Андрей Романов. Таёжный взвод.

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Категория: Проза
Просмотров: 435

РОМАНОВ Андрей Николаевич родился в 1961 году в Новокузнецке в рабочей семье. Работал токарем на Кузнецком машиностроительном заводе, скотогоном в Монголии, окончил Алтайский университет, защитил докторскую диссертацию, прошел путь от аспиранта до заместителя директора академического института. Публиковался в журналах «Алтай» (Барнаул), «Дальний Восток» (Хабаровск). Автор книг «На звездных перекрестках Вселенной», «Лепестки Клио», «Пленник времени», «Волки Великой степи». Живет в Барнауле.

 

ТАЁЖНЫЙ ВЗВОД

повесть

А. А. Смирнову, солдату РККА

1

Утро двадцать второго июня 1941 года начиналось так же обычно, как любое другое летнее утро. После бессонной ночи голова была чугунная, глаза сами собой закрывались, сильно хотелось спать, но было не до сна, потому что взрывы продолжали грохотать один за другим, разрывая на куски твердый камень и сотрясая землю. С визгом проносились над головами острые осколки скальной породы, все затихало на некоторое время, а затем снова глухое и грозное «бум-м-м» и следом «вжик, вжик». Неприятный запах чего-то горелого драл носоглотку, проникал в легкие, вызывая долгий мучительный кашель.

День был воскресный, и потому хотелось уйти подальше от всех этих взрывов и осколков по тропинке заповедной, забраться в глушь потаенную, на самую дальнюю пасеку, где никто не найдет; насладиться дурманящим смоляным запахом пихтовой тайги; окунуться в хрустальные воды горной речки, почувствовав всем телом бодрящую свежесть ее холодных струй, прочесать бредешком омутки, наловить полведра рыбешек и сварить уху в чугунке; вечерком в баньку сходить, размять бока березовым веничком, а потом гонять чаи со свежевыкаченным медом и душистыми травами. Но пока это были только мечты.

На руднике заканчивалась ночная смена. Горнорабочие готовились выйти из штольни на поверхность, чтобы вдохнуть полной грудью свежей утренней прохлады после насыщенного едкой пороховой гарью воздуха подземелья. И это было бы самой большой наградой за добытые килограммы вольфрамовой руды, столь необходимой для укрепления бронетанковой мощи Рабоче-крестьянской Красной армии. В каменной тверди уже пробуравлен шпур, вставлен заряд, который через несколько секунд разнесет вдребезги еще один кусок скалы.

– Все сховались? – бригадир Виктор Степанович оглядывает своих ребят и командует взрывнику: – Дай искру, Сашок.

– Щас дам, – кивает головой Сашка и начинает отсчет: – Пять, четыре, три, два, раз.

После чего крутит взрывмашинку и «дает

искру».

Томительно тянутся мгновения. Горнорабочие – взрывники и крепильщики – не то чтобы со страхом (привыкли давно уже), а с каким-то душевным трепетом ожидают, затаив дыхание, когда содрогнется всем телом гора, взрывная волна пронесется по узкой штольне, саданет по ушным перепонкам, и после этого груда развороченной породы с черными крапинками вольфрама завалит неширокий проход. Когда пыль осядет, начнется их работа. А перед этим нужно было укрепить лиственничными подпорками многотонный свод, чтобы не дать ему обрушиться и придавить своей тяжестью тех, кто остался в штольне.

Время идет, но ничего не происходит. Вместо громкого «бух» – гробовая тишина.

– Ну, что там у тебя? – Виктор Степанович повернул голову к Сашке, потрогал укрепленный на каске шахтерский фонарь, направив пучок света на взрывмашинку, чтобы было лучше видно.

– Пять, четыре, три, два, раз, – повторно считает Сашка, снова крутит машинку и замыкает контакт.

– Что-то долго не взрывается, наверное, запал отсырел? – сидящий рядом с Андреем Петька, молодой еще парень, ходивший пока в учениках, нетерпеливо поерзал и высунул свою кучерявую голову из укрытия. – Может, глянуть пойти?

– Куда ты, мать твою?! – крикнул Виктор Степанович, но голос его потонул в запоздалом взрыве.

И опять с визгом пронеслись над головами осколки. А один камешек, небольшой, но с острыми гранями, отскочил сначала от одной стены, потом от другой и после этого прямо Петьке по шарабану. От моментальной гибели парня каска спасла да то еще, что осколок на излете был, силы уже не той. Потому и не убило Петьку сразу, а только дух вышибло. Упал бедолага без памяти на каменный пол штольни. Так его и вытащили на свежий воздух, уложили на широкую скамейку рядом с входом, согнав с нее двух дымивших «Беломорканалом» рабочих, у которых уже закончилась ночная смена.

– Вот тебе и рыбалка, и банька с чаем, – вздохнул Андрей, глядя на Петьку, все еще не пришедшего в сознание.

– Контузия, ни дать ни взять, – предположил Сашка, плюнул черной слюной в сторону, вытер рукавом спецовки выступивший на лбу пот, да только грязь по лицу размазал, потом тряхнул длинным чубом, чтобы волосы не лезли в глаза. – Спасать надо парня, как бы не загнулся.

– Давай, Петруха, не дури, приходи в сознание, – проговорил Виктор Степанович и обвел взглядом вмиг собравшихся зевак: – А вы что глазеете? Любопытные какие! Сгоняйте быстро за фельдшером, видите, чрезвычайное происшествие у нас!

Виктор Степанович – худощавый, жилистый, в возрасте немного за пятьдесят, коротко стриженный, с русыми усами, пахнущими махоркой. Причем один ус у него короче другого, потому что его бригадир постоянно обкусывал, особенно когда сильно волновался. А сейчас и откусывать уже было нечего, поэтому Виктор Степанович лишь проводил ладонью по усам, но и это его тоже немного успокаивало.

Фельдшера даже не искали, он, как ответственный человек, сидел в медпункте и читал какую-то потрепанную книженцию. Услышав шум на дворе и выглянув в окно, увидел толпу возле лежащего на скамейке человека, схватил свой чемоданчик с нарисованным на крышке красным крестом и выскочил из кабинета на улицу, даже забыв надеть на лысеющую голову белый колпак, как полагалось по инструкции.

Осмотрев Петькину голову, он изрек многозначительно:

– То, что еще жив, уже хорошо. Шишмарь на полголовы – это ладно. Со временем пройдет. Однако под шишкой гематома может быть. Вот это уже хуже. Как бы операцию не пришлось делать. А еще сотрясение мозга возможно. Это тоже нехорошо. Первую медицинскую помощь я ему оказал, укольчик обезболивающий поставил, все что надо вколол, сейчас он поспит чуток. А вы его, ребятушки, без промедления в город везите, в больничку. Погрузите на подводу и вперед. В машине трясти сильно будет, а на лошади в самый раз. Вы Серка запрягите. Он конь справный.

– Ага, справный, – возразил Сашка. – Нам на Серке до города за неделю не добраться. Давай машину.

– Да где ж я вам ее возьму? – удивился фельдшер непонятливости горнорабочих. – Лето ведь. Все машины при деле. А на лошади спокойнее. Старый Серко галопом не поскачет. В данном случае что важно? Чтобы не растрясло. Поэтому не спорьте со мной.

– Не строй из себя шишку конторскую, – вмешался Виктор Степанович. – Позвони в поселок. Кто трубку возьмет, пусть всех наших обежит и предупредит, чтобы не волновались. А мы прямиком в город поедем.

 

Старый Серко, запряженный в телегу, бредет себе шагом по проселочной дороге, часто останавливается, обмахивается хвостом, отгоняя назойливых оводов, трясет большой головой с давно не чесанной гривой, иногда поворачивает в сторону, увидев кустик сочной травы рядом с дорогой, сбавляет ход. Его хозяин – дед Матвеич, крепкий еще старик, немного сутуловатый, с широкоскулым лицом, обрамленным недлинной седой бородой, в общем, обычный деревенский дед. Он хорошо изучил повадки своего подопечного и поэтому не очень сильно хлопает старого мерина вожжами по крупу, незлобно восклицая при этом: «Но, едри твою налево. Все бы тебе жрать. Шагай шустрее». Серко, зная добродушный нрав хозяина, лишь дергает ушами, все-таки дотягивается большими желтоватыми зубами до приглянувшегося клочка травы на пригорке, срывает его и только потом топает дальше. Скоро уж полдень. Солнце в самом зените, палит нещадно. Пока дорога идет вдоль речки – прохладно, а как сворачивает в луга – духота невыносимая. Серко оглядывается на Матвеича, смотрит на него печальным глазом, словно укоряя его: «Что ж ты, дружок, в такую жару заставляешь меня тащить эту скрипучую полуразвалившуюся колымагу? Лучше бы привел на водопой, разрешил мне зайти по грудь в речку и пить большими глотками вкусную прохладную воду, до тех пор пока бока мои не раздуются и не станут похожими на ту огромную бочку, которую я возил много лет назад, в молодости, а потом разбил ее вдребезги, помчавшись галопом, когда меня укусил в зад этот проклятущий слепень».

Но хозяин, видимо, не желает читать лошадиных мыслей. Он не понимает или делает вид, что не понимает красноречивых взглядов четвероногого друга, и только взмахивает кнутом: «Но, леший! Иди себе, не оборачивайся». Возможно, хозяин сам раздумывает над тем, как хорошо было бы сейчас посидеть в тенечке под деревом с кружкой холодного кваса, а не ехать незнамо куда по пыльной дороге.

В это время лежавший сзади на соломе Петька вдруг зашевелился, пробормотал что-то нечленораздельное, приподнялся на локте и поглядел мутным взглядом сначала на Виктора Степановича, потом на Андрея и на Сашку:

– Мужики, где это мы?

– Оклемался, болезный? – Виктор Степанович пыхнул козьей ножкой. – Подвел ты нас, брат, под монастырь, ох как подвел.

– А что стряслось-то, братцы? – Петруха смотрит на всех непонимающими глазами.

– Ты какого хрена раньше времени из укрытия вылез? – набросился на него Сашка. – Я, значит, вторую искру даю, а он – нате вам, выпендрился. А если бы тебя убило?

– Погодь, Сашок. Ты же видишь, парень еще не в себе, – остановил Сашку Андрей, его друг и даже какой-то дальний родственник, то ли троюродный, то ли четвероюродный брат.

По возрасту он старше, а по характеру более спокойный, поэтому частенько сдерживает Сашку, когда тот чересчур раздухарится.

– В общем, в город тебя везем, сдавать будем, – вздохнул Виктор Степанович. – Поэтому лежи тихо, не брыкайся, резких движений не делай: фельдшер не велел.

– Зачем сдавать? Куда сдавать? – Петька пытается подняться на локте.

– А ты разве не понял, чего тебе Сашка сказал? Контузия у тебя. Каменюкой по башке шибануло, когда ты поперек батьки из укрытия высунулся, – ответил ему Виктор Степанович, позевывая. – Это же надо умудриться – нафунькать так, чтобы всем хватило. И когда – в самый что ни на есть неподходящий момент. В воскресный день, за пять минут до заслуженного выходного!

– Слышь, Петруха, ты точно ничего не помнишь? – уже более спокойным голосом спросил Сашка, и даже с какой-то жалостью в голосе. – Больно прилетело?

– Не-а, не помню, – признался Петька и схватился руками за голову: – Котелок гудит, мочи нет.

– Не довезем мы его до города. – Виктор Степанович в раздумье потер огрубевшим от работы пальцем щетинистый подбородок, побриться-то утром не получилось. – Андрейка, у тебя ведь где-то тут поблизости тетка живет?

– На пасеке, недалеко отсюда, – подтвердил Андрей.

– Говорят, травница знатная. До нее-то куда ближе, чем до города.

– Конечно, ближе.

– Нам бы и самих себя привести в порядок не помешало бы, а то вылезли из штольни грязные, как помазки. Ни переодеться, ни помыться толком не успели, – добавил Сашка. – Да нас люди встречные напугаются, точно вам говорю. Подумают, что лешаки из леса повылазили, конягу у кого-то стибрили и в город намылились... А все из-за тебя! Невтерпеж подождать-то минуту лишнюю было? – Сашка нахмурил брови, нагнал суровости на лицо. – Двинуть бы тебя как следует – за нарушение техники безопасности.

Мужики вроде и строжились на Петьку, но по их шутливому тону было понятно, что у них словно камень с души свалился. Раз парень очухался, значит, жить будет.

– Слышь, Матвеич, – Виктор Степанович окликнул возницу. – Ты знаешь, где бабка-травница обитает?

– Это Авдеевна, что ли? Знаю такую, она и мертвого на ноги поставит. Но вот с дорогой могу напутать. Коль покажешь, куда ехать, так вмиг домчим.

– Андрюшка покажет. – бригадир кивнул на Андрея. – Его тетка.

– Здесь не заблудимся. Вон у той лесины, – Андрей показал рукой, – дорога к реке спускается, на брод ведет, так ты реку-то не переезжай, а двигай прямо вдоль берега метров триста. До ручья доберешься – от него вверх по тропе.

– А тропа-то широкая? – засомневался дед Матвеич. – Телега проедет?

– Проедет, – успокоил его Андрей. – Летом каждую неделю на пасеку ездим. Накатали дорожку-то.

– В город все равно надо будет заехать, фельдшеру показаться. Чтобы справку выписал.

– А может, замять это дело? – предложил Сашка. – Парень-то живой. Ну, ушибся. С кем не бывает.

– Ушибся – это когда с печки упал, – не согласился с ним Виктор Степанович. – Здесь не ушиб. Здесь контузия, как на войне. В общем, посмотрим по обстоятельствам.

Старый Серко свернул с дороги и, таща за собой телегу, побрел медленно краем луга, чтобы не портить будущий сенокос. Пасека стояла на небольшом говорливом ручье у самой кромки леса на большой поляне, окруженной с трех сторон высокими пихтами вперемежку с тонкоствольными березками. Недалеко от избы на поляне с десяток ульев. Пчелы негромко гудели, собирая нектар. И от этого их деловитого гудения становилось спокойнее на душе. И жизнь текла своим чередом, будто ничего и не произошло.

– Авдеевна! Где ты там? Покажись! – крикнул дед Матвеич, подъехав к избе.

Дверь в избу была подперта палочкой.

– Вот незадача, – вздохнул Виктор Степанович. – Наверное, в поселок ушла.

– Придет, никуда не денется. – Андрей спрыгнул с телеги. – А мы пока похозяйничаем. Баньку истопим, а то какое лечение без баньки?

– С банькой это ты хорошо придумал, – согласился бригадир. – Давай воды наноси. Сашка, веничков березовых наломай. А ты, Матвеич, помоги мне Петьку до избы довести. Уложим его на кровать. Пусть отлеживается.

 

«День-то как разыгрался», – подумал Андрей и зачерпнул ведром воды из ручья, да как-то неудачно зачерпнул, вместе с песком. Вылить хотел, а в ведре блеснуло что-то, камешек желтый размером с полногтя. Думал сначала, что пирит. Шлихи частенько встречаются. На зуб попробовал – мягкий, значит, не пирит. Сунул камешек в карман штанов и, пока воду в баню таскал, забыл про находку.

Тут как раз Авдеевна пришла, по лесу ходила, трав целебных целую охапку насобирала. Гостей-то не ожидала встретить, удивилась сначала, но, увидев среди них племянника, обрадовалась.

– Андрейка, – окликнула она его. – Я третьего дня умывальник в поселке купила, в сенцах лежит. Приладь к пихточке, а то руки помыть к ручью приходится ходить. Да воды в дом пару ведер принеси.

– Прилажу, теть Варь, – ответил Андрей и, прихватив два ведра, пошел к ручью за водой. 

Там, набрав полные ведра, поставил их на землю и, достав из кармана желтый камешек, стал внимательно его рассматривать.

– Интересно, – хмыкнул он и, спрятав камешек в карман, понес ведра в дом, потому что оттуда ему уже не раз кричали: «Где ты там запропастился?»

Принеся воды, он вернулся к ручью с лопатой, выкопал на бережке яму глубиной по колено, аккуратно складывая вырытую землю рядом с углублением.

– Андрейка! – послышался голос Авдеевны. – В баню собирайся. Виктор Степанович с Матвеичем уже пошли.

Андрей воткнул лопату в землю и направился к дому.

– Теть Варь, а где у нас доска стиральная была?

– Так возле бани стоит, а зачем она тебе? Ежели постирать чего надо, так оставь в предбаннике, я вечерком постираю. А не хочешь, чтоб я стирала, так женушку дождись. Она послезавтра обещалась приехать.

– Нет, не стирать, – ответил Андрей и со стиральной доской под мышкой пошел к ручью.

Он положил доску в воду в том месте, где течение было не очень сильным, и стал помаленьку сыпать на нее выкопанную землю. Вода уносила легкие частицы. После десятка высыпанных лопат в волнообразных бороздах стиральной доски осталось несколько блестящих желтых крупинок.

– Андрюха! Ты где там? – раздался зычный голос Виктора Степановича. – Весь пар уйдет! Тащи веник и ведро воды холодной захвати, а то уж невмоготу.

– Иду! – Андрей загреб яму лопатой и ругнулся про себя, увидев, что по неосторожности оторвал пуговицу с рукава рубашки: жене лишняя работа.

...В избе Варвара Авдеевна с Виктором Степановичем и дедом Матвеичем пили чай. Петька с замотанной головой полусидел-полулежал на кровати, подложив под бок подушку. Только вместо чая у него в кружке был травяной отвар.

– Пей, пей, – приговаривала Варвара Авдеевна, глядя, как Петька морщит нос, отхлебывая из кружки. – Подумаешь, горьковато немного. Водка уж на что противная, а вы, мужики, как воду ее хлещете. А тут травка горчит чуток, так и раскис сразу.

Варвара Авдеевна была довольно высокого роста, при этом сухощавого телосложения, как высохший ствол дикой жимолости, и всегда ходила прямо, не горбилась, а ведь лет ей было далеко за шестьдесят. Все ее ровесники постепенно матерели, дряхлели, а тетка Авдеевна как была в одном возрасте, так в нем и осталась. Волосы ее были аккуратно подвязаны под самые брови темным платочком с маленькими разно-цветными цветочками, так что ни одна прядь не выбивалась наружу. Уголки тонких губ были загнуты книзу, придавая всему лицу несколько печальное и сосредоточенно-отрешенное выражение, будто человек глубоко погружен в себя, в свои мысли.

Петьке после кружки целебного отвара да компресса, приложенного Варварой Авдеевной к ушибленному месту, полегчало настолько, что он встал с кровати, подсел к столу. Виктор Степанович достал из кармана пиджака сложенную вчетверо газету и протянул ему.

– Позавчерашняя, – пояснил он. – У тебя глаза молодые, почитай, чего нового в мире произошло.

– О, рассказик! – Петька взял газету и сразу обратился к четвертой странице, где печатали разные фельетоны, юморески, кроссворды, объявления, афиши и другую развлекательную дребедень, но бригадир остановил его:

– Ты давай новости почитай.

– Фи, чего тут читать? Нудятина сплошная, – скривил лицо Петька. – Вот послушайте: «Студенты на сельхозработах», – прочитал он название статейки и тут же прокомментировал: – Как же, они наработают, городские-то. Или вот еще: «Ни одного трудящегося без облигаций». Снова занимают, а когда отдавать будут, неизвестно.

– Ты рот-то закрой, – предостерег его Виктор Степанович. – Привыкнешь с нами так вольно разговаривать, болтанешь сдуру где-нибудь среди чужих и вмиг окажешься в краях неблизких, среди медведей белых. Давай найди лучше что-нибудь про международное положение. Просвети нас, что там за бугром творится.

– А чего тут искать? – хмыкнул Петька. – Вот целая полоса про международку, сплошняком. – и он стал зачитывать заголовки заметок: – «Война в Сирии», «Война в Западной Европе», «Война в Африке», «Война в Китае». Вот интересная статейка: «Иерусалимский корреспондент передает, что английские войска атаковали главную линию обороны город Дамаск...» «Французы оказывают усиленное сопротивление...» «В восточной Африке итальянцы оказывают упорное сопротивление неприятельским войскам...» «Японские войска действуют против китайских отрядов, оперирующих у них в тылу...» «Военные мероприятия в Голландской Индии...»

– Не понял, кто с кем воюет? – переспросил Андрей.

– Весь мир воюет, одни мы не при делах, – хмыкнул Сашка. – Черное воронье вокруг нашего эсэсэсэра собирается.

– А германцы молодцы, – одобрительно проговорил Петька. – Друзья наши.

– Как бы эти друзья да с вилами на нас не пошли, – возразил Сашка.

– Тише ты, балабон, – оборвал его Виктор Степанович.

– О, а вот это интересно! – вдруг воскликнул Петька. – Из Самарканда пишут. Раскопки гробницы Тимура. Это царь такой жил в Средней Азии в давние времена, – пояснил он. – Так вот, уже вскрыты погребения двух сыновей Тимура и его внука – знаменитого Улугбека. Вроде что-то нам училка на истории толковала про него... Так вот, – продолжил он чтение, – сегодня, то есть уже вчера, – уточнил он, – начинается вскрытие центральной гробницы Гур-Эмир, где похоронен Тимур. Сняты каменные плиты...

– Ладно, завтра дочитаешь, – зевнул Виктор Степанович. – Давайте укладываться спать. День шебутной был. Надо всем отдохнуть, а тебе, Петька, особенно. Чтобы к завтрашнему утру здоров был, как огурчик.

2

Три дня жили они на пасеке, а на четвертый день на старого Серко опять надели хомут, впрягли в телегу, и дед Матвеич несильно хлопнул его вожжами по крупу: «Но, доходяга! Пришла твоя пора, шагай давай».

И опять Серко потянул за собой телегу, бросая печальные взгляды на сочную травку, которую съесть ему уже не удастся, потому что хозяин был намерен сегодня добраться до города, а это ох как не близко. И поэтому стоило старому коню потянуть голову к какой-нибудь травинке, Матвеич ударом вожжей возвращал его в суровую действительность, приговаривая при этом: «Но, пошел! Все бы тебе жрать, утроба ненасытная».

Но, видно, есть конский бог на свете! Не успели они выехать на дорогу, ведущую в город, как увидели несущуюся навстречу полуторку, громыхающую на ухабах.

Поравнявшись с телегой, машина резко затормозила, и из нее выскочил дядька Захар, работавший в поселке участковым милиционером. Из-под фуражки выбивалась прядь вспотевших черных с проседью волос. Он был немного растерянный и оттого злой.

– Стоять! Не двигаться! – крикнул он и подскочил к телеге.

– Ты чего, дядь Захар? – удивился Сашка. – Не узнал, что ли? Это же мы! Что случилось?

– Молчать! Ты у меня сейчас додядькаешься! – рявкнул участковый, потрясая в воздухе кулаком. – Я вас всех на руднике сгною! В самую глушь отправлю!

– Ты хоть объясни, в чем дело-то, – попытался его урезонить Виктор Степанович.

– А в том дело, что все вы дезертиры! А у нас с дезертирами разговор короткий. Руки вверх, и без разговоров. А то пальну, будь здоров.

– Да какие же мы дезертиры? – Сашка удивленно пожал плечами. – У нас с Андрейкой и Виктором Степановичем по три дня выходных, дед Матвеич на пенсии, а Петька контуженый.

– Чего-то ты недоговариваешь Захар, – хмыкнул Виктор Степанович. – Петька в штольне каменюку башкой словил, когда скалу взрывали, еле выжил, а ты и его и нас дезертирами обзываешь. У него контузия явная. Да если бы не Авдеевна, он бы давно уже богу душу отдал. Она его, можно сказать, с того света вытащила.

– А кто вам позволил в военное время на целых три дня покинуть режимный объект, работающий на оборонную мощь страны?

– Ты чего буровишь? – недоуменно поглядел на него Виктор Степанович. – Какое военное время?

– Вы агнцами невинными не прикидывайтесь! Не знаете разве, что война с германцем началась? Все отпуска и отгулы отменены.

– Как это война? – Виктор Степанович обвел глазами товарищей. – Вот так раз! Вчера только в газете читали, что друзья они нам заклятые.

– Три дня уж как. На ушах все стоим. А вы взяли и пропали неизвестно куда. Вам фельдшер велел Петьку в город везти, в больницу. А вы до города не доехали. Где вас искать? Рудник почти на военном положении.

– Что ж нам делать-то? Ты уж помоги нам.

– Как я вам помогу, когда у меня в кабине оперуполномоченный сидит, по вашу душу между прочим, – прошептал дядька Захар. Потом достал из кармана галифе носовой платок, вытер пот со лба, одернул гимнастерку, поправил кобуру на поясе и произнес так громко, чтобы слышно было оставшемуся машине: – Чего тут у вас? Телега сломалась? И вы, трое мужиков, за три дня починить ее не могли? Да за это время пешком до города можно было дойти. Эх вы, разгильдяи!

После этого он вернулся к кабине, открыл дверцу и опять же во весь голос доложил:

– Все в порядке, товарищ сержант госбезопасности. Телега у них сломалась. Ремонтировались.

Из машины не торопясь вылез молодой парень в военной форме, снял фуражку, пригладил ладонью волосы, развел руки в стороны, разминая мышцы. И только после этого вскользь глянул на Виктора Степановича и стоявших рядом с ним у телеги ребят.

– Эти, что ли? – спросил он безразличным голосом у дядьки Захара.

– Так точно, они самые, – подтвердил дядька Захар и повторил, словно оправдываясь: – Телега у них сломалась. Так-то они мужики дисциплинированные, с благодарностями, ударники труда, можно сказать. Так что вы, товарищ сержант, не сомневайтесь.

– Ну, так если все в порядке, так и вопросов нет, поехали обратно, – вздохнул оперуполномоченный и направился к машине.

– Товарищ сержант, – остановил его Виктор Степанович. – Не подбросите до города? Нам контуженого надо врачам показать. А то пока мы на телеге-то доберемся.

– Я не возражаю, – пожал плечами сержант, поглядев на дядьку Захара. – Пусть едут, если надо. Кузов свободен.

– В общем, Матвеич, ты на телеге обратно езжай на рудник, – скомандовал дядька Захар. – Расскажи там все обстоятельно. Мол, беды не случилось, все найдены. А вы, орлы, марш в кузов.

Старенькая полуторка развернулась и покатила по пыльной дороге в обратную сторону.

– Товарищ сержант, сразу в город едем? – поинтересовался Захар.

– Давай сначала в поселок заскочим. Дельце там есть одно, – проговорил тот. – Мужиков найдешь, куда поселить?

– О них не волнуйтесь, поселим, – уверил его Захар.

– Убедись только, чтобы на рудник вернулись. Время сейчас военное, сам понимаешь, – согласно кивнул оперуполномоченный и попросил: – Останови возле общежития. Завтра к восьми часам утра сюда же подъедешь. Мне тут надо еще кое с кем разобраться.

Высадив оперуполномоченного, Захар свернул в ближайший проулок, попетлял по улицам и подъехал к небольшому опрятному домику с резными ставенками, выкрашенными в синий цвет.

– Ну что, в хату пойдете или летнюю кухню займете?

– В летней кухне остановимся, – решил за всех Виктор Степанович.

– Только чтоб не буянить и по девкам не шастать. Знаю я вас.

– Так мы же семейные, – улыбнулся Андрей.

– Я про них. – Захар кивнул на Сашку и Петьку.

– Про Сашку не знаю, он-то, наверное, может прогуляться, а Петька у нас контуженый, – засмеялся Виктор Степанович. – Сейчас мы ему лекарства нальем, и баюшки до утра.

С баюшками получилось, да не у всех. Потому как в летней кухне, в углу, прикрытый рогожкой, бидончик неполный с медовухой обнаружился. Так перед ужином кто по рюмке, кто по две – бидончик и опустошили.

Уже по темноте, когда Андрейка с Виктором Степановичем спали, Сашке с Петькой показалось, что маловато они на грудь приняли, надо бы добавить, а уж нечего, и пошли они вдвоем в центр. Клуб был закрыт, столовая тоже, только в двухэтажном общежитии светилось несколько окон.

– Пойдем, я там знаю одну деваху симпатичную. – Петька потянул Сашку к входу в общагу. – У нее всегда в загашнике пузырь имеется.

– Да неудобно как-то, час ночи, – замялся Сашка.

– Чего неудобного? – удивился Петька. – Вон в нескольких окнах свет горит. Значит, не спят еще люди. Нам бы только мимо вахты незаметно пробраться. Там такая мегера сидит, не приведи бог встретиться. Меня в прошлый раз так шваброй по хребту огрела, что три дня разогнуться не мог.

– Можно через окно, – предложил Сашка. – Невысоко. Всего лишь второй этаж. Вон рама приоткрыта.

– Но в этом-то окне нет света.

– Тем лучше. Мимо них тихо прошмыгнем, они и не заметят.

– Давай, коли так, подсаживай.

Они влезли в окно и стали пробираться к двери. В комнате еще не спали, на кровати кто-то ворочался, слышался шепот, тихий женский смех. В это время Сашка наткнулся на стул и с грохотом опрокинул его.

– Тикаем! – прошипел Петька и рванулся к двери, но налетел на Сашку, и они вместе грохнулись на пол.

– Ах, бандюганы! – вскочил с кровати здоровенный мужик и, не разбираясь, сразу начал пинать ногами лежавших на полу Петьку и Сашку.

Те вскочили и сами накинулись с кулаками на обидчика, врезали ему пару раз и быстрехонько выскочили в коридор. А там мимо сонной вахтерши – вон из общежития.

– Эх, не в то окно мы с тобой влезли, – посетовал Петька. – Надо было в соседнее сунуться.

– Да ладно, – махнул рукой Сашка. – И здесь неплохо размялись. Жаль, что бухнуть ничего не нашли.

– Слышь, а нехило мы ему накидали. – Петька потрогал припухший глаз.

– Так он же первый на нас набросился. Вот и получил по заслугам.

– Кто хоть такой?

– Не разглядел. Да и какая разница?

Разница оказалась большой. Утром, садясь в машину, они увидели, что у сержанта под глазом сиял огромный лиловый синяк. В ответ на немой вопрос Захара он буркнул: «В общежитии на косяк налетел. Кто-то свет отключил».

– В общежитии часто такое случается, – согласился Захар.

А перед тем как тронуться, он перегнулся с подножки кабины в кузов и грозно посмотрел на Петьку с Сашкой.

– Это вы его так? – он показал глазами на сержанта.

– Почем я знаю? – угрюмый Петька опустил голову и шмыгнул носом.

– В общаге встретились? – продолжал расспрашивать Захар.

– В общаге, – нехотя признался Петька. – Похоже, у него там краля живет.

– А вас-то какой бес в общагу понес?.. Что насупились, как мыши перед котом? Вот он вам сейчас-то головы поснимает. А если он не до конца оторвет, то я помогу!

Машина выехала из поселка и покатила вдоль кромки пихтового леса в сторону города. Миновав деревушку в десяток домов, вытянувшуюся вдоль речки, машина с трудом поднялась на перевал и остановилась.

– Закипели, товарищ сержант, – доложил дядька Захар. – Подождать бы немного, пусть малость остынет, а то мотор запорем.

– Перекур, – разрешил оперуполномоченный, ехавший всю дорогу молча, и вышел из машины, хлопнув дверью.

Вид с перевала открывался изумительной красоты. С одной стороны горные хребты, сплошь заросшие черневой тайгой и поэтому казавшиеся почти черными, были оторочены синей дымкой, выше которой белые, расплывчатые, почти невесомые облачка торопились куда-то в неведомые края. С другой стороны, внизу под перевалом, извивалась белая лента реки, а за ней вплоть до самого горизонта привольно раскинулись сенокосные луга. Посреди этих лугов возвышались, подобно сказочным великанам, одиночные, серовато-желтого цвета скалы. Дядька Захар любил это место. Он всегда останавливался на перевале, когда из города возвращался в поселок, выходил из машины, вдыхал полной грудью воздух и улыбался широкой улыбкой окружавшим его холмам, полям, реке, будто встречал своих старых друзей. Но сейчас на душе у него было как-то неспокойно, словно в предчувствии приближающейся грозы. И гроза пришла: оперуполномоченный заметил синяк под Петькиным глазом.

– Кто это тебя? – подозрительно спросил он, и его рука непроизвольно потянулась к висевшей на боку кобуре.

Наступила зловещая тишина. Казалось, что даже птички чирикать перестали и трещавшие в траве кузнечики вдруг разом смолкли.

– Это я ему приложил, – спас положение Сашка. – Каморка-то узкая была, там, где мы пили, в смысле спали, подвал настоящий, то есть – каземат. Света нет. Вокруг темнотища. Я пошел до ветру, ну и зацепил его кулаком. Нечаянно.

– А у самого почему губа разбита?

– Так это... прикусил по неосторожности, – соврал Сашка. – Говорю ведь, в комнате, то есть, это... в каземате, темно было.

Оперуполномоченный вроде поверил, но, пока они стояли на перевале, поглядывал косо то на Петьку, то на Сашку, потирая при этом свой подбитый глаз. Он явно что-то заподозрил, однако виду не подал. Может, понимал, что не в его интересах бучу зачинать. При этом выражение его лица было довольно угрюмым, он злился на самого себя и едва слышно бурчал, разговаривая сам с собой: «Ну вот на хрена ты разрешил взять этих придурков с собой? Пусть бы телепались на телеге. Это все твоя сопливость из нутра лезет. Надо помочь – ну давай помогу. Допомогался. Получил по морде. И ладно если бы морду расквасили где-нибудь в подворотне. Там разговор был бы другой. А то в такой момент по харе получил. Перед девчонкой стыдно. Замуж согласилась за тебя выйти. А из-за этих козлов фингал под глазом. Защитник хренов. Жениться собираешься, а защитить даже себя не можешь. Правильно деваха сделала, что не согласилась».

По пути еще несколько раз останавливались, и каждый раз оперуполномоченный бросал подозрительные взгляды на Петьку. В город приехали уже под вечер.

– Выбирайте, куда вас определить? – вдруг предложил оперуполномоченный, зло усмехаясь. – В НКВД или в военкомат? На запад с немцем воевать или на север тайгу корчевать?

– Так нам бы сначала в медпункт попасть, – резонно заметил Виктор Степанович. – Контуженого врачам показать. А потом уж хоть на запад, хоть на восток, а самое лучшее – в глушь, на самый дальний рудник. Мы как раз оттуда и приехали.

– Какого контуженого? – с издевкой спросил оперуполномоченный. – Вот этого с подбитым глазом? – он ткнул пальцем в Петьку. – Который вместо того, чтобы постельный режим соблюдать, ночами по женским общагам шастает?

– Так я это...

– Молчать! – рявкнул внезапно побагровевший оперуполномоченный. – Или я вам сейчас дело состряпаю, во-первых, за провокацию на оборонном предприятии с нанесением тяжкого вреда советским рабочим – это измена Родине, минимум пятнадцать лет, а во-вторых, за дезертирство, в военное время это расстрел.

– Или? – спросил Виктор Степанович.

– Или вы сейчас идете в военкомат и добровольцами записываетесь на фронт. И чтобы я вас в районе больше никогда не видел!

– Так мы не против на войну-то идти, – вставил Петька. – Нам бы только переодеться.

– Мужики, ну что решили? – спросил Андрей. – В медпункт почапаем или сразу в военкомат?

– Петруха, ты как себя чувствуешь? – обратился к парню Виктор Степанович.

– Да все у меня нормально, чего пристали? – отмахнулся от них Петька. – Пошли в армию записываться.

– А на фига мы тогда в город ехали? – пожал плечами Сашка. – Бригадир, куда топаем?

– Куда ближе, туда и топаем, – вынес Виктор Степанович соломоново решение. – Время – ночь уже скоро. А нам обратно еще ехать, попутку ловить.

В военкомате на их стук вышел дежурный командир.

– Чего надо? – спросил он.

– Так это, нам бы на фронт.

– На какой фронт? – удивился дежурный. – Добровольцы, что ли?

– Не добровольцы, но помочь готовы.

– Не было приказа добровольцев набирать, так что идите отсюда. Хотя постойте. Давайте я ваши фамилии и адреса перепишу. Где работаете? На руднике? Так на вас, поди, еще бронь? Ладно, разберемся. Езжайте домой и ожидайте. Будете нужны Родине – повестку пришлем.

Родине они понадобились через два месяца, когда Рабоче-крестьянская Красная армия вела ожесточенные бои с немецко-фашистскими захватчиками и ситуация для наших войск на всех фронтах сложилась беспросветная.

3

На Алтае в июле и августе травы стоят высокие, силой земной налитые. Самое время их косить да в стога метать, пока дожди осенние не зарядили. В конце лета каждый день на счету. Не успеешь глазом моргнуть, как холода придут.

Знали в поселке, что скоро будут на войну с Германией мужиков забирать, но все это казалось каким-то далеким, не сегодняшним и даже не завтрашним. А оно раз – и случилось.

В жаркий полдень в поселок Белорецк, стоящий в двадцати километрах вверх по течению речки Белой от поселка Андреевского, въехала полуторка.

– Эй, мальцы! Где тут у вас Афанасьевы живут? – притормозил шофер возле нескольких ребятишек, игравших у обочины дороги.

– Дядя, а тебе какие Афанасьевы нужны? – поинтересовался самый старший из мальчишек. – У нас их несколько.

– Товарищ уполномоченный, который Афанасьев нам нужен? – шофер повернулся к сидевшему рядом с ним человеку.

Тот достал из портфеля листок бумаги, развернул его и провел пальцем по строчкам, отыскивая фамилию.

– Виктор Степанович, – проговорил он.

– Слышали? – обратился шофер к мальчишкам. – Виктор Степанович нам нужен, Афанасьев.

– Так это папанька Настькин, – закивал головой старший мальчишка, видать заводила. – Вон она как раз идет. – и он махнул рукой, указывая на девушку, идущую по дороге в полусотне метров от них, а потом, пронзительно свистнув в два пальца, закричал что есть мочи: – Эй, Настька, тут до твоего батьки дело есть, подожди! – и припустился ее догонять.

Остальные ребятишки, вспорхнув, как воробьи, помчались за ним следом, оставляя на пыльной дороге отпечатки босых ног.

– Вот сорванцы, – засмеялся шофер.

– Настька, Настька! – старший мальчуган добежал до девушки. – Придешь сегодня вечером на танцульки? Гошка с нижней улицы обещался с гармошкой прийти.

– А тебе-то что? – засмеялась Настя. – Мал ты еще по танцулькам ходить.

– Так я не за себя спрашиваю, я за братана, за Васятку. Он у меня робкий. Это я боевой, а он слова не скажет. Я же вижу, что он по тебе сохнет.

– Какой ты, Сашка, глазастый. – Настька провела рукой по его взъерошенным волосам. – Передай брату, что не надо слишком стеснительным быть. Девушки любят смелых. – и она пошла дальше.

– Так придешь или нет? – с сожалением в голосе крикнул Сашка ей вслед.

– Посмотрим!

В это время машина поравнялась с мальчуганом и притормозила.

– Эй, малец, а скажи-ка еще, где тут у вас Колесниковы проживают, Яков Евдокимович и Василий Яковлевич.

Сашка замер, взглянул на приезжих и вдруг припустил бежать от них по дороге, будто заяц, вдогонку за Настькой, только его и видели.

– Тупой какой-то пацан, – хмыкнул военный. – Давай трогай. Догоняй деваху-то, у нее спросим.

Пробегая мимо Насти, Сашка крикнул, не останавливаясь:

– Настька, предупреди батьку, военный за ним приехал. И моего батьку с Васькой тоже ищут.

Когда машина поравнялась с Настей, военный высунулся из окна машины:

– Здравствуй, девонька! Ты Афанасьева будешь?

– И что? – Настя бросила на него настороженный взгляд, а сама продолжала идти.

Шофер сбавил скорость и вел машину вровень с девушкой.

– Нам бы с Виктором Степановичем повстречаться. Повестка ему из райвоенкомата пришла, – проговорил военный.

– Давайте, я передам.

– Эх, девонька, если бы все было так просто, – вздохнул военный. – Ты ведь комсомолка, сама знаешь: война идет. Только под его собственноручную роспись и могу выдать повестку.

– Вон наш дом, третий отсюда. – Настя показала рукой. – Езжайте за мной. Подождете немного, папа скоро должен с работы вернуться.

Она пошла вперед быстрым шагом и, подходя к калитке, закричала: «Мама, мама!»

– Что ты, дочка, весь поселок всполошила? – невысокого роста женщина, немолодая, русоволосая, в легком ситцевом платьице и с повязанной на голове косынкой, вышла из летней кухни.

– Мама! – воскликнула Настя. – Папу в армию забирают, на войну.

– Ох ты господи мой! – женщина от неожиданности всплеснула руками и опустилась на скамеечку, вкопанную возле стены рядом с дверью. – Как же так?

– Да не переживай ты так сильно, хозяйка, – проговорил военный, вышедший вслед за шофером из машины. – Немца мы бьем на всех фронтах. Враг, конечно, упирается, но мы ему спуску не даем.

– А муженьку твоему, да и другим тоже, до фронта еще далеко. Сначала они должны обучение пройти, – проговорил шофер, но, поймав строгий взгляд военного, осекся.

– К тому времени, когда муж твой на фронт попадет, глядишь, и сломаем хребет фашистскому зверю, – продолжил военный. – Итак, Афанасьев Виктор Степанович здесь проживает? – официальным тоном спросил он, держа перед собой листок с фамилиями призывников.

– Здесь, – подтвердила женщина. И добавила: – Только он сейчас на работе, на руднике. У него смена вот-вот должна закончиться. Подождете?

– Мы этак за три дня не управимся, – с досадой проговорил военный. – Сколько отсюда до рудника?

– Километров двадцать будет.

– Минут сорок езды, – вслух прикинул шофер. – Здесь дольше просидим.

– Поехали на рудник, – скомандовал военный. – Там сразу всех и найдем. Как раз к пересменке успеем. Поддай газу, а то до вечера не доберемся, – приказал он шоферу, и тот нажал на педаль газа, да так, что машина взвыла и рванулась вперед, будто только вчера вышла с завода, а не была уже несколько раз капитально ремонтирована.

Выехав из поселка, полуторка, дребезжа на ухабах, покатила по проселочной дороге на рудник. Для такой машины, как ГАЗ-АА, двадцатка километров – сущий пустяк.

– Товарищ уполномоченный, – заискивающе проговорил шофер. – Я тут местечко одно знаю тайное, самый настоящий грибной рай, от рыжиков да лисичек земли не видно, все вокруг в грибах. Ваша супружница ох как довольна будет, если вы ей ведро грибков привезете. Это же такая вкуснотища.

– Ладно, – согласился военный, видно, купившийся на то, что супруга будет довольна. – Если недолго, то можно. Мимо нас не проскочат?

– Никак нет, – заверил его шофер. – Дорога-то одна. А мы грибков быстро насобираем – и туда.

Грибов, действительно, было много, и все лисички. От них вся поляна была желто-оранжевого цвета. По ведру набрали быстро и снова двинули в путь. Но на одном из ухабов шофер не в ту сторону руль крутанул, машину сильно тряхнуло, и сразу же раздался свист. Полуторка дернулась и остановилась.

– Похоже, приехали. – шофер откинул капот и впился глазами во внутренности двигателя. – Так и есть, едри твою налево, ремень порвало. Просто в клочья разнесло.

– А ты даже не подумал, что ремень может порваться? – с кислым выражением лица спросил уполномоченный. – Сколько не доехали?

– Да почти десять километров не дотянули до рудника, – проговорил шофер. – Если пешком идти, так точно к ночи доберемся.

В это время послышался шум мотора и из-за пригорка показалась встречная машина.

– Эй, притормози! – обрадовался водитель и, замахав руками, бросился навстречу.

Но машина и без того уже сбавила ход, из кабины высунулся пожилой водитель с седыми усами.

– Чего тут у вас стряслось?

– Выручай, отец, – взмолился шофер и зашептал тихо: – Вот влип так влип. Начальника везу, а тут, как назло, ремень порвался. Он и так уже излохмаченный был, а сейчас вообще на куски развалился. Умолял завгара, чтобы новый ремень выписал, так разве допросишься.

– Знакомое дело, – кивнул шофер встречки, вылез из кабины и вытащил из-под сиденья ящик с инструментами. – По нашим дорогам без запасов нельзя. На вот, возьми. – он достал из ящика кусок кожаной шлейки от старой конской упряжи. – Крепкая вещь, сразу не порвется. Если сильно гнать не будешь, доберешься. Сам-то смастеришь или помочь?

– Спасибо, отец, смастерю.

В это время к ним подошел уполномоченный.

– Здравствуйте, товарищ, – поздоровался он. – Вы не с рудника едете?

– С рудника, – ответил водитель. – Смену в поселок везу.

– А, случайно, Афанасьева такого не знаете, Виктора Степановича?

– Как не знать, знаю, – уклончиво проговорил шофер и уточнил: – А он на что вам?

– Да письмо для него из города заказное.

– Письмо – это хорошо, – кивнул водитель и крикнул в кузов: – Виктор Степанович! Тебе тут бумага. Спустись.

– Так, может, с вами и другие работники едут? – обрадовался уполномоченный. – Я сейчас назову, кого надо. – и он, достав из кармана листок с фамилиями, стал зачитывать их.

– Не все, но половина точно есть.

– Как хорошо, что я вас встретил, – сказал уполномоченный и достал из портфеля толстую пачку бумаг. – Вот, получите и распишитесь.

– Что это? – поинтересовался шофер, да и другие смотрели с любопытством, однако настороженно.

– Повестки в военкомат, – ответил уполномоченный.

– Вот не было печали, – пробормотал шофер и сплюнул. – Тьфу. Надо же. А на Иванова есть?

– Сейчас посмотрим. – уполномоченный зашелестел листами, ловко перебирая их пальцами. – Есть, даже две. Забирайте, только распишитесь в получении.

Настроения у рабочих как не бывало. Остаток дороги бригада ехала молча. Когда остановились у магазина, Виктор Степанович кашлянул.

– Ладно, мужики, кончай горевать. Не на каторгу посылают – Родину защищать.

– Так-то оно так, никто не спорит. Надо защитить, так защитим. У меня вот только жена на сносях, когда родит, непонятно.

– А почему мне повестку не дали? – вдруг возмутился Петька. – Я что – из другого теста слепленный? Если всех забирают, так и меня пусть возьмут.

– Молод еще! – оборвал его Виктор Степанович. – Мать на кого оставишь?

– Как на кого? Брат подрастает. И сестренка уже почти невеста. Помогут, коли что.

– Завтра всех к себе приглашаю, – сказал бригадир. – Гулять так гулять. Не знаю, что нас ждет на войне, но тушеваться раньше времени не будем. Разберемся.

Подходя к своему дому, Виктор Степанович увидел жену, стоявшую у калитки и ждавшую его. Вид у нее был немного растерянный и испуганный.

– Витюша, что же будет? – спросила она и вышла ему навстречу, взяла за руку.

– Знаешь уже?

– Конечно, знаю. Этот, который из района, он же сначала домой к нам заехал. Потом уже на рудник рванул. Я сначала подумала, что из органов, испугалась. А его шофер-то меня успокоил. Мол, по делу, из военкомата. Так он на него так цыкнул, будто тот тайну государственную выдал.

– Сейчас по политической не забирают, – успокоил ее Виктор Степанович. – Не те времена. Сейчас всех на фронт гребут. Зачем тюрьмы полными держать, когда воевать некому?

– Нам-то что делать? – всхлипнула жена.

– Отгулы возьму, – ответил Виктор Степанович. – У меня их много накопилось. Съездим на пасеку. Отдохнем как люди. Заодно колодец подправлю. Дом-то справный, недавно подновлял. Достоит до моего возвращения. Войне же не век быть.

4

По-разному провели жители поселка последние дни перед отправкой их близких на фронт.

Виктор Степанович с женой Евдокией Петровной, как и собирались, поехали на пасеку. Запрягли Воронка в телегу, положили узел с провиантом.

– Настька! – крикнула мать. – Едешь с нами или дома остаешься за хозяйку? Мы с ночевой. Отцу надо колодец на пасеке подправить, ульи посмотреть.

– Езжайте, – махнула рукой дочь.

– Про корову не забудь, – наставляла мать. – Гусей на луг отгони.

– Да разберусь я без вас, первый раз, что ли? – высунулась в окно Настька. – Гусак сам знает, куда свое стадо вести, лучше нашего председателя.

– Ты язык-то за зубами держи, – осекла ее мать. – Договоришься у меня, дылда. Выросла выше отца, а ума так и не нажила.

– Ладно, не буду, – смиренно ответила дочь. – Езжайте.

– Вот стопроцентно тебе говорю, – шепнула Евдокия мужу, усаживаясь рядом с ним на сидушку из широкой доски, положенную поперек телеги и накрытую куском старого войлока. – Сейчас подруг приведет полон дом, и ни куриц не накормит, ни гусей пастись не выгонит, и про все остальное забудет.

– Да ладно тебе, не строжься на дочку, – невозмутимо сказал Виктор Степанович. – Смотри, какой красавицей стала. Вот на следующий год техникум закончит, в конторе будет работать. А там и замуж выдадим. Внуки пойдут.

– Твои бы слова да богу в уши, – как-то печально улыбнулась Евдокия. – А стращать надо. Без стращаловки непуганая вырастет. Опасностей не будет видеть.

Как только приехали на пасеку, Виктор Степанович баньку начал топить по-черному. Банька на берегу речки построена, входом прямо к воде. Мостки с берега на глубину налажены, чтобы сразу из парилки – да в воду. Глубина-то небольшая, всего по грудь будет человеку среднего роста. Дно песчаное, вода прозрачная, всякую тину течением уносит.

Внутри баньки стены, дымом прокопченные, черные как уголь. А прилавочек чистый, скобленый и водой сполощенный. Пол земляной, в углу очаг камнями-окатышами да крупной галькой обложен. Только успевай в него поленья березовые подкидывать – огонь все съедает. Дым всю баню до потолка заполняет, только у пола пространство от него свободное, воздух прозрачный, а выше черная пелена. Дым горячий стены так накаляет, что ни одна микробина, ни одна бактерия в таком жару не выживает, когда банька прокалится до ядреной температуры.

Под потолком отдушина. Сначала обрубком древесным закрытая, а как баня прокалится, ту затычку вытаскивают, дым-то и выходит. А жар остается. Воздух в бане становится чистым да свежим, но раскаленным до неимоверной температуры. Кожа такой жар едва терпит, да и то не всякая, а только у тех, кто в сибирской глуши вырос и всю жизнь в баньке по-черному парился. Вот в такую баньку с веничком березовым и надо ходить почаще, для здоровья полезно.

А Евдокия Петровна к тому времени веник из свежесрезанных березовых веточек кипятком запарила, чтобы листья не облетали.

– Поддай-ка, Евдокиюшка, – просит Виктор Степанович. – Поддай, голубушка.

Евдокия Петровна как жахнет на раскаленные камни очага полковшика квасу, водой разбавленного, и сразу по всей бане дух только что испеченного хлеба распространился. Ежели голоден, так сразу и насытишься.

– А это тебе, Витенька, от меня. – и хлопает его по спине веничком. – Впитай в себя весь этот жар. Будет холодно – вспомни и согрейся.

– Ой, что это так колет? – спрашивает Виктор Степанович.

– Это любовь моя, чтобы крепче дом родной запомнил, – отвечает Евдокия Петровна и поясняет: – Можжевеловая веточка игольчатая среди березовых листочков спряталась. Вроде бы и не видно, а в нужный момент тут как тут.

Она набирает из кадушки полковшика воды и снова льет на каменку. Да не сразу, как некоторые неумехи – одним махом весь ковш хлобыстнут, аж вода в разные стороны отскакивает, – а тонкой струйкой, помаленьку, и не на те камни, что сверху лежат, а между ними, вглубь, туда, где самый жар. Пар столбом поднимается к потолку, окутывая все пространство нестерпимым жаром. Виктор Степанович чувствует горьковатый аромат.

– Вкусный запах, – вдыхает он воздух. – Что это за травку ты заварила?

– Этот запах ты никогда не забудешь, как бы далеко тебя судьба ни закинула. Полынь-трава – верная спутница всех, кто в пути, – шепчет Евдокия Петровна.

Напарившись до умопомрачения, Виктор Степанович вышел из бани и с мостков в воду бултых со всего маху, только брызги полетели.

– Смотри там, осторожнее, – волнуется за него жена. – Не ровен час, поскользнешься. Мостки-то скользкие.

– Брр! – Виктор Степанович вылезает из реки и медленно идет к бане.

– На-ко вот кваску испей. – она стоит на пороге бани, завернутая в простыню, с распущенными волосами, протягивает ему деревянный черпачок с ароматным напитком.

– Спасибо, родная, спасла меня от неутолимой жажды. – он делает большой глоток и возвращает ей черпачок. – После допью, а сейчас бы хорошо по мне еще разок веничком пройтись! – и пулей в парилку, по второму кругу, сам бог велел.

Вечером после баньки, выпив чаю с медом, они, взявшись за руки, гуляли по лугу, вдыхали полной грудью аромат скошенной травы. Солнце хоть и склонялось уже к горизонту, но припекало еще изрядно. А в березовой роще, что рядом с лугом, под сенью высоких крон прохладно. Слабый ветерок ерошил волосы, шелестел листвой. Было тихо и спокойно. И не верилось, что где-то идет жестокая война.

Дед Дроней хоть и восьмой десяток разменял, но был еще в силе, мог без чужой помощи куль картошки с огорода принести и в погреб спустить, и траву острой литовкой полдня косить, и сено в копны метать, чтобы долгой зимой коровушкам-кормилицам, да теленку годовалому, да нескольким овечкам, недавно объягнившимся, было что жевать. Вот только на высокий стог самому не хватало уже прыткости взобраться. Внуки выручали. Они быстроногие. Им только скажи – они вмиг по длинной жердине взбираются на самый верх и кричат оттуда:

– Давай, дедушка, подкидывай сено-то!

– Держи, внучок, держи.

И летит вверх, в самое небо, навильник запашистого сена, где его подхватывает внук, мальчишка еще совсем, но из таких вот мальчишек и вырастают мужи, которые и с вилами, и с сохой легко управляются, а если понадобится, то и саблю острую нацепят и встанут на защиту своей Отчизны.

Известие о том, что двух его сыновей и старшего внука забирают на фронт, как-то сразу подкосило деда Дронея. Будто к его годам еще десяток лет сверху накинули. Плечи его сгорбились, глаза потускнели, пропал в них задорный блеск. Знал он не понаслышке, что такое война. Из потайного места, где ни одна продажная душа вовек не найдет, извлек он круглую коробочку из-под дореволюционного еще монпансье. Принес ее в хату, где собрались оба его сына и внуки с женами и детьми – большая дружная сибирская семья. Открыв коробочку, он достал из нее небольшой сверточек, развернул его.

– Вот, дети мои. – На его ладони с огрубевшей от работы кожей лежали три георгиевских креста и несколько царских медалей. – Первого Георгия я в японскую кампанию получил, а последующих двух Георгиев – в Первую мировую. Знатно мы тогда немчуру били под началом его превосходительства генерала Брусилова. Да вот, видно, не поумнели они с тех пор. Опять на нашу землю войной пошли. Теперь уж вам стоять грудью за Расею-матушку. Помните: не за государей воевать будете – за детей своих, за жен да за матерей.

 

А в соседнем доме одинокая вдова Анна Матвеевна в последнюю ночь перед уходом двух ее сыновей на фронт почти не спала. Они вернулись домой за полночь, все с подружками прощались да не заметили, как время пролетело, и спали теперь будто младенцы, не предчувствующие скорой беды, сладко посапывая во сне. Спаленка была узкая – две кровати стояли у стен, одна напротив другой, да небольшой проход между ними. Если бы спавшие на тех кроватях одновременно встали, то коленками друг за друга зацепились бы непременно. Но они ведь были родные братья – так и ничего, не возмущались.

Мать поставила табурет в изголовьях кроватей и весь остаток ночи просидела рядом со спящими сыновьями, положив свои руки на подушки рядом с их головами и чувствуя кожей их дыхание и исходящее от них тепло. И это были, пожалуй, самые счастливые мгновения ее жизни.

«Быть может, все и образуется, – думала она, – и вернутся мои сыночки с войны здоровые и невредимые. Быть может, война-то долго и не продлится».

Ох, тетка Анна! Знала бы ты будущее, так прижала бы сыновей к груди своей и не отпустила бы никуда. Да только ты ли одна так бы поступила? Миллионы матерей не отпустили бы своих чад на бессмысленную бойню. И если бы торжествовала на земле правда материнская, так и не было бы войн никогда и нигде на свете.

А может, оно и к лучшему, что не знаешь ты будущего, что не увидишь ты, как, прошитый пулеметной очередью, упадет твой старший сын, захлебнувшись криком на бегу, как оросит он снег своей горячей кровью. О чем будет он думать в последние мгновения своей жизни? О матери, родившей его, – наверное, о ней; о девушке, оставшейся в далеком таежном поселке, подарившей ему свою первую любовь, – наверное, о ней; о своем не родившемся еще сыне, который появится на свет маленький, слабенький, беззащитный, но, повзрослев, всегда будет помнить, что был у него отец и погиб его отец в самой страшной из всех войн, когда-либо случавшихся на земле, и не просто так погиб, а за его спокойное будущее.

Быть может, хорошо, что не увидишь ты, тетка Анна, как во время минометного обстрела вражеская мина разорвется рядом с твоим младшим сыном и будет лежать он на снегу с оторванными ногами, истекая кровью. О чем будет думать он в последние мгновения своей жизни? Наверное, о том же.

Ой, что это с ней, никак заснула ненароком, утомленная событиями последних дней. И сон-то страшный какой приснился. Хорошо, что это просто сон. А может, и не сон это вовсе, но что же тогда – наваждение? Или это думы ее материнские, печаль о сыновьях, или будущее предупреждает о том, что должно случиться? Времени – шестой час. Вставать пора, хлеб в печь ставить, чтобы сыновьям было что с собой в дорогу дальнюю взять.

За окном забрезжил рассвет. Во дворе заголосил петух, потом вдруг осекся и замолчал, словно почуяв неисцелимую материнскую печаль. Но мать давно уже была на ногах. В крынке стояло парное козье молоко. В русской печке подрумянивались два каравая хлеба, квашня для пирогов вот-вот должна была подойти. Два комплекта одежды – из довоенных еще запасов – висели на спинках стульев.

– Ребятишечки! – ласковый мамин шепот.

– Мамуль, еще немножечко подремлю...

Старший сын потянулся, повернулся на другой бок и снова заснул. А младший вообще не проснулся, лишь сладко посапывал во сне.

– Вставайте, мои хорошие, вставайте. – мать ласково погладила их по волосам. – Времени уже много. Восемь часов скоро. Вам через два часа в конторе быть, а ведь надо еще умыться, поесть, так что вставайте, родные.

5

Перед зданием сборного пункта собралась большая толпа народу, приехавшего со всех далеких и близких поселков и деревень, те, кого провожали, и те, кто провожал. Призывников сотни две набралось – взрослые мужики и молодые парни, многие из которых только-только достигли призывного возраста. Война, всеобщая мобилизация. Из провожающих – старенькие матери с заплаканными глазами; жены с затаенной грустью в глазах и надеждой, что многие страшные вещи, которые на войне случаются, их желанного не коснутся; незамужние девушки, расстающиеся со своими возлюбленными, в их глазах светится не то чтобы печаль, это само собой разумеется, разлука никому не в радость, но еще и надежда: не сомневайся, любимый, буду ждать столько, сколько потребуется, вернись только живой.

– Ты давай пиши, – просит парень.

– Может, и напишу, – отвечает недотрога, хотя знает точно: конечно, напишет, но нельзя же так сразу согласиться, подумает еще, что для всех такая доступная, а так воевать крепче будет, получив долгожданное письмо от любимой.

Настька приехала к сборному пункту вместе с родителями. Многие парни исподтишка любуются стройной, ладной фигурой девушки, ее длинными густыми волосами, заплетенными в тугую косу. Она ловит изредка на себе их быстрые взгляды и лишь слегка улыбается, привыкла.

– Пап, мам, я отойду ненадолго. – Настька кого-то пытается высмотреть в толпе.

– Иди, дочка, иди, – разрешает отец.

– Ненадолго, – предупреждает мать и грозит пальцем: – Смотри у меня!

– Да ладно, чего смотреть-то, – дергает плечиком Настька, это так она супротивничает, и тут же исчезает в толпе.

– К Ефимке побежала, – недовольно ворчит мать.

– Радуйся, – усмехается в усы Виктор Степанович. – Дочка-то выросла. А насчет Ефимки не переживай, парень неплохой. Его, кстати, тоже забирают. Вот вернемся все вместе с войны, тогда и потолкуем.

Пробираясь сквозь толпу, Настька нежданно-негаданно столкнулась лицом к лицу с Васькой. Невысокого роста паренек, тайно влюбленный в эту красивую и немного взбалмошную дивчину, похоже, даже испугался этой неожиданной встречи.

– Здравствуй, Вася, – проговорила Настька и тут же вспомнила слова младшего Васькиного брата Сашки: «Он у меня робкий». – Куда тебя забирают? В какую часть?

– Не знаю пока, – смущенно ответил Васька. – Может, в кавалерию. Спрашивали, умею ли я обращаться с лошадьми. А я коней с детства люблю.

– Ну и правильно, – улыбнулась Настька и вдруг предложила: – Ты напиши мне, а я отвечу. Честное слово, отвечу.

Она вдруг притянула Ваську к себе, поцеловала влажными губами в щеку и скрылась в толпе, оставив паренька в счастливой оторопи: что это было и было ли это вообще?

– Призывники! – зазвучал в репродукторе властный, немного хрипловатый голос военкома. – В две шеренги становись!

– Не войдут все, если в две шеренги, – раздались крики из толпы. – В три шеренги давай строй, а то и в четыре.

– Товарищи призывники, в три шеренги становись! – снова прогремел голос военкома. – Да плотнее, товарищи, плотнее. Сейчас перед вами выступит уполномоченный из центра.

Виктор Степанович дымил козьей ножкой. Рядом с ним собралась почти вся его бригада. На сколоченной наспех трибуне, обтянутой куском кумача, стоял типичного вида учрежденец в очочках и что-то громко вещал, но гул толпы не позволял расслышать, что он там говорит: то ли к чему-то призывает, то ли от чего-то отговаривает. Выкрикивая слова, заглушаемые гулом толпы, он в подтверждение своих слов усиленно размахивал зажатой в кулак газетой, свернутой в трубочку. Наверное, в ней и был напечатан недавний Приказ номер двести семьдесят Ставки Верховного Главнокомандования «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия», подписанный не кем-нибудь, а самим Иосифом Сталиным.

– Победа близка! – кричал с трибуны уполномоченный. – Наша авиация уже начала бомбить Берлин. Доблестная Красная армия громит врагов Отечества на всех фронтах от Черного моря до Балтийского. Враг отчаянно сопротивляется. Под Смоленском наши войска прорвали оборону противника и вышли из окружения. Скоро, очень скоро мы отвоюем наши рубежи, вернем все ранее оставленные города и населенные пункты великого Советского Союза. И после этого мы погоним врага обратно в его логово. Победа будет за нами. Наше дело правое. Мы победим. И эта Великая Победа будет коваться здесь и сейчас вами, мои дорогие соотечественники.

– Пойду потолкую с военкомом. – Виктор Степанович затушил папироску и бросил окурок в урну. – Ждите меня здесь, хлопцы. Сами никуда не ходите.

– А чего он нас-то с собой не взял? – хмыкнул вечно поперечный Петька, когда Виктор Степанович ушел. – Пошли бы все вместе.

– Вот он и хочет, чтобы мы пошли все вместе, – растолковал ему Сашка. – Твое дело десятое. Бугор сказал ждать, значит, ждем.

– Вместе, – пояснил Петьке Андрей, – это значит в одной части воевать, чтобы не разбросали по разным фронтам.

– Вместе – это хорошо, – согласился Петруха, написавший ранее заявление с просьбой отправить его на фронт добровольцем. И добавил мечтательно: – Нам бы в нашу часть медсестричек посимпатичнее...

– Не нагулялся еще, что ли? Так теперь только после победы, – хохотнул Сашка.

– Да ну тебя! – Петька вроде обиделся или сделал вид, что обиделся. – Я ж так... С женским присутствием и воевать легче.

Вскоре вернулся Виктор Степанович.

– Все, братцы, – проговорил он. – В один полк определили и даже обещали, что запишут в одну роту.

Он не стал подробно рассказывать о своем разговоре с начальником военкомата, а разговор между ними состоялся интересный...

– Можно, Прохор Егорыч? – Виктор Степанович приоткрыл дверь в кабинет военкома.

– А, Витя, заходи, – пригласил военком и показал рукой на стул. – Присаживайся, в ногах правды нет. Ты чего пришел, провожаешь кого-то?

– Так на фронт собираюсь, вот повестка пришла. – Виктор Степанович достал из кармана пиджака свернутый листок и положил его на стол.

– Постой-постой, – остановил его военком. – Какая повестка? А ну-ка, дай посмотреть... Прости, друг, – сказал он, прочитав повестку. – Ошибка вышла. Эти недотепы из краевого военкомата всех готовы под ружье поставить. Тебе ведь уже за полтинник. Староват ты, Витя, на фронт идти. Так что валяй домой, обрадуй супругу, привет ей, кстати, от меня.

– Погодь, Прохор Егорыч, – остановил его Виктор Степанович. – Раз уж призывают, значит, призывают. Нет тут ошибки никакой. Вся моя бригада на фронт идет, а я, значит, из возраста вышел? Ничего, повоюю еще не хуже других.

– Не могу я тебя взять, – развел руками военком. – Приказ нарушу. Возраст у тебя не тот.

– Ты вот что лучше сделай, Прохор Егорыч, – приглушив голос, зашептал Виктор Степанович. – Ты нас в одну часть определи, всю мою бригаду, чтобы мы все вместе были. Это моя к тебе человеческая просьба. Ребята молодые, им домой надо живыми вернуться, а кто там за ними приглядит? Я-то их всех знаю как облупленных.

Следует сказать, что внешне военком был совершенно не похож на военного человека. Есть расхожее мнение, что бывшего военного можно по выправке определить, а военком после ранения в ногу прихрамывал заметно. Роста он был среднего, чуток располнел за последние годы, сидя в кабинете, но прическу по-прежнему носил короткую. Правда, если раньше волос у него русым был, то за последний десяток лет серебра на виски заметно насыпало. И только глаза у Прохора Егоровича не изменились, остались такими же синими, как васильки, не выцвели к старости, как у многих, и блеск задорный в них не пропал. Чувствовалось, что есть еще кураж у мужика, а вот силы уже не те. Не оттого ли проскальзывала иногда на его задумчивом лице печальная улыбка да морщинка появлялась на лбу, когда поджимал он губы в раздумье, теряя на мгновение контроль над собой, но быстро спохватывался, если замечал, что за ним наблюдают. Он был одинок, не захотев создавать семью, говоря так: «А вдруг убьют? На кого жену оставлю да детей своих, коль народятся?» Единственной его отрадой была племянница, дочка старшего брата, умершего с женой от тифа в самом начале тридцатых годов. И вот сейчас муж его дорогой племяшки, которая ему как дочь, стоял перед ним и корчил из себя героя, просился на фронт, и единственным желанием у военкома было взять из угла свой костыль да стукнуть Виктора изо всех сил по хребту, чтобы дурью не маялся. Выискался защитник хренов, не навоевался еще в свои пятьдесят с хвостиком лет! Все это хотел сказать Прохор Егорович в глаза своему зятю, но не сказал, понимая, что мужик прав и что сам он поступил бы так же, если бы был на его месте.

– Ну, смотри, Витя, твоя воля, – недовольно покачал головой военком. – Напомни, ты из армии в каком звании демобилизовался?

– Помкомвзвода, – ответил Виктор Степанович.

– Ладно, воюй, – махнул рукой военком и добавил доверительно: – Я бы тоже лыжи навострил. Ты ведь знаешь, я кадровый военный. Первую мировую прошел, в Гражданскую до краскома дослужился, награды имею и царские, и от советской власти. Ранен был дважды.

– Прохор Егорыч, – вздохнул Виктор Степанович. – Ты-то куда? Тебе ведь уже за шестьдесят. Поглядись в зеркало, волосы на голове давно уже седые.

– А ты думаешь, я слабее этих малолеток? – вдруг ни с того ни с сего раздухарился военком. – Да я любому из них фору дам!

– Да это понятно, – согласился с ним Виктор Степанович и спросил: – Так что, определишь нас всех в одну часть?

– Определю, – пообещал военком и подвинул к себе листок бумаги. – Называй фамилии.

Уже уходя, Виктор Степанович обернулся:

– Егорыч, ты моей жене не говори про то, что повестка по ошибке была выписана.

– Не скажу, – пообещал военком. – Как вот только я после этого ей в глаза смотреть стану? Так что ты уж там, на войне, повнимательней будь. Сам на рожон-то не лезь почем зря и парням своим не позволяй рисковать. Вернитесь, пожалуйста, живыми.

6

Евдокия Петровна работала откатчицей на руднике. Вдвоем с напарницей они выкатывали из штольни по рельсам тяжелую вагонетку, наполненную добытой рудой. Катить вагонетку до выхода не так уж чтобы далеко – всего метров восемьдесят, но пот пробивает, и руки от чрезмерных усилий начинают нещадно болеть, и спина к концу смены уже не разгибается. Зато мысли витают где-то далеко. Все думы о муже. Как он там? Письма редкие и какие-то странные, будто не родной человек пишет, а так, едва знакомый.

Толкает Евдокия Петровна тяжелую вагонетку, склонив от напряжения голову, тусклый свет от шахтерского фонаря освещает дорогу, и вдруг с ней происходит нечто непонятное. Внезапно фонарь гаснет. Черная, как вакса для сапог, густая, почти реально осязаемая темнота обволакивает ее со всех сторон. Ночь вокруг, но чувствуется скорый рассвет. Сигнальная ракета вспарывает небо и с тихим шипением гаснет в грязи, осветив на миг окрестности с остатками чахлых деревьев, израненных войной, на крохотном островке твердой земли посреди непроходимого болота. Вокруг бездонная топь с воронками от бомб, заполненными черной жижей, подернутой сверху тонкой корочкой льда.

Между воронок проложен деревянный настил из связанных между собой жердей и веток. По настилу идут солдаты, сгибаясь под тяжестью вещмешков. Их заросшие многодневной щетиной лица, изможденные от голода и недосыпания, угрюмы. У каждого из них в вещмешке сухой паек на несколько дней, боезапас винтовочных патронов и гранат да еще по два снаряда для сорокапятимиллиметровых пушек. Завтра с утра бой, однако снаряды к пушкам не успели подвезти, потому что дороги нет, есть только тропа через болото. А сегодня надо еще дойти до расположения своей части... Внезапно яркая вспышка озаряет небо, от разрывов вражеских мин дрожит земля, гром взрывов рвет ушные перепонки. Бойцы падают с деревянного настила в промерзшее болото, ища в нем спасение, цепляются скрюченными от холода пальцами за срубленные ветки, но жадная трясина засасывает их, и они уходят в бездну, исчезая в ней навсегда.

– Евдокиюшка! – слышит она то ли слабый крик, то ли громкий шепот.

Затихающий в ночи, до боли знакомый голос зовет ее, молит о спасении, и она видит рядом с собой воронку от снаряда и солдата, погружающегося в черную жижу. И в этом грязном, истощенном до полусмерти солдате узнает она своего мужа, дорогого и любимого Виктора Степановича. Евдокия Петровна широко раскрытыми от ужаса глазами глядит на него и видит, как он хватается руками за кромку льда, стараясь вылезти из этой трясины, но хрупкий лед ломается под его тяжестью, и острые ледышки режут в кровь его ладони и пальцы, и на этих холодных кусочках льда остаются расплывающиеся капли его горячей крови. А она тянет к нему руки, стараясь схватить его и выдернуть из этой бездны.

– Что с тобой, Евдокиюшка, ты слышишь меня? – шепчет ей Виктор. – Очнись, погляди на меня! – муж уже не шепчет, а кричит, и этот крик доходит до ее сознания словно откуда-то издалека.

– Очнись, Евдокия, очнись!

она чувствует, как чьи-то сильные руки хватают ее и уносят неизвестно куда от мужа. Внезапно яркий свет заливает все вокруг. Она приходит в себя и видит лица склонившихся над ней рабочих из ее бригады и слышит громкий крик начальника смены, кроющего всех трехэтажным матом.

– Ты как, Петровна? Все нормально? – в его глазах испуг, он переводит взгляд с Евдокии на окружающих их людей и громко шепчет, тряся кулаком: – Я вас под суд отдам! Кто последний заряд взрывал? Вы что, вредители хреновы, не убедились, что в штольне никого нет? Человека чуть не угробили, мать вашу!

– Мужа видела, – шепчет Евдокия и слабо улыбается одними губами.

– Ты давай, Петровна, держись, не вздумай помирать-то. Я что Виктору Степановичу скажу, когда он с войны вернется, что, мол, не углядел, не уберег? – начальник смены берет ее за руку и говорит в сторону: – Где там этого фельдшера черти носят? Чтобы через минуту был здесь!

Однако фельдшер уже и так бежит со всех ног, зная крутой нрав начальника смены. Он падает на колени перед носилками с Евдокией, бегло осматривает ее: «Как голова, не болит? Шум в ушах есть? Меня хорошо видишь?» Трогает лоб рукой: не горячий ли? Щупает пульс.

– Нормально все, – шепчет Евдокия.

– Видимых повреждений нет, – констатирует фельдшер. – Должно быть, контузия. В больничку ее надо бы отправить, отлежалась бы недельку под присмотром докторов.

Начальник смены, уже успокоившись, согласно кивает: «Оформляй в больничку» – и снова гневно вскидывает вверх кулак: «А с вами я еще разберусь. Где бригадир? Кто приказал взрывать?»

После этого случая Евдокия написала письмо дочери в город. Письмо было короткое: «Приезжай, дочка. Плохо мне».

7

Прохор Егорович сидел в своем кабинете, подперев руками голову и зажав в кулаке короткий чуб. Он был зол. Перед ним на столе лежало его заявление с просьбой направить в действующую армию. На заявлении – росчерк «Отказать» и подпись крайвоенкома.

Зазвонил телефон. Прохор Егорович снял трубку:

– Алло, говорите. Да, узнал, конечно. Нет и еще раз нет. План по призывникам мы выполнили на сто пять процентов. Оперуполномоченные в этом году могут спать спокойно. Ничего им не улыбнется. До свидания! – и, уже повесив трубку, прошептал сквозь зубы: – Будьте вы неладны.

В дверь кабинета кто-то негромко постучал.

– Заходите, открыто, – крикнул Прохор Егорович.

– Дядь Прохор, можно? – на пороге появляется Евдокия, не решается войти.

– Да что же ты, донюшка, стоишь в дверях-то?! Заходи, родная, заходи. Наконец-то нашла времечко навестить своего дядьку.

Прохор Егорович встал из-за стола, сделал шаг навстречу и натолкнулся на ее взгляд. Он сразу вспомнил Виктора Степановича и его повестку, сделанную не по форме, и то, что мужик должен был бы сейчас сидеть дома, а не находиться непонятно где.

– Давай устраивайся поудобнее, ближе к столу. – он подвинул ей стул. – Я сейчас чаю заварю, настоящего, индийского. Мне друг из Москвы выслал пару пачек, боевой мой товарищ. Мы с ним еще с Гражданской войны дружим, в одном полку служили. А ты чего невеселая такая? Кручинишься почему? С дочкой чего-то не так? Витька-то пишет?

– Дядь Прош, – остановила его Евдокия. – Не надо чаю. Я на фронт хочу.

– Что ты, милая, что ты! – негодующе воскликнул Прохор Егорович. – На какой фронт ты собралась? Призывников девать некуда. Все военкоматы забиты. Народу на сто дивизий набрали. Теперь бы их еще обучить да вооружить. А тут ты еще на фронт просишься.

– Не могу я сидеть дома, – вздохнула Евдокия. – Привиделось мне, что Витя в беду попал, что плохо ему там. Помощь моя нужна. Я рядом должна быть.

– Да что ты такое говоришь?! – замахал на нее руками Прохор Егорович. – Ты себя сама-то хоть слышишь? Да твоему Витьке до фронта еще как до луны пешком. В общем, так, Евдокия, раньше времени не паникуй, муж твой до фронта еще не добрался. В учебке он. Обучают их там всем военным премудростям. На фронт, знаешь ли, необстрелянных бойцов не посылают. Это тебе не просто так. Это, знаешь ли, армия.

– Все равно, – не соглашается с ним Евдокия. – Запиши меня в бригаду окопы рыть, ты ведь это можешь. Сейчас как раз набирают.

– Добровольцы на возведение оборонительных укреплений действительно требуются. – Прохор Егорович в раздумье провел рукой по волосам. – Но тебе какой резон туда записываться? Ты и так на оборонном предприятии работаешь. Самая непосредственная помощь фронту. Кроме того, у тебя дочка учится, хозяйство на тебе.

– Дочку я уже вызвала, – ответила Евдокия. – Приедет со дня на день, за хозяйством приглядит и вместо меня на руднике работать будет.

– Сломаешь ты жизнь дочери, вот что я тебе скажу, – горько вздохнул Прохор Егорович. – Ей учиться надо, образование получить, для этого она техникум закончить должна. А ты заладила: хозяйство, рудник. Не пущу, в общем. Я тебе сейчас вместо отца и матери. И сказ мой тебе последний: не пущу. Иди из моего кабинета и не приходи больше по таким вопросам.

Евдокия не двинулась с места, глядела не моргая в одну точку.

– Дядь Прош, ехать мне надо, хочешь ты этого или нет. Надо – и все.

– Что ж ты со мной делаешь, племяшка? – тяжело вздыхает Прохор Егорович. – В кого вы только с Витькой уродились такие упертые? Ладно, придумаем что-нибудь. Сейчас в райвоенкомат разнарядка пришла на стройармейцев. С нас вроде бы не особо требуют. Но, если сильно просишь, запишу тебя вольнонаемной в строительный батальон. Народ набирают вокруг Москвы укрепления возводить. Немец пока еще далеко, может, и не дойдет до столицы.

– А моего Витеньку на какой фронт пошлют? – поинтересовалась Евдокия.

– Откуда я могу знать? – пожимает плечами военком. – Это секретная информация. Сама понимаешь. Никто не знает.

– Спасибо, дядь Проша. – в уголках губ Евдокии появляется слабое подобие улыбки. – Когда приходить?

– Вот что за народ? – возмущается Прохор Егорович. – Сразу вопросы задавать начинает: когда, во сколько. Откуда я могу знать? Через неделю оповестят. Жди. Здесь главное – голову в петлю засунуть, а веревка сама затянется.

Настька покочевряжилась немного, но не стала перечить матери. Директор техникума сказал ей: «Хочешь уехать – что ж, уезжай. Но только знай, что приказ о твоем отчислении следом придет. Взрослая уже, понимать должна. Военное положение». Угроза директора не остановила Настьку, и она приехала в поселок к матери, устроилась на рудник вместо нее откатчицей.

А через пару недель эшелон, составленный из двух десятков теплушек, увозил Евдокию на запад. В теплушках размещались части строительного батальона, направлявшегося к Москве возводить оборонительные укрепления.

Война ведь это не просто столкновение солдат двух вражеских армий. Это в большей степени битва индустрий. Боец на передовом рубеже может выдолбить в мерзлой почве окоп для себя, но выкопать десятки километров траншей, противотанковых рвов, соорудить сеть блиндажей, дотов, дзотов, землянок – это ему не по силам. И даже если прорвет враг оборону, то не будет катиться беспрепятственно до самой столицы – не сможет. Потому что за первой линией – второй оборонительный рубеж, а от него на определенном расстоянии – третий, четвертый. Глядишь, враг и завяз, темп потерял, приходится ему каждую пядь земли с боем завоевывать.

8

В Москве поезд со стройбатом загнали на запасной путь в ожидании скорой разгрузки или приказа сверху о маршруте дальнейшего его следования. Неразбериха была на железной дороге в тот нелегкий для страны период: сотни, тысячи железнодорожных составов двигались туда-обратно, везли грузы, военную технику, солдат на фронт, раненых с фронта.

Уже под утро Евдокию разбудил посыльный, стучавший палкой по двери теплушки.

– Ты главная? – спросил он.

– Чего тарабанишь?– сердито спросила Евдокия. – Переполошил всех.

– Срочно к начальнику станции.

– Что там еще такое случилось? Посреди ночи тягают.

– Твою работницу поймали, – шепотом пояснил посыльный. – Если срочно не появишься, то ее расстреляют, как шпиона или как дезертира.

– Вот зараза. – Сон у Евдокии как рукой сняло. – Дай хоть одеться.

Спрыгнув из вагона на перрон, она быстрым шагом пошла за посыльным.

– Кто хоть такая, не знаешь? – спросила она.

– Не-а, – беспечно ответил тот.

– Так, может, не из моей бригады? – предположила Евдокия.

– Не-а, из твоей, – разрушил ее надежды посыльный. – Она сама сказала, что с Алтая. Боевая такая девчонка.

В дежурной части сидели трое военных. Одного из них, комбата, Евдокия сразу узнала, двух других видела впервые. Комбат был не то что испуган, но по мрачному выражению его лица Евдокия поняла, что от этих двоих ему уже досталось.

– Особый отдел НКВД, – представился один из военных. – Люся Кузнецова, то есть Людмила Васильевна Кузнецова – ваша работница?

– Да, моя, – ответила Евдокия.

– Идеологически надежная?

– Да, надежная.

– Уверены?

– Как в самой себе, – ответила Евдокия, чувствуя, что начинает волноваться. – Чего она натворила?

– Вот выясняем, дезертир она или шпионка. Задержали вне расположения воинской части.

– Разрешите пояснить. – Евдокия посмотрела прямо в глаза особисту. – Она не может быть дезертиркой, потому что она вольнонаемная, а не военнообязанная. Это раз. И она не может быть шпионкой, потому что... – Евдокия сделала паузу, глядя немигающим взглядом в глаза военному.

– Почему не может? – прервал затянувшуюся паузу особист.

– Потому что она моя соседка. Живет через дорогу. Все время на моих глазах. За всю свою жизнь из поселка никогда никуда дальше района не выезжала. А поселок у нас закрытый. На оборонку вкалываем. Шпионов не было и нет. Отец у нее, кстати, на фронте воюет. Так какая она может быть после этого шпионка? Знаете, кто она такая?

– Кто? – в растерянности спросил особист.

– Дура! – ответила Евдокия. – Дура, потому что попалась. И это лишний раз подтверждает, что никакая она не шпионка.

– Есть логика в ваших рассуждениях, – согласился особист. – Ну, а ты что скажешь, комбат?

– А что я скажу? – пожал плечами комбат. – Выговор могу ей влепить. Обратно могу отправить на Алтай. Вот только кто вместо нее работать будет? Мы ведь сюда не просто так приехали, не на экскурсию. Укрепления будем строить. Понимаю, что провинилась. Примем меры.

– Часовой, освободи арестованную, – приказал особист и, мельком взглянув на часы, прошептал едва слышно: – Третий час ночи. Занимаюсь всякой ерундой...

Выйдя из дежурной части, Евдокия и Люська хотели как можно скорее уйти подальше, чтобы, не дай бог, особист не передумал и не приказал их снова арестовать. Но комбат как ни в чем не бывало остановился прямо рядом с дверью, достал из кармана портсигар, раскрыл его, кинул в рот папироску и только после этого спросил у Люськи:

– Куда же это ты на ночь глядя побежала?

– Красную площадь хотела посмотреть. А то я ее только в киножурнале и видела. Думала, успею обернуться туда-обратно, пока поезд на месте стоит.

– Серьезно? – комбат внимательно посмотрел на Люську. – Красной площади ни разу не видела?

– Ни разу, – подтвердила Люська. – Вон тетя Дуся не даст соврать.

– Ну и что тут такого? – пожала плечами Евдокия Петровна. – Я, например, тоже ни разу Красную площадь не видела.

– Та-ак. – Комбат на мгновение задумался, потер рукой подбородок. – А и правда. Я ведь тоже Красной площади не видел. Короче говоря, ждите меня здесь, никуда не уходите, я скоро.

И вернулся в дежурку, закрыв за собой дверь.

– Чего это он? – недоуменно спросила Люська.

– Не знаю, – пожала плечами Евдокия Петровна. – Сказал ждать – будем ждать.

А комбат в это время уже стоял перед особистом.

– Тебе чего? – недовольно спросил тот.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, дело есть, помогли бы.

– Ну, говори, не тяни.

– Нам завтра оборонную линию налаживать вокруг Москвы.

– Ну, знаю. Дальше что?

– Понимаешь, браток, – вдруг доверительно проговорил комбат, нарушая всякую субординацию. – Из деревни мы, поселковые. Всю жизнь на руднике под землей проработали, вольфрам добывали, молибден, чтобы вражеские снаряды от танков наших отскакивали.

– Попросить чего хочешь? – догадался особист. – Говори.

– Нам бы Красную площадь посмотреть. Чтобы работалось крепче, чтобы знали, что защищать будем. Помоги.

– Хм-м, ну ты и наглец, – покачал головой особист. – Помочь, значит, просишь? В военное время, когда враг к Москве рвется, вы площадь Красную решили посмотреть? Часовой! – громко крикнул он. – Ко мне!

Комбат весь напрягся от этого его крика.

Вбежал часовой.

– Возьми вот этого капитана и еще кто там с ним будет и веди их сам знаешь куда.

– Так точно, знаю, – ухмыльнулся часовой и снял с плеча винтовку.

– Да не туда, дурак, – остановил его особист. – Шофера моего подними, если дрыхнет. Пусть сгоняет с капитаном и его девчатами на Красную площадь, посмотрит, что там. Только быстро, на все про все час – и пулей обратно! – После этих слов он поглядел на комбата и с серьезным выражением лица произнес: – Конечно, надо взглянуть на Красную площадь, а как же иначе.

Когда Евдокия с Люськой увидели вышедшего из дежурки комбата под охраной часового, у них внутри сразу все похолодело, особенно когда комбат сказал им: «Вперед идите».

– Саша, да куда ж это нас поведут-то? – зашептала Евдокия Петровна, впервые назвав молодого комбата по имени.

– Куда надо, туда и поведут, – отчеканил комбат и, повернувшись к часовому, незаметно подмигнул ему.

Тот понял намек, скинул с плеча винтовку и грозно проговорил:

– А ну, не разговаривать у меня!

– С нарушителями трудовой дисциплины у нас разговор короткий, – зашептал комбат, глядя на Люську. – Хоть вы и вольнонаемные, а дисциплину соблюдать должны! Это армия, а не просто так. Записались – будьте добры. Выговор тебе, Людмила. И товарищу бригадиру – замечание, чтобы инструктаж провела среди своих работниц. Залезайте в машину.

– Товарищ командир, куда нас повезут? – спросила шепотом Люська, схватив комбата за руку. – В тюрьму, да? Из-за меня. Давай я на себя всю вину возьму.

– Нет, не в тюрьму, – ответил комбат. – На Красную площадь.

– Я серьезно, – зашептала Люська.

– И я серьезно, – ответил комбат, наклонив голову к самому ее уху и почувствовав запах ее волос.

Их везли минут двадцать, потом машина остановилась, дверца открылась и сопровождавший их часовой сказал: «Выходи по одному». Комбат, за ним Люська, за ней Евдокия Петровна вышли из машины. 

– Ну что, посельчане? – часовой сделал широкий жест рукой: – Хотели увидеть Красную площадь – смотрите: вот она во всей красе и величии. Прямо перед вами собор Василия Блаженного, а там на другом конце – Исторический музей. Здесь ГУМ. Пять минут вам. – и отошел в сторону, наблюдая за комбатом с Люськой и Евдокией Петровной, смотревшими завороженно на Спасскую башню, на мавзолей Ленина, Кремлевскую стену с бойницами.

Возвращались молча. Когда уже подошли к своей теплушке и Евдокия Петровна повернулась к Люське спиной, взбираясь на подножку, девушка вдруг прильнула к комбату и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку, шепнув при этом: «Спасибо, Саша».

Утром эшелон снова тронулся в путь, часто останавливался на перегонах, но, несмотря на частые задержки, к вечеру того же дня прибыл к месту дислокации. Стройбатовцы вылезли из вагонов и начали грузить на подошедшие подводы инструмент: штыковые и совковые лопаты, тяжеленные, заточенные с обоих концов ломы, кирки с длинным штыком с одной стороны и узкой лопаткой с другой, двуручные пилы, топоры, ящики с гвоздями, железные скобы для скрепления бревен, большие армейские палатки, в которых им предстояло жить, и многое другое.

– Батальон, стройся! – раздался громкий крик комбата, пытавшегося перекричать многоголосый хор голосов. – Командиры рот, построить подразделения.

– Чево? – спросила у Евдокии Петровны толстая баба Вера, повариха. – Прослухала я, чево кричали-то?

– Баб Вер, пойдем вот сюда встанем, – взяла ее за локоть Евдокия Петровна. – И вы, девчонки, подтягивайтесь за нами. Да перестаньте галдеть, шуму от вас, как на базаре.

Построившись в колонну, женщины с вещмешками за спинами направились к виднеющейся вдалеке березовой рощице. Шли долго, медленно, часто останавливались, разваливая строй. Дошли уже поздней ночью, вконец измученные, остановились в березовой роще с опавшими листьями.

– Обустраивайтесь, – сказал комбат. – Завтра с утра выходим на работу.

– А где... – начала вопрос Евдокия Петровна.

– В километре отсюда, – показал комбат рукой на запад. – Противотанковый ров будем рыть.

– Да я хотела спросить, где мы?

– На минском направлении, под Можайском, – шепнул комбат и приложил палец к губам, мол, не спрашивай.

Утром пожилой нарядчик в очках с толстыми стеклами и с резинкой вместо одной сломанной дужки показал им на два ряда вбитых в землю колышков, уходивших далеко-далеко к горизонту. Расстояние между рядами было около пяти метров.

– Вот ваш участок. Технология простая. Видите вбитые колышки? Копайте между ними на глубину два метра. Сегодня пока просто копайте по всей ширине, а вечером мы проведем учение среди бригадиров, расскажем, что да как. После учебы будете уже по всем правилам противотанковый ров делать с откосами, брустверами, бермами. Да, вот еще. Выкопанную землю скидывайте в сторону противника, чтобы перед рвом вал был насыпан. Танки противника пойдут на приступ, залезут на вал, а с него сразу кувырк в ров. Тут им и крышка будет. Поняли?

– Поняли, поняли, – закивали головами тетки. – Иди отсюда, грамотный.

Ров копали по всему участку обороны на многие десятки километров. Копошились тысячи людей с ломами, кирками, лопатами. По мере углубления рва землю перекидывали в несколько приемов, делая сначала две и даже три узкие террасы. И лишь когда ров был в целом готов, формировали брустверы, делали откосы под нужным углом.

А фронт неумолимо приближался, несмотря на героическое сопротивление советских частей. С каждым днем гул далеких боев становился все слышнее и слышнее. Бабье лето с теплыми тихими деньками давно прошло. Зарядили нудные моросящие дожди, не прекращавшиеся целыми сутками. Дороги развезло. Работать под холодным осенним дождем было нелегко, вязкая глинистая почва прилипала к лопатам. Промокшие женщины, изгвазданные в глине, работавшие по двенадцать часов кряду, валившиеся с ног от усталости, уже не обращали внимания на кровавые мозоли на руках, на ломоту в суставах и мышечную боль от чрезмерных усилий. Они понимали, что от их работы зависит главное – пройдет ли здесь враг, рвущийся к Москве.

Когда же к середине октября стало ясно, что здесь враг не пойдет, потому что обходит это оборонительное укрепление с севера, Евдокию и всю ее бригаду сняли с земляных работ и в срочном порядке направили делать завалы из деревьев на пути фашистских танковых колонн. Они пилили столетние деревья на уровне груди, чтобы остававшиеся пни были преградой для вражеской техники, потом распиливали стволы на чурбаки длиной в полтора – два метра и вкапывали их в землю под углом к наступающему противнику. Рубить ветки и вшестером тянуть тяжелые стволы из рощи к дороге, баррикадировать проезжие пути тоже было делом очень нелегким. А преодолевались такие препятствия немецкой бронетехникой не более чем за час. Но в этих условиях даже час задержки врага облегчал участь наших бойцов.

Когда в связи с прорывом фронта строительному батальону дали приказ сниматься с места и отходить, все, кого не успели вывезти, пешком направились к Москве, находившейся на расстоянии более ста километров. А Евдокия Петровна вдруг поймала себя на мысли, что не видит Люську.

– Да здесь где-то была, – отвечали на ее вопрос бабоньки из бригады. – Не маленькая, доберется.

– Где здесь, где? – не на шутку всполошилась Евдокия Петровна. – Сейчас-то куда делась эта несносная девчонка, на фрицев побежала смотреть?

Сказав своим, что догонит, она вернулась в лагерь в надежде увидеть Люську там, но нашла только ее скромные пожитки в виде нескольких платьишек и кофточек, так и не собранных в узел, а самой девчонки нигде не было.

Евдокия Петровна выбежала на опушку и вдруг увидела, что к их роще движутся маленькие черные коробочки – танки. Они еще далеко, даже рычания моторов не слышно, к тому же их может задержать ров, пусть еще и не до конца достроенный. А между рвом и танками есть еще одна сила – несколько наших пушек, кажущихся на расстоянии игрушечными, и люди-муравьишки, снующие рядом с пушками, – артиллерийский расчет.

Евдокия Петровна считает немецкие танки: один, два, три... Насчитав около тридцати коробочек, сбивается со счета, тем более что видит, как из пушек вылетает огонь и коробочки одну за другой охватывает пламя, значит, снаряды попали в цель. Поле боя затягивает смрадный дым. Евдокии кажется, что она всем своим нутром чувствует его тяжелый запах, хотя до приближающихся танков еще далеко. Но так ли уж далеко? Она видит, что обороняющиеся бойцы отступают, что пушки их уже смяты, разбиты, раздавлены и лишь куски обгоревшего металла остаются на их месте. Наши отступают, отстреливаются, вражеские танки ползут вслед за ними, а за танками идут пехотинцы и стреляют из автоматов.

– Сюда, сюда! – Евдокия Петровна призывно машет рукой отступающим советским бойцам и радуется, когда видит, что ее призыв услышан и солдаты бегут в ее сторону, достигают леса, укрываются за стволами деревьев и ведут оттуда огонь по врагу.

– Занять оборону! – кричит их командир, весь в копоти, в грязной распахнутой фуфайке.

струйки пота текут по его грязному лицу, оставляя после себя светлые полосы. он только сейчас замечает Евдокию.

– Ты кто такая? Ты что тут делаешь? – кричит он, потому что из-за треска автоматных очередей и хлопанья винтовочных выстрелов почти ничего не слышно.

– Я Люську ищу! – кричит ему в ответ Евдокия.

– Какую, на хрен, Люську?! – лейтенант не переставая стреляет из автомата, ловя в прицел движущиеся по полю фигурки немецких солдат. – Катись отсюда к едреной матери! Сейчас здесь немцы будут!

Противник, видя, что цепь обороняющихся солдат откатилась к роще, перенес на нее огонь танков. Взрывы раздавались один за другим, вздымая вверх обломки стволов, взметая в воздух фонтаны земли.

– Ты еще здесь? – крикнул лейтенант, увидев, что Евдокия остается на месте.

И вдруг бросился к ней, толкнул изо всех сил, отчего она упала на землю, и накрыл своим телом. В тот же миг грохот разорвавшегося рядом снаряда оглушил Евдокию. Она не помнила, сколько прошло времени после взрыва, все вокруг стало каким-то расплывчатым. Уши будто заложило ватой, звуки до нее долетали приглушенные. Она чувствовала, что кто-то ее куда-то несет, причем не обычным шагом, а бегом, потому что плащ-палатка, на которой она лежит, дергается из стороны в сторону. И вдруг тряска прекращается.

– Что тут у вас? – раздается чей-то хриплый, видать, сорванный от крика голос.

– Взводного осколками похлестало. Фуфайка спасла. Вон вся в дырках. Как думаешь, оклемается?

– Посмотрим, так-то с виду парень молодой, крепкий. Если осколком насквозь не прошило, сдюжит.

– А это кто?

– Не знаем, под ним лежала. Но не из нашей роты. Кажись, живая. Мы поначалу думали, что врачиха из полевого госпиталя, да вроде незнакомая.

– А ты как будто всех врачих наперечет знаешь.

– Молодец ваш взводный: всегда бабу найдет, даже во время боя.

– Да ладно ты, зубоскал. Делай свое дело.

– Хватит языком трепать. Отойдите от раненых, – раздался властный голос, и тут же яркий свет ударил Евдокии в глаза.

Это врач отдернул с ее лица полу шинели, которой она была прикрыта.

– Открой глаза! – приказал врач, увидев, что она зажмурилась. – Слышишь меня? Кивни головой, если слышишь. Ага, хорошо. А видишь меня четко? Кивай головой: да или нет? Так, значит, расплываюсь я в твоих глазах. Ну, это бывает. Контузия у тебя. А говорить-то можешь? Рассказывай тогда, откуда ты появилась?

– Я Люську искала, а потом гляжу: коробочки ползут и муравьишки снуют туда-сюда, туда-сюда.

– Бредит?

– Похоже на то. Грузи на машину. Потом разберемся. Проверь, может, документы в карманах есть.

Окончательно Евдокия пришла в себя уже под вечер, вот только не помнила, на какой день. Лежала она в большом помещении на матрасе.

– А, очнулась? – услышала она чей-то голос и, повернув голову в ту сторону, увидела лейтенанта, полулежавшего рядом на таком же матрасе, полураздетого и с перевязанным бинтами крест-накрест торсом.

– Где мы? – спросила Евдокия.

– В госпитале, – успокоил ее лейтенант. – Снаряд рядом с нами разорвался. Я-то воробей стреляный, как только услышу свист, сначала тонкий, а потом нарастающий, типа как вот «фью-ю-у-у-у», так сразу падаю, где стою, и голову руками прикрываю. Если в задницу осколок прилетит, так это еще полбеды, а вот если уши обстрижет, то это дело уже серьезное, без ушей на люди не выйдешь, засмеют. Так вот, я как услышал это самое «фьюу», так сразу на тебя и бросился, закрыл собой. Малость спину продырявило, не страшно. Жить будем.

В это время Евдокии показалось, что в открытую дверь вошла Люська, и она крепко зажмурилась, подумав, что опять у нее начинается наваждение, что Люська ей видится в каждой девушке, потому что не сумела она ее найти, и поэтому Люськина смерть на ее совести...

– Теть Дусь, – раздался Люськин голос. – Открой глаза, это я, Люська. Я живая.

– Евдокия, посмотри на нас. Это я, Саша, комбат. Зря ты Люську искала, я ведь ее с собой увез. Моя вина, не предупредил. Все как-то суматошно получилось, прости уж, там такая кутерьма начиналась. Людей надо было спешно выводить из зоны боев.

– А как вы меня нашли? – Евдокия открыла глаза, все еще не веря, что перед ней действительно стоят Люська и Саша и что это не видения.

– Так это не мы тебя нашли, а нас нашли, – ответил комбат. – У тебя ведь в кармане удостоверение личности, а в нем указан номер части. Мы думали, что ты погибла, переживали. А как только мне сообщили, я сразу собрался и Люську с собой прихватил, мы ведь с ней расписались на днях.

– Поздравляю, – улыбнулась Евдокия. – Это вас Красная площадь так сблизила?

– Она самая, – рассмеялись они. – Ладно, пойдем мы. Батальон на новое место перебрасывают. Выздоравливай.

– Твои? – поинтересовался лейтенант, когда Люська с комбатом ушли.

– Мои, – ответила Евдокия. – Вот ее и искала, негодницу. А она, видишь, замуж вышла.

– Дело хорошее, – признал лейтенант. – Сама-то откуда?

– С Алтая.

– Колхозница?

– Почему сразу колхозница?

– Ну как же, Алтай – это бескрайние поля, хлеба.

– Нет, не колхозница. На руднике работаю.

– На руднике? – не поверил лейтенант. – Заливаешь! Кстати, меня Кириллом зовут. Я с Кузбасса. Со Сталинска. Слышала про такой город? Тоже шахтер по профессии.

– Вот как? – пришло время удивляться Евдокии.

– Да, я самый настоящий шахтер, – с каким-то почти детским восторгом воскликнул Кирилл. – Я на Юпитере живу. Прямо рядом с шахтой. Шахта называется имени Серго Орджоникидзе. Недалеко от нас стадион спортивный построили и больницу большую открыли, а еще...

– Врешь ты мне все, Кирюша, – остановила его Евдокия. – Юпитер, шахта, больница. Ты на Юпитер на пушечном ядре летаешь? Как барон Мюнхгаузен?

– Да нет же! – воскликнул Кирилл. – Юпитер – это улица так называется, на горе, рядом с шахтой. Я там домик построил, от работы недалеко. Знаешь, какой вид открывается с этой верхотуры? Все как на ладони. Вот и назвали нашу гору Юпитером.

– Веселые вы люди, – улыбнулась Евдокия.

– Веселые, – согласился Кирилл и, достав записную книжку, карандаш, написал что-то, вырвал листок, протянул его Евдокии. – Вот возьми, здесь мой адрес написан. Может, после войны с мужем в гости к нам приедете. Раз уж нас фронтовая дорожка свела. А еще лучше знаешь что? Переезжай к нам на жительство со всей семьей. Нам хорошие работники позарез нужны.

9

Санитарный поезд, увозивший Евдокию в сибирский госпиталь, остановился на какой-то станции, где на железнодорожных путях скопилось множество эшелонов, везущих бойцов на фронт, а раненых обратно. Сильно ослабевшая после контузии, с перевязанной головой, Евдокия вышла на перрон подышать свежим воздухом и вдруг услышала истошный крик: «Степаныч, гляди, жена твоя! Да, точно, она!» И сразу же другой крик: «Евдокиюшка!» Оглянулась, а к ней от соседнего эшелона бежит толпа мужиков в гимнастерках, без шапок, а на дворе зима, и впереди всех ее Виктор. Подбежали, окружили со всех сторон, обнимают.

Виктор прижал ее к груди, глазам своим не верит:

– Ты здесь каким чудом оказалась?

– С фронта еду, контузило, – едва шевелит губами Евдокия.

Она не может поверить, что вот рядом ее муж, а вместе с ним и соседский Федька, и Андрей с Сашкой, и другие поселковые ребята, призванные в действующую армию.

– С какого фронта? – кто за руку ее держит, кто по плечу гладит, а Виктор как прижал ее к себе, так и не отпускает. – Мы сами-то еще до фронта не добрались, почитай три месяца в учебке провели, а ты уже с фронта едешь, да еще контуженая. Что случилось, что стряслось?!

– Вот и оставляй наших женщин одних дома, без присмотра, – шутит кто-то. – Это не женщины – огонь!

– Тебя хотела увидеть, – шепчет Евдокия. – Вот увидела.

– А дома кто же? – спрашивает Виктор Степанович.

– Настька управляется, – отвечает Евдокия, не веря в свое счастье.

И правда, счастье долгим не бывает, на то оно и счастье: мелькнет мгновением малым – и снова жди и надейся... Громогласный гудок паровоза перекрывает станционную шумиху.

– По вагонам! – звучит команда.

– Я к тебе сынка послал, – шепнул Виктор Степанович. – Пусть у нас поживет. Я вернусь – разберемся.

– Ты только вернись, – шепчет Евдокия, и по ее щекам текут слезы. – Ты только вернись, – повторяет она, – а там разберемся.

Она стояла на перроне и все махала рукой давно ушедшему поезду, до тех пор пока ее не увидели санитарки. Они и привели ее, беспамятную, обратно в вагон и уложили на нижнюю полку. Когда Евдокия пришла в себя, за вагонным окном проносились заснеженные поля, перелески. Сибирь-матушка представала во всей своей суровой красе. Вот уж и Омск проехали, скоро Барнаул, затем на попутках до Змеиногорска, а оттуда домой на речку Белую да на рудник, в горах затерянный.

Подошла докторша.

– Ну и напугала же ты нас, подруга, очень сильно напугала, – приложила она руку ко лбу Евдокии. – Температуришь, голубушка. Что случилось, рассказывай, что тебя так сильно потрясло? Опять на фронт рвалась, пришлось успокоительное дать. Почти целые сутки в себя не приходила.

– Не знаю, – качает головой Евдокия. – Привиделось, наверное. Будто мужа на перроне встретила и ребят наших поселковых.

– После контузии и не такое бывает, – успокоила ее докторша. – Ничего, пройдет со временем. Восстановишься. Женщина ты еще молодая, сильная.

– Муж про сына что-то говорил, – сказала Евдокия.

– А у вас дети-то есть? – поинтересовался военврач.

– Есть, – улыбнулась одними губами Евдокия. – Дочка, взрослая уже. Муж, конечно, сына хотел, но он и дочку любит.

– Муж-то воюет?

– Воюет, – кивнула Евдокия.

– Ты о нем постоянно думаешь, вот он тебе и мерещится, – разъяснил доктор. – Вернется, раз обещал. Наши сибирские мужики слово держат. Ты только себя не накручивай, выброси мысли плохие из головы. Мужу твоему там, на фронте, легче не будет, оттого что ты здесь загнешься. Так что давай приходи в себя.

В Барнауле Евдокию хотели в госпиталь положить долечиваться. Докторша очень настаивала, но разве можно уговорить задержаться хоть на полдня женщину, почти уже стоящую на пороге своего дома, где ее давно заждалась дочка?

– Спасибочки, дорогая, – отвечала Евдокия, отрицательно качая головой. – Пойду я, однако. Мне ведь до своей хаты еще триста километров ехать. Ничего, на попутках за пару-тройку дней доберусь. А то дочка одна управляется. Трудно ей одной-то и на рудник ходить, и за хозяйством смотреть.

– Постой, не уходи, присядь-ка, – попросила докторша и сняла трубку телефона, стала кому-то звонить.

Голос ее звучал то ласково, просяще, то жестко, требовательно. Евдокия не прислушивалась, в голове у нее опять зазвонили колокола, перед глазами снова все поплыло, хотя и не так сильно, как раньше. Вдруг резкий запах нашатыря ударил в нос. Она встряхнулась и увидела склонившуюся над ней докторшу и двух санитарок рядом.

– В общем, так, голубушка, – проговорила докторша не терпящим возражения тоном. – Ты сейчас человек почти военный. Поэтому слушай меня внимательно. Я заместитель начальника госпиталя, приказываю: марш в палату! Отлежишься недельку, оклемаешься, потом поедешь. Жила твоя дочка без тебя три месяца, еще недельку подюжит, ничего с ней не случится. Сама же говоришь, невеста уже. А я, как только будет оказия, отправлю тебя на попутке прямо до твоего поселка.

Докторша сдержала слово. За три дня до Нового, тысяча девятьсот сорок второго года Евдокия села в полуторку, ехавшую с грузом медикаментов для районных медпунктов. Из госпиталя ее провожали всей палатой. Санитарка баба Маня сунула в руки узелок: «Возьми, милая, подарочек тебе на Новый год, натерпелась ты, горемычная».

Под самый Новый год машина с Евдокией прикатила в поселок, остановилась у конторы. Выйдя из машины, Евдокия попрощалась с шофером и нетвердой походкой направилась к своему дому, открыла калитку. Старый кудлатый пес Султанчик сначала было загавкал, но узнал хозяйку и стал прыгать вокруг нее, ластиться, старался лизнуть руку, так бы рад.

– Ну что ты, что ты. – Евдокия ласково погладила пса, почесала его за ушком, подумала: «Пес встречает, значит, дома все в порядке.

Смахнув веничком-голиком снег с валенок, Евдокия вошла в сени и, ничего не видя в темноте, на память протянула руку вперед, нашарила дверную ручку. Открыла дверь, вошла в комнату, огляделась: «Неужто я дома?» Стянула с головы платок и, закрыв глаза, втянула в себя воздух, почувствовала такой родной забытый запах родного очага.

– Тетя, ты к кому?

От неожиданности Евдокия вздрогнула, открыла глаза и увидела перед собой незнакомого мальчика лет двенадцати, внимательно глядевшего на нее. В груди у нее все похолодело, как будто в предчувствии беды. Чей это мальчик? А где дочь? Что с ней случилось? Первое мгновение она не могла ничего вымолвить, словно комок застрял в горле. И вдруг будто вихрь налетел.

– Мамулечка! – это Настька, выглянув на скрип двери из другой комнаты и увидев мать на пороге, заключила ее в свои объятия.

– Ох, – только и смогла вымолвить Евдокия. – А я уж заволновалась, гляжу, а тебя нет. Не знала, что и подумать. – по щекам ее текли слезы.

– Не плачь, тетя Евдокия, – по-взрослому сказал мальчик. – Я Вовка. Мне дядя Витя наказ для тебя дал.

10

Первые три месяца призванные в августе в армию красноармейцы проходили воинскую подготовку в учебной части, а в декабре их полк погрузили в несколько эшелонов и повезли в сторону фронта. Навстречу им мчались один за другим санитарные поезда, везя в сибирские госпитали раненых солдат.

На одной из больших станций, где их эшелон стоял больше суток, Виктор Степанович с двумя чайниками в руках пошел за кипятком. И увидел, что впереди него идет мальчишка в потрепанной курточке совсем не для сибирской зимы.

– Дяденьки, вы не на войну едете? – спросил паренек у стоявших возле вагона красноармейцев.

– Мы уже отвоевались, – ответил один из солдат с перевязанной головой. – В госпиталь едем, осколки вынимать.

– Дяденьки, вы не на войну едете? – подошел мальчишка к группе возле другой теплушки. 

Один из стоящих обернулся, он был совсем еще молодой, но уже серьезный.

–Ты чего тут разгуливаешь между военными эшелонами? – спросил он у паренька строго.

– Дядя, а вы меня не возьмете с собой? Мне на фронт надо.

– А ну марш домой! – нахмурился солдат. – Мать, наверное, с ног сбилась, ищет его, а он по вокзалам шатается. Сейчас патрулю тебя сдам.

– Нет у меня мамки! – крикнул мальчишка и юркнул под вагон на другую сторону эшелона, только его и видели.

Виктор Степанович, набрав на вокзале кипятку в оба чайника, шел обратно и поглядывал по сторонам, не попадется ли опять тот мальчик. И точно, увидел его. Пацан стоял возле одной из теплушек.

– Слышь, парень, – окликнул его Виктор Степанович. – Не поможешь кипяток до моих ребят донести?

– Конечно, дяденька, давай помогу. – мальчишка взял один чайник, и они пошли вместе. – Дяденька, а ты не на фронт едешь? – спросил паренек.

– На фронт, – кивнул Виктор Степанович.

– Дяденька, возьми меня с собой на фронт, пожалуйста, мне очень надо, честное пионерское.

– А чего так?

– Батяньку хочу найти, он у меня с фашистами воюет.

– Вот мы и дошли. – Виктор Степанович подошел к открытой теплушке и крикнул: – Мужики, принимайте гостя.

– Это чей же такой бравый парнишка? – Андрей взял у мальчишки чайник с кипятком и подал ему руку: – Давай залезай.

– Накормить надо мальца, – распорядился Виктор Степанович. – Голодный, наверное. Ты сегодня завтракал, обедал?

– Да так, – уклончиво ответил мальчишка. – Утром тетенька с санитарного поезда кашей угостила и компоту целую кружку налила. Хотела с собой увезти, чтобы я при госпитале был, да только я убег.

– Так давай с нами пообедай, наша каша ничуть не хуже. – Виктор Степанович положил в чашку черпак каши с мясом и протянул мальчишке. – Тебя как звать-то?

– Вовка я, – прочавкал мальчишка с набитым ртом.

– А меня дядя Витя зовут. А это вот дядя Андрей.

– Куда ж ты, Вовка, рванул? – спросил у него Андрей. – Мать-то знает?

– Не-а, – отрицательно покачал головой Вовка. – Ее немцы убили бомбой. Вместе с сестренкой. Во время налета. Мы с дружками во дворе играли, а когда самолеты полетели, так все вместе в лес убегли. А как вернулись, гляжу – на месте нашей хаты яма глубокая.

– А как здесь-то оказался?

– Меня соседка наша тетка Демьяновна к себе взяла. Я у нее несколько дней жил. А когда немцы на танках уже близко к деревне подъехали, дядя командир, который ротой командовал, сказал нам: «Давайте улепетывайте отсюда, поскорее да подальше. Мы их задержим сколько сможем». Вот мы и ушли из деревни, потом на поезд сели и ехали долго, а как приехали на эту станцию, так я и убег от тетки Демьяновны. У нее своих детишек полным-полно – зачем я ей? Обу-за только.

– А батька-то у тебя где? – поинтересовался как бы между прочим Виктор Степанович.

– Не знаю, – пожал плечами Вовка. – Воюет где-то. Мамка, когда еще живая была, письмо от батяньки получила, так сказывала, что под Смоленском их армия стоит.

– Под Смоленском, говоришь? – Виктор Степанович взглянул на Андрея с Сашкой, и те поняли его с одного взгляда.

Про смоленский котел, в котором сгинула не одна советская дивизия, все были наслышаны.

– Так ты, значит, теперь один? – Виктор Степанович задумался. – Все равно. Нельзя тебе с нами. Мы на войну едем.

– Не хочу я в тыл. – Вовка отложил ложку и насупился. – Батяньку буду искать. Он ведь не знает еще, что мамку с сестренкой немцы убили.

– Слышь, Вовка. – Виктор Степанович положил руку ему на плечо и начал говорить серьезно, доверительно. – Дело одно у меня к тебе есть. Очень важное дело. Не знаю, как поступить. Помощь твоя нужна всем нам.

– А что случилось, дядь Вить? – встрепенулся Вовка. – Я помогу. Ты не думай, что я такой маленький. Я на самом деле знаешь какой жилистый?

– Вижу, – кивнул Виктор Степанович. – Поэтому и обращаюсь к тебе, а не к кому другому. Понимаешь, я в спешке ключи с собой увез. – он достал связку ключей из кармана и показал Вовке. – Этот вот от дома, а этот от каморки моей бригадирской на руднике. Как в нее сейчас попасть без ключа? Косяк стальной, замок пудовый. Его даже ломом не выдернешь. Сама дверь из листвяка сколочена. А в той каморке инструменты все и запалы для зарядов. Весь рудник может встать из-за моей оплошности. Отвези, пожалуйста, эти ключи моей жене. Она до рудника дойдет, передаст их кому надо. Выручишь?

– Это я запросто, – согласился Вовка. – Ты, дядь Вить, даже и не переживай так сильно.

– Вот и хорошо, вот и ладненько, – обрадовался Виктор Степанович. – Я сейчас тебе записку напишу, передашь ее жене моей, Евдокии Петровне. А чтобы ты в дороге не заплутал, я тебя на санитарный поезд пристрою. Я там знакомого встретил, он из нашего района, только из соседнего поселка. С ним и доедешь прямо до места. Если что, поможешь ему, он без ноги, на костылях...

 

– Так ты и есть тот самый сынок? – вспомнила Евдокия свою встречу с мужем на полустанке.

Значит, не привиделось, значит, судьба действительно вняла ее мольбам.

– Ну так иди же ко мне. – она села на стул и притянула к себе Вовку, поцеловала его в щеку.

– Ты, тетя Евдокия, не беспокойся, – проговорил мальчишка. – Я уже взрослый. Дядя Витя наказал мне слушаться тебя и помогать во всем. Я и дрова могу наколоть, и воду из колодца принести.

– Ладно, ты, взрослый, – взъерошила ему вихры Настька и обняла обоих. – Ты представляешь, мамулечка, я прихожу с работы, а он стоит у ворот, серьезный такой. Дядю Васю помнишь? Так вот он его прямо до дома до нашего довез, такой крюк сделал, кстати, он ногу на фронте потерял... Ребятишки соседские Вовку-то увидели, поколотить хотели, а когда он сказал, что его дядя Витя прислал, так сразу за своего приняли. У него от папы к тебе какое-то поручение, мне не говорит, настоящий партизан.

– Сейчас я принесу. – Вовка убежал в другую комнату и тут же вернулся со свертком. – Дядя Витя просил тебе ключи передать. И еще вот это, сказал, что секретно, что только тебе. Я бы иначе и не приехал.

– Давай посмотрим, что тут. – Евдокия развернула сверток и увидела пачку исписанных листков. – Это же письма! Вот Андрейка письмецо написал своей Полине. Это вот Сашкин почерк, матери пишет, а вот и от Вити письмо. Это письма родным от всей его бригады. Вовка, ты молодец, умничка! Это действительно очень важные документы. Я их сейчас разнесу по адресам. Вот радость-то будет – весточки от фронтовиков получить. А это вот, Настька, тебе письмо, сама знаешь, от кого.

– Подумаешь! – Настькины щеки полыхнули румянцем. – Давай уж, почитаю. – она взяла свернутый листок и ушла в другую комнату.

– Разнести эти письма поскорее надо, – встала Евдокия со стула. – Пойдем, Володенька, будешь моим помощником, согласен?

Что и говорить, эти письма под самый Новый, 1942 год были лучшим подарком для тех, кому они адресовались.

11

Взвод саперов разместился в рощице на берегу Волхова. Виктор Степанович со своими ребятами из бригады устроился в вырытой ими полуземлянке, обложенной со всех сторон снежными кирпичами. Она ничем не выделялась среди сугробов, а значит, была незаметной для противника.

Внутри пещеры утоптанный земляной пол был застлан еловыми ветками, в центре горел небольшой костерок, разожженный на куске жести. В снежном потолке наискось было проделано отверстие, чтобы дым от костра выходил наружу. На таком огне можно было и чай вскипятить, и банку тушенки разогреть, ну и погреться с ним рядом.

– Новый год, что ты нам несешь, радость или печаль? – задумчиво проговорил Петька, вертя в руке стреляную гильзу от ППШ, найденную на дороге.

Было видно, что он сильно переживал, из-за того что ему, как и многим другим бойцам, не досталось ни винтовки, ни автомата, ни тем более пулемета. Прибывшая на фронт дивизия была укомплектована стрелковым оружием от силы на двадцать процентов. Это значит, что из десяти человек лишь двое были вооружены, а у остальных вместо винтовок, автоматов и пистолетов были деревянные колья.

– Не переживай, братишка, настреляешься еще. В первом же бою разобьем фрицев и во-оружимся. – Андрей подбросил в костерок последние несколько сухих веточек. – Пойду дровишек подсоберу.

Он вышел из землянки на свежий воздух и поежился: «Небо-то как вызвездило. К морозу».

Насобирав в лесу охапку валежника, Андрей возвращался в землянку, как вдруг споткнулся о едва заметный бугорок, припорошенный выпавшим снегом.

– Ой! – бугорок внезапно зашевелился.

– Кто здесь? – Андрей смахнул снег с бугорка и увидел фигуру скрючившегося в неглубокой ямке человека.

– Й-й-й-я здесь, – едва шевеля посиневшими от холода губами, прошептал тот. – Х-х-холодно очень.

– Знамо дело, холодно, – хмыкнул Андрей, присев на корточки и вглядываясь в лицо лежавшего перед ним молодого солдатика. – Ты чего такой мелкий окопчик-то вырыл? Дубаря решил дать?

– З-земля твердая, не поддается.

– Городской, наверное?

– Д-да.

– Оно и видно, хоть бы еловых веток на подстилку наломал, теплее было бы, – неодобрительно покачал головой Андрей. – Вставай, пойдем со мной в землянку, обогреешься. А то до утра не дотянешь. Морозец-то хороший стоит. За тридцать, не меньше. Пальцы на ногах и руках чувствуешь? Уже нет? Так ты шевели пальчиками-то, шевели.

Отдернув плащ-палатку, прикрывающую вход в землянку, он подтолкнул солдатика внутрь: «Давай заходи».

– Встречайте, мужики, гостя. Пропустите к огоньку, пусть обогреется. Петька, чаю налей кружку. Твоего возраста парень, расспроси, может, встречались где?

– На, держи. – Петька протянул парню кружку со спиртом. – Хлебни, согрейся. Каких краев будешь?

 

Наступление Волховского фронта было назначено на шесть часов утра седьмого января сорок второго года, о чем были извещены все войсковые соединения. Штабу стрелковой дивизии было приказано выставить усиленную роту для наблюдения за противником, выслать разведку, установить систему огня, возвести инженерные заграждения на случай контратаки. Штаб дивизии разослал приказы командирам полков, штабы полков отдали соответствующие приказы командирам батальонов, а уж комбаты лично поставили боевые задачи перед ротными.

Однако к назначенному часу запланированного наступления не произошло, так как не все войсковые части успели прибыть на позиции и развернуться в боевой порядок. Соответствующее боевое распоряжение поступило за два часа до наступления. Бойцы, сидевшие с самого утра в окопах на тридцатиградусном морозе в ожидании красной ракеты, означавшей начало атаки, вернулись на исходные позиции. Но костры было запрещено разводить, чтобы не выдать расположение частей.

В тот же день Виктора Степановича срочно вызвали в штаб полка. В блиндаже, вокруг стола с лежавшей на нем картой собрались кроме командира полка и начальника штаба все командиры батальонов, командир разведроты.

– Проходи, Виктор Степанович, – пригласил его командир полка. – Твой ротный сказывал, что ты человек бывалый, в тайге выросший. Смотри, какое дело. Перед нашими позициями река Волхов. Приказ к наступлению может быть отдан в любой момент. Командование армии обещало танками помочь. Но разведка донесла, что лед на реке недостаточно толстый: пехота пройдет, а вот танки точно под лед провалятся. А без танков наступление одной пехоты захлебнется, к бабке-гадалке не ходи. Что выходит? Гитлеровцы на высоком берегу засели, укрепились до невозможности, в землю капитально зарылись, дзотов понастроили. У них на каждой огневой точке пулеметы да минометы, вся территория насквозь простреливается. Можно было бы попробовать их оттуда артиллерией выбить, да вот только снаряды еще не подвезли и прицелы не на всех орудиях стоят. В общем, без танков нам туго придется. Что думаешь по поводу организации танковой переправы? Лед выдержит танки?

– Посмотреть надо, – уклонился Виктор Степанович от прямого ответа. – Разрешите, товарищ командир полка, со своими ребятами в разведку сходить, в сумерках. Далеко не пойдем, вдоль реки походим, может, что на ум и придет.

– Разведку разрешаю, – согласно кивнул комполка. – Бери своих хлопцев, проверьте там все, изучите. Огня только не разводите, а то противник нервный стал, на каждый огонек пулеметной очередью отвечает или миной. Лыжи возьмите, маскхалаты. Товарищ капитан, обеспечьте группу всем необходимым. После разведки сразу ко мне. Выполняйте.

В январе день короткий, темнеет быстро. Группа солдат в белых маскхалатах скользит на лыжах по скрипучему снегу. Впереди река Волхов. Лыжники один за другим осторожно выезжают на лед. Он выдерживает вес нескольких человек, но это совсем не значит, что выдержит и тяжесть танка или сотен бойцов, когда они одновременно пойдут в атаку. А если противник начнет артиллерийский или минометный обстрел, снаряды да мины покромсают лед на куски. И все наши бойцы пойдут на дно...

– Морозец хороший стоит. – Петька поежился. – К завтрашнему утру еще на пару сантиметров намерзнет.

– Все равно недостаточно будет, – покачал головой Андрей. – Здесь надо, чтобы сразу сантиметров на десять, а лучше на все пятнадцать намерзло. Тогда лед, может быть, и выдержит.

– Неделю надо ждать, а то и больше, чтобы лед такой толщины намерз, – хмыкнул Сашка.

– Помните, мы пару лет назад на нашей речке зимник укрепляли, чтобы машины из города в поселок могли пройти, хворост подкладывали, а потом водой заливали? Продержался зимник до самой весны. А ведь речка Белая в том месте по ширине ничуть не меньше Волхова будет. Может, и здесь так же сделать? – предложил Андрей.

– Это должно сработать, – согласился с ним Виктор Степанович.

– Сейчас веток нарубим, хворост насобираем. – Петька махнул рукой в сторону ближайшей рощицы. – Накидаем сколько надо, снегом присыплем, водой зальем. К утру все колом схватится, вот и будет дорога не хуже настоящей.

– Так мало нас, – возразил Сашка. – Взвод всего.

– Ошибаешься, – ответил Виктор Степанович. – Нас целый полк. Каждый по веточке принесет – вот тебе и дорога ледовая.

– Весь полк снять не могу, – отрицательно покачал головой комполка, когда Виктор Степанович доложил о результатах разведки. – Бойцы перед боем отдохнуть должны. А вот саперную роту берите. И действуйте. Чтобы к завтрашнему утру переправа для танков была готова.

12

Ранним утром по позициям противника отработала полковая артиллерия, но как-то хило отработала, больше разозлила: выпустила пару десятков снарядов и смолкла. В атаку пошел стрелковый батальон. Бойцы в серых шинелях на белом снегу были хорошо видны вражеским пулеметчикам, засевшим на высотках в укрепленных дзотах. Следом за пехотой поползли танки, дошли до середины реки и остановились, боясь уйти под лед, выстрелили всего по нескольку раз. Но и этого оказалось достаточно, чтобы противник не на шутку всполошился и ответил ураганным огнем из пулеметов и минометов. Трассирующие пулеметные очереди прочерчивали длинные прямые линии на снегу. Белое полотнище реки сразу покрылось телами погибших советских солдат. Остававшиеся в живых бойцы распластались на льду и головы не могли поднять под перекрестным огнем пулеметов.

– В атаку, за Родину! – комбат вскочил первым, вскинул вверх руку с пистолетом и побежал вперед, стараясь увлечь за собой бойцов, но поймал пулю широкой грудью и рухнул как подкошенный.

– За Родину, вперед! – взмахнул рукой политрук, поднимая бойцов в атаку, но в это время заухали вражеские минометы.

Мины врезались в лед и взрывались, раскалывая его. Черные пятна открытой воды с плавающими кусками льда внезапно возникали перед атакующими и преграждали им путь.

Федька, бежавший вперед вместе со всеми, вдруг почувствовал сильный удар в живот, как будто кто-то пнул его со всего маху ногой. И от этого удара он упал на спину, отброшенный назад, и на какое-то время потерял сознание. Пришел в себя, вроде жив. Пальцами на руках подвигал, кажись, все на месте, пальцами на ногах пошевелил – шевелятся. А по животу тепло разливается, да только не в радость это тепло. Липкое оно какое-то, и чем больше тепла выливается на живот, тем меньше сил остается в теле. Руку сунул за пазуху – мокрой рука стала. Поднес ладонь к лицу и разглядел, что ладонь черная – от крови. Почувствовал пронизывающий холод ледяной воды, огляделся вокруг, а льда-то и нет. Минами весь лед раскололо. Лежит он на льдинке небольшой, вода вокруг него чернеет. А минометный обстрел продолжается. Мины вокруг взрываются. Да к ним добавилось еще уханье снарядов: в дело вступила вражеская артиллерия. Столбы воды вместе с искромсанными человеческими телами взлетали на десяток метров в высоту и обрушивались ледяным дождем вниз, на головы остававшихся в живых бойцов из наступающего батальона. Сводящий с ума пронзительный визг летящего снаряда заканчивался громким уханьем, просвистевшая пуля звонко вонзалась в твердый лед и с глухим звуком – в мягкое человеческое тело, и вслед за этим одна из движущихся черных фигур со сдавленным стоном оседала на лед и замирала навеки.

Подброшенная взрывом снаряда льдина, на которой лежал Федька, переломилась, и он оказался в воде. Намокшая шинель сразу потянула его на дно. Отчаянно барахтаясь, он сумел доплыть до ледяной кромки и попытался вылезти на лед, но тот предательски трескался и ломался под его тяжестью. Однако после нескольких неудачных попыток Федьке все-таки удалось выбраться из воды на лед, и он, перевернувшись на спину, перевел дух. Над ним возвышалось высокое звездное небо, уже начинающее сереть, так что рассвет уже близко. И как только рассветет...

«Как только рассветет, – подумал Федька, – полетят вражеские самолеты. Тогда вообще хана будет. Надо успеть до рассвета добраться до своих».

– Эй, солдатик, ты как? – услышал он шепот.

– Да вроде нормально, – ответил Федька. – Держусь пока.

– Сейчас посмотрю, что с тобой.

Федька почувствовал, как чьи-то теплые руки ощупывают его.

– Потерпи, милый, потерпи, перевяжу – легче станет. – подползшая к нему медсестра накладывала повязку на рану.

– Что там, сестренка? – спросил Федька.

– Осколком тебя зацепило. Ничего, жить будешь, – успокоила она его и потащила волоком к берегу. – Сейчас мы с тобой до медсанбата доберемся, у нас военврач хороший, он тебя быстро заштопает, в больничке полежишь, подлечишься.

Но тут опять заухали взрывы, пули засвистели еще сильнее, чем раньше. Медсестричка вдруг ойкнула и замерла без движения. Федька перевалился со спины на бок и увидел лежавшую в метре от него совсем еще юную девчонку. Упираясь ногами в снег, он подполз к ней, перевернул на спину.

– Ты что, сестренка, погоди умирать-то, – оглядел он ее бегло. – Похоже, руку тебе прострелили. Ничего, ты девка молодая, сильная, сдюжишь.

Он достал из ее сумки бинт и перевязал как мог. Потом, превозмогая боль, встал на ноги, скинул с себя обледеневшую шинель, взвалил раненую девушку себе на спину и пошел с ней к лесу, до которого было уже рукой подать.

– Иди, Федька, иди, – подбадривал он себя. – Ты теперь не только свою жизнь спасаешь, но и ее тоже.

Иногда его ноги подкашивались, и он опускался сначала на колени, а потом валился лицом в снег. Но, полежав немного и собравшись с силами, снова вставал и шел вперед, к маячившему перед помутившимся взором лесу. Когда он упал в последний раз и ему уже не хватило сил встать, он пополз вперед на локтях, отталкиваясь от земли ногами. Думал он в этот момент не о себе, а о молодой девчоночке, почти вытащившей его с поля боя, но словившей пулю, и вот теперь от него зависит, выживет она или нет. Поэтому обязательно надо доползти, иначе будет несправедливо, если он, здоровенный мужик, выживет, а она, пигалица, совсем еще ребенок, вдруг возьмет да и погибнет.

Он дополз до кромки леса, до того места, где стоял заградотряд – несколько бойцов в маскхалатах с автоматами наперевес. Бросив подозрительный взгляд на Федьку в окровавленной гимнастерке и на медсестру, они показали ему, в какую сторону идти дальше, сказав, что медсанбат совсем рядом, до него всего мет-ров пятьсот.

А вскоре встретились ему и санитары-

носильщики, два здоровенных мужика.

– Смотри, какая удивительная картина, – сказал один другому. – Раненый боец санинструктора на себе прет.

– Да это никак Валентина из второго отделения. А ну кончай языком молоть. Возьми ее на руки, а я парня поддержу.

– Ребята, спасибо, – пробормотал Федька. – Я бы и сам...

– Тише, боец, не трать силы на разговоры.

Врач, вышедший им навстречу из большой брезентовой палатки, подошел сначала к Федьке, оглядел его, удовлетворительно хмыкнул, а потом склонился над Валентиной.

– Скажите, доктор, с ней все нормально? – спросил Федька заплетающимся языком, чувствуя, что сознание уже совсем мутнеет.

Врач не ответил ему. Он приказал санитарам:

– Сейчас подвода должна пойти в полковой госпиталь. Пусть девчонку с собой заберут.

– А с этим что?

– Срочно готовьте к операции.

В полевом госпитале из Федьки извлекли осколок, небольшой такой, размером с мизинец, да еще полметра кишок отрезали, которые осколок тот повредил.

– Повезло тебе, братец, – сказал оперировавший его военврач. – Шинель тебя спасла. Осколок пока до твоего пуза сквозь нее пробивался, силу свою убойную потерял, но и то навредил изрядно. А если бы не шинель... В общем, выздоравливай, боец.

Много наших бойцов не вернулось из того боя. На волховском льду остались сотни безжизненных тел. Враг подтянул дополнительные силы и сумел отбить атаку советских войск. Но настоящее наступление началось ранним утром следующего дня в том месте, где был построен деревянно-ледяной мост: по нему прошли танки и прорвали оборону противника.

Провалялся Федька в госпитале пару недель. Со дня на день должны были прийти машины, чтобы увезти из фронтовой полосы всех тяжелораненых, которых набиралось почти полтысячи человек, сначала к железнодорожной станции, а уж оттуда поездами в тыловые госпитали, чтобы подлечить и снова вернуть в действующую армию.

– Хочу, братцы, проведать свою спасительницу, – сообщил Федька лежавшим с ним в одной палате бойцам. – Запала мне в душу эта дивчина. Сама маленькая, а силищи в ней о-го-го сколько. Вытащила меня, здоровяка, из-под огня. Вокруг все грохочет, полный трамтарарам, а она тянет и тянет меня за шкирку к лесу.

– А ты хоть знаешь, где ее искать-то?

– Помню смутно, что вроде бы ее тоже сюда направили. Может, в соседней палате лежит. У доктора узнаю.

– Так идти-то надо с подарком. Девушки цветы любят.

– А где их сейчас взять-то? Зима на дворе. Разве что веник подарить, чтобы валенки от снега отряхивать.

– Я думаю, что можно и без букета обойтись, а вот сахарку пару кусков – это самое правильное будет. Ну-ка, кто поближе, пошукай у меня в вещмешке, там сахар комковой в бумажку завернут. Выбери пару кусков, тех, что покрупнее.

– Сахар – это хорошо, а от меня для медсестрички шоколадку возьми, трофейную. Я ведь тоже сюда не на своих ногах пришел. Мы перед боем в разведку ходили, да на обратном пути на фрицев напоролись, наверное, около полувзвода их было. Я у одного из них шоколадку-то и позаимствовал. А на обратном пути случайную пулю словил.

– Спасибо, братцы. – Федька был немного смущен. – Ну, так я пойду. Надо успеть к вечернему обходу вернуться.

– Прикроем тебя от доктора, если задержишься, – пообещали ему.

Федька вышел из палаты во двор и пошел в сторону операционной, находившейся в соседнем бараке. Дверь в комнату, где обычно отдыхали медработники во время редкого затишья, была приоткрыта.

– Разрешите войти? – заглянул в комнату Федька.

– Входи. – У окна с открытой форточкой стоял военврач в белом халате и курил.

– Мне бы, – замялся Федька, – медсестричку одну встретить. Ее тоже сюда привезли, только чуток раньше, чем меня. Ее в руку ранило, когда она меня с передовой тащила.

– Зачем она тебе? – каким-то тусклым голосом поинтересовался военврач.

– Как это зачем? – не понял Федька. – Она же мне жизнь спасла, да и не только мне. Мы ей подарки собрали от всей нашей палаты, здесь вот сахарок, шоколадка. – Он протянул доктору кулек со сладостями.

– Так это ты ее принес? – доктор повернулся к Федьке и посмотрел на него долгим внимательным взглядом, словно пытался запомнить.

– Выходит, я, – ответил Федька. – Так подскажете, где мне ее найти?

– Пойдем, провожу, – согласился военврач и, подойдя к вешалке, снял с гвоздя шинель. – Здесь недалеко.

Они вышли во двор и по натоптанной тропинке пошли в сторону леса, где среди редких деревьев виднелись занесенные снегом невысокие холмики земли. В них были вбиты метровые столбики с приколоченными дощечками, на которых были написаны фамилии.

– Вот, пришли.

– Как же так? Как же так? – оторопело повторял Федька. – Она, такая маленькая, меня, такого большого, с поля боя вынесла...

– Ты ее уже мертвую принес, – вздохнул доктор.

– Как же так? Ее же в руку ранило. Я же видел. Я же ее перевязал.

– Да, в руку, – согласился доктор. – А еще одна пуля прямо в сердце попала. – Доктор вздохнул тяжело и протянул Федьке руку: – Спасибо тебе, солдат.

– За что? – не понял Федька.

– За то, что донес ее до нас. Похоронили мы ее по-человечески. Дочка это моя.

 

На следующее утро пришли долгожданные машины, чтобы увезти раненых в тыловой госпиталь. Но Федьки среди них не было.

Он к тому времени уже подходил к расположению своей части и на строгий окрик часового: «Стой, кто идет?» – ответил:

– Кто-кто, дед Пихто. Из медсанбата я, роту свою ищу.

– Нет здесь твоей роты, – огорошил его часовой. – Ушла рота вместе с полком далеко вперед.

13

Отвоевав у противника несколько населенных пунктов, дивизия закрепилась на новом рубеже. Враг оказывал упорное сопротивление, сковывая продвижение советских войск. Немецкие автоматчики, скрывавшиеся за деревьями, появлялись внезапно и открывали ураганный огонь. Стрелковому батальону было поручено отыскать в лесу и уничтожить все группы автоматчиков, пулеметные гнезда и минометные расчеты, овладеть высотой среди заболоченного редколесья и занять населенный пункт, от которого к тому моменту почти ничего не осталось, кроме торчащих в небо печных труб сгоревших домов местных жителей, давно ушедших от вой-ны в леса.

С этого места предстояло ударить в связке с другими батальонами по крупному населенному пункту, занятому врагом, взять его в клещи, уничтожить обороняющегося противника, и тогда будет открыта прямая дорога к Любани. А это значит, блокада Ленинграда будет прорвана. Надо только закрепиться на этом участке.

Перед самым наступлением бойцы стрелкового батальона озадаченно смотрели на кромку леса и чесали затылки.

– Товарищ майор, а как наступать-то? Снегу почти по пояс.

– Не сачкуйте раньше времени. К нам взвод саперов прикомандировали. Вон они под теми елками всем бойцам снегоступы мастерят. Дуйте к ним, получайте приспособы и марш на позицию, ждите сигнала.

– Ну что, Степаныч, скольких бойцов переобули? – поинтересовался комбат у Афанасьева.

– Да уж больше сотни.

– Мало, мало. Всех надо снарядить. Без этих лаптей мы далеко не уйдем. В снегу увязнем. В общем, оснащай бойцов, а я через полчаса первую роту в атаку подниму.

– Может, чуток подождать? – предложил Виктор Степанович. – Мои ребята быстро работают. Через час-полтора всех обуем. Да, еще бы остальным солдатам команду дать, чтобы еловых веток наломали, так быстрее будет.

– Дам такую команду, – пообещал комбат. – А вот со временем напряг. Не могу приказ командира полка нарушить. Ни на минуту нельзя наступление отложить. – он взглянул на часы. – Связной, ко мне! Доложи в штаб, что первая рота через полчаса пойдет в атаку. Командиры рот, слушай приказ. Бойцам растянуться цепью. Все пулеметы должны быть установлены на салазки. У кого еще не поставлены – быстро к саперам, у них дощечки возьмете и сами примотаете. Прочесывайте лес, как свои волосы, у кого они еще есть. На рожон только не лезьте. Используйте деревья в качестве прикрытия. Все понятно? Сверим часы.

Как только солдаты первой роты вышли на просеку, по ним из леса ударили автоматные очереди.

– Ложись! – ротный рухнул в снег.

– Ну и долго нам так лежать? – выругался политрук. – Надо поднимать бойцов в атаку!

– Погоди, не суетись, – остановил его ротный и крикнул: – Пулеметчики, где вы там? А ну, причешите фрицев на уровне пояса. Огонь!

Несколько пулеметов со стороны наступающих затараторили одновременно – только срезанные пулями ветки полетели с деревьев на противоположной стороне просеки.

– Вот теперь можно и атаковать! – крикнул ротный политруку. – Бойцы, вперед короткими перебежками! Да пулеметы подтягивайте, мать вашу! Недотепы! Как только бойцы упадут в снег, сразу открывайте огонь!

После каждого такого рывка вперед кто-то из наступающих уже не поднимался в новую атаку, оставаясь лежать на окровавленном снегу, но расстояние до кромки леса, где засел враг, неминуемо сокращалось.

– Гранатами их глуши, гранатами! – крикнул ротный, встал в полный рост, размахнулся и кинул лимонку в сторону леса.

Да только вот сам увернуться от вражеской пули не успел...

– Мужики, ротного убило! – раздался крик.

Ротного уважали: крепкий был мужик, справедливый, не лаял на солдат почем зря, как некоторые горе-командиры, но мог и в ухо дать, если было за что. Остервенело застрочили пулеметы. Рота поднялась в едином порыве и ринулась на врага. В снегоступах бежать было не очень удобно, бойцы проваливались в снег по колено, но хоть не по пояс. Вот и спасительные деревья, за которыми можно укрыться от вражеской пули. Противник продолжает лупить из автоматов, но итог боя уже очевиден. Не выдержав такого мощного напора, враг отступает.

К концу дня батальону удалось уничтожить до роты вражеских автоматчиков, прятавшихся в лесном массиве, выйти к шоссейной дороге и закрепиться на этом рубеже. Приближались сумерки, продолжать наступление большого резона не было. Из штаба полка поступил приказ батальону занять оборону. Сзади находился редкий лес, впереди – открытая местность, на которой организовать оборону не так-то просто.

«Это ж надо окопы по всему периметру рыть, землянки какие-никакие ставить, дзоты сооружать, – мысленно сокрушался комбат, обходя позиции. – А земля-то как камень, наверняка промерзла почти на метр». Однако вслух дал команду ротным: «Вгрызайтесь в землю. Ройте окопы».

– А что нам остается делать? Долбить так долбить.

Бойцы на скорую руку сооружали землянки в воронках от снарядов и бомб, рыли себе неглубокие окопчики в мерзлой земле, которые могли защитить их от вражеской пули, но не от мороза.

Взвод Виктора Степановича обустроил землянку в большой воронке от авиабомбы: выровняли края, из соседней рощицы притащили несколько срубленных стволов молодых деревьев и уложили их сверху крест-накрест, потом накрыли плащ-палатками и забросали снегом.

– Ездовые, ко мне, – позвал Виктор Степанович.

– Че, дядь Вить? – сразу откликнулся Ванька, молодой парень, до призыва в армию живший по соседству, а немного погодя подошел и Серега, мужик уже в возрасте, за сороковник переваливший.

Он достал из кармана пачку, ловко выбил из нее одну папироску, протянул Виктору Степановичу, чтобы тот взял первым, и только после этого спросил:

– Звал, Степаныч?

– Звал, мужики, звал, – кивнул Виктор Степанович. – Лошадей надо подальше в лес увести, в укрытие, чтобы шальная пуля случайно не попала в них. Мы без лошадей как без рук, сами понимаете. Да и накормить надо, они сегодня пайку свою с лихвой отработали.

– Дядь Вить, не беспокойся, сховаем лошадок так, что ни одна живая душа не найдет.

Подошел комбат, поглядел на выстроенное жилище, похвалил:

– Молодцы, мужики, ничего не скажешь. А у меня дело к тебе, Степаныч. Помоги госпиталь развернуть, раненых много.

– Так точно, сделаем, – кивнул Виктор Степанович и спросил: – А как насчет минных заграждений?

– Сегодня посты выставим, достаточно будет. Противника мы знатно потрепали, не скоро опомнится. Так что спите спокойно. А завтра с утра разведку пошлем, выяснят, что да как.

– Хорошо, коли так, – согласился Виктор Степанович.

Он спустился в землянку, где ребята уже успели развести костерок и растапливали снег в котелке, чтобы заварить чай.

– Хлопцы, разговор есть, – обратился бригадир к бойцам. – Мы с вами крайние. Справа от нас свои части стоят, а вот слева никого нет, только поле ровное, до соседней дивизии топать и топать. Если фрицы на танках попрут, так подавят всех, пикнуть не успеем. Андрей, Сашка, возьмите несколько противотанковых мин и поставьте их в километре отсюда, на дороге. Спокойнее на душе будет. А остальные мужики – давайте поможем госпиталю развернуться.

В роще неподалеку от штаба батальона поставили несколько брезентовых палаток, соорудили в них топчаны из стволов березок и елок, набросали сверху лапника, положили матрасы. На них санитары сразу стали укладывать тяжелораненых, многие из которых были без сознания. В каждой палатке в проходе между топчанами установили железную печку-буржуйку и топили ее жарко, чтобы прооперированные бойцы не замерзли. Операционную сделали в отдельной брезентовой палатке, подвесив над операционным столом несколько керосиновых ламп. Военврач работал как автомат, делая одну операцию за другой. С легкими пулевыми ранениями все просто: пулю вынули, перевязали – и ступай долечиваться в соседнюю палатку для выздоравливающих. Но вот принесли бойца с осколочным ранением в живот – здесь дело куда серьезней. А следом притащили на плащ-палатке совсем еще молоденького лейтенанта с перебитой ногой.

– Доктор, помогите! – и глядят солдаты на него как на бога.

Тут же на носилках приносят еще одного раненого. Военврач склоняется над ним и быстро отдает команду:

– Маша, Оля, этого готовьте к операции, а за ним лейтенанта давайте.

– Почему так? – недоумевают бойцы. – Мы же первые пришли! Это же командир наш.

– Поможем вашему командиру, непременно поможем, – механически кивает военврач и поясняет: – У него кровь остановлена, осталось рану обработать, шину наложить, это несложно, не умрет. А у этого бойца кусок свинца в сантиметре от сердца. Не вытащим – однозначно на тот свет отправится.

– Да мы понимаем, – смиренно соглашаются бойцы. – Но ведь все-таки командир наш. Вы уж, доктор, постарайтесь.

День зимой короткий. Сумерки уже сгущаются над полем боя. Поземка усиливается, по всему видно, что к ночи разыграется нешуточная метель. И это хорошо. В такую погоду вражеские самолеты с черными крестами на крыльях не будут сбрасывать свой смертоносный груз на окопавшихся на открытой местности советских солдат. Так что пусть ветер воет, пусть метель метет. Снежные хлопья не пули свинцовые, их можно пережить, хоть и холодно лежать в мелком окопчике, укрывшись сверху плащ-палаткой. Но все же есть солдатский бог на свете, есть, потому что почти уже в полной темноте, сгибаясь под тяжестью двух больших бидонов-термосов, пробирается к бойцам по глубокому снегу повар. И несет он в одном бидоне компот, а в другом – суп, да такой густой, что ложка в нем стоит, и даже не до конца остывший. А еще полагается бойцу, согласно норме, пайка хлеба, которую повар достает из заплечного сидора. И все, что ли? Нет, не все. Перед приемом пищи заветные фронтовые – подставляй кружку.

– Лей, не жадничай!

– Ты же здесь не один. Тебе больше налью, а кому-то вообще ничего не достанется.

Уставшие бойцы, измотанные боем, полузамерзшие, спят беспробудным сном. На самом дальнем посту Андрей с Сашкой вырыли небольшую пещерку в сугробе и наблюдают оттуда за окрестностями. Да только что можно разглядеть в такую темень? И еще вьюга разыгралась. Ветер то стихнет, то взвоет диким зверем, взметнет к небесам снежную крупу, стеганет по лицу колючими снежными иглами и снова становится ласковым, как домашний котенок.

Вдруг как громыхнет что-то вдалеке, и столб огня в небо взметнулся. Виктор Степанович услышал сквозь сон этот приглушенный взрыв, но его сознание не хотело просыпаться и внутренний голос ласково шептал, уговаривал: «Спи дальше, это же не твоя смена». Больше взрывов не было слышно, должно быть, померещилось. Ветер снаружи с диким шуршанием продолжал гнать снежную крупу. Можно было бы снова провалиться в сон, но Виктор Степанович уже не спит. Он высовывает голову из землянки и видит примерно в километре горящий немецкий танк, подорвавшийся на поставленной ими мине. И еще несколько танков, перестраивающихся из колонны в цепь.

Вскоре из дальнего наблюдательного пункта по танкам ударила пулеметная очередь.

«Кто у меня там? – вспоминает Виктор Степанович. – Андрей с Сашкой, молодцы ребята, не подвели».

– Братцы, подъем! – кричит он. – Танки!

– Вот гады, поспать не дадут! – ругаются проснувшиеся бойцы.

Несколько грохочущих бронированных чудовищ приближаются к позициям батальона. Они изрыгают пламя из длинных стволов, и через мгновение мощные взрывы сотрясают землю, взметая в небо комья мерзлой земли.

– Бойцы! Тревога! К бою! – кричит командир батальона. – Эх, надо было мин больше ставить, – сокрушается он. – Понадеялись на авось, теперь вот расхлебывай. Да кто же знал, что они ночью в атаку пойдут, после проигранного боя? Видать, подмога к ним подоспела. Так вот сразу и ринулись в драку.

Разбуженные бойцы занимают оборону. Вражеские танки уже совсем близко. Навстречу им ползут добровольцы со связками гранат в руке. Но много ли можно проползти под шквальным огнем пулеметов? Пули пронзают человеческие тела насквозь, горячая кровь хлещет из ран, а вместе с кровью уходит из человека жизнь. Но вот один из героев все же сумел остаться в живых, дождался момента, когда железная махина приблизилась на расстояние броска, вскочил и, размахнувшись, швырнул связку гранат прямо под гусеницы. Огненный столб жаркого пламени взметнулся вверх, и танк завертелся на месте, будто собака, ужаленная в хвост пчелой.

Часть вражеских танков прорвалась к роще, где находился штаб батальона и госпиталь. Там слышны разрывы снарядов, трескотня автоматов, хлопанье винтовочных выстрелов. Противник давил танковой мощью, утюжил промерзлую землю многотонной тяжестью, не оставляя людям никаких шансов. Передовой батальон из последних сил сдерживал врага, но было совершенно понятно, что долго ему не выстоять. Взрывы от снарядов грохотали один за другим. Бойцы, оправившись от первого шока, прятались за деревьями и оттуда вели прицельный огонь одиночными выстрелами, стремясь отсечь пехоту противника, идущую вслед за танками.

К утру бой стал стихать. Атака противника была отбита. Как только чуть-чуть рассвело, прибежал связной из штаба с приказом командира полка держать оборону, чего бы это ни сто-ило.

Прямо на лесной поляне, под ненадежным прикрытием хилых деревьев, посеченных осколками снарядов и пулями, комбат собрал командиров рот. Он был в шинели, наброшенной на плечи, забинтованная правая рука висела на перевязи.

– Первая рота, доложи о потерях. – он взглянул усталыми воспаленными глазами на командира роты, невысокого парня с заросшим трехдневной щетиной лицом.

– Тридцать процентов, товарищ комбат.

– Трудно вам пришлось, трудно, – вздохнул комбат. – Первыми приняли бой. Большие потери, большие. Если мы будем по тридцать процентов боевого состава каждый бой терять, нас надолго не хватит.

– Товарищ командир батальона, разрешите доложить, – проговорил ротный. – Тридцать процентов – это не потери. Это нас столько осталось. Бой был жаркий. Три танка подбили.

– М-м-м, понимаю, – кивнул комбат. – Жаль парней, жаль, можно сказать, спасли нас всех... Вторая рота, доложите о потерях.

– Да почитай полроты полегло, товарищ командир батальона.

– А где ротный-то?

– Так погиб ротный, товарищ командир, я вместо него.

– Хорошо, оставайся ротным. Подготовь списки убитых и раненых.

– Так точно, сделаю.

– Третья рота, что у вас?

– Нам тоже несладко пришлось, хоть мы и не первые под огонь противника попали. Процентов сорок полегло. Списки убитых и раненых подготовим.

– В общей сумме полбатальона нас осталось, – подытожил комбат. – Слушай приказ. Стоим на тех же рубежах, что и стояли. Роем окопы в полный рост. Саперы, – он поискал глазами Виктора Степановича, – мины установите по всему периметру. Немцы нас в покое не оставят. Они еще попрутся. Надо быть готовыми их встретить. Разведка, – он повернулся к командиру разведвзвода, – снаряди три группы по пять человек, пусть пойдут в разных направлениях. От нас до ближайшего населенного пункта восемь километров. Пусть обследуют территорию на глубину пять-шесть километров. Хорошо бы взять языка. Для нас сейчас главное – выяснить, где противник, какими силами он располагает, с какой стороны и когда ждать атаки.

– Товарищ командир батальона, – подбежал связист. – Приказ собраться через три часа в штабе полка с докладом о положении батальона.

– Понял, свободен, – махнул рукой комбат и поглядел на командира разведвзвода. – Слышал? Высылай разведку немедленно. Остальным укреплять позиции. Враг дал нам передышку. Воспользуемся ею.

 

В течение всего последующего дня противник не предпринимал никаких активных действий. Из пяти посланных на разведку групп три вернулись с донесениями о скоплении сил противника – где до роты, где до батальона. Две группы разведчиков с задания не вернулись.

На совещании в штабе полка обсуждали сложившуюся обстановку. Полк вонзился в глубокоэшелонированную оборону противника, и командир чувствовал опасную шаткость создавшегося положения.

– Наши тылы могут быть отрезаны вот здесь и вот здесь. – комполка провел карандашом по разложенной на столе карте. – Если это случится, то не противник, а мы окажемся в окружении. Командиры батальонов, доложите обстановку.

– На нашем участке обороны противник находится на расстоянии трех – пяти километров.

– На нашем участке такое же дело.

– Где командир третьего батальона?

– Убит, товарищ командир полка. Я принял командование батальоном – лейтенант Васильев. Раньше ротой командовал.

– Ну и что на вашем участке? Разведку провели?

– Никак нет, товарищ командир полка, – отрапортовал лейтенант. – Ее и проводить смысла нет никакого. Солдаты противника в бинокль видны. В соседнем лесочке засели, на расстоянии до километра. Я планировал ночную атаку провести, чтобы выбить их оттуда.

– Подожди с атакой, – остановил его начальник штаба. – Похоже, это уже случилось.

– Что случилось? – переспросил его комполка.

– Окружение случилось. – он склонился над картой. – Вот смотрите: здесь и здесь противник. И здесь противник. – карандаш начштаба рисовал на карте легкие линии. – Вот здесь его нет, но здесь болото шириной от двух до трех километров, которое, как вы понимаете, простреливается отсюда и отсюда. Если мы будем отходить по болоту, то попадем под огонь с двух сторон. Вывод: мы в полукольце. Выход через болото под огнем противника возможен, но потери могут быть большими.

– Спасибо за разъяснение, товарищ майор, – кивнул ему комполка. – Прояснил ситуацию. Так что, товарищи командиры? В каком направлении противник меньше всего ожидает нас увидеть?

– Да это понятно, где он нас вообще не ожидает увидеть, – хмыкнул начштаба. – Вот на этой высотке располагается опорный пункт противника, окруженный несколькими линиями заграждений и, скорее всего, минным полем. В бинокль просматриваются минометные гнезда, несколько пушек, здесь дзоты с пулеметами. Но вот про эту совсем неширокую ложбинку, маленькую складочку в рельефе, заросшую кустарником, они, скорее всего, не знают, потому что сверху ее трудно разглядеть. Но даже если и знают про нее, все равно можно пройти по ней и выйти прямо...

– Прямо на пулеметы, товарищ майор, – перебил его комполка.

– Нет, не на пулеметы. Мы можем по этой ложбине выйти им в тыл и ударить оттуда. Здесь, конечно, тоже стоят пулеметы, но их меньше, чем в этом и этом направлениях.

– Что ж, товарищи командиры, давайте обсудим это предложение и разработаем план действий. Атаку начнем сегодня ночью. Сколько там рядов заграждения?

– Три ряда, товарищ командир полка, – ответил инженер полка. – Саперы должны снять колючку, разминировать проходы до начала наступления.

– Итак, первый батальон штурмует вражеский опорный пункт, второй батальон наступает в направлении населенного пункта, а третий батальон пытается перерезать дорогу, и если это получится сделать, то тем самым мы перекроем противнику подвоз боеприпасов и техники к его частям, закрепившимся на этом участке.

 

Ночь. Пурга. В молочном мареве весь белый свет. Колючий холодный ветер обжигает лицо. Растереть бы рукавицей побелевшие щеки и нос, да возможности нет. Руки заняты делом. Саперы в белых маскхалатах, растянувшись в линию с интервалом в полтора-два метра, осторожно продвигаются вверх по склону. Снег не то чтобы уж слишком твердый, он проваливается под тяжестью ползущих по нему саперов, давится локтями, но неглубоко. Саперы внимательно осматривают каждый бугорок, ведь под ним может скрываться смерть. Проверяют каждую былинку, торчащую из-под снега, – не металлический ли это усик от установленной мины?

– Мину могут к столбу привязать. Ищите растяжки, – шепчет Виктор Степанович, когда подползли к первым столбам с несколькими рядами колючей проволоки.

Он то и дело поглядывает по сторонам, как там его ребятушки: вроде и не первый раз со смертью играют, опыт есть, а все равно опасается за них. Вон у Петьки на лбу капли пота выступили, видно, что чуток робеет парняга. Сашка – тот спокоен, деловит, лишнего движения не сделает, все у него рассчитано: оглядел пространство на метр вперед, и если глаз ни за какую неровность не зацепился, не заметил подозрительно торчащих из-под снега пучков травы, веточек, только тогда аккуратно протыкает щупом снежную толщу и еще на метр вперед продвигается. Рядом с ним Андрей ползет, тоже внимательно осматривает пространство перед собой, и даже если чувствует страх в душе, то вида не показывает. Страх, конечно, работе сапера мешает, но совсем без страха тоже нельзя, всего должно быть в меру.

Пройден первый рубеж немецких оборонительных сооружений, вроде все спокойно, сняли пару-тройку мин, обезвредили несколько растяжек. Но маловато что-то. Не к добру это. Значит, впереди будет основная работа.

Вдруг щуп в руке Виктора Степановича наталкивается на что-то твердое, и он сразу замирает, осторожно смахивает рукавицей снег. «Она, родимая! Ну, где тут у тебя взрыватель? Так, увидел. Теперь успокой дыхание. Сердце, не колотись. Без дерганья. Вынимаем. Фу, ползем дальше».

Вот и второй ряд колючей проволоки позади. Осталось-то совсем немного, брустверы окопные уже видны, гнезда пулеметные. И вроде тихо все в тех окопах, враг спит крепким сном, не чует приближающейся опасности, не ведает, что скоро его сон прервут громкие крики «ура!» и треск винтовочных выстрелов. Осталось немного, совсем чуток... И в этот момент что-то громыхнуло сбоку. Вот так хрупко, недолговечно саперское счастье... И тут же небо озарилось заревом осветительных ракет. Теперь-то уж точно терять нечего!

– Бойцы! В атаку! Впе-ре-о-од! – комбат поднимает батальон в бой, зная, что скоро обрушится на них ливень свинцовый и не доживет до утра тот боец, который испугается сейчас, не встанет и не побежит навстречу смерти, но только так можно обмануть «костлявую».

Виктор Степанович тоже понимает, что пришла пора ему и его ребятам подниматься в полный рост и бежать со всех ног к вражеским окопам, навстречу пулям, по минному полю, до конца не разминированному. Эти оставшиеся несколько десятков метров бойцы пробегут по колено снегу, быть может, всего за одну минуту. И для кого-то из них это время может оказаться последним в жизни.

– Мужики, бегом к проволоке! – крикнул бригадир, чувствуя за спиной накатывающее волной гулкое «ур-ра-а-а!», это батальон пошел в атаку.

Уже подбегая к колючке, он услышал справа и слева от себя несколько взрывов, машинально подумав: «Кому же так не повезло?» – и перебрав в памяти лица своих ребят, ведь за каждого в ответе.

С этим громким «ур-ра!» не так страшно бежать под пулями. Одолевает какое-то бесшабашное чувство неуязвимости, когда и рядом с тобой, и слева, и справа, и сзади – отовсюду несется громовой боевой клич.

– Ур-ра! – кричит вместе со всеми Гошка, молодой боец, до конца еще не обстрелянный, еще робеющий, пулям кланяющийся. – Ур-ра!

А спереди затараторили часто-часто несколько вражеских пулеметов и этим выдали себя. Две 45-миллиметровые пушки, выжившие в прошлом бою, выставленные на прямую наводку, ударили беглым огнем по пулеметам, спрятанным в дзотах с маленькими окошками, попасть в которые снарядом можно только чудом. Но вот после одного из пушечных выстрелов пулемет, косивший кинжальным огнем наступавших бойцов прямо перед Гошкой, вдруг смолк, а следом раздался громкий взрыв, и крыша дзота подлетела вверх на несколько метров и затем рухнула вниз, придавив собой всех, кто в тот момент под ней находился.

– Молодцы артиллеристы! – воскликнул бегущий рядом с Гошкой боец. – Прямо в глаз фашисту угодили. В самую амбразуру влепили снаряд!

Не все бойцы добежали до вражеских окопов, но Гошка добежал и тут же столкнулся лицом к лицу с огромным фрицем, выскочившим из блиндажа в одном кителе, с оскаленным перекошенным лицом и выпученными глазами. К его винтовке был примкнут штык-нож, и Гошка растерянно смотрел, как смертоносная сталь приближалась к его груди.

– Кого ждешь? Коли или стреляй! – пробегавший мимо солдат выстрелил из винтовки во фрица, и тот упал, не успев пронзить Гошку штыком, а солдат побежал дальше.

Вечером в землянке оставшиеся в живых саперы собрались возле едва горящего фитилька в гильзе вместо керосиновой лампы. Петька привел с собой Гошку, сказав, что это его давний приятель, что встречались они, еще когда в школе учились и Гошка приезжал из Барнаула в поселок к тетке на каникулы. Все слушали восторженно-сбивчивый Гошкин рассказ о первом его бое, и Сашка хлопнул его дружески по плечу: «Показал ты себя, молодец». После этих слов Петька наклонился к Гошке и проговорил шепотом: «Видишь, приглянулся ты. Если от твоего взвода никого уже не осталось, так просись к нам. Вон бугор наш в углу сидит, ус грызет, Виктором Степановичем его кличут. Он мужик свойский, возьмет».

На следующий день противник подтянул свежие силы, бросил в бой три танка и, непрерывно атакуя в течение последующих нескольких суток, сумел отбить опорный пункт, давшийся нашим бойцам с таким трудом. Пришлось батальону отступить на прежнюю позицию. Рисковать оставшимися людьми за один опорный пункт комбат не стал. И это было верное решение.

А на командном пункте дивизии дежурный среди ночи разбудил комдива:

– Товарищ полковник, разрешите доложить, Первый на проводе.

– Давай сюда. – сон у комдива как ветром сдуло. – Здравия желаю, товарищ Первый.

– Как дела в дивизии? – поинтересовался командарм.

– Хорошие дела, товарищ Первый, – отрапортовал комдив. – Вчера полки провели успешную операцию, выбили противника с занимаемых им позиций, заняли превалирующую высоту, наладили оборону.

– Какого хрена ты мне заливаешь! – Грозный голос командарма сорвался на крик. – Твои соседи звонили. Их разведка доносит, что в том квадрате, где один из твоих полков стоит, идет сильный бой. Немецкие танки прорвались. А ты мне об успехах докладываешь? Что у тебя с полком? У тебя есть с ним связь?

– Никак нет, товарищ Первый, но я приказал...

– Кому ты чего приказал? – перебил его командарм. – Это я тебе приказываю. Немедленно установи связь с полком, подтяни свежие части, введи их в бой. Созвонись с соседями. Выполнять немедленно!

– Так точно, – шепнул комдив в телефонную трубку и, повернувшись к дежурному со связистом, крикнул: – Что смотрите? Где начштаба? Срочно ко мне. Связь с полком восстановить. Чтобы через полчаса у меня была полная информация о противнике.

После жестоких непрерывных боев в течение нескольких дней батальонам удалось ненамного продвинуться вперед, отвоевав у противника несколько сотен метров. Начальник штаба полка собрал совещание.

– Товарищи командиры, мы понесли большую утрату. Вчера, поднимая бойцов в атаку, геройски погиб командир полка. Я, как старший по званию, принял командование полком на себя. – он сделал паузу. – Положение у нас сейчас непростое. Разведка донесла, что мы в окружении. В штабе дивизии и в штабе армии знают о нашем положении и помогают всеми силами. Соседняя дивизия непрерывно атакует противника с целью оттянуть на себя часть сил и дать нам возможность пробиться к своим. Нам надо выстоять. Как с боеприпасами и продуктами?

– Патронами мы трошки у фрицев разжились, а вот с питанием неважнецки дело обстоит. Пайки уже урезали, если подвоза в ближайшие день-два не будет, придется еще сократить. Фуража для лошадей совсем нет. А без лошадей нам туго придется. Раненых много, как их без лошадей вывезти?

– Сегодня должен прилететь первый самолет с продуктами и сбросить груз в заданной точке, – сказал комполка. – Сами понимаете, что в один самолет много продуктов не войдет, поэтому экономить всяко придется.

Следующий день прошел относительно спокойно. Противник вел вялый минометный обстрел, иногда пулеметная очередь трассирующими пулями вспарывала низкое серое небо. Ребята из поредевшего взвода Виктора Степановича соорудили в лесочке под деревьями новую землянку взамен старой, разрушенной после прямого попадания в нее снаряда, и радовались тому, что есть возможность выспаться после нескольких бессонных ночей. За несколько суток бойцы вполне обжились на новом месте. Петька все свободное время пропадал в медсанбате, видать, присмотрел там себе медсестричку.

Сашка с Андреем и еще несколько человек сидели кружком возле костерка и вполголоса о чем-то разговаривали. И вдруг общий хохот раздался так громко, так раскатисто, что снег с потолка землянки посыпался.

– Вот если бы сейчас немецкий разведчик подполз к нашей землянке, – сказал Виктор Степанович, – вот он бы был озадачен. Сидят советские бойцы в окружении, на морозе, снарядов нет, жратвы нет, а они хохочут. Чего смеетесь?

– Весело!

– А чего весело-то?

– Да Сашка рассказывает, как они с Петькой сержанту НКВД фонарь под глазом ставили.

– Ну да, конечно, это было весело, – согласился Виктор Степанович. – Он с девушкой милуется, а в это время двое в окно лезут. Здрасте, можно мы пройдем мимо вас, нам бухнуть не хватило. Может, нальете? Налили? Налили! Га-га-га! Ох, дети... – его слова вызвали еще один взрыв хохота.

«На войне как на войне, – подумал Виктор Степанович. – Сколько времени мы уже воюем? Полутора месяцев еще не прошло, а такое ощущение, что полтора года пролетело».

Затишье кончилось в один миг. Под утро где-то далеко заухали пушки, раздался вой летящих снарядов, следом буханье взрывов, металлическое так-таканье автоматных очередей, грозное дык-дыканье пулеметов.

– К бою-бою-бою! – раздались крики ротных командиров, и следом тихая брань бегущих в подготовленные прошлым днем окопы бойцов в незастегнутых шинелях и полушубках, с автоматами и винтовками в руках: – Ах вы, черти полосатые! В бога душу мать! Уж мы вам покажем!

Жестокий бой не прекращался целый день, на отдельных направлениях переходя в рукопашную схватку. Противник использовал и танки, но в большей степени для психологического воздействия, так как курсировали они только вдоль дороги и не углублялись в заснеженный лес, где могли застрять. К вечеру из штаба полка в батальоны поступил приказ отходить через болото или другими возможными путями, оставив по одной роте прикрывать отход. Тридцатиградусные морозы хоть и сковали трясину, превратив ее верхний слой в твердый бетон, но ниже как была топь, так и осталась. Человек пройдет, лошадь с санями проедет, а танк неминуемо провалится. Поэтому оставалась только надежда вывести остатки потрепанного батальона из окружения по редколесью, прячась за невысокими кустами, заметенными снегом.

Под огнем вражеских пулеметов короткими перебежками наши бойцы устремились в пока еще не перекрытый врагом проход. Идущие первыми протаптывали дорогу в глубоком снегу и менялись каждые пятьдесят – сто метров, буквально падая от усталости. Но, полежав две-три минуты, поднимались, и снова вставали в строй, и снова пробивали дорогу через заметенное снегом болото. На нескольких санях с запряженными в них полудохлыми клячами друг на друге лежали тяжелораненые бойцы, один раз уже почти обманувшие смерть, но неизвестно, повезет ли им еще раз. В серой мгле сани скользили по снегу, подталкиваемые руками солдат. Истощенные от бескормицы кони падали от перенапряжения на колени, тыкаясь заиндевевшими мордами в снег.

– Но, милые, поднатужьтесь немного, – уговаривали их солдаты и поднимали измученных животных за оглобли. – Потерпите, родные.

Танки противника не погнались вслед за ускользающими из окружения остатками батальона, только выстрелили несколько раз им вдогонку. Один из снарядов лег совсем близко от колонны, посеяв панику. От взрыва содрогнулась почва под ногами. Комьями мерзлой земли и горячими осколками стегануло по оказавшимся рядом бойцам. Раздались крики раненых. Виктора Степановича ударной волной откинуло в сторону, и он упал в воронку, заполненную болотной жижей вперемешку с льдинками. Сашка с Андреем кинулись на помощь, вытащили его на сухое место.

– Голова гудит, мочи нет, – простонал Виктор Степанович.

– Держись, Степаныч, держись.

они подхватили его под руки. К этому моменту мокрая одежда на бригадире уже вся покрылась коркой льда.

– Постой-ка. – Андрей скинул с себя шинель и набросил ее на плечи Виктора Степановича, потом кивнул Сашке: – Пошли потихоньку.

– Мужики, я сам, – в беспамятстве засопротивлялся Виктор Степанович.

– Конечно, сам, – согласился Сашка. – Вот как только оклемаешься, так и пойдешь сам, а сейчас, бригадир, не ерепенься.

– Слышь, Сашок, – вдруг остановился Андрей. – А где у него валенок?

– Вот невезуха, – сплюнул в сердцах Сашка. – Похоже, в трясине остался. Погоди, я в санях пошукаю. Эй, мужики, валенок нужен или тряпка какая.

– На, возьми! – крикнул кто-то из проезжавших мимо саней и кинул им кирзовый сапог. – Все равно уже без ноги.

– Спасибо, браток, – поблагодарил Сашка. – Ну что, Андрюха, обувай командира.

– Да сапог-то не на ту ногу.

– Какой дали. Другого нет. Натягивай. Нам бы только до стоянки добраться. На привале найдем что-нибудь подходящее.

К утру колонна дошла до края заснеженного болота, но была встречена плотным автоматным огнем противника.

– Ах ты, ядрена вошь! – воскликнул кто-то из солдат. – Откуда здесь немцы?

– Ложись! – раздался крик ротного. – Открыть огонь по противнику. А вы куда прете? Разворачивайтесь, уходите обратно.

– Куда обратно? Там же немцы!

– Держите направление на северо-восток, к линии фронта.

– Сзади немцы, спереди немцы, везде немцы...

– Так ты что, еще ничего не понял? В окружении мы, в окружении.

– Прекратить пораженческие разговоры! Под трибунал отдам! Развели здесь панику, мать вашу!

Противник хоть и постреливал из автоматов, но не атаковал. Возможно, скрывавшихся в кустарнике и за чахлыми деревцами вражеских автоматчиков было немного, а может, в их планах было не разбить выходивший из окружения батальон, а лишь задержать окруженцев до подхода более крупных сил.

Но для наших бойцов и эта краткая передышка была почти что спасением. Когда основная колонна вместе с ранеными на санях вышла из-под обстрела, первая рота, принявшая бой, отступила вслед за ней. Правда, погода при этом стала резко портиться. Стихшая было ночью метель снова набирала силу.

На третьи сутки колонна остановилась в небольшой рощице, где можно было перевести дух. Как впоследствии выяснилось, это был островок посреди замерзшего болота. Боясь вражеских самолетов, больших огней не разводили, однако, чтобы совсем не замерзнуть, в сугробе выкопали яму до самой земли и в ней разожгли костерок, а сверху на вбитые колья натянули кусок брезента.

Виктор Степанович, к этому времени уже вполне отошедший от контузии, присел на обрубок дерева рядом с костром, снял с одной ноги валенок, а с другой – сапог. С огорчением заметил, что в оставшемся валенке подошва окончательно прохудилась. Потом развернул портянки и пододвинул замерзшие ноги поближе к огню.

К нему подсел военврач.

– Табачком не богат, Степаныч? – спросил он.

– Закуривай, Михалыч. – Виктор Степанович достал из кармана шинели кисет с табаком и протянул его военврачу. – Много работы?

– Немало, – устало ответил военврач, и его случайный взгляд упал на разутые ноги Виктора Степановича.

– Командир, так что, может, по маленькой? – спросил Сашка. – Для сугреву?

– Это можно, – поддержал Виктор Степанович. – Андрюшка, булькает во фляжке-то еще?

– Есть маленько. – Андрей достал из-за пазухи заветную фляжку, поднес ее к уху и легонько потряс.

– А у меня уже обезболивающего не осталось, – вдруг ни с того ни с сего проговорил задумчиво военврач, будто делясь своими мыслями с теми, кто сидел у костра.

– Сильно нужно? – спросил Виктор Степанович. – Кому-то срочная операция требуется? До своих не дотянем?

– Нет, не дотянем, – печальным голосом подтвердил военврач и кивнул на голые ступни Виктора Степановича с почерневшими пальцами: – Вот так выглядит сухая гангрена. Сейчас только пальчиками рискуем, а если чуть промедлим, придется ступни ампутировать.

Андрей сразу протянул фляжку военврачу:

– Вот обезболивающее. Полфляжки еще. Чистый спирт.

– Должно хватить, – признал военврач и посмотрел на Виктора Степановича: – Ну что, пойдем?

– Пойдем, коли так, – вздохнул Виктор Степанович, наворачивая портянки на начавшие отогреваться ступни и чувствуя усиливающуюся боль. – Андрей, Сашка, пройдите по бойцам, пусть каждый проверит обувку.

 

Через две недели после окружения полка в расположение соседней дивизии выехало из туманной мглы трое саней с тяжелоранеными. Каждые сани тянули несколько человек, у которых еще оставались силы двигаться. Перед ними шли легкораненые бойцы и тропили путь, чтобы сани не застряли в снегу.

– Стой, кто идет? – раздался требовательный голос часового, завидевшего бойцов, выходящих из болота.

– А сам не видишь, кто идет? – крикнул Сашка, не особо расположенный к разговорам. – Слепой, что ли? Или нюх потерял? Так сейчас быстро восстановим.

– Тише, Сашок, тише, не нервничай, он же на посту стоит, – остановил его Виктор Степанович и поднял руку, чтобы привлечь внимание часового. – Свои идут, кто же еще? Командира позови.

– Стойте, а то стрелять буду, – приказал часовой и свистнул два раза. – Сейчас доложим о вас.

Через некоторое время появился младший лейтенант, увидел подходивших бойцов, окинул их подозрительным взглядом.

– Кто такие, откуда? – спросил он.

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант, – козырнул Виктор Степанович. – Разрешите доложить. С боями вышли из окружения. Комбат тяжело ранен. Комполка убит. Замещавший его начальник штаба тоже убит. Из штабных никого почти не осталось. Надо бы комдива известить.

– Разберемся, – грубовато ответил младший лейтенант. – Документы предъяви. Чего хромаешь? Ранило? Сразу в обе ноги?

– Обморозил малость, – пояснил Виктор Степанович. – Вот пальчики военврач на ногах и отхватил.

– Сейчас много групп из окружения выходит, вот типа как ваша группа, в три калеки, – проворчал младший лейтенант. – Немцы тоже не дураки, они в нашу одежду переодеваются. Пойди разберись, где свои, а где чужие. Поэтому ждите здесь, пока лейтенант из особого отдела не придет.

– Слышь, ты, крыса тыловая, – гневно проговорил Андрей. – А ничего, что мы с оружием вышли? И патроны мы еще не все расстреляли. Вот на таких, как ты...

– Отставить разговоры! – раздался властный окрик, и к ним подошел майор. – Здравствуй, Виктор Степанович. Не признаешь? Месяц назад в штабе полка встречались. Когда лед на реке укрепляли, чтобы танки прошли.

– Конечно, помню, товарищ майор.

– Свои это, пропусти, – приказал майор младшему лейтенанту и снова обратился к Виктору Степановичу: – Вы на него не серчайте. Действительно, проблема есть. Не вы одни из окружения выходите. Сегодня с утра уже три группы вышли. Я вчера из окружения свой батальон вывел, точнее, то, что от него осталось. Чтобы нам помочь, командир дивизии все вспомогательные службы под ружье поставил. Сам их в бой повел.

– Хороший у нас комдив, – уважительно проговорил Виктор Степанович. – Боевой, нечего сказать.

– Был хороший комдив, – вздохнул майор и пояснил: – Погиб он в том бою. Вот так-то, ребята. Ну, бывайте.

14

После февральских боев дивизию, потерявшую убитыми и ранеными почти половину боевого состава, перевели в резерв фронта, дали несколько недель отдыха, пополнили новобранцами и снова вернули на фронт. К тому времени наступила весна. Снег на пригорках быстро сошел, стек ручьями в лощины, заполнил болотины, но лежал еще темной серой массой в лесных чащобах и под кустами. По виду он был похож на бетон, а в натуре, если наступишь на него всем весом, так и провалишься по самые карманы, а под снегом ледяная вода. И хлюпает потом эта вода в обувках целый день, а переобуваться смысла нет. Потому что через десяток шагов по болоту ноги опять мокрые. Вечером разуешься – ступни все распухшие от сырости.

Но с этим еще можно было как-то мириться, ноги рано или поздно просохнут. Хуже было то, что развезло дороги, да так, что единственным транспортным средством в эту пору стали лошади. Груженные провиантом и боеприпасами, истощенные, полуживые от голода животные еле-еле брели по лесной дороге, а точнее – по жидкой грязи. Преодолевая топкие участки, они нередко проваливались по брюхо, и тогда людям приходилось их разгружать и вытягивать из трясины за хвост и гриву.

Подвоз боеприпасов на передовую превратился в настоящую битву с природой. В тех частях, где уже не осталось лошадей, снаряды для орудий и провиант приходилось таскать солдатам на своих плечах, иногда за пять – десять километров. В самых гиблых местах саперы прокладывали гати через болотную трясину, делали настилы из бревен, по которым могла проехать конная повозка, груженная снарядами, и пройти пехота, наводили мосты через ручьи, превратившиеся во время весеннего половодья в настоящие реки. В таких нелегких, прямо скажем, условиях фронт готовился перейти в наступление.

– Боевая задача поставлена перед нами сложная, – говорил комполка на совещании, – прорвать оборону противника, закрепиться на новом рубеже и обеспечить проход другим частям Красной армии. За нами пойдут в бой танки. Они будут основной силой, которая сомнет вражеские укрепления и заставит противника отступить.

– Товарищ командир полка, разрешите вопрос, – встал командир одного из батальонов. – Перед нашими позициями болото.

– Я знаю об этом, – прервал его комполка. – Где командир саперной роты? Лейтенант, подойдите ближе. Приказываю вам на основных участках наступления обеспечить проход через болото. Как будете выполнять поставленную задачу?

– Есть одна задумка, товарищ командир полка, разрешите доложить. – Ротный подошел к столу, на котором была развернута карта, и что-то стал говорить шепотом, водя по карте тупым концом карандаша. – Я думаю, должно сработать. – ротный положил карандаш на стол. – А мы таким образом силы сэкономим и время выиграем.

– Хм, толково придумал, – похвалил его комполка. – О ходе работ докладывать мне лично. Выполняйте.

Вернувшись из штаба полка в роту, ротный первым делом построил взвод Виктора Степановича на краю болота.

– Вот место вашей дислокации. Задача простая: к началу наступления дорогу через болото проложить, да такую, чтобы танки могли по ней пройти.

– Гать придется делать, – проговорил Виктор Степанович.

– В два слоя, не меньше, – заметил Сашка. – Тогда, может, и выдержит.

– Это если из лиственницы мастрячить, – уточнил Петька. – Лиственница – она как железо. А если сосну использовать, так она быстро в щепу превратится.

– Откуда здесь лиственница? – пожал плечами Андрей. – Елки много растет, а лиственницы ни одной не видел.

– Посмотреть бы, какой тут лес, – произнес Петька, глядя в сторону.

Ясно было, что хотелось парню от войны хоть немного отдохнуть, вспомнить родные места, где тайга стоит нетронутая, где речушка щебечет, освободившись от снежного плена, где на лесных прогалинах подснежники цветут.

– Вот завтра и посмотрите, – согласился ротный. – С утра ваш взвод направляется на разведку. Узнайте обстановку. Все толком изучите. Вечером доложите.

На следующий день Виктор Степанович поднял бойцов спозаранку и повел их кромкой леса в обход болота. Лес здесь был изрядно прорежен немецкими бомбардировками и артобстрелами. Толстые стволы деревьев, переломанные нечеловеческой силой, лежали навалом. Выкорчеванные взрывами пни торчали из земли, подобно обломкам выбитых зубов.

– Стройматериалов здесь хоть отбавляй, – хмыкнул Сашка. – Постаралась немчура.

Они прошли уже несколько километров по уничтоженному лесу, как вдруг Сашка воскликнул:

– Смотрите, какое чудо!

В стороне от них посреди посеченного осколками подлеска рос куст рябины, а на нем висели гроздья оранжевых ягод.

– Какая красотища! – восхитился Петька. – Нарву-ка я букет для медсестрички.

– Хорошая дивчина. Для нее нарви, – одобрительно кивнул Виктор Степанович. – Пойдемте, мужики, попробуем лесного угощения. Андрейка, у тебя в сидоре неприкосновенный запас спрятан. Выдели по глоточку, под витамины.

На подходе к части им попался командирский газик, застрявший в одной из заполненных грязью рытвин на дороге. Из машины вылез грузный подполковник из штаба дивизии и следом за ним ротный.

– Бойцы, ко мне! – крикнул подполковник. – Помогите вытащить.

– Ну что, мужики, навались дружнее, – скомандовал Виктор Степанович. – А ты, Петька, букетом-то не маячь, спрячь за спину.

– Кстати, почему не в расположении части? – спросил подполковник, когда газик был вытянут из грязевого плена на относительно ровный участок дороги. – Кто разрешил?

– Разрешите доложить, товарищ подполковник. Это разведчики, – вступился за них ротный. – Командир полка приказал разузнать, что да как. Наступление скоро.

– Тогда ладно, – смилостивился подполковник и вдруг увидел у Петьки рябиновый букет: – А это что там у тебя за спиной? Ох, какая прелесть! Я гляжу, романтические натуры у тебя в роте, лейтенант. Ну-ка, дай-ка сюда!

Он взял у Петьки букет, сорвал несколько ягод и бросил их в рот.

– Горечь, сорт, что ли, такой? – он поморщился, выплюнул ягоды и швырнул букет в грязь. – Поехали, лейтенант!

– Штабист, мать твою, – процедил сквозь зубы Виктор Степанович и схватил за руку Петьку, который как бы ненароком сдернул с плеча винтовку. – Ты что, сдурел?

Андрей подошел к Петьке, достал из-за пазухи веточку рябины с гроздью ягод и протянул ему:

– Не горюй, Петька! Есть подарок для твоей медсестрички.

 

Утром следующего дня взвод саперов приступил к выполнению боевого задания. Поваленные стволы распиливали двуручными пилами на бревна, стаскивали их к месту укладки и бросали первым слоем прямо в трясину. Бревна упорно не хотели тонуть. Они, как живые существа, боролись за свою жизнь, медленно, как бы нехотя, опускались в болотную жижу, еще до конца не растаявшую, пронизанную искрящимися льдинками. Поперек первого слоя бревен укладывали второй и скрепляли всю конструкцию железными скобами в единое целое. И так метр за метром, бревно за бревном продвигались вперед под жужжание пуль, визг снарядов, уханье бомб.

Работать днем была одна морока. Немцы начинали минометный обстрел, видя в бинокли, что русские таскают бревна и кидают их в топь.никак дорогу решили построить через непроходимое болото. Ну, давайте, давайте, таскайте. А мы вот сейчас прицел у пушечки подкрутим, и будет вам веселье. А еще – авиацию вызовем. И тогда взметались ввысь фонтаны грязи, обломки сломанных бревен. Но русские упорно восстанавливали разбомбленные участки и снова, бревно за бревном, продвигались вперед через болото. Видать, важна им была эта дорога, раз они с таким упорством ее восстанавливали. Значит, что-то затевают в этом направлении. А если к этому приплюсовать тот факт, что прошлым днем их саперы разминировали минные поля, освобождая проходы, то картина для немецкого командования складывалась вполне понятная: в этом месте русские готовятся нанести основной удар. Что ж, пусть готовятся. Придется только перебросить сюда с Ленинградского фронта еще одну пехотную дивизию.

Ночью строить дорогу было куда спокойнее. Жарко горел огонь, разведенный в пустых железных бочках из-под топлива, приспособленных под печки. Тепло от них шло, а света никакого, только слабый отблеск, освещающий пространство всего в несколько квадратных метров. А издали посмотришь – так не сразу и поймешь, что это. Будто всполохи ночные. Но главным было то, что дорога строилась в другом месте и в другом направлении.

15

Уже после пополнения от взвода Виктора Степановича снова осталось меньше половины: кто-то погиб, кого-то ранило. Сам он после контузии и ампутации пальцев на обеих ногах тоже имел полное моральное право подлечиться в госпитале, но отказался, сославшись на то, что голова уже не гудит, как раньше, да и боль в ногах прошла, так чего же еще надо?

В выдавшуюся минуту затишья он сидел на пеньке, сняв гимнастерку и сапоги, подставив ласковому солнышку култышки ног, смотрел на проплывающие в небе белые облака, курил самокрутку и думал, что скорее бы закончилась эта война, а то дома дел много накопилось – и по хозяйству, и на пасеке.

Подошел ротный, присел на соседний пенек:

– Здорово, Степаныч.

– Здравия желаю. – Виктор Степанович протянул ему кисет с табаком: – Закуривай.

– Давай подымим, – согласился ротный, взял щепоть табаку из кисета, насыпал на серый квадратик бумаги, свернул в трубочку, провел по краю языком, заклеивая, немного помял заскорузлыми пальцами, потянулся к Виктору Степановичу прикурить. – Как думаешь, лето жаркое в этом году будет? Письмо из дома получил, жена пишет, что снегу зимой навалило под самый плетень, а потом все сошло в одночасье, в землю впиталось, будто его и не было. С мая ни одного дождя.

– Природа – она сама себя регулирует, – ответил Виктор Степанович. – В июне-то у нас всегда жара стоит, а как июль придет, так и грозы грянут. Часто так бывает. Но ты ведь не про дождь пришел поговорить?

– Вчера комполка собирал нас на совещание. Ситуация, скажу тебе, аховская складывается. Сам знаешь, 2-я ударная в окружении. Единственный выход для них прорываться с боем на нашем участке. В общем, наступление намечается. Они будут атаковать со своей стороны, а наш полк должен ударить им навстречу и разорвать окружение. Однако полковая разведка донесла, что противник сюда свежие части стягивает. Значит, будет изо всех сил сопротивляться. Комполка из штаба дивизии вернулся, так рассказывал, что комдив сильно не в духе, все спрашивал: «Почему до сих пор коридор не прорубили? Я, – говорит, – сколько раз вам должен приказывать, чтобы вы фрицев из окопов выбили?» А как их выбить, если у них и пушек, и минометов, и, главное, снарядов и мин больше, чем у нас, в несколько раз? Мы вон каждый снаряд бережем, над каждой миной плачем, а они лупят и лупят почем зря. И с авиацией у них тоже полное превосходство. Бомб не жалеют. Все уж перепахали в округе. Места живого на земле не осталось.

Ротный докурил самокрутку, затушил ее о подошву сапога.

– Комполка приказал сегодня ночью разведку боем провести. Взвод автоматчиков пойдет, разведчики из артбатальона, и саперов надо с ними послать. Ты выбери человек пять-шесть поопытнее, пусть там все посмотрят, зарисуют, чем фрицы против нас обороняться собираются, какие укрепления у них там понастроены. И сразу пусть подумают, как их нам преодолеть с малыми потерями.

– Сделаем, – пообещал Виктор Степанович.

– Это еще не все. – ротный достал из висевшего на боку планшета топографическую карту, развернул ее, ткнул пальцем в квадрат, обведенный красным карандашом: – Вот смотри, здесь проходит дорога. Пусть твои ребята поглядят, в каком она состоянии. Комдив приказал ее восстановить в кратчайшие сроки, чтобы по ней матчасть Второй армии вывезти из окружения. Надо оценить объем работ.

– Разберемся, – кивнул Виктор Степанович.

– В общем, ты, Степаныч, подготовь народ к ночной вылазке. Пусть из твоих ребят самые опытные пойдут. Каждому автомат выдадим, патронов по паре дисков, чтоб все по уму было.

– Так точно, подберу, – подтвердил Виктор Степанович. – Сходим к немцам в гости, посмотрим, что да как...

– Слышь, Степаныч, ты сам-то не ходи, – остановил его ротный, глядя на его ступни без пальцев. – Вон Андрей у тебя башковитый, Петруха тоже неглупый парень, хотя и молодой. Пусть они сходят. Жаль, что Сашку ранило.

– А я что, уже не гожусь? – взглянул на него Виктор Степанович.

– Да не в этом дело, что не годишься. Ты же еще не долечился. Ноги чуть-чуть натрешь, они кровоточить начнут. А в разведке кто будет с тобой нянчиться? Лучше не ходи. Скажи ребятам, что и как надо сделать, и все.

– Ладно, скажу, – пообещал Виктор Степанович и вздохнул.

– Вся разведгруппа к четырем часам утра должна будет выйти вот в этот квадрат. – ротный показал точку на карте. – А мы к этому часу фейерверк устроим. Артиллеристы отработают по позициям противника. Немцы, конечно, в ответ начнут пулять. Вот тут-то и надо будет засечь расположение их огневых точек. Этим займутся разведчики из артбатальона. А твои ребята пусть им схроны к тому времени подготовят, чтобы они могли остаться корректировать огонь нашей артиллерии.

– Так точно, сделаем, – снова кивнул Виктор Степанович, вспомнив, что недалеко от расположения их взвода речушка протекает, совсем неширокая, с одного бережка на другой перепрыгнуть можно.

Андрей с Петькой еще пару часов назад на эту речку рыбачить ушли. Может, чего-нибудь и поймают, перед ночным рейдом хорошо бы ушицы похлебать.

«А лето, действительно, жаркое стоит, – подумал он, чувствуя спиной тепло солнечных лучей. – Как там дома-то? Пшеничка-то в поле, поди, уж скоро заколосится. Если сейчас вдруг засуха случится, так хлеб не вызреет, сгорит на корню».

Его невеселые мысли прервали Андрей с Петькой, вернувшиеся с рыбалки. Самодельными удочками, сделанными из шелковой нитки с булавкой, привязанной к гибкой ивовой ветке, они полведра мелкой рыбешки надергали.

– Вот морока, – вздохнул Виктор Степанович. – Они же мелкие. Их же чистить надо.

– Не боись, Степаныч.

разбитной Петька исчез куда-то ненадолго и появился вместе с медсестричкой.

– Вот, Наденька, – шепчет он ей ласково на ушко, – весь наш боевой взвод приглашает тебя на уху.

– Так ухи же еще нет, – смеется Надя. – Ладно, намек поняла. Почищу ваш улов. Будет вам сегодня уха.

– Петька, не борзей, – хмурится Виктор Степанович. – У дивчины своей работы хватает.

– Да ладно, – смеется девушка. – Здесь работы-то всего на полчаса. А у нас сейчас затишье.

За час до ночной вылазки, когда взвод автоматчиков, дополненный разведчиками-артиллеристами и саперами, был построен на опушке леса, провожать разведгруппу пришел комбат. Увидев среди них Виктора Степановича, обернулся к ротному: «А он что тут делает?» Ротный пожал плечами: «Да я вроде предупреждал».

– Разрешите, товарищ майор, пойти в ночной рейд со своими ребятами, – попросил Виктор Степанович.

– Выйти из строя, – приказал ему комбат. – А теперь... марш отсюда.

Но вместо того, чтобы выполнить команду комбата, Виктор Степанович сделал два шага в его сторону и проговорил шепотом:

– Ну, Кешка, вернемся после войны в поселок, я тебе там все припомню.

– Дядя Витя, я тебя, конечно, уважаю, – прошипел комбат, подойдя к нему вплотную. – Но ты уже надоел! Ты чего такой упертый до невозможности? Чего тебе на месте не сидится?

– Не могу я иначе, Кеша, за ребят волнуюсь, – зашептал Виктор Степанович. – Пусти в рейд. Обузой не буду.

– Ну, смотри, – недовольно покачал головой комбат и крикнул: – Комвзода ко мне! – А потом показал глазами подбежавшему лейтенанту на Виктора Степановича: – Присматривай за ним, чтобы зазря на рожон не лез.

– Так точно, – козырнул лейтенант и сказал тихо, так чтобы слышал только комбат: – Не беспокойтесь, товарищ майор, пригляжу. Мужик-то он опытный. Польза от него будет, несомненно.

– Ладно, – махнул рукой комбат. – Достань карту, лейтенант, глянем еще раз. Как пойдете?

– Это опорные пункты, в этих местах минные поля, а вот здесь ложбина, речушка протекает. – лейтенант водил пальцем по карте. – Нам надо по ложбинке обойти ближний опорный пункт и выйти к ним в тыл.

– Что ж, логично, – признал комбат. – Ты что мыслишь, Степаныч?

– На месте сориентируемся, – уклонился от прямого ответа Виктор Степанович. Однако, взглянув на карту, добавил: – Да, действительно, в этом месте легче всего пройти. Но ведь и фрицы об этой ложбинке тоже, скорее всего, знают, могут какой-нибудь сюрприз приготовить в виде фугаса или растяжки на тропе. К тому же ложбинка неглубокая и хоть кустарником заросшая, но с высоты опорного пункта все равно хорошо просматривается. Наверняка пристрелянная.

– Так что предлагаешь?

– Ложбинкой пойдем, шагать не ползти, быстрее проскочим. Саперы первыми пойдут, если где мина или фугас установлены, так заметим, небось. А как проскочим этот участок, так сразу свалим к первым заграждениям и вдоль колючки пойдем. Здесь местность болотистая, а мы все в темной одежде. Иди различи, что там – обычная кочка или человек спрятался.

– А минные поля вдоль колючки?

– Фрицы сами же как-то ходят, не подрываются. Значит, проходы есть в минных полях. Будем искать.

– Ну, что, бойцы? – комбат встал перед строем. – Попрыгали на месте. Ни у кого ничего не бренчит? Тогда слушай мой приказ. Вернуться всем живыми. Нале-е-во. В ночной рейд шаго-ом марш!

Спешным шагом усиленная автоматчиками разведгруппа уходит в ночь, потому что в этих местах ночь в июне особенно короткая и за несколько часов надо не только успеть выйти в запланированный квадрат, но и окопаться там. Бойцы идут груженые. У каждого, помимо автомата, в сидоре за спиной тройной боекомплект патронов, гранат. Их задача – пробраться в тыл противника, завязать бой, посеять панику, чтобы разведчики-артиллеристы засекли расположение огневых точек немцев, сообщили их координаты на батареи и, оставшись в тылу врага, корректировали артиллерийский огонь, до тех пор пока наши части не прорвут фронт. Либо пока их самих не убьют...

Перед саперами тоже поставлена важная задача: помимо подготовки схронов для разведчиков, они должны выяснить, какие инженерно-заградительные сооружения построил противник, в каких местах и каким способом их лучше всего преодолеть нашим частям, когда они пойдут в наступление. А до окопов противника не так уж и далеко. Это удобно, когда вражеские окопы находятся рядом с нашими окопами. В этом случае самолеты не будут бомбить передовой край обороны, боясь попасть в своих. На то, что вражеские окопы совсем рядом, указывает первое заграждение, сделанное из закрученной спиралью колючей проволоки, подвешенной на рогатках в несколько рядов. Значит, отсюда до врага чуть дальше броска ручной гранаты.

Скрываясь за деревом, лейтенант с Виктором Степановичем рассматривали в бинокли опорный пункт противника – стоящее на невысоком холме приземистое сооружение из толстых бревен с узкими бойницами, опоясанное несколькими рядами окопов с пулеметными гнездами и проволочными заграждениями. Такую крепость наскоком не возьмешь. Но разведчикам вовсе не нужно идти в лоб на опорный пункт. Их задача – перейти незамеченными линию фронта и зайти фрицам в тыл.

– Ишь ты, навешали украшений. Видно, есть что скрывать, если спираль натянули вместо обычной колючки, да еще в несколько рядов, – шепчет Виктор Степанович. И, обернувшись, говорит Андрею и Петьке, стоящим позади него: – Мужики, сейчас к первому заграждению пойдем, один слева, другой справа, я по центру. Держите ножницы наготове. Режем проволоку в трех местах, расчищаем проход.

– Слышь, Степаныч, а в полусотне метров справа вроде нет никаких заграждений, – говорит лейтенант. – Чего там-то не идем?

– Потому что там минное поле. Пока будем разминировать, совсем рассветет.

– Понял.

– Сейчас проход освободим и вперед двинемся, – говорит Виктор Степанович. – До окопов рукой подать, спящих бы не разбудить.

В это время со стороны опорного пункта противника взлетает осветительная ракета, выпущенная бдительным часовым, освещая с высоты окрестности. Вроде все спокойно. Ни одного подозрительного движения. На всякий случай расколоть бы ночную тишину очередью из пулемета, причесав близлежащие кусты трассирующими пулями, да унтер-офицер, спящий в дзоте, опять будет гундеть, что разбудили его посреди ночи. Поэтому ладно, убедился, что все спокойно, можно минут двадцать не суетиться, а прикорнуть одним глазом.

Этого времени до следующей осветительной ракеты нашим разведчикам вполне хватает, чтобы бесшумно преодолеть несколько десятков метров до окопов, перепрыгнуть через них и уйти к следующей линии вражеской обороны, до которой около сотни метров. И эту вторую линию окопов тоже надо преодолеть. Но здесь уже нет ни колючей проволоки, ни минных полей. Здесь всего лишь можно нарваться на часового или некстати вышедшего до ветру фрица. Здесь чувствуешь себя мышонком, пробирающимся между двух спящих котов. И если хоть один из них проснется, мышонку несдобровать.

К рассвету обе линии вражеской обороны и опорный пункт остались позади. Разведчики отметили по пути с десяток дзотов противника и несколько танков. Взвод расположился в редком лесу. Лейтенант выглянул из-за деревьев и внимательно осмотрел лежавшее перед ними неровное поле, изрытое воронками от снарядов и бомб. До рассвета надо успеть окопаться.

– Взвод, рассредоточиться. Приступить к рытью огневых точек. В полный рост копайте, чтобы надежно можно было укрыться. Нам здесь долго стоять. Степаныч, где твои ребята? Пусть мины в сотне метров от нас установят. На всякий случай. Да еще блиндажик надо бы начать строить из подручного материала. Пилить и рубить нельзя, фрицы услышат, а вот если поваленные стволы поискать...

– Так точно, товарищ лейтенант, – поддержал его Виктор Степанович. – Троих парней отправлю мины ставить, остальные бревна поищут. Углубимся в землю на пару метров, сверху накат из бревен сделаем. Против бомбы – не знаю, а мину или снаряд спокойно выдержит.

– Виктор Степаныч, мы с Петькой разведчиков дальше проводим, заодно посмотрим, что там гансы понастроили, – подошел к нему Андрей. – Ты нас не жди. Если что, сами вернемся через пару дней.

– Я вам дам «через пару дней»! – погрозил ему кулаком Виктор Степанович. – Обустраивайте артиллеристов и мигом назад.

– Не переживай за своих парней, – успокоил его командир разведчиков-артиллеристов. – Если хотят, пусть с нами останутся. Вместе назад вернемся. Так надежнее.

– Ладно, уговорили, – махнул рукой бригадир. – Действуйте по обстановке. Осторожнее только там.

К утру Виктора Степановича сморил сон, но поспать удалось от силы полчаса. Солнце еще не выглянуло из-за верхушек деревьев, как далекий гул канонады известил о начале артиллерийской подготовки – самом верном признаке будущего наступления. Небо позади озарилось ярко-оранжевыми всполохами, огненный смерч пронесся над головой – это запели «катюши». Взрывы сотрясали землю. Виктор Степанович поднес к глазам бинокль и увидел, что снаряды ложатся не куда попало, значит, разведчики успели передать артиллеристам координаты целей противника.

Вскоре артиллерийский обстрел с нашей стороны прекратился. В голове Виктора Степановича вдруг невесть откуда возникла картинка: он будто воочию увидел, как далеко отсюда бойцы из его полка поднялись в едином порыве и побежали в атаку на вражеские окопы, чуть-чуть пригнувшись к земле, будто это может спасти их от смертоносных пуль. Они бежали вперед до тех пор, пока не затараторили вражеские пулеметы, и тогда они попадали на землю, лицом вниз, прячась за едва заметными бугорками, чтобы переждать огненный шквал, а как только он немного стихнет, вскочить и пробежать следующий отрезок пути, пока раскаленные от стрельбы пулеметы снова не заработают в полную силу. И тогда опять упасть на бегу и прижаться к земле, стараясь слиться с нею, и молиться мысленно богу, и благодарить его за то, что и на этот раз пронесло, и вражеская пуля не зацепила, и мина, разорвавшаяся рядом, лишь обсыпала комьями глины, а не рассекла живую плоть куском раскаленного металла.

– Началось, Степаныч, – прервал его видение и вернул к действительности комвзвода. – Ты давай иди в укрытие, а мы сейчас в атаку пойдем. Вон наша цель.

Метрах в двухстах от них за невысокими земляными брустверами были скрыты две гаубицы. Возле каждой из них суетился расчет из нескольких солдат. Вот уже снаряд в стволе, наводчик ближайшей гаубицы припал к панораме, наводя на цель. Сейчас гаубица дернется всем своим металлическим телом, изрыгнет из длинного жерла снаряд и...

– Вася, Коля, где ваши хваленые оптические приспособы? Взяли на мушки офицеров. Готовы? Пли! Отлично. – он смотрел в бинокль. – Бейте их, гадов. Остальные, слушай мою команду: без толкотни, без криков бежим вперед, рассыпались по полю. За мной! В атаку!

он первым выскочил из окопчика и побежал по направлению к гаубицам, на бегу стреляя из автомата. Бойцы бросились вслед за своим командиром. Неожиданность сыграла свою роль, позволила выиграть несколько самых важных, первых мгновений. Под прицельным огнем двух снайперов и автоматными очередями оставшиеся в живых фрицы запоздало открыли встречный огонь по атакующим и не смогли остановить наших бойцов.

А наступление полка захлебнулось. Противник обрушил на наступающих шквал артиллерийско-минометного огня, прошелся огненным смерчем по полю боя, в который раз перебуровив снарядами землю, смешав ее с кровью и кусками разорванных человеческих тел.

Вечером комполка собрал совещание в штабной землянке.

– Вот приказ командира дивизии. – он потряс в воздухе листком бумаги. – Сегодня связист доставил. Плохо воюем, товарищи. Плохо. Так никуда не годится. Нам какая задача была поставлена? Прорвать оборону противника на нашем участке и соединиться с выходящими из окружения частями 2-й ударной армии. Выполнили мы задачу? Нет! Понимаю, что враг оказывает упорное сопротивление, на то он и враг. А мы вместо решительных действий опять топчемся на месте.

– Товарищ подполковник, – подошел к нему дежурный и сказал шепотом: – Разведчики из ночного рейда вернулись.

– Это кстати, – кивнул комполка. – Пусть зайдут. Ну что, лейтенант? – впился он взглядом в разведчика. – Докладывай.

– Товарищ подполковник, вернулись из рейда. Потери – пятеро убитых, семеро раненых. Приняли бой, уничтожили две вражеские пушки. Противник подтянул танки, пришлось отступить. Разведчики-артиллеристы остались в тылу врага, чтобы корректировать огонь нашей артиллерии.

– Подойди покажи на карте: где танки видел?

– Вот здесь, товарищ подполковник, два танка. – комвзвода подошел к столу, на котором была расстелена карта боевых действий, и показал пальцем.

– Какие у них здесь заграждения?

– Товарищ подполковник, с нами в рейд саперы ходили. Они точнее расскажут.

– Ну так где они? Зови.

– Здесь, рядом. – лейтенант подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул: – Виктор Степанович, где ты? Зайди сюда.

– Сколько групп ходило в ночной рейд? – спросил комполка у начальника штаба.

– Три группы по сорок человек, товарищ подполковник. Эта группа возвратилась, об остальных двух группах пока сведений нет, но в местах их возможных дислокаций отмечалось усиление пулеметного огня. Возможно, они нарвались на противника и приняли бой.

– Понятно, – тяжело вздохнул комполка. – Продолжайте посылать разведчиков в ночные рейды. Усиливайте их автоматчиками. Только тактику поменяйте. Наступать в четыре часа утра в полной тишине, никакой огневой подготовки. Что выяснили по заграждениям? – спросил подполковник у вошедшего Виктора Степановича.

– Опорный пункт противника, расположенный прямо перед нами, окружен пятью линиями заграждений на глубину примерно двести метров. Заграждения в основном из колючей проволоки, но не везде. В некоторых местах спиральная колючка на рогатках натянута. Там, где просто колючка, вроде бы проще пройти, но сразу за нею начинаются минные поля. Можно предположить, что они хотят нас на минные поля заманить. В других местах мы минных полей не заметили. Это настораживает, такое ощущение, что об обороне они особо не думают. Возможно, потому минные заграждения не поставили, что сами планируют наступать.

– В штабе дивизии такого же мнения. – комполка оглядел присутствующих. – Армейская разведка донесла, что противник подтягивает в наш район свежие части и бронетехнику. Сегодня получен приказ командира дивизии: укрепить оборону, построить новые дзоты, натянуть перед нашими окопами трофейную колючую проволоку. Возможно, противник готовится к масштабному наступлению, к прорыву фронта и соединению своих северной и южной группировок. А мы, получается, между ними находимся, как орех на наковальне, осталось молотком стукнуть...

Он помолчал несколько секунд, а потом добавил:

– Но это еще не все. С завтрашнего дня саперную роту в полном составе направляю на восстановление дороги. Работать днем и ночью. Для ее прикрытия, комбат, выдели роту автоматчиков.

Виктор Степанович вышел из штаба полка, когда уже окончательно стемнело. Небо серебрилось звездами. 

– Дядь Вить, – донесся до него чей-то всхлип. – Дядь Вить. – темная фигура отделилась от дерева и шагнула ему навстречу. – Это я, Надя.

– Здравствуй, Надюша. Ты чего здесь?

– Дядь Вить, – снова всхлипнула Надя. – А Петя-то из рейда не вернулся. Убили его, да?

– Ты что такое говоришь? Жив он, с Андреем в схроне сидит. Мы там такой схрон соорудили, настоящий, таежный. В двух шагах от него будешь стоять и не заметишь.

– А когда они возвратятся? – не поверила его словам Надя.

– Да скоро уже должны появиться, – обнадежил ее Виктор Степанович. – Через два-три дня точно придут. Ты не переживай сильно.

– Ага, не переживай, – вздохнула Надя. – У меня ведь с Петей все серьезно. Мы пожениться хотим, когда война закончится.

«Вот ведь негодник, – подумал Виктор Степанович, – запудрил дивчине голову».

– Я ведь в положении, – опустив голову, еле слышно сказала Надя.

– Так чего тогда ждать-то? – проговорил Виктор Степанович. – Вот как только вернется он из разведки, так сразу и идите к командиру полка. Он вас и распишет.

– А так можно? – недоверчиво спросила Надя.

– Наверное, можно, а почему нет? – пожал плечами Виктор Степанович. – По крайней мере, попробовать надо.

А сам подумал: «Как там мои ребята?»

 

Андрей с Петькой, оставив разведчиков-артиллеристов наблюдать за противником, на обратном пути укрылись действительно в надежном схроне. Но выяснилось это не сразу, а под утро, когда они, проснувшись, вдруг услышали недалеко от себя немецкую речь, чьи-то шаги, треск ломаемых сухих веток. В их сторону полетели комки земли.

– Что там такое? – спросил Петька у Андрея, прильнувшего к щелочке в стене схрона.

– Тс-с-с, немцы, рядом с нами. Яму копают.

Петька потянулся к автомату, но Андрей остановил его взглядом и поднес к губам палец, мол, не время.

– Давай выясним все до конца, – шепнул он, наклонившись к Петькиному уху. – Двоих-то мы уложим, а если их там больше?

И впрямь, оказалось больше. В ленивый разговор двух немцев поблизости, заглушаемый шуршанием сыплющейся земли, вплетались и другие звуки: визжание пил, удары топоров, а также смех и возгласы других немцев – подальше.

С утра и до самой ночи Андрей и Петька просидели в схроне и смогли вылезти только тогда, когда до их слуха перестала доноситься немецкая речь. Рядом со своим убежищем они увидели деревянную будку.

– Что это? – полюбопытствовал Петька.

– Похоже на сортир, – ответил Андрей.

– Зачем в лесу сортир?

– А вот для них. – Андрей кивнул на лесную поляну, уставленную большими брезентовыми палатками. – Гансы здесь лагерь разбили. Штабеля бревен видишь?

– Вижу.

– Так вот, похоже, это не бревна, а шпалы.

– Дорогу строят! – воскликнул Петька. – Может, похерить их сейчас всех из автомата?

– С ума сошел? Их здесь почти целая рота. Ну, положим мы каждый по десятку фрицев, сами погибнем. А нам сейчас никак нельзя погибать. Мы ценной информацией обладаем. Ждать надо, когда они отсюда уйдут. Тогда и будем пробираться к своим. Видишь, они ее в лесу тянут, чтобы с воздуха незаметно было. Да и тянут-то как – перпендикулярно нашей дороге.

Назначение строившейся немцами дороги было очевидным – подвоз материальной части, боеприпасов и фуража своим пехотным дивизиям и танковому корпусу, готовящимся окружить и уничтожить части 2-й ударной армии.

Трое суток сидели Андрей с Петькой в схроне, не высовывались, а на четвертые сутки немцы снялись с места и ушли дальше. Подождав еще пару часов, парни вылезли из своего укрытия, но не успели и ста метров пройти по тропе, ведущей к линии фронта, как столкнулись лицом к лицу с двумя немецкими солдатами. Те были без оружия, а Андрей и Петька – с автоматами в руках в полной боевой готовности. Необычная получилась встреча. Немцы замерли от неожиданности и смотрели на наших бойцов широко раскрытыми глазами.

– Фашисты? – спросил у них Петька на русском языке, качнув дулом автомата.

– Nein, nein! – оба немца отрицательно покачали головами.

– Что они сказали? – Петька обернулся к Андрею.

– Говорят, что нет, не фашисты, – успокоил его Андрей. – Головами вон мотают.  А ну-ка, покажите ладони. – Андрей вытянул вперед свою руку ладонью кверху. – Покажите вот так.

– Ja, ja, – закивали немцы и протянули к нему ладони.

– Видишь, Петька, у них мозоли. – Андрей показал дулом автомата на их руки. – Никакие это не фашисты. Такие же, как мы, трудяги, плотники.

– Вы плотники? Дорогу строите?

Видя, что его не понимают, Петька вытащил из-за спины засунутый под ремень небольшой плотницкий топорик и сделал несколько рубящих движений, давая понять, что они тоже плотники, саперы.

Неизвестно, что подумали немцы и как они истолковали Петькины жесты, но на их лицах появились жалкие подобия улыбок и они снова согласно закивали головами.

– По сути дела, вы наши камрады, так сказать, братья по топору и пиле, – сказал Петька и засунул топорик обратно под ремень за спину.

– Что вам делать у фашистов? – спросил Андрей. – Если вы плотники, такие же как и мы, так пойдемте с нами. Здесь недалеко. Не убивать же нам вас.

Он сделал жест в направлении тропы, и немцы послушно пошли вперед. Так они и двигались дальше – вроде и под дулами автоматов, и в то же время по собственному согласию.

На привале Андрей достал из вещмешка буханку хлеба, разделил ее на четыре равные части – себе, Петьке и немцам. Потом достал фляжку со спиртом.

– За нашу плотницкую судьбу, – провозгласил он, сделал большой глоток и передал фляжку Петьке.

– Правильно поступили, мужики, что на нашу сторону перешли. – Петька тоже сделал большой глоток и передал фляжку немцам. – Хлебните для поддержания сил.

Уже под вечер они перешли через линию фронта по лощине, заросшей кустарником, и вернулись в расположение своей части.

– Вы зачем их сюда приволокли? – увидев немцев, ротный сделал круглые глаза. – Там, на месте, что ли, не могли в расход пустить?

– Да как же это – в расход? – недоуменно уставились на него Андрей с Петькой. – Они такие же, как мы, плотники, строители. Они же не фашисты. У них руки в мозолях.

– И что мне теперь с ними делать? – ротный вопросительно поглядел на Виктора Степано­вича.

– А ты их оформи как перебежчиков, – посоветовал тот. – Отправят в тыл, и дело с концом. А нам знаешь какая будет пропаганда! Представь себе: немцы из своих окопов бегут, к русским переходят.

– И то правда, – согласился ротный, но с каким-то грустным выражением лица. – Эй, дежурный, отведи их на кухню, пусть накормят, а потом в штаб полка отправь под охраной. Так что там твои молодцы выяснили по поводу заграждений? – спросил он у Виктора Степано­вича.

– А то и выяснили: свою дорогу фрицы прокладывают поперек нашей дороги. Им ведь тоже надо боеприпасы и технику своим частям подвозить. Скоро наши дороги пересекутся.

– Ну, это мы еще посмотрим, – хмыкнул ротный. – Говори координаты этой дороги. Отправлю их артиллеристам. А после самолеты на них наведем.

 

Вот уже больше недели саперная рота, выполняя приказ командира полка, продолжала и днем и ночью восстанавливать дорогу, разбитую вражеской артиллерией и бомбежками. Бойцы валились от усталости, спали урывками. Два взвода автоматчиков заняли позиции по обе стороны от дороги в пятидесяти метрах и продвигались вперед вместе с ними, защищая строителей от автоматчиков противника, постоянно атакующих группами от нескольких человек до взвода.

Свистели над их головами пули, ухали взрывы, бог войны собирал кровавую жатву. Трудно было уцелеть в этом аду, а ведь надо было не просто уцелеть, надо было и дорогу строить. Соленый пот заливал глаза. Мышцы болели от чрезмерного напряжения, ноги подкашивались от усталости, но солдаты метр за метром продвигались вперед, распиливали двуручными пилами сучковатые бревна, укладывали их на земляную насыпь, сверху скрепляли между собой поперечными брусьями, придавливали бревнами, чтобы дорога не играла, когда по ней пойдут груженые машины и, возможно, танки. На кровоточащие мозоли и многочисленные занозы никто уже не обращал внимания, радуясь тому, что жив еще, что пуля не зацепила, что горячий осколок мимо пролетел.

После целого дня тяжелой работы под непрекращающимся обстрелом противника утомленные бойцы спали вповалку в воронке от авиа-бомбы. В такие моменты солдатские сны начинают жить сами по себе, так переплетаясь между собой, что уже не понять, кому какой сон принадлежит.

Вот Виктор Степанович стоит на высоком берегу реки и думает, что, как только вернется с вой-ны, сразу начнет строить для дочки большой, просторный дом под железной крышей. И будет стоять тот дом целый век, и вырастут в нем и внуки, и правнуки. Ведь и место уже присмотрел, вот как раз здесь, на разноцветном лугу, недалеко от рощицы, где бьет из-под земли прохладный ключ, где дышится легко, где ширь небесная и простор земной встречаются друг с другом и радуют глаз. А рядом с этим его домом Андрей пасеку заложил, что-то там мастерит, улья на луг выставил. В каждом деревянном домике живет пчелиный рой – дружная семья, и янтарный мед каплет с сотов на краюху свежеиспеченного хлеба с подрумяненной корочкой. Рядом с Андреем стоит жена его Полина с маленькой дочкой на руках – радуются утреннему солнышку. Поодаль от них Сашка возле яблоньки молодой, им в прошлом году посаженной. Яблонька-то уже отцвела белым цветом, пчелками опылилась, из завязей, сейчас еще крохотных, к осени вырастут яблоки – на радость ребятишкам. Да и яблонька, глянь-ко, уже не одна, а целый яблоневый сад. Между яблоньками Петька прохаживается вместе с Надей, а она ведь нездешняя. И ведь не побоялась дивчина, приехала к ним в поселок, что в алтайских горах посреди тайги находится, значит, это не просто так, значит, это любовь.

Вот уж и длинные столы установлены и накрыты белыми скатертями, и много на них разложено всякой разной еды и питья, на любой вкус. К столам подходят люди в праздничных белых одеждах. Вот Борька с Григорием подошли, а за ними молодой младший лейтенант из второй роты, в прошлом месяце на противопехотную мину наступивший. И Тимофей с соседней улицы с матушкой своей Анной Матвеевной здесь же. Жена Евдокия в последнем письме написала, что постарела Матвеевна, как-то разом осунулась, когда похоронку на Тимофея получила. А рядом с ними дедушка Федот Матвеевич и бабушка Агафья Ивановна, молодые такие. В общем, вся улица на этот праздник собралась. Солнце-то как ярко светит. И мысли, словно разноцветные бабочки, порхающие с цветка на цветок, перелетают из одного сна в другой. Но рядом с радужными мыслями-бабочками проносятся тревожные мысли-осы: ведь Борьку с Гришкой в прошлом бою убило, да и младший лейтенант, имени которого не запомнил, тоже погиб. А ты не забыл, что в этой березовой роще – кладбище поселковое? И большие черные птицы, парящие в высоком небе над холмом, – это не птицы вовсе, а самолеты вражеские, несущие смерть.

Вдруг исчезли и накрытые столы, и люди, вместо них Виктор Степанович увидел огромное поле, все уставленное пчелиными ульями. Внезапно ветер буйный налетел, перевернул все улья, и вмиг взлетело в воздух множество растревоженных пчел, и все пространство оказалось заполненным этими злыми пчелами, и несмолкаемый гул пошел по округе от их рассерженного жужжания. И сразу же раздались крики ужаленных этими пчелами солдат – кончилось затишье между боями, прорвавшиеся к дороге автоматчики противника стреляли, не жалея патронов, и вновь перекрыли с таким трудом удерживаемый проход, по которому все еще продолжали выходить обескровленные части 2-й ударной армии.

16

В рваных, замызганных фуфайках, в грязных, давно не стиранных гимнастерках, пропитанных потом и кровью, своей и чужой, в стоптанных кирзовых сапогах, а то и босиком шли нескончаемой колонной взятые в плен бойцы окруженной армии. Шли под дулами немецких автоматов. Истощенные лица, заросшие грубой щетиной, изодранные, грязные шинели, на головах у кого шапки-ушанки, хотя давно уже лето, а у кого пилотки.

Везде разгром и разруха. Вдоль просеки там и сям видны искореженные взрывами пушки, сгоревшие остовы машин, танки со скинутыми гусеницами, оторванными башнями, обгоревшими трупами танкистов на черной обожженной броне. По железной дороге-узкоколейке, проложенной посреди просеки, уже не ходит ни дрезина, ни маленький паровозик с парой-тройкой вагонов. Рельсы, во многих местах развороченные взрывами бомб, вздыблены вверх и торчат, как гигантские вилы, в разные стороны, обгоревшие шпалы валяются по обе стороны от дороги. Только какой-то раненый солдат передвигается на карачках в сторону русских позиций.

«Пусть себе ползет, – думает немецкий офицер, куря папироску, и смотрит на раненого безразличным взглядом. – Далеко все равно не уползет. Вон их сколько нынче осталось лежать по обе стороны железной дороги – разутых, раздетых, вспухших, гниющих. Даже если и хватит у него сил добраться до переднего края, там какой-нибудь другой солдат вермахта приколет его штыком, если жалко будет тратить на него пулю. Немецкая пуля сейчас ценнее жизни русского солдата».

Офицер докурил папироску и ушел в дзот, где в железной печке горит жаркий огонь, а в стоящем на плите котелке варится кофе. Жаль только, что нерадивые поставщики гонят на фронт вместо настоящего бразильского кофе дешевый суррогат, да и шнапс выдают не такого качества, как в Берлине.

А раненый русский солдат все ползет и ползет дальше, падая и снова поднимаясь на локтях и коленках. Мимо него прошли беженцы – старушка в старой фуфайке с торчащими из многочисленных дыр кусками грязно-серой ваты, в коричневато-сером платке и с батожком в морщинистой руке, а за ней серьезный мальчик годков не более двенадцати, в штопаном-перештопаном пальтишке и мятой кепке, и девочка лет пяти, в ситцевом платьишке и плисовой курточке, с одноногой куклой в руках. Волосы девочки аккуратно заплетены в две косички. У мальчика в руках узелок. Мирные жители ушли от войны в леса, болота. Но война нашла их и здесь. И снова стоит перед ними в страшном громе орудий, невыносимом вое пикирующих бомбардировщиков, сотрясающих землю разрывах бомб.

– Куда ползешь, дурень?! – слышится крик. – Оставайся с нами! – красноармеец в грязной гимнастерке, без ремня, машет ему рукой. – Все равно околеешь как собака.

Раненый не слышит или делает вид, что не слышит, ползет себе и ползет вперед, сбивая коленки и локти о занозистые шпалы, падает, переводит дух, утирает рукавом грязное лицо и снова ползет, ползет. Заглянуть бы в его глаза да увидеть, что в них: вера или отчаяние? безысходность или надежда? безразличие ко всему происходящему и отупение от всего, что пришлось пережить? Да вот только все ли довелось пережить? Пуста ли у Господа Бога корзина испытаний или осталось еще что-то на ее дне? Солдат ползет дальше в надвигающуюся ночь, оставляя за собой на шпалах кровавый след. Хватит ли ему крови добраться до своих?

Здесь никому ни до кого нет дела. Это не плен. Это просто территория, занятая противником. Противник – он ни плох, ни хорош. Он просто противник. И немецкий солдат, несущий службу у блиндажа на передовой, думает точно так же, как ползущий мимо него раненый русский солдат, голодный, обессиленный. Немецкий солдат, стоящий в охранении, понимает, что эта территория хоть и занята немецкими частями, но она не их территория. И поэтому он не может чувствовать себя в безопасности. На этой земле есть не только немецкие солдаты, но и русские. И неважно, ползут они обессиленные или идут в полный рост.

Немецкий солдат не зверь. У него тоже где-то далеко есть старая матушка, есть жена-красавица с дочкой и сыном. И все они ждут своего героя домой с победой. Ночь сгущается. Раненый русский солдат, истекающий кровью, все еще ползет по искореженной железной дороге, для него дороге жизни. Немецкий солдат, несущий караульную службу, оглядывается на шорох, видит раненого русского солдата, вздыхает, как бы даже сожалея о том, что вот сейчас ему придется убить этого глупого русского, ползущего домой через всю войну. Не по злобе, а просто потому, что так надо. Но как надоел этот грохот взрывов и свист пуль! Так не хочется нарушать хрупкую тишину! Он забрасывает автомат за спину, достает нож и направляется к раненому, чтобы сделать то, что положено сделать ему по уставу, что необходимо сделать, чтобы старенькая матушка дождалась сыночка с этой проклятой русской войны, чтобы милая сердцу жена обняла его крепко-крепко. Чтобы все это случилось, он идет не торопясь к раненому русскому солдату и в его руке холодным металлом поблескивает нож. Ему остается сделать всего несколько шагов, как вдруг хрупкая тишина разлетается вдребезги от хлесткого пистолетного выстрела. Немецкий солдат не сразу понимает, откуда этот выстрел, и почему так сильно вдруг заболело сердце, и что это такое теплое и липкое стекает вниз по груди.

Виктор Степанович корит себя. Надо же было повстречаться с этим фрицем! Ведь немного уже оставалось до передовой, дополз бы как-нибудь, зачем стрелять-то? Нож ведь есть. Нож-то есть, да вот только сил не осталось этим ножом воспользоваться. Ну, а теперь уж не зевай, улепетывай с дороги. Он переваливается через рельсы и где ползком, где на карачках устремляется к ближайшим деревьям, до которых вроде бы и рукой подать, но ему, кажется, надо целую жизнь потратить, чтобы преодолеть эти несколько десятков метров.

А за спиной уже слышится топот сапог, это выбегают из блиндажа немцы и вскидывают автоматы, вспарывают огненными очередями окружающее пространство. Виктор Степанович падает в болотную грязь и некоторое время лежит без движения, пережидая огненный смерч, затем ползет по вязкой грязи вглубь болота, чувствуя, как болотная жижа обволакивает его слабеющее тело.

17

В конце июля, когда советские бойцы уже перестали выходить из окружения, член Военного совета Волховского фронта докладывал начальнику Главного политуправления Красной армии, что в целях предоставления краткосрочного отдыха утомившимся за год войны руководящим работникам Волховского фронта постановлением Военного совета фронта организован пятидневный дом отдыха. При доме отдыха имеются: парк, пляж, водная станция с лодками для катания, волейбольная площадка, площадка для городков и крокета, велосипеды, библиотека, звуковое кино, бильярд, музыкальные инструменты, шахматы, шашки, домино. Для отдыхающих будут устраиваться концерты силами самодеятельности и культбригад политуправления фронта, квалифицированные доклады о международном положении. Общее количество отдыхающих – пятьдесят человек в смену. Они размещаются в больших комнатах, оборудованных мягкой мебелью. При доме отдыха имеется своя электростанция, водопровод и канализация. Питание производится по санаторным нормам, по ресторанной системе. Обслуживающий персонал установлен в сорок человек, в том числе: четыре врача, двенадцать старших медсестер, восемнадцать санитарок, два повара, один киномеханик, два шофера.

В дом отдыха направляются члены военных советов армий, командиры и комиссары корпусов, дивизий, бригад, начальники политотделов корпусов, дивизий, бригад, начальники и комиссары управлений и отделов армий и фронта. Персональный отбор производится командованием штаба фронта, военными советами армий и командованием корпусов. За лето основные кадры руководящих работников смогут побывать в доме отдыха, привести себя в порядок и запастись свежими силами для новых битв.

Примерно в то же время в небольшом поселке далеко от фронта сидел в своем кабинете за рабочим столом, подперев голову руками, районный военком Прохор Егорович. Было видно, что он чем-то чрезвычайно удручен. На столе перед ним лежала похоронка. Он знал, что это уже вторая похоронка, пришедшая одному человеку. Совесть скребла его изнутри, грызла, подобно волку изголодавшемуся: «Зачем ты у одинокой женщины обоих сыновей забрал? Ты ведь прекрасно понимал, что в этой мясорубке выжить им будет непросто. Знал, что на смерть ребятушек гонят».

Мысли продолжают лезть в голову, их не остановить: «Над этой женщиной советская власть и так поиздевалась. Всю семью под корень выкорчевала: и отца, и брата, и мужа. За что? За подрыв авторитета руководящего работника. А то, что этого горе-руководителя самого под расстрел подвели через год, так об этом никто и не вспомнил. И вот теперь он свою ложку дегтя в пустую бочку, где и меда-то уже не осталось, плюхнул от души».

 

– Эх, весна-красна, всем ты хороша, только мне не в радость. Чувствую себя корешком отмирающим, который уж никогда более побегов зеленых не даст.

Матвеевна прикрыла волосы темным платком, вышла во двор, отвязала от плетня козу.

– Пойдем, Милка, пойдем, – прошептала она, выходя за ворота. – Одна ты у меня осталась.

За калиткой улица широкая, навстречу соседская девчоночка бежит – Аленка, еще не школьница, но уже взросленькая, смышленая.

– Здравствуй, бабушка Аня! – И к козе наклоняется: – Здравствуй, Милка. А я про тебя сегодня сказку сама читала. Про семерых твоих козляток, которых волк сначала съел, а потом как стал через костер прыгать, так у него брюхо-то и лопнуло, и все козлятки оттуда живехонькие выскочили.

– М-м-м, – ответила ей Милка и затрясла жидкой бородкой.

– Аленушка, а хочешь, я тебе Милку подарю? – вдруг спросила Матвеевна. – Ты будешь за ней ухаживать? На луг ее отводить, водицей поить?

– Правда? – Аленка от радости захлопала в ладоши и запрыгала. – Ой, бабушка Аня, спасибочки! Я тебе за это все чашки-ложки перемою и воды из колодца натаскаю.

– Ладно, Аленушка, ладно, натаскаешь, – согласилась Матвеевна и протянула ей конец веревки, к которой была привязана Милка. – А мамке скажи, что баба Аня козу просто так отдала. Мне она уже не нужна. А вы с молоком будете, пока папка ваш на войне воюет. Приглядывайте только за ней.

Поплакала Анна Матвеевна, получив похоронку на второго сына, на младшенького, да и успокоилась. Вот только соседи, удивлявшиеся ее душевной стойкости, все чаще замечали, что странной какой-то она стала, отрешенной, задумчивой. На улице встретишься с ней – так может пройти и не заметить, пока не окликнешь.

Евдокия Афанасьева по-соседски чаще всех наведывалась к ней, приходила вроде по делу – то приправы для щей попросить, то еще чего-нибудь – и в то же время супчику в кастрюльке принести, каши с мясом, видела ведь, что из печной трубы дым не валит, значит, опять печь не топила, значит, опять весь день голодная ходит, морит себя. Единственную козу соседской девочке Аленке отдала. Мамка Аленкина, Татьяна, тут же прибежала разбираться, а Анна объяснила, что силы уже не те, так и не взяла козу. Теперь Татьяна козу доит и каждый день молоко ей носит в крынке, но недавно жаловалась Евдокии, что утром принесет молоко, потом вечером придет с вечерним надоем, а утрешник даже не тронут. Наказывать стала Аленке, мол, ты, дочка, принеси бабе Ане молоко, но не убегай сразу, а сама в кружку налей и не уходи, пока она не выпьет. Она ведь думает, что мы не замечаем, что от нее только кожа да кости остались.

В то воскресное утро Евдокию терзало какое-то непонятное чувство, будто что-то должно случиться. И вдруг поняла причину своего беспокойства: Матвеевна с утра ни во дворе, ни на улице не появлялась.

– Анна, где ты? Куда спряталась? – Евдокия вошла во двор соседки.

«Первый раз такое. Не сотворила бы с собой чего-нибудь», – думала она, прислушиваясь. Все тихо. Однако показалось ей, что чей-то голосок, тоненький такой, писклявый, откуда-то доносится.

– Анна, где ты?

Евдокия толкнула дверь в хату, вошла внутрь. В доме никого не было, но как будто холодом потянуло: понятно, печь давно не топлена, наверное, из подпола несет.

Евдокия вышла во двор, заглянула в хлев. Там лишь несколько пестрых курочек, подкудахтывая, собирали рассыпанные на земле зернышки да старый петух с поблекшим гребнем, свесившимся набок подобно красной тряпочке, как-то печально ходил между ними.

– Анна, ты где? – еще раз крикнула Евдокия.

– Дуня, я здесь, – донеслось до нее слабое всхлипывание.

– Да где ты есть-то?

Евдокия снова замерла, прислушиваясь. Оглядела двор. Никаких следов. Подошла к забору, отделявшему хлев от огорода.

Огород зарос высокой травой. Получив еще первую похоронку, на старшего сына, Анна совсем огород забросила, даже картошку не посадила. Грядки с зеленью тоже заросли сорняками. Однако в одном месте трава примята: кто-то прошел по ней не так давно. А ведет этот след к старому заброшенному колодцу, из которого давно уже никто не брал воду.

Увидев откинутую крышку, Евдокия почувствовала, как холодные мурашки побежали у нее по спине. Бросилась к колодцу, не обращая внимания на то, что высокая крапива обжигает голые до колен ноги, обутые в старые калоши, склонилась над отверстием и заглянула в колодезную темноту. Анна с распущенными волосами стояла по пояс в воде, обхватив себя за плечи руками, снизу вверх смотрела на Евдокию и всхлипывала.

– Держись, подруга, сейчас вызволю тебя!

Евдокия сбегала во двор, схватила длинную лестницу, прислоненную к дому, притащила ее к колодцу и спустила вниз.

– Вылезай!

Анна вылезла из колодца мокрая, дрожащая, вся в грязи.

– Пойдем ко мне, у меня баня протоплена, – обняла ее Евдокия и повела с собой. В предбаннике она посадила Анну на лавку, достала из шкафчика бутылку с настойкой, налила полстакана и протянула соседке: – Выпей и успокойся. Да хватит дрожать, заходи в баню, и я с тобой. Рассказывай, что случилось.

– А мне ведь так хорошо, – вдруг улыбнулась Анна. – Представляешь, ко мне сын с войны вернулся, младшенький мой. Только ты не говори никому. Нельзя ему на люди показываться, а то его опять от меня уведут.

В первый момент Евдокия буквально оторопела от ее слов: 

– Как узнала-то?

– А я еще ночью поняла, что жив он, что он вернулся, – продолжала Анна. – А как утром вышла во двор, курочкам зерна дать, вдруг слышу – зовет меня, тихо так: «Мама, мама, я здесь, я раненый, помоги мне, мама». Ну, я на голос-то и пошла. А он в старом колодце скрывался, чтобы не нашли его. Гнались за ним, он и нырнул туда, спрятался. Он у меня умненький. Я как подошла к колодцу, крышку-то откинула, сразу его и увидела. Голова у него перевязанная, бинты уже старые, красные от крови. Я поняла, что мне надо к нему, чтобы помочь. Да, видать, ушиблась, когда в колодец прыгнула. Пришла в себя, а его уже нет, значит, перепрятался. Ты только не говори никому.

– Никому не скажу, – пообещала Евдокия.

В это время скрипнула дверь и в баню заглянула Настя:

– Мама, это ты здесь? О, тетя Аня, здравствуй.

– Здравствуй, Настя.

– Мама, я сегодня к подружкам хотела пойти, песни новые в альбомы будем записывать.

– Иди, иди, дочка, – как-то быстро согласилась Евдокия. – Мы сегодня тоже с тетей Аней к Полине в гости сходим. Если что, не теряй меня... А давай правда сходим к Полине, – предложила Евдокия, выпроводив Настю из бани. – Сейчас помоемся, переоденемся. Ты домой не ходи, я тебе свое платье подарю, помнишь, то платье, на которое ты заглядывалась. Вот его и наденешь.

– Да зачем мне сейчас платье? – вздохнула Анна.

– Как зачем – чтобы красивой быть! – напирала Евдокия. – Видишь, Настька к подружкам ушла, Вовка весь день с ребятишками соседскими бегает, домой за полночь приходит. А мы с тобой чем хуже? Сейчас к Полине пойдем. Я наливочку с собой захвачу, девичник устроим.

Полина была дома вместе с Варварой Авдеевной. Увидев нежданных гостей, они обрадовались – сразу к столу пригласили. Так уж заведено в русских селах: прежде чем гостя расспрашивать, борщом наваристым его накорми или что там еще в печи томится. Но прежде рюмочку поднести следует, потому что сухая ложка рот дерет, да и для аппетита, а потом уже на сытый желудок беседы веди.

– А ко мне сегодня сыночек младшенький вернулся, – выпив, разоткровенничалась Анна.

Полина от ее слов чуть не поперхнулась, а Варвара Авдеевна ничего не сказала, только внимательно на Анну посмотрела.

– Вы только никому не говорите, – попросила Анна.

– Не переживай, голубушка, никому не скажем, – ответила за всех Варвара Авдеевна. А потом обратилась к Евдокии: – Дуняша, помоги мне во дворе...

Они вышли, и Варвара Авдеевна сразу спросила напрямик:

– Что случилось? Рассказывай.

– А что рассказывать? – ответила Евдокия. – Из колодца ее сегодня вытащила, говорит, сын позвал. А завтра она к реке пойдет, в омуте его увидит. Что делать-то, баб Варь?

– Это ее нечистый будоражит. Пропадет девка.

– Баб Варь, а ты поможешь?

– Попробую, – кивнула Варвара Авдеевна. – От испуга надо лечить. Сейчас как раз луна полная, скоро на убыль пойдет.

Они вернулись в дом. Варвара Авдеевна подошла к Анне, положила руку ей на плечо:

– Что-то ты, девонька, неважно выглядишь. Забота на лице. Как сына-то будешь встречать? Восстановиться тебе надо. Ты не против, если я тебе жизненных сил чуток прибавлю? Пройди сюда к печке, присядь на табуреточку. – Варвара Авдеевна показала ей на маленький, почти детский стульчик. – Не смотри, что низенькая, не сломается. Платок сними.

Она поставила на горячую плиту небольшой ковшик, бросив в него несколько кусочков пчелиного воску, а в алюминиевую чашку, стоявшую на столе, налила холодной воды.

Когда воск расплавился, превратившись в коричневую жижу, она взяла ковшик в одну руку, а чашку с водой в другую и, держа их над головой Анны, зашептала какие-то слова. Одновременно с этим она лила тонкой струйкой воск в холодную воду. Закончив шептать, она достала из чашки кусок воска, напоминавший теперь некрасивый неровный горб какого-то фантастического чудовища с запутанными переплетениями длинной шерсти и торчащими шипами. А может, это была пасть хищного зверя – с клыками не то медведя, не то волка.

– Видишь, что у тебя в голове творится? – Варвара Авдеевна показала восковую фигурку Анне. – Это все твои страхи и ненужные переживания. Выкинь все это из головы. – она взяла тупой нож и, водя им над головой Анны, снова зашептала что-то.

Сидевшие на скамейке Евдокия и Полина молча наблюдали за всеми этими действиями, а Анна и вовсе заснула. Когда же она открыла глаза, Варвара Авдеевна вдруг предложила ей:

– А ты поживи у меня недельку, чего туда-сюда мотаться? Лечить-то надо не менее трех дней, утром и вечером.

– Да как же, а дом, хозяйство? – неуверенно проговорила Анна.

– Так девчонки помогут. – Варвара Авдеевна показала рукой на Евдокию и Полину. – Помо-жете?

– Да разговоров нет, конечно, поможем, – с готовностью подтвердили те.

– А у меня же еще работа.

– Татьяну, соседку, попросим тебя подменить. А сами на пасеку с тобой съездим.

 

Вечером на пасеке, вдали от людей, Варвара Авдеевна с Анной сидели у окна за столом при подергивающемся красноватом свете керосиновой лампы. Ходики с двумя гирьками, висевшие на стене, показывали без четверти полночь. В оконном стекле отражались увеличенные в размерах изображения суровых королей, коварных дам, легкомысленных валетов. Варвара Авдеевна разложила на столе колоду карт.

– У тебя ведь раньше волосики светленькие были? – поинтересовалась хозяйка у Анны, которая сидела рядом с ней с распущенными косами – уже сильно тронутыми сединой.

– Каштановые, – ответила Анна. – Бабушка, когда на меня гадала, всегда трефовую даму брала.

– Я тоже трефовую даму выбрала, – успокоила ее Варвара Авдеевна. – На нее будем гадать.

Анна смотрела на карты и слушала Варвару Авдеевну, тихим голосом говорящую о том, что было, что будет, чем сердце успокоится. Анна знает: карты не врут. Она ждет последней карты, которую сейчас откроет гадалка, и от того, что это будет за карта, зависит очень многое. Выпал король пик, самый главный в колоде.

– Хм, не знаю даже, что и сказать.

Варвара Авдеевна смотрит долгим пристальным взглядом на карты, изучает их взаимное расположение. Ведь в гадании важно не только то, какие карты легли, но и в каком окружении. Бывает, что туз пиковый прямо на сердце упадет, и тут хоть сразу ложись и помирай, но поглядишь внимательнее, какие карты лежат снизу и с боков, и понимаешь, что все не так страшно.

Анна смотрит не на Варвару Авдеевну, а на ее неестественно большие руки, отражающиеся в оконном стекле, и замечает, как чья-то тень за окном промелькнула. Но, может, это и поглазилось, все-таки ночь уже на дворе.

– Карты говорят, что все у тебя наладится, милая, – вещает Варвара Авдеевна. – Было у тебя испытание – вот оно. – гадалка касается указательным пальцем одной из карт. – Дорога выпала, но странно, не тебе, а к тебе. Ждет тебя радость, приедет к тебе гость, но гость не из казенного дома.

– Это сыночек мой младшенький вернется, – поясняет счастливая Анна, и Варвара Авдеевна уже не рада, что стала гадать ей на судьбу, опять разбередила еще не зажившую рану, опять вселила надежду.

– Спать пора, поздно уже.

Хозяйка собирает карты, а сама думает: «Карты же не врут. Вдруг действительно вернется ее младшенький с войны, вдруг по ошибке прислали похоронку? Случались же случаи, что возвращались бойцы с войны нежданно-негаданно».

– Ложись, милая, и не думай ни о плохом, ни о хорошем, – говорит она гостье. – Просто постарайся уснуть.

Анна ложится в кровать и укрывается одеялом под самый подбородок, как маленький пугливый ребенок, боящийся ночных кошмаров; чтобы их избежать, он и натягивает на себя простое ватное одеяло, как несокрушимую броню.

– Баб Варь, расскажи о себе, – вдруг попросила Анна. – Ты ведь нездешняя.

– Нездешняя, – согласилась Варвара Авдеевна. – Из-под Воронежа. Нам с мужем простору захотелось, вот и подались в новые края счастье искать. Знающие люди сказывали, что за рекой Иртышом жизнь привольная, землю дают, бери сколь пожелаешь. Вот и двинулись мы с моим Илюшей – это мужа моего так звали – и с сыночком Сашенькой в путь далекий. До Иртыша долго добирались, а как переправились через реку, еще немало верст отмахали. В деревеньке одной остановились, не помню уж названия, стерлось в памяти. Стали обустраиваться на новом месте, домик за год срубили, небольшой домик, да нам хоромы и ни к чему были. А тут как-то по лету Илюша решил яму копать, погребок делать. Глубоко уже выкопал, да, видать, место неверно выбрал: земля на него осыпалась, сильно его придавило. Знающие люди сказали, что грунт сырой был, оттого и поплыл. В общем, осталась я одна с сыночком Сашенькой на руках, вдали от близких. Да ничего, выдюжила бы, но тут на Сашеньку хворь напала, и я ничем не помогла, молодая была, ничего в ту пору не знала и не умела. Долго горевала, руки хотела на себя наложить, хотя знала, что если ты божья душа, так не можешь своей жизнью распоряжаться, не тебе она принадлежит. А тут как раз через деревню богомольцы шли в монастырь, я с ними и увязалась. С одной бабушкой долго вместе жила, она меня всему и научила: от какой болезни как лечить, какие травки полезны, а какие не очень, как рану заговорить, как кровь остановить, как боль снять. А как бабушка преставилась, не смогла я и далее оставаться в том монастыре, собрала скромные пожитки, сложила все в котомку и пошла по белу свету куда глаза глядят, навстречу солнышку ясному. Когда по лесу шла, так ягодой питалась, грибками, а в деревни приходила, так люди добрые меня хлебушком угощали. Так и добрела до ваших краев. Гляжу, тетенька сидит на скамеечке возле одного дома у палисада, а у нее на руках ребеночек годовалый – девочка. Я как взглянула на нее, сразу поняла: болеет пташечка, сыпь красная по щечкам, сама вся такая вялая. Я и говорю: «Матушка, дочка-то у тебя хворобая, лечить надо, само не пройдет». А она мне отвечает: «Измучилась моя доченька, с рук не слезает, все плачет и плачет, а что делать, не знаем». Я и подсказала, какие травки надо собрать, как настоять их правильно да какую молитву прочитать. Тут муж ее вышел, он, оказывается, во дворе поблизости копошился, слышал весь наш разговор. И говорит мне: «А куда ж ты, матушка, путь-то держишь? Если тебе все равно, куда идти, так оставайся у нас, чего тебе по свету скитаться? От бабушки хата осталась, третий год пустует, а хата крепкая, не развалюха. Заходи живи. Едой не обделим». Тут как раз дочка их проснулась, заплакала, я ее на ручки-то взяла, она сразу и замолчала. Полюшка ее имя. Сейчас уже своя дочка у нее растет. А я так и осталась с ними. Родными они мне стали.

Заметив, что Анна уснула, Варвара Авдеевна перекрестила ее, пригасила лампу и сама легла в постель. Но долго еще не могла уснуть, хотя времени было уже далеко за полночь и вставать надо было утром рано – не потому, что дело есть какое-то срочное, а просто по привычке. Русский человек не лежебока, он трудиться привык. 

То ли молитвы, то ли успокоительные настои, которыми Варвара Авдеевна поила Анну, помогли. И хоть не было уже, как раньше, жизнерадостного блеска в глазах Анны, но чувствовать она стала себя гораздо лучше, чужие голоса в голове слышать перестала, не оглядывалась по сторонам на каждый шорох. Но все же не перестала ждать и верить. Ведь сама баба Варя ей нагадала, что явится гость в ее дом.

А через трое суток, когда уже вернулась с пасеки домой, слегла Анна с воспалением. Видать, простудилась, пока сидела в колодце с холодной водой. Долго боролся организм с хворью и не сумел выстоять. Лучше бы ей, конечно, было в больничку лечь, да ни в какую не захотела из дома уходить. Потому что знала: должен сын вернуться, должен. «Надо скорее на ноги встать, – шептала она беззвучно, – а то сынок вернется, увидит мамку больную, расстроится». От такого душевного настроя она, действительно, вскоре почувствовала себя лучше. Температура спала, в горле першить перестало, голова уже не раскалывалась на части. Вот только слабость во всем теле еще оставалась.

В тот день к ней зашла Татьяна, принесла молока козьего да супчику куриного.

– Накось, подкрепись, – приказала Татьяна не терпящим возражения тоном, потому что знала: если без строгости скажешь, так и останется все нетронутым.

– Спасибочки, да я не хочу сильно-то, аппетита чего-то нет, – начала отнекиваться Анна.

– Ешь, кому говорю! Зря я, что ли, суп варила?

В этот момент во входную дверь кто-то не-уверенно постучал.

– Входите, открыто! – сердито крикнула Татьяна, досадуя, что не вовремя гость незваный явился.

Никто дверь не открыл, но робкий стук повторился.

– Да входите же, говорят вам, открыто! – Татьяна подошла к двери и распахнула ее. – Чего там топчетесь в сенцах?

В темноте сеней послышалось боязливое шушуканье, и наконец в комнату вошла молодая женщина со свертком в руках, в котором безошибочно угадывался завернутый в пеленки младенец.

– Здравствуйте, – едва слышно проговорила она. – Я Валя, а это Ванечка.

Следом за ней в комнату вошла еще одна женщина, тоже молодая и тоже с маленьким ребенком на руках.

– Здравствуйте, – так же робко произнесла она. – Я Юля, а это Марьюшка.

– Вот мы приехали, – едва слышно проговорила Валя и потупила глаза.

– Здравствуйте! – по-прежнему не понимая, кто эти люди и зачем они здесь, Татьяна переводила взгляд то на Валю, то на Юлю. – Вы к кому?

– Мы из города, – пояснила Юля.

– Из техникума, – добавила Валя.

– Значит, из города, из техникума, – кивнула Татьяна. – Ну, говорите же, чего замолчали? Каким ветром занесло вас в нашу глухомань?

Молодые мамы, сами еще девчонки, похоже, совсем растерялись. Они стояли в дверях, опустив головы, крепко прижимая к себе свертки, в которых уже принялись попискивать младенцы.

– Понимаете, – начала объяснять Валя, – мы были у вас на практике год назад.

– А потом мы уехали, – добавила Юля. 

– А потом война началась, – продолжила Валя.

– А детки-то чьи? – поинтересовалась Татьяна.

– Это Иван Тимофеевич, – сказала Валя.

– А это Марья Егоровна, – добавила Юля.

– Так, понятно, – тряхнула головой Татьяна. – Ну, а чего вы встали, как неродные? Проходите, не стесняйтесь. Я сейчас вашу бабушку приведу, вот она, Анна Матвеевна, личной персоной. Только приболела немножко, но это уже в прошлом.

– Вставай, подруга, вставай, – затормошила она Матвеевну, подойдя к кровати. – У тебя двое внучат, оказывается. Это ведь твое продолжение. Теперь тебе есть о ком заботиться и кого любить. Козу, кстати, я накормила, напоила и на лужке привязала. Аленка ее приведет. Молоко будет малюткам. А ну-ка, девоньки, покажите-ка нам Ванюшку и Марьюшку. Ох какие розовощекие! Вот ради них-то и стоит жить.

18

Весна сорок третьего года на Алтае выдалась не самая ранняя и теплая. Но потом вдруг спохватилась и взялась за работу, так что снег растаял очень скоро.

Настька возвращалась с работы домой быстрым шагом. Впереди нее шел невысокого роста мужчина с солдатским вещмешком, закинутым за спину, прихрамывающий на одну ногу, с костылем в руке.

«Нездешний, – подумала Настька, рассматривая его со спины. – Часто останавливается, оглядывается, словно пытается сообразить, куда идти дальше. Наверное, приехал к кому-то, да не может найти».

Настьке стало любопытно, тем более что мужчина, оглянувшись, остановился метрах в десяти от ее калитки и, видимо, ждал, когда она подойдет. На нем была выцветшая гимнастерка, подпоясанная солдатским ремнем с блестящей пряжкой, на груди – медаль.

«Точно, нездешний, – подумала Настька. – Сейчас спросит: «Эй, девушка, а где тут у вас такие-то проживают?»

– Вы, наверное, ищете кого-то? Я могу подсказать, – обратилась она к приезжему, с интересом рассматривая его: короткие стриженые волосы с проседью, лицо вроде молодое, но какого-то неестественно землистого цвета, с множеством черных точек и несколькими зарубцевавшимися шрамами.

– Здравствуй, Настя. – незнакомец улыбнулся какой-то по-детски застенчивой улыбкой.

– А откуда вы меня... Вася, ты?!

– Что, сильно изменился? – на Настю глядел незнакомец с Васиными глазами, с Васиным голосом, но с чужим лицом. – Страшный стал?

Настя не ответила, она подошла к нему и обняла крепко-крепко. Он почувствовал, что щека его вдруг стала мокрой.

– Ну что ты, все ведь хорошо, – прошептал он. – Я из госпиталя не так давно выписался. Долечиваться домой отправили.

– Милый мой, прости, что я тебя слезами встречаю. Это же такая радость. Ты из нашего поселка первый, кто вернулся. Так все больше похоронки тетя Клава приносит. Что же мы стоим-то тут с тобой посреди улицы? Мама, мама, смотри, кто к нам в гости пришел! – крикнула она, увидев мать, вышедшую из дома.

– Васенька! – всплеснула руками Евдокия Петровна, и слезы брызнули у нее из глаз. – Дорогой ты мой!

– Вот, Евдокия Петровна, наказ Виктора Степановича выполняю, – проговорил Васька. – Весточка вам от него. Мы с ним в медсанбате встретились. Он туда раненых из своего взвода привозил. Жив-здоров, всех целует, соскучился по вас. Просил передать, чтобы не волновались за него. Он со своим взводом в саперах, дороги строит, мосты через реки наводит. В общем, все нормально.

– Ну, а как там другие? – спросила Евдокия Петровна и улыбнулась, но какой-то жалкой улыбкой, явно боялась услышать что-то плохое.

– Сашку ранило, но не опасно, в госпитале он. Придется ему, конечно, полежать, так это и к лучшему. Меня вот осколками немного похлестало: мина рядом взорвалась. В госпитале почти месяц отвалялся. Повезло еще. Отделался легким испугом. Лицо заживет, нога тоже. Хотел после госпиталя снова в полк вернуться, да сразу не пустили, сказали, что подлечиться надо. Так что я целый месяц в отпуске буду. Вы приходите сегодня к нам.

Когда Вася рассказал матери, как он обрадовал Евдокию Петровну и Настьку доброй весточкой о Викторе Степановиче, мать обняла его голову, притянула к своей груди и сказала:

– Лучше бы ты, сыночек, домой сначала пришел да мне бы все рассказал. Запоздала твоя весточка. Им ведь на прошлой неделе письмо с фронта пришло. Пропал без вести Виктор Степанович. Они, конечно, ждут, надеются. На войне всякое бывает. Дай бог, чтобы ошибка вышла.

19

В январе сорок четвертого года командир разведгруппы, стоя по колено в снегу на краю поляны за расщепленным стволом березы, внимательно рассматривал в бинокль рощицу напротив. Расстояние до нее было небольшое, всего-то метров пятьдесят. Вроде бы какое-то движение почудилось ему в той рощице. Приглядевшись, он различил прячущихся за стволами деревьев солдат в серых шинелях и шапках-ушанках. Дал команду залечь, а сам приник к окулярам, да вот только глаза уже не те, заслезились. Крутил окуляры, крутил, но все бесполезно.

Тогда он подозвал бойца:

– Ефимка, не вижу ничего, плывет все перед глазами. Глянь вон туда, видишь, солдаты за деревьями прячутся? Различаешь, что там у них на шапках, звезды или...

– Товарищ старшина, форма вроде наша, и автоматы нашенские, с дисками.

– Ты, это... не верь глазам своим. Фрицы хитрые пошли, запросто могут переодеться в нашу форму и оружие подобрать. Тут надо как-то по-другому. В общем, бойцы, слушай мою команду. К бою готовься, только не стрелять, пока не прикажу. Держите их на мушках. Ну, что там видишь, рассказывай, не молчи.

– Вижу, что их командир руку вверх поднял, сейчас пулять в нас начнут.

– Ложись все! – крикнул старшина и рухнул в сугроб. – А ты чего стоишь, приглашения особого ждешь? – и он дернул за штанину Ефимку, продолжавшего стоять и смотреть в бинокль.

Но парень, вместо того чтобы зарыться в снег, вдруг закричал во все горло:

– Эй, ты, доходяга с Андреевска! Ты зачем моей девчонке письма пишешь? Поймаю – уши оборву!

– Бляха муха, ты чего разорался, ложись! – выругался старшина. – Демаскируешь нас всех!

Но с противоположной стороны донесся ответный крик:

– Сам ты доходяга, крот рудничный! Появись только в нашем поселке, я тебе самому...

Голос внезапно осекся. Тишина повисла в воздухе, но через несколько томительных мгновений тот же голос неуверенно крикнул:

– Ефимка, то есть Ефим, с рудника, это ты, что ли?

– А кто же еще, я, конечно! – крикнул Ефимка. – А ты ведь Сашка, с поселка?

– Ну да, я. Так вы что, свои, что ли?

– Отставить разговоры! – раздался грозный окрик. – Эй, на той стороне, не стреляйте. Какая часть? Кто командир?

– Так я тебе и сказал! – крикнул в ответ старшина разведчиков. – Сами из какой части будете?

– Ленинградский фронт, а вы?

– А мы с Волховского.

– Не может быть. До Волховского фронта еще километров двадцать с гаком будет.

– Мы тоже думали, что до Ленинградского фронта как до Луны пешком. Оказывается, уже нет. Вот мы здесь.

– А не врешь, случайно? Кто командующий фронтом?

– Нашел о чем спросить. Да это любой немецкий солдат знает. Скажи лучше: ты своему крикуну какую награду выпишешь?

– Пять нарядов вне очереди впаяю! – послышался ответ.

– Кажись, нашенский. Я своему хотел шесть нарядов влепить. Да уж ладно, прощу. Ну так как? Поздороваемся фронтами? Я выйду, и ты выходи, только давай без оружия.

 

Эпилог

На этой счастливой ноте можно было бы закончить повесть о таежном взводе сибиряков, воевавших на Волховском фронте. Но осталось какое-то непонятное послевкусие, совсем не веселящее душу, ведь всегда хочется знать – чем дело кончилось и чем сердце успокоилось?

Настька и Василий в июле того же года поженились, к зиме домик небольшой построили, ребеночка на следующий год ждали. Но в конце года Васю снова забрали в действующую армию, потому что надо было кому-то фашистскую гидру добивать, командиром назначили, старшим сержантом стал. В марте сорок пятого у них дочка родилась, Алисой назвали.

Евдокия Петровна сохранила адресок, который ей дал в госпитале артиллерист Кирилл, так, на всякий случай дал. Вот случай и наступил. Перебрались Евдокия Петровна с Настей и Алиской туда, где в начале пятидесятых годов жизнь по-особому закипела, где шахты росли как грибы, где металлургические гиганты силу набирали, – в город Сталинск. Поселились они втроем в большом бараке с двумя входами, разделенными тонкой дощатой перегородкой, – по двадцать квартир с каждой стороны. По соседству с ними жила с мужем тетя Даша, у которой были культи вместо рук. Женщиной она была не вздорной, даже приветливой, но когда встречала маленькую Алиску, произносила тихо, почти шепотом: «Осколок войны».

– Мама, почему меня тетя Даша осколком войны зовет? – спросила как-то смышленая Алиска, лежа в постельке. – Я что, осколочная?

– Спи, детка, никакая ты не осколочная, ты у меня нормальная, – прошептала Настя, смахнув набежавшую слезу. – Тетя Даша не по злобе это сказала. Она на войне наших раненых солдатиков с поля боя вытаскивала. И дядю Толю, сильно раненного, долго на себе тащила, а на улочке холодно было, вот она себе руки и отморозила. Ты же знаешь дядю Толю?

– Да, знаю, – сонно проговорила Алиска. – Он муж ее, он хороший.

Бабушка Евдокия Петровна ждала Виктора Степановича с войны до самой смерти, но так и не дождалась. И Настя не дождалась своего Василия, которого по документам посчитали без вести пропавшим в январе сорок пятого.

Алиска выросла, вышла замуж, родила двух сыновей и всю жизнь прожила в Новокузнецке. И только внуки ее, после того как в начале двадцать первого века Министерство обороны Российской Федерации рассекретило часть военных архивов, нашли сведения о том, что их прадед, старший сержант Василий Афанасьевич, не пропал без вести, а погиб в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и был посмертно награжден орденом Красной Звезды.

Вот теперь можно было бы поставить точку в этой повести о таежном взводе, но все равно слишком рано. Ведь остаются еще ненайденными в волховских болотах тысячи наших земляков. А это значит, что нам, живущим, не будет покоя.

2021

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.