Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Наказание

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Чтобы я меньше мешал работать служащим, мать ходила со мной по магазинам, к знакомым. Мать часто заглядывала к знакомой, которая работала уборщицей во Дворце Труда. Там было холодно и пусто. Прилично одетые мужчины все время молча играли в шахматы. Мать водила меня по строгим учреждениям, и я видел, как со строгой задумчивостью мужчины из начальников играли в шахматы. Мне казалось, что они совсем не радуются жизни, но играют в шахматы. Этим я поделился с дедом Сыгнеем Павловичем. Я с ним уже вел беседы «по-взрослому». Он поощрял: «Ну ты у меня, паря, совсем мужик». Я ему сообщал, что играть в карты – самое последнее дело. Карточная игра до тюрьмы доводит, но вот как быть с игрой в шахматы? «Это блуд, – ответил он. – В шахматы играют бездельники, гордецы. Молиться Богу надо побольше, а не как кого-нибудь обыграть, а потом гордиться. Хорошего от этой игры ничего не бывает, прости нас, Господи». Крестился.

То, что от игры в шахматы хорошего не жди, я вскоре окончательно убедился. В контору к новому году приехал с ревизией большой начальник. Галифе и китель у него были намного солиднее, чем у зама и директора конторы. До обеда упорно работали. Мать раза три ходила в «Колокольчик», со мной, конечно. Был чай с колбасой и булочками, пригласили и меня. Большой начальник погладил меня по голове. Я спросил о том, как мы боремся с американцами, что надо за них хорошенько взяться. Так весело убрали стаканы и еду со стола, принесли доску с шахматными фигурами. Играть стал начальник с замдиректора на высадку. Стало тихо, напряженно. Арнольд Ивальдович строгий, как милиционер, стал еще строже. Я незаметно притих. Начальник разыгрался. Он легко выиграл партию-другую у заместителя директора. Развеселился. А директорские фигуры вмиг выросли кучкой на стороне начальника. Директор посопротивлялся и сдался. Обыграли главного бухгалтера. «Ну, кто еще на высадку?» – спросил начальник-ревизор. «Позвольте мне», – сказал Арнольд Ивальдович. Сели. Обменялись многими фигурами, а дальше – никак. Потом Арнольд Ивальдович объявил мат. Взялись за вторую партию, но не закончили. Начальник-ревизор смахнул фигуры, попросил начать с начала. Начали заново. Начальник взял несколько фигур Арнольда Ивальдовича, но вскоре и у начальника фигуры стали таять с доски в закром Арнольда Ивальдовича. Вскоре, без предупреждения, замерли все фигуры – начальнику объявили мат. Выражение лиц у всех резко поменялось. Начальник-ревизор стал чёрной тучей. Директор с замом в глубоком смущении. Арнольд Ивальдович словно в штаны наложил. Вот и поиграли, повеселились. Арнольд Ивальдович извиняется, объясняет, что, мол, пешки были плохие, что зря не предупредил. Настроение у всех подавленное. «Мне дедушка Сыгней говорил: чем в шахматы играть, лучше Богу молиться», – заявляю я.

Вечерами мать вяжет кружева. Днем ходим по консультациям, в центр на старый базар. Мать ищет подешевле комбижир, свиные кишки, нитки, хозяйственное мыло. В центре много высоких домов. В одном из них мать белила и убирала комнату. Хозяйка этой комнаты, врач, подарила замечательную книжку про негра Джона из Америки. Я очень счастлив, что оказался не в Америке. В Америке Джон живет то в подвале, то в крошечной избушке, а белые люди, словно стаи презлющих, отвратительных крыс – многомясые богачи в пиджаках с хвостом и шляпах-кастрюлях.

Нравится мне дом, расположенный на обе улицы, с широким парадом ступенек на углу. На нем, по обе стороны, дозоры красноармейцев. У одного винтовка и развернутое знамя, другой, тоже с винтовкой, трубит сбор. Полы шинелей развеваются, на ногах ботинки с обмотками. На другой стороне – пограничники с собакой и биноклем. Мать почему-то шепотом объясняет, что это НКВД. Но почему шепотом? Ведь НКВД охраняет наше государство. В этом здании наверняка не бездельничают, в шахматы не играют.

По праздничным дням в конторе дежурили, сменяя друг друга, сотрудники. Эти дежурства организовывали и в годовщину Октябрьской революции, и в Новый год, и на Первое мая. В такие дни мать была относительно свободна. Может быть, матери надоедала скудная диета или она любила ездить в гости, но мы часто, и до конторы, ездили на правый берег. И опять я отмерял всю Интернациональную до самой первой поликлиники. Это было одноэтажное с большими окнами при огромных тополях строение, где постоянно толпилось много народу. В ней одно время работала мать. В поликлинике сдавали кровь, желудочный сок, а в большом кресле бордового плюша рвали зубы.

На станции Предкомбинат покупали билеты и садились в узкие зелёные вагоны. В вагонах всегда тепло, имелся кипяток и питьевая вода. Но ни воду, ни тем более чай мы не пили. Мать всегда говорила: «Скоро приедем». Поезд тронулся, едем вдоль заводских заборов, выезжаем на простор. Простор – это разливанное море низеньких халупок, в недрах которых есть мост Сахарник, на нём до войны, ночью, часто встречали. У реки будки с солдатами. Въезжаем на мост. Он вмиг становится живым. Его стальные конструкции шагают ногами исполина. А вот и Правотомск: составы товарняка, платформы с углем, цистерны на линии одна за другой, словно огромные сардельки, переключатели с фонарями, семафоры. И во все эти стеклянные сосуды будто налили крепкий фамильный чай. С Правотомска через пути входим в чёрно-белую пестроту снега и берёзовых стволов до самого Дома культуры.

Квартира Виноградовых в большом парадном доме, окнами на ДК. Виноградов – это муж дочери батьки Гнаши и бабушки Настасьи. Виноградов работает главным бухгалтером лесоторговой базы. Квартира у него с высокими потолками, отдельным туалетом и ванной. У Виноградова двое сыновей, много заводных игрушек. Сначала мать раскладывает кружева, ведёт разговор с тёткой Надей и бабушкой Настасьей. Нас ведут в ванную. Ванна огромная, полированного цемента с белой крошкой, что скамейки в городской бане. Сестра голенькая, пирожком напоказ. Непривычно. Но в ванне можно просто плавать, и я забываю про неудобство. Купаемся вдосталь. За нами моется мать. После купания обед. Подают наваристые щи с мясом, ноздреватые кисленькие оладьи со сметаной. Оладьи горкой, сметаны полная вазочка. Мать хлебает щи, за чаем ест два-три оладышка, следит за нами. Я понимаю всё, сестра лишнее не позволит. Нам предлагают угощаться. Сестра говорит «спасибо», выходит из-за стола. «Ну разве что еще чайку мне и оладушек», – говорю я.

Возвращаемся домой, когда в роще совсем синеют снега, бесчисленное многоножие простуженных, куда ни поглядишь, берёзовых стволов. И вновь рельсы, пронзительные свистки паровозов. За рекой громадные крутины облаков окрашены в алое полоской заката.

Жизнь в конторе продолжается. Матери сделали выговор. Вышел скандал в присутствии милиционера. Всё было просто. Ольга Лукьяновна, как писалось раньше, заведовала отделом кадров. В её ведении находился большой кованый сундук, в котором хранились бумаги. Ежевечерне она плавила в толще печи сургуч и пломбировала сундук печатями. Так как он стоял возле обогревателя и свет в этой комнате был ярче, то мать со своим бесконечным вязанием садилась на сундук спиной к теплу. И по неосторожности, задев подолом юбки, она сорвала висящую пломбу с сургучом. Сделали ревизию. Ольгу Лукьяновну поблагодарили за бдительность.

Привезли большущий рулон белой бумаги. Грузчики едва втолкнули его в широкую дверь. «Эх, механические ножницы надо было бы», – посетовал директор своему заму. На следующий день Арнольд Ивальдович полосовал бумагу сапожным ножом. Работа трудоёмкая, идёт медленно. Арнольд Ивальдович поминутно правит о брусок лезвие ножа. «В этом деле хорошо бы механические ножницы, Арнольд Ивальдович», – говорю я. «А вот тебя, дружок, я гнал бы механическим веником», – сердится он.

Вот и весна. Уже и Первое мая проводили. На электростанции в это время вспыхивали профили вождей и буквы из электрических гирлянд. В конторе в праздник дежурил главный бухгалтер с сестреницей. Его окончательно разоблачил заместитель директора. Обещал партийное взыскание.

На улице гуляю у тридцатого детсада, у двухэтажных домов. В водокачке живет мой приятель. Мать его отпускает по талонам воду. Водокачка на границе с Интернациональной. Дальше ходить нельзя, могут отлупить. Один взрослый паренёк из двухэтажного дома подарил мне медный паровоз с прицепным вагончиком: это я им в детстве играл, теперь играй ты. И все так просто, так сердечно. «Большое спасибо», – говорю я.

Стало совсем тепло. На глазах полезла трава, на некопаном участке у конторы цвели и облетали белые шары одуванчиков. Контору ликвидировали. Уже побелили в комнатах стены и потолки. Матери дали полный расчет. Приезжали тетка Тася с мужем Володей. Они болтались по Ягуновкам, Промышлёнкам, Томусам, всегда пьяненькие. Один раз брали меня на некоторое время в Промышлёнку. Там тоже ходили в баню. Помню, что пил морс. Пила что-то и тетя Тася. Потом шли в темноте ледяными полями. Тетка Тася падала и плакала: «И-и-и». Так же она плакала над фотографией умершего брата Сережи. Выручил знакомый. Он взял меня на руки и подхватил тетку Тасю. Проснулся я в низкой избе. На кухне сохла шахтёрская роба, в углу лежали каски с лампочками. Приезжала и тетя Зоя, младшая материна сестра, с Кургановки. Красивая. Угощала чёрными пряниками. Она уезжала далеко в Курагино, где дед Роман купил избу.

Сестре выдали табель успеваемости и отпустили на каникулы. Мать закрывала нас на замок, а сама целыми днями искала работу и угол. Она мечтала о самой крошечной, самой неприглядной избушке. Приходила поздно, когда становилось уже темно. От нее мы знали, что и в Горняке, и в Забойщике есть работа, но нет жилья, что была она и в Верхотомке, переплыв реку на лодке, заходила в Денисово к дяде Петровану. Бежала скорёшенько в город родными полями, на которых еще детьми работали, когда всей семьёй жили единолично, и плакала, плакала.

Весь бесконечно длинный световой день мы с сестрой сидели под замком. Давно был съеден чёрный хлеб, картошка, жаренная на воде с луком, давно перепеты по несколько раз песни, которые я знал: про калину и про донского казака. Мать приходила совсем ночью, голодная, усталая, озабоченная. Попьёт воды и тут же ложится спать.

Наутро приходит хозяин дома. Мать что-то говорит ему, он рассуждает, сочувствует. Мать собирается на правый берег. Я умоляю ее взять меня с собой. Так как воскресенье, Луизка дома, то сестра уходит к Крёковым. Это уже неслыханная вольность. Мать не любит, чтобы лишний раз надоедали людям. Опять Предкомбинат, зеленые узкие вагоны, живой мост, станция Правотомск. Идем к Виноградовым. В роще вовсю зелень светлой листвы. Ослепляет молочность пестрых стволов берез, цветут кусты черемухи. Чисто доносятся слова хорошей песни:

И тонкая березонька листву оденет новую,

И запоет соловушка над синею рекой.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.