Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Последняя жертва (пьеса)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Действие 2
 

Сцена 1

Просека, от которой идет едва заметная тропка. Волков оставляет лошадь с Филькой, а сам с Федькой идет по тропинке в чащу.

Волков. Что здесь может быть?

Федька. Не знаю, но старики бают, что где-то в этих местах скит Егорьевский есть, где монах Егорий живет или жил... Я тут ни разу не был, стра-ашно...

Ёжится.

Волков. Небось, Федьша, не пропадем.

Достает из кобуры наган, взводит курок.
 

Сцена 2

Лесная поляна, скрытая от людских глаз небольшим взгорком и частоколом деревьев. Справа, под могучей сосной, ютится вросшая наполовину в таежный грунт землянка. Здесь же находится навес с врытым в землю столом, две грубо сколоченные лавки. Рядом убогая кухонная утварь, на веревке сушится одежда. Волков настороженно осматривает поляну, заглядывает через открытую дверь в избушку и не замечает поросшего густым волосом человека в рясе, сидящего под навесом и отчасти скрытого от глаз охранника раскидистым кустом черемухи. Рядом с ним лежала груда свежедранного лыка. Федька первый увидел монаха и потянул Волков а за рукав.

Федька. Дядь, смотрите, вот он...

Волков (резко поворачивается в сторону Монаха, направляет на него револьвер). Кто таков? Что тут делаешь, отвечай?!

Монах (продолжает сидеть с ножом в руках, затем слегка приподнимается со стула-чурбана и здоровается с поклоном). Здравствуйте, люди добрые!

Волков. А не ошибся ты, старик, что мы добрые? (Подходит ближе, вглядывается в Монаха.) Да ты такой же старик, как и я... От кого прячешься? Где документы?

Монах. Олексий я, инок из церкви Святого Вознесения Господня, что под Бийском... А документы все мои там, у настоятеля. Зверушкам я и такой люб, без документов...

Волков. Шутишь, поп? От власти прячешься? (Заметив движение Монаха встать со стула, командует.) А нож-то брось, негоже попу с оружием!

Монах кладет нож на стол, но остается сидеть, глядя, как охранник заканчивает осмотр полянки перед избушкой. Волков указывает на кучу лыка.

Волков. И надо тебе это, ведь сапоги есть?

Монах. У кого есть, а кого Бог надоумил в лыко ходить...

Волков замечает, что Монах сидит босой. Присаживается под навес, кладет револьвер на стол, сворачивает цигарку, прикуривает.

Волков. Так, значит, здесь и отсиживаешься? От войны прятался, пока мы там кровь за Родину проливали...

Монах (негромко, но твердо, с едва заметным вызовом). Кто проливал?

Волков (закашлявшись дымом). Ну, те, кто воевал...

Монах. Так у вас-то от фронта, наверное, бронь была...

Волков. А ты что же думаешь, что у нас здесь курорт? Мы тоже здесь кровь проливали...

Монах (тихо, глядя исподлобья). Чью кровь?

Волков (надвигается на Монаха, тычет ему револьвером в лицо). Ты... Ты что тут... сволочь неумытая! Да я тебя в лагерь! Мы тут тоже фронт держим - враги кругом, или совсем ослеп тут у себя в глухомани! Почему не воевал?

Монах. Клирик я, не положено...

Волков (опуская наган, с некоторым недоумением). Кто, кто?

Монах. Служитель культа...

Волков (снисходительно). Культ - это плохо! За это надо сразу к стенке!..

Монах. Вот вы ставите к стенке - это и есть культ... Культ силы и беззакония...

Волков (с придыханием и угрозой в голосе). Ты что это здесь контру разводишь? Да я тебя...

Монах. Да с кем же ее разводить, один я здесь да зверье кругом. А оно политики не разумеет...

Волков. Как же, а я, а вон малой...

Кивает в сторону задремавшего под кустом Федьки.

Монах. Я и говорю - зверье кругом, а мальчик не слышит нашего разговора, сморило его с дороги...

Волков (после некоторого раздумья сдвигает фуражку наганом, чешет затылок). Ладно, поп, словами ты умеешь ловко сети вязать - сам черт тебя не разберет! Скажи лучше, не было ли у тебя здесь посторонних вчера или сегодня?

Монах. Один я тут с небом говорю...

Волков (с нажимом). Пойми, поп, не шучу, из лагеря сбежали враги народа...

Монах (встает и крестится). Не те врази, что в лесах хоронятся, а те, что душу свою допрежь хоронят делами черными! Господи, помилуй мя, господи, помилуй...

Осеняет себя крестным знамением.

Волков (с досадой в голосе). Ну, что ж ты, поп, злишь меня понапрасну? Ведь за такие слова можно сразу...

Монах....К стенке?

Волков....Ага, к стенке...

Некоторое время смотрят друг на друга в упор, Волков не выдерживает взгляда Монаха и взрывается новой бранью.

Ну, денек, мать твою так! То бабка сумасшедшая, то монах чокнутый!.. Некогда мне с тобой возиться, а то бы... Ладно, молись, монах, за свое спасение, за свою душу...

Монах. Непременно помолюсь... И за свою, и за твою душу, заблудшую в потемках! За родителей твоих помолюсь... Господь милостив, слабых и грешных на путь истинный наставляет...

Волков. Помолись, поп, за мать, за братьев моих умерших... За отца - не надо: пакостный был человек! Встретил бы сейчас - убил бы! А язык все же попридержи наперед, человек-то он - не то, что твой Бог, не каждый простит тебе слово лишнее. А молиться будешь, помяни Митьку Волкова - у меня в жизни тоже всяко было!.. Прощай, монах!

Волков уходит, поднимая уже задремавшего под кустом Федьку. Монах смотрит им вслед и осеняет крестным знамением.
 

Сцена 3

Вечер. Лесная чаща, за стеной деревьев видна небольшая полянка. Волков принюхивается к воздуху, крутит головой, затем делает предупредительный знак пацанам.

Волков. Тс -с! Марш с лошади и тихо мне...

Федька (шепотом). Чо, дядь? Вы тоже дымок учуяли?

Волков. Я и дымок, и врагов этих за версту чую! Тут они, тут...

(Он достает из кобуры наган, крутит барабан. Вот они мои семь братьев! Они-то уж не подведут...

Федька испуганно смотрит на охранника.

Волков (Федьке). Не жмись, пацан, все будет путем! (Кивает в сторону полянки.) Чуешь дымок? На ночлег устроились, мясо жарят... (Говорит с угрозой.) Щас мы им пятки поджарим!..

Федька испуганно пятится.

Федька. Дядь, вы пулять будете?

Волков. А то!.. Но ты не бойся... иди-ка к Фильке, да чтоб тихо!..

Волков, прячась за кусты, наблюдает за беглецами.
 

Сцена 4

Лесная поляна, окруженная густыми кустами. На поляне двое мужчин в зэковской одежде лежат у небольшого костерка и жарят мясо, нанизанное на прутики, и ведут разговор.

Буза (плотный, лысый мужчина). Слышь, Тушканчик, может, сухари погрызем? Надоело мне одно мясо жрать, я же не шакал какой-нибудь...

Тушканчик (пожилой мужчина с изможденным лицом с круглыми очками на носу). Где ж ты видел, Буза, чтобы шакал ел жареное мясо, он ведь падалью питается.

Буза. Ну, и хрен с ним, с шакалом! Пусть жрет, что хочет, а я хлеба хочу!

Тушканчик. Нету хлеба...

Буза (запальчиво, вскакивая на ноги). Врешь, есть хлеб, но ты его зажал!

Тушканчик. Да не зажал я его, дурила! Нам до реки еще топать и топать, мясо испортится, а на одной ягоде и грибах мы долго не протянем... А сухарь - он и через год в пищу пойдет, потому что он СУХАРЬ.

Поднимает палец вверх.

Буза. Во дает, Тушкан! А давай нажарим мясо, оно и портиться не будет?!

Тушканчик (рассудительно). Тоже верно... А я что-то сам не додумался до этого, молодец, Буза! Вот только зови меня, пожалуйста, по имени и отчеству... Овсиенко Николай Васильевич я, а не хочешь так, можешь звать попросту - Васильич.

Буза (удивленно, переставая жевать мясо). А что так?

Тушканчик - Овсиенко. Понимаешь, на воле мы, а здесь все должно быть иначе, чем там, на зоне... Не надо кличек...

Буза. Ну, ты даешь, Тушкан... Васильич!..

Тушканчик (грустно и со вздохом). Да ничего я не даю, человеком хочу быть, а не лагерной скотинкой!.. А тебя-то как зовут?

Буза (удивленно). Меня-то? Колян...

Овсиенко. Николай, значит? Тезка! Это хорошо!.. Но с сухарями все же давай потерпим, они еще нам сгодятся в дороге, а вот с жареным мясом ты здорово удумал!..

Буза (с трудом разжевывая мясо). Жаль второго телка! Нам бы его надолго хватило...

Овсиенко. Да не жалей, Коля, теленок не выдержал бы дороги и стал бы нам обузой...

Буза (смеясь). У Бузы была обуза... Стишок сочинил! А, как тебе?

Овсиенко (улыбается). Видишь, мясо поел, и на стихи потянуло! Не жалей, Коля, о своих поступках... Нам и этого мяса хватит, а той женщине все какая-то подмога...

Буза (раздумчиво). Да-а, странная старуха! Все молчит, а глазищами так и зырит... На дворе жарища, а она в этом серо-буро-малиновом жакете... Чудная бабка!

Овсиенко. Да не чудная она, Коля, а сильно обиженная жизнью... властью... Крылатиха ее зовут на селе, Крылатова она... Мужа в гражданскую убили белые, партизанил он тут... Двое сыновей у нее на фронте погибли, а третьего уже после войны расстреляли. Шахтер он был, в Сталинске. Случилась там какая-то авария, а его и еще несколько человек - к стенке. Виноват не виноват, а отвечай! Так на старости лет одна и осталась, совсем одна...

Буза (резко садится и говорит ожесточенно). К стенке у нас научились ставить, суки! (Грозит кому-то кулаком.) Самих бы всех к стенке!.. (Быстро успокаивается и снова ложится на землю.) А все же, зачем ей телок-то, вместо сына, что ли?

Овсиенко (морщась). Ну, что ты, Николай... Конечно, ни мужа, ни сыновей теленок ей не заменит, но все же живая душа в хозяйстве, есть о ком позаботиться, с кем поговорить, кого пожалеть... (Видит, что Буза готов расхохотаться, поспешил добавить.) Молод ты еще, Николай, сил у тебя много и тебе никого не надо... Это потом придет... (Садится, подбрасывает в костер сухих веток и принимается обжаривать мясо, насаженное на прутик.) Корова у нее была такая же старая, как она сама, молока почти не давала... Так вот и жили они вдвоем, да только по весне ее волки задрали. Тут она словно умом тронулась... Да и как тут не тронуться, столько смертей на нее свалилось!.. А так с теленочком они и будут куковать...
 

Сцена 5

Те же и Волков, наблюдают из-за кустов.

Волков. Разговорились, мать их!.. Старуху пожалели, теленочка... А запах-то какой - одуреть можно! (Сплевывает в сторону.) Ну, доходяги, все, концерт начинается... Вы ко мне только спиной повернитесь, спиной, чтобы при «попытке к бегству...»

Целится в одного из сидящих у костра.
 

Сцена 6

У костра Овсиенко и Буза продолжают разговор и жарят мясо.

Овсиенко....так я попал в армию. Возраст мой был непризывной, за сорок уже, но я стоял в комиссариате на особом счету, как «ворошиловский стрелок». А что дома сидеть, когда такая беда навалилась? Один я. Семьи не получилось... Мать старенькая в деревне осталась... Настоял - взяли. Добровольцев тогда много было, целый батальон набрали! Так и поехал на фронт вместе со своими учениками. Уж потом десять раз убедился, что правильно сделал: нужен им был кто-то старший, пацаны еще, хоть и ростом вымахали... Один во сне все маму звал. И этих пацанов почти без оружия, без подготовки - эх, товарищ Сталин!.. Не повезло мне: во втором бою меня ранило... Мои же ученики вынесли меня с поля... Расставались - плакали! Как родные стали... А после ранения меня в армию больше не взяли - вернулся в школу...

Буза (со смехом). Так ты учителка, что ли?

Овсиенко. Вообще-то, учителка - это женщина, а я учитель, учитель истории, да только что в том смешного?

Буза. Да вот слушаю и удивляюсь: правильный ты мужик, наверное, в коммунистах ходил, а сюда-то как загремел? Здесь же все изменники Родины, шпионы и полицаи...

Овсиенко (мрачно). А вот так... за контрреволюционную агитацию, сокращенно - КРА, слышал такое?

Буза. А то!.. 58-10...

Овсиенко. Вот-вот... На уроке пожалел, что не было с нами на фронте Тухачевского, Блюхера, а уже нельзя было... В классе был у меня мальчик, Витя Кочнев, прилежный мальчик, а папа его в комиссариате работал... При обыске нашли портрет Тухачевского, где он вместе с Ворошиловым, Буденным и другими маршалами... Нашли брошюру Тухачевского... Я ведь перед войной увлекся военной теорией - изучал для себя Клаузевица, Триандафилова, Тухачевского... Вот за это мне и дали двадцать пять лет! И ранение мое не зачлось, и из партии исключили... Пять лет уже отсидел - двадцать осталось, да только чую я, что не доживу я здесь до конца срока - вот и побежал...

Буза (резко вскакивает на ноги). Ну, ты даешь, учителка! Со мной-то хоть все ясно: я немцам служил, но ты-то, ты-то?!

Овсиенко (с грустью, шевеля дрова в костре). Что ж ты, Коля, к немцам-то подался?

Овсиенко продолжает лежать на земле и пробует мясо.

Буза (возбужденно расхаживая возле костра). А что делать - смыться не успел, да и влип я как-то по-дурацки... Наши, когда драпали, оружие побросали... Подобрал я винтовку, припрятать хотел на всякий случай, а тут немцы наехали на мотоциклах: «Хальт! Хэнде Хох! Партизанен!», а я с винтовкой в руках... Думал, пристрелят сразу - в штаны напустил... Упал на колени, реву, а они хохочут - партизан обоссанный! Забрали, разбирались... А у меня к тому времени уже одна ходка была - подорвал здоровье одному пожарному... Из-за бабы дрались, а мне политику ввалили... Он, видишь ли, в гимнастерке был и портупее, когда мы с ним бодались... вроде как на службе... И пьяный, сука, был, а мне три года впаяли. Только домой вернулся, паспорт еще не получил, а тут война... Немцы! Ребята вроде серьезные, думал надолго, а оно видишь, как получилось... Не моя масть выпала! И кто же я теперь такой? (Рвет на груди куртку, поет с надрывом.) «...А я простой советский заключенный...».

Овсиенко (прикладывает палец к губам). Не надо, Коля, громко, мы же в бегах...

Буза усаживается у костра.

(Спрашивает у Бузы.) Жалеешь?

Буза (с вызовом). Жалею! Жалею, что года уходят, мне тридцать с лишним, я не целочка какая-то (Протягивает к Овсиенко синие от татуировок руки.)...Я и счастлив-то был в этой жизни только сопляком, пока родители были живы, да еще те полгода при немцах... Ну, ладно я, ты-то, училка, служил, служил, да четвертной заслужил, ха-ха!

Хрипло смеется.

Овсиенко (с грустью в голосе). Заложил ты свою душу, Коля, непонятно какому Богу, а скорее черту, вот тебя всего и корежит... Полжизни прожил, а вспомнить нечего, кроме холуйства у немцев. И стоишь ты, как витязь на распутье...

Буза (громко, нервно). Че-го? Что ты мелешь?! Если я распутник, то ты-то кто? И чего ты ко мне прилип? Ну, скажи, я тебя звал с собой? Вот до речки доберемся - сваливай от меня, а то, неровен час, зашибу я тебя под горячую руку...

Овсиенко (грустно, негромко, продолжая лежать и жевать мясо). Уйду я от тебя, дойдем до реки, и уйду... А увязался за тобой потому, что здоровье тает...

Буза. Туберкулез, что ли?

Овсиенко. Да нет, Коля... От жизни нашей скотской устал, сил нет в лагере оставаться, а здесь, на воле, одному мне не дойти до реки. И в зону я больше не пойду, никак нельзя мне туда, лучше сдохнуть, но на свободе!..
 

Сцена 7

Раздается ржание лошади. Те же и Волков, выходят из укрытия.

Волков. Не будет вам зоны, сдохнете здесь!

Стреляет в упор в Бузу, тот падает на костер. Овсиенко с ужасом смотрит на появившегося из кустов охранника, сидя пытается отодвинуться от него вглубь поляны.

Да уймись ты, доходяга!

Стреляет беглецу в ногу, Овсиенко вскрикивает и, зажав рану, стонет. Волков оттаскивает от костра труп Бузы, на котором уже начала дымиться одежда, пытается затушить, но потом мочится на него, поглядывая за раненым. Тот затих, зажимая рану рукой. Застегнув штаны, Волков наклоняется над раненым и спрашивает с издевкой)

Что, доходяга, больно?

Стреляет в упор в другую ногу беглеца. Тот вскрикивает и теряет сознание).

Ну, вот и ты успокоился...

Поднимает с земли прутик с жареным мясом и начинает его рвать своими крепкими зубами.
 

Сцена 8

Из кустов робко появляется Федька.

Федька. Дядь, а дядь...

Волков (от неожиданности роняет мясо на землю, резко вскидывает наган навстречу мальчишке). А-а!.. У! Твою мать! Куда ты лезешь?! Я же застрелить тебя мог, дурила!

Федька (робко). Дядь, там темно и страшно...

Волков (с досадой). Ч-черт, про вас-то я совсем забыл... Где твой этот... дружок?

Федька. Филька, что ли? Там, лошадь сторожит...

Волков. Ладно, привяжите лошадь вон к тому дереву, да посвободнее, чтобы могла траву есть и марш за сушняком! Видишь, костер почти потух.

Федька. Щас, дядь!

Убегает.
 

Сцена 9

Волков подбрасывает в костер остатки сухих веток, пламя костра высвечивает бледное лицо раненого.

Овсиенко (слабым голосом). Послушайте, Волков, перевяжите меня... я ранен... я изойду кровью...

Волков (издевательски). Ага, щас я тебе еще укольчик поставлю, в задницу, хочешь?

Волков поднимает с земли оброненную ветку с мясом, достает из кармана галифе кусок хлеба и начинает есть. Потом присаживается на пенек и наблюдает, как раненый пытается остановить кровь при помощи веревки, которую он вытащил из собственных штанов.

Вот видишь, доходяга, ты побежал - значит, ты вне закона... А раз так, то никакой тебе пощады, потому как ты сейчас дважды враг советского народа. Во-первых, потому, что ты попал в лагерь, а во-вторых, потому что ты не хочешь отбывать кару, которую тебе вынес наш пролетарский суд. Вот за все это я тебя и приласкал: и во-первых, и во-вторых... Терпи, доходяга, может до утра дотянешь...

Овсиенко (негромко, но с ненавистью в голосе). А ты - зверь! Не зря тебя Шакалом зовут... Не только зэки, но и ваши же... Шакал!

Волков (разъяренный нависает над лежащим беглецом). Молчи, сука! Никто меня так не зовет, свистишь ты все! А если ты еще пасть свою откроешь - я залеплю ее тебе свинцом! (Выхватывает из кобуры наган).

Овсиенко замолкает и после некоторой передышки продолжает обрабатывать свою рану травой и каким-то грязным куском ткани.
 

Сцена 10

Мальчишки появляются из темноты с охапкой сухих веток.

Федька. Дядь, мы лошадь привязали, вон веток набрали...

Волков. Ну, хорошо, мальцы, располагайтесь у костра, здесь тепло, а спать пойдете - отвяжите от седла плащ-палатку, укроетесь. А этот (Кивает в сторону раненого учителя.) пусть здесь полежит, вроде как гость наш... Не бойтесь его, он упал и зашибся немного... В лесу-то темно уже...

Филька (жалобно). Дядь, а у вас есть что-нибудь поесть?

Волков (в раздумье): Поесть, говоришь... (Хлопает рукой по карману галифе, где у него лежал хлеб.) Эти доходяги тут мясо жарили, вон, на траве валяется - ешьте! Уж чем богаты...

Волков наблюдает, как пацаны ищут в потемках мясо и затем жуют его. После некоторого раздумья достает из кармана краюху хлеба в белой тряпке, отламывает им по куску хлеба.

На-те вам хлебца... Без него и мясо не впрок. (Отстегивает от пояса фляжку с водой и подает мальчишкам.) Пейте вот, да только зря воду не тратьте. Где ты родник в темноте найдешь... А я пойду огляжусь.

Уходит.
 

Сцена 11

Мальчишки жуют хлеб с мясом, пьют воду из фляжки.

Овсиенко (слабым голосом). Ребята, дайте воды напиться...

Федька тянется к фляжке, но слышит предупреждающий шепот Фильки.

Филька. Федьша! Дядька пришибет... Он же сказал, что воды мало!

Федькина рука на какое-то время зависает над фляжкой, его взгляд встречается со взглядом раненого, и он уже решительно подает тому фляжку.

Овсиенко. Спасибо, сынок!..

Овсиенко с трудом отвинчивает пробку фляжки и делает несколько глотков, закрывает фляжку и обессиленно откидывается к дереву, около которого он лежал.

Филька (с подозрением в голосе). Дядя, а правда, что ты бандюк?

Овсиенко (растерянно). Я... Нет, почему же...

Филька. А что ты в лагере сидишь, а?! Там все враги сидят - так учитель нам говорил. Они товарищу Сталину хотят всю жизнь испортить, вот он их и посадил в лагеря...

Овсиенко (с болью в голосе). Учитель... Учителя, конечно, слушать надо... но понимаешь...

Филька (азартно, перебивая раненого). А еще мне батька говорил, что все они там контра!..

Федька (строго). Да замолчь ты, Филька, а то дам шелбана! Видишь, человек ранен, ему помочь надо...

Филька (продолжает говорить разгоряченно)....Хоть и раненый, а все равно контра, если он против товарища Сталина и товарища Ленина... Ты слышал, как его тот дядька назвал - «доходяга»!

Овсиенко (с горечью смотрит на пацанов и говорит негромко). Филипп, а ведь я тоже учитель...

Филька (вскакивает и кричит, размахивая руками, отчего становится похожим на маленького взъерошенного воробья). Врешь, врешь ты все! Ты враг, ты контра! Такие учителя не бывают!..

Овсиенко (со слезами в голосе). Бывают, малыш, бывают, но не должны быть (не скрывая своих слез, плачет).

Федька (после некоторой паузы). Дядь, а вы взаправду были учителем?

Овсиенко (немного успокаиваясь). Да, Федя, я истории детей учил. Помните, кто был такой хан Батый? Вам учитель что-то говорил о нем?

Филька (возбужденно). Это татарин был такой, злой, косоглазый! Он собрал целую кодлу контры и начал наших бомбить. А потом наши пришли на танках и самолетах и как дали им!.. Сам товарищ Буденный рубал их как капусту, вот!

Овсиенко (с легкой улыбкой). Да, Филипп, историю ты лихо знаешь... Беда не в том, что Батый был монголом или татарином, страшно то, что он был злой и очень жестокий человек, у него была очень большая власть над людьми. Он приказывал своим слугам, и они убивали всех, на кого он указывал - стариков, женщин, детей... А людей мастеровых он уводил в плен в свою орду, где они работали на него с утра до ночи. Они были его рабы, те же самые доходяги...

Проводит рукой по лицу, словно поправляя очки, и только тут обнаруживает их отсутствие. Не вставая, ощупывает руками траву - ищет очки.

Федька (поднимает очки и подает учителю). Дядь, вы это ищете?

Овсиенко. Спасибо, Федор.

Овсиенко надевает очки на нос, но при этом делает неосторожное движение, громко охает и откидывается навзничь. Филька испуганно пятится от раненого вглубь поляны и натыкается на труп Бузы. Громко кричит и бежит в кусты, но с разбега упирается в живот Волкова.
 

Сцена 12

Те же и Волков, появляясь из темноты.

Волков (держит Фильку за шиворот и подходит к костру). Ты что орешь как оглашенный?

Филька (с ужасом в голосе). Дядь, а там мертвяк лежит!..

Волков (спокойно). Лежит? Ну, и пусть лежит, он же не кусается... (Федьке.) А ты что вскочил?

Пацаны, прижимаясь друг к другу, отступают в противоположный угол поляны.

Овсиенко (с негодованием). Что же вы делаете, Волков?! Уберите труп! Это же дети!..

Волков (несколько смущенно). Подумаешь... (Манит ребят к себе.) А ну, орлы, помогите-ка мне того, кто лежит там, оттащить на край поляны.

Федька и Филька продолжают пятиться.

Федька. Не-а, дядь, мы мертвяков боимся!..

Овсиенко (с укоризной). Ну, как вам не стыдно! Это же дети!..

Волков (взрываясь). Слушай ты, сука лагерная, что ты меня все учишь?! Ты должен на зоне сидеть, а не лазить по тайге! Я тут за вами бегаю по кустам, проповеди слушаю, да еще ваши трупы растаскивать должен!.. Да я тебя сейчас!..

В горячке не может раскрыть кобуру с револьвером.

Овсиенко (с вызовом и упреком). Еще полчаса назад то, что там лежит, был человеком, живым человеком, но ты его убил, Волков! Кого же ты сейчас винишь в этом?! На тебе эта кровь!..

Волков мгновенно остывает, громко чертыхается, затем берет труп Бузы за ноги и оттаскивает в неосвященную половину поляны.
 

Сцена 13

Та же поляна. Еле тлеет костер. Чуть поодаль, накрывшись плащ-палаткой, спят мальчишки. Поняв тщетность своих усилий, Овсиенко перестал бороться за свою жизнь. Остановить кровь из раны он уже не мог и потому теперь лежал навзничь, опершись головой о ствол дерева. Он умирал. Из темноты к костру подошел Волков. Он подкинул в костер веток, достал из кобуры наган, протер его носовым платком, некоторое время любовался им в свете костра. Потом сунул его в кобуру, громко высморкался в платок и повернулся к раненому, который все это время молча наблюдал за своим палачом.

Волков (приглушенно, дабы не разбудить мальчишек). Эй, что примолк, Овсиенко, или тебя лучше Тушканчиком называть? Уши-то у тебя точно у зайца. (После паузы.) Что молчишь, когда к тебе обращаются? Ты хоть сейчас-то понимаешь, что зазря ты свою жизнь спалил? Умный вроде, много книжек прочитал, а так ни хрена и не понял в этой жизни! Ну, ладно, сболтнул лишнего про Тухачевского и Триндра... Трандра... тьфу, и фамилию-то не выговоришь, тоже, видать, контра хорошая был! Ну, схватил ты свой срок, так сидел бы на нарах и не рыпался. А там, глядишь, амнистия какая или помилование...

Овсиенко (с горькой усмешкой). Ты что, Волков, помнишь, что у вас в лагере кого-то помиловали или амнистировали?

Волков. Ну, не у нас, так в другом лагере, может, и помиловали кого-нибудь... Сидел бы сейчас в бараке целый и невредимый, так нет - бежать удумал... Ну, куда ты от НКВД хотел бежать? Из-под земли достанем, потому что НКВД, в смысле МГБ, - это сила!...

Овсиенко (слабо). Врешь, Волков, нет у вас такой силы, чтобы из-под земли достать человека... Только там, похоже, и можно скрыться от вас... злодеев. Зверствуете пока, но долго так не будет, природа не будет вас терпеть... Придет время, и в вашу могилу забьют осиновый кол, много осиновых кольев, потому как много вас расплодилось в России...

Волков (со злорадством в голосе). Врешь, учитель, наше время будет всегда! Природа любит сильных, слизняки, доходяги и прочая шваль... - да им место на помойке! Неужели ты этого до сих пор не понял?! У тебя же полгроба из задницы торчит, а ты все про справедливость талдычишь, интеллигенция хренова!..

Овсиенко (слабеющим голосом, с надрывом). Зачерствел ты душой, зачерствел... Тебе бы поплакать сейчас да мать вспомнить, может, оживешь еще...

Надолго замолкает.
 

Сцена 14

Волков. Чудак человек: сам сдыхает, а за мою душу печется. Мать вспомнил... У него-то она живая, он помнит ее, жалеет, а про мою-то зачем? Нет ее, давно уж нет... (З адумчиво.) Мама, мамочка!.. (В зал.) Ты все дальше и дальше уходишь от меня, и лицо твое вижу, словно в дымке... Мама! Боже! Я целую вечность я не говорил и не слышал этого слова: «МАМА!». Неужели это случилось только потому, что тебя нет со мной рядом? А может быть, еще и потому, что тот мир, в котором живет твой Димка, грубый и жестокий, научился обходиться без этого слова, и в нем просто нет места материнской жалости, материнской любви. Я забыл его, стал таким же, как этот мир, я стал таким, как все?!.

Женский голос сверху. Сын мой! Мир не такой, каким ты его видишь. Не все люди ожесточились от горя и бед, не все пошли в услужение Злу. Вот учитель, у которого ты отнял жизнь. Разве он жил легче, чем ты?

А та старуха из деревни? Разве ей не было горько и больно терять всех своих сыновей?

А этот монах-отшельник, скорбящий за юдоль человеческую и молящийся за души, бредущие в потемках, за чужие грехи? Ведь он и за тебя творит молитву Богу. Разве они стали мстить другим за свои лишения и печали? Разве они не сохранили в своих сердцах любовь к другим людям?

Волков (обращаясь к небу). Мама! Я был слишком молод, когда потерял всех, кого любил, а те, кто был тогда рядом со мной, не пожалели меня, не научили, не поддержали. Что было за их безучастьем? Страх ли прикоснуться к чужому горю или простое равнодушие, не знаю. И тогда твой сын, Димка Волков, умер, мама!

Сейчас мне нет и тридцати, а сколько я повидал в жизни горя, смертей и крови! Так случилось, что судьба моя увела меня от Добра, Любви и Радости, словно они и не были уготованы для меня в этой жизни. И Бог отвернулся от меня! Я долго жил без него, да только сейчас каждый следующий день становится для меня мучительной пыткой. Мне страшно оттого, что Зло, окружающее меня, каждодневно требует, чтобы я положил на его алтарь новое зло, и чем дальше, тем оно страшнее. И всякая новая жертва все дальше и дальше отдаляет меня от тебя, от моих ушедших братьев, от меня самого, каким ты помнила и любила меня. Тем дальше я от Бога... А у меня уже нет сил так жить дальше, но нет сил и остановиться. И что же мне делать, куда идти? Неужто Зло это будет вечно со мной? Неужто только смерть остановит меня на этом страшном пути вникуда?

Женский голос сверху. Всякий, делающий грех, делает и беззаконие, и грех есть беззаконие... Ты блуждаешь во тьме. А кто не любит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза. Ты один в этом мире, ты зол и обижен, у тебя нет друзей, но так быть не должно. Нужно любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь!
 

Сцена 15

Волков (находит глазами притихшего учителя, наклоняется над ним). Эй, учитель, что молчишь? Тебе больно? (Трогает его за плечо.) Давай я тебя перевяжу...

Овсиенко (с трудом открывает глаза, тяжело дышит). Поздно, Волков, со мною кончено... Обескровел я... Дошел доходяга до края... А там, под Бийском, живет моя мать... старенькая она... Одна... (Замолкает, набираясь сил.) Отпиши ей как помягче про меня... Адрес в деле есть... Один я у нее... Так и жили бобылями...

Волков (с сочувствием в голосе). Ладно, учитель, сам еще напишешь... На-ка вот водички испей.

Волков прикладывает к его рту фляжку с водой. Раненый с трудом делает один глоток, слабая гримаса - подобие улыбки - появилась на его изможденном лице.

Овсиенко. Спасибо... О ребятах не забудь... и... отпиши матери... А теперь отойди - не мешай умирать! Смерть - это тайна... Оставь эту тайну со мной.

Волков (бросает фляжку, слегка хлопает раненого по давно небритой щеке, говорит с дрожью в голосе). Эй, что ты?! Крепись, друг! Слышишь, держись! Я тебя в госпиталь... слышишь, не умирай!..

Голова Овсиенко чуть дернулась и бессильно склонилась набок. Даже поняв, что он мертв, Волков продолжал машинально теребить лацкан его куртки.

Учитель, ну что же ты молчишь? Друг, а как же я, я-то теперь как?

Как эхо многократно отзываются в полной тишине последние слова Волкова, затем слышится не то протяжный стон, не то жалобное завывание. Свет гаснет.
 

Э П И Л О Г

Автор. Стремителен бег времени. Это хорошо заметно в городах, в гуще людской, а здесь, в тайге, его течение словно бы загустевает, напитавшись пьянящими лесными ароматами, делается плавным, неторопливым. Незаметно для человеческого глаза растут деревья и кустарники, в чащобах рождается, умирает и гибнет зверье, и лишь весенне-осенняя смена листвы напоминает о том, что и здесь время не остановилось, а продолжает стремить свой бег в бесконечность.

За десять лет, что минули со времени трагедии, перемены достигли и этих мест. Опустели и неумолимо разрушались бараки и иные лагерные постройки после ликвидации ГУЛАГа, но еще долго местные жители шарахались, как от зачумленных, от этих мест, так до конца и не уверовав в то, что монстр, поглотивший в своем чреве миллионы жертв, уже мертв. Но наиболее предприимчивые крестьяне, насмелившись, уже начали разбивать, разбирать и увозить к себе на подворье все то, что еще совсем недавно составляло материальную оболочку ГУЛАГа: кирпич, тес, железо...

Невесть куда девался к середине пятидесятых годов монах из скита. Одни говорили, что вернулся он в свою обитель, другие - что заломал его медведь-шатун. Как бы то ни было, но скит совсем опустел, завалился и теперь редко кто вспоминал о нем, а дорогу туда и вовсе найти не могли.

И только полянка в неглубоком логу, где и разыгралась трагедия 1948 года, никак не изменила свой облик: те же кусты непроницаемой стеной скрывали ее от чужих глаз, а высокие ели буравили своими копьевидными верхушками переменчивое сибирское небо. Да только приросло с той поры к этому месту мрачное название - Кровавый Лог.

А еще людская молва донесла, что летом 1958 года бабы из Сысолятина, собиравшие грибы, встретили в тех местах незнакомого человека лет сорока, коренастого, с черной, с проседью, густой бородой. В ответ на их приветствие он широко перекрестился, поклонился им в пояс и, не проронив ни слова, ходко пошел по едва угадываемой дороге, ведущей на станцию. А спустя какое-то время промысловики, ставшие на ночлег в Кровавом Логу, обнаружили на поляне крест из грубо отесанных молодых сосенок, где в самой середине его была прибита металлическая пластина, а на ней фамилии выбиты: «Козлов», «Овсиенко» - покрупнее, а ниже и мельче - «Волков». И там же, в углу, дата - «1948 год».

При чтении Автором последнего абзаца «Эпилога» за сценой раздается легкий колокольный звон и начинает прорисовываться на темном фоне кулис крест. К концу эпилога перезвон и изображение ярко освещенного креста на темном фоне достигают своего апогея. Свет в зале гаснет и в полной темноте звучит колокол, на сцене ярко освещается крест и звучат слова: «Светлой памяти жертв ГУЛАГа, всем тем, кто не дожил и недолюбил, посвящается».

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.