СТРАШНЕЕ  РАКА

 

     Картавый Афиноген Богданович с самого детства внешностью смахивал на чиновника. Подобный феномен учеными до сих пор не изучен и не разгадан. Да что с детства…   Такие в момент рождения уже начинают важничать: серьёзные довольно…  Бровки насупят, кулачки сжимают, мол, покажу вам кузькину мать! Ну, и черты лица, конечно, не как у всех стандартных мальцов,  у них нечто такое отпечатывается во внешности, что распознаётся только на уровне подсознания. Вот смотрят на такого и говорят: «О, этот далеко пойдёт!»   И, как правило, редко ошибаются в подобных прогнозах.

       Афиноген же Богданович, будучи малышом, тоже не давал повода усомниться в своей чиновничьей перспективе. Мало того, что он угадывался внешностью как будущий столоначальник, так ещё и пугал окружающих неожиданными выкриками и, едва научившись произносить кое-какие слова («Ну-ка полози на место! Я тебе как дам!.. Сколько мозно телпеть это безоблазие?!»),  принимал при этом импозантный вид.

       Маленький Феня во всём любил порядок: игрушки всегда находились в отведенном для этого месте, мало того, они были выстроены  по ранжиру, говоря армейским языком, и самая первая фигура, естественно, была самая большая, будь то лошадь или самосвал. Мелкой игрушке, конечно же, отводилось последнее место в этом ряду, которая, к тому же оказывалась и менее любимой, уважаемой. Но самое любопытное, что отмечалось родителями, родственниками и гостями, это всегда респектабельный вид серьезного малыша: он был опрятен, потому как не лез в грязные места, обозначенные ранее взрослыми типа: «Это кака». 

      Вот так и рос Фенечка, серьёзничая и улыбаясь масляно, а последнее вызывало страшное умиление у окружающих, ведь то, что изображалось на его личике, не поддавалось никакому описанию: это был свет, исходящий из самой сути человеческой;  но опытный глаз замечал  – свет этот искусственного происхождения. Этот свет обаяния не раз сослужил в будущем ему добрую службу в административной карьере. Но то было впереди, а сейчас маленький уникум рос и развивался в нужном ему направлении, которое, казалось, сама природа старательно прокладывала. «Далеко пойдёт!» - продолжало слышаться…

        Когда Фенечке исполнилось пять лет, кто-то в честь этой даты в заздравной речи назвал его по имени-отчеству, что очень понравилось маленькому юбиляру, и он окончательно заважничал. А когда ему в шутку повесили на шею черный узенький галстук, то этот атрибут мужского гардероба навсегда определил его жизненную установку… «Ну, вылитый начальник!» - продолжали умиляться все. С тех пор галстук словно прирос к шее маленького Афиногена Богдановича.

      Описывать дальнейшее развитие будущего чиновника, включая школьные годы, не имеет смысла, потому как читатель уже догадывается –подрастающее чадо, несомненно, приложит все усилия для овладения «всеми теми богатствами, которое выработало человечество». И оно так и было, лишь одно обстоятельство чуть не подпортило ему карьеру: украл ручку Афиногеша у соседа по парте. Он сам этого не понял даже, спонтанно, что ли, вышло…  И самое ведь отвратительное – нашёлся свидетель. Красивая ручка была заграничная: поверни её – девушка обнажалась внутри, начни писать – одевалась она. Хотели этот инцидент даже на комсомольское собрание вынести, но воришка вернул пишущий инструмент пострадавшему лицу, попросив при этом прощения. Тяготился этим проступком Афиноген. Он и так и сяк анализировал происшедшее, но толком никакого вывода не сделал, напротив – у него появилось стойкое желание что-нибудь украсть, любое, самое маленькое и никчемное, но украсть…  Это желание всегда было для него внутренним потрясением, но бедняга благодаря  своему интеллекту и силе воли сдерживал его. 

        Пролетало время, и наш взрослеющий Афиноген Богданович приспосабливался к жизни как мог: был комсоргом в школе, на предприятии, мастером, зам.начальника производства…   И вся его бурная деятельность на ответственных постах стоила ему больших внутренних напряжений, поскольку нехорошая природная ориентация давала о себе знать. Ему постоянно хотелось что-то взять, хоть  мелочь, но утолить эту растущую, к его ужасу, потребность. Первое время он крал с соседского забора моток ржавой проволоки или гвозди, потом, с продвижением по службе, стал брать вещи  покрупнее, незаконно списывая офисного кресла, компьютерные клавиатуры и прочее… 

      Таким вот образом Картавый Афиноген Богданович приводил себя в равновесие, тем более, что  он видел, как и другие начальники грешат тем же. Другие же ещё и брали взятки. И Картавый мечтал о таких должностях, где могут позолотить ему ручку. Ему во сне приходили видения, как он берёт и берёт деньги - то за продвижение по службе хорошего знакомого, то за наделение земельным участком какого-нибудь олигарха. Олигарх этот отстёгивал и отстёгивал энную сумму в потные руки Афиногена Богдановича, после чего он просыпался, конечно же, расстроенный отсутствием суммы, виденной во сне, но приятное ощущение не покидало его затем по нескольку дней.

         Афиноген Картавый применял все свои природные данные, чтобы его заметили и мало-помалу его стали продвигать по службе, а когда он вступил в единственную по тем временам партию, то тут его дарования раскрылись полностью. 

        Он брал взятки, нисколько не смущаясь. Брал, завидуя тем, кто берёт больше. Достаток его зашкаливал  - всё было: личное дорогое авто, поездки на диковинные острова, вкусности всякие из натурального продукта, в то время как другие ели ГМО в красивых упаковках.                                

       Живёт и радуется Афиноген Богданович, улыбается всем своею улыбкой масляной, а где надо и прикрикнет: «А ну-ка положи на место! Я тебе как дам!..   Сколько можно терпеть это безобразие!?»  Руки его загребущие так и подрагивают при каждом удобном случае, когда что-нибудь можно хапнуть, но тут приключилась у него небольшая, на первый взгляд, проблема – копчик стал чесаться. Оно вроде бы и пустяк – мало ли где у человека чешется, почесал да и забыл…  Так же и у Картавого… делов-то. Почешет он копчик и дальше взятки берёт. Шутил с женой: «Представляешь, дорогая, у меня тут наиважнейшее дело, не требующее отлагательств, – то бумагу подписать надо, то с человеком нужным поручкаться, а этот… копчик, язви его, как зазудится, ха-ха!..»

       Смех смехом, но иной раз уже и не до шуток было, потому как этот орган, совершенно никчемный, по его понятию, стал всё чаще заявлять о себе, требуя частого почёсывания…

       Однажды Афиноген Богданович присутствовал на очень важном приёме у особы, занимавшей большой пост, и когда дело дошло до награждения  медалью за трудовые доблести, копчик зачесался  так, что у него выступила испарина на плешивой голове.  Он сжимал челюсти, борясь с огромным желанием почесать задницу, но копчик свербел страшно, и в тот момент, когда важная особа приблизилась к нему с медалькой, чтобы приколоть её к лацкану костюма, у Картавого уже не было никаких сил…   Афиноген Богданович левой рукой полез по месту требования организма и давай начёсывать оное… А в это время прикалывалась медалька. Высокопоставленная особа заметила, что Афиноген Богданович закатил глаза от удовольствия, что ей понравилось, и заметила другим глазом, как тот чесался в некрасивом месте, что очень не понравилось…

        После награждения Картавого не стали приглашать на «великосветские рауты» и его это очень тяготило.  Момент награждения показали по телевизору…  Правда, потом вырезали этот эпизод из новостей, и он  буквально затосковал,  переживая за своё продвижение по службе. Оно ведь и понятно, когда к тебе с почестями, а ты в это время… Тяжело, в общем, Афиногену Картавому, да так, что словами не опишешь… Единственная радость была - хапать то, что ещё не растащено, и брать пусть и небольшие, но взятки.

      Картавый мало-помалу стал успокаиваться, только вот проклятый копчик…  Он стал чесаться всё чаще и чаще. Просто невмоготу бывает: и чего он так себя ведёт – буквально по-свински?  Ну, почесал я тебя раз, другой, ну и хватит! Ан нет. Чеши и чеши!

      Дома он оголял нижнюю часть тела и всматривался в зеркальное отражение.  Его супруга подключилась к проблеме. Она хихикала, изучая копчик и находя, что там нет ничего особенного, кроме легкого покраснения. Но Афиногеше (так его называла дражайшая половина) было явно не до смеха.

      - Это совсем не смешно, дорогая! – восклицал он в сердцах. – Ты только представь, сколько у меня работы, а я только тем и занят, что чешу этот треклятый копчик. Правда я уже приспособился к этой беде: на планёрке, к примеру, становлюсь к окну и, когда он засвербит, так это ненароком трусь задним местом о подоконник, а сам говорю, говорю… Отвлекаю людей такой манипуляцией.

      Супруга взяла лупу и присмотрелась к злополучному месту, но не нашла ничего нового.

      - А не сходить ли тебе, Афиногеша, к доктору?

      - Дорогая, это мысль, конечно, но, понимаешь, стыдно как-то. Может, оно пройдёт само.

       - Давай, я это место буду смазывать чем-нибудь.  Ничего серьезного. Может, какая аллергия или кожное заболевание.

       - Кожное, дорогая, это плохо… Не к лицу начальству кожное заболевание.

       Неделю мазал он кремами свой копчик, и тот, на радость хозяину, стал меньше чесаться. Зато появилось на том месте легкое жжение и покалывание, но это было все же лучше – руки хоть теперь были свободны. Картавый повеселел, с радостью уходя на работу. «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым!» - мурлыкал он себе в большой сизоватый нос.

       Он радовался недолго, с неделю, потому как вместо зуда теперь появилась усиливающаяся с каждым днём боль. Картавый не мог понять такой перемены, но считал – авось обойдётся… 

       Не обошлось. Копчик стал болеть постоянно – прикоснуться было больно, и Афиноген мучительно начал думать о походе к доктору Селиванову. Тот был старым знакомым ещё по партийной работе, но трепач высшей марки, не блюл врачебную этику, что являлось определённой неприятностью для Картавого. Но деваться было некуда. «Лучше бы сердце прихватило, что ли, - размышлял он по дороге в поликлинику, - чем это место. Хотя, черт с ней, с задницей, ведь это ж не геморрой, в конце концов…»

       Селиванов долго рассматривал больное место и всё пожимал плечами.

       - Ничего не нахожу серьёзного, - кряхтел он, разгибаясь, - если только вдруг какая микротрещина… Вы никогда не падали на попу, Афиноген Богданович?

       - Ну, вы, доктор, рассмешили меня! Не припомню такого случая! – рассмеялся пациент. 

        - А в детстве вас били по этому месту?

        - Ну, вы обижаете, доктор, я рос покладистым мальчиком, – приосанился Картавый, - тут даже и говорить нечего! Я был только примером для всех в том возрасте. Да у меня диплом о высшем образовании, как вам известно!

        - Ну, давайте узкоспециальное образование не будем путать с образованием на вашем копчике, Афиноген Богданович!

        - Вы же сказали, что там всё в порядке!

        - На копчике имеется что-то вроде опухоли, и я вам настоятельно рекомендую пройти УЗИ. Я не думаю, что там серьезное что-то, но в любом случае…

       УЗИ ничего особого не выявило, что привело и врача и пациента в легкое замешательство.

       - Но ведь болит! – восклицал пациент.

       - Я понимаю и сочувствую, но ничего не могу предложить, как только подождать ещё некоторое время, может, само пройдёт.

       - Вы коновал, уважаемый! – хлопнул дверью Картавый.

       Боль всё так же терзала бедного чиновника, она и спать не давала, не то что плодотворно работать с посетителями. К Селиванову он идти больше не хотел, а стал искать в интернете похожее заболевание, чтобы разобраться самому с этим наваждением.

       В сети обнаружил массу неприятного, когда копчик может болеть из-за защемления нерва, удара или от геморроя, но последним он не страдал, и потому никакого просветления не обнаружилось. Зато любопытные факты  о «режущемся хвостике» заставили Афиногена Богдановича вздрогнуть.

       Никогда в жизни он не видел человека с хвостом, и это обстоятельство его немного успокоило: «Чушь какая-то! Такого не может быть! А вообще выходит, что копчик – совершенно ненужная вещь, так же как… совесть», - размышлял он.

      Каждый день он рассматривал в зеркале больное место и находил, что там появляется всё-таки какое-то образование, твёрдое на ощупь. Супруга тоже очень внимательно изучала странную твердеющую опухоль, надавливая на неё.

       Массирование больного места как-то облегчало страдания больного, который уже взял отпуск без содержания, потому как находиться с таким заболеванием на ответственном посту было выше его сил. Если раньше Картавый бесконечно чесался, то сейчас он бесконечно гримасничал от боли. Он страдал и всё ждал, когда же всё нормализуется, и не мог поверить в то, что какой-то  копчик свяжет его по рукам и ногам.   Чувствуя, что процесс  затягивается, а опухоль начинает принимать странную форму, Картавый решил вновь посетить эскулапа. 

       Тот принял его радушно, как будто знал, что пациент обязательно возвратится и что диагноз известен только ему, Селиванову.

       Афиноген Богданович, переступая порог, извинился за свою прошлую вспыльчивость, а врач, подозрительно улыбаясь, кивнул в знак прощения головой.

        - Ничего, ничего, больные часто бывают несдержанными, - бормотал Селиванов, разглядывая опухоль. – Да, батенька Афиноген Богданыч, я подозревал некое… понимаете ли… - он начал заикаться. - Вам необходимо вновь пройти УЗИ.

        - Что, на наличие хвоста решили проверить? – съязвил пациент.

        - Хвост, уважаемый Афиноген Богданович, маловероятен, ха-ха!.. Здесь нечто другое, пострашнее, мне кажется.

         - А что может быть ещё страшнее? – пыхтел Картавый, натягивая штаны. – Ну, разве то, что опухоль не доброкачественная, а злокачественная!? Рак, что ли?

         - А может, и страшнее рака, - сказал тихо, под нос себе Селиванов, записывая что-то в карточку.

         - Страшнее рака ничего не бывает, - резюмировал больной и, не найдя глазами иконки в кабинете, перекрестился на угол. – У нас в роду двое от рака умерли, царство им небесное, и брат мой старший тоже того…

        Когда снимок УЗИ был готов, Селиванов вновь повел себя не лучшим образом. Он так и не поведал пациенту о диагнозе, а лишь морщился и, казалось, даже ухмыляется слегка, что и отметил Картавый, обозвав его на прощание всё тем же «коновалом».

        Через месяц на месте бесформенной опухоли начало прорастать нечто, напоминающее маленькую руку. Картавый был на грани сумасшествия, обнаружив подобное сходство, но супруга успокаивала, убеждала, что ему так кажется, ну, мало ли чего померещится человеку от долгих страданий. 

      А опухоль всё росла, принимая конкретные очертания руки. Вначале с  детскую ладошку, но уже, без всякого сомнения, явственно заявляла, что она именно – рука, а не что иное. Это настолько потрясало воображение четы Картавых, что они несколько дней принимали валидол, а больной даже запил на неделю, чего с ним раньше никогда не случалось. Он пил и буянил, гоняя супругу по квартире, потом в изнеможении валился на пол и оставался недвижим до утра, чтобы вновь напиться вдрызг.

       Когда Афиноген прекратил беспробудное пьянство, то снова вернулся к тщательному изучению этого феномена. Он не знал, что лучше – хвост или рука? Хвост – атавизм, доставшийся от древних предков, которые бегали на четырёх лапах, а вот третья рука… 

      А рука всё росла в направлении поясницы, никак не реагируя на приказы мозга. Она была совершенно неуправляема из центра, но  хорошо, что и не принимала самостоятельных решений. «Поскольку рука не управляется мозгом, - размышлял Афиноген, - то в принципе это не так уж и страшно, пусть себе покоится в забинтованном виде при теле».

       Привыкнув немного к своему новому положению, Афиноген Богданович наконец-то вышел на работу. Третья рука его не беспокоила: супруга накрепко прибинтовала её к пояснице. Внешне Картавый выглядел так же, как и раньше, разве что стал прямее держать туловище, чтобы на поясе ничего не выпячивалось, бросаясь в глаза. Но мысли о руке изматывали несчастного, потому как назначение её было непонятно.  До тех пор, пока она не заявила о себе довольно странным и вызывающим образом.

      …Посетительница была древней бабушкой, просившей немного уголька на зиму. Картавый подписал нужные бумаги, и вдруг его взгляд упал на брошь, приколотую к телогрейке старушки: «Не иначе ещё с царских времён у бабки, - отметил про себя столоначальник, - такая, наверно, хорошо стоит? А старушка и не подозревает…»

      Проводив бабушку до двери, Афиноген Богданович повернулся,  а та начала сбивчиво благодарить его да поклоны отвешивать.  Он скромничал: «Да не стоит, бабушка, не стоит, наша работа такая – заботиться о старых и немощных».  Как вдруг услышал громкий треск разрывающейся на спине материи. 

       Бабушка уже валялась без чувств на полу, в то время как Афиноген Богданович тоже чуть не упал в обморок, увидев, как его третья рука крепко сжала брошь. Он кое-как набрал мобильный номер супруги, чтобы она скорее прибыла к нему, а секретарше крикнул, чтобы  никого не пускала  в кабинет.

      Супруга примчалась на такси и прибинтовала руку на место, предварительно поборовшись с ней за право обладания брошью. Рука с трудом разжала пальцы, а когда предмет был извлечен из ладони, сразу обмякла.

       Старушка, придя в себя, не могла толком понять, что же произошло с ней, но, увидев брошь на том же месте, успокоилась, лишь поглядывала на руки начальника, который был донельзя напуган и бледен лицом.

Вечером того же дня Афиноген Богданович посетил Селиванова, но уже на дому. Тот снова принял его радушно, всё так же хитро щурясь, словно всё знал. Картавый подозревал, что доктор чего-то не договаривает…

       Они молчали, долго разглядывая друг друга, словно виделись впервые. Наконец, после невыносимо долгой паузы, Картавый выдавил:

        - Так, говоришь, моя болезнь страшнее рака?

        - Страшнее, - не мигая и не отводя глаз, отвечал Селиванов.

        - А откуда она пошла? Откуда предпосылки? – в упор глядел на него гость, он же пациент.

        - От жизни такой, Афиногенушка, от жизни.

        - Ты хочешь сказать, что ты чище меня?! Что никогда не брал взяток на месте главврача поликлиники? Что в своё время, будучи комсомольским работником, не прихватизировал весь автопарк больничный, потом же и распродав его?!

         - А ты, ты!.. Да я тебя с детства помню, как ты!.. – Селиванов захлёбывался, обнажая весь негатив Картавого. – Да ты и сейчас сволочь!.. Вот!..

        - От сволочи слышу! – парировал Афиноген Богданович. - Ты, ты первый взяточник и мздоимец, стяжатель! 

       - А давай проверим, кто из нас взяточник! – закричал доктор Селиванов, бросая пятитысячную купюру на стол.

       Вновь повисла длинная пауза. Глаза мужчин алчно впились в радужную купюру.

       - Я не возьму, - сказал Картавый, повернувшись спиной и направляясь к выходу.

      - Я тоже не возьму! – сказал Селиванов и демонстративно отвернулся от стола.

      Треск разрывающейся материи был ужасен, словно рвали крепкий армейский брезент – так трещали костюмы и бинты, что придерживали руки взяточников. Две руки, вырвавшись из матерчатого плена, крепко вцепились одна в другую, в клочья изорвав радужный бумажный фантик.

       - Я же тебе говорил, что это страшнее рака, - задыхался от натуги Селиванов. - Эта рука не слушает команды мозга – она работает от подсознания!..

 

      Ходили слухи, что этих рук долго не могли разнять. Скорая помощь увезла обоих… А после долгих консультаций двум пациентам с третьими руками предложено было их ампутировать, на что они вроде бы согласились… Может, так всё и было, только где гарантия, что руки вновь не отрастут?