Последняя жертва (пьеса)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Павлов Сергей Михайлович

Просмотров: 4950

2007 год, Выпуск № 4

Время действия - июль 1948 года. Место действия - Горная Шория (Кемеровская область).
 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дмитрий Волков - младший лейтенант, командир взвода охраны исправительно-трудового лагеря (ИТЛ). Мужчина лет тридцати, коренастый, крепкий. Смуглый, с усами «а-ля Берия», одет в военную форму того времени: гимнастерка, галифе, сапоги, фуражка. На правом боку - кобура с наганом.

Николай Васильевич Овсиенко (Тушканчик) - политзаключенный, совершивший побег из лагеря. Мужчина в возрасте 55-58 лет. Худощавый, болезненного вида, в очках с круглыми стеклами, перевязанными на переносице черной изоляционной лентой. Бывший учитель. Одет в темную арестантскую одежду.

Николай Иванович Козлов (Буза) - арестант, бывший полицай, совершивший побег из лагеря. Мужчина лет сорока, среднего роста, плотный, с короткой стрижкой и большими залысинами со лба. Одет в арестантскую одежду.

Федька Лаптев - 12-летний мальчишка. Взят в погоню за беглецами в качестве проводника.

Филька - 10-летний мальчик, дружок Федьки, также был привлечен Волковым в погоню за беглецами в качестве проводника.

Иван Петрович Сидорчук - майор, начальник охраны лагеря. Мужчина в возрасте 50-55 лет, седой, грузный, с гуцульскими усами.

Крылатиха - старуха из деревни Бараки. Женщина лет 60, потерявшая всех своих близких: мужа - в гражданскую войну, двух старших сыновей - на фронте, младшего - в застенках НКВД.

Кувалда - тюремный надзиратель. Рыжий детина лет 30.

Арестанты в камере - 4 человека, монах в скиту.

Зав. конным двором - мужчина в возрасте, близком к 60.

Часовой - худощавый мужчина лет 30.

Автор.
 

Действие 1
 

Вместо пролога

Занавес закрыт. Темно. Со сцены из темноты в зал отдаленно доносятся звуки лагерной жизни: лай собак, окрики надзирателей и конвоиров, звуки «била» (железом - по висящему рельсу), глухой топот множества ног. Луч прожектора вырывает из тьмы Автора.

Шум становится слабее, автор читает Пролог.

Автор. После войны побеги из мест заключения стали делом обычным: перестали давать расстрел за побег - и побежали арестанты! Причин тому много, но главная - большие сроки наказания - двадцать-двадцать пять лет! Это ж полжизни за колючей проволокой в окружении таких же униженных, раздавленных, озверевших...

Арестантов всегда тянуло на волю, и при царе, и при коммунистах, но особенно эта тяга возросла после победы в войне с фашистской Германией. В нищете жил народ, в разрухе была страна, но сколько гордости и надежд - ПОБЕДИЛИ! И тем, кто за проволокой, тоже хотелось хлебнуть хоть немного радости из общего котла народного праздника, ан нет! И тогда пускались они во все тяжкие: а вдруг повезет, и удастся найти тот укромный уголок на одной шестнадцатой части земной суши, где не сыщет тебя всемогущий НКВД-МГБ с его сверхмощным аппаратом. Только пошатнувшееся здоровье заставляло зэка отказаться от побега (больному в тайге - смерть неминучая!), и только пуля охранника могла остановить молодого и еще здорового арестанта. Горько шутили зэки: «Кто не рискует - тому век свободы не видать!» И бежали, бежали, бежали...

Много их полегло от рук охранников, а сколько растаяло там, за колючей проволокой, словно весенний снег на косогоре. Ни могил тебе, ни крестов - будто и не было их под солнцем. А ВЕДЬ БЫЛИ ОНИ, БЫЛИ...

По мере окончания монолога автора за сценой начинает возрастать «лагерный шум», а после слова «...были...» «шум» достигают свого апогея. Темная сцена, изредка сполохи света, словно фонарики в руках охранников.
 

Сцена 1

Кабинет начальника охраны лагеря. За столом с настольной лампой, накрытой вместо абажура свернутой кульком газетой сидит пожилой мужчина в военной форме - майор Сидорчук Иван Петрович. Он что-то пишет, одновременно курит и прислушивается к привычным звукам, несущимся из открытой форточки. Наконец он закончил писать, промокнул лист промокательным прибором, снял очки и подошел к форточке. Какое-то время в задумчивости курит, выпуская в нее дым, слушает шум. Тяжко вздыхает, бросает окурок на улицу и прикрывает форточку. В комнате становится тише. Зазвонил телефон.

Сидорчук (берет трубку, разговаривает). Здоровеньки булы, Петро Василич! Шо за дило, слухаю? Так... так... Понял (Кивает головой, соглашаясь с невидимым собеседником.) А вот тут ты зазря так думаешь: у нас тут всяк петух свою песню горланит, каждый свое дерьмо разгребает... Да что ты, Петр Васильевич, меня стращаешь горкомом да обкомом?! Мое дело - охрана, а арестанты на нем числятся... Ну и что, что он такой... (Смеется.) Вот, это уже лучше: по-соседски, по-дружески и договоримся... Ладно, вечерком переговорю с ним - дадим мы тебе завтра тридцать лесорубов, только чикировщики и учетчицы твои, да топоры и пилы тоже... Только рабсила! Ну, все... Что-о? (Удивленно и презрительно одновременно.) А когда он меня не слушал?! То-то же. В общем, присылай машину к восьми часам, но за тобой - медвежья охота! Попробуй открутиться... (Смеется в трубку.)...А хоть сам залазь в берлогу! Ага... Ну, бывай... (Кладет трубку и сидит в задумчивости.)...Только рабсила... Рабсила? Рабы, что ли? Тьфу ты - рабочая сила! Сколько ее тут прошло за мою службу!.. Уф! (Тяжело вздыхает.) Почитай тридцать лет в шинели - все тюрьмы да лагеря! Двадцать лет в Сибири... И чем дальше от центра, тем глуше. Дальше-то, через горы - уже Монголия будет да Китай, нету там России! Отупеть можно, озвереть! А как у нас на Украине сейчас должно быть хорошо: вишня поспела, яблоки, гарбузы... Нет, лучше борщ с пампушками или... сало под горилочку... (Мечтательно улыбается, потягивается и сладко жмурится. Потом резко выпрямляется, улыбка слетает с лица.) Размечтался, старый кочет! Це ж когда було, до революции, когда матка и батько живы были... Эх!.. Бросать надо эту службу, пока совсем не скурвился - пасеку заведу, курей, свиней, шоб свое сало всегда под окном хрюкало...
 

Сцена 2

За окном усиливается шум. Сидорчук намеревается подойти к нему, но в это время раздается стук в дверь и входит дежурный старший лейтенант с красной повязкой на рукаве.

Дежурный. Разрешите, товарищ майор?

Сидорчук. Павло, шо за шум?

Дежурный. Вечернюю поверку закончили...

Сидорчук (перебивает). Так чи? Каждый вечер повирка. Разгалделись как сказивные...

Дежурный. (виновато): Побег, товарищ майор... Козлов и Овсиенко из второго отряда не вернулись с дальней делянки...

Сидорчук. Шо цэ таке?! А куда конвой бачил? Али их очи бельма позакрыли?

Дежурный. Это расконвойники... Конвой с бригадой раньше ушел, а их оставили пилораму ремонтировать - к поверке должны быть в лагере. Старшина возвращался с двенадцатого участка и по пути заглянул туда, на лошади он был: все порушено и никого нет... Побег, товарищ майор!

Сидорчук (сердито, невольно переходя на русский язык). Побег, побег... Что заладил? Что, побегов у нас раньше не было? Не первый, не последний... Вот что, Павло, телеграфь-ка о побеге в Сталинск, в горотдел, в транспортную милицию: фамилии беглецов, все данные... С хлебовозкой отправьте в город их фотографии, отпечатки пальцев...Обзвони все окрестные деревни, где есть телефоны: Бараки, Огневка, что там еще? Готовь две группы (Смотрит на часы, чешет затылок.) назавтра - куда им к черту на ночь глядя! Да, предупреди посты на трассе, а то вдруг беглецы не захотят по лесу блукать. Начлагу сообщили? Ладно, я сам ему позвоню. Ступай, а ко мне пришли Волкова...

Дежурный уходит.
 

Сцена 3

Сидорчук (берется за телефон, крутит ручку коммутатора). Начлага мне! Ага, Федор Фомич? Знаешь новость?

Точно... Двое сбежали из расконвойников... А я здесь ни при чем - ты снимаешь с них охрану... Так что готовь мыло... Ха-ха-ха... (Какое-то время слушает собеседника, потом начинает его успокаивать.) Да ладно, Федя, найдем мы их...я тебе обещаю: найду завтра-послезавтра... Не хнычь, а лучше подкинь завтра тридцать гавриков в лесхоз Петру Васильевичу... Хороший мужик, надо уважить! Да не умирай ты раньше времени: хлопни стакан водочки и ложись спать - моя работа начинается!.. (Кладет трубку и говорит сам с собой.) Ты выпьешь, и мне не грех...
 

Сцена 4

Сидорчук встает из-за стола, открывает дверцу книжного шкафа, наливает стакан водки, кладет на кусок черного хлеба толстый ломоть сала и, стоя у шкафа, выпивает водку, после чего удовлетворенно крякает. Жует сало с хлебом.

Сидорчук. Хороша зараза, а все же наша горилка лучше! Все-е - решено: пора на пенсию и... домой, домой на ридну Украйну!

Смотрит вовнутрь шкафа на бутылку в нерешительности: еще выпить или остановиться? За дверью раздаются чьи-то уверенные шаги, и Сидорчук несколько торопливо ставит стакан в шкаф и закрывает дверцу.
 

Сцена 5

Без стука входит Волков.

Волков. Вызывали, товарищ майор?

Сидорчук (смотрит исподлобья). Вызывал, вызывал... Побег у нас, слышал?

Волков. Так что? Они постоянно бегают, подумаешь... А я-то здесь при чем?

Сидорчук. Ну. Как же... ты же у нас большой мастак по ловле беглецов - охотник!

Волков (усмехаясь). Уж скажете, Иван Петрович... Охота - это когда на кабана или медведя, а здесь делов-то - доходяги...

Сидорчук (смотрит пристально на Волкова)....И потому ты только трупы привозишь в лагерь?

Волков. Так хлопот меньше, товарищ майор! Ведь чуть живой, еле-еле душа в теле, а все туда же, в бега... Один на сосну забрался, придурок, думал, я не замечу его там! Кричу ему: «Слазь!». А он еще выше полез, а там ветки тонкие, да еще ветер...

Сидорчук. А тот, что со скалы сорвался?

Волков. А что тот? Полез почти по отвесной скале, команд не слушает...

Сидорчук....Ты и пальнул, а там обвал?

Волков. Так точно.

Сидорчук. А ты не знал, что в горах такое случается?

Волков (пожимает плечами). А почем мне знать, будет обвал или нет... Я знаю, что за побег вышку дают...

Сидорчук (перебивает). Уже не дают - не те времена!

Волков. И зря - вот они и распоясались!

Сидорчук (с досадой в голосе). Эх, Волков, Волков...

Волков. Да что вы, Иван Петрович, выстрел-то был предупредительный - все по уставу!

Сидорчук. «По уставу», говоришь? А тот, что в болоте утоп?

Волков (с заметным рокотом в голосе). А вы их еще по фамилиям вспомните!.. Зачем вам это, Иван Петрович?

Сидорчук (почти шепотом, приблизившись к подчиненному). А это, Волков, чтобы свечку поставить за упокой их душ, когда свой смертный час наступит! Грех ведь это - лишать людей жизни, грех... Неужто ты совсем не боишься за свою душу?

Волков (удивленно и недоверчиво одновременно). Очень уж странно вы говорите, товарищ майор?! Что-то в Уставе ВКП(б) про душу ничего не говорится... Мы же коммунисты с вами или уже нет?

Сидорчук (нервно хохотнув). Конечно, конечно, какая, к черту, душа!.. Проверяю я тебя, проверяю... А ты, смотрю я, молодец, хорошо подкован! Слушай, а может, хлопнешь стаканчик, а?

Берется за ручку шкафа, где были водка и закуска.

Волков (с усмешкой глядит на суетливость начальника). Да, вроде, не ко времени, Иван Петрович!.. Вон из Бараков звонили: двоих телят у крестьянина увели: никак их работа. Знать в сторону Томи подались. По реке сподручней бежать на плоту или лодке, опять же деревеньки шорские на берегу встречаются. А эти туземцы одинаково всех угощают - темный народ!

Сидорчук. Я уже распорядился оповестить все посты, а ты возьми завтра пять-шесть человек, разобьешь их на группы и...

Волков (перебивает). Иван Петрович! Дозволь мне одному сходить? Что людей маять по тайге?!

Сидорчук (быстро соглашаясь). И то верно, Митя, сходи один, коль засиделся... Только трупы-то больше не возил бы в лагерь... Как-никак, а все же люди, а?

Волков (снисходительно). Ладно, Иван Петрович, там видно будет... Ну, я пошел...

Уходит.
 

Сцена 5

Сидорчук в кабинете один.

Сидорчук. Иди, Митя, иди... Да пошел ты!.. (Открывает шкафчик, наливает водки, берет ломоть хлеба с салом.) Каков стервец: «...в уставе про душу...». Ух, сволочь! Нет, все - уйду! Год доработаю - и на пенсию! А то вот из-за такого говнюка еще разоблачат...

Пьет водку долго, нервно. Свет гаснет.
 

Сцена 6

Прожектор высвечивает пост около конюшни и хозсклада. На столбе горит лампочка под металлическим абажуром, на заднем фоне сцены висят колеса от телеги, стоит оглоблями вверх телега, к стене прислонены сани, оглобли, как крылья, раскинуты в разные стороны. Из-за двери слышится фырканье лошадей, легкое ржание.

Светает. Часовой слышит чьи-то шаги, готовит карабин наизготовку.

Часовой. Стой! Кого черти несут?!

Волков (грозно). Ты что, Емелькин, устав забыл?! Я тебе щас такого черта нарисую! Как должен окликнуть?

Часовой. Стой, кто идет?! Пароль?

Волков. То-то же... А то ишь - «Кого черти несут?» Меня несут, ну и что? Чахлов уже там?

Часовой (с долей испуга и заискивания). Так точно, товарищ лейтенант, уже с полчаса, как вам лошадку готовит - Орлика, как велели...

Волков (смягчаясь). Ладно уж... (открывает дверь конюшни и входит вовнутрь).

Часовой (крестится облегченно). Слава тебе господи, пронесло! Зверь, а не человек этот комвзвода...

Дверь внезапно открывается и выглядывает Волков.

Волков. Что, Емелькин, думаешь пронесло? Я ведь заметил, что ты пароль-то от меня так и не услышал, а на обьект пропустил... Это как понимать?!

Часовой (заметно заикаясь). Тов-варищ л-лейтенант... Дак я же вас рассмотрел... на что мне пароль-то?

Волков. Рассмотрел, говоришь?! Ты, значит, умный, а тот, кто устав сочинял и пароль придумал, дурнее тебя?! Так, что ли, получается?! (Многозначительно поднимает палец вверх.) Ты клевещешь на военное руководство страны?! (Голос снова наполняется угрозой.) Ну, погоди, вернусь, я тебе мозги-то прочищу, умник!

Уходит.

Часовой снова вздыхает облегченно и крестится и плюет ему вслед, но потом, спохватившись, испуганно подбегает к двери, ведущей в конюшню, и рукавом гимнастерки стирает свой плевок.

Часовой. Так-то оно спокойнее, а то, неровен час, опять вылезет со своими придирками...

За дверью слышится приглушенная ругань, звон перевернутого ведра. Часовой, закинув карабин на спину, пристраивается к щели и наблюдает за происходящим в конюшне. Наружу несется все усиливающийся крик Волков а.
 

Сцена 7

Конюшня. В углу под потолком еле горит дежурная лампочка.

Волков....твою три господа бога мать! Что ты ведра расставил под ногами - башку здесь сломать можно!.. Запряг Орлика?

Зав. конным двором. Товарищ младший лейтенант, Орлик только вчера в Сталинск ходил, отдохнуть бы ему денек?..

Волков. Сам впрягайся - я на тебе поеду этих доходяг ловить, идет?

Зав. конным двором. Что ж я-то сразу: вон Белуха стоит, вон -Князь - чем не кони?

Волков. Это ж рабочие лошади! Ты что мне суешь?!

Зав. конным двором. Дак, а как иначе: бегляков двое, да вы - значит трое. Орлик не потянет троих, а Князь и троих возьмет - он здоровый!

Волков. Шутник ты, старшина: на хрен они мне сдались, чтобы я их возил по тайге...

Зав. конным двором. А как же так тогда?...

Волков. А так же... как получится (Спохватывается и добавляет со смехом.) Я, может быть, их к хвосту привяжу...

Зав. конным двором. Ну, уж скажете, товарищ младший лейтенант...

Волков. Как скажу, так и будет, а ты мне здесь комедь прекрати ломать: знаю, что Орлик у тебя в любимчиках ходит...

Зав. конным двором (виноватым голосом). Ну, уж сразу и в любимчиках... Я ведь как лучше хотел...

Волков....И я как лучше: впрягайся сам - и поехали!

Зав. конным двором. Да, ладно... готов уже Орлик - сам взнуздал его... Только вы уж полегче с ним по буеракам-то... Ему бы призы брать на скачках, а тут - всякую контру обслуживает...

Волков (снова свирепея и наступая на старшину). Что-о?! Какую контру? Я на нем поеду, я! По-твоему я контра, так что ли?! Ах ты, сука лагерная! (Раздаются глухие удары и крики избиваемого.) Ну, гад, я тебе эту контру припомню!..

Зав. конным двором. Товарищ лейтенант (Закрываясь от ударов.)...товарищ старший лейтенант... Извините... я не то... вы неправильно поняли...

Волков (успокаиваясь). Ладно, как понял, так и понял, а ты выводи Орлика. Разболтались совсем! Я вас, блядей, всех по баракам распихаю - дайте срок!

Старшина убегает, за сценой раздаются скрип открываемых ворот, топот лошади, ее легкое ржание.
 

Сцена 8

Дверь конюшни резко открывается и бьет по лбу подсматривавшего и подслушавшего часового. На свет прожектора появляется старшина - пожилой человек. Одной рукой он потирает скулу.

Часовой (осторожно). Уехал?

Зав. конным двором. Уехал, гад!

Часовой. Что, опять дрался?

Зав. конным двором (раздраженно). Нет, целоваться лез!.. У-у, сука! Взял моду: надо не надо, а все в морду норовит залезти... Шакал гребаный! Чтоб у тебя руки отсохли! Чтоб сам ты жил в бараке всю свою остатнюю поганую жизнь!

Грозит кулаком вслед Волкову.

Часовой (испуганно прижимает палец к губам). Тс-с!.. Я тут намедни также вот матерок послал вслед, а он, гад такой, за дверью стоял...

Осторожно подходит к двери, сначала заглядывает в щель, потом приоткрывает, после чего облегченно вздыхает. Оба заметно веселеют, громко ругаются.

Часовой. Уехал... Вот гад какой! Всех замордовал уже, собаки, и те боятся его: как подходит к ним - лаять перестают и, словно по струнке вытягиваются - вишь до чего их довел, сучий потрох!

Зав. конным двором (недоверчиво). Точно, что ли? Да-а, зверь, а не человек этот Волков... Нет, пора на пенсию - наслужился ужо по самую маковку! Главное - войну здесь пересидел, да и пенсию хоть какую-то заработал...

Часовой (с завистью). Тебе хорошо, а мне еще служить, как медному котелку... Озверею я здесь, как Шакал, или, точно, в барак попаду...

Зав. конным двором. Это тут запросто... Давай-ка, Петро, перекурим это дело, да я побежал на КПП - команду лесорубов надо отвезти на четвертый участок...

Закуривают. Свет гаснет.
 

Сцена 9

Лужайка, посредине которой вбит кол. На лужайке двое: Волков и мужичок лет сорока пяти, лицо его покрыто черной щетиной. Он излишне суетлив, говорит скороговоркой.

Мужичок. Вот здеся они были, гражданин начальник (Показывает руками вокруг себя.) Вона и колышек на месте, а их нету... Пацан мой пришел за ними вчерась под вечер, а телков-то нету... Корова ревет. Оно и понятно: они же детишки ейные. Увели, бандюки, среди бела дня!

Волков. Они у тебя привязаны были, телята-то?

Мужичок. Да нет, корова была на привязи - кол вон видишь, а телки в отвязке ходили - малы еще...

Волков. Вот что, дядя, найди-ка ты мне того пацана, что обнаружил пропажу телят, а я тут малость огляжусь. Да лошадь мою там привяжи...

Мужичок берет поводья лошади и уходит. Волков углубляется в лесок и вскоре находит на полянке телячью голову, часть туши, кровь. Рядом видит остатки костра. Сует руку в пепел и резко отдергивает ее - горячо! Отряхивает руку от пепла и возвращается на поляну, где его уже поджидает Мужичок с двумя мальчишками десяти и двенадцати лет.
 

Сцена 10

На лужайке Волков, Мужичок, двое мальчиков.

Мужичок. Вот они вчерась видели мужиков-от. Говори, не молчи. (Треплет за рукав старшего пацана и дает ему легкий подзтыльник, но мальчишка увертывается от удара.)

Волков. Не трожь пацана...

Мужичок. Да ладно, чо уж - мой робетенок, Федькой кличут, а это евойный товаришок - Филькой прозывается. Они все время вместе хороводятся, мать их ити!

Волков (морщась от досады). Не тарахти! (Поворачивается к пацанам.) Ну, я слушаю...

Федька (скованно). А чо говорить-то? Пришли за коровой и телками, а их-то нету. Корова орет, не дается - кое-как домой привели... Пока я с ней бился, Филька кругом все оббежал - телят искал... Он-то и видел мужиков...

Филька (швыркая носом, стоит набычившись перед незнакомым военным). Ну, видел издаля...

Волков. Говори, говори. Где видел, сколько их было, куда они шли?

Филька. А я знаю? В лес шли. А не по дороге... Перед развилкой на дороге пригорок есть, а там камень здоро-овый... Вот я на него залез и оттеля увидел их... Они ма-аленькие такие были...

Показывает пальцами.

Волков (недоуменно). Как маленькие? Дети, что ли?

Филька. Да нет, дядь, они просто далеко были...

Мужичок (сердито). Ты, Филька, дурака не валяй, а говори толком! Видишь человек дело сурьезное делает... Тут без дураков надоть...

Филька (насупившись). А я и говорю без дураков, дядя Кузьма. А что их двое было - точняк! Шли они в сторону Сысолятино. Так пойдешь - мимо его не пройдешь никак.

Волков. Ну, а были с ними телята?

Филька (растерянно). Не знаю, далеко было, трава высокая да и темнело уже - мне не видно было.

Волков (задумчиво). Ну. Ясно, куда они путь держат... Да, Кузьма, а твоего теленка одного я нашел - вон там в кустах лежит, бедолага: голова - отдельно, ноги - отдельно... (С усмешкой.) Сходи, похорони хоть...

Мужичок (сердито вскинувшись). Вот мать их ити! И когда вы энтих бандюков переловите? Кажин год бегают - житья от них нет. Стрелять их надоть!

Волков (тихо и зловеще). А вот сейчас пойдем и перестреляем...

Волков поправляет на поясе кобуру с наганом. Мужичок мелко крестится и громко командует пацанам.

Мужичок. А ну, марш домой!

Волков. Э-э, нет, Кузьма. Твои пацаны мне еще будут нужны. А что, хлопцы, эти места хорошо знаете? Найдете самую короткую дорогу до Сысолятино? Что молчите?

Мальчишки молча переглядываются.

Федька. Чай не заблудимся - всю жизнь тута живем...

Волков (смеется). Всю жизнь, говоришь? А в жизни всего с десяток годов, так что ли, орлы!

Мужичок (о беспокоенно). Ты что же это удумал, гражданин начальник? Никак пацанов сбиваешь на погоню? Не дело это...

Волков. Не дело, говоришь? Тогда сам собирайся сей же секунд! Дело государственной важности. Иль не понял еще?!

Мужичок (робея). Дак я бы и сам сходил, да ноги болят - ревматизма! Опять же баньку сегодня ставлю - кум уже давно ждет...

Волков. Ну, что тогда лясы точишь? Да не бойся за своих пацанов- к вечеру вернемся, крайний срок - завтра утром. А если наши будут звонить в контору, так и передай, что ушел на Сысолятино, ну, и все такое...

Мужичок (снисходительно и с облегчением). Ладно уж, как-нибудь скумекаю, что сказать. Только ты уж полегче с ними, гражданин начальник, детишки все же...

Волков (с усмешкой). Может, тебе еще расписку оставить?

Мужичок (отмахиваясь). А-а! (Обращается к мальчишкам.) Смотрите, слушайтесь там, а то потом выпорю!..

Мужичок грозит сухоньким кулачком. В ответ пацаны только ухмыляются.

Волков. А ну, орлы, марш на коня!

Мужичок. А не тяжело будет коньку-то? Все же трое!

Волков. А ничего... В них весу-то...

Волков с пацанами уходят.

Мужичок (кричит им вслед). Федьша, с дороги влево забирай. Через Горячий ключ - там дорога лучшее будет!..
 

Сцена 11

Улица деревни Сысолятино. Слышен голос Волкова. Он приказывает ждать его и караулить лошадь. Навстречу ему из-за высокого и поникшего к земле плетня вышла Старуха в сиреневой кофте. Столкнувшись с неизвестным, она смешалась и резко направилась в другую сторону.

Волков. А что, мать, где ваше начальство обитает?

Старуха (отмахнувшись). А кто его знает... (Затем внимательно оглядывает незнакомца, задерживая взгляд на кобуре, и говорит уже другим тоном.) Если Силантий нужен, председатель артели, то он с мужиками на заимку пошел, на дальнюю. Обещался к субботе возвернуться.

Волков (задумчиво). Ясно... А не видала ли ты в деревне чужих людей? Сбежали тут двое бандитов, а мы ищем вот...

Старуха (сердито). Леший вас знает, кто бандиты: те, кто убегает, или кто догоняет... Стеречь надо лучше, чтоб не бегали!

Стремительно уходит прочь.

Волков (вслед старухе с долей удивления и возмущения). Ах ты контра старая! Тебя бы за такие слова в лагерь... Да старая уже - сама сдохнешь скоро. (Кричит пацанам.) А ну, заводи Орлика! Дальше едем...

Слышен приглушенный топот лошадиных копыт.

Автор. Лошадь бежала трусцой. Сзади и спереди Волкова облепили пацаны, и ничто не мешало ему распутывать свои непростые думы... Он не любил своего прошлого - там у него не было сладких воспоминаний. Бедная крестьянская семья, полуголодное детство на Орловщине, вечно больная и плачущая мать, неласковый отец и двое младших братишек. Работать отец не любил, зато с удовольствием волочился за всеми подряд женщинами села, за что не раз был бит их мужьями, а вскоре по общему решению деревенского схода Михаила Волкова выслали из села как «социально вредный элемент». В Сибирь их отправили в «телячьем» вагоне. Под перестук колес в вагоне умерла мать, и ее опустили в мартовскую холодную землю на одном из полустанков. Отец вскоре сбежал, бросив своих детей на произвол судьбы, и в Омске их сняли с поезда. Младших ребят определили в детприют, а Дмитрия, которому уже шел семнадцатый год, устроили на работу в механические мастерские железнодорожной станции Омск-грузовой. Два-три раза в неделю он приходил к братьям в детприют, купив по дороге подарки. В конце лета Дмитрий простудился и несколько дней провалялся в жару. Когда ему полегчало, он пришел в детприют навестить братьев, но там его ждал удар: зав. приютом выдал ему на руки справку о том, что «...Захар и Георгий Волковы умерли от оспы...»

Гаснет свет, раздается раскат грома, блещут вспышки молний в темноте, а затем слышен приглушенный звук набата. Прожектор выхватывает из темноты фигуру Автора.

Прежний Дмитрий Волков умер. В этот страшный для него час никто из окружавших его людей не пожалел и не поддержал молодого парня и он... умер. Зато родился на свет человек с такой же фамилией, с таким же именем, который пил водку, курил, любил драться, бил и сам был бит, и однажды за очередную пьяную драку он попал в дом заключения...
 

Сцена 12

Камера. Шесть арестантов курят «солдатку» и ведут неспешный разговор.

1-й арестант (пожилой, лысый)....У нас вон в деревне у мужика квартирант повесился. Приехали мильтоны и того мужика в кутузку. Неделю доржат, другую, а потом прозналось, что сам он повесился, что-то ему там не пожилось. Но хозяина квартиры так и не выпустили - за что-то другое посадили на десять лет без этого... ну, когда писем нельзя писать, вот...

2-й арестант (худой, с клочковатой, с проседью, бородой). Без письмов-то еще можно прожить, а без хлеба как? Я на посевной горбатился с темна до темна, а мне медальку дали, хлопали на собрании. Скажи, говорит председатель, собранию слова. Ну, я и сказал: лучше б мне мешок муки дали для детишков, чем энту медальку... Через три дня меня сюда вот привезли и медальку обрат забрали.

Волков (затягиваясь сигареткой). А ты, дед, как сюда попал? Тебе, поди уже лет сто?

3-й арестант. Да нет, сынок, мне только семьдесят осьмой пошел... Я еще молодой против ста лет. А все равно башка уже дурная. К нам в клуб лектор приехал из городу, что-то там читал про тиф да золотуху, а потом наш сиклитарь сказал, что надо после лекции песню каку-то спеть. А я не расслышал каку надо, да затянул «Боже царя храни...». С молоду-то я горластый был, в хоре церковном всегда певал... Благостно так получалось, а тут на тебе! Оказывается надо петь «Ынтернацыонал» какой-то, шут его побери. Вот ужо третьи сутки тут маюсь. Может, тоже без прописки оставят. Да чего уж, я все одно не грамотный, какие уж письма...

4-й арестант (мужчина лет сорока, в очках). Вот так, дед, на старости лет за политику сядешь!

Волков. Какая тут политика?! Смехота одна!

5-й арестант по кличке Лапа (огромный верзила в майке и с синими от татуировок руками): Вот щас Кувалда придет, и будет вам смехота, контрики нечастные!.

В коридоре раздался шум, удары, крики. Волков бросился к к зарешеченному и неплотно закрывающемуся окошку в двери, смотрит в коридор.

Волков. Там опять Кувалда кого-то лупцует!.. Кровищи-то сколько! И ногой его, ногой!.. Вот это ударчик!

1-й арестант. Отойди, сынок, что там тебе смотреть?

4-й арестант. Эй, Кувалда, прекрати сейчас же! Не имеете права бить заключенных!

Кувалда (из-за двери). Я тебе потом все твои права вместе с кишками на кулак намотаю - все сразу поймешь!

3-й арестант. Ай-ай, что за жизнь пошла! Нет, при царе-батюшке такого не творилось в тюрьмах! Ай-ай!

5-й арестант (отталкивает Волкова от окошка и кричит в коридор). Так их, Кувалда, врагов народа! Мочи, а я тут своих контриков прижму, если надо!

Кувалда (из-за двери). А что, Лапа, может, хочешь размяться?

Лапа. Да, ладно, мараться не хочется... Потом как-нибудь... (Замахивается на притихших сокамерников.) Что, притихли, суки! То-то же...
 

Сцена 13

Тюремный коридор. Появляется Кувалда - детина под два метра ростом, в галифе, в сапогах и фуражке. Тащит за шиворот пожилого худощавого человека. Тот упирается.

Худощавый (жалобно приговаривает): Не надо, товарищ... не надо так...

Кувалда бьет его кулаком по голове, тот падает и не может подняться, едва шевелит рукой и ногой. Кувалда несколько раз пинает лежащее тело. В щель окошка из камеры за сценой наблюдает Волков.

Кувалда. Что, малец, интересуешься?

Волков. Н-не знаю...

Кувалда. А что все смотришь?

Волков. Интересно потому что...

Кувалда. Ну, раз так, то из тебя толк будет... (Наклоняется к стонущему арестанту, дотрагивается до его лица и притворно ласково спрашивает.) Ну, что, гнида, будешь сознаваться, что ты со своей бригадой шахтеров делал подкоп в Японию?

Арестант: (жалобно). Все скажу, признаю, только не бейте больше...

Кувалда. То-то же, диверсант хренов! (Берет его за шиворот и тащит в соседнюю камеру, оставляет его там, затем открывает камеру, где сидит Волков.) А ну, малец, иди сюда. Видишь сапоги подмарались, помыть надо.

Уводит Волков а с собой.
 

Сцена 14

Угол тюремного коридора. Кувалда сидит на деревянном диване, развалясь, и курит, а Волков с тряпкой и щеткой в руках чистит ему ботинки. Кувалда одет в гражданскую одежду.

Кувалда. Что, драться любишь?

Волков. Ага...

Кувалда. А как чаще: ты бьешь или тебя бьют?

Волков. Когда как, иногда и мне сопатку разобьют, быват...

Проводит рукой с сапожной щеткой под носом, оставляя на лице след ваксы.

Кувалда. Измазался, балда. Ладно, потом зеркальце дам - умоешься... Это плохо, когда тебя... Надо, чтобы ты всегда наверху был.

Волков. А так не бывает...

Кувалда. Бывает, только чтобы всегда по-твоему выходило, запомни такие правила... Всегда бей первым - не жди, когда тебе вдарят. Бей неожиданно... Разговаривай, улыбайся, а потом вдруг р-раз! В глаз или в нос - здесь всегда больней. Слаб человек, где его не ткни - везде больно... А то еще на калган бери, знаешь как? Головой в морду ему - вся рожа всмятку, а ты делай с ним, что хочешь... Тут даже нос может провалиться в черепушку, во как!

Волков (испуганно). А что потом?

Кувалда. А ничего потом, закопают и все... Ну, ладно, хватит чистить, а то до дыр протрешь ботинки-то. Садись-ка вот, покури.

Усаживает Волкова рядом, дает ему сигаретку.

Волков (прикуривая). Дядь, а что вы сегодня по гражданке?

Кувалда. Дак сегодня ж суббота, выходной у меня, да надо было одно спецзаданье выполнить... И еще запомни, когда кого-то бьешь, не надо кричать, бей и молчи. Когда бьют и не говорят за что - всегда страшнее... А когда испугал человека, надломил его, то он уже не человек, а так, слякоть. А слякоть надо топтать, топтать, топтать!..

Он вскочил и показал, как надо ногой растирать плевок или окурок. Голос его дрожал от злобы, лицо было искажено. Волков испуганно отшатнулся от собеседника. Свет гаснет, а луч прожектора высвечивает Автора.

Автор. Слушал Димка Волков тюремщика, разинув рот. Ему было и страшно, и весело, и интересно, ему только не было стыдно...

А вскоре его отпустили из домзака без суда - разобрались. Больше он никогда не видел Кувалду, да и зачем, когда семена ненависти и жестокости уже упали на благодатную почву. Дмитрий Волков в свои неполные восемнадцать лет был достаточно силен, излишне циничен и страшно зол на окружающий его мир. Он готов был мстить всем и каждому за свое несчастное детство, за рано ушедших мать и братьев, за отца - подлеца за все те беды и невзгоды, что свалились на его еще по-юношески хрупкие плечи. Для себя он твердо решил, что свою дальнейшую жизнь свяжет только с охраной исправительно-трудовых лагерей. А их тогда становилось в стране все больше и больше. На дворе стоял 1937 год.
 

Конец действия 1

Действие 2
 

Сцена 1

Просека, от которой идет едва заметная тропка. Волков оставляет лошадь с Филькой, а сам с Федькой идет по тропинке в чащу.

Волков. Что здесь может быть?

Федька. Не знаю, но старики бают, что где-то в этих местах скит Егорьевский есть, где монах Егорий живет или жил... Я тут ни разу не был, стра-ашно...

Ёжится.

Волков. Небось, Федьша, не пропадем.

Достает из кобуры наган, взводит курок.
 

Сцена 2

Лесная поляна, скрытая от людских глаз небольшим взгорком и частоколом деревьев. Справа, под могучей сосной, ютится вросшая наполовину в таежный грунт землянка. Здесь же находится навес с врытым в землю столом, две грубо сколоченные лавки. Рядом убогая кухонная утварь, на веревке сушится одежда. Волков настороженно осматривает поляну, заглядывает через открытую дверь в избушку и не замечает поросшего густым волосом человека в рясе, сидящего под навесом и отчасти скрытого от глаз охранника раскидистым кустом черемухи. Рядом с ним лежала груда свежедранного лыка. Федька первый увидел монаха и потянул Волков а за рукав.

Федька. Дядь, смотрите, вот он...

Волков (резко поворачивается в сторону Монаха, направляет на него револьвер). Кто таков? Что тут делаешь, отвечай?!

Монах (продолжает сидеть с ножом в руках, затем слегка приподнимается со стула-чурбана и здоровается с поклоном). Здравствуйте, люди добрые!

Волков. А не ошибся ты, старик, что мы добрые? (Подходит ближе, вглядывается в Монаха.) Да ты такой же старик, как и я... От кого прячешься? Где документы?

Монах. Олексий я, инок из церкви Святого Вознесения Господня, что под Бийском... А документы все мои там, у настоятеля. Зверушкам я и такой люб, без документов...

Волков. Шутишь, поп? От власти прячешься? (Заметив движение Монаха встать со стула, командует.) А нож-то брось, негоже попу с оружием!

Монах кладет нож на стол, но остается сидеть, глядя, как охранник заканчивает осмотр полянки перед избушкой. Волков указывает на кучу лыка.

Волков. И надо тебе это, ведь сапоги есть?

Монах. У кого есть, а кого Бог надоумил в лыко ходить...

Волков замечает, что Монах сидит босой. Присаживается под навес, кладет револьвер на стол, сворачивает цигарку, прикуривает.

Волков. Так, значит, здесь и отсиживаешься? От войны прятался, пока мы там кровь за Родину проливали...

Монах (негромко, но твердо, с едва заметным вызовом). Кто проливал?

Волков (закашлявшись дымом). Ну, те, кто воевал...

Монах. Так у вас-то от фронта, наверное, бронь была...

Волков. А ты что же думаешь, что у нас здесь курорт? Мы тоже здесь кровь проливали...

Монах (тихо, глядя исподлобья). Чью кровь?

Волков (надвигается на Монаха, тычет ему револьвером в лицо). Ты... Ты что тут... сволочь неумытая! Да я тебя в лагерь! Мы тут тоже фронт держим - враги кругом, или совсем ослеп тут у себя в глухомани! Почему не воевал?

Монах. Клирик я, не положено...

Волков (опуская наган, с некоторым недоумением). Кто, кто?

Монах. Служитель культа...

Волков (снисходительно). Культ - это плохо! За это надо сразу к стенке!..

Монах. Вот вы ставите к стенке - это и есть культ... Культ силы и беззакония...

Волков (с придыханием и угрозой в голосе). Ты что это здесь контру разводишь? Да я тебя...

Монах. Да с кем же ее разводить, один я здесь да зверье кругом. А оно политики не разумеет...

Волков. Как же, а я, а вон малой...

Кивает в сторону задремавшего под кустом Федьки.

Монах. Я и говорю - зверье кругом, а мальчик не слышит нашего разговора, сморило его с дороги...

Волков (после некоторого раздумья сдвигает фуражку наганом, чешет затылок). Ладно, поп, словами ты умеешь ловко сети вязать - сам черт тебя не разберет! Скажи лучше, не было ли у тебя здесь посторонних вчера или сегодня?

Монах. Один я тут с небом говорю...

Волков (с нажимом). Пойми, поп, не шучу, из лагеря сбежали враги народа...

Монах (встает и крестится). Не те врази, что в лесах хоронятся, а те, что душу свою допрежь хоронят делами черными! Господи, помилуй мя, господи, помилуй...

Осеняет себя крестным знамением.

Волков (с досадой в голосе). Ну, что ж ты, поп, злишь меня понапрасну? Ведь за такие слова можно сразу...

Монах....К стенке?

Волков....Ага, к стенке...

Некоторое время смотрят друг на друга в упор, Волков не выдерживает взгляда Монаха и взрывается новой бранью.

Ну, денек, мать твою так! То бабка сумасшедшая, то монах чокнутый!.. Некогда мне с тобой возиться, а то бы... Ладно, молись, монах, за свое спасение, за свою душу...

Монах. Непременно помолюсь... И за свою, и за твою душу, заблудшую в потемках! За родителей твоих помолюсь... Господь милостив, слабых и грешных на путь истинный наставляет...

Волков. Помолись, поп, за мать, за братьев моих умерших... За отца - не надо: пакостный был человек! Встретил бы сейчас - убил бы! А язык все же попридержи наперед, человек-то он - не то, что твой Бог, не каждый простит тебе слово лишнее. А молиться будешь, помяни Митьку Волкова - у меня в жизни тоже всяко было!.. Прощай, монах!

Волков уходит, поднимая уже задремавшего под кустом Федьку. Монах смотрит им вслед и осеняет крестным знамением.
 

Сцена 3

Вечер. Лесная чаща, за стеной деревьев видна небольшая полянка. Волков принюхивается к воздуху, крутит головой, затем делает предупредительный знак пацанам.

Волков. Тс -с! Марш с лошади и тихо мне...

Федька (шепотом). Чо, дядь? Вы тоже дымок учуяли?

Волков. Я и дымок, и врагов этих за версту чую! Тут они, тут...

(Он достает из кобуры наган, крутит барабан. Вот они мои семь братьев! Они-то уж не подведут...

Федька испуганно смотрит на охранника.

Волков (Федьке). Не жмись, пацан, все будет путем! (Кивает в сторону полянки.) Чуешь дымок? На ночлег устроились, мясо жарят... (Говорит с угрозой.) Щас мы им пятки поджарим!..

Федька испуганно пятится.

Федька. Дядь, вы пулять будете?

Волков. А то!.. Но ты не бойся... иди-ка к Фильке, да чтоб тихо!..

Волков, прячась за кусты, наблюдает за беглецами.
 

Сцена 4

Лесная поляна, окруженная густыми кустами. На поляне двое мужчин в зэковской одежде лежат у небольшого костерка и жарят мясо, нанизанное на прутики, и ведут разговор.

Буза (плотный, лысый мужчина). Слышь, Тушканчик, может, сухари погрызем? Надоело мне одно мясо жрать, я же не шакал какой-нибудь...

Тушканчик (пожилой мужчина с изможденным лицом с круглыми очками на носу). Где ж ты видел, Буза, чтобы шакал ел жареное мясо, он ведь падалью питается.

Буза. Ну, и хрен с ним, с шакалом! Пусть жрет, что хочет, а я хлеба хочу!

Тушканчик. Нету хлеба...

Буза (запальчиво, вскакивая на ноги). Врешь, есть хлеб, но ты его зажал!

Тушканчик. Да не зажал я его, дурила! Нам до реки еще топать и топать, мясо испортится, а на одной ягоде и грибах мы долго не протянем... А сухарь - он и через год в пищу пойдет, потому что он СУХАРЬ.

Поднимает палец вверх.

Буза. Во дает, Тушкан! А давай нажарим мясо, оно и портиться не будет?!

Тушканчик (рассудительно). Тоже верно... А я что-то сам не додумался до этого, молодец, Буза! Вот только зови меня, пожалуйста, по имени и отчеству... Овсиенко Николай Васильевич я, а не хочешь так, можешь звать попросту - Васильич.

Буза (удивленно, переставая жевать мясо). А что так?

Тушканчик - Овсиенко. Понимаешь, на воле мы, а здесь все должно быть иначе, чем там, на зоне... Не надо кличек...

Буза. Ну, ты даешь, Тушкан... Васильич!..

Тушканчик (грустно и со вздохом). Да ничего я не даю, человеком хочу быть, а не лагерной скотинкой!.. А тебя-то как зовут?

Буза (удивленно). Меня-то? Колян...

Овсиенко. Николай, значит? Тезка! Это хорошо!.. Но с сухарями все же давай потерпим, они еще нам сгодятся в дороге, а вот с жареным мясом ты здорово удумал!..

Буза (с трудом разжевывая мясо). Жаль второго телка! Нам бы его надолго хватило...

Овсиенко. Да не жалей, Коля, теленок не выдержал бы дороги и стал бы нам обузой...

Буза (смеясь). У Бузы была обуза... Стишок сочинил! А, как тебе?

Овсиенко (улыбается). Видишь, мясо поел, и на стихи потянуло! Не жалей, Коля, о своих поступках... Нам и этого мяса хватит, а той женщине все какая-то подмога...

Буза (раздумчиво). Да-а, странная старуха! Все молчит, а глазищами так и зырит... На дворе жарища, а она в этом серо-буро-малиновом жакете... Чудная бабка!

Овсиенко. Да не чудная она, Коля, а сильно обиженная жизнью... властью... Крылатиха ее зовут на селе, Крылатова она... Мужа в гражданскую убили белые, партизанил он тут... Двое сыновей у нее на фронте погибли, а третьего уже после войны расстреляли. Шахтер он был, в Сталинске. Случилась там какая-то авария, а его и еще несколько человек - к стенке. Виноват не виноват, а отвечай! Так на старости лет одна и осталась, совсем одна...

Буза (резко садится и говорит ожесточенно). К стенке у нас научились ставить, суки! (Грозит кому-то кулаком.) Самих бы всех к стенке!.. (Быстро успокаивается и снова ложится на землю.) А все же, зачем ей телок-то, вместо сына, что ли?

Овсиенко (морщась). Ну, что ты, Николай... Конечно, ни мужа, ни сыновей теленок ей не заменит, но все же живая душа в хозяйстве, есть о ком позаботиться, с кем поговорить, кого пожалеть... (Видит, что Буза готов расхохотаться, поспешил добавить.) Молод ты еще, Николай, сил у тебя много и тебе никого не надо... Это потом придет... (Садится, подбрасывает в костер сухих веток и принимается обжаривать мясо, насаженное на прутик.) Корова у нее была такая же старая, как она сама, молока почти не давала... Так вот и жили они вдвоем, да только по весне ее волки задрали. Тут она словно умом тронулась... Да и как тут не тронуться, столько смертей на нее свалилось!.. А так с теленочком они и будут куковать...
 

Сцена 5

Те же и Волков, наблюдают из-за кустов.

Волков. Разговорились, мать их!.. Старуху пожалели, теленочка... А запах-то какой - одуреть можно! (Сплевывает в сторону.) Ну, доходяги, все, концерт начинается... Вы ко мне только спиной повернитесь, спиной, чтобы при «попытке к бегству...»

Целится в одного из сидящих у костра.
 

Сцена 6

У костра Овсиенко и Буза продолжают разговор и жарят мясо.

Овсиенко....так я попал в армию. Возраст мой был непризывной, за сорок уже, но я стоял в комиссариате на особом счету, как «ворошиловский стрелок». А что дома сидеть, когда такая беда навалилась? Один я. Семьи не получилось... Мать старенькая в деревне осталась... Настоял - взяли. Добровольцев тогда много было, целый батальон набрали! Так и поехал на фронт вместе со своими учениками. Уж потом десять раз убедился, что правильно сделал: нужен им был кто-то старший, пацаны еще, хоть и ростом вымахали... Один во сне все маму звал. И этих пацанов почти без оружия, без подготовки - эх, товарищ Сталин!.. Не повезло мне: во втором бою меня ранило... Мои же ученики вынесли меня с поля... Расставались - плакали! Как родные стали... А после ранения меня в армию больше не взяли - вернулся в школу...

Буза (со смехом). Так ты учителка, что ли?

Овсиенко. Вообще-то, учителка - это женщина, а я учитель, учитель истории, да только что в том смешного?

Буза. Да вот слушаю и удивляюсь: правильный ты мужик, наверное, в коммунистах ходил, а сюда-то как загремел? Здесь же все изменники Родины, шпионы и полицаи...

Овсиенко (мрачно). А вот так... за контрреволюционную агитацию, сокращенно - КРА, слышал такое?

Буза. А то!.. 58-10...

Овсиенко. Вот-вот... На уроке пожалел, что не было с нами на фронте Тухачевского, Блюхера, а уже нельзя было... В классе был у меня мальчик, Витя Кочнев, прилежный мальчик, а папа его в комиссариате работал... При обыске нашли портрет Тухачевского, где он вместе с Ворошиловым, Буденным и другими маршалами... Нашли брошюру Тухачевского... Я ведь перед войной увлекся военной теорией - изучал для себя Клаузевица, Триандафилова, Тухачевского... Вот за это мне и дали двадцать пять лет! И ранение мое не зачлось, и из партии исключили... Пять лет уже отсидел - двадцать осталось, да только чую я, что не доживу я здесь до конца срока - вот и побежал...

Буза (резко вскакивает на ноги). Ну, ты даешь, учителка! Со мной-то хоть все ясно: я немцам служил, но ты-то, ты-то?!

Овсиенко (с грустью, шевеля дрова в костре). Что ж ты, Коля, к немцам-то подался?

Овсиенко продолжает лежать на земле и пробует мясо.

Буза (возбужденно расхаживая возле костра). А что делать - смыться не успел, да и влип я как-то по-дурацки... Наши, когда драпали, оружие побросали... Подобрал я винтовку, припрятать хотел на всякий случай, а тут немцы наехали на мотоциклах: «Хальт! Хэнде Хох! Партизанен!», а я с винтовкой в руках... Думал, пристрелят сразу - в штаны напустил... Упал на колени, реву, а они хохочут - партизан обоссанный! Забрали, разбирались... А у меня к тому времени уже одна ходка была - подорвал здоровье одному пожарному... Из-за бабы дрались, а мне политику ввалили... Он, видишь ли, в гимнастерке был и портупее, когда мы с ним бодались... вроде как на службе... И пьяный, сука, был, а мне три года впаяли. Только домой вернулся, паспорт еще не получил, а тут война... Немцы! Ребята вроде серьезные, думал надолго, а оно видишь, как получилось... Не моя масть выпала! И кто же я теперь такой? (Рвет на груди куртку, поет с надрывом.) «...А я простой советский заключенный...».

Овсиенко (прикладывает палец к губам). Не надо, Коля, громко, мы же в бегах...

Буза усаживается у костра.

(Спрашивает у Бузы.) Жалеешь?

Буза (с вызовом). Жалею! Жалею, что года уходят, мне тридцать с лишним, я не целочка какая-то (Протягивает к Овсиенко синие от татуировок руки.)...Я и счастлив-то был в этой жизни только сопляком, пока родители были живы, да еще те полгода при немцах... Ну, ладно я, ты-то, училка, служил, служил, да четвертной заслужил, ха-ха!

Хрипло смеется.

Овсиенко (с грустью в голосе). Заложил ты свою душу, Коля, непонятно какому Богу, а скорее черту, вот тебя всего и корежит... Полжизни прожил, а вспомнить нечего, кроме холуйства у немцев. И стоишь ты, как витязь на распутье...

Буза (громко, нервно). Че-го? Что ты мелешь?! Если я распутник, то ты-то кто? И чего ты ко мне прилип? Ну, скажи, я тебя звал с собой? Вот до речки доберемся - сваливай от меня, а то, неровен час, зашибу я тебя под горячую руку...

Овсиенко (грустно, негромко, продолжая лежать и жевать мясо). Уйду я от тебя, дойдем до реки, и уйду... А увязался за тобой потому, что здоровье тает...

Буза. Туберкулез, что ли?

Овсиенко. Да нет, Коля... От жизни нашей скотской устал, сил нет в лагере оставаться, а здесь, на воле, одному мне не дойти до реки. И в зону я больше не пойду, никак нельзя мне туда, лучше сдохнуть, но на свободе!..
 

Сцена 7

Раздается ржание лошади. Те же и Волков, выходят из укрытия.

Волков. Не будет вам зоны, сдохнете здесь!

Стреляет в упор в Бузу, тот падает на костер. Овсиенко с ужасом смотрит на появившегося из кустов охранника, сидя пытается отодвинуться от него вглубь поляны.

Да уймись ты, доходяга!

Стреляет беглецу в ногу, Овсиенко вскрикивает и, зажав рану, стонет. Волков оттаскивает от костра труп Бузы, на котором уже начала дымиться одежда, пытается затушить, но потом мочится на него, поглядывая за раненым. Тот затих, зажимая рану рукой. Застегнув штаны, Волков наклоняется над раненым и спрашивает с издевкой)

Что, доходяга, больно?

Стреляет в упор в другую ногу беглеца. Тот вскрикивает и теряет сознание).

Ну, вот и ты успокоился...

Поднимает с земли прутик с жареным мясом и начинает его рвать своими крепкими зубами.
 

Сцена 8

Из кустов робко появляется Федька.

Федька. Дядь, а дядь...

Волков (от неожиданности роняет мясо на землю, резко вскидывает наган навстречу мальчишке). А-а!.. У! Твою мать! Куда ты лезешь?! Я же застрелить тебя мог, дурила!

Федька (робко). Дядь, там темно и страшно...

Волков (с досадой). Ч-черт, про вас-то я совсем забыл... Где твой этот... дружок?

Федька. Филька, что ли? Там, лошадь сторожит...

Волков. Ладно, привяжите лошадь вон к тому дереву, да посвободнее, чтобы могла траву есть и марш за сушняком! Видишь, костер почти потух.

Федька. Щас, дядь!

Убегает.
 

Сцена 9

Волков подбрасывает в костер остатки сухих веток, пламя костра высвечивает бледное лицо раненого.

Овсиенко (слабым голосом). Послушайте, Волков, перевяжите меня... я ранен... я изойду кровью...

Волков (издевательски). Ага, щас я тебе еще укольчик поставлю, в задницу, хочешь?

Волков поднимает с земли оброненную ветку с мясом, достает из кармана галифе кусок хлеба и начинает есть. Потом присаживается на пенек и наблюдает, как раненый пытается остановить кровь при помощи веревки, которую он вытащил из собственных штанов.

Вот видишь, доходяга, ты побежал - значит, ты вне закона... А раз так, то никакой тебе пощады, потому как ты сейчас дважды враг советского народа. Во-первых, потому, что ты попал в лагерь, а во-вторых, потому что ты не хочешь отбывать кару, которую тебе вынес наш пролетарский суд. Вот за все это я тебя и приласкал: и во-первых, и во-вторых... Терпи, доходяга, может до утра дотянешь...

Овсиенко (негромко, но с ненавистью в голосе). А ты - зверь! Не зря тебя Шакалом зовут... Не только зэки, но и ваши же... Шакал!

Волков (разъяренный нависает над лежащим беглецом). Молчи, сука! Никто меня так не зовет, свистишь ты все! А если ты еще пасть свою откроешь - я залеплю ее тебе свинцом! (Выхватывает из кобуры наган).

Овсиенко замолкает и после некоторой передышки продолжает обрабатывать свою рану травой и каким-то грязным куском ткани.
 

Сцена 10

Мальчишки появляются из темноты с охапкой сухих веток.

Федька. Дядь, мы лошадь привязали, вон веток набрали...

Волков. Ну, хорошо, мальцы, располагайтесь у костра, здесь тепло, а спать пойдете - отвяжите от седла плащ-палатку, укроетесь. А этот (Кивает в сторону раненого учителя.) пусть здесь полежит, вроде как гость наш... Не бойтесь его, он упал и зашибся немного... В лесу-то темно уже...

Филька (жалобно). Дядь, а у вас есть что-нибудь поесть?

Волков (в раздумье): Поесть, говоришь... (Хлопает рукой по карману галифе, где у него лежал хлеб.) Эти доходяги тут мясо жарили, вон, на траве валяется - ешьте! Уж чем богаты...

Волков наблюдает, как пацаны ищут в потемках мясо и затем жуют его. После некоторого раздумья достает из кармана краюху хлеба в белой тряпке, отламывает им по куску хлеба.

На-те вам хлебца... Без него и мясо не впрок. (Отстегивает от пояса фляжку с водой и подает мальчишкам.) Пейте вот, да только зря воду не тратьте. Где ты родник в темноте найдешь... А я пойду огляжусь.

Уходит.
 

Сцена 11

Мальчишки жуют хлеб с мясом, пьют воду из фляжки.

Овсиенко (слабым голосом). Ребята, дайте воды напиться...

Федька тянется к фляжке, но слышит предупреждающий шепот Фильки.

Филька. Федьша! Дядька пришибет... Он же сказал, что воды мало!

Федькина рука на какое-то время зависает над фляжкой, его взгляд встречается со взглядом раненого, и он уже решительно подает тому фляжку.

Овсиенко. Спасибо, сынок!..

Овсиенко с трудом отвинчивает пробку фляжки и делает несколько глотков, закрывает фляжку и обессиленно откидывается к дереву, около которого он лежал.

Филька (с подозрением в голосе). Дядя, а правда, что ты бандюк?

Овсиенко (растерянно). Я... Нет, почему же...

Филька. А что ты в лагере сидишь, а?! Там все враги сидят - так учитель нам говорил. Они товарищу Сталину хотят всю жизнь испортить, вот он их и посадил в лагеря...

Овсиенко (с болью в голосе). Учитель... Учителя, конечно, слушать надо... но понимаешь...

Филька (азартно, перебивая раненого). А еще мне батька говорил, что все они там контра!..

Федька (строго). Да замолчь ты, Филька, а то дам шелбана! Видишь, человек ранен, ему помочь надо...

Филька (продолжает говорить разгоряченно)....Хоть и раненый, а все равно контра, если он против товарища Сталина и товарища Ленина... Ты слышал, как его тот дядька назвал - «доходяга»!

Овсиенко (с горечью смотрит на пацанов и говорит негромко). Филипп, а ведь я тоже учитель...

Филька (вскакивает и кричит, размахивая руками, отчего становится похожим на маленького взъерошенного воробья). Врешь, врешь ты все! Ты враг, ты контра! Такие учителя не бывают!..

Овсиенко (со слезами в голосе). Бывают, малыш, бывают, но не должны быть (не скрывая своих слез, плачет).

Федька (после некоторой паузы). Дядь, а вы взаправду были учителем?

Овсиенко (немного успокаиваясь). Да, Федя, я истории детей учил. Помните, кто был такой хан Батый? Вам учитель что-то говорил о нем?

Филька (возбужденно). Это татарин был такой, злой, косоглазый! Он собрал целую кодлу контры и начал наших бомбить. А потом наши пришли на танках и самолетах и как дали им!.. Сам товарищ Буденный рубал их как капусту, вот!

Овсиенко (с легкой улыбкой). Да, Филипп, историю ты лихо знаешь... Беда не в том, что Батый был монголом или татарином, страшно то, что он был злой и очень жестокий человек, у него была очень большая власть над людьми. Он приказывал своим слугам, и они убивали всех, на кого он указывал - стариков, женщин, детей... А людей мастеровых он уводил в плен в свою орду, где они работали на него с утра до ночи. Они были его рабы, те же самые доходяги...

Проводит рукой по лицу, словно поправляя очки, и только тут обнаруживает их отсутствие. Не вставая, ощупывает руками траву - ищет очки.

Федька (поднимает очки и подает учителю). Дядь, вы это ищете?

Овсиенко. Спасибо, Федор.

Овсиенко надевает очки на нос, но при этом делает неосторожное движение, громко охает и откидывается навзничь. Филька испуганно пятится от раненого вглубь поляны и натыкается на труп Бузы. Громко кричит и бежит в кусты, но с разбега упирается в живот Волкова.
 

Сцена 12

Те же и Волков, появляясь из темноты.

Волков (держит Фильку за шиворот и подходит к костру). Ты что орешь как оглашенный?

Филька (с ужасом в голосе). Дядь, а там мертвяк лежит!..

Волков (спокойно). Лежит? Ну, и пусть лежит, он же не кусается... (Федьке.) А ты что вскочил?

Пацаны, прижимаясь друг к другу, отступают в противоположный угол поляны.

Овсиенко (с негодованием). Что же вы делаете, Волков?! Уберите труп! Это же дети!..

Волков (несколько смущенно). Подумаешь... (Манит ребят к себе.) А ну, орлы, помогите-ка мне того, кто лежит там, оттащить на край поляны.

Федька и Филька продолжают пятиться.

Федька. Не-а, дядь, мы мертвяков боимся!..

Овсиенко (с укоризной). Ну, как вам не стыдно! Это же дети!..

Волков (взрываясь). Слушай ты, сука лагерная, что ты меня все учишь?! Ты должен на зоне сидеть, а не лазить по тайге! Я тут за вами бегаю по кустам, проповеди слушаю, да еще ваши трупы растаскивать должен!.. Да я тебя сейчас!..

В горячке не может раскрыть кобуру с револьвером.

Овсиенко (с вызовом и упреком). Еще полчаса назад то, что там лежит, был человеком, живым человеком, но ты его убил, Волков! Кого же ты сейчас винишь в этом?! На тебе эта кровь!..

Волков мгновенно остывает, громко чертыхается, затем берет труп Бузы за ноги и оттаскивает в неосвященную половину поляны.
 

Сцена 13

Та же поляна. Еле тлеет костер. Чуть поодаль, накрывшись плащ-палаткой, спят мальчишки. Поняв тщетность своих усилий, Овсиенко перестал бороться за свою жизнь. Остановить кровь из раны он уже не мог и потому теперь лежал навзничь, опершись головой о ствол дерева. Он умирал. Из темноты к костру подошел Волков. Он подкинул в костер веток, достал из кобуры наган, протер его носовым платком, некоторое время любовался им в свете костра. Потом сунул его в кобуру, громко высморкался в платок и повернулся к раненому, который все это время молча наблюдал за своим палачом.

Волков (приглушенно, дабы не разбудить мальчишек). Эй, что примолк, Овсиенко, или тебя лучше Тушканчиком называть? Уши-то у тебя точно у зайца. (После паузы.) Что молчишь, когда к тебе обращаются? Ты хоть сейчас-то понимаешь, что зазря ты свою жизнь спалил? Умный вроде, много книжек прочитал, а так ни хрена и не понял в этой жизни! Ну, ладно, сболтнул лишнего про Тухачевского и Триндра... Трандра... тьфу, и фамилию-то не выговоришь, тоже, видать, контра хорошая был! Ну, схватил ты свой срок, так сидел бы на нарах и не рыпался. А там, глядишь, амнистия какая или помилование...

Овсиенко (с горькой усмешкой). Ты что, Волков, помнишь, что у вас в лагере кого-то помиловали или амнистировали?

Волков. Ну, не у нас, так в другом лагере, может, и помиловали кого-нибудь... Сидел бы сейчас в бараке целый и невредимый, так нет - бежать удумал... Ну, куда ты от НКВД хотел бежать? Из-под земли достанем, потому что НКВД, в смысле МГБ, - это сила!...

Овсиенко (слабо). Врешь, Волков, нет у вас такой силы, чтобы из-под земли достать человека... Только там, похоже, и можно скрыться от вас... злодеев. Зверствуете пока, но долго так не будет, природа не будет вас терпеть... Придет время, и в вашу могилу забьют осиновый кол, много осиновых кольев, потому как много вас расплодилось в России...

Волков (со злорадством в голосе). Врешь, учитель, наше время будет всегда! Природа любит сильных, слизняки, доходяги и прочая шваль... - да им место на помойке! Неужели ты этого до сих пор не понял?! У тебя же полгроба из задницы торчит, а ты все про справедливость талдычишь, интеллигенция хренова!..

Овсиенко (слабеющим голосом, с надрывом). Зачерствел ты душой, зачерствел... Тебе бы поплакать сейчас да мать вспомнить, может, оживешь еще...

Надолго замолкает.
 

Сцена 14

Волков. Чудак человек: сам сдыхает, а за мою душу печется. Мать вспомнил... У него-то она живая, он помнит ее, жалеет, а про мою-то зачем? Нет ее, давно уж нет... (З адумчиво.) Мама, мамочка!.. (В зал.) Ты все дальше и дальше уходишь от меня, и лицо твое вижу, словно в дымке... Мама! Боже! Я целую вечность я не говорил и не слышал этого слова: «МАМА!». Неужели это случилось только потому, что тебя нет со мной рядом? А может быть, еще и потому, что тот мир, в котором живет твой Димка, грубый и жестокий, научился обходиться без этого слова, и в нем просто нет места материнской жалости, материнской любви. Я забыл его, стал таким же, как этот мир, я стал таким, как все?!.

Женский голос сверху. Сын мой! Мир не такой, каким ты его видишь. Не все люди ожесточились от горя и бед, не все пошли в услужение Злу. Вот учитель, у которого ты отнял жизнь. Разве он жил легче, чем ты?

А та старуха из деревни? Разве ей не было горько и больно терять всех своих сыновей?

А этот монах-отшельник, скорбящий за юдоль человеческую и молящийся за души, бредущие в потемках, за чужие грехи? Ведь он и за тебя творит молитву Богу. Разве они стали мстить другим за свои лишения и печали? Разве они не сохранили в своих сердцах любовь к другим людям?

Волков (обращаясь к небу). Мама! Я был слишком молод, когда потерял всех, кого любил, а те, кто был тогда рядом со мной, не пожалели меня, не научили, не поддержали. Что было за их безучастьем? Страх ли прикоснуться к чужому горю или простое равнодушие, не знаю. И тогда твой сын, Димка Волков, умер, мама!

Сейчас мне нет и тридцати, а сколько я повидал в жизни горя, смертей и крови! Так случилось, что судьба моя увела меня от Добра, Любви и Радости, словно они и не были уготованы для меня в этой жизни. И Бог отвернулся от меня! Я долго жил без него, да только сейчас каждый следующий день становится для меня мучительной пыткой. Мне страшно оттого, что Зло, окружающее меня, каждодневно требует, чтобы я положил на его алтарь новое зло, и чем дальше, тем оно страшнее. И всякая новая жертва все дальше и дальше отдаляет меня от тебя, от моих ушедших братьев, от меня самого, каким ты помнила и любила меня. Тем дальше я от Бога... А у меня уже нет сил так жить дальше, но нет сил и остановиться. И что же мне делать, куда идти? Неужто Зло это будет вечно со мной? Неужто только смерть остановит меня на этом страшном пути вникуда?

Женский голос сверху. Всякий, делающий грех, делает и беззаконие, и грех есть беззаконие... Ты блуждаешь во тьме. А кто не любит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза. Ты один в этом мире, ты зол и обижен, у тебя нет друзей, но так быть не должно. Нужно любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь!
 

Сцена 15

Волков (находит глазами притихшего учителя, наклоняется над ним). Эй, учитель, что молчишь? Тебе больно? (Трогает его за плечо.) Давай я тебя перевяжу...

Овсиенко (с трудом открывает глаза, тяжело дышит). Поздно, Волков, со мною кончено... Обескровел я... Дошел доходяга до края... А там, под Бийском, живет моя мать... старенькая она... Одна... (Замолкает, набираясь сил.) Отпиши ей как помягче про меня... Адрес в деле есть... Один я у нее... Так и жили бобылями...

Волков (с сочувствием в голосе). Ладно, учитель, сам еще напишешь... На-ка вот водички испей.

Волков прикладывает к его рту фляжку с водой. Раненый с трудом делает один глоток, слабая гримаса - подобие улыбки - появилась на его изможденном лице.

Овсиенко. Спасибо... О ребятах не забудь... и... отпиши матери... А теперь отойди - не мешай умирать! Смерть - это тайна... Оставь эту тайну со мной.

Волков (бросает фляжку, слегка хлопает раненого по давно небритой щеке, говорит с дрожью в голосе). Эй, что ты?! Крепись, друг! Слышишь, держись! Я тебя в госпиталь... слышишь, не умирай!..

Голова Овсиенко чуть дернулась и бессильно склонилась набок. Даже поняв, что он мертв, Волков продолжал машинально теребить лацкан его куртки.

Учитель, ну что же ты молчишь? Друг, а как же я, я-то теперь как?

Как эхо многократно отзываются в полной тишине последние слова Волкова, затем слышится не то протяжный стон, не то жалобное завывание. Свет гаснет.
 

Э П И Л О Г

Автор. Стремителен бег времени. Это хорошо заметно в городах, в гуще людской, а здесь, в тайге, его течение словно бы загустевает, напитавшись пьянящими лесными ароматами, делается плавным, неторопливым. Незаметно для человеческого глаза растут деревья и кустарники, в чащобах рождается, умирает и гибнет зверье, и лишь весенне-осенняя смена листвы напоминает о том, что и здесь время не остановилось, а продолжает стремить свой бег в бесконечность.

За десять лет, что минули со времени трагедии, перемены достигли и этих мест. Опустели и неумолимо разрушались бараки и иные лагерные постройки после ликвидации ГУЛАГа, но еще долго местные жители шарахались, как от зачумленных, от этих мест, так до конца и не уверовав в то, что монстр, поглотивший в своем чреве миллионы жертв, уже мертв. Но наиболее предприимчивые крестьяне, насмелившись, уже начали разбивать, разбирать и увозить к себе на подворье все то, что еще совсем недавно составляло материальную оболочку ГУЛАГа: кирпич, тес, железо...

Невесть куда девался к середине пятидесятых годов монах из скита. Одни говорили, что вернулся он в свою обитель, другие - что заломал его медведь-шатун. Как бы то ни было, но скит совсем опустел, завалился и теперь редко кто вспоминал о нем, а дорогу туда и вовсе найти не могли.

И только полянка в неглубоком логу, где и разыгралась трагедия 1948 года, никак не изменила свой облик: те же кусты непроницаемой стеной скрывали ее от чужих глаз, а высокие ели буравили своими копьевидными верхушками переменчивое сибирское небо. Да только приросло с той поры к этому месту мрачное название - Кровавый Лог.

А еще людская молва донесла, что летом 1958 года бабы из Сысолятина, собиравшие грибы, встретили в тех местах незнакомого человека лет сорока, коренастого, с черной, с проседью, густой бородой. В ответ на их приветствие он широко перекрестился, поклонился им в пояс и, не проронив ни слова, ходко пошел по едва угадываемой дороге, ведущей на станцию. А спустя какое-то время промысловики, ставшие на ночлег в Кровавом Логу, обнаружили на поляне крест из грубо отесанных молодых сосенок, где в самой середине его была прибита металлическая пластина, а на ней фамилии выбиты: «Козлов», «Овсиенко» - покрупнее, а ниже и мельче - «Волков». И там же, в углу, дата - «1948 год».

При чтении Автором последнего абзаца «Эпилога» за сценой раздается легкий колокольный звон и начинает прорисовываться на темном фоне кулис крест. К концу эпилога перезвон и изображение ярко освещенного креста на темном фоне достигают своего апогея. Свет в зале гаснет и в полной темноте звучит колокол, на сцене ярко освещается крест и звучат слова: «Светлой памяти жертв ГУЛАГа, всем тем, кто не дожил и недолюбил, посвящается».