет.

- Как так? - удивился Лихарев.

- Ему мало был нужен поход Бухольц. На мой карта показан был все места, где можно был ставить рудник и плавить железо, медь, свинец, где можно был копать сера и делать порох. Гагарин хотел поход ради один цель - получить Сибирь много оружия. И жить здесь как отдельный государь вся Сибирь. У него здесь Сибирь, - швед широко повел рукой, будто пытаясь обозначить нечто необъятное. - У него в Сибирь все есть, чтобы жить отдельно от метрополия. Я думаю - Гагарин такой надежд носил под свой парик.

Лихарев не ожидал такого разговора.

Выезжая из Петербурга с ясной целью - добраться до подлинных поступков Гагарина, он и предположить никогда не мог, что услышит такую причину поведения главы самой большой и весомой губернии в государстве. И приглашая на разговор двух этих иноземцев, Лихарев всего-навсего хотел в непритязательной беседе узнать - что думает о неудаче похода Бухольца шведский капитан. Ведь он уже давненько Сибирь изнутри наблюдает. А вишь, куда разговор повернуло!..

Мессершмидт, мало говоривший до этого, будто почувствовал, что Табберт высказал главное, а Лихарев, видно, ошеломлен этим главным, нашел возможным отвлечь несколько собеседников своими впечатлениями о преодоленном пути к Тобольску:

- Я поражен масштаб этот земля. Столько дней дорога, столько богатый лес, столько незнакомый горы. Меня поразила даже этот гора, что держит на себе Тобольский цитадель. На мой родной земля - Саксония есть много гор. Рядом с майн либен Галле, где я учился, вдоль берега реки Заалы тянутся тоже высокий природный уступ. Но там порфировые скалы. А здесь такой вундершон, такой красивый цитадель стоит на рыхлый глина и не падает в реку. - В этом месте Мессершмидт сделал паузу, так как чуть было не воскликнул, что Тобольск - есть колосс на глиняных ногах. Немецкий гость вовремя обуздал свое красноречие. - Я, господин Лихарев, один не смогу обнять сибирский земля. Мне надо здесь пнуть сапог каждый горка, повзять рука каждый травка, поймать клетка каждый птичка, записать всякий словечка-кюнде. Я не встречал Тобольск другой такой офицер, похожий богатство знаний, как капитан Табберт. Он для мой экспедишен - первый находка. Господин майор! Вы хорошо может влияй на новый губернатор князь Черкасский. Прошу вас ради поддержать замысел ваш великий государь - кентниссе 14 Сибирь разрешить капитан Табберт ехать со мной на весь сибирский дорога. Это будет ужасный утрата, если Табберт не сможет ехать со мной.

14 Кентниссе - познание.

При последних словах ученый так по-детски поджал губы, так мгновенно проиграл в своей мимике возможное огорчение, что Лихарева это и позабавило и как-то обрадовало одновременно: «А ведь не притворяется немчин, не врет!»

Мессершмидт говорил так возвышенно и горячо, что Лихарев даже вынужден был тронуть его за локоть:

- Ладно, ладно, господин профессор. Я не забуду попросить об этом князя Черкасского.

- О! Я знайт - вы повториль два раза «ладно». У вас очень много значений одно слово. Что значит два раза «ладно»?

- А это когда все сладится. Ну, - Лихарев немного поулыбался и добавил: - Ладно, ладно - это когда лад в лад, ладонь в ладонь. - И он протянул руку для прощания с гостями.

...Волков появился в Томске только через несколько недель и посмотрел на Степана с Федей усмешливо:

- Все маетесь - как прииск наш объявить? А я знаю как. Я это время, как не был здесь, на подгородных ямских станцах подзарабатывал и поговорил кой с кем. Разный народ туды-суды едет. И говорят разное. Подсуседилось одну ночь ночевать мне с арестантом. Он как-то непривышно арестованный. Не в железах, а солдаты при нем. Урядник с ними. Ну, разбеседовались. Вышло - не они его везут куда-то за Енисей, а он их.

- Как так? Они его караулят, а он их везет? - недоуменно спросил Комарок.

- А так. Сам он родом с Вятки-реки, но везут его с самой Москвы, из Преображенского. Он, вишь, слово и дело государево крикнул.

- И какое у него дело? - спросил Костылев.

- Оно больно на наше похоже. В Преображенском он объявил - мол, руду серебряную на Енисее он нашел, а комендант Беклемишев третий год ему ходу не дает. Теперича он вот какой ход получил - везут его то рудное место опытовывать, чтоб слово и дело проверилось.

- Может, врет? Может, натворил дел каких, а спрятался под караул в том Преображенском?

- Может, и врет. Но пока он их возит на свой прииск - сколь время минует? А они его поят и кормят. Считай - задарма мужик живет.

Призадумались Костылев и Комарок. После долгой паузы Степан спросил:

- Ты, Михайла, и нам так же намекаешь сделать?

- А как же еще?

- Ну, отнести камни коменданту, растолковать еще раз ладом - руда целой горой и вглубь...

- Принесешь, а он сызнова твой принос со стола на пол сметнет и немецкий камень под нос сунет,- хмыкнул Волков.

- Но доброволь себя сажать в Преображенский - кто захочет?

- Ты ж не навечно туда. И крикнуть слово государево - это же все на миру. Люди - свидетели будут. Розыск пойдет - комендант не посмеет камни выбросить или утаить. Но только теперь камни отдавать ему не надо. Надо держать их при себе и предъявлять их в приказе на Москве для розыска!

Марья в продолжении всего разговора сидела на судней лавке, опершись на припечек сухоньким своим локотком. На ладони ее, сморщенной картошиной, покоился подбородок. Она, не меняя посадки своей, проронила:

- Ты, Мишка, у меня мужик али голова с затылком?

- Мать, не мудруй. Я мужик с головой.

- Не видать твоей головы мне. Эт каким тюхой надо быть, чтоб самому себя в тюрьму московскую определять?

- И не собираюсь я туда, - отвернулся Михайла к мутному окну.

- А нас посылаешь?- зыркнул на Волкова Комарок.

- Не посылаю. Вольны вы - кричать или не кричать слово и дело.

- Так ты не пойдешь с нами к избе съезжей?

- Нет, ребятки. Не пойду.

Рука Марьи сухоперсто и остро взметнулась щепотью ко лбу - Мать перекрестилась.

- Как же так? - растерялся Комарок. - Мы ж два года, посчитай - трое вместе... Вместе под Синюю ходили...

- Не пойду я к съезжей,- твердо повторил Волков. - У меня на лето иное дело будет. Некогда мне будет до Москвы и обратно шататься.

Трещина немая перечеркнула скобленый дощатый стол, и ужинали молча.

На следующий день Костылев и Комарок ушли в город, а Марья перекрестила им спины: «Эх, сердешные. Неужли и впрямь пошли тюрьму к себе примерять...»

Но Степан и Федя пошли вовсе не на примерку, а еще раз вышли к доскам, где прибивались разные указы. Рядом с бергпривилегией, уже пообветшалой, бросался в глаза новый лист.

- Порасспросим - че там написано? - с ленцой предложил Комарок. Среди толпившихся обывателей нашелся грамотей.

- Комендант наш, Василий Елизарьевич, публику подписал... Просит отозваться жителей томских. Приехал для исследования Сибири немецкий ученый из Петер-бурху. Ага, ну, вот значит, просит комендант нести к нему разных рыб, птиц диковинных, травы разные, бугровые разные находки, хоть золотые, хоть железные...

- Во расторопный какой, - восхитился Комарок. - Только объявился, а ему уже и золото наше сибирское неси!

- Как там сказано - задаром аль за плату нести-то? - спросил голос из-за спины Костылева.

- Вроде на дармовщинку, - ответил грамотей.

- Кто ж ему травы зимой понесет, - буркнул в сторону Комара Степан. - Пусть он попробует по нашим снегам те травы сам покопытить.

Они возвращались в Шумихинский заулок мимо комендантского дома уже в сумерках. Высокий крепкий дом под тесом и с каменным подклетом светился яркими окнами. Мужики постояли напротив дома. Оттуда доносилась музыка и возбужденные возгласы. Время от времени раздавался непривычный для сибиряка плеск ладошек. Немецкого ученого потчевал яствами томскими комендант Козлов, а немецкий ученый не терял случая обучить этот дикий народ политесу и выражать свой восторг и радость аплодисментами, хотя гобоист и барабанщик из местного батальона играли весьма примитивные для немецкого уха мелодии, и играли довольно скверно. Но зато от души.