Геннадий Соловьев. Рассказы

Рейтинг:   / 2

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Просмотров: 1792

2021 год, Выпуск № 5

СОЛОВЬЁВ Геннадий Викторович родился в 1949 году в г. Боготоле Красноярского края. Охотник-промысловик. С ранней юности не мыслил себя без тайги и после армии уехал в Туруханский район, сменил несколько сел, пока не переехал в пос. Бахта. Выступил главным героем фильма о промысле «Счастливые люди». Публиковался во многих журналах. Живет в пос. Бахта.

ГОРЬКИЙ ВЫСТРЕЛ

1.

Федора разбудил шум подъехавших снегоходов. Он не вышел смотреть, кто это, зная, что должны подъехать староверы. В балке выстудило, и вылезать из теплого спальника не хотелось. «Зайдут сами, затопят печку», – подумал он. Сын Денис тоже лежал молча.

Зашли знакомые молодые старообрядцы, возбужденные дорогой и брагой, к которой они, судя по веселым лицам и голосам, не раз прикладывались. В балок струями хлынул свежий вкусный воздух. Потянул по полу, освежая лицо и легкие. Нар в балке не было, и мужики спали на расстеленных по полу оленьих шкурах. Ребята быстро затопили печь, поставили на нее чайник и котелок с водой, тут же достали бидончик и пластмассовое ведерко. В ведерке была густая сметана, а в бидончике – продолжение дорожного веселья.

Парни стали расталкивать Дениса, чтобы он садился с ними, и вежливо предложили Федору попробовать их изюмовки. Федор отказался. Они с сыном приехали охотиться на гусей, и Федор знал, что, когда пригреет весеннее солнышко, хмель будет совсем не союзник на охоте, где главное – терпение и бдительность. Расслабленный алкоголем и теплом охотник начнет попросту засыпать в скрадке.

Парни разлили по кружкам ароматную жидкость, настоенную на изюме, и, перекрестившись, выпили. Стали закусывать вяленым мясом, макая его в сметану. Такой закуски Федор еще не пробовал – оказалось очень вкусно и сытно.

Раскрасневшиеся, возбужденные трудной дорогой, парни подшучивали над своим товарищем, у которого была пятизарядка с наваренным стволом от другого ружья. Ствол был длиннее сантиметров на двадцать пять и выделялся из кучи прислоненного к стене оружия. Ему советовали, когда гуси налетят, со стрельбой не спешить. «Первого бей просто стволом, как палкой. А уж которые уцелеют – тех добивай выстрелом». В ответ хозяин ружья грозился оставить всех без добычи, потому что его ружье бьет так далеко, насколько глаз видит. Так что он один будет охотиться, а остальные – только смотреть и ему завидовать.

Федор с удовольствием смотрел на крепких ребят, которые с пеленок приучены не бояться тайги и охотничьих трудностей. Денис спросил, сильно ли прибывает вода на Енисее. Ответ был неожиданным: про воду ничего не знают, потому что Енисей дал подвижку и намял на берег лед. Денис с Федором переглянулись. Их деревня была на шестьдесят километров выше по реке и стояла на правом берегу. Староверский поселок находился на левом. Никто не ожидал такого раннего ледохода.

– Что будем делать? – спросил Денис отца. 

Помолчав, Федор ответил:

– Охотиться.

До места охоты надо было добираться по тундре, залитой водой, которую приходится проходить на скорости. Потому они и приехали каждый на своем снегоходе. Денис сказал Федору, что через пять дней прилетит рейсовый вертолет. Староверы, слушавшие их разговор, добавили, что в деревне уже есть пассажиры, тоже охотники из другого поселка, и что заявку на посадку уже отправили. «Оставите снегоходы у нас, потом на лодках увезете», – предложили ребята. На том и порешили.

У приехавших веселье набирало обороты. Федор понял, что на этом озере охота будет громкой. Спросил Дениса, что он думает. Тот ответил, что, вернее всего, ребята допьют брагу и лягут спать. Так что он посидит здесь. Федор, взяв гусиные профиля, поехал на соседнее озерцо. Там птица шла хуже, но было спокойней.

Тундрами местные жители называют обширные сухие болота. Они и похожи на маленькие кусочки тундры – такие же бугристые. Россыпью блестят зеркальца маленьких озер, и почти везде растет карликовая березка и багульник. Зимой, пересекая такие места, видишь только безжизненную, с полоской далекой тайги равнину. Весной все меняется. Даже удивление берет, сколько здесь живности. Утром тундра наполняется голосами: бормочут тетерева, квокают копалухи, дурными (по человечьему разумению) голосами орут куропачи. И над всей этой какофонией плывут лебединые торжествующие клики.

Расставив профиля, отогнав снегоход подальше и закрыв его маскировочной тканью, Федор вернулся к прошлогоднему скрадку. Охота началась. Гуси пролетали редко и стороной, не обращая внимания на фанерные обманки. Солнце стремительно набирало высоту, стараясь заглянуть в самые затененные места. Где оно не доставало, ему помогал ветерок. Он нес весеннее тепло, и оно с жадностью подъедало грязный зернистый снег.

Налетел гусь-одиночка. Федор сбил его первым выстрелом. С озера ответили дуплетом, потом еще и еще. «Видать, хороший табун налетел», – с завистью подумал Федор.

Тундра потихоньку затихала, перестали чуфыкать-бормотать косачи, пара копалух целе-устремленно пролетела к дальнему кедровому острову.

Снова ударили выстрелы с соседнего озера. Солнце карабкалось в зенит и не жалело тепла. Федор снял шапку. На озере опять отдуплетились. «Наверное, надо вернуться на старое место. Озеро большое, найду где пристроиться», – подумал Федор. Но не мог решиться, зная по опыту, что только начни собирать профиля – обязательно налетят гуси.

С озера донесся залп, потом несколько одиночных выстрелов. Федор не выдержал, вышел собирать профиля. Выдернув несколько штук, услышал, что идет снегоход. Блестя фарами и защитным стеклом, в ореоле разлетающихся брызг к нему несся на скорости Денисов белый «линкс». Не сбавляя хода, он подъехал прямо к скрадку.

– Летают? – спросил Денис.

– Летают, но редко. И летят самой кромкой над тайгой, – ответил Федор. – А у вас там, смотрю, весело.

– Весело, – ответил Денис, – все банки перестреляли. Два табунка налетали, дак они спьяну стали палить метров за сто, не подпустили. Поеду сяду куда-нибудь на другое место. Они сказали, что послезавтра начинаются праздники и они завтра к вечеру уедут. Им в праздники охотиться и работать нельзя. Так что до вертолета у нас будет время спокойно поохотиться.

Так оно и получилось. Подошел основной гусь, на спокойной тундре он хорошо шел на профиля, и отец с сыном неплохо добыли. В день отъезда придавил хороший утренник, и они быстро доехали до староверской деревни. Было около восьми утра. Подъезжая, Федор думал, что неудобно так рано будить хозяев. Но, к его удивлению, разнеженно-сонной они деревню не застали. У многих топились печи, а самого хозяина, у которого они собирались оставить снегоходы, встретили на тракторе-семьдесятпятке. Мефодий сидел в кабине с четырнадцатилетним сыном. Остановившись, он объяснил, куда поставить технику, сказал, что вернется через полчаса. Когда Федор проезжал по деревне, его удивило и порадовало, что в окна выглядывали не только взрослые: любопытные детские мордашки мелькали там и сям из-под занавесок.

По разбитому трактором огороду Федор с сыном подъехали к бревенчатому дому. Он был под одной крышей со всеми пристройками. Когда загнали снегоходы во двор, поразились его длине. Везде стояла разная иностранная техника. Пока развязывали багаж, подъехал хозяин и пригласил в дом.

Мефодий был невысок ростом, но крепок. «Заходите, заходите, как раз успели к завтраку», – пригласил он радушно. Глядя на этого неряшливо одетого человека с всклокоченной бородой, Федор подумал, как обманчива внешность. Если б он просто встретил Мефодия на улице, никто бы его не убедил, что перед ним крепкий и основательный хозяин. Раздевшись, Федор с сыном прошли в дом. Везде была чистота и порядок. Из кухни выглянула девочка лет десяти и быстро юркнула обратно. Потом вышла невысокая женщина, поздоровалась и, указав на диван, сказала, чтобы они подождали, хозяин сейчас придет. Федор ответил, что тот во дворе и они уже виделись.

Гости сели на диван и стали рассматривать фотографии на стене. Два портрета, висевшие рядом, сразу привлекали внимание. Молодой мужчина с роскошной бородой и молодая женщина с косой, уложенной на голове кольцами. Бородач смотрел с портрета жестко, прямо в глаза. Казалось, что сейчас он скажет что-то резкое. Женщина, наоборот, была весела лицом, смеющиеся глаза и полные губы были очень хороши.

Появился переодевшийся Мефодий, сразу прошел на кухню. Вынес небольшой столик и поставил перед гостями. Хозяйка и девочка быстро расставили чашки с едой. Хозяин принес кувшин. Федор догадался, что это все та же изюмовка. Напиток оказался вкусным и крепким. Когда позавтракали, Федор спросил про портреты. Старовер ответил, что это его дед с бабкой. Дед пропал во время войны без вести, а бабушка так и прожила с детьми одна, замуж больше не вышла и похоронена здесь на кладбище.

У Федора дед по матери тоже пропал без вести под Сталинградом. Федор помнил фотографию, где его дед так же смотрел в глаза и казалось, сейчас прикрикнет за какую-нибудь шалость.

– Их было три брата, – начал рассказывать хозяин, кивая на портрет. – Два брата спрятались в тайге, не пошли, а дед мой сам пошел. Бабушка рассказывала, что его отец, наш прадед, сильно с ним поругался, хотел, чтоб он тоже ушел в тайгу, но тот ослушался и ушел на войну. – И, помолчав, добавил: – Ушел совсем. Царство ему небесное, – и перекрестился, глядя на иконы.

Прибежал хозяйский сын и сказал, что вертолет будет через полчаса. Мефодий завел старенький «буран». Загрузили сани и поехали заранее. Трое незнакомых охотников уже были на месте и стояли возле своего многочисленного груза. Мефодий сказал Федору, что у этих охотников был большой раздор с деревенскими, потому что с гусями они настреляли и глухарей, и копалух, а это птица не пролетная, местная. Досталось и человеку, у которого они остановились.

Послышался гул вертолета, и вскоре, вынырнув из-за сопок, он стал заходить на посадку. Федор переживал, возьмут ли их с грузом. Пассажиров в вертолете было много. У незнакомых охотников (они оказались портовскими работниками) наверняка все было договорено с экипажем, и они сразу же стали грузиться. Федор с Денисом стояли в нерешительности. Когда грохот двигателей затих, Федор решил подойти к первому пилоту. Тот сидел в наушниках у отодвинутого окна. Это был молодой раскормленный парень, равнодушно глядевший на суету пассажиров. Федор, видя его холеное, сытое лицо, подумал, что чужие заботы такого человека не беспокоят, и если их возьмут, то без груза, и договариваться бесполезно. Он подошел, пересиливая себя.

– Сколько груза? – спросил пилот.

– Килограмм сто двадцать, – ответил Федор.

– Охотники?

– Да.

– Гусей добыли?

– Добыли.

– Хорошо гусь летал?

– Так себе, но постреляли.

«Сейчас начнет выдавливать гусей на весь экипаж», – с раздражением подумал Федор.

Пилот о чем-то переговорил с экипажем. Потом повернулся к Федору и сказал просто:

– Последними грузитесь. Если подымемся, то заберем, а если нет, то, брат, извини, груз оставим.

От спокойного его голоса спало напряжение, и Федор почувствовал симпатию к этому человеку, в который раз убедившись, что внешность обманчива.

Вертолет трижды поднимался и зависал над землей. У Федора замирало внутри от предчувствия, что груз придется оставить и кому-то из них не лететь. А следующий рейс будет только через неделю. Но вертолет все-таки зацепился за воздух и быстро пошел вперед. Замелькали крыши, пятна черной земли, хаос ломаного льда на Енисее. Все это стало уменьшаться, а на душе сделалось спокойно от ощущения прямой дороги домой.

Внизу проплывали оттаявшие хребты и пятна озер. Вертолет пошел на разворот, и снова замелькали квадраты огородов и плоские крыши домов. Замедлив скорость, сотрясаясь и грохоча, вертолет приземлился на бетонную площадку. Быстро скинув груз и пассажиров, он улетел.

После тайги особенно бросалось в глаза, какой разгон набрала весна. Дороги протаяли до земли, журчали ручьи, уходя под сугробы. Выкинутая зимой зола и бытовой хлам вытаивали и пестрели серо-черными пятнами на фоне еще чистого снега по сторонам дорог и набеганных собаками тропинок.

2.

Денис пошел было за снегоходом, но вернулся: подъехал «буран» с санями забрать почтовый груз. Девушка-почтальонша с водителем стали таскать в сани посылки и мешки с почтой, объясняя Федору, что не успели к вертолету, потому что завязли в мокром снегу и долго обкапывали снегоход, чтобы выехать. Денис попросил добросить их груз до дома. Парень согласился, а девушка сказала, чтоб Федор зашел за пенсией, и сама пошла пешком.

Федор помог вытолкать снегоход до дороги и отправился на почту. Дорожные волнения позади, охота удалась, и Федор в хорошем настроении быстро шел по улице. Впереди двигался мужчина в телогрейке и зимней шапке. По походке было видно, что это старый человек. Федор смотрел на его согнутую спину, на худые, медленно шагающие ноги, по которым хлопали голенища резиновых сапог, подчеркивая немощность их хозяина. Догнав этого мужчину, Федор узнал Володю, коренного местного жителя из русских, человека со странностями. Своим образом жизни он удивлял деревню. Был одинок, но держал хозяйство – коров. Покупать у него молоко народ брезговал: был Володя по-стариковски неряшлив. И сам он молочное не ел, скармливал телятам, собакам, а то и просто выливал на улицу. Сена же вечно не хватало. Ему советовали: убери хозяйство, сам не мучайся и не мучь скотину. Он соглашался, но приходила покосная пора и Володя снова бегал по деревне, набирая рабочих на сенокос.

Обгоняя Володю, Федор собрался пошутить: что, мол, ползешь, как на похороны? Ведь за пенсией идешь, бежать должен. Но что-то его сдержало, и он просто поздоровался. Володя сначала ответил, а потом посмотрел на Федора. Не по-стариковски чистые голубые глаза были холодны, и взгляд их проходил куда-то мимо. По спине Федора протянул холодок, когда он представил, насколько неуместной оказалась бы шутка. Невеселые, видать, думы давили этого трудового человека, так ничего и не нажившего, кроме грыжи.

Встреча эта подействовала на Федора угнетающе. Какое-то время он не мог освободиться от мертвого взгляда голубых глаз. Было ощущение, что на него глянули с того света. Не может живой человек так смотреть. Наверное, мысли у Володи были там, и через глаза потянуло оттуда холодом.

Почта была закрыта изнутри, и пенсионеры, человек восемь, в основном женщины, стояли возле крыльца. Федор поздоровался, бойкие бабы ответили: «Смотри, как рожа у него загорела, видать, прямо с гусей за пенсией прибежал. И вообще, зачем тебе пенсия, если ты еще бегаешь, как сохатый?» Федор отмолчался и, заняв очередь, встал в стороне. Женщины его больше не задевали. Все знали друг друга смолоду, потому и шуточки бывали порой остры. Подошел Володя, тихо поздоровался и, не спросив, кто крайний, встал недалеко от Федора, прислонившись спиной к забору.

Погода была как на заказ. Весеннее солнце щедро лило тепло, и легкий ветерок разносил его по всем закоулкам, располагая людей к хорошему настроению. Почта почему-то не открывалась, и никто больше не подходил. Шуточки затихли, тек спокойный разговор.

Федор обратил внимание на собаку, бежавшую к почте. Чем-то она отличалась от других, своим отрешенным видом, что ли. Из соседней ограды выскочили еще две. А этот крупный дряхлый кобель не стал ни убегать, ни обороняться, а просто остановился. Собаки обнюхали его и разбежались, а пес продолжил путь к людям. Сквозь клочки линяющей шерсти было видно, насколько он худой. Шрамы на морде говорили о том, что жизнь его была богата событиями. И раз дожил он на Севере до такого возраста, значит, кобель был стоящий и даром хлеб не ел.

Подняв морду, пес нюхал воздух, тянувшийся от людей. Федор смотрел, какие мутные у него глаза – признак начинающейся слепоты. Вот кобель поймал какую-то нужную струйку воздуха и медленно, стараясь ее не потерять, пошел мимо Федора к стоящему Володе. Тот молча опустил руку ему на голову. Кобель не шевелился. Володя смотрел на Енисей, на котором прошла вся его жизнь. О чем думали эти два существа?

Федор не мог вспомнить, чей это кобель. На Севере редко собаки доживают до такого возраста. Надо иметь хорошие заслуги, чтобы хозяин «отправил на пенсию» и кормил, ничего не требуя взамен.

Наконец-то почту открыли, и народ вошел в помещение. Федор и Володя пока остались на улице: их очередь была далеко. Володя все так же стоял, держа руку на голове собаки, потихоньку почесывая ее пальцами. Кобель, закрыв глаза и прижав голову к его ноге, замер. Федор смотрел на них, и комок подкатывал к горлу. Старость, проклятая старость. Отнимая силы, она толкает к неизбежной черте…

Собака тяжело вздохнула, переступила с ноги на ногу и еще сильнее прижала голову к человеку. Федор стал вспоминать, сколько собак у него дожили до такого возраста. Сбивался, опять начинал считать, сколько их перестрелял. Кого из жалости, кого по дурости, а в основном – по непригодности.

Память – это такое дело, только тронь. Потяни одно звенышко, за ним пойдет другое. И дошло до случая, который сидел у Федора в душе как заноза. Временами он забывался на несколько лет, пока что-нибудь не заденет успокоившуюся память, и вот снова щемит и ноет в груди, и ворочаются сомнения, правильно ли тогда поступил.

3.

В семидесятых годах промхозы крепко стояли на ногах, пушнина принималась разнообразная и была в цене. Профессия охотника почиталась, промхоз дорожил промысловиками, давал им оружие и все нужное для промысла, забрасывал на место авиацией. Федор тогда жил на центральном участке в большом поселке. Там была служба лесной охраны с вертолетом. После очередного облета знакомый летчик-наблюдатель позвал Федора в контору. Федор зашел, и тот попросил показать на карте границы его участка. 

Федор обвел границы, пожарный постоял, посмотрел и сочувственно сказал:

– Горит, Федор, твой участок, горит прямо в центре, и выгорело уже порядком.

И указал границы пожара. У Федора похолодело в груди: в центре круга, обведенного летнабом, находилась базовая избушка с баней и лабазами.

– Причины пожара известны? – спросил Федор.

– Точно – нет. Вернее всего, неосторожное обращение с огнем. Гроз в это время не было. Нынче в начале лета туда закинули несколько экспедиций лесоустроителей прорубать квартальные просеки. Не зря их называют лесо-устранители, насобирают всякое бичье!

Федор снова подошел к карте и, показав на слияние двух речек, спросил, видали ли там избушки. Наблюдатель ответил, что там самый очаг и все выгорело.

...Начал желтеть лист. Народ зашевелился на огородах. Охотники тоже засуетились, замелькали в конторе у охотоведа. Наступало время заброски на промысел. С тяжелым сердцем собирался Федор в тайгу. Участок горел около трех недель, пока не пошли дожди и не забили этот сильнейший пожар.

Заброска шла поочередно, работал Ми-4, который забирал сразу по несколько охотников с грузом. Федор выбрасывался вторым. Перед ним пожилой охотник долго не мог сориентироваться с воздуха. Вертолет делал круги над тайгой, ища площадку, которую указал охотник. Позвали Федора. Тот, посмотрев на карту, сказал, что они совсем на другой речке, и показал правильную точку. Пока искали, Федор любовался пестрой осенней тайгой, а под сердцем сосало: что он увидит на своем участке?

Ровно гудя и чуть подрагивая, вертолет шел дальше. Федора позвали в кабину уточнить место посадки. Зайдя к пилотам, он ужаснулся увиденному: не было видно привычных нежно-зеленых волн кедрача, не пестрели желто-багряно березняки и осинники, только обгорелые деревья торчали по хребтам, напоминая гигантские расчески. Унылый серо-черный цвет лежал до горизонта. Пилоты сочувственно поглядывали на Федора…

Сгорела база, баня, лабаз, где был десяток сетей, два лодочных мотора и разные хахаряшки. За две недели Федор срубил зимовье, лабаз и наготовил дров. Потом решил пройти по берегу речки до конца пожара. Взяв продуктов на три дня, пошел на обход. Местами по берегу попадались островки зеленой тайги, дававшие надежду, но, пройдя какое-то время, Федор снова открывал безотрадную картину мертвого леса. К вечеру, выйдя из-за поворота, он увидел зеленую сопку. С робкой надеждой поспешил за другой поворот: там тянулось плесо и по правой речной стороне зеленела тайга. Федор знал, что скоро справа будет впадать большой ручей. Он решил до него дойти и там заночевать.

Подходя к месту, Федор издали увидел человека, стоявшего с удочкой в устье ручья. Залаяли Федоровы собаки, с другой стороны тоже ответили. По берегу бегала белая собака.

Раздевшись, Федор перешел речку. Подойдя к рыбаку – это был средних лет крепкий мужик, – спросил, кто он и что тут делает. Оказалось, что это начальник партии лесоустроителей и что у них тут база. Народ уже вылетел, а он с одним рабочим ждет вертолет – вывезти оставшийся груз.

Виктор, так звали нового знакомого, собрал рыбу и пригласил Федора ночевать. Они прошли вверх по ручью метров двести, где среди лиственничного леса открылась поляна. На ней стоял большой барак с банькой. Федор познакомился с рабочим, готовившим ужин.

Местный кобелишка, беленькая лайка с пепельными пятнами, был настолько общителен и миролюбив, что даже Федоровы драчливые собаки уже вовсю с ним играли. Федор спросил Виктора, чей пес. Тот ответил, что привез его он: соседке по квартире, одинокой женщине, дали путевку в санаторий, и она попросила Виктора забрать Мальчика с собой. Ей больше не к кому было обратиться.

– Ну и как он? – спросил Федор, наблюдая за собаками.

– Кормилец! Не знаю, что бы без него и делали. Тушенки оказалось мало, а бригада – двенадцать мужиков.

Кобелишка как почувствовал, что о нем разговор, подбежал к Федору и дружелюбно помахал баранкой. «Экстерьер у собачки что надо, и глаза говорят, что не дурак», – подумал Федор. Он позвал Мальчика, но тот больше не подошел, убежал к собакам.

После ужина Федор с Виктором долго говорил про тайгу и про жизнь вообще. Оказалось, пожар на правом берегу потушили они, спасая базу. Виктор не стал отпираться, что пожар мог устроить кто-нибудь из его рабочих. «К нам всякие люди приходят», – сказал он как-то обреченно.

Договорившись с Виктором, что тот оставит ему печь и немного посуды, утром Федор ушел. Идя дальше вверх по реке, долго слышал тявканье обиженного Мальчика, которого привязали, чтобы он не убежал с собаками охотника. Километрах в полутора от базы с левой стороны впадал в речку большой ручей. Федор посмотрел по карте: если его вывершить, то от истока до новой срубленной избушки останется два-три километра. Решил: «Пройду и, если все нормально будет, сделаю новый путик на эту неожиданно приобретенную базу». Снова перейдя речку, Федор шел уже по горелой тайге. Разом залаяли собаки. Услышав треск ломающихся сучьев, Федор понял, что это лось. Но сразу внутренне осадил себя: еще тепло и мясо пропадет.

Это были матка с быком. Матка стояла, а рогач гонял собак. Подкравшись как можно ближе и выйдя на чистое место, чтобы его увидели звери, Федор закричал и застукал палкой по деревьям. Матка сразу сорвалась и с треском побежала в гору. Бык какое-то время рассматривал человека, потом побежал вслед за маткой, иногда останавливаясь и пугая собак. Федор продолжил свой путь по ручью.

Тайга в его пойме хоть и выгорела, но здесь не было ветровалов, как по хребтам, где везде виднелись щиты вывернутых с корнями кедров. Часа через два Федора догнал его кобель, долго лакал, хакая, из ручья воду. Ручей выбегал из небольшого болотца, затянутого трясиной, которое пришлось обходить. Не считая лосей, тайга была пустая, за весь день Федор видел только копалуху.

Сучка до ночи так и не пришла. Федор беспокоился, не спал, лежал в какой-то полудреме, ждал, что заворчат друг на друга собаки. Но было тихо. Под утро все-таки уснул, а когда проснулся, было уже совсем светло. Открыв дверь, он увидел у порога лежавшую Норку. Когда она пришла, он не слышал.

...Время летело. Посыпал снежок, понесло по реке шугу. Пришла пора настораживать ловушки. На береговых путиках капканы остались целы. Но Федор решил, что сезон нынче, можно сказать, пропал. Сгорела еще одна избушка в центре участка, и надо было все переделывать.

Он решил настораживать капканы сразу по обоим берегам и, пока позволит снег, охотиться с собаками, не тратя времени на хребтовые путики. Уже по шуге перейдя на правый берег, он насторожил капканы, решив, что проверять пойдет, когда встанет речка. Соболь был, и следы встречались везде. Но ходил он широко и как-то метался по тайге. Собаки с утра быстро натыкались на соболиный след, но тот уходил на хребты в ветровал и уводил собак так далеко, что и намека на лай не доносилось. Правда, соболя они все-таки загоняли, приходили ночью грязные, с прокусанными носами.

Осень была теплая, валили снега, и Федор еле дождался, когда речки встанут, чтобы уйти на лесоустроительную базу, где зеленая тайга и нет выматывающих силы ветровалов. С силой простукивая лед посохом, Федор перешел на правую сторону, где уже около двух недель стояли настороженные капканы. Снял пару соболей, которые висели высоко на очепах. Все, что попало на жердушках и там, где не было очепов, оказалось съедено – остались только лапки. Одного капкана не было, кто-то попал большой, и вертлюг не выдержал. Кто разбойничал, было непонятно: следы засыпал снег.

На следующее утро с запасом продуктов на несколько дней Федор отправился на базу, впервые в этом сезоне встав на лыжи. Речкой идти было легче, но, опасаясь провалиться, он шел осторожно, обходя подозрительные места и проверяя лед посохом. Вечером, уже возле базы, собаки заинтересованно забегали по каким-то следам, но те были старые, засыпанные снегом, и Федор не мог определить чьи.

Поднявшись к зимовью, он увидел, что вокруг все истоптано. Особо не рассматривая следы, он зашел в зимовье. Виктор выполнил обещание. Печь была на месте, на столе стояла кастрюля, ведро, и чашка придавливала исписан-

ный листок бумаги.

Федор зажег керосиновую лампу и прочитал:

«Федор! Твоя сука вернулась к нам. Под утро к избушке подошел, наверное, лось. Сучка ушла за ним, а за ней и Мальчик. Утром пришел вертолет, а собаки так и не пришли. Улетаю без Мальчика. Большая просьба: сохрани и вывези!! Вот адрес. Виктор».

Затопив печку, Федор принес воды. Заполнив посуду, поставил на печь и пошел по дрова. Найдя возле бани небольшую поленницу, он вернулся. К радости Федора, бывшие хозяева оставили кое-какие продукты: вермишель, крупу и начатую бутылку постного масла. Это снимало вопрос кормления собак: на себе-то много не принесешь. Под нарами он нашел бачок с керосином. Жить можно. «Собачье» вынес на улицу остывать. Чтобы собаки не лезли к горячей кастрюле, запустил их в избушку, а сам сел ужинать. Печка была большая, сваренная из серьезного, миллиметра четыре, железа. Она быстро прогрела зимовье, хоть то и было большое. Федор разделся до пояса, а собаки залезли под длинные, во всю стену, нары, где было прохладно.

Федор заканчивал ужинать, когда собаки забеспокоились. Кобель подбежал к двери, сучка зарычала из-под нар. Тут что-то звякнуло, потом еще. Кобель ударил лапами в дверь и выскочил на улицу. За ним бросилась и сучка. Послышался рык, потом визг, и все затихло. Ружье было на улице. Выскочив с фонарем, Федор сразу его схватил, выглянул из-за угла и увидел собак. Они что-то обнюхивали в снегу. Подойдя к ним, в свете фонаря Федор увидел лежащую на спине чужую собаку. На передней лапе у нее был капкан. Отогнав своих, он позвал собаку в зимовье. Та охотно пошла, но, учуяв еду, потянулась к кастрюле. Еда была еще горячая, и ее пришлось убрать. С ночным гостем в барак заскочили и Федоровы собаки, которые рычали и обнюхивали его, но не кусали. Подойдя к собаке, Федор узнал Мальчика и позвал по имени, тот сразу навострил уши и завилял хвостом. Потом поднял лапу с капканом: дескать, сними проклятую железяку! Федор взялся за лапу ниже капкана – она была холодная и твердая.

Капкан снялся легко, и Мальчик начал с силой лизать лапу. «Да-а, вот так дела, – думал Федор. – Что же мне с тобой делать?» Мальчик поглядывал на него, постукивал по полу хвостом. Пока «собачье» остывало, Федор отдал ему остатки своего ужина, накрошив туда сухарей. Еду собака хватала жадно, вся трясясь. Все проглотив, кобелек подошел к Федору, вопросительно глядя на руку и нюхая воздух в сторону стола. «Что, не наелся? Терпи, брат, нельзя тебе много сразу», – поглаживая Мальчика, объяснил Федор.

Собака, положив голову ему на колени и закрыв глаза, притихла. Иногда тяжело вздыхая и вроде как соглашаясь: мол, потерплю, столько голодовала, а тут уж потерплю.

Федор задумчиво смотрел на огонь в лампе, поглаживая голову Мальчика. «Что ж ты, брат, так опрочапился? – думал он. – И что же теперь делать?»

Где-то глубоко Федор знал ответ и всеми душевными силами гнал его, ища другой выход. Но, как ни думал, получалось как с больным зубом. Или сразу собраться с силами и вырвать, или терпеть и мучиться.

Накормив своих, он дал еще еды Мальчику. Его собаки, наевшись, сразу залезли под нары. Мальчик же лег посередке зимовья, положив морду на лапы, и не сводил с Федора глаз. Если они встречались взглядами, пес начинал приветливо постукивать по полу хвостом.

Керосина было с избытком, поэтому Федор, убавив пламя, тушить лампу не стал. В длинном бараке было неуютно и мрачно, а свет создавал хоть какой-то уют. Мальчик перебрался ближе и лег рядом с нарами. Когда Федор ночью ходил к печке, кобель неотрывно смотрел на него, чуть шевеля хвостом и всем видом показывая радость, оттого что он снова в тепле и накормлен.

Этот кобелек был Федору симпатичен. Он любил и ценил рабочих собак и долго не колебался, если собака попадалась непослушная и бестолковая. Здесь же, видя породистого, умного кобеля и помня рассказы Виктора о его подвигах, он не знал, как поступить. Если б пес не попал в капкан и не потерял лапу, все разрешилось бы просто. Да и если б был не работягой, а хлебоедом – Федор просто убрал бы его, и все.

Сон пропал. Федор обреченно ждал утра. Представлял, как Мальчик жил в городе, в теплой квартире, сытый и обласканный. Как и в бригаде огрубевших мужиков был любимцем, где, кроме ласки и вкусных кусков, от них ничего не видел. И вдруг все исчезло. Кругом знакомые запахи – и ни души. Федор представлял, как собака недоуменно бегала вокруг стана. Как лежала ночами, вслушиваясь в теперь уже враждебную тишину, надеясь услышать шаги или голоса. Постепенно запахи жилого исчезли, запахло сыростью и запустением. Постоянное чувство голода заставляло уходить на поиски съестного. Возвращаясь, пес издали принюхивался, слушал, не раздастся ли стук топора. И, наверное, не раз ночью раздавался его тоскливый вой, возвращаясь эхом, отраженным сопками, а отвечал ему разве что филин лешачьим голосом… Жутко, голодно, тоскливо. И вот появился человек, снял с лапы эту опостылевшую, принесшую столько мук железяку, накормил, и он теперь сытый и в тепле. Теперь он ни за что не потеряет человека, будет искать для него глухарей, и все будет хорошо!

Федор ворочался на нарах: своими фантазиями он только ухудшил дело. Да, хороший кобель, но калека. Впереди почти три месяца капканного промысла. Отощавший и ослабший, будет он тащиться сзади по лыжне, а там лежат и висят такие аппетитные куски привады! Не жить же Федору на одной избушке, пока пес не наберет сил. Виктор – хороший человек и выручил, сдержав обещание. Но как быть с его просьбой? Федор никогда не выкручивался в сложных обстоятельствах, был честен. Он знал, что с него никто и ничего спрашивать не будет, но на Севере отношения у людей другие, здесь привыкли опираться друг на друга и доверять. У Федора даже мысли не было, что можно сказать: «Не видел, не приходил». Федор чувствовал себя обязанным Виктору и хотел отплатить добром. Но если Виктор ценил Мальчика только как хорошего работника? Нужна ли ему покалеченная собака? Да и с женщиной-хозяйкой та же закавыка…

Утро Федор встретил невыспавшимся и раздраженным. Позавтракав сам, накормил собак. Мальчику наложил отдельно, разделив с ним банку тушенки. Кобелек ел спокойнее, поглядывая на Федора и изредка шевеля хвостом.

На улице ослепительно светило солнце. Деревья притихли под пухлым снегом, боясь растрясти наряд. Снег был искристый и скрипел под ногами. Отдохнувшие Федоровы собаки, радуясь хорошему дню, сразу убежали по лыжне. Мальчик стоял возле зимовья, не решаясь отойти.

«Как чувствует», – подумал Федор и позвал пса:

– Мальчик, пошли. Пошли!

Кобелек неуклюже запрыгал за ним. Федор не хотел смотреть ему в глаза и, приговаривая «пошли-пошли», пропустил вперед. Собаки вернулись и легкими прыжками весело неслись к Мальчику. Тот остановился и приветливо махал баранкой, соглашаясь на игру.

Тихо щелкнул тозовочный выстрел. Федоров кобель с маху перепрыгнул через упавшего Мальчика и стал смотреть по деревьям, в кого стреляли. Федор бездумно смотрел на запрокинувшего голову Мальчика. Придавленная снегом тайга хранила молчание. Много видела она на своем веку трагедий, больших и маленьких, и сейчас серые листвяги замерли в равнодушном оцепенении: ни укора, ни осуждения. Трезвый ум подсказывал, что все сделано правильно, но волна жалости захлестывала все доводы. Подняв легковесного Мальчика, Федор уложил его в корни и засыпал снегом.

Теперь только снежный холмик да утоптанный вокруг снег напоминали о случившемся. Пройдут снегопады и все сровняют. «Пройдет время, и это забудется», – успокаивал себя Федор. Накатанным шагом он как можно быстрее уходил от этого места.

* * *

Вышедшая с почты женщина крикнула Федору, что его очередь подходит. Он кивнул ей, мол, слышу, и остался стоять. События далеких лет с такой силой всколыхнули память, что казавшееся забытым виделось Федору ясно и четко. И бившийся в смертной агонии Мальчик, и ясное утро, когда он, скользя на лыжах, убегал от своей совести.

В тот памятный год, выйдя с промысла, Федор написал Виктору письмо. Но ответа не получил.

 

«СПЕЦНАЗОВЕЦ»

(из цикла «Волчьи истории»)

 

Окончен охотничий сезон. Охотники совхоза вышли из тайги. Встречаясь иногда в конторе или другом месте, обговаривали, что надо конец сезона отметить где-то основательно. Решили собраться после сдачи пушнины. Обозначили место, у кого собираться, и кто что должен принести на закуску.

Сдача пушнины! Для охотников этот день особый. Это тот случай, когда человек результаты своего труда выставляет на всеобщее обозрение. За этой ухоженной и тщательно вычищенной горкой разноцветной пушнины стоит отчаянье и радостные взлеты, горячий пот и бессонные ночи, тяжелейшие переходы по болотам и захламленной тайге.

Ревниво осматривает охотник пушнину своих товарищей. Сколько? Какое качество пушнины и как она обработана? Хотя на лице маска равнодушия. Подходит его очередь. Встряхивая, чтобы ость стояла на соболе, начинает выкладывать на приемный стол драгоценные шкурки. Наверх лег черный, как уголь, и пушистый кот, который сразу притягивает внимание. Но какой бы он ни был красавец, охотник знает, что у шкурки есть маленький дефект. Да, эту небольшую плешь он вырезал, но разреженность волоса вокруг осталась. Сейчас, перед сдачей, хозяин тщательно его распушил – в надежде, что приемщик просмотрит. В груди замерло ожидание… Вот сволочь старая: рассмотрел! От этого стоимость дорогого соболя упала на десять процентов. Вроде и не сильно велик убыток, а неприятный осадок остается. И дело вовсе не в деньгах. Это пятно на профессиональной репутации охотника – не сумел убрать дефект, довести дело до конца. Сам виноват – поленился переделывать.

Сдав пушнину и по традиции обмыв сдачу с заготовителем, охотники разбрелись по домам. Надо доделать дневные дела и в назначенный час уже собраться своим кругом, чтобы отвести душу за разговорами. Все-таки месяцы, проведенные в одиночестве, дают о себе знать.

В жарко натопленной избе не чувствуется, что за стенами за тридцать градусов мороза. Сдвигаются два стола, и на них выставляется сибирско-таежная закуска: рыба соленая и жареная, мороженая ягода и соленая черемша, кусками отварная лосятина в тазике, а на улице еще дожидается своего часа строганина из сырой печенки и свежей рыбы. В общем, к мероприятию подошли серьезно, на всю ночь. Это подтверждает тускло поблескивающая из-под лавки батарея заиндевевших бутылок.

Первый тост – за то, что живы-здоровы и собрались вместе. Второй – за «лося»: чтоб пилося, жилося и так далее.

Гулянка была на самом подъеме, когда не-ожиданно без стука широко распахнулась входная дверь. Холодный воздух радостно ворвался в теплое помещение. За столом замолчали, выжидающе смотрели на дверной проем. Нога, обу-

тая в солидный серый валенок, вынырнула из темноты и нависла над полом. Но у хозяина ноги не хватало силы придавить валенок к полу, и тот медленно поплыл обратно в темноту. Все замерли в ожидании грохота неизвестного тела в сенцах, однако тяга к обществу оказалась сильней и нога снова устремилась к свету и теплу. За ней появилось круглое крепкое пузо в расстегнутой телогрейке, а потом и круглая раскрасневшаяся физиономия в лохматой шапке. Собственной персоной пожаловал на огонек бригадир трактористов.

Человек был в таком состоянии, когда мозг уже отключился, а душа требовала продолжения банкета. В деревне знали, что трактористы с утра погнали трактора для вывозки сена на центральный участок, который находился ниже на сотню километров по Енисею. И вот уехавший утром в командировку на несколько дней бригадир стоит здесь в очень странном состоянии.

Непонимающие глаза тракториста, метавшиеся по лицам, наконец-то приобрели осмысленное выражение. Говорят, что лучшая защита – это нападение. «А-а-а, охотнички! Сидите?! Пьете?! А там волки, волки вокруг деревни! А они сидят пьют, а там волки, стая!»

Это было похоже на бред в белой горячке. Мужики стали усаживать и успокаивать неожиданного гостя, но тот гнул свою линию про волков и какого-то лося, которого те задавили.

После кружки горячего чая и внушительного куска мяса, которое тракторист умял с большим удовольствием, кое-как выяснили причину его появления в деревне.

…Они гнали по Енисею два трактора, шли, выдерживая расстояние метров двести – триста друг от друга. Один из тракторов что-то забарахлил, пришлось остановиться, чтобы устранить неполадку. За это время первый трактор скрылся за мысом. Провозившись с ремонтом с полчаса, поехали дальше. Заскочив за тот же мыс, за которым скрылся первый трактор, заметили какую-то странную большую черновину. Подъехав ближе, увидели лежащего лося, который еще дергал ногами. Вокруг была вырванная шерсть и множество волчьих следов. Недолго думая, стали его обдирать. От такого подарка грех отказываться! Тут вернулись и уехавшие вперед. После того как разделали тушу, первый трактор продолжил путь, а бригадир с напарником вернулись в деревню с мясом. Завтра они поедут обратно.

Охотники спросили тракториста, много ли было волков. Тот ответил, что самих волков не видел, а судя по количеству следов – пять – семь штук. После чая и еды бригадира свалил сон, его уложили на диван, и больше он о себе не напоминал.

Долго обсуждали этот случай, стали вспоминать другие, давние. Практически у всех были обиды на серых разбойников. Федор не принимал участия в разговоре, сидел обдумывал ситуацию. На свои вопросы вразумительного ответа от бригадира он не получил. Но было ясно одно: эту стаю можно попытаться проредить. Была только проблема с напарником: одному несподручно. Федор предложил мужикам утром съездить обойти волков и сделать загон, но его стали отговаривать, мол, волки, подъев остатки отобранной у них добычи, уже ушли. Было понятно, что никому не хотелось после застолья, не спавши ночь, ехать по морозу бог знает зачем. Как мужики ни уговаривали его остаться, не разбивать компанию, Федор ушел домой.

Утром еще по темноте стал собираться. У него был план попробовать в одиночку испытать охотничью удачу. В десятилитровую канистру налил солярки и прихватил из дома чей-то старый шерстяной свитер, надеясь, что тут обойдется без ворчанья жены. Из оружия решил взять карабин СКС: все-таки десятизарядный, а это много значит на такой охоте. По опыту он знал, что волк – зверь осторожный и в тайге свежую лыжню сразу не переходит, делает несколько подходов, прежде чем решится ее перескочить. А если волков окружить лыжней, пахнущей соляркой, они будут искать выход из круга. Вот там-то Федор и решил их караулить.

С погодой подфартило, к утру мороз спал, отмякло. Не доезжая упомянутого мыса, Федор увидел старый какой-то след на пабереге, который вел в ручей. Развернувшись, стал разбираться: след явно волчий, но в снегу было не понять, спустился он на Енисей или, наоборот, зашел в тайгу. Начал тщательно исследовать надувной твердый снег на реке. Разглядел отпечатки от когтей. Это был одиночный волчий след, который уходил с реки в тайгу. «Что-то они разбродились нынче: там – стая, тут – какой-то одиночка», – подумал Федор.

К мысу он подъехал, прижимаясь к берегу. Заглушив снегоход, пешком потихоньку поднялся на выступающий надув снега и осторожно выглянул, ожидая увидеть зверей на убоине. Но ничего не было видно – ни волков, ни какой-то черной отметины.

Вернувшись к снегоходу, Федор поехал дальше. Проехав метров семьсот, он наткнулся на указанное место. Везде волчьи следы, раскиданная и припорошенная шерсть, еле заметные следы крови и содержимое желудка – все, что осталось от лесного великана. 

На высокий увал уходила волчья тропа. Федор прошел рядом с тропой, пока она шла по чистому месту, стараясь понять, сколько было волков. Дойдя до торчавшего корня, увидел, что кобель сделал обильную метку. Она была с кровью. Видать, нелегко досталась такая крупная добыча. Метить к корню подходил один самец, других подходов не было. «Наверное, здесь не стая, а всего пара – самка с кобелем», – решил Федор. Для стаи все-таки следов маловато. Проследив взглядом волчью набитую тропу до леса, Федор вернулся к снегоходу. Положив канистру и свитер в рюкзак, стал на лыжах подниматься к лесу в стороне от тропы.

Зайдя в лес с приготовленным к выстрелу карабином, осторожно пошел к тропе. Федор боялся, что волки, вернее всего, устроили лежку на самой кромке леса, чтобы просматривался Енисей. Если это так, то они уже далеко от этого места. Подойдя к тропе, с радостью увидел, что она уходит вглубь тайги. Достав свитер и привязав его к поясу на длинной веревке, чтобы он тащился по лыжне, полил его соляркой и пошел на круг.

Пройдя вдоль берега метров пятьсот, повернул под прямым углом. Через полтора километра повернул снова вдоль Енисея в сторону тропы. Через какое-то время наткнулся на выходной след. Озадаченно попробовал его рукой. След был застывший, вчерашний.

Отвязав воняющий соляркой потаск и скинув рюкзак с канистрой, Федор решил пройти по следу и посмотреть, будет ли кто из волков ложиться. Ведь одного лось сильно ударил, раз он мочится с кровью. Пройдя по следу метров двести, он увидел метнувшуюся серую тень. Сперва даже не понял, что это волк, который уходил на коротких махах и сразу скрылся в подросте. Федор рванул за ним что было сил. Проскочив кусок густого подроста, впереди он увидел скачущего зверя. Снег был рыхлый, и волк вскакивал на валежины, на которых снег был плотнее, и быстро уходил. Федор поднажал, но толку было мало – расстояние не сокращалось. 

Волку было нелегко в рыхлом снегу, но и Федор уже жадно хватал ртом воздух. Когда зверь вскочил на следующую валежину, Федор решил стрелять. До хищника было метров сто пятьдесят – для хорошего стрелка и хорошего карабина это не расстояние, но воздуха в груди не хватало и ствол ходил ходуном. Улучив момент, выстрелил два раза подряд. Волк спрыгнул и понесся куда-то вбок с удвоенной скоростью. Подойдя к валежине, с которой спрыгнул волк, Федор увидел срезанные пулей длинные остевые волосы, но крови не было. 

Рядом проходила старая засыпанная лыжня. По ней-то волк и ушел на хороших махах. Немного отдышавшись, Федор пошел в пяту по следу – посмотреть, где волк лежал и где были другие: разбежались или это был отставший из-за удара? Подойдя к лежке, Федор увидел, что волку сразу повезло. Рядом проходил сохатиный след, он выскочил на него и потому так резво скрылся. Без этой сакмы Федор, вернее всего, его догнал бы. Тем более что она после чащи уходила в сторону. Сделав вокруг лежек круг, Федор понял, что волк был один. Это он за ночь натоптал тропу и сделал несколько лежек. Да, на полкилометра бы больше сделать круг, и зверь оказался бы в окладе. Да-а, если бы не бы…

И тут Федора осенило, что это тот волк, который пришел с левой стороны Енисея. И теперь пуганый зверь будет уходить своим старым следом. Только успеть бы к снегоходу, пока он не пересек Енисей!

Федор снова побежал. На берег выскочил удачно, прямо напротив снегохода. Весь мокрый от пота, надев на себя запасную куртку задом наперед, чтоб не продуло грудь, помчался назад к следу. Выжимал из техники все, что можно. Мотор возмущенно визжал. Федор, не обращая на это внимания, шарил по широкому белому простору глазами: не замелькает ли где-нибудь между торосов черная точка?

Выходного следа не было. Федор поднялся к кромке леса, загнал снегоход за заснеженный куст и стал ждать возможного выхода зверя из тайги. Однако зимой в мокрой одежде долго в засаде не просидишь. Федор покрутился на месте, поводил плечами, но это мало помогало. «Придет не придет, а я тут точно окочурюсь, – подумал он. – Погода мягкая, снег сильно не скрипит, пойду-ка я ему навстречу».

Попив из термоса чая и сунув кусок хлеба за пазуху, Федор осторожно двинулся по следу волка в надежде с ним встретиться. Пройдя с километр, он вышел на сохатиное стойло. Здесь волк закрутился по лосиным следам, и Федор с интересом – что будет? – пошел за ним. Побродив по застывшим лосиным следам, волк направился в сторону, проваливаясь в снег. Перейдя широкую пойму ручья поперек, он вышел на дневку трех лосей и закружил вокруг них. Обеспокоенные лоси встали и топтались на месте. По следам было видно, что волка смущал глубокий снег. А может, это было сделано специально? Хищник кружил вокруг лосей, пока они не вытоптали в снегу площадку. Получив твердую опору, волк в два прыжка достиг цели и вцепился в бок сохатому. Лось с повисшим на нем хищником кинулся бежать. На снегу четко отпечатался при скачках лося контур висящего на нем волка. Даже форма хвоста на нем отпечаталась. Федор никогда не поверил бы этому, если бы не увидел все своими глазами.

Удивляясь силе волчьих челюстей, Федор шел по следам дальше. Лось, проскакав со страшным грузом метров двадцать, сунулся к ручью, где по берегам рос густой ольшаник. Там он волка с себя и сбил. На снегу валялся комок сохатиной шерсти с кровавой пеной. Проскакав галопом еще метров двести, лось шагом направился в сторону Енисея. Скоро его следы повели в гору. Гонные лоси почти всегда стараются двигаться вдоль склона: там снег рыхлее и поэтому бежать им легче, но на этот раз лось полез на сопку. Поднявшись на нее, пошел дальше к Енисею. На реке снег мелкий, и там он легко уйдет от волка. Но тут лось сделал непростительную ошибку, пойдя к реке хребтом. Хребет обрывался оплывником, а на самой его кромке снег был прибитый ветрами до твердости наста. И хищник умело воспользовался этим. В снегу было выбито две площадки, где-то пять на пять метров, и они были усыпаны клочками лосиной шерсти. Видать, из последних сил рванул сохатый к Енисею и попал на крутой склон оплывника, где почти не было снега, поскольку ветер его оттуда сдувает. Волк со своими лапами и когтями получил полное преимущество. Так на своей жертве он и съехал на лед на радость трактористам…

Федор стоял на краю оплывшей в Енисей сопки. Внизу виделся исковерканный тракторами снег. Хорошо просматривались таежные хребты на другой стороне реки. От этого простора и дикости захватывало дух, поднималось какое-то волнение в груди, и он чувствовал, что без всего этого он, наверное, не смог бы жить.

Федор представлял, как волк с этой же высоты смотрел на своих грабителей, следил за их суетливыми движениями и беготней вокруг его добычи. Ставя себя на место ограбленного, он догадывался, что творилось в волчьей душе, и он ему сочувствовал: халявщиков никто не любит.

День заканчивался. Большое северное солнце катилось по горизонту. Казалось, что оно высматривает место, куда удобнее завернуть на ночлег. Световое время позволяло, и Федор решил пройтись по следу стреляного волка. «Я ведь стрелял просто по корпусу, и если попал по животу, то крови и не будет, а волосы-то срезаны пулей, так что чем черт не шутит».

Развернувшись, он пошел по хребту вдоль ручья – так было легче идти. «Пройду подальше по прямой, а потом подрежу лыжницу, по которой так ретиво ушел от меня волк». Пройдя приличное расстояние, Федор стал подворачивать в сторону ручья и скоро наткнулся на лыжню. Сумерки уже обозначились, и, хоть было еще светло, следы волчьих лап на лыжне просматривались не очень ясно. Шаг зверя был спокойный, ровный. Федор шел потихоньку по лыжне, тщательно всматриваясь в следы, чтобы не просмотреть даже маленькие бусинки крови, если бы они были.

И вдруг боковым зрением он уловил какое-то движение. И сразу увидел волка. Он вынырнул из-под вывернутых корней метрах в двадцати. Широко расставив передние лапы, отчего его мощная грудь казалась еще шире, он смотрел на Федора в упор. Это был спокойный, оценивающий взгляд уверенного в себе зверя. Федор медленно снимал карабин. В голове мелькнуло: «Когда это сердце успело так набрать обороты, что отдает в висках?» Зверь стоял не шевелясь, внимательно наблюдая за охотником. Федор осторожно прикоснулся к предохранителю. 

Наверное, не один охотник проклял этот подпружиненный эскаэсовский предохранитель! Раздался металлический щелчок. И только снежная пыль взлетела на том месте, где прежде стоял, как изваяние, волк. Вскинув карабин к плечу, Федор ждал появления хищника, который уходил в тайгу, прикрытый корнями, как щитом. Когда тот выскочил из-под защиты, Федор увидел, как трудно ему делать прыжки по глубокому снегу. Основное усилие волк делал, чтобы выпрыгнуть из снега, и скорость была невысокая. Стрелять в него в угон было бы намного легче, но зверь почему-то стал бежать поперек, и поймать его на мушку в облаке снежной пыли было сложно. Федор успел выстрелить пару раз, пока волк не подскочил к толстой кедре. За ней зверь развернулся и стал снова уходить от охотника, прикрытый деревом. «Да ведь он уходит по правилам боевого искусства! Спецназовец хренов!» – восхитился Федор. «По такому снегу догоню», – решил он и бросился следом, но тоже развил скорость не ахти. Сгоряча он взял слишком высокий темп, а так как уже набегался за день и вдобавок был голодный, силы быстро его покинули. Но еще оставалась надежда, что волк может где-нибудь запурхаться в глубоком снегу и подпустит на выстрел.

Пробежав немного по волчьему следу, Федор еще раз восхитился умным зверем. Удалившись на безопасное расстояние, тот прекратил прыжки, которые отнимали много сил, и пошел частым мелким шагом. От этого опора у него увеличилась вдвое, и он пошел почти поверху.

Осознав бесполезность погони, Федор остановился отдышаться. Идя по лыжне в обратном направлении, он размышлял о происшедших событиях. Увиденное и узнанное за сегодняшний день навсегда оставило в нем уважение к этому великолепному хищнику.

С такими мыслями он вышел к реке. На западе полыхал красным цветом небосклон, похожий на зарево далекого гигантского пожара. Федор стоял на спуске к великому Енисею, у которого сумерки размыли противоположный берег. Оттого синяя даль, сливаясь на востоке с ультрамариновым небосклоном, казалась бесконечной.

Опершись на посох, Федор пил глазами эту волнующую даль, вдыхал все окружающее вместе с морозным воздухом и чувствовал, что он частица этого и с этим он неразделим.