Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Мой друг Генка Лютиков

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Когда произошла Чернобыльская катастрофа, он только скептически хмыкал, комментируя официальные версии и нес, как мне казалось, околесицу насчет грозовых разрядов, которые “бьют не с небес в землю, а из земли в небо”

– Сатана “отстреливается” от Господа, – говорил Лютиков и по своему обыкновению тут же начинал опровергать собственную мысль, поскольку, “видишь ли, любая подлинная истина содержит в самой себе своё полное и окончательное отрицание”.

Я это категорически не понимал, называя такой способ мышления “тихой шизофренией”, но на мои замечания по поводу состояния его ума, Лютиков только смеялся.

– Шизофрения – вернейший признак гениальности! Так что не льсти мне, не надо, дружище, лести! Ну не нравится тебе сатана, назови это явление “плазмоидом”, порожденным тектоническим разломом, физикой и химией недр. Между прочим, Эмпедокл считал…

И Лютиков принялся мне объяснять представление Эмпедокла о появлении на земле рода людского, когда “божественная пневма (душа) упала на Землю и проникла в её центр, а потом “проросла” в образе человека…” Закончил же Лютиков свой экскурс следующим: “Человек боится называть вещи своими именами и потому придумал наукообразную форму описания явлений. И это бы еще ничего, сошло бы как практическое руководство, но ведь он пытается объяснить наблюдаемое! И вот когда силится объяснять, то придумывает по сути дела, все ту же религию, но без Бога”.

Помнится, я ушел в тот раз от Лютикова поздно вечером и, как всегда бывало после разговоров с ним, перо журналиста вываливалось из моих рук, точнее говоря, выводило из обычного информационного повода, из обычной газетной статейки в неприемлемые для “общественного темперамента” обобщения и длинные экскурсы в историю вопроса. Раз от разу мне все труднее и труднее было отделываться от лютиковского влияния, и как-то редактор заметил мне, что я “начал терять профессионализм”. Вот так, тридцать лет был “профессионализм”, а теперь его стал терять?! Не скажу, что это было приятной новостью.

Сейчас, перечитывая подшивки газет и читая свои прежние материалы, испытываю чувство стыда и раздражение на самого себя. И почему-то все чаще встает совсем уже лютиковский вопрос: с чем я приду к Господу? Уж не с этим ли, “информационным поводом” так любимым редактором?

– Ты бы это, того… поменьше обобщал, – выговаривал мне в очередной раз редактор. – Факты они, знаешь, сами за себя говорят, а ты ударился в философию фактов.

Это означало только одно в устах моего редактора – философствовать может только тот, у кого “крыша поехала”. Нормальный человек не философствует. А разве я не то же самое думал до встречи с Лютиковым? Разве меня не раздражало, на первых порах, его манера разговора? Еще как! Но вот странность, не только раздражала, но и притягивала к себе!

Как-то раз я сказал Лютикову: “Ты как лишай на коже, все время хочется расчесывать это место. Ты зудишь – и сладостно, больно “расчесывать” тебя”.

– Вот как? – Лютиков удивленно посмотрел на меня, а потом помрачнел, замкнулся. Я пожалел о своей несдержанности. Но Генка на меня не обиделся, он, похоже, не мог обижаться надолго и всерьез.

– Какой я лишай! Я – заноза! А занозу всегда пытаются вытащить, но я и человек, и потому мне больно. Очень больно! Я не могу встроиться в течение жизни, и меня все время вышвыривает из неё.

Этот мотив, “лишнего человека” еще не раз всплывет и ошарашит меня своим личным трагизмом на фоне, казалось бы, вовсе не трагичного, всеобщего бытия. Конечно, шла война в Афганистане и “черные тюльпаны” заносило ветром и в наш городок, но… но… А что “но”? В том-то и дело, что на этот вопрос я нашел для себя ответ, только после смерти моего друга Генки Лютикова!

Мы все и я, в частности, не подпускали к себе трагизм бытия, отгораживались от него, а если он самочинно проникал в нас, то душили его в себе обычным для русского человека способом – водкой. Душили по той же самой причине, по которой неприлично было философствовать. Как неприлично говорить в праздничное застолье о смерти. Все хотели быть оптимистами. Хотелось смеха, шуток, женщин, вина и легкого, искрометного разговора, обо всем и ни о чем! Хотелось не обременительных для совести вопросов, практичных, как утренний чай с бутербродом. Одним словом – хотелось жить, а тут – этот странный человек Лютиков, послушаешь его, получается, жить, как все живут, вроде как быть в постоянном, хмельном угаре и себя как человека не осознавать. Заноза? Так ведь и на самом деле, заноза!

***

Лютиков не говорил – он “мыслил” и тем сильно отличался от всех, кого довелось мне знать и до, и после Генки. А “мыслил” он совершенно оригинально, просто бесподобно по своей свободе. К примеру: сказал я как-то раз, что у его соседа по лестничной клетки кот необычайной породы, словно кто по “морде лопатой ему заехал” и тут же получил от Лютикова целую лекцию. Сначала о домашних кошках, потом вообще о кошачьих, с многочисленными отступлениями в “случаи” и в особенности повадок, с ремарками в сторону и в бок, с экскурсами в область религиозно-мистических учений, где кошки играют не последнюю роль и опять ремарками, и отступлениями. Так я узнал, что крысы и кошки сыграли решающую роль в эволюции человека.

– Между прочим, – говорил Генка, – если бы не кошки, то еще неизвестно, был бы на земле человек, поскольку в экологическую нишу человека вполне вписываются крысы. Это социально-организованные животные, необычайно умные, а агрессии у них ни чуть не меньше чем у человека. Кстати и психические расстройства у них типично человеческие. Ни одно сообщество крыс не выдерживает рок-музыку, особенно “металл”. Нервный стресс. Падает рождаемость от сексуального бессилия. По-моему, более тонкая психическая организация крыс вынудила их уступить пальму первенства на земле предку человека.

Дальше последовал краткий экскурс в “крысиную иерархию”, в её “социальные связи”. Он поведал мне о том, как крысы-матери “бережно” и даже “трепетно” выхаживают свое потомство, “не в пример некоторым особям человеческого рода”.

И вдруг не с того не с сего спросил: «Ты знаешь что такое «вага»?

Я немного растерялся: «Вага – рычаг такой… Обычно толстая жердина…

Ну да, еще её называют – «ослоп».

– А теперь приставку к слову вага сделай – «от». Что получится? – Генка прищурился, словно прицеливался в мой лоб из мелкашки.

Чувствуя какой-то подвох я робко произнес: «Получается – «отвага».

И тут Лютиков прочел мне целую лекцию по этимологии слова «отвага».

– В древности оружия не было, а люди дрались вот такими толстыми жердями, которые в некоторых диалектах назывались «ослопами». Увернуться от такого оружия и самому нанести удар – нужна была ловкость и смелость. А увертывались от чего? От ваги! Понял теперь откуда корень этого слова?!

Что мне оставалось делать? Я мотнул головой, словно лошадь. А что вы хотите? Меня так же одолели генкины мысли, как её назойливые мухи. Разговаривать с Генкой это вам не на лавочке болтать с пенсионерами. Тут эрудиция нужна. Орудие эрудиции, как бы непременно скаламбурил Генка.

– Понимаешь, – говорил Лютиков, – слово является символом смысла, а не самим смыслом. Смысл выразить символом полностью невозможно. Все смыслы во тьме лежат. Вот почему мы так трудно, так сложно договариваемся даже по очевидным вещам! И уже полная трагедия происходит, когда нет одинакового понимания слов. А это одно и тоже, что мы внутри себя в мыслях своих внутренних не понимаем друг друга!

Он прервался и поймал мои глаза в прицел своих глаз. Захохотал, ударил ладонями по своим коленям:

– Да, да! Именно так! Мы мыслим исключительно словами! То есть мы мыслим символами понятий! Я всегда удивлялся точным переводам с иностранных языков! Ну ладно по немецки бабушка – «большая мать», куда еще ни шло, но перчатки – «ручные ботинки» – это прости меня, наводит на мысль, что истинный смысл «ботинок» на немецком языке, скорее всего не «обувь», а «одежда». «Одежда» для ног, для головы и так далее… Это всё простые понятия, а если вступить в область морали и нравственности? Если в душу человеческую заглянуть? Тут себя то не понимаешь, а как поймешь того же пуштуна? Как поймешь абхаза, алеута? Не поймешь. Соседа не понимаешь, а ведь с ним на одном языке, казалось бы, мыслим, но весь фокус в том, что у него за словом одни понятия, а у меня пусть чуть-чуть, но иные!

Русский язык, вообще то расплывчат, туманен, двусмысленен. «Люблю» все говорят, но всяк любит по своему! Вот, к примеру, матерок в русском языке. В нём нет смысла – это эмоция, выраженная в словах, а любой иностранец, даже знающий русский язык понимает матерок буквально. Сколько на почве этого бытовых ссор? Не сосчитать!

К Лютиковскому «мышлению» нужно было привыкнуть, как привык к нему я, но и меня «пронимали» до печенок его «уходы», «отступления» и «комментарии» самого себя. Вот почему так трудно перевести его устную речь в письменную. Соблюсти логику, связность. У Лютикова было постоянное желание все объять, и это «объятие» он начинал частенько от «сотворения мира» и до наших дней. Его всегда, как бы распирали изнутри, бог весть откуда почерпнутые знания, самым неожиданным образом, объединенные Генкиным «мышлением» в причинно-следственные связи. Эти знания распирали его, толпились возле языка, отталкивали друг друга, выкрикивали через голову других знаний, перебивали. На всё, про всё у него были свои причины.

– Истина не очевидна, – Говорил Генка, потягивая крепкий чай, – а напротив – скрыта. На поверхности лежит примитивное: «Щелкни кобылу по носу, она махнет хвостом». Увидеть связь явлений, кажущими далекими друг от друга, вот метод истинно мыслящего человека! Вот колбаса стала не мясом, а травой пахнуть, от чего бы это?

– Ну и от чего?

– А оттого, что у директора мясокомбината совести нет!

Тут уж я не выдержал Генкиной алогичности и дал волю своему сарказму.

– А совести у него нет потому, что он Пушкина не читал?!

– Вот именно! И Достоевского не читал, и Библию не читал! И твоя ирония совершенно не к месту! Когда из общества, как из проколотого воздушного шарика, улетучивается мораль и нравственность, то вся его материальная ткань начинает расползаться по швам! Тогда колбаса начинает пахнуть травой, а от ботинок отстают подошвы! Тогда ржавая, «мертвая вода» течет из крана, и дети ни в грош не ставят своих родителей! Это же элементарно, друг мой! Жаль, что не обозвал меня Ватсоном, с него бы это стало.

***

Генка, такой манерой общения, начисто извел свою жену, и они часами, и днями не разговаривали между собой, что нисколечко его не волновало. Но это волновало Дашу и она жаловалась мне: «Михаил Иванович, Вы бы хоть как-нибудь на него подействовали, ведь с ним ни о чем невозможно говорить! Вот вчера, сказала ему, что розетка не работает, так он, прежде чем взять отвертку в руки минут десять рассказывал мне о том, что розетки в цепь подключаются параллельно и почему именно так, а не иначе! Ну, как с ним жить?!»

Однако же, прожили более тридцати лет. Случилось мне быть свидетелем примечательного диалога между Лютиковым и его женой.

Даша принесла из библиотеки книжку В. Пикуля «Фаворит». Генка покрутил её в руках а потом глубокомысленно изрек.

– Слово «фаворит» происходит от горы Фавор, где по преданию Христос преобразился перед тремя из двенадцати своих учеников. Избранные из избранных – фавориты. Это было своеобразное время в истории российской государственности, весьма характерное для всех царств, где короны носили женщины…»

– Ну и к чему ты мне это говоришь? – Спросила Даша. – На что намек делаешь? Что я дура, а ты – умный?

– Почему обязательно в таких категориях мыслить?

– А то я тебя не знаю, «мыслитель», видишь ли. Учишь, учишь, сам бы поучился. Кто действительно ученые, так в институтах сидят, а не дома. Хоть постороннего человека спроси, он тебе то же самое скажет, – она кивнула в мою сторону и ушла на кухню.

– Вот и возьми с неё… – сказал Генка таким тоном, словно извинялся за свою жену. – Редкая женщина способна к мышлению. Глупости, что женщины тонко чувствуют и глубоко мыслят. Конечно, они очень тонко чувствуют, но что? Только не абстрактную красоту, нет, это самые прагматичные из рода “Хомо сапиенс” и объясняется всё тем, что в женщине сильнейший и всё подавляющий инстинкт к продолжению рода. Она остро и тонко чувствует опасность для семьи и выгоду для семьи. Она остро и тонко чувствует и выбирает себе партнера с перспективой социального роста. Она любит лиц с положением, и отбирает еще в незрелом возрасте, сильных доминантных самцов. Мышление её предметно и конкретно, предельно приземлено. В эволюционном смысле, в женщине закрепляется все положительное, что накоплено в процессе биологической и социально-политической эволюции. Мужчина на два шага идет впереди женщины, он – экспериментатор во всем и потому любознателен, активен и потому мыслит. У него намного снижен инстинкт самосохранения… Ты видел в природе, чтобы самка себя украшала? И не увидишь! Только мужчине дано по настоящему, глубоко и тонко постигнуть красоту мира и, в том числе, красоту женского тела…”

Этот монолог, с перерывами разумеется, растянулся на полчаса и закончился тем, что Лютиков принялся цитировать Мопасана и доказывать, что все войны в истории человечества случались из-за женщин, начиная от троянской и заканчивая второй мировой. Что самые жестокие следователи в НКВД были женщины, а вовсе не мужчины.

Жить с таким человеком – сущая кара божия, поскольку Лютиков не умел разговаривать как все. Всегда что-то обобщал и доискивался первопричин. А ведь мы, по большей частью говорим не затем, чтобы выяснить суть дела, а затем, чтобы “обменятся информацией”. Мы говорим потому, что есть язык и нам привычно им пользоваться, как пользуемся руками, не особо задумываясь, зачем и как. Сам же Лютиков называл это – “болтовней” и быстро “увядал”, когда попадал в компанию “болтающих людей”. Ему было не только скучно, такое общество его угнетало.

Я не знаю, существовала ли такая область науки или религии по которой бы Лютиков не мог прочитать лекцию. Он мог рассуждать часами по поводу “струнной структуры” Вселенной, или об “островах стабильности трансурановых элементов”. Такое “всезнайство” и постоянная готовность поучать каждого, попавшего в его поле зрение, со временем сделало из Генки изгоя. На этот счет у него, как всегда, было объяснение: “Люди не желают ничего слышать и слушать, что не соответствует их представлениям. Они хотят одного, лишний раз убедиться в том, что правильно все понимают и верно все оценивают. Вот возьми мою соседку Аллу Кузьминичну? Приходит ко мне и говорит, Геннадий Михайлович, я решила купить акции “Первого инвестиционного фонда”. Тогда просто помешательство было на покупке ценных бумаг. Я ей говорю: “Дорогая Алла Кузьминична, если у Вас появились лишние деньги, то купите на все мыла, или придумайте что-нибудь еще. Мыло и через сто лет будет точно так же востребовано человеком и на одну помывку пойдет ровно столько же, сколько его идет нынче”. Так ведь обиделась! Она ведь хотела, чтобы я ей сказал: “О да! Дорогая Алла Кузьминична! Разумеется, Вы правы, деньги должны работать и приносить доход!” Или что-то в этом роде. А я сказал совершенно не то. Как же на меня не обидеться? Я ведь, получается, усомнился в её умственных способностях, а это веская причина для обиды. Это я раньше ко всем с советами лез, убеждал до хрипоты, нервы себе и людям портил, а нынче смотрю, любуюсь со стороны на человеческую тупость-глупость”.

Что “любуется”, Генка хватил лишку. Я теперь доподлинно знаю, что не было такого события в жизни страны, по поводу которого Лютиков смолчал. Да что там смолчал?! Он кричал, истошно и надрывно все эти годы, которые я знал его.

Однажды, кажется, за год до своей смерти он сказал: “Вот ты только что помянул, что я то и то предсказал, вроде как комплимент мне сделал, а хочешь знать… – И тут он перешел на какой-то свистящий шепот. – Хочешь знать, так я ненавижу себя за карканье! Веришь, нет, иногда вижу себя в образе черного ворона, расхаживающего по трупам! Невыносимо мерзко!

– А что ж ты… кто ж тебя… – Но Лютиков оборвал меня: “Кабы знать кто!? Не могу я врать! Не получается и болею, если все же не скажу так, как мне в голову пришло и на сердце легло! – И вдруг, совершенно неожиданно, вне, казалось бы, связи с предыдущей мыслью, говорит: – Думаешь это легко? Радостно правду, что в тебе есть, людям говорить? Знаешь, что я тебе скажу: не только евреев через своих пророков Бог ослепил, чтобы они своей судьбы не знали, он всех нас сделал слепыми. А если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас настолько невыносим, что…”

По обыкновению своему Лютиков замолк и ушел в себя. Я минут пять ждал, а потом не выдержал и спросил: “Ну и что, что?

– А? – Он словно вынырнул из океанских глубин и походил на диковинную рыбу: выпучив глаза, уставился на меня.

– Ты говорил, что если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас невыносим.

– Думаю, что это так, но доказать этого не могу. К сожалению самое главное, самое важное для человека, не доказуемо! И потому не доказуемо, что там, в глубине смыслов, не за что уцепится и не от чего оттолкнуться! Там – вера! И ничего, кроме веры!

– Веры в то, что мы слепые!

– Кабы эта вера была, а то ведь и веры-то цельной нет, а всё обрывками, урывками, да толкованиями разными, зачастую бессмысленными. Ладно оставим эту “скользкую тему”, её ведь в разуме, как обмылок, в руках не удержишь – выскальзывает, а если хочешь – ускользает от рассудочного постижения.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.