1. Переживёшь зиму – станешь таёжником!

Сентябрьский утренний морозец словно выполз из тумана, стелющегося над речкой и ручьём. Он забрался под старое тонкое шерстяное одеяло, которым укрывался Серёга, и прогнал остатки сонной неги. Серёга подтянул к животу замёрзшие ноги, стараясь сохранить под оде­ялом тепло и согреться.

Костёр давно прогорел и лёгкий сероватый пепел, носившийся в воздухе, когда тот ещё потрескивал сгорающими сучьями, осел на оде­яло, кусок целлофана, заменяющего стол.

Надо было бы встать и собрать в кучку несгоревшие останки сучьев, подвесить котелок над оживающим огнём, но страшно не хотелось покидать уютную ямку среди пихтового лапника и отдавать тепло своего тела утреннему, всего на час, морозу.

Пересилив лень, Серёга вскочил, развёл костёр, отошёл в сторону к кустику и увидел, что побуревшая осенняя трава покрылась инеем, а в небольшой ямке с дождевой водой искрится тонкий ледок.

«Пора заканчивать постройку избушки», – подумал он и посмотрел на своё будущее жильё.

Это была его первая в жизни постройка. 

Но она ему нравилась, и он даже гордился ей. Избушка «в чистоте» была пять метров на четыре. Сразу поставлена «на мох». Небольшой «предбанник», чтобы не заметало снегом входную дверь, был подведён под общую крышу, достаточно покатую.

Нижний венец был из лиственницы. Серёга вспомнил, как он корячился один, чтобы подкатить брёвна на место стройки. Можно было бы и нижний венец срубить из сосны, но на облюбованной полянке у говорливой речушки рос длинный листвяк. 

Где-то на середине в него упёрся сук разлапистой сосны и получился «скрипун». Представив, как при каждом ветре будет слышаться этот нудный, похожий на стон скрип дерева, Серёга поморщился; пришлось свалить дерево. Вот из него он и выпилил брёвна на фундамент.

«Сегодня надо навесить дверь, затянуть окно целлофаном, установить железную печку и можно вселяться», – подумал Серёга. 

Через два дня нужно нести бензопилу на реку Песчаную, куда впадала его безымянная речка, туда должен приплыть на моторке Антоха, чтобы забрать её и отвезти в верховье реки ещё кому-то. «За эти дни надо наготовить дров почти на всю зиму, так что все остальные дела по боку – и только дрова. Буду пилить чурки – после сложу в поленницы». 

А потом ещё нужно будет перетаскивать от реки провиант, капканы и другую мелочь, что привезёт Антоха, а это почти пять километров тропой. Время поджимает, некогда даже осмотреться на участке, где придётся не один год охотиться. «Но сам виноват, что попал в этот переплёт. Даже вспоминать не хочется», – и Серёга пошёл к костру.

 

Он уже один раз переночевал в своей новой избушке. Ночёвка была чудесной. Тепло, можно было скинуть надоевшую верхнюю одежду и лежать в трусах на одеяле, не укрываясь. От стен из ошкуренных сосновых брёвен в избушке стоял дурманящий запах смолы и свежести. «На новом месте приснись жених невесте, а жениху – наоборот», – усмехнулся сам себе Серёга, вспомнив прибаутку, что часто говорили его сёстры в детстве.

 И точно, приснилась ему девушка. Никогда и нигде он не видел такой. Что-то было в ней родное из детства. Она напоминала его сестёр, маму, хотя он точно был уверен, что это не они. Он видел её словно сквозь мутное стекло, скорее чувствовал душой. Чувствовал к ней бесконечное доверие, такое как когда-то в детстве к матери. А сам себе казался совсем беззащитным маленьким ребёнком.

Не знал и не понимал ещё Серёга, что этот сон будет теперь его навещать не один раз, пока он живёт в тайге. И что не только в образе девушки будет входить в него тайга.

И всегда в таком сне он будет испытывать чудесное прикосновение чего-то давно забытого и от этого просыпаться чище и спокойнее.

 

Через два дня, как и договаривались, он встретился на реке с Антохой. На Песчаную Серёга пришёл ещё с вечера. В устье смастерил небольшой шалаш – навес для ночёвки и на высоте пяти метров небольшой лабаз.

Он установил ниже устья в тихую глубокую заводь с десяток закидушек; это леска с большими крючками, унизанная двумя, тремя червями, надеясь вытащить утром на каждую по налиму.

Уже проклюнулись на небе первые звёзды и от воды потянуло ночной сыростью.

Серёга развёл костёр, и от его пламени вокруг сразу ночь стала гуще. Осенний тёмный небосвод всё сильнее покрывался яркими мерцающими звёздочками. Тепло от костра тянуло под навес, а искры и дым уносились к звёздам. Казалось, что от этих искр звёзд становится всё больше и больше. Приятно лежать на лапнике пахучей пихты и смотреть в пламя костра. Огонь заставляет о чём-то думать, размышлять. Он словно разговаривает с тобой, возможно, хочет рассказать, напомнить, зачем он подчинился человеку и что хотел от него вначале человек.

Вкрадчиво говорит о своём коварстве, околдовывая теплом и светом, потом вдруг выпалив вверх снопом искр и взметнувшись пламенем, напомнит, что он никогда полностью не подчинится человеку.

Серёга поднялся с мягкого ложа и, натянув болотники, направился в темноту, туда, на берег, где шумела его безымянная речка, впадая в Песчаную. Глаза привыкли к ночному сумраку, и при свете звёзд виделась местами сверкающая поверхность реки.

 Подойдя к воде, увидел почти у самого берега стоящего головой вверх по течению и шевелящего хвостом огромного хариуса. Ниже стоял ещё один.

«Время скатываться хариусу в большие ямы на зимовку, – подумал Серёга, и в нём проснулся 

рыбацкий азарт. – А что если попробовать сделать из гвоздей острогу и заколоть несколько 

рыбин?»

Серёга вернулся к костру, достал гвозди, отрубил от сухого елового сучка кусок. На равном расстоянии вбил в него гвозди, потом расщепил длинную черёмуховую палку, вставил туда кусок с гвоздями и крепко закрепил бечёвкой. Получилась неплохая острога.

«Нужно будет только сразу выкидывать рыбину на берег, ведь на гвоздях нет зазубрин. И ещё надо смастерить небольшой факел, а это уже проще, смолья вокруг много», – разговаривал он сам с собой.

Он вновь вернулся на берег. Хариус стоял на том же месте. Серёга прямо с берега ударил его острогой, стараясь попасть ниже головы. Рыбина забилась под острогой. Боясь, что она уйдёт, Серёга прыгнул в воду и выбросил её ногой на берег, словно футбольный мяч. Хариус прыгал на каменюшнике. 

«Есть один!» – с удовлетворением подумал Серёга, засовывая его в сумку. Следующего он уже выкинул на берег словно вилами. За час Серёга заколол больше десятка хариусов, несколько ушли от него, соскользнув с самодельной остроги. «Щукам и таймешатам на обед», – думал, не сожалея о них, Серёга. Он уже далеко прошагал вниз по реке с рыбалкой, не видно стало оставленного костра, и решил вернуться.

Идя назад, смотрел в воду – не стоит ли ещё где рыба. В одном месте, у камня, заметил почти метрового налима. Тот стоял неподвижно, и только его маленькие глазки на сплющенной большой голове сверкали от света факела.

Серёга забрёл в воду ниже его и ударил острогой в голову. Налим взметнул хвостом фонтан воды и забился под острогой. Придавливая ко дну, Серёга потихоньку вёл рыбину к берегу. Как только налим показался из воды, быстрым движением вытолкал его на камни, где тот постепенно затих.

Было часа два ночи, когда Серёга вернулся к костру. «Удачно порыбачил, рыбу почищу утром, а сейчас – сушиться и спать».

 

Утром, поёживаясь от промозглой холодной сырости, он оживил костёр, вскипятил чаю и пошёл на берег проверять закидушки на налима. На девяти из них, натянув леску, стояли у дна зеленовато-пятнистые, словно в камуфляже, налимы. 

Все они, одинакового размера, весом около двух килограммов, вяло сопротивлялись, пока Серёга тянул их на берег. Прямо здесь, у воды, он взялся чистить их от внутренностей. Скользкие и холодные, рыбины выскальзывали из рук, падая на песок, приходилось их постоянно ополаскивать в воде. Из всех налимов только максы (налимьей печени) набралось почти ведро.

«Антоха привезёт соль, тогда и посолю рыбу, оставлю её на лабазе, а после перенесу на избушку, там сделаю коптильню и закопчу налимов на зиму. Копчёные, они хорошо хранятся, надолго хватит», – думал он.

Подвесив большой котелок для ухи над огнём, стал пить чай, поглядывая на реку, не покажется ли из-за поворота лодка.

Антоха приплыл, когда Серёга уже, сварив уху из налима с максой, поел и задремал под ласково обманчивым осенним солнышком.

– Вставай, бродяга, ваша мать пришла, молочка принесла.

– Неужели привёз?

– Есть немного, под ушицу в самый раз будет, но вначале разгрузка, мне ещё сегодня двух таких же гавриков проведать нужно.

 

Выгрузив из лодки муку, сахар, соль, макароны, крупу, Антоха достал завёрнутое в холстину ружьё.

– Вот для тебя расстарался, своё привёз, по молодости с ним охотился, пулей бьёт в самое яблочко. На первое время тебе дроби и пуль хватит. Постарайся сохатого или медведя завалить – с мясом зима короче будет.

И уже сидя за ухой, выпив по двести граммов сорокаградусной, Антоха разговорился, стараясь показать из себя добрейшего и заботливого мужика.

– Я ведь, парень, мало чем от тебя отличаюсь, такой же работник у хозяина. Единственно, что только могу без боязни, что посадят, среди людей жить. Моя работа – вас обеспечить всем необходимым в тайге, чтоб вы не передохли раньше времени. Вот ты, к примеру, кого-то там убил и теперь в тайге будешь скрываться и работать на хозяина. Меня не интересует твоё прошлое, я должен тебе создать условия для охоты, чтобы ты смог добыть пушнины и оправдать расходы, потраченные на тебя уже в первом сезоне. В январе я приеду уже на снегоходе сюда за пушниной и двадцать соболей ты обязан мне сдать в уплату долга: за продукты и всё остальное. Сдашь больше – можешь заказать у меня что-то из одежды, продуктов и прочего. Одним словом, если подфартит, будешь жить как у Христа за пазухой. Вот я привёз тебе карту твоего участка и соседних. Помечены крестиком избушки, где охотятся такие же гаврики, как и ты. Других охотников здесь почти нет, правда кержаки иногда заходят на солонец. Держись от чужих подальше, а со своими можешь общаться, но не забывай, что свои тебя могут скорее закопать, чем чужие. Рядом с тобой избушка Лёхи Сохатого. Он в тайге уже третий год живёт, удачлив в промысле. Просит у хозяина бабу ему какую-нибудь прислать, вот у него и будешь учиться охоте. Он тебе покажет, как ставить капканы, как снимать шкурки с белок, соболей, норки, лисиц. Да и остальным премудростям таёжной жизни у него обучишься. Я уже сказал ему насчёт тебя, обещался зай­ти к тебе в гости. Одним словом, обживайся. Переживёшь зиму – станешь таёжником. А сгинешь, никто тебя искать не будет. Выживай как можешь, думай о себе сам, учись всему по ходу дела, здесь все сейчас так живут…

 

Долго смотрел Сергей вслед удаляющейся лодке, пока не затих звук мотора за поворотом. Теперь пять месяцев до следующей встречи придётся жить в одиночестве.

«Ну что же, буду привыкать к новой жизни, тем более что о старой хочется вытравить все воспоминания».

2. Лёха Сохатый: «Сейчас тебя тайга 

на зуб пробовать будет!»

Несколько дней ушло на перетаскивание груза на избушку. Серёга уходил к устью речки вечером, рыбачил, ночевал в шалаше, а утром, нагрузившись, шёл обратно.

Днём он сделал коптильню для рыбы, сложил в поленницу дрова, переделал множество неотложной работы. В одну ночь выпал первый снег, который к обеду растаял.

«Нужно идти к этому Лёхе Сохатому, пора выставлять капканы, пусть покажет, как и где», – думал Серёга. Решил идти завтра с утра, но вечером тот сам пожаловал.

Лёха был совсем не таким, как Серёга его себе представлял. Вместо огромного богатыря он увидел щуплого, невысокого мужичка.

– Что так смотришь на меня? Наверное, думал, раз Сохатый, так уж и на лося похож?

– Да нет, – смутился Сергей, – а почему такое прозвище?

– Меня так в первую зиму прозвали. Продукты у меня кончились – в общем, ложись и помирай, ружья ещё не было. И вот я решил с топором сохатого загнать. Встал на лыжи и по следу пошёл. Хорошо в ту зиму снегу было метра в три. Сохатый, как бульдозер, прёт, грудью снег разгребает, а я по его следу, как по дороге, бегу. Остановится он, пар из ноздрей как от паровоза, я тоже отдыхаю, потом снова бежим. Привыкли друг к другу. Я уже его рукой по спине погладил. В одном месте увяз он в низине, только голова из снега торчит. Вот по лбу его топором и врезал. Так благодаря ему и выжил, после меня все стали Сохатым звать.

– А меня Сергеем называй или Серёгой, прозвища пока не имею.

– Будет со временем, здесь ведь в тайге как: имя или прозвище должно характеристикой человеку быть, отражать его суть. Ну, показывай свои хоромы.

Избушка Сохатому понравилась.

– Ладно, смастерил, не верится, что до неё ни одной не ладил. Где-то же учился?

– По телевизору однажды смотрел от нечего делать, как домик на даче из кругляка рубят. Запомнил, вот и пригодилось.

– Откуда знал, что дверь с южной стороны делается? Я вот только через две зимы понял, что неправильно распланировал.

– Не знал я, просто интуиция. Что на пригорке нужно избушку ставить, догадался, снег таять начнёт, или ливень, так вода быстрее скатиться.

– Верно, но кое-что подладить придётся. Вот вижу, мха ты пожалел, поленился как следует пазы забить – в морозы тепло выходить из дыр будет, пока снегом мох не завалило, набери про запас и проконопать стену. Печку железную где раздобыл?

– Антоха показал на Песчаной сгоревшую избушку, вот с неё и притащил.

– Чтоб твоя не сгорела зимой, обложи печку камнями, а трубу разделкой от потолка отгороди, от камней тепло будет в избушке держаться. А что это ты в избушке картошку, лук и другие продукты держишь?

– Вот собираюсь на лабаз переложить.

– Не правильно. Срочно делай холодильник в ручье. Картошка, лук в целлофановых мешках в воде храниться лучше, чем в холодильнике. Туда же и копчёную рыбу свою переложи, чтобы не высохла в камень, а солёная – не пропала. Только яму в ручье глубже копай и плитняком выложи, чтобы медведь не учуял. Не приходил ещё проверять тебя? У каждого мишки свой участок, не поладишь со своим – начнёт тебе пакости делать. Он за порядком на своей территории следит что надо. Чужаков выгоняет, беспредельщину не допускает, при первой встрече словами ему скажи, что жить с ним в мире хочешь.

– Смеёшься надо мной? Разве зверь слова человеческие разумеет?

– Ишь ты, «разумеет». Ещё как разумеет, ты вот про Серафима Саровского читал? Тот медведей с рук кормил, не потому что приручил их, а потому как говорил с ними. Или вот ещё один старец, недавно читал о нём, отец Сергий, который себе руку оттяпал топором… Слушай, а ведь тебя тоже Серёгой зовут и отшельником ты жить будешь. Однако будут тебя Отцом Сергием кликать. Ну что, Сергий, попьём чайку?

 

Серёга с Сохатым сидели на чурках у небольшого костерка, смаковали крепко заваренный чай и разговаривали.

– Сейчас тебя тайга на зуб пробовать будет. Если увидит, что ты крепкий и не собираешься сдаваться – отпустит. Здесь как на зоне: скуксился – и капец тебе. Всему придётся учиться, тайга тебя будет учить. За ошибки она наказывает строже, чем в школе. Ты всегда должен оставаться сильным. Сломаешь ногу по своей не­осторожности – погибнешь, никто к тебе на помощь не придёт, замёрзнешь – и даже кости твои мыши сгрызут. Заболеешь – пиши пропало, тот же конец. Со зверем один на один схватишься – победит тот, кому повезёт. А страшнее зверя в тайге человек. Хитрый он и коварный, чтобы самому выжить, может даже друга замочить, и ещё жадность его не имеет предела. Ты вот Антохе доверяешь. А я нет. Кержацкий выродок, за несколько соболиных шкурок удавит и не пожалеет. Он с тебя за ружьё сколько соболей берёт? Спорим, не меньше четырёх, а ружью этому цена-то всего одна шкурка… Или наш хозяин, кормилец и спаситель. Он на нашей жизни в тайге себе жизнь делает. Таких, как мы, у него сотни, одни от власти прячутся, других он обманом, а то и силой в рабство загнал. Он знает, что никто нас здесь искать не будет, потому такой, как Антоха, нас запросто здесь похоронить сможет, а есть и похлеще Антохи. Так что людей опасайся больше, чем тайги. Тайгу нужно понять, и тогда она тебя примет. А если примет, то уже никогда не предаст.

– Выходит, что мне и тебя опасаться нужно, кончится у тебя мука – придёшь и грохнешь 

меня?

– Я уже три года в тайге, когда жил с людьми на зоне и в городе – не задумываясь, нож в дело пускал. Ты знаешь лагерную заповедь «Не верь, не бойся, не проси»? Вот по ней и жил. А потом заметил за собой, что мысли мои другой оборот принимать стали. Я так понимаю, что это тайга на человека действует. Да ты сам со временем поймёшь это, а сейчас мои слова тебе ничего не скажут. Вот, к примеру, пока я сюда не попал, жил, думая только о себе. Вся моя забота была только на себя направлена. Какое мне дело до других. Пусть сами о себе думают. А сейчас не смогу смотреть, как, предположим, даже ты в тайге по своему неумению пропадать будешь. Намыкался я в тайге в первую зиму, удивляюсь сейчас, что смог выжить. Некому было меня натаскать и совета спросить не у кого было. Но вот на вторую зиму привелось мне поговорить с двумя староверами, их здесь кержаками кличут. На солонце встретился с ними. Народ они обособленный, но вот в беде, если случится, никого не бросят. Мне пришлось на Камчатке бывать, так вот там, когда красная рыба на нерест идёт, медведи на речках жируют. Медведь, он порядок любит, на свой участок чужака не пустит, даже метки на границе ставит, а вот здесь на реке в нерест они друг друга не трогают, понимают, что всем кушать хочется. Так и кержаки на солонце терпят чужих, «мирских», ведь тайга, она, как Бог, каждого человека принимает и разницы по первости ни в ком не хочет видеть. Вот с ними три дня на солонце я сидел, поговорить о многом успели. Хлебом со мной поделились, хотя в остальном своих привычек, обычаев держатся.

Так вот я от них о тайге столько узнал, что можно пособие по выживанию писать. И вот ещё что я после понял. Мне пришлось в тайге с тунгусом встретиться. Тот о тайге совсем другое думает, хотя живут и тунгусы, и староверы всю жизнь в ней.

Тунгусы тайгу принимают как Бога, духам её молятся, а староверы, кроме своего Исуса, никому не поклоняются, не принимают никаких идолов. Для них тайга, они считают, Богом создана, для их жизни в тайге плодятся лоси, олени, другая живность, в реках рыба для них плавает. А тунгусы не считают так. Они в тайге такие же, как и все остальные обитатели, на равных правах. Чтобы добыть мясо для себя, просят духов тайги разрешить им это. Я пока не понимаю ни тех, ни других, хотя чувствую, что тайга надо мной силу имеет. Так вот эта сила меня теперь от любого убийства себе подобного хранит… Насчёт меня можешь быть спокоен.

– Странные рассуждения… Возможно, они от одиночества, от оторванности людей происходят. Поживём – увидим.

Долго в тот вечер Серёга с Сохатым не могли заснуть. Хотелось наговориться, многое узнать. Лёха рассказывал, как нужно и где ставить капканы на соболя.

Утром Лёха собрался к себе на избушку, 

Сергей пошёл с ним до водораздела, чтобы разнести часть капканов и сразу определить им место.

Они шли вдоль таёжной речушки, пересекая впадающие в неё ручьи.

– Капканы лучше всего устанавливать на местах кормёжки соболя. Вдоль ручьёв у воды всегда держится много живности, на которую охотится соболь. Это и рябчики, мыши, зайцы, да и ягоды много остаётся на зиму: голубицы, рябины. Место для капкана выбирай на пригорке или полянке, чтобы, значит, и самому после не потерять капкан и запах от приманки будет лучше ветерком разноситься. Вот смотри – подходящая полянка.

Место действительно было удобное и к тому же красивое. Здесь ручей впадал в речку. 

Небольшая полянка на косогоре окружена мелким березняком и оврагами.

– Вот здесь всю зиму будет держаться выводок рябчиков. Во-первых, они будут кормиться здесь, склёвывать почки на берёзках, во-вторых, спрятаться им от врагов легко через овраги. Ставь здесь капкан, не ошибёшься, такое место ни один соболь не пропустит.

Серёга сбросил мешок с плеч, достал топор, хотел срубить молоденькую сосёнку, росшую рядом, но Лёха остановил его.

– Постой, вот попадётся соболь в твой капкан и начнёт биться в нём, всю смолу с твоей сосёнки на свою шкурку соберёт. Всегда выбирай жердь из сухостоины и устанавливай её не под смолёвыми деревьями.

Сергей вырубил жердь из стоявшего неподалёку сухого тонкого листвяка, прибил её гвоздём к берёзе, так, чтобы конец, где будет капкан, находился от ствола больше чем в метр, чтобы пойманный соболь не смог дотянуться до него и вырваться из капкана.

Потом привязал капкан через вертлюжок к жерди проволокой и надёжно её закрепил.

– Ставь капкан перед приманкой так, чтобы зверёк не перешагнул его и наступил в него передней лапой. Я по первому разу не учёл этого, соболь попадался задней лапой и висел вниз головой, обделается весь, вот и чистишь шкурку. Приманку, конечно, лучше всего из потрохов рябчика подвешивать, а если что другое подвешиваешь, то всё одно намажь жердь у приманки содержимым желудка и кишок рябчика, я иной раз зимой из лунок его помёт собираю для этой цели. Запах рябчика приманивает соболя издалека.

Закончив с установкой капкана, Сергей присел рядом с лежавшим на листьях Лёхой.

 Сквозь сбросивший с себя листья березняк хорошо проглядывался противоположный берег речки, поросший огромными елями и выделя­ющимися на их тёмном фоне зелёными кедрами.

Серое небо, обещавшее продолжение нудного дождя, давило тоскливой отрешённостью и безразличием ко всему миру.

Даже говорливый ручей журчал уже иначе, чем в ясный день золотой осени. Исчезли в его песне весёлость и беззаботность, чувствовалась настороженность перед будущими изменениями.

– Жди сегодня ночью снега. Нутро и всё вокруг подсказывает это. А ты зря куришь, бросать надо. Я на второй год бросил. Во-первых, курева не напасёшься, а во-вторых, тайга не любит курящих. В тайге курящего человека за километр можно почуять, уж очень дым ядовитый. А возле капканов старайся вообще не курить, не отпугивай зверя. Лиса к капкану и месту, где курили, никогда не подойдёт, а сохатый, медведь курящего человека, даже если он и не курит сейчас, обойдут стороной. Ну что, прощаться будем? Я отсюда по ручью вверх пойду, на горе водораздела у меня тропа, которая к избушке приведёт. Как будет время или нужда – прибегай.

Лёха пошёл по ручью, а Серёга дальше по речке. Он думал, что вот каким бы человек не был, а всегда в любом пробивается (откуда-то из души) что-то доброе.

3. Красота – это жизнь. А жизнь 

прекрасна в любом её проявлении

Первый снег в тайге это не то же, что первый снег у человеческого жилья: в деревне, городе.

Перемена здесь естественна, она ожидаема тайгой и её обитателями. Эта новизна первого снега здесь не так бросается в глаза.

Присыпанные снегом смёрзшиеся листья хрустят под ногами, ломаясь, они лежат в ямке от следа почерневшими осколками золотистого бабьего лета. Припорошенные ели словно накинули на себя белый пуховой платок и теперь стоят, любуясь на своё отражение в реке. От снега по берегам реки вода стала темнее и спокойнее. Она несётся уже без прежнего шума, подчиняясь всеобщей торжественности обновления природы. И только на перекатах позволяет себе что-то сказать о преобразившей тайгу красоте. А красота эта величественна и не нуждается ни в каком приукрашивании, она прекрасна именно своей естественностью. Она создавалась веками и не для того, чтобы ей красовались и восхищались.

Красота – это жизнь. А жизнь прекрасна в любом её проявлении. Даже во сне. Вот с первым снегом тайга засыпает до весны. Первый снег – как лёгкая простыня, что укрыла её перед сном. Потом будет ещё одеяло, под которым она проспит, пока оно не будет растоплено весенним солнцем, и сейчас в воздухе висит предсонная тишина и нега, которая охватила всё. Затихли и попрятались обитатели тайги. Они вдруг испугались, почувствовав, что окружающий их мир засыпает, оставляя их самих на себя, и что многие из них погибнут зимой без материнского присмотра тайги.

Но это уже мудрость жизни, мудрость 

природы.

 

Сергей сегодня остался дома, чтобы переделать кучу неотложных дел. Он успел ещё до снега сложить дрова в поленницы, выкопать и обложить камнями «холодильник» в ручье, проконопатить мхом ещё на раз стены избушки. А теперь готовился к охоте.

Первый снег от тепла раскис, а с ветвей капал холодной водой. Идти в тайгу по такой слякоти не имело смысла, тем более что вся живность тоже попряталась в тяжёлом мокром тумане, пахнущем прелыми листьями.

На поляне перед избушкой жарко горит костёр, разогнав вокруг себя на несколько метров тягомотную мокреть. Пламя костра словно смеётся над нависшим над поляной туманом. Весело потрескивают сучья, выстреливая иногда в него снопом искр.

Сергей уже добыл десятка три рябчиков и успел до слякоти насторожить капканы. Он разрывал тушки на пять частей, оставлял себе грудки для еды, а остальное шло для приманки.

Её было мало, нужны были зайцы. У сгоревшей избушки вместе с печкой он нашёл кусок мягкого японского троса для лебёдки и вот теперь расплетал его на жилы. Три оставил для ловушки на медведя и лося, а остальное использовал на петли для зайцев.

Он отжёг проволоку в костре добела, когда та остыла на воздухе, надраил её до блеска песком и накрутил петли.

Сергей наслаждался работой у костра, делал её неторопливо и даже с ленцой, понимая, что это небольшая передышка перед самим промыслом. 

Всё живое в тайге замерло и не подавало жизни. Чувствуя приближающийся холод и снегопады, зайцы торопливо меняли серую летнюю шубку на белоснежную зимнюю.

И вот через два дня сплошной стеной повалил снег. За несколько часов тайга преобразилась. Теперь в ней царствовал белый цвет. От снега, лежащего повсюду, она как бы уменьшилась и стала уютней. К вечеру снегопад кончился, и ночью опустился на тайгу настоящий морозец в пятнадцать градусов.

И в этот засверкавший морозный мир бросились зайцы. Они торопились натоптать, пробить в снегу свои летние тропы, чтобы по ним убегать от своих врагов. Их враги лисицы, соболя ещё лежали в своих убежищах, тоже меняя свои шубки, «выходили», как говорят охотники.

За зайцами в обновлённый мир вылетели из ельников выводки рябчиков. Они сидели на ветвях молодых берёзок. Иногда пытались склёвывать замёрзшие почки и учились нырять в снег, где, ворочаясь, делали себе лунку для тепла.

Из-под снега вылезали, пробивая в нём туннель, мыши-полёвки, потом они перебегали по нему, оставляя цепочку следов до своих кладовых.

Вылезла из своего дупла и спустилась на снег белка. Непривычные к снегу лапки озябли, и она, смешно вскидывая зад, перебежала до ели, быстро взобралась на неё. Белка была уже «выходная», в светло-бусой шубке.

 

Сергей прошёл по путику вдоль капканов, иногда сворачивая в сторону, чтобы поставить на заячьей тропе петлю. На другой день он вынул из петель четырёх зайцев, теперь с приманкой для капканов проблема отпала.

Он весь вечер провозился, снимая с зайцев тонкие, как целлофановая плёнка, шкурки. Потом, напившись чаю, лежал на топчане. Вспомнилась мама, сёстры и как он попал сюда.

 

Сергей жил у матери с тех пор, как разбежались с женой. Разошлись они мирно, делить им было нечего. Детей так и не завели.

Жена говорила ему

– Родила бы для нормального отца, а с тобой, непутёвым, не буду.

Сам Сергей себя непутёвым не считал, детей он любил, а то, что был постоянно навеселе и имел полгорода приятелей, с которыми проводил всё своё свободное время, считал нормальным явлением – все так живут.

Так что когда ушла жена, он словно и не заметил этого. Остались, как он считал, друзья и подруги.

Вот только мама, а за ней и сёстры давили на мозги, что, мол, никакие собутыльники семью не заменят.

Однажды на очередном корпоративчике у друга до Серёги докопался один очень въедливый «вьюнош». Он доставал его своими философскими теориями, а напоследок переманил к себе его подругу Ксюшу Сучак, которая, охмурённая красноречием студента, перепрыгнула тому на колени.

И тогда Серёга схватил столовый нож и пырнул им студента в бок.

Друзья увели Серёгу к матери, а утром «опохмелили» его новостью, мол, он убил человека, посоветовали скрыться от правосудия.

Они же нашли вербовщика, который набирал людей для работы в тайге: «Поживёшь в тайге годика три, пока всё поутихнет, деньжат подзаработаешь, окрепнешь на свежем воздухе».

Так он и попал из города в тайгу, которую увидел воочию только теперь.

 

Захотелось курить, но курева не было. Серёга, следуя совету Лёхи, решил бросить эту привычку и сжёг все свои запасы табака в костре.

От этих воспоминаний Сергей выскочил из избушки. Свежий морозный воздух ворвался в лёгкие, уничтожая в них остатки никотина, и помчался с кровью к голове и сердцу, захватывая по пути всё ненужное и вредное для организма.

Сергей раз за разом выдохнул из себя этот отравленный воздух. Освободившись от тяжести воспоминаний, он огляделся.

Тёмный свод неба сверкал множеством звёзд, которые, пульсируя, как кровь в жилах, посылали через огромные расстояния свой свет. Этот свет, отразившись от белизны снега, входил в Сергея, наполняя его спокойствием и уничтожая остатки страха и тоски.

Свет звёзд отличался от света луны, которой сегодня не было в небе. Свет луны – мёртвый свет, мистический, рождает в душе беспокойство и страх, а звёздный свет – живой. Он – как вестник чего-то нового, хорошего, незнакомого.

Долго стоял Сергей, впитывая в себя эту тишину и вечность времени, среди необъятной, огромной тайги. 

 

Утро было чудесным. Хотя солнца и не было видно за сплошным покровом белёсых туч, но чувствовалось, что оно там, наверху, за ними. От снега, который лежал везде и поскрипывал под ногами, была прекрасная видимость: мягкая и успокаивающая.

Тайга преобразилась до неузнаваемости, приняла сказочный вид.

Сергей шёл, с трудом угадывая тропу, которую пробил ещё до снега, и только его затеси на деревьях не давали уклониться в сторону.

Он был весь в предвкушении первой добычи. Казалось, что вот в первом же капкане будет сидеть схваченный стальными челюстями соболь.

Но капканы были пусты. И каждый капкан приходилось поправлять. То он был захлопнут, видимо, от тяжести снега, то кто-то сорвал приманку. А вот и разгадка: в капкане сидела схваченная за обе ноги лесная сойка, или, как её звали все охотники, кукша. Эта, всегда кажущаяся растрёпанной и неопрятной, птица с крикливым голосом следит за охотником с целью поживиться чем-нибудь около него и по своей глупости попадает в капкан. Зачастую пришедший к капкану соболь сжирает её, оставляя в капкане только лапки.

Вытащив из капкана кукшу, с длинным любопытным носом, и подвесил как приманку.

В один из капканов попалась белка, видимо, ей захотелось попробовать мясца рябчика. Сергей стукнул её по головке тяжёлой рукояткой ножа, сделанной из рога сохатого, вытащил из капкана и положил в рюкзак, вечером в избушке снимет шкурку.

У одного капкана было множество следов соболя, тот даже взобрался на жердь, перешагнул капкан, сорвал приманку, спрыгнул вниз и тут же её проглотил, оставив только несколько пёрышек. Его следы направились к следующему капкану. Сергей пошёл быстрее с уверенностью, что теперь-то уж соболь будет пойман.

И точно, уже издалека он увидел, как на жерди мечется схваченный ловушкой соболь.

Это был первый увиденный им живой соболь. Зверёк, заметив охотника, замер на жерди, сжавшись, словно приготовившись к прыжку, наверное, он решил драться за свою жизнь. Но измученный тщетными попытками вырваться из капкана, чувствуя свою обречённость, он с ненавистью и злобой смотрел на человека, отобравшего у него свободу.

– Миленький, прости меня и пойми, ведь и у меня отобрана свобода, и я так же, как ты, попал в капкан, – говорил чуть ли не со слезами Сергей.

 

Уже намного позже, года через два, он, узнав все повадки и жизнь зверей в тайге, поймёт, что соболь умирает в капкане не от голода и мороза, а от тоски, причём в течение нескольких часов.

Поймёт и ещё одно, что в тот момент, когда он смотрел на умирающего от тоски соболя, тайга наблюдала за ним, просвечивала его как рентгеном, видя его чувства и помыслы.

За два сезона он добудет множество соболей, лисиц и другой живности, но никогда не будет испытывать азарта и удовольствия от убийства.

А тогда он, снимая шкурку с соболя, вдруг вспомнил себя мальчишкой, когда, поймав свою первую рыбёшку, испытал восторг и азарт ловли. Ему тогда показалась рыбка очень большой и красивой. Но после, когда принёс её домой и, хвастаясь маме своей добычей, вдруг увидел, что рыбка совсем маленькая, поблёкшая. И что живой она была гораздо красивее.

Красота – это жизнь.

Но поймёт это и многое другое Сергей ещё не скоро, долго будет работать тайга над его сознанием. А сейчас он делает только первые шаги в новую, незнакомую жизнь.

4. Человек является таким, 

какими есть его мысли

Так началась первая, самая трудная и долгая зима. Октябрь и ноябрь пролетели быстро. Весь короткий день Сергей ходил по своим путикам, подправлял капканы, снимал добычу. 

Приходил в избушку уже потемну, растапливал печку, готовил ужин и садился обдирать пойманных зверьков. Пока шли переходной соболь и белка, добычи было много. Уставал он до изнеможения, закончив работу, падал на топчан и спал как убитый.

В ноябре наступила в охоте передышка. Навалило снегу выше метра, и он встал на лыжи. Теперь то расстояние, что он пробегал в начале сезона за день, приходилось проходить за три и четыре дня.

И если в начале сезона он снимал с капканов до десятка соболей, то теперь попадался один, а то и вообще ничего.

Сергей стал готовиться к охоте на лося. Он уже сходил к Лёхе и обговорил условия и свои действия в этой коллективной охоте.

Лёха, смеясь, объяснял ему:

– Мы будем загонять семью лосей толпой, как первобытные люди гнали мамонта. Этот способ надёжный, и уж точно, что мы добудем мясо.

В назначенный день Лёха Сохатый зашёл за Сергеем, и они отправились на избушку к Виктору, на участке которого паслась матуха с двумя бычками.

Виктор, молодой парень, но в тайге уже больше пяти лет, как рассказал о нём Лёха:

– Ушёл в тайгу по причине несчастной любви, но никому свою историю не рассказывает.

У Виктора на избушке уже сидел Колька Лысый. Этот неунывающий и вечно балагурящий мужик лет сорока шутил по поводу своей блестящей, как бильярдный шар, головы:

– Сколько себя помню, всегда такой голова была, в школе, может, небольшой пушок и рос, так и тот вылез по причине большого ума. Я так понимаю, что ум у меня из головы прёт и выдавливает все волосья. В восьмом классе у нас физик был, и у него – плешь со лба до затылка, так вот он очень меня уважал, наверное, за то, что лохматее меня. Когда мы проходили закон отражения света. Помните, угол падения равен углу отражения, и второй, что луч, падающий и отражённый, находятся в одной плоскости. Так вот он садился рядом со мной, на наши головы направляли солнечный зайчик, и тот отражался только от моей головы. Учитель объяснял всем, что коэффициент отражения у моей головы выше. Я же до сих пор уверен, что отражал свет от моей головы мой умственный потенциал, который был выше его.

У Лысого была отвратительная привычка пить чай, насыпая сахар чуть ли не до половины стакана. Привычку и любовь к сладкому Лысый объяснял потребностью своего мозга к глюкозе. Стакан после него был липким, с налётом сахара.

Со временем все знакомые Лысого при его приходе научились прятать сладкое и выставляли ему только один стакан на стол. Тот не обижался, он просто не замечал этого.

У Лысого была пара собак, которые умели загонять и держать зверя.

Весь вечер проговорили. Виктор вытащил бутыль браги, которая ещё пенилась, но решили попробовать и опорожнили её до половины. Говорили только про охоту. Распределили каждому обязанности. Потом стали рассказывать интересные истории из нынешнего сезона.

Виктор рассказал, как попавшего в капкан соболя сожрал до половины другой соболь.

– Переходного соболя нынче много, а корму не хватает – вот и дошло до каннибализма, – авторитетно заявил Сохатый.

Нынешним сезоном все были довольны.

– Вот добудем мясо – до весны можно только печку топить, – хохотнул Лысый.

– А если нет? – буркнул Виктор.

– Тогда пойдём ко мне медведя поднимать из берлоги, я его на такой случай берегу.

Серёга прислушивался и приглядывался к мужикам. Они ему начинали нравиться: простые, незлобивые.

Утром Сергей и Сохатый пошли в обход стада, чтобы встретить выстрелами, когда его погонят на них Виктор и Лысый с собаками.

Выбрали удачное место. Большая поляна, которую придётся перебегать лосям, просматривалась идеально.

Через два часа где-то далеко прозвучал выстрел. Это был сигнал, что охота началась.

– Ну теперь молчок и никаких движений, стреляй только наверняка, – предупредил Лёха Сергея.

Лоси на поляне появились неожиданно. Первыми выскочили два бычка, за ними огромная матуха, взбрыкивающая длинными ногами в сторону наседавших лающих собак.

Раздался выстрел, и один из телят, подломив передние ноги, ткнулся головой в снег, то выстрелил Сохатый.

Сергей выцеливал место на груди второго бычка, потом нажал на спуск. Бычок завалился на бок и стал бить ногами в воздух.

По матухе выстрелили одновременно. Всё закончилось. Пришедшие через полчаса Виктор и Лысый начали обдирать матуху, телят уже разделывали Сохатый с Сергеем.

К вечеру управились. Всё мясо поделили на четверых, перенесли его на избушку к Виктору, приспособив для этого лыжи как нарты.

Потрескивает дровами печка. От её дверцы по стенам избушки прыгают отблески пламени, разгоняя темноту.

Уставшие, но довольные охотники наелись свежатины, запивая мясо бульоном, и теперь лежали каждый на облюбованном им месте.

Лёха учил Сергея, как засолить сохатину в рассоле: 

– С вечера мякоть залей водой, пусть вымочится за ночь. Порежь мясо на небольшие кусочки и уложи в посудину для хранения. Приготовь рассол – на пять литров воды поллитровую банку соли. Да, когда будешь укладывать мясо, то пересыпай его ягодами можжевельника – лучше любых специй. А потом посудину с мясом – в ручей. Три года простоит и не испортится, только мягче станет.

– Слышь, Сергей, – подал голос Виктор, – а как ты кровь переносишь? Не мутит?

– Да вроде нет, снимаю шкурки и зайцев разделываю без брезгливости.

– По-разному бывает. Убить зверя, который может тебя стоптать (да чего греха таить, все мы здесь не святые), или человека, который с тобой то же самое может сделать, – это одно. А вот убить белку или беззащитного зайца – совсем другое дело. Это как убить ребёнка.

– А ты не думай об этом, а то будет с тобой как с Кающимся Охотником, – встрял в разговор Лысый.

– Рассказывают, Серёга, что жил в наших местах и охотился один человек. Молодой, здоровый, везло ему в добыче. Столько зверья добыл, что страсть. Азартный в охоте был и до денег жадный. Шутить любил: «В моих соболях все проститутки Санкт-Петербурга и Парижа щеголяют». А того не разумел, что за убийство этих зверьков на него вина ложится. Ведь оно как получается, охотник снимает шкурку первым с убитого соболя, после их выделывают, шьют. И вот вся боль, страдание животного, что сидел в капкане, переходит на него. Знаешь, что почти у всех охотников-промысловиков к старости появляется неизлечимая аллергия на волос, на животных. Хочется расцарапать эти руки, что касались убитых зверьков. Экзема, язвы – награда за фальшивое удовольствие охоты. Так вот у того Охотника вдруг объявилась гемофобия. Стал его преследовать беспричинный страх, особенно при виде крови. Он чувствовал её запах, ему казалось, что у него руки запачканы ею. Он постоянно бегал их мыть. И вот зимой он вышел без одежды из избушки и пропал. Искали его друзья, но безрезультатно. Прошло некоторое время, и однажды у одного охотника ночью открывается дверь. Стоит в проёме фигура человека, в избушку не заходит и дверь не закрывает. Стоит и молчит, только морозный воздух туманом вползает по полу и избушку выстужает. Надо бы подняться закрыть дверь, а страх сил лишил.

А потом привидение заговорило. И стало просить прощения у хозяина, если когда-то обидело чем. А затем повернулось, чтобы уйти, и видно стало, что это тот Охотник. Вот так и появилось в наших местах привидение, что ходит по тайге и просит прощения у людей и особо у животных. Прозвали его Кающийся Охотник.

– И у тебя оно было? – спросил Сергей.

– Может, и было, об этом никто не скажет, но многие стали держать в избушке кто крест, кто икону.

– Может, смеяться будете, но какая-то доля истины в моих рассуждениях есть, – заговорил Сохатый. – Вот вы сами говорите, что приходится платить по счетам за кровь животных. Я мыслю, что это тайга нам счёт предъявляет, пытается вразумить. И вот эта гемофобия и аллергия разве не наводят на мысль о неправильности нашего существования. Или вот ещё. Вы не задумывались, не замечали, что природа давно ведёт борьбу с человечеством. Возьмём те же самые вирусы разных болезней. Все они направлены только против человека, но не заражают животных, наоборот, они даже приходят к человеку через животных, те как инкубатор для них.

Я вот Библию читал, и там Бог людей из рая выгнал, а что если Он людей на Землю изгнал, и мы здесь как колонизаторы с природой воюем. Та вначале человека приняла, а теперь сопротивляться его беспределу стала.

Вот тайга, сколько пушнины, мяса, рыбы она даёт человеку. Но тому всё мало. Соболя с каждым годом становится всё больше, но вот шкурка его стала больной, медвежье, лосиное мясо заражено личинкой, рыба – тоже, даже ягода, грибы становятся несъедобными. Вот вам ответ природы на нашу жадность и глупость.

– Наверное, Кающийся Охотник с таких вот мыслей и начинал, а кончил безумием, – пробормотал Виктор.

В избушке наступила тишина, никому не хотелось ни говорить, ни спорить. Все лежали молча, и каждый думал о своём.

Сергей думал: «Вот кровь, нечаянно пролитая им среди людей, привела его в тайгу и теперь продолжает свою жатву, требуя от него всё новых и новых жертв». 

Утром Сергей с Сохатым, уложив мясо по нартам, собрались в путь. Попрощались с Виктором и Лысым, который шутливо сказал Сергею:

– Буду я тебя, Сергей, Сергием кликать, а то «Серёга» как-то пресно звучит. А «Отец Сергий» – очень даже ничего, ты только палец себе не оттяпай. Читал, наверное, про отшельника у Льва Толстого? Если нет, то прочти, хорошая книжка.

Лёха отвернулся, пряча ухмылку, а Сергей ответил:

– Зови, если нравится, а я тебя попрошу оставить мне щенка от твоих собак и приглашаю заглядывать в гости.

До Серёгиной избушки добрались только к вечеру. Лёха остался ночевать. И опять разговорам после ужина не было конца.

Сергей был почти одного возраста с Сохатым, но тот понимал жизнь гораздо глубже и нашёл для себя уже давно ответы на вопросы, что мучили Сергея.

– Почему люди бывают и плохими и хорошими? Один и тот же человек в разное время может быть добрым и злым, честным и вруном? – спросил он Лёху.

– Человек является таким, какими есть его мысли. Все люди одинаковы, но одни следуют своим мыслям и желаниям, что одолевают его в данное время, а другие нет. В этом разница между людьми. Нельзя давать волю своим желаниям, учись руководить ими. Если ты научился подавлять в себе низменное, то ты приблизился к Человеку. Тому, что может жить в согласии с природой и другими людьми.

5. Я искал золото, думая, что найду счастье. Золото нашёл,

 а счастья не испытываю

Ржавый умирал. Умирал он уже давно. Какая-то боль под сердцем растекалась по всему телу, доходила до головы и начиналась борьба между ней и сознанием. Последние полгода он не выходил из избы, лежал на нарах на стареньком замызганном матрасе, набитым болотной осокой.

Дочь Нинка несколько раз пыталась уговорить его сменить простыню и наволочку на подушке. Но он только бессвязно рычал, давая этим понять, что не хочет.

На его половине избы воздух был вонючим, застоявшимся. На предложение дочери проветрить комнату также отвечал отказом, надеясь, что удушающая атмосфера скорее прикончит его.

Он был убёждён, что смерть не приходит к нему в отместку. Она наказывала его, давая время день за днём вспоминать его, как теперь оказалось, никчёмную и жалкую жизнь.

В изголовье на нарах лежало золото: песок в кожаных мешочках, самородки в железных банках из-под пороха. Видимо, оно и не отпускало.

Когда он слёг, почувствовав приближение конца, то отправил Нинку в свой тайник, чтобы она перенесла поближе к нему то, что составляло весь смысл его жизни, то, что он выковыривал из земли песчинка за песчинкой, камешек за камешком, – его золото.

Он вдруг подумал о мистическом свойстве золота. О том, как оно любит втягивать в себя тепло человеческого тела, околдовывать, отбирая разум и делая человека своим слугой.

Вспоминал, как оно заставляло его пересыпать себя из ладони в ладонь, перебирать и поглаживать самородок за самородком и наполняло его чувством восхищения и рабской покорности.

Он понял, почему золото идёт на украшения, деньги. Оно жаждет человеческого тепла, оно высасывает жизнь из человека взамен чувства обладания им.

«Вот я вынул его из земли, и оно теперь будет жить и гораздо дольше, чем я. А я заменю его в земле. Потому что я раб его. Я искал золото, думая, что найду счастье. Золото нашёл, а счастья не испытываю. Вот оно зовёт меня, чтобы я полюбовался на него, потрогал руками и отдал ему последние капли жизни. Но я не буду его трогать, отомщу хотя бы немного за то, что оно забрало у меня» – эта мысль не давала ему в последнее время покоя ни днём, ни ночью. Он метался в кошмарах и звал Нинку, пытался объяснить ей, чтобы не прикасалась к золоту, иначе оно заберёт её.

Нинка поила водой отца, метавшегося в жару, ругая проклятое золото.

Перед самым концом к Ржавому пришла необыкновенная ясность мышления, плавающая в лёгкой ностальгической дымке. Он ясно и до мельчайших подробностей вспомнил свою жизнь. Был ли он в ней счастлив? Наверное, был, когда-то очень давно, ещё ребёнком. Потом появились ненависть и страх. Они не оставляли его после всю жизнь.

 

Вспомнил, как сразу по совершеннолетию попал в тюрьму, отбывал свой срок в лагере среди такой же тайги. Там он и получил своё новое имя – Ржавый.

Страх, живущий в нём, заставил придумать хитроумный план побега. Ему оставалось несколько месяцев до освобождения. И он с двумя такими же зэками работал под охраной одного конвоира с собакой далеко от лагеря.

Никому в голову не могло прийти что люди, которым выходить на свободу, решатся на побег.

Но Ржавый давно для себя решил, что свобода там, за проволокой, условна и что абсолютной свободы не существует. Он ненавидел всех людей. Для него они были постоянным злом и причиной всех его несчастий.

В день побега лил дождь, погода была на стороне Ржавого. Два других зэка работали, охранник сидел, закутавшись в плащ-палатку у затухающего костра, овчарка спряталась под кучей брёвен.

Ржавый убил ножом охранника и ранил бросившуюся на защиту хозяина собаку. Потом схватил карабин, сумку, сорвал плащ с охранника побежал в тайгу.

Когда прибежали остальные двое к костру, то увидели убитого охранника и скулящую овчарку, зализывающую рану на боку.

Зная, что им никто не поверит, два зэка, проклиная Ржавого, решили тоже бежать. Они ринулись в сторону железной дороги, по которой вывозился лес. Овчарка, поднявшись, побежала в сторону, куда ушёл Ржавый.

Погоню снарядили только на другой день. Искали беглецов на пути к железной дороге и реке. Тем временем Ржавый уходил всё дальше на север, в нетронутые таёжные дебри. За ним шла овчарка.

Через пару дней двух беглецов схватили, на Ржавого послали запрос по месту его жительства, надеясь, что рано или поздно он заявится к себе на родину. Но для того не существовало родины, родителей, он ненавидел всех и вся.

 

Только на пятый день Ржавый развёл ночью костёр, чтобы поджарить мясо убитой косули. Он давно заметил крадущуюся за ним собаку, но не трогал её. Он бросил кусок мяса, и та, голодная, ослабевшая после раны, жадно проглотила его. Первый шаг к дружбе был сделан.

Уйдя далеко на север, где не было никаких поселений и людей, Ржавый повернул на запад параллельно огромной сибирской реке. Это и был тот знаменитый каторжанский путь в Расею.

Но он не собирался выходить к людям без нужды, а если и делал это, то с огромной предосторожностью. Первую зиму он провёл в заброшенной охотничьей избушке. Эта зима сдружила человека и овчарку.

На следующее лето Ржавый обосновался на небольшой таёжной речке, изобилующей рыбой, вокруг были богатые места для охоты, а ещё он обнаружил на одном из ручьёв, впадающих в речку, золото.

Так началась его новая, поначалу казавшаяся счастливой, жизнь. Ржавый нашёл человека, через которого наладил торговлю. Он сбывал ему меха, шкуры животных, желчь, кабарожью струю взамен на провиант, ружья и другие необходимые в тайге товары.

Зимой он охотился, летом мыл золото в ручье. Овчарка, которую он так и звал – Овчарка, стала его преданнейшим другом. Ни к кому из людей, а после и к потомству Овчарки, Ржавый не испытывал чувства, похожего на любовь, как к этой первой его собаке.

Овчарка предупреждала его о любых людях, появившихся в тайге, наверное, только благодаря ей он смог укрываться от постороннего внимания.

Она предупредила его однажды, что на ручье появились чужаки. Это была семья старателей, муж и жена. Ржавый впервые изменил своим правилам не общаться с людьми. 

Представившись старателем, предложил совместно мыть породу в ручье, добываемую из пробитой шахты. Целое лето работали вместе. А осенью случилось несчастье. Мужа женщины, которую звали Настя, придавило породой в шахте, и он задохнулся.

Только Ржавый знал, как это случилось на самом деле. Похоронив его, он стал жить с Настей как её муж, забрав все документы. 

Через год Настя родила девочку, которую назвали Нинкой.

Ржавый не испытал в детстве родительской любви, потому он не научился любить и своего ребёнка. Необходимую любовь Нинка получала от матери и ещё от собак. Ещё до рождения Нинки Овчарка в тайге подружилась с волком и понесла от него. 

Маленькая Нинка возилась со щенками, словно была одним из них. Когда ей было четырнадцать лет, родился Гром. Это был волк, рождённый от собаки. Он стал другом и покровителем Нинки.

Настя умерла, когда дочери только исполнилось восемь лет. Похоронил её Ржавый рядом с бывшим мужем и вскоре забыл, только Нинка ухаживала за могилой матери и носила на неё цветы.

 

Вся эта жизнь пронеслась у Ржавого перед глазами, словно вспыхнувшая и сгоревшая спичка.

«Вот и конец», – подумал он и почувствовал огромное облегчение, словно сбросил с плеч невыносимо тяжёлую ношу. Потом закрыл глаза и умер.

Нинка похоронила отца. Вырыла могилу, опустила в неё завёрнутого в целлофан отца. Теперь на пригорке высились три холмика. Вначале она хотела положить всё золото отца к нему в могилу, но вспомнив, как в последние дни отец проклинал его, решила вернуть песок и самородки в то место, откуда они были выкопаны.

Нинка не плакала, она не умела плакать с детства. Когда её обижали, она скулила по-собачьи и бежала к собакам, прижималась к ним и те слизывали своими языками обиду и боль с её лица.

Она вспомнила, как однажды мать решила бежать с ней «к людям». 

– Тебе скоро в школу, да и не следует девке мотаться по тайге. Вырастешь, найдётся для тебя муж, может, попадётся хороший, который будет любить тебя, дети пойдут, вот и испытаешь счастье, – говорила она.

Но побег провалился. В первую же ночь их догнал Ржавый. Он избил Настю, сломав ей ногу, пообещал сломать другую, если она побежит снова. Та больше не решилась, смирившись с судьбой.

Перед смертью Настя начала учить дочь грамоте. Нинка быстро научилась считать и запомнила все буквы. Мать, наверное, чувствуя свой скорый конец, торопилась передать ей всё, что должна знать взрослая женщина.

Когда мать умерла, Нинка осталась совершенно одна. Отец не имел жалости ни к кому. Он заставлял её работать, мыть породу в холодной воде и радовался только каждой блеснувшей в лотке золотой песчинке.

Несколько лет прошли для Нинки словно на каторге. Когда появился Гром, то он стал для неё радостью. Она ухаживала за ним как мать, дала имя, разговаривала с ним, как с ребёнком. Собаки растут быстро, и уже в два года Гром опекал Нинку, как свою единственную хозяйку.

Когда однажды Ржавый ударил дочь, Гром прыгнул, сбил его с ног и оскалил страшные клыки над горлом. 

Так Нинка стала свободной. Она больше не мыла золото. Прибравшись в доме, убегала с Громом в тайгу, где охотилась на птицу, зверя. Она научилась охоте, стреляла по зверю только раз, но жадности к добыче не испытывала, добывала ради еды.

Соболя, белку, рысь, лисицу стреляла только для себя, сама выделывала шкурки, шила из них шапки, унтики, дошки.

Зимние морозы были для неё не страшны, они только заставляли быстрее бежать кровь в её жилах, выгоняя на щёки яркий румянец.

Нинка становилась настоящей таёжной красавицей. Когда бежала на лыжах по тайге, мороз дарил ей своё серебро, украшая лицо, волосы сказочными нитями, снежинками, блёстками.

 Она была дочерью тайги. Понимала её разговор в журчании воды летом, в шуршащем шепоте снежинок зимой. Слышала её в звенящей капели весной и в грустном трепетании листьев осинки осенью.

Нинка была счастлива. Она не знала другой жизни. Её не тянуло к людям, наоборот, она даже побаивалась их. Но не так, как отец. Если тот боялся людей и ненавидел, то у неё не было в душе даже понятия ненависти.

Просто люди с их жизнью были для неё чужды. Она читала книги, про эту жизнь, знала что-то о ней из рассказов отца и воспринимала её как сказки.

Похоронив отца, она не осталась одна, с ней рядом была её мать тайга и верный друг и брат Гром.

Она родилась в тайге и та вошла в неё с первым глотком воздуха, а после тайга воспитывала её. Нинка не была испорчена людскими пороками. 

Возможно, она так бы и прожила в счастливом незнании человеческого мира и умерла бы, соединив своё сознание с сознанием мира тайги, но судьба всё решает по-своему.

В неиспорченной душе всегда поселяется самое возвышенное и чистое чувство, названное людьми именем Бога.

6. Человек губит природу 

своей любовью

Сергей окунулся с головой в таёжную жизнь. Приходилось до всего доходить своим умом. Он сравнивал себя с первобытным человеком, изобретающим для жизни необходимые вещи.

Учиться приходилось на своих ошибках. Когда он впервые сделал для себя лыжи, они казались ему верхом совершенства, но походив на них по снегу, а после ещё испробовав лыжи Виктора, понял, что нужно делать новые. И так во всём. Но времени было предостаточно для таких вот дел. 

Наступил декабрь. Дня не хватало для того чтобы успеть проверить все ловушки и петли на кабаргу, лисиц. Уходил утром, когда только начинал брезжить день, и приходил в избушку потемну. 

Но всё же успевал делать многое: поправлять ловушки, проверять капканы на норку и сразу же снимать налимов с уд. А кроме этого, делал ещё многочисленную работу по дому.

Снегом засыпало всю поляну и избушку. Она выглядела теперь как сказочный домик среди укутанных в белые шубы деревьев.

Нужно было расчищать от снега проход и дорожку к дровам, а так же спуск к ручью.

Первые крепкие морозы показали, где нужно проконопатить стены избушки, что Сергей и сделал.

Он уже сроднился с этим кусочком тайги за полгода, иногда казалось, что знал это место очень давно.

Приехал на снегоходе Антоха. Он пересмотрел придирчиво все шкурки, раскладывая их по сортам. Первым сортом взял только несколько соболей, чёрных с сединой. 

Но Сергей был рад и той сумме, что определил Антоха за кучу шкурок. Хватило рассчитаться за провиант, ружьё, припасы и даже затовариться на полгода вперёд.

Сергей заказал Антохе кое-что из одежды, сети и множество мелких вещей (иголки, нитки, свечи, керосин и т. д.). Всё это тот обещал привезти уже на лодке по большой воде. 

Антоха уехал, а Сергей собрался сходить к Сохатому в гости, захватив с собой одну из привезённых бутылок водки. 

Лёха был рад приходу Сергея. Уже за столом под водочку он рассказал, что очень удачно нынче сдал свою пушнину Антохе. Говорил, что теперь сможет летом съездить «в люди» и найти себе жену.

– Нет, ты представь, Серёга. Приходишь из тайги на избушку мокрый и замёрзший, а уже печка потрескивает дровами, тепло. Сядешь на лавку, а жена с твоих ног сапоги стягивает. Потом тебе на стол горячих оладушек целую миску ставит. А ты решаешь про себя, с чего начать: то ли с оладушек, а то ли с губ её сладких.

– Да чего там, ты делай, как в анекдоте. Сразу в постель, а после лыжи снимешь. Нет, Лёха, я думаю, что никакую женщину в тайгу не заманишь. А если и решится какая, то долго не задержится. Для женщины что главное? Чтобы можно было с подругами посудачить, похвастаться чем угодно, но похвастаться. Нет, не сможет женщина в тайге жить. Мужику в тягость, а уж ей невмоготу будет.

– Всё одно поеду и найду, мне не нужна красавица, пусть будет кривая или хромая, может, ещё какой дефект, главное, чтобы живой человек под боком, а уж заботиться о ней буду лучше, чем о самом себе.

– А как же любовь? Вот я со своей бывшей жил, теперь понимаю, что никакой любви не было, потому и разбежались.

– Я так думаю, что любви учиться надо, в совместной жизни приобретать её. Вот как в Библии написано. Бог людей создал, душу в них вдохнул, а ведь любви им не дал, наказал только, чтобы они любили друг друга и размножались. Как и все животные в природе. А первые люди что сделали? Они эту самую любовь через яблоко у Бога спёрли. А как ей пользоваться, не знали и до сих пор не знают. Вот любовь зачастую зло и приносит вместо добра. Так же и с любовью к природе и к этому миру. Человек говорит постоянно о своей любви к природе, но он губит природу именно своей любовью. Своим неумением любить. А уж о любви к ближнему своему и говорить не приходится, никогда этого на этом свете не будет. Как убивал человек человека из ненависти и непонимания, так и будет убивать. И все войны человечества будут нескончаемы…

Проговорили, как обычно, за полночь. Утром Сергей собрался к себе, прихватив у Лёхи с десяток книг и стопку журналов.

Договорились отмечать Новый год у Виктора, до его избушки ближе добираться всем.

– Да, Сергей, не забудь приготовить номер для выступления, мы каждый Новый год встречаем этаким небольшим концертом для поднятия настроения.

– Да какой из меня артист.

– Мы все одинаковы, но традиция, понимаешь.

 

Декабрь – самый сонный месяц. Снегу добавляется почти ежедневно, его уже не замечаешь, привыкаешь к нему. Привыкаешь и к сонной тишине укутавшей тайгу своей пеленой. Кажется, что спит весь мир, и только ты один бодрствуешь в нём.

Теперь, когда день стал таким маленьким, а вечера нескончаемо длинными, выручали от дум о прошлом и будущем только книги.

В тайге между охотниками книги очень ценятся. Почти у каждого собрана небольшая библиотечка. Книги в ней перечитаны на много раз, и ни у кого не поднимется рука использовать даже небольшой печатный листок для растопки.

Сергей вдруг открыл для себя новый, другой мир – мир художественного слова. Ни в школьные годы, ни после его как-то не интересовали книги, хватало телевизора. Он смотрел те фильмы, что ему предлагало телевидение. И если до торжества золотого тельца оно Сергея как-то развивало, то с приходом в литературу и культуру коммерции стало оглуплять и вызывать брезгливость.

И вот теперь пришло время наверстать упущенное. Сергей вдруг увидел красоту слова. Слово было таким же красивым, как тайга вокруг избушки.

Он выходил из дверей, любовался сверка­ющей под звёздами и луной заснеженной тайгой и, испытывая вдруг накатившийся на него восторг, декламировал:

 

Но я люблю – за что, не знаю сам, –

Её степей холодное молчанье,

Её лесов безбрежных колыханье.

 

Ему не казались уже эти стихи напыщенными и надуманными, они словно рвались из его души, становились своими и были как благодарность этому миру, этой жизни.

Возможно, в школе Сергея заставляли учить эти строки, рассказывали о Лермонтове и других поэтах и писателях, видящих красоту и мудрость природы, но он не помнил этого. А возможно, тогда были только заложены в него эти семена любви, а вот теперь пришло время им прорасти.

Как бы ни было, но небольшая книга стихов Лермонтова была им почти заучена вся, и он повторял эти стихи вслух спящей под толстым снежным одеялом тайге, и казалось, что та внимает ему с благодарностью и пониманием.

 

На избушке у Виктора – предпраздничная атмосфера. Гости и хозяин готовятся к встрече Нового года. Сергей с Лысым расчистили снег до небольшой ёлки на краю поляны, поставили там берёзовые чурки около будущего костра и теперь украшают лесную красавицу.

– Представь себе, Сергей, ёлочка спит и ей снится, что два взрослых бородатых мужика наряжают её.

Они нарезали из фольги звёздочек, полосок, приспособив для украшения и различные безделушки. У Виктора хранился настоящий ёлочный шар, усыпанный блёстками, его повесили на видное место, и он сразу дал всем понять, что сегодня любимый с детства праздник. Праздник надежды и веры в хорошее будущее.

Виктор и Лёха Сохатый готовили новогодний ужин. Украшением стола должны были стать настоящие котлеты и блины.

Лысый приобрёл у Антохи ручную мясорубку, и теперь Виктор важно перекручивал сохатину вперемешку с зайчатиной, делая фарш для котлет.

Вскоре из дверей избушки потянул аппетитный запах жарящихся котлет и пекущихся блинов.

За стол уселись в шесть вечера. Уже замигали звёзды из черноты космоса. В темноте, спустившейся в тайгу, весёлым дразнящим языком потрескивал костёр, освещая своим пламенем новогоднюю ёлку.

Выпили по стакану водки, хранившейся для этого случая, проводили старый год. Закусили горячими котлетами и разговорились.

Потом Виктор открыл праздничный самодеятельный концерт, объявив свой номер:

– Выступает непризнанный талант и гений в иллюзионизме, факир и карточный фокусник Махмуд ибн Виктор.

Виктор с шутками и прибаутками очень даже профессионально показал несколько фокусов, используя вместо цилиндра берестяной туесок. А карты в его руках вытворяли невообразимое, они словно жили своей жизнью, то прячась, а то возникая ниоткуда.

Потом Лёха Сохатый прочитал рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Он читал весь рассказ почти по памяти, только иногда заглядывая в книгу. Дойдя до слов: «В отчаянии он опустился на мокрую землю и заплакал. Сначала он плакал тихо, потом стал громко рыдать, будя безжалостную пустыню, которая окружала его; и долго еще плакал без слез, сотрясаясь от рыданий», Сохатый задумался на несколько мгновений, видимо, вспомнил, как он, голодный, бежал за лосём, потом, встряхнув головой, продолжил.

После рассказа вся компания вышла к кос­тру, к ёлке. Помолчали, глядя в огонь, каждый думал о своём, что-то вспоминал, потом вновь разговорились. Принесли бутылку, выпили здесь же у костра, каждый остатки водки плеснул в огонь, а Лёха сказал:

– Пусть огонь и его тепло никогда не покидают нас.

Потом Сергей чувственно продекламировал «На севере диком стоит одиноко на горной вершине сосна…».

– Ты здорово рассказывать стихи умеешь, а ещё прибеднялся, – сказал ему Сохатый.

– Ладно, теперь моя очередь подошла, идёмте в избу я вам свой новый рассказ прочитаю. Сергей, я ведь тоже писатель, пописываю понемногу, меня иногда даже в журналах печатают, – сказал Лысый.

– Слышь, Лысый, можно тебе историю рассказать? – перебил его Виктор. – Однажды граф Бенкендорф на балу разговорился с Пушкиным: «Вы знаете, Александр Сергеевич, а ведь я тоже, представьте себе, пописываю». На что ему поэт ответил: «Позвольте вам заметить: пописывать вредно для мочевого пузыря. Если уж с…, то с…». 

Насмеявшись, пришли в избушку, где Лысый предложил всем занять удобное положение и слушать, как он выразился, гениальное творение – синтез научного наблюдения и пытливой работы его неукротимого ума.

Крысы

Моя бывшая жена, а прожили мы с ней почти пятнадцать лет, мне на прощание сказала:

– Эх, Коля-Коля, променял ты меня на крыс. Ну ладно, овладела бы тобой любовь к красивой женщине, а то ведь крысы. Фу, какая гадость: усатые, облезлый хвост, заразу разносят – и ты чуть ли не целуешься с ними. Неужели ты думаешь, что я тебе позволю меня трогать теми же руками, что ты крыс гладил?

– Других рук у меня нет. Вот если бы хвост был, знаешь какая от него огромная польза?

– Тогда бы ты чёртом точно выглядел. Лысый с хвостом, не зря говорят, чёрт лысый.

На том и расстались.

А началась история за несколько лет до этого. Был я однажды в городе. Не люблю эти города, машины туда-сюда, вонь от выхлопных газов.

Стою у перехода, жду, когда зелёный на светофоре загорится. Смотрю, из-под решётки сливной канавы крыса вылезла и сидит, ждёт тоже, когда зелёный загорится. Загорелся, я пошёл, и она рядом бежит по переходу, никуда не сворачивая. Я думаю: «Вот ведь умная какая». С тех пор стал я всё читать о крысах. И узнал, что они не глупее человека, а, как я после понял, даже намного умнее.

Мы с женой дома свинью держали. А где свиньи – там и крысы. Не зря пишут, что каждый шестой фермер только на крыс работает. Потом-то я дотумкал, что крысы людей терпят именно за то, что они на них работают.

Стал я за крысами наблюдать, записывать свои наблюдения на бумагу. Сижу этак у свиньи в катухе, тепло там, Машка похрюкивает. Смот­рю, из дыры в половицах мордочка крысиная показывается. Глазки любопытные и такие смышлёные. На меня зыркнут, мол, чего здесь делаешь, а после вылезет крыса – и к кормушке.

Через несколько дней крысы меня уже не боялись, бегали, как серые кролики, и ноги мои обнюхивали.

Прочитал я, что в Индии крысиный храм есть и там крыс за священных животных почитают, кормят, ухаживают. Кстати, крысы очень чистоплотные. Пишут, что они разносчики чумы и других человеческих болезней. Правильно, разносчики. Но никто не задумывался почему? Ведь эти болезни, человеческие эпидемии крыс не задевают, хотя строение тела у них, эта самая физиология, такое же, как у человека.

Только я догадался, что крысы регулируют популяцию человека. Как расплодится человечество сверх нормы и войны никакой нет, так они эпидемию и занесут. 

Распирает меня, знаете ли, самодовольство, что вот я, Колька Лысый, стал вроде какого-то там научного аспиранта и создаю свою теорию, равную, а может даже, и выше Дарвинской.

Но вот только жаль, что не могу ей поделиться ни с кем. Жена слушать не хочет, лысым идиотом называет, друзья и знакомые, только начну им про крысиную жизнь рассказывать, исчезают, и надолго. Так и оказался в изоляции, одни только крысы меня жалуют.

Расскажу вам подробнее о жизни крысиной. У каждой семьи, а она очень многочисленна, своя территория обитания и люди, которые их кормят.

У меня, не без гордости скажу, крысы были ухоженные, с лоснящейся серой шубкой, подвижные и очень красивые, не то что у соседа: глуповатые на вид, совершенно без признаков интеллекта, одним словом, все в своего хозяина.

Крыса живёт почти два года, это я знаю точно, потому что мой любимец Филька жил у меня с грудного возраста и умер на моих руках. 

О его уме я мог бы написать целую книгу, но жаль, что читать не будут. Филька даже спал со мной. Ляжет на подушку, прижмётся своим мягким тёплым животом к моей лысине, а длинным хвостом иногда по лицу меня ласково поглаживает.

 Жена в тот день от меня и уехала, когда Филька впервые к нам в постель забрался. Для неё, как она выразилась, это была последняя капля, при чём здесь капля, не понимаю до сих пор. Как она визжала, соседи бог знает что думали о нас. Она не слушала моих доводов, что, мол, кошке можно на постели валяться, а вот моему Фильке нет. Кстати, кошка из дома ушла сразу же, как только поняла, что крысы – друзья дома. Несовместимость, знаете ли, у этих животных.

Уехала жена, забрала все свои вещи. Удручающее, скажу вам, зрелище, когда в шкафу висит только мужской костюм, стоят одиноко туфли большого размера. Раньше с моим костюмом в обнимку висело платье жены, множество других её вещей создавали цветную гамму, а теперь остался сиротливо серый цвет в тон моим крысам.

Подумал я, погоревал этак минут пять после её ухода и решил, что жизнь продолжается, как в песне поётся. Включил чайник, чтобы чайку попить, глядь, а сахару нет. Не знаю, может, кончился, а может, жена в отместку с собой забрала или высыпала, зная, что я без глюкозы становлюсь совсем беспомощным. И тогда я заплакал от обиды. Филька залез ко мне на плечо и стал тереться головой о щёку. «Вот, один я теперь остался, сирота сиротой, и даже сладкого в доме нет ни грамма», – пожаловался я ему.

Тот убежал и, знаете, минут через десять появляется, в зубах шоколадная конфета «Ласточка» зажата, кладёт её передо мной и так уморительно мордочку скривил, что у меня сразу настроение сменилось.

Утром я проснулся, а на столе целая гора шоколадных конфет, наверное, мои крысы натаскали. Так в моём доме опять сладкое появилось, и мой мозг, получив глюкозу, стал усиленно работать, переводя наблюдения за крысами в научную теорию. 

Позже я узнал, что в нашем сельмаге кто-то украл несколько ящиков шоколадных конфет. Участковый подозревал всех деревенских мальчишек.

А теперь я подхожу к концу моей истории о крысах. Он очень жесток, и потому прошу слабонервных удалиться.

Мой сосед, тот самый, скудоумный, видящий мою любовь к крысам и плюющий на меня через забор, когда я выходил кормить их, высыпая в кормушку еду, решил покончить разом с моими подопечными.

Этот фашист вырастил у себя в железной бочке крысиного волка. Вы, наверное, знаете, если человека изолировать от общества, лишить его человеческих привилегий и свобод, окружить ненавистью и злобой, то из такого человека получится каннибал. Такой человек, совершая побег, берёт в напарники другого, которого съедает по дороге. Вот и у крыс то же самое. Можно вырастить крысиного каннибала, который будет питаться только своими товарищами. Крысы, как и люди, сразу чуют такого каннибала в своей среде. Они или убивают его, нападая всей кучей, или убегают от него прочь.

Когда мой сосед выпустил этого крысиного волка, то все мои крысы ушли. Я остался один.

Сначала ушла жена, потом крысы. Вот и вся моя история, правда, я послал свои исследования в Академию наук, но ответа ещё не получил.

 

Лысый отложил тетрадку, прокашлялся и спросил:

– Ну как?

– Однако… – промямлил Виктор.

– Ты сам-то понял, что написал? – спросил Сохатый.

– Конечно, ведь я же автор.

– А-а-а, тогда ладно.

– А мне надо переварить всё это хорошенько, – сказал Сергей.

7. Я если полюблю, то буду любить так, чтобы она не могла без меня ни жить, ни дышать

Была середина января. Морозы доходили до минус сорока и не отпускали по несколько дней. После них двадцать и пятнадцать градусов казались оттепелью. В один из таких дней Лёха Сохатый решил сходить к Сергею, проведать, как тот пережил пик холода.

По старой, хотя и подзанесёной снегом лыжне идти было легко. Он вышел на путик Сергея и удивился: по нему не ходили уже больше месяца. Лыжня еле угадывалась под укрывшим её снегом. Подходя к избушке, почувствовал неладное. Не пахло дымом из трубы, не видно было свежих следов. В избушке никого не оказалось. 

«Возможно, Сергей ушёл к Виктору и живёт у него, пережидая морозы, – подумал Лёха, – но в таком бы случае он не оставил на печке кастрюльку с кашей, которая замёрзла, да и вода в ведре, замёрзнув, выдавила дно».

Подумав, он решил переночевать здесь, а утром идти к Виктору, чтобы убедиться в своём предположении.

У Виктора Сергея не было с новогоднего праздника. Мужики стали решать, что делать дальше. К Лысому Сергей уйти не мог, не зайдя к Виктору, значит, что-то с ним случилось.

– Искать его в тайге спустя две недели не имеет смысла. После таких морозов даже опытный таёжник вряд ли выживет, – сказал Виктор.

– Но что-то делать надо, – возразил Лёха.

– Ждать весны, когда тело вытаит, чтобы похоронить. И не говори «а вдруг», этого просто не может быть. Найти его сейчас по заметённому следу мы не сможем, даже если позовём Лысого с собаками. Можно, конечно, попытаться поискать, чтобы не чувствовать себя подонками, но уверен, что пользы от поисков не будет. 

Пять дней ходили они по тайге на участке Сергея, но, кроме старых, почти невидимых следов от лыж, ничего не нашли.

Сергей же в это время метался в горячке, и жизнь его зависела от совершенно незнакомого человека и ещё от того, что люди называют судьбой.

 

В первые дни нового года Сергей пошёл по путику, он давно уже не проверял капканы и ловушки. Охота была неудачной, кроме нескольких белок в капканах, ничего не было. 

И тогда Сергей нарушил одну из таёжных заповедей охотника. Короткий путь к жилью, но незнакомый, может оказаться намного длиннее знакомого. 

Сергей шёл незнакомым распадком, зная, что тот выходит недалёко от его избы.

 

Что же такое судьба? Почему почти все охотники фатально верят в неё. 

Кто может объяснить, почему Сергей именно сегодня решил идти незнакомой тропой? Почему он не делал этого раньше?

Почему именно сегодня вылез из своего временного жилья, не накопивший жиру на всю зиму старый и больной медведь? Встань он раньше или позже – и его бы добил мороз.

Почему именно сегодня Нинка пошла на охоту в места, куда никогда не ходила?

Какая сила руководит разумом и направляет людей на принятие того или иного решения? Как много вопросов и как мало ещё человек знает этот мир.

 

Сергей не ждал нападения затаившегося на его пути медведя. Он не успел даже сорвать с плеча ружьё, как был сбит с ног прыгнувшим на него зверем. Чтобы выжить, голодный медведь должен был убить человека, чтобы жить – человек должен был убить зверя. Чью сторону примет судьба?

Медведь рвал лапой одежду на Серёге, его огромные когти добирались уже до тела, оставляя порезы, словно от ножа.

Одна мысль только была в голове охотника – ружьё. Сергей смог освободить его из-под себя и направить ствол под левую лапу зверя, который, правой лапой зацепив голову человека, когтями срывал кожу с волосами.

Страшная боль заставила Сергея надавить на спуск и в то же время вырубила его сознание.

Пуля пробила сердце медведя и тот, завалившись набок, затих.

Выстрел услышала Нинка, которая была неподалёку. Гром, подняв голову, завыл, давая ей понять, что случилось несчастье.

Придя на место схватки человека с медведем, Нинка увидела мёртвого зверя и изуродованного, но ещё живого человека. Быстро соорудила носилки из двух ёлок, уложила на них человека и побежала по своей лыжне к избушке.

Потом, когда сознание полностью вернулось к Сергею, он собирал, как осколки стекла, те мгновенные его проявления, чтобы вспомнить, что же произошло. Оскаленную пасть зверя и боль сменила морда собаки, которая ласково слизывала кровь с его лица и глаз. Потом он увидел лицо девушки, той самой, что приходила к нему во сне. Увидев её, он успокоился, исчез страх, и он вновь провалился в беспамятство.

 

Нинка выхаживала у себя подобранного в тайге парня. Он был изуродован шатуном. Сломаны рука и два ребра, глубокие порезы от когтей зверя на груди и полностью обезображено лицо.

Она приложила к черепу снятый скальп и, как смогла, собрала рваное в клочки лицо. Глаза, слава Богу, были целые, забинтовала лицо и голову, прижав кожу. Наложила шину на руку и перемотала грудь бинтами.

Она постоянно меняла холодные компрессы, чтобы сбить температуру и боль. Пока ухаживала за ним, почти не спала, а когда забывалась небольшими урывками сна, то за больным присматривал Гром, прислушиваясь к его дыханию.

Нинка меняла повязки, давая возможность организму справиться с болезнью. Глядя на изуродованное лицо парня, гадала, каким оно было до трагедии. Иногда он приходил в сознание, глаза его становились осмысленными, смотрели на неё.

 

Прошло два месяца. Однажды вернувшись из беспамятства, Сергей почувствовал, что в него вновь возвращается жизнь. Он узнал от Нинки, что с ним произошло и сколько времени был в кризисе.

Постепенно исчезала слабость, зарубцовывались раны, и пришло время, когда был снят последний бинт с лица.

Увидев ставшее совершенно чужим лицо, Сергей был подавлен. Он вдруг почувствовал себя кем-то другим, незнакомым даже самому себе. Он стал думать о том, что такое «потерять лицо». Ведь даже имя меняет судьбу, а здесь лицо. Лицо – это первое в контакте с другим человеком. Теперь на него все будут смотреть если не с состраданием, то с любопытством и жалостью.

Чувствовать себя жалким среди остальных людей Сергею не хотелось.

Нинка, которая увидела, как Сергей смотрит на себя в зеркало, вначале попыталась успокоить его, говоря, что любая жизнь – это красота. Потом, почувствовав, что он принимает своё физическое несовершенство как подмену личного «я», стала расспрашивать о его жизни, надеясь, что воспоминания помогут вернуться в себя.

Нинке, которая почти не видела людей в своей жизни, было интересно узнавать, как живут они там, в городах. Иногда её вопросы и рассуждения смешили Сергея, и он улыбался и даже смеялся, чем вызывал её удовольствие.

Но и Нина смеялась над Сергеем, когда он рассказывал ей, как жил эти полгода в тайге.

– Удивительно, что ещё выжил, ведь ты совершенно ничего не знаешь о тайге, – говорила она.

– У меня соседи охотники есть. Лёха Сохатый мне другом стал, многому научил, помогал чем мог.

– Наверное, он хороший человек, а я мало людей знаю, иногда к староверам хожу, они меня терпят и к себе зовут, а ещё приплывает сюда по весне торговец из посёлка. Он очень нехороший человек, когда отец живой был, то имел с ним дела, менял шкурки на провиант, провизию, менял своё золото на деньги. Как умер отец, я стала покупать у него за деньги всё необходимое для жизни, а он всё пытал меня, где отец золото спрятал. А однажды попытался меня взять силой, но Гром его так отвозил, что тот пообещал пристрелить его. Теперь я только с ружьём к нему выхожу, а Гром из кустов за мной наблюдает.

– Таких подонков среди людей очень много. Тебе с твоей красотой там жить опасно.

Сергей стал выходить из избы на воздух и пытался даже что-то делать по дому. Нинка посмеивалась, но не возражала, понимая, что любое занятие и работа отвлекают его от тяжёлых дум.

 

А весна в тайге становилась заметнее с каждым днём. Тающий днём снег к вечеру начинал сжимать лёгкий морозец. Он схватывал его ледяной коркой, выжимая запах снега.

Это был чудесный запах. Запах весны. Весна имеет множество запахов, но запах тающего снега особенный, потому что он первый. С него начинается весна. Потому то любое живое существо с жадностью вдыхает его в себя, чувствуя будущие перемены в природе.

Сергей вдыхал этот пьянящий запах, и тот рождал в нём чувство уверенности, что всё будет хорошо, а всё плохое осталось позади и уходит вместе с зимой.

Весеннее солнце уже прожигало своими лучами проталины в снегу, вначале у подножия деревьев и на возвышенных местах. Вода от растаявшего снега собиралась по низинам, после ручейками сбегалась в большие ручьи, которые несли её в речки, где она взламывала ледяные запоры, поставленные ей зимой.

Сергей смотрел, как весна врывается в тайгу, будя её от зимней спячки, и повторял полюбившиеся ему строчки из книжки стихов Лермонтова.

 

Когда весной разбитый лёд

Рекой взволнованной идёт,

Когда среди лугов местами

Чернеет голая земля

И мгла ложится облаками

На полуюные поля, –

Мечтанье злое грусть лелеет

В душе неопытной моей.

Гляжу, природа молодеет,

Но молодеть лишь только ей, –

Ланит спокойных пламень алый

С собою время уведёт,

И тот, кто так страдал, бывало,

Любви к ней в сердце не найдёт.

 

Он вдруг ощутил сердцем каждую строчку стихотворения, понял, что Лермонтов пережил то же состояние, которое заполняет сейчас его. Кажется, с одной стороны – весна, которая несёт всегда время надежд и обновления, а с другой – непонятная потеря, что точит душу.

– Хорошие стихи, грустные, особенно эти строчки... «Природа молодеет, но молодеть лишь только ей»… А ещё автор чем-то разочарован, воспевает природу, но сожалеет о короткой жизни, – сказала Нинка, прислушиваясь к стихам.

– Для чего же создан человек природой, как не для прославления и восхищения ею. Вот другая часть человечества считает, что они созданы Богом для того, чтобы прославлять создателя.

– Не знаю, не думала об этом. Я живу в тайге и сознаю себя как её частичку, она руководит мной, мыслит за меня. Я в ней, как и она во мне. Если я уйду из тайги, то связь с ней будет утеряна. Мне придётся самой искать все решения в этом мире.

– Непонятно мне всё это, вот и Сохатый тоже говорит, что тайга руководит человеком, а я не чувствую пока её внимания.

– Потому что не думал об этом. Откуда тебе знать, может, это тайга решила, кого оставить в живых: тебя или медведя.

 

К маю Сергей чувствовал себя уже почти что в нормальном состоянии. Он решил идти домой, как теперь считал для себя свою избушку и тот кусочек тайги, в котором охотился.

Нинка собралась проводить его. Вышли утром, Гром бежал впереди, дошли до места схватки Сергея с шатуном. От медведя уже почти ничего не осталось, кроме костей, черепа и местами разбросанных пучков волоса. Гром обнюхал череп и презрительно поднял над ним зад­нюю лапу.

В избушке стоял нежилой запах. Нинка с интересом разглядывала жилище Сергея. Гром сразу же нашёл себе место у стены с солнечной стороны и улёгся на кучку наметённых с осени листьев.

На столе лежала записка месячной давности: «Сергей, если ты жив, сразу же приходи. Лёха».

Решили идти к нему завтра. Начали приводить избушку в жилой вид. Сергей чувствовал себя отлично, шутил, говорил Нинке, что теперь они будут часто встречаться, и рассказал, как в первую ночёвку в новой избе ему приснилась девушка, и это была она.

– Давай-давай, заливай. С чего бы я тебе приснилась, если мы никогда до того не встречались?

– Точно тебе говорю, что это ты была. А может это, как ты мне рассказывала, тайга в меня входила?

– Всё может быть. Только ты меня из своих снов гони, я девка своенравная. Жить с тем буду, кого полюблю. Насмотрелась в детстве на мамку с отцом. Лучше совсем не жить с мужиком, чем так-то жить.

– А я если полюблю, то буду любить так, чтобы она не могла без меня ни жить, ни дышать. Потому если женщина может собраться и уйти от тебя, то любви тут никакой нет.

– И что это мы о любви разговорились. Ты случаем глаз на меня не положил?

– Куда мне. Ты такая красавица, а я чудище таёжное.

– Не знаю, как другим девушкам, а для меня внешность не самое главное. Мне важно, чтобы меня любили по-настоящему.

На другой день пошли к Сохатому. Лёха был очень рад. Он не знал, как выразить свою радость, как вести себя с другом, его смущало уродство Сергея.

Но зато Нинку он окружил заботой, как самую знатную гостью.

– Первый раз меня встречают с такими почестями, как бы не загордиться, – смеялась та.

 

Проводили Нинку, и вновь началась обычная таёжная жизнь с её работой, заботами. Вскрылись реки, унося лёд, и засновали по ним моторки, вывозя и завозя грузы.

Приехал Антоха, привёз всё необходимое для будущего сезона, он очень удивлялся на Сергея:

– В рубашке ты, парень, родился, не всякому так повезёт. Но экзамен ты, видать, на таёжника сдал, теперь легче твоя жизнь будет.

С Антохой уехал на всё лето Сохатый – на поиски жены. На прощание ему Лысый посоветовал:

– Ты, Лёха, главное – не бойся баб. Это они с виду на мужиков не похожие. А если внутрь к ним залезть, так они ещё похлеще нашего брата будут. Если не согласятся в тайгу ехать – так ты силком увези. Мешок на голову – и айда. Как на Востоке делают. Кто сейчас искать бабу в тайге будет? У ментов своих дел по устройству личного счастья невпроворот. Так что не теряйся.

Каждый заказал Сохатому, что привезти. Сергей ещё до отъезда дал ему письмо и адрес своей матери, наказав сходить до них и рассказать, что он жив, здоров, а вернётся, как будет возможность.

8. В любой любви 

не должно быть обмана

К Нинке тоже приплыли гости. Человек, у которого она покупала всё необходимое для жизни в тайге, привёз с собой парня.

– Знакомься, это Виталик. Он режиссёр-документалист. Когда узнал, что здесь с самого рождения живёт девушка, то уговорил меня отвезти его к тебе. Пусть поживёт у тебя с месяц, поснимает кино. У него всё своё, обузой тебе не будет, а что он мужик, так ты за себя умеешь постоять, да и тихий он.

Нинка осталась наедине с новым жильцом. Если Сергей попал к ней в беспомощном состоянии, выхаживая его, прониклась жалостью и материнской любовью, после чего между ними установились дружеские отношения, то здесь всё было иначе.

Виталик был крепким здоровым мужчиной, очень даже симпатичным, с чувством юмора и, похоже, большим умением обольщения женщин. Нинка, чувствуя своё превосходство над ним на своей территории, совершила обычную для женщин ошибку: играя с мужчиной, сама попала в чужие сети.

Виталик, снимая её на видеокамеру, сыпал комплиментами, и это было так естественно и ненавязчиво, что пробуждало в ней чувство благодарности к нему и чувство близости, родственности. Всё шло к тому, чтобы чувство близости углубилось. И это однажды произошло. Нинка показала Виталику место на речке, где она обычно купается, и он настоял на том, что должен снять купание лесной феи.

Купание закончилось для неё первой близостью с мужчиной.

Сергею очень хотелось повидаться с Нинкой. Он чувствовал какую-то пустоту в своей жизни без неё. 

Он пошёл к Нинке, неся вместо цветов ведро свежесолёного хариуса. Цветы в его положении казались ему неуместными. Сергей оставил букет собранных для неё пылающих жаром таёжных огоньков дома. Он стеснялся своей безобразности, боялся даже намёком показать свою растущую к Нинке любовь.

«Она никогда не сможет полюбить такого урода, как я, а её жалость вместо любви меня будет просто угнетать», – размышлял Сергей.

 

Он подошёл к избе, ещё издали увидев Нинку, развешивающую бельё. Сергей поздоровался с ней и, заметив на верёвке мужскую рубашку, насторожился.

Выскочил откуда-то Гром и, с радостью прыгая около Сергея, пытался лизнуть его в лицо.

– Надо же, как он любит тебя, а вот Виталика никак не признаёт.

– Какого Виталика?

– Это меня. Давайте знакомиться, – сказал вышедший из избы высокий и красивый парень.

Этот Виталик сразу вызвал у Сергея чувство неприязни, и он ответил:

– Говорят, что собака и ребёнок интуицией распознают мысли чужого человека.

Потом, за столом, Виталик всячески старался принизить Сергея в глазах Нинки, посмеиваясь над его речью и выискивая в его рассуждениях нелепости.

«Сколько же этих «студентиков» в этом мире! Одного прикончил, так меня и здесь, в тайге, такой же достаёт. Нужно уходить. А Нинке он, по всему видать, нравится. Вон с каким восхищением его слушает», – думал Сергей.

– А Сергей любит стихи Лермонтова и целую книгу может читать по памяти. Сергей, прочти нам что-нибудь, – сказала Нинка.

– Лермонтов давно не в моде, да и стихи его – для людей слабых, не умеющих жить. Голубизной несёт от них. Настоящий мужчина не должен быть лохом. Если любовь, то нужно бороться за неё, а не плакаться, что женщина ушла с другим, – сказал Виталик.

– Любовь, она разная. Всякий человек понимает её по-своему. А Лермонтова можно понять, если только в сердце живёт правда.

Есть чувство правды в сердце человека,

Святое вечности зерно:

Пространство без границ, теченье века

Объемлет в краткий миг оно.

 

И всемогущим мой прекрасный дом

Для чувства этого построен,

И осуждён страдать я долго в нём,

И в нём лишь буду я спокоен.

 

Лично я понимаю что, правда – это любовь. Любовь не может, не должна обманывать. И дом – наша жизнь дана человеку именно для любви, как и говорит поэт. В любой любви не должно быть обмана. Пусть то будет любовь к другому человеку, к женщине, к Отчизне, к природе. А если вдруг в чувстве появляется фальшь и даже лёгкий обман, то это уже не любовь.

– Нельзя быть максималистом, особенно в любви. Человеческие чувства изменчивы, – возразил Сергею Виталик. – Идеальной любви не бывает, как и остального прочего на этой земле. Говорят, только Бог идеален и свят.

 

Уже дома Сергей, вспоминая разговор, продолжал спорить с Виталиком. Он был убеждён в своей правоте. Люди несчастны именно потому, что разучились говорить правду друг другу, скрывают свою любовь, стыдятся её. 

Размышляя так, он вдруг осознал, что сам поступает неправильно, скрывая свою любовь к Нинке, пусть даже из чувства страха, что та не ответит взаимностью. И он решил обязательно при следующей встрече признаться ей в любви. Но вновь судьба решила всё по-своему.

Нинка сама пришла с Громом к Сергею через неделю. Она сразу сказала, что влюбилась и уезжает с Виталиком, чтобы посмотреть, как живут люди вне тайги. Сказала, что Виталик любит её и хочет сделать счастливой.

– Нина, ты подумала, в чём твоё счастье? Любишь ли ты его так, что сможешь забыть тайгу, совершенно поменять свою жизнь ради него?

– Не знаю, я должна проверить себя.

– Я не смогу тебя удержать и доказать, что ты совершаешь ошибку, но мне очень больно за тебя.

– Наверное, ты прав, и что-то мне говорит об этом, но я ничего не могу поделать с собой. Я пришла оставить у тебя Грома и попросить присмотреть за домом и огородом, возможно, я вернусь сюда. В любом случае не думай обо мне плохо.

Прошёл месяц, как уехала Нинка. Сергей, приходя к её дому, вместе с Громом тосковали. Гром клал голову на колени Сергею, а тот, поглаживая, рассказывал ему, как он любит Нинку. И оправдывался в том, что отпустил её с городским проходимцем.

А жизнь продолжалась. Неподалёку от участка Виктора поселились два новых охотника.

Один из них, называвший себя Дедом (ему было около шестидесяти лет), решил поставить себе избушку в пяти километрах от Сергея и Виктора. 

– Вы, парни, не обижайтесь близкого соседства. Я ведь в тайгу помирать пришёл, как это делают охотничьи собаки. Всю жизнь в ней прожил, не принимает меня людское общество. Вам я в тягость не буду, если только похоронить придётся.

Избу Деду, которого звали Афанасий Петрович, ставили вчетвером. Дед, Сергей, Виктор и Кузьма управились с работой за три дня. Изба получилась просторная, тёплая.

– Теперь все сходки здесь будем проводить, – пошутил Виктор.

Пока работали, хорошо перезнакомились. Дед любил поговорить и пофилософствовать. Знал он о таёжной жизни действительно очень много и охотно делился своими знаниями.

Кузьма был человек верующий, отлично знавший Библию и всегда готовый прийти на помощь. После того как срубили избу Деду, он ушёл в верховья речки Белой, чтобы поставить там себе избушку поменьше и подготовиться к сезону.

После отъезда Нинки и Лёхи Сергей остался совершенно один, если не считать Грома. И он сблизился постепенно с Кузьмой. Кузьма был старше его почти на два десятка лет. Спокойный, иногда до флегматичности, он вызывал уважение к себе.

Сергею нравились его рассуждения. В разговорах Кузьма часто обращался к Библии, ища в ней ответы на спорную тему. Но он не давил собеседника её авторитетом, не поучал, как делают многие «христиане» независимо от их концессии.

Однажды Сергею пришлось стать очевидцем невероятного события в избе Афанасия Петровича, где он ночевал с Кузьмой.

В тот вечер уснули все рано, день был очень насыщен работой. Несколько раз небо проливалось на всех сильным дождём, потом сквозь тучи прорывалось солнце, подсушивало немного. Вдруг опять тучи затягивали всё от горизонта до горизонта, наползала темнота – и раздавались раскаты грома под зигзагистые, ослепительные молнии, а после вновь шёл ливень. 

Промокшие за день и уставшие от дополнительной работы, все после ужина не стали, как обычно, разговаривать лёжа на лежанках, а сразу отрубились, провалившись в здоровый, восстанавливающий силы сон.

И вдруг какое-то чувство самосохранения заставило Сергея очнуться.

Он увидел, как над Кузьмой появился из ниоткуда светлый шарик, похожий на солнечного зайчика, но только не такой яркий, а нежно-голубого цвета. Из тела Кузьмы отделился почти такой же шарик, но только гораздо темнее. Эти шарики слетелись, стукнулись друг об друга, разлетелись, и началась между ними игра, похожая на игру двух бабочек: слетятся, разлетятся, потом вновь слетятся.

Сергей смотрел на эту игру и не чувствовал страха. В нём было чувство лёгкой грусти, какое бывает, когда видишь клин улетающей на юг стаи птиц.

Эта вся игра продолжалась не больше двух минут, вот один шарик оторвался от другого и исчез в черноте потолка. Другой медленно опустился на тело Кузьмы и растаял.

Сергей услышал покашливание Деда, потом его шаги. Тот поднялся с постели и вышел на улицу.

«Интересно, видел ли он это?» – подумал Сергей.

Утром Сергей не торопился уходить, сидел, потягивая чай, дожидаясь, когда Кузьма уйдёт первым.

Когда тот ушёл, спросил Деда:

– Вы ничего ночью не видели необычного?

– Ты про души?

– Так это были души?

– Я так думаю, что да. Уже несколько раз видел такое. Это душа умершей жены Кузьмы приходит к его душе.

– Но ведь это – мистика.

– Так-то оно так, но, как видишь, бывает и такое. Ты не рассказывай о том, что видел, никому, а то тебя сочтут за полоумного. Люди верят только в то, во что хотят верить.

 

В следующий раз Сергею пришлось ночевать с Кузьмой уже осенью, и вновь он видел игру двух светлых шариков, но только у себя в избушке. Утром он не выдержал и спросил об этом Кузьму.

Вот какую историю тот ему рассказал:

«Женился я поздно, мне было около тридцати, а моей Варе только двадцать стукнуло. Девушка она была красивая; не той броса­ющейся сразу в глаза красотой, а спокойной, ласкающей взгляд. Рядом с ней было легко, она успокаивала только своим присутствием. И любовь её ко мне тоже была спокойной и доверчивой, как любовь ребёнка. Она и меня на­учила любить именно так. 

Варя была из семьи православных веру­ющих, почти каждое воскресенье ходила в церковь. Это она приучила меня читать Библию, которой я увлёкся, не отрываясь, на несколько лет.

Так получилось, что моя любовь к Варе совпала с любовью к Богу. После мне скажут баптисты, что любовь к Богу бывает, как первая любовь, от сердца, которая потом перерастает в любовь от разума. И я сам убедился в муд­рости этих слов из Библии: «Возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим, всем разумением своим». 

За год жизни с Варей я полюбил её так, что не представлял себе жизни без неё. Полюбил я и принял в сердце Спасителя, прошёл обряд крещения, а через три года мы с Варей обвенчались в православной церкви. 

Всё у нас было хорошо, только не было детей. Варя побывала у хорошего врача, и тот сказал, что рано или поздно ребёнок у нас будет, и мы с ней молились, чтобы Бог даровал нам это счастье.

Мои отношения в посёлке с людьми всегда были хорошими. Человек я незамкнутый, общительный, со всеми находил общий язык. Я давно заметил, что неверующих людей пугает Библия, думал, что это от непонимания и незнания её. Когда я отказался полностью от алкоголя и табака и стал трезво мыслить, многие от меня отодвинулись с опаской.

Со временем я понял, что людей разъединяет грех. Слова апостола Павла «кто не с нами, тот против нас» оправдывались. Сектанты для себя делали строгое разграничение: мы и мир. Мы – святые, последователи Христа, искупленные Его кровью, а мир – это все остальные, что не с нами, и их ждёт геенна огненная.

Я во многом не согласен был со всеми церквями. Не мог назвать себя святым, считая, что святость посещает человека только в определённые моменты, ну там крещение, исповедь и другие, иначе, мол, как мог бы грешить человек, имеющий в себе Святого Духа. Не признавал святых затворников, чудеса православной церкви: всякие там исцеляющие мощи, помазания и другие чудотворные дела. Они напоминали мне шаманизм и фетишизм. Иконы я видел, но молился живому Богу.

Одним словом, я не подпадал ни под какую концессию, иногда ходил в православную церковь, поп меня терпел, наверное, из-за моей жены. Верил я только Богу, попы и другие священнослужители для меня были такими же грешниками, как и я.

Я полюбил Бога-Любовь.

И вот эта моя первая любовь ко Христу рухнула, смяв меня, как травинку под копытом сохатого.

На седьмой год забеременела моя Варя. Для нас это была огромная радость. Мы уже мечтали, как будем звать ребёнка, а Варя готовила кружевные распашонки, чепчики, одеяльца, хотя опытные старушки предостерегали от этого, веря в приметы.

Я смотрел на неё, когда она перебирала и переглаживала все эти детские наряды, иногда присаживаясь и поглаживая нашего ребёнка через живот, и был счастлив за неё.

Наверное, Варе говорило подсознание, что не испытать ей радость материнства, потому и спешила она почувствовать себя мамой сейчас. Не пригодились её обновки нашему малышу, не пришлось нам с ней видеть его в этих сшитых с любовью и лаской нарядах.

После её смерти я, как язычник, положил все эти непригодившиеся вещи в гроб Вари. Мне казалось, что нельзя отбирать у неё, даже у мёртвой, надежды и счастье.

Похоронив Варю и неродившегося ребёнка, я потерял любой интерес к жизни. Зачем она мне, если в ней нет самого дорогого и нужного для меня.

Я не запил, как обычно это происходит у нас на Руси, только потому, что хорошо помнил, Варя боялась и не хотела моей пьянки.

«За что Ты наказал меня, зачем отобрал единственное, что я имел в этой жизни? Где же Твоя любовь к любящему Тебя человеку? Зачем Ты предал мою любовь к Тебе? Я ненавижу Тебя и Твои лживые заповеди», – так теперь я взывал к Богу.

А внутри меня голос безжалостно отвечал на мои вопли:

– Ты считаешь, что любить нужно за что-то. Хотел заключить сделку с Богом. Бог не заключает сделок ни с кем. Любовь – это правда, а правда всегда жестока.

– Что это за правда, если она уничтожает другую любовь?

– Любовь в мире одна, и ты это хорошо знаешь. Любовь Бога к людям, который отдал Своего Сына ради неё. Она огромная эта Любовь и состоит из всех мельчайших частиц триллионов человеческой любви, здесь все её разновидности: любовь к жене, девушке, матери, детям, животным, родному дому, одним словом, это та Любовь, что созидает. И зачастую Любовь – это жертва. Если Бог пожертвовал Своим Сыном ради людей, то Он вправе взять от любого из них жертву.

– Не может Любовь убивать веру в себя в другом человеке.

– Она этого и не делает, тебе ещё предстоит это понять.

 

Но мне ничего не хотелось понимать в моём горе. Я почти полностью отдалился от людей. Видеть чужое счастье было невмоготу. Большую часть времени проводил в тайге, живя у Деда. Вот тогда-то впервые Дед мне рассказал о встречах моей души с Вариной.

Это случалось, когда я особенно уставал и моё тело слабее удерживало душу. Мне снилась в такой момент Варя, она не только вселяла в меня необходимость жить, но и возвращала в меня любовь: «Наша разлука – ничто перед вечностью. Это миг, небольшая вспышка и только. Ты не должен отрицать Бога, иначе нам никогда не встретиться. Отрицая Бога, ты отрекаешься от Любви, от нашей с тобой Любви. Ведь мы с тобой повенчаны, наши души соединил Бог-Любовь».

Я вновь стал спокоен, во мне появилась надежда на встречу с Варей, пусть это будет даже в ином мире.

Дед мне говорил, что после этого минутного появления души Вари в его тёмной лачуге становилось светло и радостно, и он вспоминал свою жену, душа которой тоже ждёт его».

 

Через полгода на вопрос Сергея, приходит ли к нему Варя, Кузьма ответил, что видит иногда её во сне и всегда она счастлива, но души больше не встречаются на этом свете.

– Я получил помощь, Варя не оставила меня после своей смерти, сейчас в моей душе живут вера и надежда на скорую встречу, а когда встретятся наши души, то в них будет жить только Любовь, – так ответил он Сергею.

9. Стыд – это грех

Уже месяц Сохатый жил среди людей. Устал от них и мечтал: «Скорее бы вернуться домой в тайгу».

Он побывал у матери Сергея, которая была очень рада весточке о сыне. Она рассказала, что убийства не было, тот, кого Сергей ударил ножом, отделался лёгким порезом. 

Узнав, что Сергея изуродовал медведь, очень расстроилась. Она плакала и умоляла Лёху, чтобы тот убедил её сына вернуться домой. Сохатый искренне пообещал ей это сделать.

Он выполнил все наказы, и осталось только найти себе жену. Но с этим ничего не получалось. Женщины, стоило им только узнать, что их зовут жить в тайгу, смеялись и брали самоотвод.

Лёха уже стал подумывать о том, чтобы обмануть будущую жену, увезти её в тайгу и там поставить пред свершившимся фактом. Уйти она оттуда не сможет, а после, глядишь, и привыкнет. 

Деньги, накопленные за несколько лет для женитьбы, быстро таяли. Оставалось кольцо с бриллиантиком, которое Лёха купил для будущей избранницы.

Однажды он стоял за столиком в небольшом кафе, пил чай с булочкой и вертел это кольцо в руках.

– Красивая вещь, несколько тыщ стоит, – сказал стоящий у соседнего столика парень с бутылкой пива.

– Да, – ответил рассеянно Лёха.

– Наверное, невесте купил, видимо, любишь очень.

– Нет никакой невесты. Кольцо есть, а вот невесты нет.

– Сбежала в последнюю минуту? Такое бывает. Как дойдёт до них, что замуж – это на всю жизнь, вот страх и появляется.

– Да не было у меня её вообще. Приехал из тайги, чтобы жену здесь найти, а любая, даже самая неказистая, вначале согласна, но как узнает, что жить её в тайгу увезу, отказывает.

– Плохо твоё дело. Декабристки уже давно повывелись в стране, но я тебе могу помочь. Знаю я одну девушку, она собралась уйти в монастырь, чтобы не видеть людей, думаю, что она будет согласна с твоим предложением насчёт тайги. Если согласится, то ты мне кольцо за мои хлопоты. Как? Идёт?

– Согласен, но учти, мне она как жена нужна, а не как монашка-сестра. 

– Понял, постараюсь уговорить. Встречаемся здесь через два часа.

Через два часа парень привёл с собой невысокую миловидную девушку. Она сразу понравилась Лёхе.

– Вы поговорите между собой, а я на улице подожду.

Девушку звали Рита, она была моложе Сохатого на пять лет, а выглядела его ровесницей. 

Лёха сразу, без подготовки, выложил ей своё предложение.

– Я живу вдали от людей, вокруг тайга, у меня почти всё есть, нет только жены. Я готов жить для неё и будущих детей, если найду согласную. К тайге можно привыкнуть, жизнь в ней – это не одиночество, как многие думают. Если станет в тягость жизнь со мной, то я тебя сам провожу до людей.

– Я пойду с тобой, даже если ты маньяк-убийца. Мне незачем жить на этом свете, убьёшь –  только благодарна буду. Сама я на себя руки наложить не смогу: и без того грех великий на мне. А может, ты мне послан в искупление и я должна пройти его. И ещё. Наверное, вдали от людей я смогу забыть всё и начать жизнь по-новому.

Сохатый с Ритой вышли из кафе, Лёха распрощался с парнем, отдал ему кольцо, поблагодарил за помощь и в тот же день с будущей женой уехали из города.

 

Рита или, как её звали подруги, Марго стала привыкать к новой жизни. Эта жизнь оказалась полной противоположностью старой. Она словно вернулась в детство. Безмятежность и полнейший покой окружали её. Было ощущение её полной растворенности в окружающем мире. Она будто бы распалась на мельчайшие молекулы и кто-то огромный, но добрый, перебирает их и укладывает по-новому.

У неё исчезло желание пить – этот ежедневный ритуал опьянения или перенаправления своих мыслей. Оказалось, что не нужно заставлять себя с помощью алкоголя быть другой, изгонять или прятать куда-то далеко вовнутрь ту частичку души, которая отвечает за стыд и совесть.

Она вдруг подумала: «Что же такое стыд и почему он живёт только среди людей? Почему люди испытывают его, почему боятся смотреть друг другу в глаза?»

Намного позже Кузьма скажет ей:

– Стыд – это грех. Люди боятся правды и потому скрывают свой грех друг от друга. Они знают, что Бог видит их грех, и признаются Ему, каются, но стыдятся друг друга. Потому Библия и говорит: «У Тебя, Господи, – правда, а у нас на лицах стыд».

Оказавшись вдали от людей, Рита перестала испытывать постоянный стыд, и потребность прятать его отпала.

Она в первый же день рассказала Лёхе всю историю своей жизни. О том, как работала продавщицей у хозяина, приворовывая на алкоголь, содержала сожителя, от которого однажды забеременела. Ребёнок не нужен был ни её хахалю, ни ей. И она избавилась от него сразу по рождению. Когда поняла, что натворила, было уже поздно. Свой стыд заливала вином и пойлом, называющимся пивом.

Лёха выслушал её и сказал:

– Мы здесь все не ангелы и не святые. У каждого за душой своя история, которую хочется забыть, и тайга нам в этом помогает. Поможет и тебе. Человеческая жизнь – это обязанность, которую мы не вправе сбросить с себя.

 

Лёха расстроился, узнав от Сергея, что Нинка уехала. Он хотел её познакомить с Ритой, чтобы той было не так скучно в тайге.

Сам он, познакомившись с Дедом, стал частенько бывать у него вместе с Ритой. Иногда у того собирались почти все охотники.

Дед любил поговорить, как и большинство стариков. Охотничьи байки, а порой философские рассуждения сыпались из него словно из рога изобилия:

«Это было в давние советские времена. Однажды увидел я по телевизору передачу из Звёздного Городка, где один из космонавтов сказал, что очень хочет поесть черемши, и решил, что надо ему отвезти. Хорошо, что в те времена билеты почти ничего не стоили. Взял я трёхлитровую банку солёной черемши, поругался на прощание с женой, которая обозвала меня идиотом и пожалела себя, что столько лет мучается со мной, выехал в Красноярск, чтобы потом на самолёте долететь до Алма-Аты и уже оттуда – на Байконур.

До Алма-Аты я добрался быстро. Автобус в сторону Байконура отправлялся вечером, и целый день я слонялся по городу. Обедал в какой-то столовой, которая вечером становилась рестораном. Я попросил три порции пельменей, зная, что одна утолит голод только ребёнка. Очень удивился, когда съел несколько штук, – пельмени оказались сытные, мяса в них было не меньше теста. 

Меня заинтересовал вкус теста пельменей, и я попросил официанта позвать повара. Вышел громадный детина с недовольным лицом, готовый послать меня или выкинуть вон, но, услышав, что я прошу у него рецепт теста, умилился и выложил его без утайки. До сих пор я удивляю гостей своими пельменями.

В автобусе было жарко и душно, сосед оказался русским, и я стал его расспрашивать, как попасть на Байконур. Он спросил: «У тебя вызов есть?» Я сказал: «Нет». – «Ну тогда не пустят».

Ехали мы по шоссе через степи, и меня уже стала раздражать эта голая пустыня. Как эти казахи там живут, не понимаю. Около развилки стоял милицейский пост. Асфальтовое шоссе шло на Байконур, а автобус сворачивал на гравийную дорогу. Высадив меня, автобус поехал дальше. 

Я подошёл к посту и спросил ментов, как и на чём можно добраться до космонавтов. Они очень быстро и ловко проверили мои карманы, документы и сумку, вытащили банку с черемшой, спросили: «Что это?». Я объяснил. 

Один из них трахнул её об обломок рельса. И вокруг на всю степь распространился родной запах сибирской тайги. Зажав нос, матерясь, милиционеры посадили меня в свой газик и повезли обратно.

Ночь я провёл в камере. Когда меня утром привели к майору, я начал качать права. Тот обозвал меня тем же словом, что и жена, вызвал дежурного, приказал отвезти в аэропорт и отправить снова в Сибирь.

Я поблагодарил его, сказав: «Если будете на Ангаре, заходите в гости».

Домой я вернулся очень довольный и всем рассказывал, как меня встретили космонавты.

Так я стал первым банконосцем России ещё в советские времена. 

Потом увидел я по телевизору, как все везут банки с огурцами, помидорами и другими соленьями на «Поле чудес» Якубовичу, и ехидно спросил жену: «Они что, тоже идиоты?».

Мужики хохотали над байкой Деда, а Рита добавила:

– Конечно идиоты, наши простые русские идиоты, которых обманывают все кому ни лень.

– Но вот другая история будет не такая весёлая, хотя подумать есть о чём.

И он рассказал такую историю:

«О дуэлях вы, конечно, все читали и знаете, как Пушкина убил Дантес. 

Дуэль – дело честное, недаром раньше она была разрешена только благородным людям. Сейчас тоже ещё бывают дуэли, офицеры иногда стреляются, но редко, легче убить противника клеветой, доносом, наконец, деньгами.

У нас в тайге до сих пор существует таёжная дуэль. Она, конечно, сильно отличается от старых дуэлей, но о благородстве её готов поспорить с любым. 

Что в дуэли самое важное? Конечно, вызов. Вызывая противника при свидетелях, не даёшь ему шанса отказаться – или позор, или дуэль. Секунданты, врач, всё по-честному.

А как же быть сейчас? Дуэль давно запрещена законом, считается убийством, вызвал – и сел, хорошо, на год, а то и больше навесят. Редкие смельчаки осмеливаются стреляться, но стреляются. 

Случаи есть. Ушёл в тайгу человек и пропал, а ведь бывает, что он таёжник коренной. Но народ-то у нас наблюдательный, всё смекает и видит, правда и лишнего не скажет.

Правила вообще-то несложные. Дуэлянты без свидетелей договариваются встретиться в каком-нибудь квартале (вытаскивают его по жребию, а квартал – это два на четыре километра), и сходятся в центре, как увидят друг друга, стреляют. Здесь главное – умение скрадывать и терпение, если ты плохой таёжник или слишком горяч, то лучше вызов не принимай.

Говоришь, что будет, если не примешь? Тогда по правилам ты должен уехать из этих мест и никогда не показываться здесь больше. А что, в благородстве и честности эта дуэль берёт верх над любой, и неизвестно, кто побеждает: тот ли, что убил, или тот, что убит.

Вот я об одном случае хочу рассказать. 

Жили в посёлке Илья и Степан, почти одногодки, родились и выросли здесь. Оба крепкие парни, на медведя не раз хаживали. Но вот не было между ними мира. 

На реке они делили постоянно одно рыбное место и не раз хватались за ружья там, да вот всё свидетели были. В драке таким сходиться нельзя, пока шевелятся, будут долбить друг друга.

А началось с того, что Степанова жена гульнула с Ильёй. Шалавая бабёнка была. И ведь любила Степана и детей ему нарожала, в доме отличная хозяйка, всё в её руках играет, а вот найдёт на неё иной раз блажь соблазнить чужого мужа, и хоть ты её убей, своего добьётся. 

Не бил её Степан, любил, и когда такое случалось, напивался, садился в моторку и гонял пьяный по реке, наверное, надеясь, что Ангара примет его и укроет в своей пучине. Но в тот раз не пил Степан. Видели люди, мол, подошёл Степан к дому Ильи, когда тот что-то мастерил в ограде. Недолго они говорили, а потом разошлись.

Пришла осень и с ней сезон охоты. Мужики уходили в тайгу на месяц и больше. Ушёл Илья, а через пару дней и Степан. Кто-то заметил, что не взяли с собой собак. Ну что же, бывает, может, капканить только хотят. 

Первой встревожилась Анна, жена Ильи. «Что-то сердце ноет», – жаловалась она подругам. После того как один за другим возвращались мужики с охоты, а Ильи и Степана не было, заволновались родственники обоих и решили сходить к ним на избушки. 

На избушках никого не было, и не видно, чтобы кто-то охотился.

Эмчеэсовский вертолёт, облетая тайгу, добрался до соседнего района, с вертолёта заметили дымок над заброшенной избушкой. Опустившись на поляну, спасатели вошли в избушку. Оба были там. 

Илья лежал, закутанный во всевозможное тряпьё, а бледный исхудавший Степан, с перевязанным плечом, готовил стряпню из добытого глухаря.

В больнице сразу определили, что раны у обоих огнестрельные, но они в один голос заявляли: «Неосторожное обращение с оружием».

Никто никогда не узнал, что же там произошло у них, хотя догадаться было нетрудно. Выстрелили они разом, и Илье пуля попала в грудь, а Степану в плечо. Степан дотащил Илью до избушки – сработал инстинкт выживания в тайге. Борясь за жизнь, они оба многое поняли и даже подружились.

Как живут сейчас? Хорошо живут. И рыбачат вместе, и охотятся, и даже работают в одном гараже шоферами. А уж дружба у них – проверенная тайгой. Вот и подумай, откуда оно, это благородство, идёт». 

10. Всё, что относится к любви, – 

созидает, а ревность разрушает

Только на седьмой год жизни в тайге Виктор впервые рассказал историю своей любви Деду и Кузьме.

Боль от предательства жены за семь лет уже утихла, а на смену ей пришло желание понять и разобраться, почему его предала Ирина. 

Виктор хорошо помнил и знал, что она любила его. Они поженились, и почти год для них жизнь была сплошным счастьем. Ничто, казалось, не сможет погубить любовь, между ними не было даже обычных мелких семейных ссор.

Вот в это время пришёл с армии бывший друг Ирины. Виктор знал от неё, что до армии они были влюблены друг в друга.

Он вернулся инвалидом, без одной руки, друзья предупреждали Виктора присматривать за женой, но он доверял ей полностью. 

Как Виктор потом много раз думал, не будь он так уверен в своей жене, то, может, не случилось бы той измены, но ведь любовь – это и есть доверие.

Виктор застал Ирину с дружком в постели.

– Прости, я виновата, но поверь, что люблю я только тебя.

– Не смей говорить о любви после того, что я видел. Ты растоптала самое дорогое, что у нас было.

– Всё случилось неожиданно, он мне рассказывал о своём несчастье и говорил, что любит меня. Мне стало его жалко.

– Ты будешь спать со всеми, кого пожалеешь? Меня это не устраивает. Прощай, я ухожу навсегда.

Так они расстались. Вот уже семь лет Виктор жил в тайге, вначале он гнал от себя все воспоминания, связанные с Ириной, они доставляли ему нестерпимую боль. Но время лечит, как говорят люди, постепенно боль сменило разочарование, а после появилось презрение ко всему женскому роду.

Смущали только рассказы Кузьмы и Деда о своих жёнах.

«Наверное, они оказались более удачливыми в любви», – думалось ему.

И вот в один из таёжных вечеров он поведал друзьям свою историю.

– Что мне оставалось делать? Делить её как сучку в собачьих свадьбах? – с горечью закончил он.

– Да, история, но ты такой не один, большая часть мужиков проходит через это, – сказал Дед.

– Поймите, не сочувствия и жалости я ищу, мне хочется понять, отчего так получилось, где моя ошибка? Сколько лет меня терзает ревность, сжигает во мне все хорошие воспоминания о нашей любви с Ириной. Я сбежал скорее от своего стыда и сочувствующих взглядов знакомых. Почему меня, такого хорошего, здорового, вдруг променяла жена на калеку? И ещё, почему моя ревность всё это время искала способа отомстить именно жене? К сопернику у меня, кроме презрения, никакого чувства. Я прочитал о ревности много. Эти умники психологи пишут, что ревность – животное чувство, перешло человеку от его предков. Но почему они не придумывают лекарства от него? Взял таблетку, проглотил – и вот уже ты спокоен, всё хорошо и все хорошие.

– Неправильно считают твои психологи. У животных нет никакой ревности. Ревность – чувство не от животного мира, все низменные чувства – от человека. Возьми, к примеру, эту же самую собачью свадьбу. Сучка выбирает среди кобелей самого сильного. Тот доказывает свою силу, чтобы продолжить породу, завоёвывает её в драке, закладывает потомство, а после она тешится с другими, и никакой ревности от её завоевателя. В природе секс – для воспроизведения потомства, а не для удовольствия, как у людей. И любовь у животных отличается от человеческой, – ответил Виктору Дед.

– Значит, ты считаешь что любовь и ревность – разные чувства? И что если не ревнует, то не любит? Выходит, я столько лет ревновал свою Ирину к прошлому, не любя её?

– В народе есть пословица «Бьёт – значит, любит», бьёт, понятно, из ревности. И убивают из ревности. Закон был, что ревность – смягчающее обстоятельство, оправдывают, значит, ревность. Представь себе, если в природе животные убивали друг друга из ревности, много их бы осталось? Это ещё раз говорит о том, что ревность не животное чувство. Ты правильно сделал, что уехал, не стал мстить жене и разжигать в себе ревность. Значит – в тебе насто­ящая любовь.

– Не согласен я с тобой, Дед. Ревность и любовь – разные понятия, это правильно, но человека ты напрасно принижаешь перед животными, – вступил в разговор Кузьма.

– Ну-ну, давай скажи, что по этому поводу в Библии пишут, – подмигнул Виктору Дед.

– А вот нигде не пишут, что ревность и любовь – одно и то же. Но человеку становится ясно: любовь – это добро, а ревность – зло. Судите сами, всё, что относится к любви, – созидает, а ревность разрушает. Ревность разрушает в первую очередь душу и спокойствие духа ревнивца. Зло хочет завоевать эту душу, изгнать из неё любовь, придумывая для этого различные способы. Будь ревность любовью, разве гнала бы она саму себя?

Вот ты говорил, что ревность толкает на убийство, а Библия учит любить «врага своего». Не может любовь толкать человека на грех. Вот и выходит, что ревность – полная противоположность любви, и ничего общего с ней не имеет.

– Спасибо, друзья, помогли. Один о животных всё рассказал, другой из идеального несуществующего мира объяснения взял. А мне как в этом грешном мире свою проблему решить? Приходилось мне разговаривать с теми, кто в такой же ситуации побывал и выкарабкался из неё. Все они утверждают, что ревность – это болезнь. Душевная болезнь, болезнь нервов и разума. И любовь, особенно безответная, – тоже болезнь и лечить её невозможно, лечит только время. Кто год, кто два болел, а вот со мной что-то непонятное – столько лет не отпускает, может, потому, что вне людей живу, с людьми легче и быстрее было бы справиться с ревностью и любовью?

– Кажись, ты прав, к людям тебе надо перебираться, снова свою жену повидать, увидишь, какая она стала, может, уже детишками обзавелась… Вот сразу и полегчает, – сказал Дед.

– И всё равно не согласен я с вами. Люди привыкли любой свой грех болезнью оправдывать. Наркотики – болезнь. Алкоголь, табак – болезнь. Блуд и мужеложество – болезнь. Я думаю, что всё это распущенность, – заявил Кузьма.

– Хорошо, пусть ревность есть грех, зло. Но любовь, так думаю, – всё же болезнь, – добавил Виктор.

– Любовь – скорее лекарство от всех болезней! – сказал Кузьма. – Потому нечего тебе сидеть бирюком в тайге, езжай обратно, повидайся с женой. Если она нашла себе другого мужа, дай ей развод, а главное, прости на словах ей, а в душе для себя.

– Правильно, Кузьма, ехать ему надо, на месте всё само решится. А тебе, мил человек, совет мой: за любовь драться нужно, за деньги и барахло разное не дерись, а вот любовь не отдавай никому, тогда страдать ревностью не будешь, – добавил Дед.

 

А в тайгу пришёл март. Сезон охоты закончился. Виктор собирал капканы, закрывал ловушки. За день солнце протаивало снег, ходить по нему на лыжах было трудно. Снег налипал на лыжи, и они становились словно чугунные утюги. Ночью мартовский морозец схватывал мокрый снег в ледяную корку – наст. Бегать по нему утром было одно удовольствие, лыжи на ремне тянутся за тобой, а ноги несутся, не разбирая дороги, по твёрдой белой целине.

Речка преобразилась, все её промоины, зимой укрытые снеговыми шапками, теперь открылись, и в них радостно зажурчала, блестя и играя на солнце, вода.

Зачертили по насту на токовищах глухари, приглашая к любовным играм скромных, застенчивых копалушек.

По кустам вдоль речки засвистели свои любовные песни краснобровые самцы рябчики. 

Виктор увидел трёх белок. Два самца, подняв свои великолепные яркие хвосты, как знамёна, прыгали по насту около скромницы белки, которая, не обращая на них внимания, шелушила сосновую шишку. Она ему сразу напомнила девушку на гулянье, что сидит независимо на скамье, лузгает семечки, не обращая внимания на поглядывающих в её сторону парней.

В эту весну и в его сердце творилось нечто невообразимое. Через неделю он уезжает домой, где не был почти десять лет. Мысль о том, как он увидит Ирину, как она посмотрит на него, что с ней стало, насколько она изменилась, и множество других вопросов не давали Виктору спать по ночам.

Иногда приходил страх перед предстоящей встречей, а потом он вдруг улетучивался, и становилось легко и всё понятно, словно была решена за много лет какая-то непонятная и трудная задачка из его далёкого школьного детства. 

Виктор радостно вдыхал пахнущий весной воздух, и ему хотелось крикнуть на всю тайгу: «Я еду к Ирине!».

И приходила уверенность, что всё будет хорошо.

 

У каждого человека есть своя любимая река. В основном это речка детства. Она может быть и ручьём, и ручейком, и огромной рекой, но она есть обязательно. Это её журчание в воспоминаниях успокаивает и переносит человека на свои берега, это в её струи хочется опустить ладони, зачерпнуть воды и омыться после долгой разлуки.

Для Виктора такой речкой стала таёжная красавица Норка. Так звал её только он, для остальных она имела на карте имя, данное ей тунгусами. Речка так была похожа на маленького гибкого и вёрткого зверька, живущего по её берегам, что другим именем назвать её не поворачивался язык. Вот она бесшумно скользит среди мохового болота, тёмная вода даже не отражает куски голубого неба с кучерявыми облаками, она словно крадётся, изгибаясь среди кустов карликовой берёзки и багульника и прячась под нависшие над ней зелёные космы травы.

А вот уже несётся прыжками по каменистой россыпи, разбиваясь на мелкие брызги о большие валуны.

Сколько воспоминаний связано с ней, сколько воды выпито из неё, сколько летних ночёвок на её берегах у костра под баюкающее журчание. Почти десять лет Виктор не расставался с этой речкой, на её берегу стояла его избушка. Он сроднился с Норкой, знал её коварные повадки зимой, можно было провалиться под тонкий подмытый подводными ключами лёд. Летом после дождя она моментально поднималась, неся в своей воде муть, а весной, вырвавшись из своих берегов, хищно ломала течением кусты, подмывала водой и валила большие сосны.

Полюбил он Норку и потому, что напоминала она ему Ирину своим необузданным характером. Обида и рана, что Ирина ему нанесла, постепенно забывалась, остались только одни светлые воспоминания.

 

Из дальних странствий возвратясь… Как много уже написано об этом. Каждый человек испытывает одни и те же чувства при встрече с этим вдруг ставшим крохотным уголком на огромной планете местом.  Местом из своего прошлого, здесь для него остановилось время. Он живёт в другом месте, где кипит и изменяется жизнь, но ему кажется, что там всё осталось прежним.

Человек пытается вернуться в прошлое, но все его попытки терпят неудачу, он убеждается, что и здесь, в его прошлом, всё изменилось. Начинает понимать, что между прошлым и насто­ящим есть связь, нет между ними твёрдой границы. Да и существуют ли те границы? Границы в бесконечности. Что может человек противопоставить от себя бесконечности? Только чувства, вернее, одно из них. Любовь.

 

Виктор уже два дня в том месте, которое считал для себя когда-то домом. Как он рвался сюда, особенно в последние дни, когда решение вернуться и повидаться с Ириной твёрдо созрело в нём.

В мыслях он представлял эту встречу по-разному, но всегда для него Ирина была замужем. Он не мечтал вернуть её, не собирался менять то, что есть, ему нужна была только встреча с ней. Хотелось убедиться, не ошибся ли он? Сбросить с себя ставшую за несколько лет невыносимо тяжёлой ношу.

Виктор думал, что к прошлому нет уже возврата, ведь прошлое – оно и есть прошлое. Увидит Ирину – поймёт, что она чужой человек, заберёт у неё свою, ту, самую важную частичку сердца, что второпях забыл, уходя от неё, и наступят в его душе мир и спокойствие. Всё вышло иначе. Ещё до встречи с ней Виктор узнал, что Ирина не замужем.

Невозможно рассказать, какие чувства переполняли его при встрече. Была растерянность за свою оплошность, все приготовленные для разговора с Ириной слова оказались ненужными и вылетели из головы.

Виктор смотрел на неё и не мог произнести ни слова. Но она хорошо поняла его, и сама сказала, то о чём они думали оба: «Я знала, что ты вернёшься, я ждала тебя, ведь ты оставил мне то, без чего человек не может жить. Я берегла это, знала, что ты возвратишься за ним».

Зачем потеряны молодые годы? Зачем и нужна ли была эта разлука с Ириной? Для чего и для кого нужны были те страдания, что они претерпели?

«Человек приходит в этот мир, чтобы узнать ответы на свои вопросы, узнаёт одни, а уходит ещё с большими вопросами!» – так сказал когда-то Виктору Дед. 

Наверное, Ирина вернула ему ту частичку его сердца и души, без которой невозможно существование человека на этой земле, а может, она вернула ему взамен свою, а его оставила у себя. Да какая разница, если они теперь навсегда вместе.

11. Любовь… всему верит, 

всего надеется, всё переносит

Сергей сидел у костра около своей избушки, неподалёку лежал Гром, положив между лап голову с закрытыми глазами. Казалось, что он спит, и только его уши настороженно вслушивались во все звуки тайги. 

Тайга уже приготовилась ко сну и ждала первого снега.

Догорают последние обугленные сучья. Обжигающего пламени уже нет, есть только ласковый домашний приручённый огонь, он согревает и сразу освещает вокруг себя круг в несколько метров. 

За этим кругом уже незаметно сгущается темнота осенней ночи. Иногда горящий сук выбрасывает вверх искру, которая летит к ярким звёздам, принимая их за своих подруг, но холод гасит её.

Глупая искринка, вот так и человек угасает в этой жизни, не рассчитав своих сил и возможностей.

Осенняя темнота окружала избушку. В ней терялась даже стена леса, окружавшая поляну. Яркие осенние звёзды освещали весь небосвод сплошным молочно-серебряным светом. Он падал на землю, но чернота поглощала его, и от этого становилось грустно и тоскливо. Хотелось поднять голову к этим звёздам и пожаловаться им на нехватку света и любви длинным волчьим воем. 

Сергей подумал: «Вот уже вторая моя осень в тайге, и скоро начнётся сезон охоты. Прошёл всего один год, а кажется, что целая жизнь. Я выжил в тайге, она приняла меня, подвергнув тяжкому испытанию. У меня появились здесь друзья. Я понял главное, что нельзя считать тайгу своим врагом, к ней нужно относиться как к матери. Ведь любая мать знает, что лучше для её ребёнка в тот или в иной момент. Мы думаем, что уже достигли зрелости и стали умнее своей матери, но нам никогда не постичь её мудрости, потому что, кроме знания, она ещё и имеет огромную любовь к нам. Как там сказал Кузьма: «Любовь долго терпит, всему верит, всего надеется, всё переносит».

Вот и моя любовь к Нине надеется, что, возможно, найдёт отклик в её сердце. Вчера ночью она вновь приснилась мне, была такая счастливая, наверное, всё хорошо у неё. Да и Гром в последние дни ведёт себя очень спокойно, перестал тосковать по ней, а уж его чутью можно позавидовать.

 

Гром, словно услышал мысли Сергея, открыл глаза и, подняв голову, стал вслушиваться в вечернюю темноту. Вдруг он вскочил и, радостно лая, бросился в тайгу. Через несколько минут к избушке и костру вышла Нинка с прыгающим около неё ликующим Громом.

– Сергей, я вернулась! Как мне не хватало тайги, тебя, Грома!

Уже через полчаса, сидя у костра, она рассказала, что добралась сюда на лодке с Виталиком и его дядей – тем самым торговцем.

– Я поняла очень скоро, что Виталику я не нужна, ему нужно было отцовское золото. Это его уговорил дядя, узнать от меня, где оно спрятано. Я так тосковала эти несколько месяцев по тайге, что согласилась показать им, где оно спрятано, только чтобы вернуться к вам.

– Значит, они опять здесь?

– Здесь, я ушла сразу к тебе, не дожидаясь утра, а им показала шахту, где лежит это проклятое золото. Они сразу в неё полезли оба, я не стала ждать, мне оно не нужно. Расскажи, как вы здесь жили.

Сергей сообщил ей все новости их таёжной жизни, сказал, что Сохатый привёз себе жену.

– Завтра же пойдём к ним знакомиться, – сказала Нинка.

– А как же твой Виталик с дядей?

– Не говори мне о них. Я откупилась, заплатила им за свою свободу. Да они и не будут меня ждать, возьмут золото и уплывут. Так мы договорились.

– Значит, ты не любишь больше Виталика?

– Я очень скоро поняла, что любви у нас с ним нет и никогда не будет. Ты правильно говорил: мы совсем разные люди. Я теперь понимаю, что такое любовь.

Они ещё очень долго сидели у слабеющего огня, смотрели на затухающие отблески, проскакивающие по углям, и говорили. 

В сердцах росло спокойствие и уверенность в том, что всё теперь будет хорошо. У их ног дремал Гром, а вокруг прислушивалась к словам Сергея и Нинки тайга – добрая и ласковая мать.

 

Сохатый и Рита очень обрадовались приходу гостей. Женщины быстро нашли общий язык, а мужчин уже волновали детали наступившего охотничьего сезона. Нинка научила Риту стряпать пироги в новых условиях.

А к вечеру пришёл ещё один гость – Колька Лысый.

– Я как знал, что сегодня здесь пироги будут. По пути сюда дамам подарок прихватил.

И он подал Рите берёзовый туесок отборной, крупной брусники.

Вечером Лысый рассказал, что из Академии наук ему прислали ответ. Письмо месяц назад привёз Антоха:

– Ничего они там, в Москве, не понимают в крысиной жизни. Далеки они от природы, витают где-то в космосе, а в том, что творится на земле, ни черта не смыслят. Посоветовали мне сменить научную тему, мол, крысы уже достаточно изучены.

Подумал я, подумал и решил в литературу податься. И не какую-нибудь там, а в художественную. Вы сами знаете, что читать сейчас стало совершенно нечего. Кроме классики, ничего в голове не задерживается, прочёл и забыл, что там читал. И вот я решил возродить в русской литературе то, что забыто со времён Державина. Все знаете, кто такие готы и что выросла эта субкультура в Англии в восьмидесятых годах. А ведь начало её зародилось в России. Ещё Державин писал стихи и оды на темы потустороннего мира. Не избежал влияния анакреонтической лирики и его ученик Александр Пушкин. Его «Гроб Анакреона» говорит об этом, и даже «Анчар».

К смерти нужно относиться как к должному, а к потустороннему миру – как к нашему. Не должно быть обречённости, жизнь – это как в физике, переход тела из одного состояния в другое… Теперь я войду в литературу с новыми страшилками про вампиров, «жмуриков» и прочая, и прочая. 

– Значит, решил в готы прописаться через свои истории? А что, Лысый Гот – звучит неплохо. Можешь псевдонимом взять себе, – сказал Сохатый.

– Ну и что ты уже написал? Прочитай, послушаем, – добавил Сергей.

– Раз вы так настойчиво просите, то придётся уступить. Прочитаю вам одну историю, «Три землекопа» называется:

 

«В наши времена исчезла эта достойная хорошо описанная в задачниках по арифметике профессия землекопа.

Да и задачники и сама арифметика исчезли. Появились новые совершенно немыслимые вопросы для детей в школах, от которых тупеют даже те, кто вырос на добрых милых землекопах.

Землекопов заменили машины, особенно известный всем «Беларусь» с навесным ковшом. Последние задачки ставили такой вопрос: «Сколько нужно землекопов, чтобы выкопать траншею в десять метров, которую трактор «Беларусь» выкапывает за десять минут?»

Исчезли землекопы, на смену им, как говорил товарищ Бендер, пришла железная лошадка. 

Но в глубинках, в некоторых местах, но не в нашем районе, ещё встречаются люди с лопатами. Которые за бутылку водки берутся выкопать яму для нужника, траншею для дождевой воды и даже могилку на кладбище для усопшей старушки.

Вот о трёх таких землекопах и пойдёт мой рассказ. Предупреждаю читателя, хотя я и не Минздрав, что рассказ – из серии чёрного юмора или ужастиков, рассказываемых на ночь капризным жёнам.

Представьте себе такую обычную для каждой семьи картину. Муж и жена уже в постели, и жена просит мужа рассказать ей на ночь сказочку про козлика. Муж начинает рассказывать: «В некотором царстве, в некотором государстве, моя козочка, жили три землекопа. Однажды они копали могилочку на кладбище и по этой причине сильно перебрали. Вылезти из ямочки они уже были не в состоянии и потому заснули прямо в ней.

Ночью похолодало, один из них проснулся. Представляешь, моя козочка, смотрит он вверх из почти готовой могилочки, как в окошечко. На чёрном небе яркие звёздочки мигают, сама вечность подмигивает ему. Бесконечность Вселенной, бесконечность бытия человеческого проникла к нему в продрогшую душу. Растворилась в ней ледяным холодом, сковала его всего страхом и страшным голосом прозвучала в его быстро трезвеющем мозгу:

– Кто ты в субстанции времени? Зачем пришёл в мир этот? Почему не знаешь ответа на главную задачку человечества?

Бедный землекоп растолкал, разбудил своих товарищей, прижались они друг к другу, стучат зубами от страха, холода, а главное, с похмелья.

Можно было бы им самим выбраться из ямочки, моя козочка, но они как представят, что там, наверху, везде крестики и ещё луна всходит, а на её свет из гробиков покойнички вылезут погреться, и становится им совсем неуютно на этом свете.

Вот сидят они, так и начинают друг другу сказочки рассказывать, чтобы не страшно было. Слушай дальше, правильно делаешь, что закрылась одеялом до самых глаз, так теплее будет. 

Жила в одной деревне женщина. С давних пор она работала почтальоном, разносила письма, газеты, телеграммы и всё прочее по домам.

Однажды приснился ей сон. И видит она в нём свою почту, комнату в которой она разбирает корреспонденцию, перед тем как её разносить по адресатам. Видит она облупившу­юся штукатурку под окном, уже лет десять не ремонтировалась комнатка, а за этой штукатуркой – уголок какого-то конверта. И голос такой загробный, как у переводчика Гоблина, слова произносит: «Возьмёшь этот конверт и завтра принесёшь его мне на кладбище, моя могила справа от могилы председателя колхоза, что пьяный в свином навозе захлебнулся три года назад». Проснулась наша почтальонша и сделала, как ей голос велел. Принесла письмо по адресу к могиле, там какой-то солдат похоронен был. Хотела положить на могилку и уйти, а в голове слова прозвучали: «Прочти мне, что там написано, сам я, понимаешь, не могу».

Прочитала она ему письмо от девушки-бурятки, которую муж убил за измену с солдатом. Очень жалостливое письмо то было, даже всплакнула письмоносица.

А голос ей снова чудится: «Ты напиши ответ на это письмо, укажи, что я здесь похоронен и что люблю её даже после смерти, потому что всё умирает, кроме любви. И отправь письмо по такому-то адресу. На расходы тебе деньги понадобятся, так ты возьми там же, где конверт лежал, колечко с бриллиантом, продай его, но себе не вздумай оставить его. А когда мне ответ от любимой придёт, принесёшь сюда и прочитаешь».

Так та женщина и сделала. Письмо написала и отправила, колечко нашла, и так оно ей приглянулось, что решила ни за что с ним не расставаться, на палец надела, а оно словно для неё сготовлено было. 

С тех пор так и пошло, стала она носить письма и на кладбище. Однажды она читала письмо солдату, а рядом какая-то бабка находилась, старая-старая. Услышала всё и рассказала в деревне. Слухи пошли, мол, почтальонша почту покойникам носит.

А у той своя беда приключилась. Кольцо стало в палец врастать и силу из неё высасывать. Решила она отрубить палец с кольцом. Отрубила и померла сразу. Вот такая история».

– А как же письма? Кто после их солдату приносил? – спросила жена мужа.

– Так про то землекоп забыл рассказать, ты засыпай, засыпай, чего в мою руку-то вцепилась».

 

– Ну и как вам мой рассказ?

– Это что-то из серии чёрного юмора, но забавно, свои читатели у тебя будут, – сказал Лёха.

– А мне понравилось, пиши, Лысый, когда прославишься – гордиться будем, что с таким человеком общаться приходилось, – добавил Сергей.

– Какой вы умный, а я думала, что в тайге одни медведи живут, – восхищалась Рита.

На другой день Сергей с Нинкой и Громом пошли к ней в избу. Виталика с дядей уже не увидели, не было и лодки, а сходив до шахты, обнаружили, что та обвалилась.

– Вот и хорошо, пусть даже воспоминаний об этом золоте не будет. Наверное, они специально обвалили шахту, чтобы другие не искали здесь, – сказала Нинка Сергею.

Не знала она и никогда не узнает, что обвалившаяся шахта похоронила и золото, и Виталика с дядей. 

Лысый, конечно, смог бы красочно описать о том, что забравшихся вдвоём под землю людей, не доверяющих друг другу, похоронил призрак Ржавого, которому и после смерти суждено было охранять золото. Это он после обвала столкнул лодку в реку, спрятав тем самым все следы пребывания здесь двух проходимцев. Но их судьба не интересовала ни Нинку, ни Сергея, они теперь были вдвоём.

Нинка никогда не замечала уродства Сергея, она знала и чувствовала, какая красота живёт внутри него. Она поняла, что любовь всегда красива во всём. Она уже знала, что у них будет свой дом, дети и любовь.