Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Скажи мне несколько слов. (рассказ)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

* * *

Маруся по-прежнему не возвращалась и не давала о себе знать.

Павел ждал. Время превратилось для него в ожидание, тишина – в прислушивание к шорохам и шагам Антонио за стенкой, в надежду в следующую минуту услышать поворот ключа в замочной скважине или телефонную трель. Эти ожидание и тишина не отпускали его даже во сне: когда звонок телефона снился Павлу, тот, не просыпаясь, протягивал руку к Марусиному мобильнику на второй подушке и снова слышал телефонное молчание, которое одновременно было и сном, и не сном; не успев проснуться, Павел попадал в серое разочарование, и проснувшись – то же самое с ним происходило, а еще он, во сне утратив чувство времени, не сразу понимал, то ли ночь на дворе, то ли уже утро, то ли он прилег подремать днем.

Павел просыпался, когда Антонио уже давно уехал в школу, и дом казался ему чересчур большим, тихим и пустым – или нет, не пустым, опустошенным, безжизненным, немым, что я тут делаю – непонятно, бред, сон, галлюцинация, высокая температура; быть может – проснусь, тридцать шесть и шесть, наша комната, третий этаж, окна на проспект, шуршание машин, книжный шкаф в углу, Тоша работает на кухне – что-то переписывает из толстой книги в общую тетрадь и, помогая себе, шевелит губами; под окнами дворник сметает ржавые листья в кучу – разноцветный осенний муравейник, в замке поворачивается ключ, то вернулась с работы Маруся и кричит: «Всем привет! Это я! Я купила бананы!»

Долгие шли минуты и еще более долгие – часы, а дни – не дни, а сжимающий грудь эластичный бинт. Дождливые, кстати, предосенние дни. Дождь колотился в крышу, стекал по стеклам и с черного плаща и зонта Антонио.

Антонио уходил в рань, приходил в позднюю половину вечера. Павел был этому рад.

Оба предпочитали молчать.

Все, что важно, – без слов понятно, а если непонятно – то, значит, незачем, неважно. Вот что на самом деле происходит между людьми, а разные языки, народы, поколения – чушь, чушь, попытки оправдать или свою исключительность, или похожесть.


* * *

Ночью, когда бесчетные слоны переполнили комнату, позвонил заблудившийся во времени Тоша и родным русским голосом спросил:

– Ну как вы там? Все хорошо?

– Все ОК, – заученно ответил Павел. – Тебе Марусю позвать? – он приготовился врать.

– Нет, Павел Алексеевич, не надо. Я же вам позвонил, а не ей. Машке я звонить не буду, зачем, я ведь, Павел Алексеевич...

– Между прочим, молодой человек, теперь я просто Pavel. А Маруся спит, между прочим. Здесь, между прочим, ночь.

– Но ведь все хорошо у вас, правда?

– Все хорошо у нас, Тошик, правда. Все у нас хорошо. Можешь за нас не переживать. Мы же в танке, прорвемся. Непривычно мне, конечно. Старый я уже для подобных вояжей. Но ничего. Прорвемся.

Голоса тянулись с континента на континент, сотворив новую географическую параллель – тонкой леской та врастала в сердце, и оно рвалось – прочь отсюда, прочь, чтобы хотя бы мысленно, но не здесь.

– А вы хорошо говорите по-русски! Без акцента. Я даже удивился. Я-то думал, что...

Голос Тоши сменился гладкими одинаковыми гудками в левом ухе.

В правом ухе отдавалась височная боль. Павел привычно закусил зубами щеки – до тепловатой крови. Потряс телефон, подул в трубку. Напрасно. Затерялся голос Тоши между континентами.

Но спокойнее стало. Да. Спокойнее.

Чувство пробудилось такое важное – «не один».

Утром же остались лишь слова, которые можно сказать, не прячась от Антонио: «Вчера звонил Тоша. У него все хорошо». Простые слова. Прохладные. Такими сердце не обложишь.

Когда вернется Маруся, он так ей и скажет: «Звонил Тоша. У него все хорошо».

А Маруся, наверное, промолчит. Лицо у нее будет спокойное, глаза по-азиатски сщелятся. Внутри себя она выскажется, но вслух промолчит. Расспрашивать не станет. Будто ничего не слышала.

Неужели столько разочарования скопилось в ней в эти американские дни, что от самой себя она сбежала? – думал Павел. И хотелось ему, чтобы снова стала Маша маленькой девочкой, лет восьми, и чтобы он взял ее на колени и сделал так, чтобы хорошо было, всегда хорошо, все ее проблемы бы решил...


* * *

Наугад раскрывая толстый синий словарь: воскресенье – Sunday, воспевать – prase in song, гнездо – nest, ерунда – trifle, а с другого конца словаря: А, а – первая буква английского алфавита, грамматическая форма неопределенного артикля, употребляющаяся перед словами, начинающимися с согласного звука.

С согласного, стало быть, звука. С согласного звука. Со звука... согласного...

Abandom – 1) непринужденность; 2) отказываться от, покидать, бросать.

Покидать, бросать, отказываться от.

Бросать, отказываться от, покидать.

Abanded – 1) заброшенный, покинутый; 2) распутный.

Распутный?

Заброшенный, покинутый, распутный. Abanded . Abanded . Заброшенный, покинутый, распутный.

В комнате тишина, и только елозит по оконному стеклу хилая американская муха – глупая муха, никак не может найти открытую форточку.

Abandom, аbandom, аbandom... забыл.

Еще в школе Павлу не давались иностранные языки.

Он раскрыл другую книгу, которую для него везла из России Машка, под названием «Разговорный английский»: слева – английский текст, справа – русский, как в любом разговорнике.

Павел закрыл рукой левую половину страницы.

Как вас зовут?

Это он помнил еще со школы: What is your name?

Сколько вам лет?

How old are you ? – вспомнил Павел.

Да, для слабой тройки по английскому этих двух выражений было достаточно, а вот для хотя бы неполноценного общения с живым американцем... или с дочерью, которая слишком быстро становится американкой...

Когда вы родились?

Забыл.

Да, точно: Where were you born ?

Он принялся читать дальше, не заучивая. Машка говорила, что на самом деле язык можно выучить, самому того не замечая. Если живешь с американцами, волей-неволей станешь и сам говорить на их языке. Читай словарь, говорила она, как художественную литературу, телевизор смотри и больше общайся со мной и Антонио. Что-нибудь да осядет в памяти. Так говорила преподаватель английского языка Мария Павловна.

Читал вслух. Он был один и мог не стесняться дурацкого произношения. Вот и читал вслух. Не понимал, что читает. Произносил абракадабру английских слов. Некрасивый, лишенный смысла язык. Слова одно за другое запинаются. Ни мелодии, ничего. Совершенно пустые слова. Как с их помощью можно что-нибудь объяснить?

I should like to live to be old – я хотел бы дожить до глубокой старости.

A man is as old as he feels – возраст определяется не годами, а настроением человека.

Почувствовал минутное отвращение к себе. Ни с того ни с сего. Как если бы кто-то неожиданно заглянул ему через плечо и усмехнулся.

Павел перевернул страницу.

My native language is Russian – мой родной язык ... понятно .

Защипало язык. Кофе бы сейчас. Да. Кофе. Без сахара.

Павел захлопнул книгу, кинул ее на подушку и спустился на кухню.

В это опустевшее время Павел Андреевич боялся уснуть днем даже на несколько минут и поэтому глушил сонливость убойными порциями крепкого кофе. Первые полчаса чашка кофе творила с ним чудеса: голова делалась ясной и спокойной, а внутри Павла, около сердца, селился кто-то повторяющий, как заезженная пластинка, одну и ту же фразу: «Все будет хорошо» – но, в отличие от заезженной пластинки, этот оптимистичный внутренний голос не вызывал раздражения, Павел верил ему. Пока не заканчивалось действие кофеина и не возвращались к нему сонливость и тревога. Четыре чайных ложки с горкой и кипяток. Напиток получался почти черный. И очень горький. Его ощущение во рту сохранялось до следующей чашки.

Душ Павел принимал с открытой дверью, чтобы ненароком не пропустить за шумом воды телефонный звонок. Надел спортивный костюм, в котором обычно ходил дома, там, в России, и привычно зачесал назад редеющие волосы (лысеть он к ужасу своему начал в двадцать пять, и долгие годы каждое утро начиналось для него с напрасных попыток заставить волосы выглядеть шапкой, а не десятком волосин, прикрывающих... да... «Папа, какой у тебя лоб огромный!» – когда-то удивилась семилетняя Маруся).

Да, а дожди шли. Шли дожди. Монотонные и серые, как слой сырой побелки. Били по крыше джазовыми ритмами. А небо было ровно-серое, без единого солнечного или голубого блика, без обещания тепла. Люди семенили под зонтами, втянув головы в плечи. Старались не наступать в глубокие лужи.

Насмотревшись в России в последние годы различных реалити-шоу, незадолго до отъезда включив телевизор во время фильма «Шоу Трумана», Павел с трудом и насмешкой отгонял неуместную и глупую, честное слово, глупую мысль о том, что сейчас, вот в эту самую секунду, когда он пускает в густое серое небо густой серый дым, тысячи телезрителей смотрят на него... от нечего делать смотрят... от нечего думать думают: что же покажут завтра?

Еще приходило к нему одно воспоминание. Его единственная поездка в Крым. Давно. Двадцать с лишком лет назад. Трехнедельная путевка в пансионат.

Первые две недели, облепленные солнцем и песком, полны были чуждости всего происходящего, как пляж – отдыхающими. А последнюю неделю отдыха испортил непрекращающийся дождь. Да. Дождь начался в ночь на понедельник и прекратился в ночь на воскресенье, когда Лена с Пашей ловили такси, чтобы наконец-то ехать на вокзал.

Шесть ползучих дней. Шесть мокрых дней. Шесть дней, капризом погоды втиснутых в один домик пансионата. Павел, привыкший к своей квартире, вросший в нее, в пропахшем морем чужом воздухе увядал, не мог уснуть на чужой постели, несмотря на родную Лену под боком.

Ему не просто хотелось поскорее оказаться дома: внутри него появилась темная тяжесть, которую он носил с собой на пляж, возил на автобусную экскурсию в соленый город Севастополь, кормил в столовой, усыплял, прежде чем самому уснуть. Тяжесть – сердце придавлено, неуют – уснуть трудно, незнакомый привкус воды – хоть не пей, незнакомый воздух, запахи ночи в открытое окно – неприятны, хоть не дыши, и на Лену раздражался – ей-то нравилось, она ходила на берег моря смотреть, как оно штормит, и возвращалась счастливая, а сам он, Паша, как ни старался, не мог в себе нашарить хоть что-нибудь мало-мальски напоминающее счастье.

Павел ни разу больше не уезжал из города. Не понимал, как можно отдохнуть вдали от дома. Просто в голове у него не укладывалось. Не дома – и отдохнуть. Это как? Как можно по доброй воле жить там, где все чужое, не для него, неправильное?

Люди же, решавшиеся на переезд, вызывали у него жалость. Он и не думал, что сам однажды окажется в роли багажа, потерянного между континентами.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.