Командировка (главы из повести «Химия для начинающих»)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Естамонов Геннадий Акепсимович

Просмотров: 4935

2009 год, Выпуск № 2

В отделе кадров, неприступная и яркая, как ночная бабочка, девица равнодушно ответила: мест нет.

Неелов просунул голову в окошко, улыбнувшись виновато, спросил, будто не слышал ответа:

- А аппаратчики, с дипломом техника?

- Ну, хорошо, диплом при вас? Я вам выпишу пропуск в цех, сами поговорите с начальником, может и повезет.

Здесь зазвонил телефон, кадровичка взяла трубку и лицо её оживилось. Куда девалась неприступная сонливость? Ясно, что звонили «сверху».

- Да-да, Евсей Петрович. Хорошо, Неелов Алексей Алексеевич. Обязательно. - Она положила трубку. Взяла маленький квадратик временного пропуска и посмотрела на Неелова.

- Ну? Фамилия ваша?

- Неелов A.A.

- Неелов?.. Легок на помине. Пройдите к помдиректора по кадрам. На третьем этаже.

Неелов поблагодарил. Вышел из этого, наверное, самого популярного уголка заводоуправления, влетел на третий этаж и уже через минуту стучал в кабинет высокого начальства.

Строгий человек с философским обличьем молча кивнул ему на стул и седеющая шевелюра грациозно качнулась. Он, видимо не привык терять время и тут же приступил к делу.

- Видите ли, молодой человек, мы вообще-то не берем людей с тех мест, откуда вы явились. Завод наш известный не только в области, люди у нас работают десятками лет и мы не испытываем недостатка в рабсиле. Мы даже с нашего техникума берем по выбору…

- Но меня и взяли, Евсей Петрович, - льстил Неелов, называя его по отчеству, - по выбору после техникума... Диплом-то у меня красный.

- Извините меня, но потом вы успели отслужить в армии и даже попасть туда, откуда вы явились. И я вам заявляю прямо: я бы вас не взял на завод. Но, учитывая настоятельную просьбу товарища Стукалова и ту ответственность как коммуниста, которую он берет на себя, ходатайствуя за вас перед дирекцией завода и партийным комитетом, мы принимаем вас на завод с испытательным сроком в один месяц. Должен вам заявить ответственно - малейшее замечание за это время, да и в дальнейшем, мы вас вы... Вы понимаете?

- Да, Евсей Петрович. Я понимаю и оправдаю ваше доверие и товарища Стукалова. Я же понимаю, Евсей Петрович, чем вы рискуете.

На третий раз вежливое и почтительное обращение все-таки возымело действие на чиновничьего жука в обличии добродетеля.

- Прекрасно, молодой человек, - он сотворил даже подобие улыбки, - я рад, что мы нашли общий язык. Сейчас я напишу направление к начальнику цеха. И он стал писать что-то неторопливо и с явным усердием.

А Неелову, глядя на чиновника, подумалось, что тот видимо умирает здесь от безделья и скуки, от перекладывания никому не нужных бумажек и теперь вот рад (в кои-то века) благому делу. Но выбритые до синевы скулы, румянец на щеках, аккуратный, почти неприметный еще, второй подбородок и чистый с единственной морщинкой лоб говорили обратное. Владелец этой физиономии, если и умирает, то умирает от довольства и счастья. Неелов вспомнил, как оживилась кадровичка и похабно подумал, что начальник использует её не только по работе. И зековская ухмылка наползла на его лицо…

Начальника цеха не было на месте, и Неелов, зная, что Славка Баянин на смене, отыскал его. Они радостно обнялись, потискали друг друга, поболтали о том, о сем, а потом старший аппаратчик Баянин познакомил его с рабочим местом, короче показал ему все свое хозяйство.

Хотя Неелову многое было здесь не в новость, все-таки он дипломный проект делал по этому цеху, но за три года все изрядно подзабылось, и он с удовольствием лазал со Славкой по цеху, пока тот не спохватился.

- Слушай, Леша, давай-ка, оставим дальнейшее знакомство на потом, а то кислотой или щелочью, не дай бог, попортишь свой офицерский вид.

Неелов не протестовал. Одно дело в спецовке, другое чуть ли не в парадной форме. Его единственное богатство на все случаи жизни. Они облокотились на перила проема, и Неелов сказал:

- А запашок-то у вас здесь приличный!

Славка громко засмеялся.

- Да это еще праздник! Видно в твою честь. А то ведь так бывает жиманет, что всю смену противогаз не снимаешь. Никому ни хрена не надо. Только план, план, план...

- Ну, ты поехал, Славка, - остановил его Неелов, у тебя всё черное, как у меня после лагеря. Смотрю на мента и вижу его в черном. Правда, недавно два милиционера людьми показались, может это к лучшему.

- К лучшему?.. Да, милиция это… Кто туда идет? Ты знаешь?

- Знаю, знаю, Слава, успокойся.

- Знаешь?.. Не знаешь ты! Те, кто не желает жизнь гробить в таких крематориях, как наш цех.

- Ты тоже скажешь, Слава… - противореча сам себе (кажется еще вчера он всех милиционеров считал сволочами) Неелов неожиданно добавил: - и там есть люди.

- Брось ты, - отмахнулся Баянин. - Тебе ли защищать милицию? Они же тебя чуть уродом не сделали и тебя же посадили. Пока ты сидел в камере, я бегал, как ты знаешь – по милициям, искал справедливость. А где она? Вот, - и он показал себе между ног.

Славка покраснел от злости и замолк, и Неелов больше не решился «травить» ему душу, да и себе тоже. Такое настроение хорошее, стоило ли его портить. Он хотел было уже попрощаться со Славкой, как тот неожиданно сказал:

- Леша, а зачем тебе лезть в этот ад? Ты же в институте учишься. Поберег бы свою удивительную память, ты же мечтал кандидатскую защитить, ученым быть…

- Ты кстати напомнил, - не отвечая на вопрос, сказал Неелов, - надо еще обязательно в институт сходить, а то, может быть, уже выгнали.

- Не выгнали! - Уверенно сказал Славка. - У тебя же академический отпуск в связи со службой в армии. А что ты был там, - Славка махнул куда-то в сторону рукой, - знает только Головкин. А он - человек...

- Кстати, - надо обязательно навестить старика.

- Что ты зарядил: кстати, кстати? - взорвался Славка, – дай мне мысль свою закончить.

- Давай, давай, - миролюбиво откликнулся Неелов. И Славка продолжал уже спокойнее:

- В отделе главного механика, как я знаю, требуется мастер по оборудованию, запчастям и еще что-то там. Оклад, правда, небольшой, Леша, - и все заметнее воодушевляясь, Славка предложил Неелову устроиться туда, - понимаешь, пока ты холостой, тебе, Леша, девятьсот рублей хватит одному вот так, - Славка провел ребром ладошки по своему горлу, - зато как все белые люди - дневная работа, вечером отдыхай, ходи в институт. Учиться будешь в свое удовольствие. Да работа какая? Чистенькая, с бумажками. Леш, соглашайся, я на твоем бы месте не раздумывал. - Славка понурился, обратил лицо в проем и тихо закончил, - я-то махнул на институт.

- Как махнул?

- Так, Леша. Работа по сменам, житье в каморке. Да и женился как-то сразу. Все к одному... Но учиться я все равно буду. Вот начальником смены поставят, время свободного будет побольше и снова займусь. Из самолюбия буду учиться, чтобы какой-то тупица командовал мною всю жизнь - не потерплю...

- Слава, а знаешь, твое предложение заманчиво, но и две тысячи рублей, как у тебя, на дороге не валяются.

- Зачем тебе эти тысячи? - сокрушенно спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил, - подожди, меня зовет помощник, пойду к переговорной трубке. – Он позвякал в металлическую воронку и приложил ухо. Что-то выслушал и сказал в воронку строго: «Хорошо, так и держи» - повернулся к Неелову, - вот техника, на грани фантастики. Микрофоны не могут поставить. Когда процесс не идет, забегаешься: от вентилей к этой трубке и обратно, да в противогазе еще. Десять тысяч не захочешь... Замолк. Задумался о чем-то и вдруг почти враждебно спросил:

- А тебе-то зачем сейчас тысячи? Ты холостой, а одному, как я знаю, тебе и сотни хватит. Обходились же мы в техникуме ею. И жили...

- Мне, Слава, надо самое первое - бабушке корову помочь купить. Она ведь не думала меня дождаться, да еще и сейчас не знает, что я на свободе, умирать собралась, корову продала и живность всякую. Как вышел так и думаю об этом. Знаю, увидит меня бабушка - снова жить захочет.

- Ну и заботы у тебя! - протянул Славка и вдруг снова оживился, - а ты знаешь, эта идея. Корову мы вместе купим. Галку с ребеночком на лето к твоей бабке отправим на молоко. У нас с ней родных никого нет. Подходит? Она ведь тоже детдомовка, как и я.

- Здорово! Моя бабушка любит рядом живую душу, рада будет.

- Ну вот видишь, так что тебе тысяч пока не надо будет. Учись. А я поговорю с главным механиком. Должен тебя взять! Давай не откладывать. Я в четыре кончаю и пойдем. Сейчас два часа уже. А пока...

- А пока я все же схожу к начальнику цеха. Мало ли что, может твой главный механик не пожелает меня взять.

- Ну, сходи. Только жди меня в конторе. Я уверен, тебя возьмут.

Начальник цеха был у себя. Он даже обрадовался, когда увидал Неелова.

- Проходи, проходи, бродяга, - подбадривал он Неелова, но руки протягивать не торопился, - садись, рассказывай.

- Что рассказывать-то, Соломон Григорьевич? Bсe уже рассказано. Вы же не на том свете живете, а земля слухом полнится.

- А ты, что так сердито? По-моему, ты пришел на работу устраиваться, как я понимаю, а не я. Вот и рассказывай, за что сидел, где сидел? Мало ли кто говорил и говорят. Я хочу тебя слушать. – Он почесал свой аршинный нос с горбинкой и продолжал миролюбиво, - поверь, мне уголовников принимать на работу не каждый день приходится.

- Соломон Григорьевич, с самого начала рассказывать?

- А откуда хочешь, лишь бы правду. Правда - наше покаяние.

Неелов помотал головой в знак согласия и начал:

- Когда я уходил в армию, мне подарили маленький будильник на прощание, а еще, вы, Соломон Григорьевич, пожелали мне счастливой службы и всяческих успехов. Пожелания ваши сбылись Я закончил спецшколу, получил звание младшего лейтенанта. Потом служил еще год и благополучно демобилизовался. Приехал сюда, и мое благополучие здесь сразу кончилось. Подрался с милиционером и получил срок.

- Какая мелочь, и за это срок! - Печально покачал головой начальник, будто поощряя Неелова к дальнейшей откровенности. Но Неелов молчал, не очень-то доверяя своему слушателю.

- А говорили, - вкрадчиво продолжал начальник цеха, - чего только люди не наговорят, говорили - пьяный был будто, будто пистолет отобрал у участкового милиционера и будто нашу советскую власть чуть ли не фашистской называл.

- Правильно говорили, - согласился Неелов, - все правильно, только власть я свою не ругал. А фашистами называл милиционеров, когда они меня уродовали.

- Но ведь милиционеры, это тоже власть.

- Нет, не власть! - резко произнес Неелов.

- Нет, власть, - терпеливо настаивал начальник цеха.

- Тогда это... это очень плохо, Соломон Григорьевич. Плохо, что такая неразборчивая власть.

- Этого я не слышал, а ты этого не говорил.

- Говорил, Соломон Григорьевич! И вот еще что скажу. Вы моей биографией интересуетесь так, будто в партию меня принимаете. Я же уголовник, как вы выразились, так что в партию меня не примут. А на работу вы меня возьмете? Если согласны, то напишите в бумажке, что там положено и дело с концом. Если вам нужен специалист. Аппаратчик из меня должен все-таки получиться, что я четыре года зря учился. И красные корочки заслужил.

- А ты в лагере огрубел? Или со своего дружка пример берешь?

- С какого это дружка?

- С Баянина.

- А что? Таким другом гордиться можно. Знаете, Соломон Григорьевич, он последним куском хлеба со мною делился в техникуме, а такое может не каждый. Вы, например?

- Что за разговор? Совсем не к делу.

- К делу! Мне же есть хочется. А кто не работает, тот не ест. И я работы прошу.

- Какой нетерпеливый. А если у меня мест нету? Они в отделе кадров об этом не думают.

- Нy нет, так нет. Что же вы кота за хвост тянули? - Неелов встал. А начальник цеха вертел в руках направление. - Уборщиком производственных помещений пойдешь? Временно, как место аппаратчика найдется.

- Нет, не пойду, дорогой Соломон Григорьевич! Пишите там, что отказываете.

- Молодой, а настырный… Беру помощником аппаратчика и то потому, что добрый. Нe дорогой, а добрый. Добрый я. - Он размашисто написал: «О.К. - оформить помаппаратчика 4-го разряда. Начальник цеха. И твердая, легко читаемая подпись. Протянул направление Неелову и быстро сказал:

- Только благодарностей не надо. Делаю против себя, потому что добрый. Оформляйся.

Неелов вздохнул и все же сказал: «Спасибо». Куда денешься от этой вежливости, которую вдалбливали всю жизнь, а хотелось послать открытым текстом доброго человека далеко-далеко…

- А вот этого делать не надо, - подсказал ему внутренний голос.

- Что ты такой веселый, - спросил Баянин, когда они вышли на улицу.

Неелов молча протянул ему направление. Тот прочитал и кратко резюмировал:

- Вот, сука.

- Ладно! - Неелов свистнул. - Не век же он будет держать помощником.

- Да у нас же старшего аппаратчика по штату не хватает. А четвертый разряд - тысяча двести. Так вот и получается экономия фонда зарплаты. И премия идет, и почет. У, бля – ненавижу хитромудрых.

- Слабое утешение, Слава... Да, ты-то главного механика хорошо знаешь?

Славка засмеялся:

- Почти не знаю.

- Чего же мы тогда премся?

- Говорят, Струганов мужик хороший. Он мне даже один раз, после партийного собрания, руку пожал. Правильно, говорит, мыслишь.

- А звать-то хоть знаешь, как?

- Василием Александровичем. Высокое начальство все обязаны знать по отчеству...

Худощавый, хмурый старик, как показалось вначале Неелову, чисто выбритый, нашипренный (Неелов любимый запах свой чует за версту), хмуро, без особого радушия, выслушал Баянина и недовольно, будто он ничего не слышал, спросил:

- А че надо-то?

- Как че? - опешил Славка. - Мастера-то вам надо?

- Надо.

- Ну, вот, - хлопнул Славка рукой по плечу своего друга.

- А че тебе-то надо?

- Василий Александрович! - вскричал Славка, - друга на работу надо устроить.

- Друга? А я думал, тебя, - главный механик закурил беломорину, сделал несколько глубоких затяжек и милостливо разрешил - пусть друг и говорит. А ты иди, посиди в коридоре, Слава.

- Нy, вот, я же говорил тебе, Алексей, что он меня знает, - Славка снова хлопнул по плечу Неелова, - все будет нормально.

- Иди, иди, Слава. Я не люблю рекомендателей.

Славка уже в дверях огрызнулся:

- Это начальство друг другу рекомендует своих родственничков. А я вам привел своего друга. Таких поискать надо!

Славка ушел, а они еще некоторое время сидели молча. Неелов растерялся от такого равнодушия и не знал, с чего теперь начать. Его покинула уверенность. А главный механик был занят курением и откровенным разглядыванием молодого человека. Наконец он загасил в пепельнице папиросу, достал из пачки другую, но не закурил, а постучал ею легонько и спросил:

- Долго молчать будем?

Неелов прокашлялся.

- Я слышал вам нужен мастер. Я хоть и не мастер, но по образованию техник, - он замолчал, разозлился на свою робость. Что его пирогами везде должны встречать, что ли? И твердо закончил, - если возьмете, не пожалеете. Работать буду на совесть. За двоих.

- А где я возьму два оклада?

- Зачем два?

- Ну, за двоих же собираешься работать. - Главный механик улыбнулся, морщин на лице прибавилось, но оно будто помолодело, - здесь не знаешь как заставить просто работать, а приходит герой и говорит, что будет работать за двоих.

- Значит, не надо?

- Надо! Но мне нужен толковый и исполнительный работник, который работал бы только за себя.

- Я такой и есть

- Самоуверенность - плохо.

- Не самоуверенность, а уверенность. Что мы ходим вокруг да около, гражданин начальник. Нужен вам техник, берите. Не справлюсь - выгоните. Сам уйду.

- Друг-то тебе говорил, что оклад маленький.

- Говорил. Пока хватит.

- А потом?

- А потом, если я буду хорошо работать, добавите?

- Логично. Логично. Что еще хочешь сообщить о себе?

- То, что я... сейчас... недавно из тюрьмы пришел.

- Это не заслуга, хотя и не редкость у нас. Надеюсь, не за воровство?

- Нет. Сопротивление власти.

- Власти... это плохо. Теперь я буду властью. - Он снова закурил и будто, рассуждая сам с собой, добавил. - Но небольшое сопротивление иногда не лишне. В армии служил.... Спортом увлекаешься?

- Мастер спорта по лыжам. Младший лейтенант запаса.

- О-о. Ну и диплом с красной корочкой.

- Да. Вот диплом и вкладыш.

Но главный механик едва скользнул взглядом по корочкам, которые так нравились Неелову своей значимостью и цветом.

- Хорошо. Хорошо, товарищ ?..- Неелов. - Пишите заявление. Вот бумага, ручка. – Главный механик приоткрыл дверь. - Вячеслав, заходи. - И пропустил немного смущенного Баянина. - Я принимаю на работу твоего друга - детдомовца.

Неелов посмотрел на Славку, но тот молчал. Значит, он считал его детдомовцем.

Так неожиданно для себя Неелов стал сразу мастером, так сказать итээровцем.

- Алексей Алексеевич, ты после обеда исчезаешь? – спросил Струганов.

- Да.

- И долго это будет продолжаться?

Алексей хотел было спросить: «Что скучаете без меня Василий Александрович?» - Но сдержался, хотя вопросы шефа его обидели.

- Василий Александрович, я же «исчезаю» недалече и тайны из этого не делаю. Я вас всегда предупреждаю перед уходом: я на складе. А вы меня всегда сердечно напутствовали: давай, давай.

- Да, склад-складом, но есть и другие дела.

- Какие, например, Василий Александрович? - глядя в глаза Струганову, спросил Алексей.

- Какие-какие? В конце-концов ты у меня... в отделе работаешь, или кладовщиком? Мне приходится в Совнархозе защищать заявки на оборудование, а это твоя непосредственная обязанность...

- Может быть, Василий Александрович, - Неелов отложил стопку карточек и не спеша поднялся из-за стола. - Нo сейчас моя главная обязанность навести порядок на складе и на площадке. Поэтому считайте, что я работаю пока кладовщиком.

Струганов смотрел молча, но вроде с интересом на своего подчиненного: «Разговаривает, как правый. Нет, как с ровней. Какой гусь! А давно ли?.. А что давно? Он с первых дней так разговаривает. Старших ни по возрасту, ни по положению не признает... Это ты загнул, товарищ Струганов. Дельный парень. Нy, признайся же, нравится он тебе. Даже сейчас, когда делает вид, что это не его рассматривает начальник и с независимым видом поглядывает в окно...» - Струганов прервал спор с самим собой и улыбнулся.

- А ты знаешь, Неелов, это твое «пока» можно сделать постоянным.

- Знаю, - сказал Алексей тихо, с какой-то неожиданной обреченностью, - я уже кое-что знаю, Василий Александрович, - посмотрел прямо в глаза Струганову и упрямо произнес, - порядок, который мы наводим на складе - просто необходим. Это сейчас самое главное.

- Тебя послушаешь, Алексей Алексеевич, так только ты один знаешь где главное. А главный? Главный механик ничего не знает, ничего не видит. Пойдем.

- Куда?

- Куда? На твой склад. Посмотрим, что ты такое удивительное там натворил.

Алексей успел пропустить начальника вперед, но тот посторонился.

- Веди уж, я ведь и дорогу-то на склад забыл...

Неелов пожал плечами и быстро сбежал вниз. Струганов ступал по лестнице, не торопясь: «Вот она, современная молодежь! Главный механик замечания не сделай. Обижаются!» Хлопнула входная дверь. - «Да, обижаются. Даже дверь не придержал. Задрав хвост полетел. Эх, молодежь!»

К удивлению Струганова Неелов стоял у частокола оградки и смотрел вверх. Не то рассматривал поредевшие листья тополя, не то просто уставился в небо. Но стоял он хорошо, широко расставив ноги в яловых сапогах, руки положил на штакетник, на плечах накинут поношенный солдатский бушлатик. А офицерское галифе придавали ему какую-то молодецкую изящность и независимость.

- Вот бес! Такого хоть во что одень - молодцом будет глядеться. - Подумал вдруг Струганов с легкой завистью, глянул в небо, и его удивила синева.

- Слышите, Василий, Александрович, журавли летят, собираются в стаи, - сказал Алексей, опуская и поворачивая к нему голову, - прощаются, кричат, как деревенские женщины на кладбище. Слышите: у-у-ы-ы-, у-у-ы-ы.

Струганов хотел было сказать ему, что они на работе, а не на рыбалке, где можно глядеть и на небо и на воду, как вдруг услыхал тонкий, пронзительный и печальный звук, который летел откуда-то сверху, пронизывая монотонное гудение завода.

И неожиданно для себя сказал:

- Да, журавушки...

Они подходили к складу, когда Неелов сказал:

- Василий Александрович, а знаете, какая сейчас смачная рыбалка. Ночью налим и язь идет на червяка, а днем щука со второго заброса блесну берет.

- Пoчему со второго? - удивился Струганов.

- Ну, бывает и с первого. А говорят со второго, когда рыба берется довольно часто, - и тихо закончил, - я в колонии хотел руки на себя наложить, Василий Александрович, а рыбалка меня удержала. Свет был не мил, а подумал: как же там без рыбалки буду?.. И вытерпел…

- Тебе надо было в рыбаки подаваться, а ты в химический техникум полез, - бесцеремонно перебил его Струганов, и тут же укорил себя, парень душу нараспашку, а мне такта не хватает даже выслушать.

- Да, в рыбаки бы хорошо! - После раздумья сказал Неелов мечтательно. - Сейчас был бы на море... Да вот случайно стал химиком. Бабушка в деревне живет, куда от неё...

Струганов бывал на площадке и складе в тех случаях, когда туда приходило сложное, дорогое или импортное оборудование или громоздкие, специальные, нестандартные аппараты, а с того времени, как у него появился помощник и когда он убедился, что этому малому можно доверять, он на складскую площадку не заглядывал месяца два. Поэтому за столь короткое время там ничего особенного произойти не могло, считал он, разве лишь добавилось беспорядка, тем более, что последнее время поступило, довольно много оборудования для новых цехов, но даже это не давало права Неелову околачиваться здесь по полдня. Склад был больным местом Струганова, сколько раз он собирался здесь навести должный порядок, чтобы механики не рыскали по нему, как голодные волки, в поисках запчастей, деталей, оборудования. Собирался кладовщиц заменить на толковых, пусть пожилых, но знающих дело, мужчин. Но кто пойдет на шестьсот рублей? Да если большую часть времени порой надо проводить на холоде. Думал утеплить главный склад, провести отопление, помещение капитальное, позволяло это. А он бытовки кладовщикам не может как следует оборудовать - каморки. Дела, текучка заела, не хватает рук. Директор все еще не видит необходимости создавать отдел оборудования. А новые цеха строятся, оборудование заказывается и всё на перекладных. То сам, то работники его отдела. Все спешка, всё бегом. Дали мастера по оборудованию и то ввели в штат механического цеха. А оклад? Девятьсот рублей.

Раздосадованный своими мыслями Струганов не стал дожидаться Неелова, который помчался за кладовщиком, прошел вдоль кирпичной стены и повернул на складскую площадку. Издалека она показалась ему почему-то маленькой, а крыша склада будто съехала и образовала навес.

- Что за чертовщина? - подумал он, а когда подошел ближе, так и ахнул. - Ну, сукин сын! Нy и Алексей!

Навес, который обещал сделать отдел капитального строительства второй год, существовал. Правда за это время Струганов сам, вернее силами механического цеха, забетонировал опоры, сварил продольные и поперечные перекрытия из старых списанных трубопроводов, а зам. директора по капстроительству всё не мог покрыть готовый каркас. То не было тёса, то он был, но корткомер, то был тес, не было рубероида или людей.

Как он сдвинул с места замдиректора по строительству Сливкина? Тот ведь кажется не покидает своего кресла, даже когда идет к директору на совещание. Молодчина Неелов. Танк.

Струганов обошел площадку, отметил, что оборудование стоит на бревенчатых подставках: и вода не страшна и стропы или канаты подчалить можно. Аккуратные ряды, любо посмотреть и таблицы.

- А это что он понавешал? - Струганов нагнулся и прочитал. - Цех пятый, цех девятый, цех шестой... Ясно даже это он предусмотрел. У каждого строящегося цеха есть свой участок складирования. Этого парня надо держать, возле себя. Со временем из него выйдет толковый работник, почему выйдет? - Струганов поймал себя на том, что рассуждает вслух. Поднял голову, огляделся и быстро пошел на склад. У него было одно намерение пожать Неелову руку и сказать спасибо.

На складе был такой образцовый порядок, о каком только мечталось Строганову. Он был настолько удивлен, что забыл о своем благом намерении и немного растерянно спросил Неелова:

- Ты откуда знаешь об этом?

- О чем?

- О порядке складирования.

- Секрет фирмы. Ну вам, как своему шефу открою его. Простая логика, Василий Александрович. Моя бабушка говорит, чтобы знать, где взять, надо знать, куда положил. А как и куда положить, я узнал из брошюрки 3.Матвеевского «Транспортировка, складирование, хранение и консервация оборудования и приборов». Но самое удивительное, что в нашей библиотеке рядом с этой брошюркой, я нашел другую, этого же автора. Она называется «Наши огрехи». Открыл, а там стихи. Критико-сатирические. Стихи так себе, зубоскальство. Оказывается этот инженер-экономист пишет толковые брошюры и довольно бестолковые стихи. Как вы думаете, Василий Александрович, прощать этому Вальдемару Матвеевскому плохие стихи?

Струганов с удивлением и даже с некоторой растерянностью слушавший Неелова и заранее простивший его болтовню, сказал не задумываясь:

- Конечно простить его, а заодно и твою бол… философию на работе. Меньше философствовал бы, больше сделал.

Неелов оконфузился. Честно говоря, он ожидал похвалу, пусть сдержанную, но всё же. Ведь он её заслужил. Он вздохнул и сказал:

- Правильно, Василий Александрович, про меня. А Вальдемара бы я не простил. Пусть пишет хорошие брошюры по экономике и не тратит время на ерунду. Хорошо можно делать только одно дело, а когда хватаешься сразу за десять - толку не жди. Как говорит моя бабушка: копать, сажать и тут же выкапывать можно только картошку.

- Ладно, Алексей, что хорошо, то хорошо, - похвалил наконец Струганов, - но не уверяй меня, что десяток тонн этих железок ты перебрал и перетаскал один. Где брал людей? Или опять секрет фирмы.

- Нет. Я поговорил с механиками цехов, сначала отдельно с каждым, по-человечески. Мол, порядок надо навести на складе, сами же время теряете: то одно ищите, то другое. Они со мной согласились, но людей не дали. Я-то просил одного-двух от каждого цеха, после обеда и всего то на пару часов. Когда я перестал выдавать им законную арматуру, они забегали. А я им: ревизию и переучет сделаем, тогда пожалуйста. Говорю: так главный механик распорядился. - Неелов при этом посмотрел на Струганова. - А что я мог сделать один, Василий Александрович? Вы как-то с ними проводили планерку, а вас позвали куда-то, я встал и говорю: сейчас я скажу Струганову, что вы не выделяете людей, не выполняете распоряжение шефа, срываете наведение порядка на складе, сами задерживаете выдачу оборудования и тем самым создаете аварийные ситуации в цехах. В это время вы подошли. А я вас спрашиваю: «Василий Александрович, порядок на складе нужен?» «Нужен, просто необходим! Кто-нибудь в этом сомневается?» - спрашиваете вы. – «Наши механики», - развожу я руками. «Шутят! Они еще помогут, порядок в их же интересах». Вот с этого времени дела пошли. Я завел журнальчик, отмечал сколько времени каждый цех отработал на складе и в конце недели давал сводочки механикам...

- Да, Алексей, авантюрист ты, моим именем прикрывался значит, а без меня выходит не смог бы. Я-то думаю, и почему тебя механики между собой прорабом зовут.

- Почему авантюрист? Вы же говорили, что я ваш помощник. Вот я и действовал от вашего имени. А здесь работал наравне со всеми: и таскать успевал, и сортировать. Одной запорной арматуры десятки наименований. А еще стеллажи надо было переделывать. Кто их такими широкими умудрил? Сузили их и три ряда новых поставили. С пола все убрали.

- А что начальник ремонтно-механического цеха сам предложил услуги варить стеллажи?

- Стеллажи, вернее заготовки, у него были старые, а сварщика давал. По вашей заявке.

- Ты что и подпись мою подделывал?

- Нет, что вы, Василий Александрович! Я сам подписывал через палочку, как заместитель.

- Так, заместитель, сколько тебе дней надо, чтобы поставить точку?

- Здесь еще недельку. Подшипники надо перебрать и сверить с картотекой. Кабельную продукцию, приборы и лабораторное оборудование.

- С подшипниками кладовщики разберутся. С ними всегда был порядок. - Он остановился возле стеллажа, где лежали друг на друге кругляши подшипников, напоминая детские пирамидки. - Видишь, загляденье! Залазь и играй. Вон те по пуду каждый.

- Смазку проверить надо у этих игрушек...

- Это сделают. А вот приборы и лабораторное оборудование следует проверить и просмотреть. Два дня тебе сроку дам и двух девочек из отдела. Что молчишь? Соглашайся на девочек...

- Василий Александрович, я думаю вот о чем: у нас большая пересортица запорной арматуры. Брали, что поближе лежит. Числятся вентиля нержавеющие, я условный проход пока не беру во внимание, а их больше половины нет, зато есть простые. Одну задвижку на двести пятьдесят, нержавеющую, я даже видел во втором цехе на воде, а она нужна будет в новом цехе. Кто нам даст их еще? Заявки отправлены до меня... А я, честно говоря, еще не до конца сверил наличие на складе дефицитной арматуры с заявками действующих цехов и вновь строящихся и с нарядами на этот год. Работа большая, но сейчас необходимая и срочная.

- У нас все срочное, Алексей. Надо будет опять девочек просить. Так что без них никуда, хоть ты и отмалчиваешься...

Через два дня Струганов зашел в отдел, поздоровался, походил между кульманами, не задерживаясь у чертежей, будто только для того, чтобы убедиться, что на ватмане нет ни одной новой линии, сказал, улыбаясь, подмигнув Анне Михайловне:

- Что, Неелов, ты сюда совсем перебрался? Никак не хочет в своем роскошном кабинете сидеть. То на складе пропадал, теперь здесь. Работать мешает целому отделу. Головы морочит женщинам...

Поцелуева тут же подхватила:

- И я думаю, что здесь Алексей Алексеевич пропадает? А он оказывается головы тут морочит. То-то девочки слушают его, открыв рты.

- Вы скажите, Анна Михайловна, - покраснела сидящая напротив Алексея, Ирина, молоденькая инженерша, которая на месяц раньше Неелова пришла на завод. - У меня еще с института такая привычка, стучать по зубам, карандашом.

- А некоторые так красивые зубки показывают, - съязвила Анна Михайловна.

Струганов посмотрел на неё, перестал улыбаться, и Поцелуева поспешно убрала со своего лица, словно сунула в стол, обворожительную улыбку.

- Работы много еще, Алексей Алексеевич? Девочки без тебя обойдутся?

- Конечно. Что здесь сложного. Внимательность и все.

- Тогда пойдем со мной.

Неелов в затылок прошел за Стругановым в кабинет.

Он сел на предложенный стул, сложил руки на коленях, посмотрел на Струганова, давая понять, что он весь внимание. Но главный молчал, разглядывая Алексея, словно проверяя, стоит ли доверять ему то, что сейчас у него на уме.

Зазвонил телефон. Струганов некоторое время не брал трубку, а взяв её с неохотой, вдруг оживился.

- Значит, согласился? - спросил он громко и посмотрел на Алексея. - Ты, Михаил Ананьич, умница! Пойдешь на пенсию, я тебя в свой отдел заберу... Как знаешь, в деревню так в деревню. - Ну, будь здоров! Спасибо тебе.

- Алексей, - обратился он к Неелову, - у тебя, это что праздничная парадная форма?..

Неелов смутился, а потом дернулся и спросил:

- А чем вас не устраивает моя форма? Мне в ней удобно, а на остальное...

- Погоди ты, не кипятись, - махнул рукой Струганов и улыбнулся, - что за привычка так с начальником разговаривать? Или хотя бы со старшим по возрасту...

- Извините, Василий Александрович, но я же говорил вам что прямо из армейской казармы попал в другую... И пока вот не успел гражданское завести...

- Ну за три-то месяца... по девятьсот рублей.

- Можете поверить, что я свой заработок не пропиваю и в карты не проигрываю.

- Верю, и все-таки?..

- Бабке посылал один раз, долг отдал, вот часы купил и кое-что к зиме приобрел. А потом, знаете, я в армейской форме как-то себя человеком ощущаю. Уверенности больше.

- Ну, это другое дело. Все, Алексей! Сиди, сиди... куда ты?.. Я не сказал ещё всего. - Он открыл стол, выдвинул полку, покопался там, шурша бумагами, - о, черт побери, куда же я дел? А-а? - Он полез во внутренний карман и вытащил пачку денег. - Вот тебе тысяча рублей. Купи себе что-нибудь белое или голубое, если серое не выносишь...

- Я же...

- Опять перебиваешь! Тебе, Алексей, только начальником быть. Не умеешь слушать. Купишь костюм или пальто. На то и другое не хватит. А всякую ерунду брать не стоит. Деньги эти мои и Сливкина. И как говорит Сливкин: слушай сюда. Вернешь после командировки. - Заметив, что Неелов опять собирается его перебить, быстро продолжал. - Вы со Сливкиным едете в Москву. Будете защищать заявки в республиканском Совнархозе. Может быть, поедет кто-нибудь из отдела и нашего Совнархоза, на помощь. Но навряд ли. Так что вам придется вдвоем, скорее всего, в столице корпеть, предупреждаю тебя сразу же, будь настырным, конечно, в пределах разумного, - он засмеялся, - кулаком можно стучать по столу и то в исключительном случае, на Сливкина не надейся. Он едет с тобой для солидности, я тебе говорю откровенно. Знает Михан, - снова улыбнулся, - Михаил Ананьевич там все ходы и выходы, бывал там не раз, а по отделам придется бегать тебе и защищать заявки тоже практически тебе... А он с орденами будет прокладывать тебе дорогу.

- Но я ж е ничего не знаю! - наконец вставил Нeeлов.

- Узнаешь! Ты на складе за полтора месяца натворил столько, сколько мы все здесь за три года не сделали. Я бы тебя иначе не послал. А посылать одного Сливкина, хоть он и замдиректора по капстроительству, проку совсем мало. Я надеюсь только на твою исключительную память и смекалку.

- Но я же...

- И я не жалуюсь! Говорю с тобой сейчас, как с равным. Михаила Ананьича чернить не хочу, он мужик умный и безобидный, и в некотором роде, даже славный, но работник бестолковый, хотя когда-то и кончил вуз. Самое плохое в нем, что он не любит торопиться. У него один принцип: всему свое время. А любимая пословица: семь раз отмерь и ни разу не отрежь. Ладно, хватит полоскать Сливкина, а то у меня язык отсохнет. Сам разберешься за месяц. Но я бы тебе никогда этого не сказал, если бы не ваша общая командировка. И не наши общие дела. Я буду рад, если Михаил Ананьевич для тебя окажется лучше, чем я наговорил, и тебе будет легче, чем мне с ним в командировках... Кстати, когда я предложил твою кандидатуру, он подозрительно быстро и я бы сказал, с энтузиазмом поддержал меня, а от Поцелуевой отказался. Даже более, у директора остался хлопотать...

О чем хлопотать, Струганов не сказал, а Неелов подумал: о командировке. Он был так поражен всем случившимся, что после нескольких искренних попыток отказаться, или хотя бы как-то убедить своего начальника в том, что его затея просто авантюрна, махнул мысленно рукой, а потом и вовсе успокоился. И, наблюдая за Стругановым и за собой будто со стороны, неожиданно для себя решил, что уверенность главного механика перешла к нему, что слушает он его с большим вниманием, чем своего любимого преподавателя Головкина.

Неелов еще никогда, в жизни не летал на самолетах, хотя вблизи их видеть ему приходилось несколько раз, но никогда он не испытывал такого мальчишеского восхищения, как сейчас, у самолетного трапа. Ему все в нем нравилось: и вытянутый сигарообразный корпус с круглыми окнами-иллюминаторами посередине, и гордо приподнятый вверх широкий нос, и распростертые крылья с моторами, и, особенно, темный пропеллер, металлически поблескивающий, притягивающий к себе. Хотелось подойти, потрогать ого, ощутить холодную прочность его. Он бы так и сделал, если бы был один. Наверное, не сильно бы ругалась строгая бортпроводница, в темно-синем форменном костюме. Но впереди стоял Сливкин. Засмеется и назовет мальчишкой, а хуже еще на заводе расскажет, как «мастер» трогал пропеллер, проверяя прочность его.

Самолет был серебристый, уже устремленный в небо, словно нетерпеливо дожидающийся, когда неповоротливая цепочка пассажиров, наконец втянется в его нутро.

Алексей двигался последним, любовался самолетом и любил его уже за строгие очертания линий, а более за то, что поднимет он сейчас его, Алексея, в небо и понесет бережно...

- Гражданин, вы что топчетесь? Побыстрей надо!

Слово «гражданин» резануло ухо, схлынула радость, сбоку подул холодный ветер, Алексей зябко повел плечами и быстро пошел по трапу, споткнулся на последней ступени, чуть было не упал, но успел схватиться за борт люка, резко выпрямился и врезался головой в верхнюю кромку. Чертыхнулся, оглянулся на женщину и сморщился.

Бортпроводница, сдерживая смех, посочувствовала ему:

- Поспешишь - людей насмешишь.

- Да уж! Без головы полетишь.- Алексей протянул билет.- Это всё потому, что вы меня хотели быстрей посадить.

Он собирался улыбнуться, не хныкать же перед женщиной. Но до него дошла вдруг угнетающая двусмыслица сказанных им же самим слов. И он снова нахмурился, снова заболела голова и шишка на ней стала расти. С испорченным вконец настроением он плюхнулся рядом с веселым Сливкиным.

- Чего это ты застопорился?

Он хотел было зло сказать, что стопорят за столом в веселой компании или же в «темном углу». Будто сговорились все. Словечки-то подбирают: гражданин, сели, застопорил... Но встретился с добродушным растерянным взглядом замдиректора и сказал сдержанно:

- Врезался я в кромку люка, чуть башка не отлетела.

- Да-а? С твоим ростом надо ниже нагибаться!

- Да-а. Мне давно твердят, что надо ниже нагибаться. Особенно…

- Ну что ты сердишься? - ни то спросил Сливкин, ни то упрекнул доброжелательно, по-стариковски, как упрекала Алексея, бывало, его родная бабка.

- Я не сержусь, Михаил Ананьевич, голова просто трещит.

- Ну, это мы сейчас, - и он стал шариться по карманам и, наконец, извлек из одного, - на анальгинчик, я всегда держу с собой. Иной раз переберешь, башка раскалывается. С такой головой не побежишь в аптеку, вот и ношу.

Алексей опять отметил: переберешь, раскалывается, но теперь он уже ругнул себя. Сколько можно спотыкаться на словах с двойным смыслом. И уж ясно, что Сливкин, с его доброжелательностью и участием, не знает вторых значений. Где ему-то их было набраться? С такими мыслями Алексей откинул голову, закрыл глаза и, кажется, стал физически ощущать, как постепенно выходит из него головная боль.

Оказывается он задремал, или даже заснул. Сливкин осторожно тормошил его:

- Алексей Алексеевич, слушай сюда, Новосибирск. Вставай. Люди уже выходят. Сейчас пересядем сразу на «Ту» и там доспишь. В Москву прилетишь, как огурчик малосольный.

- Почему малосольный?

- Малосольный?.. Эх! - Сливкин прищурил хитро глазки, задумался и неожиданно добавил, - икры не надо. А ты, сейчас, помятый, как красная икра и кислый, как последний огурец из бочки.

- Сейчас уже лучше. Голова почти не болит, хотя ощущение, что тебя обухом стукнули, осталось. - Неелов улыбнулся, встал, поправил свою офицерский китель, взял шикарное, в бордовую клетку осеннее пальто и, пристраиваясь в проходе за Сливкиным, оглядел пустеющий салон, с белыми креслами в два ряда, и полукруглый потолок с нависшими над ними фарфоровыми глазами светильников. Беглым осмотром он остался доволен. Вспомнил с каким радостным восхищением он осматривал самолет снаружи, и доброе настроение, которое он вышиб начисто, как казалось вначале, стало снова возвращаться к нему, а эпизод с ушибом головы - смешное недоразумение. Не более.

- Ты чемодан свой взял? - Спросил Сливкин, прежде чем шагнуть на трап.

- Взял, взял, — бойко ответил Неелов и показал на старенькую дорожную сумку, которую ему презентовал Леонтий Ионыч.

Сливкин обернулся.

- Что это ты вдруг такой веселый?

- Да так, - засмеялся Неелов, спускаясь по трапу и нависая над Сливкиным. Не мог же он сказать ему, что сзади Сливкин и его раздутый кожаный портфель очень гармонировали друг с другом, даже более, ему показалось, что они очень похожи друг на друга, хотя это и нелепость. И еще ему показалось, что портфель существует сам по себе, что он самый главный, а Сливкин просто приложился к нему, или, в крайнем случае, приставлен для охраны. Пузатый портфель был все время чуть-чуть впереди Сливкина. Он будто тащил его. Чепуха какая-то! Ho над этим-то и посмеивался Неелов.

Сливкин, спустившись с покачивающегося и поскрипывающего трапа, почувствовал себя уверенно и тут же повернулся к Неелову, стал внимательно осматривать его.

- И все-таки? - спросил он подозрительно.

- Ну, так я, Михаил Ананьевич, - отвечал Неелов, все время сдерживая улыбку.

- Нет, не так,.. - сказал досадливо Сливкин, - ты подумал какую-то пакость про меня. Какую?

- Какую, какую... - Вопрос своей точностью застал Неелова впросак и он сказал первое, что ему пришло на ум, но довольно остроумное и близкое к тому, над чем он улыбался. - Я подумал, Михаил Ананьевич, что вы со своим портфелем – одно целое, могли застрять на выходе, когда закрыли собой весь проем. Темно даже стало и я шел за вами наощупь...

- Слушай сюда, Алексей, малый ты не дурак, - сказал Сливкин просто, но упор сделал на слове «дурак», - такое говоришь старшему человеку, не задумываясь, обидно будет ему или нет, а может оскорбительно. Называется, это, Алеша, невоспитанностью. А она сродни грубости... - Он хотел еще что-то сказать, но, видимо раздумал и, повернувшись в сторону пассажиров, пошел за ними.

Алексей смущенный обидой старика, все же отметил, что сначала качнулся и поплыл в серой предрассветной пелене могучий портфель, а потом уже сдвинулся Сливкин. Он догнал его и, шагая слева, почти в ногу, неожиданно для себя пригнулся к Сливкину и сказал:

- Извини, Михаил Ананьевич. Я не хотел грубить. Так получилось. Но правда, вы очень похожи на свой портфель. - И, поняв, что опять его «занесло» со своей откровенностью, быстро продолжал, - ведь бывает же собака похожа на своего хозяина...

- Бывает, - Сливкин быстро повернул голову, глянул на Неелова и вдруг рассмеялся. Вернее захихикал, - а ты может прав. Все же пятнадцать лет таскаю за собой этот баул. Поизносились, поистрепались оба, но живем, да вот эта кожаная куртка, все мои военные трофеи. Пойдем, Алексей, быстрее. Нас подгоняют.

- А мы что на вокзал не пойдем?

- Зачем? Сейчас усядемся и полетим. Наш рейс так подгадан.

Посадка прошла быстро. Алексей даже не успел как следует рассмотреть красавец авиалайнер и, сейчас, усаживаясь в удобное кресло, оглядывался по сторонам, с трудом скрывая свое радостное настроение.

Место ему досталось удачное, у окна, о чем он и не мечтал даже. Плоскость крыла была в стороне, так что смотри и смотри вниз - ничего не мешает. Когда Неелов перестал приподниматься и оглядываться и наконец успокоился, Сливкин спросил:

- Что ты такой бодренький? Голова прошла?

- И голова, и вообще, Михаил Ананьевич, все здорово. - Неелов улыбнулся, закрыл глаза, и тихо добавил, словно самому себе. - Даже не верится.

Сливкин наклонился к нему.

- Что не верится-то?

Неелов открыл глаза, увидел, что Сливкин рассматривает его внимательно и недоуменно.

- Все, Михаил Ананьевич. И то, что я сейчас полечу на Ту-104, и то, что в Москву, и то, что рядом со мной заместитель директора, и то, что такая жизнь бывает... Знали бы вы, - он глубоко вздохнул, помолчал и закончил неожиданно, - я же лечу первый раз на реактивном самолете...

- Понятно... Привыкай, Алексей Алексеевич, тебе многое еще предстоит делать первый раз, - теперь Сливкин вздохнул, но вздох его был короткий и печальный.

Но через мгновение он оживился и сказал: - А теперь достань документы и внимательно прочти командировочное удостоверение.

Сливкин взял из рук Алексея временный паспорт и покачал головой, а тот развернул удостоверение и уставился в него, потом поднял голову и ошалело посмотрел на зам.директора. а Сливкин посмеиваясь и не скрывая удовольствия провозгласил:

- Моя работа. Мне немало трудов стоило убедить нашего директора, что посылать в Москву надо только старшего инженера, а еще лучше начальника отдела!

- Спасибо, Михаил Ананьевич! – Искренне произнес Неелов, - но вы многим рискуете.

- Сынок, - тронул его за плечо Сливкин, - я давно ничем не рискую, и даже иногда об этом сожалею…

Заревели моторы, не оглушающе громко, как ожидал Неелов, а будто вдалеке или за глухой перегородкой, рев перешел в равномерный гул.

Вышла бортпроводница, поздоровалась, попросила застегнуть привязные ремни. Объявила рейс и состав экипажа, попросила не вставать с места и не курить, пока самолет не наберет высоты. Она говорила ровным и четким голосом и слушали её внимательно, словно все пассажиры летели на самолете впервые.

Неелов смотрел в иллюминатор, слушал равномерный и, как ему казалось, бодрый гул самолета, порою улавливая почти такой же звук в себе самом, и тогда замирал, задерживал дыхание, гул пропадал, и он ясно и четко слышал радостный стук своего сердца. А может это ему только казалось, но радость в нем жила. Радость полета в безбрежной голубизне, немыслимой высоты и бешеной скорости, которую он ощущал почти физически, когда смотрел на вибрирующее крыло самолета, где солнечный зайчик, едва устроившись передохнуть, подрагивая сползал вниз.

А внизу уже ясно проявились домики редких деревень, черные квадраты огородов, ровные линии желтых полысевших полей и темные извилины дорог. Зеленые ленточки рек делали такие замысловатые петли, что даже трудно было проследить за этим запутанным кружевом. И, пересекая видимое пространство, четко пролегла ветка железной дороги, по которой ползли прожорливые гусеницы тяжелых составов. Неелов никогда бы не смог себе представить, что поезда двигаются так близко друг от друга, хотя он и понимал, что они все-таки на порядочном расстоянии, но все это увидеть, понять можно только с такой высоты...

А сердце то замирает от радости, то гулко колотится в груди, как от быстрого бега. Неелов прикрывает глаза и откидывается на сиденье.

Кто бы мог подумать, что еще четыре месяца назад он был за колючей проволокой и солнце светило не ему. А сейчас оно, словно спохватившись, щедро шлет ему вдогонку свои лучи. И уже не солнечный зайчик - робкий предвестник радости, а целый ослепительный сноп их горит на крыле самолета. Люди на земле еще живут в ожидании солнца, а он здесь самый первый встречает его…

Бортпроводница предложила минеральную воду. Он выпил с удовольствием, улыбнулся, оглядев маленький пластмассовый стаканчик, поблагодарил, а бортпроводница, перехватив его взгляд, предложила ещё за товарища и он не отказался.

- Если за товарища,.. а так и прогореть можно. Бортпроводница засмеялась и пошла дальше по рядам, но пассажиры в большинстве, наверное, спали, и она вскоре вернулась и спросила Алексея:

- Еще будете?

Алексей посмотрел на неё, пытаясь определить смеется над ним или нет, бортпроводница была серьезна и доброжелательна, и все-таки что-то в ней не понравилось ему, уголки губ что ли, и он твердо ответил:

- Нет. Спасибо. - А про себя решил больше никогда не есть в дорогу селедку, даже, если она малосольная и тихоокеанская. Но проводница сказала не настойчиво, а просто нахально:

- Берите. Я же вижу, что вы хотите пить.

- Бери, Алексей Алексеевич, - вдруг заговорил Сливкин, не открывая глаз, - такая девушка его уговаривает, а он куражится.

И Алексей вдруг, не сообразив даже, что выглядит глупо, опорожнил один за другим три стаканчика.

- Вот и молодец, - сказал Сливкин, открывая глаза и улыбаясь, - а вот старику не предлагают.

Бортпроводница покраснела и быстро сказала:

- Пожалуйста!..

Алексей отметил, что в смущении своем она еще более привлекательна, проводил взглядом так, будто прошел с ней, осторожно придерживая за локоток до тех таинственных дверей, за которыми скрывается и откуда появляется эта щедрая колдунья.

А потом внимательно посмотрел на Сливкина, ему показалось, что тот следил за ним, но он спал или дремал, или просто закинул голову с закрытыми глазами, и Неелов не заметил на его лице хитроватой усмешки, которая спряталась в многочисленных складках.

Неелов покрутил головой, потер шею осторожно, чтобы не потревожить старика и снова было заглянул в окно, как услышал сочувствующий голос Сливкина.

- Что, Алексей Алексеевич, шею свернул?

Неелов удивился, что старик с закрытыми глазами, а все видит.

- Не знаю... Неудобно повернул что ли и как будто отлежал. Вниз смотрел.

- Я видел, куда ты смотрел. - Сливкин тихонько засмеялся. Над закрытыми глазами подергивались белесые брови, а жирный подбородок колыхался, как гребень петуха. Открылся один глаз и хитровато скосился на Неелова. - Из-за такой девушки мо-о-о-жно шею свернуть.

Сливкин сказал так, будто одобрял выбор. Снова засмеялся, потом достал платок, завернул в него палец, вытер один глаз, другой, распрямил платок и Неелов понял, что он сейчас громко высморкается, но старик очень тихо и даже деликатно вытер нос и спросил, засовывая платок в карман.

- Что, поймал тебя старик? И сказать-то нечего.

- А что говорить, Михаил Ананьевич? Симпатичная девушка. - Неелов улыбнулся, удивляясь тому, что соглашается, что не сердится, а хотел вроде бы.

Сливкин удивленно воззрился на него.

- Ну, Алексей Алексеевич, сгубят тебя девки. Помяни меня, сгубят! Второй раз я с тобой схожусь и второй раз тебя опекают девушки.

- Какой второй? А какой первый?

- Когда в «окс» заявился от «комсомольского прожектора». Ваша секретарша ко мне звонила: «Ах, Михаил Ананьевич, жалко мне вас! Он такой настырный, такой упрямый и в комсомольский прожектор напишет, и в газету. Вы уж лучше с ним не связывайтесь, тем более что мы вас уже недавно освещали. Она еще долго верещала, я сразу все понял, как только её голос узнал, понял что ко мне опять комсомольские товарищи идут проверять. А тут и ты пожаловал. Помнишь?. .

- Помню, как не помнить. Моя первая самостоятельная операция…

- Самостоя-я-я-тельная, - передразнил Сливкин. - Самостоятельная с помощью пигалицы. Ох, и не люблю же эту попрыгушку. Везде нос сует...

- Нет, Михаил Ананьевич, она не попрыгушка! - Твердо сказал Неелов. А потом, комсомольский прожектор - был запасной вариант, но вы же первый о нем напомнили.

- Ясно-ясно! Надули старика и радовались, небось, с комсомольской богиней. А спрашиваешь: какой первый? - передразнил Сливкин. – Небось, и Струганову похвастался, как на «пушку» меня взял. Представляю, как тот жеребцом гоготал.

- Да вы что, Михаил Ананьевич? И не гоготал он вовсе.

- Значит похвастался, - осуждающе протянул Сливкин и даже немного отстранился в кресле.

- Ничего я ему не говорил. А он ничего не спрашивал. Если честно, я хотел, чтобы он спросил. Отдел ваш сколько тянул с перекрытием площадки. Оборудование ржавело. Вот я и хотел, чтобы Василий Александрович спросил, как это мне удалось?

- Все-таки, ты хотел маленькую свинью мне подложить? -снисходительно и вроде даже удовлетворенно спросил Сливкин.

- Михаил Ананьевич, что вы меня за душу тяните, - насупился Неелов. - Я же не по распределению пришел на завод. А меня Василий Александрович не побоялся принял мастером... И вообще, работать надо так...

- Ладно, я знаю, Алексей Алексеевич. Мне Струганов говорил, а ты об этом забудь. Мало ли с кем чего не бывает,.. - и неожиданно закончил. - А комсомольская богиня твоя мне нравится. - Повернулся и похлопал Неелова по плечу, даже не похлопал, а как-то сдавил пятерней и прижал…

Неелов вошел в свой шикарный кабинет, который еще недавно казался ему уютным и родным. А теперь - не комната, башня какая-то водонапорная, напротив двери, огромное, почти во всю стену окно, и кажется, весь завод заглядывает в него. Слева же от входа три пары стандартных окон, какие во всех кабинетах, только расположенных друг над другом в два этажа. Парные окна в соседстве со своим великаном и придавали помещению нелепый вид и сейчас раздражали Неелова. Забыли строители, видимо, об одном ещё перекрытии. Или может два прораба его строили попеременки: один - бытовое помещение, другой - производственный участок. Вот и получился такой гибрид? Раньше он считал, что нет худа без добра. Дело в том, что его «хозяйство»: стол, стул, книжный шкаф и обшарпанный диван, на котором он часто ночевал, занимало незначительное место в левом углу. Всё же остальное пространство здесь принадлежало главному механику и его команде. Большой стол, похожий на биллиардный: по сторонам его грубо, но прочно сделанные скамейки, отполированные до черного блеска неусидчивыми задами механиков; вдоль правой стены, от окна до двери кабинета главного - стеллажи с технической документацией, папками, чертежами, а в отдельном остекленном шкафу - справочники и техническая литература.

Обычно все механики цехов собирались здесь по понедельникам и до появления своего шефа успевали забить «козла» несколько раз, накуриться до одури. Дым стоял бы коромыслом, но он поднимался вверх и через створку вентиляционной трубы у потолка выбрасывался понемногу наружу.

Струганов сам был заядлым курильщиком, но придя с улицы недовольно водил носом и часто вместо приветствия, только мотнув головой, спрашивал:

- Ну, что уже успели отравиться? Хоть топор вешай!

А каково было женщинам из отдела главного механика, хотя их кабинет и находился через коридор, а правее кабинет старшего инженера по технике безопасности, не переносившего запаха табака.

Он сел в свой уютный угол, как казалось еще вчера, который успел недавно перепланировать и дополнить даже «новыми мебелями»: второй стул - для посетителей; несгораемый шкаф - выделенный ему шефом за «отличную работу». Шкаф, сам по себе был ему практически не нужен, Алексею нечего было хранить такого, чтобы боялось огня, и он его приспособил для постельного белья, одеяла и тоненькой, почти солдатской подушки, а все остальное, как впрочем и он сам, боялось огня настолько, насколько он был вообще возможен при той щепетильности, с какой относился Неелов к пожарной безопасности и технике безопасности.

Поощряемый Серопузовым – инженером по технике безопасности, он замучил механиков, заставляя тушить «бычки» в пепельнице с водой, специально приспособленной для этого верхней крышке редуктора, а потом последнему – выносить ее, открывать окна в теплую погоду. Механики шумели, возмущались, ругались даже потихоньку, говорили, что есть техничка, но Неелов продолжал их терроризировать.

- Чего я требую, - говорил Неелов, - порядка. Куришь, хоть закурись! Только убирайте за coбой, родные мои, плевотину!

- Василий Александрович!

- А что Василий Александрович? Василий Александрович пепельницу за собой каждый день убирает, - отвечал Неелов и все знали это.

- Но ты, Неелов, выбирай выражения.

- Выражения? Вас за день здесь три десятка побывает и каждый считает своим долгом посмачнее харкнуть! Мне за вредность, как и вам, надо платить.

- Ну, Алексей Алексеевич, ты скажешь тоже, - Строганов не выдержал до конца нейтралитета.

- Извините, Василий Александрович, и вы, дорогие товарищи механики. - Неелов встал, развел покаянно руки и дождался когда механики стали примирительно толковать: Да что там! Ладно уж! Все-таки, как ни как, а мы здесь меньше бываем!

- Сейчас я помою пол, - сказал он, нажимая на я, таким голосом, каким привык разговаривать в лагере, - а потом, вы будете выносить ежедневно свою утку и мыть. Иначе... А вы, Василий Александрович, потакаете людям. Я думал, это культурный народ, а это...

- Товарищи, - сказал Струганов, - давайте будем культурными.

Потом, когда механики разошлись, а Неелов помыл пол и собирался уже заняться своими делами, Струганов официально пригласил егo в кабинет.

- Алексей, что с тобой творится? Тебя после командировки как подменили. Раздражительным стал. Злым.

-А я таким всегда был, - хмуро сказал Неелов.

- Ну, значит надо меняться, - Струганов закурил, - ты сегодня с людьми разговаривал как,… как…

- Как?

- Как?.. Как унтер Пришибеев, - наконец нашелся Струганов и сравнение ему видно пришлось по душе и он заговорил спокойно и миролюбиво, - из-за такого пустяка, ты готов был людей выкинуть из окна, Алексей!

- Из-за пустяка? Обувь не моют. Окурки только приучил складывать в одно место. Техничка заболела и мы грязью заросли. - Неелов посмотрел из-под нахмуренных бровей на Струганова, но встретил его дружелюбный и чуть-чуть насмешливый взгляд и сразу же, раскаиваясь, уже беззлобно произнес, - да я им, чертям, сколько раз уже твердил… Я же здесь практически живу.

- Все равно, Алексей Алексеевич, надо с людьми быть не злым. Можно быть и строгим и непреклонным, и даже упрямым. Люди поймут. Злым нельзя быть, Алексей. Ну, что у тебя случилось? Сливкин тебя нахваливает так, что хочет начальником ОКСа к себе забрать. А я вот не отдаю. Говорю, отдел оборудования организовываем. Самому нужен толковый начальник. Чем ты ему так угодил? Обхаживает меня, как старую деву: отдай, да отдай мне его. Тебя в смысле. Я подумаю, вот после сегодняшнего, да отдам.

- А я, Василий Александрович, сам не пойду, - улыбнулся Неелов, - потому что в строительстве ничего не смыслю.

- А смыслил, пошел бы? – на лице Струганова была еще улыбка, но вопрос был задан серьезно и Неелов ответил серьезно:

- Пошел бы, Василий Александрович, пошел! Мы ведь с Михаилом Ананьевичем разговаривали об этом еще в Москве. Он напрямую спросил меня: «Что ты, Алексей Алексеевич, не хочешь быть заместителем директора завода по строительству, с таким консультантом как я ? И я ему сказал, Василий Александрович, что очень хочу. Будь я хотя бы техником-строителем. А так идти - значит в петлю лезть добровольно. Вот я подумал и не пошел…

Интересно, - Струганов глубоко затянулся, папироса почти на одну треть почернела и сбоку наружу проклюнулся огонек. Струганов выпустил дым, не скрывая удивления, посмотрел на Неелова, став похожим на петуха, который готовился закукарекать. Алексей улыбнулся этой схожести, а главный механик по своему растолковал его улыбку. - Интересно, Алексей! Интересно, ты уже и улыбаешься с превосходством, хотя на самодовольного не похож, во всяком случае, как мне показалось до этого. Но это я так, отвлекся, главное, что хочу сказать тебе: карьера твоя от тебя не уйдет, какую ты заслуживаешь, такая она у тебя и будет.

- Василий Александрович, я карьерист, что ли? – возмутился Неелов и тем самым высказал свою молодость и неопытность.

- А карьерист, что обязательно плохой человек?

- Обязательно. Из-за карьеристов у нас идет все не так хорошо, как нам бы хотелось. Карьеристы сельское хозяйство развалили. А карьеристы-художники социалистический реализм в сплошную мазню превратили. Рисовать не могут, а все туда же, в художники. Им Никита Сергеевич в Москве такую головомойку устроил, что долго будут помнить. Карьерист, Василий Александрович, это тот, кто ничего не знает и не умеет, а лезет повыше, в начальники… Карьеристы – это… - Неелов неожиданно для себя замолк, у него больше не находилось страшных слов, какими бы он хотел обругать карьеристов. И не только потому, что он их ненавидел, а более, что Струганов увидел в нем карьериста. Слова кончились, а его начальник с печальным вниманием продолжал смотреть на Алексея, то ли всё ещё переваривая услышанное, то ли ожидая новых откровений. Молчание затянулось и стало уже тягостным, когда Струганов сказал:

- Ты это все серьезно, Алексей?

- Серьезней некуда, - буркнул Неелов, снова серчая, что его откровения так оценены, и жестко добавил. – Карьеристы – это родимые пятна капитализма!

По тому, как, Струганов нервно стал раскуривать угасшую папиросу, как бросил ее сердито в пепельницу и поспешно закурил новую, видно было, что истина нееловских слов, наконец-то дошла до него. Алексей несколько взбодрился, но думал, что и у него найдутся в запасе убедительные слова, если поискать их не спеша, а то - серьезно. Все серьезно!

А Струганов курил и вместе с дымом выдыхал гнев не на этого парнишку, а на фразу, которую он произнес легко будто она рождена им. «Пятна капитализма»… Как свободно и даже бодро мы перекладываем все свои недостатки, промахи и безделье на эти самые «родимые пятна капитализма». Ему хочется посидеть с другом в субботу за бутылочкой, с другом, который воевал, был в плену, который хватил столько лиха на этом самом белом свете, что ком в горле только с водкой и можно проглотить. А после этого оттаять душой и не храня обид, любить всех людей на свете. И даже это – пятно капитализма…

- Алексей, вот ты хотел бы стать начальником отдела капитального строительства, - начал неожиданно тихо Струганов, - будь ты строителем по специальности. А зачем тебе это?

- Как зачем?

- Нет, Зачем? Разговор у нас с тобой серьезный, давай будем говорить честно.

- Нy, я честно, только как-то сразу и не ответишь.

- Я буду помогать. Должность повыше, денег побольше.

- Да, ну-у-у-

- Деньги не нужны?

- Нужны... Кому деньги не нужны? Но не на первом же они месте...

- Хорошо, деньги не главное. А что?.. Должность. Всё-таки начальник отдела, а там глядишь...

- Должность-то должность, но я бы сказал по другому... Пусть должность. Почему я её не могу выполнять? Если я чувствую что у меня есть на это способности, голова работает и, в конце концов, я диплом техника имею... А это по-армейским меркам младший лейтенант.

- Хорошо, - перебил Струганов, - я согласен. А кто определяет, кроме тебя, что ты можешь занять это место?

- Я и не определяю, Василий Александрович, я могу только думать, примеряться... А решать будут люди...

- Вот как ты съехал... Значит пусть решают начальники?

- Да-а, ну и сам конечно…

- Хорошо. Начальники определят. Мужик толковый, дело знает - будем двигать. Ты заканчиваешь институт. Тебя ставят начальником отдела оборудования, а я, не скрывая, скажу тебе заранее, что хотел бы видеть возле себя такого начальника отдела. - Струганов стал закуривать четвертую или пятую папиросу.

А Неелов недовольно, почти с ужасом думал: «Сдурел старик, что ли? Только после института он собирается меня в начальники отдела. Да я…»

И, словно отвечая на его мысли, Струганов продолжал:

- В это время у меня появляется штатная должность - зам. главного механика. Завод-то расширяется. Я предлагаю Неелова - все, кому надо, соглашаются. А там через год-два я ухожу на пенсию и Алексей Алексеевич Неелов утверждается главным механиком завода. Примерно через восемь-десять лет. Разве это не карьера, Алексей Алексеевич? Тридцать два, тридцать четыре года и главный механик! - Ну и как, я спрашиваю? - скрипел Струганов, - как карьера?

- Василий Александрович, я еще раз говорю вам, - раздражаясь просипел Неелов, - я не карьерист! А это, что вы говорите, движение по службе.

- Ну, хорошо, хорошо, упрямец, пусть будет по-твоему, - движение. Как оно тебе нравится?

- Движение, Василий Александрович, чем быстрее, тем захватывающе...

- Ладно, «захватчик», принимай программу к действию.

- Это что значит, Василий Александрович?

Но Струганов его язвительность не уловил или не заметил и ответил более чем добродушно: «Это значит работать, как и до этого разговора – хорошо».

- Можно идти? - Не унимался Неелов

- Да провались ты!

- А вы говорили,...

- Говорил, говорил... Но ты ведь хоть кого выведешь из терпения, - и неожиданно громко засмеялся.

Неелов, обескураженный, остановился в дверях.

- Я вот гадаю, Алексей Алексеевич, что с тобой творится? А может ты влюбился? Вон Ирина Опенкина краской заливается при твоем появлении, да и ты бриться каждый день стал.

Неелов почувствовал, что и сам начинает краснеть, смешался и быстро вымолвил запинаясь:

- Вы скажите тоже мне, Василий Александрович! – Быстро вышел, закрыл дверь, будто напугавшись чего то.

...Неелов вспомнил, как весело и дружелюбно смеялся Струганов и подумал: «А что, может, правда, жениться на Ирке? Девка симпатичная». Всё при ней. Груди - кофточку рвут. Задок великоватый, но круглый, аккуратный. Инженер. Чем не пара? К тому же испытывает неприкрытую симпатию к нему. Алексей даже заволновался и вдруг ему будто кто-то шепнул: этот инженер тебе столько нарожает, что забудет всё, чему его в институте учили. А ты забудешь про свою учебу…

Неелов без пальто и шапки побежал обедать, но по дороге заскочил на склад и проторчал там, пока разгружали платформу с шестикубовыми реакторами, а теперь околевший, еще и опаздывал в столовую. Он быстро шагал вдоль стены цеха, где лежал нетронутый снег, припудренный пресспорошком, оставляя глубокие следы, с кровяными подталинами на месте подков. Потирая ухо, он краем глаза обратил внимание на яркие пятна, обернулся и чуть было не врезался в открытую фрамугу окна, но успел увернуться. Чертыхнулся про себя: «Идиот, не хватало еще выбить глаз или рассадить лоб…»

- Неелов, Алексей Алексеевич, - на той стороне заводской улицы приветливо махала рукой Людмила Козинцева.

Он глянул на часы, понял, что теперь всё равно опоздает на обед и прыжками перескочил дорогу.

- Здравствуй, Люда!

- Здравствуй, здравствуй, зазнайка! Как приехал из Москвы, так будто в воду канул. - Она радостно улыбалась и ямки на её щеках порозовели. - Где ты пропадаешь? На работе нет, несколько раз была у тебя и сейчас оттуда... В общежитии не появляешься. Набралась наглости, сама к нему пришла, а сосед твой, симпатичный парень, смешно так шепелявит, сказал, что редко ночует сосед дома. - Она примолкла, зябко поежилась и спросила. - Ты не женился ли?,. Смотри, Неелов, с невестой познакомь перед свадьбой... Ой, что я дура, ты же замерз совсем. Пойдем быстрее ко мне, разговор есть секретный.

С комсомольской богиней, Людмилой Козинцевой, он познакомился еще в августе. Однажды прочитал в общежитии объявление - в субботу турпоход за город на собственной машине. У него собственной машины не было, и он отвернулся от доски объявлений, так как там не нашёл больше ничего интересного. И тут подходит к нему уверенно стройная девушка и говорит:

- Извините, вы - Алексей Неелов?

- Да-а, - удивленно-заинтригованно ответил он, - я, Алексей Неелов.

- Будем знакомы, я комсорг завода - Людмила Козинцева.

- Очень приятно, - сказал искренне Неелов, - даже очень! Я все хотел посмотреть хоть издалека на комсорга. Потому что знал, рано или поздно, а мне к нему надо будет пойти. Но если бы я знал, что у нас такой очаровательный комсорг, я бы давно пробрался в комитет...

- Это у вас оттуда? - спросила она, усмехаясь.

- Что и откуда?

- Пошлость ваша...

-О-о-о.. оттуда... А может из деревни. Но неважно, просто мне уже расхотелось идти к комсоргу, говорить по душам. Слишком он официальный, если неудачную шутку принимает за пошлость...

- Ладно, размусолил, - грубо оборвала его новая знакомая, - я собственно к тебе с предложением. Поедем завтра с нами за город, на речку. Автобус заводской привезет и увезет. Отдохнем и дела кое-какие поделаем. Мы там решили заводскую турбазу организовывать. Уже забор поставили. Сейчас пляж благоустраиваем. Поедешь?

- Не знаю...

- Чего не знаешь-то? Неужели одному охота болтаться целый день?

- Опять там ляпну какую-нибудь пошлость, а потом локоть кусай. А у меня они и так все покусаны...

- Дурак!.. Но если надумаешь, завтра в семь часов отчаливаем. - И уже с лестницы крикнула. - Смотри, не проспи!

Поездка на турбазу Неелову понравилась, он там неожиданно для себя подружился с Людмилой. Она оказалась заядлой рыбачкой. Они до темноты пробродили с удочками, а потом, хотя вода была уже довольно прохладной, Неелов не удержался, прихвастнул, залез в воду и поплыл. Каково же было его удивление, когда через некоторое время он увидел рядом фыркающую Людмилу. Такая официальная на людях, она наедине с ним вела себя, как пацан. Даже несколько раз ныряла с него, заставляя сначала приседать, а потом выпрямляться и командовать до трех. Он совсем бы не думал, что рядом с ним девушка, если бы не её развитые груди, при такой хрупкой фигурке, которыми она бесцеремонно елозила по его голове, плечам, когда ныряла или набрасывалась сзади.

Они околели и с трудом нашли место в палатке. Неелов уже подумывал, что надо бы развести костер и погреться, но тут Козинцева принесла спальный мешок. Залезла в него, а потом велела туда же забираться ему.

- Ты что с ума сошла? Что люди скажут? - Он не соглашался, и шептались они довольно сердито, почти переругивались, пока вдруг Вера Поджидаева не сказала зло:

- Подумаешь, мальчик! Съедят тебя, что ли?

Её слова привели Неелова в замешательство, как будто уличили в чем-то. Эта девчонка следит за каждым его шагом. Ведь он ясно сказал ей, что ничего хорошего у них не получится. Слишком разные они... За какое-то мгновение, прежде чем ей ответить, вспыхнувшая злость сменилась жалостью, жалость покаянием и он сказал, оправдываясь:

- Но я же околел, как цуцик!

- Ну тогда костер разведи и согрейся, - примирительно посоветовала Поджидаева, - дров я припасла.

Вот пигалица, житья от неё нет, - растерянно подумал Неелов, а вслух сказал одобрительно. - Это уже другое дело…

Он быстро запалил костер, одобрительно отметив, что эта милая девчушка, которая не дает ему покоя, набрала и хвороста, и сухих дров и даже несколько коряжек. Как она их тащила? Он глядел на огонь, ему было тепло, хорошо, даже уютно. Как ни крути, в этом ее заслуга. Она думала о нем…

- С тобой можно рядом пристроиться?

Ну вот, как обычно, хорошее настроение всегда кто-нибудь испортит…

- Садись, Вера. Вдвоем будет веселее, - сказал Неелов дружелюбно, и смеясь добавил. – Я покажу тебе звезды, на которых хочу побывать…

По дороге в комитет комсомола Людмила задала ему несколько вопросов: как Москва? Кремль? Москвичи? Где был?

Неелов отвечал неохотно и односложно, а ему бы рассказать ей нетерпеливо, как он сразу узнал столицу и сердце защемило его; как однажды, поднимаясь по крутой брусчатке, увидел вдруг сначала яркие маковки храма Василия Блаженного, а потом, словно из-под земли встал и весь храм и памятник Минину и Пожарскому, знакомые по многим фотографиям, а когда глазами повел вправо - обомлел: Спасская башня, мавзолей Ленина, весь Кремль в величавой красе. И только тогда он понял, какое счастье привалило ему. Он, Неелов, на Красной площади... Но её, коренную москвичку, разве этим поразишь. Да и он сам через полмесяца, набегавшись по совнархозовским коридорам власти, не испытывал уже первоначального радостного волнения. А счастье и вовсе исчезло.

Неелову всегда непривычно было видеть знакомую, даже свойскую девушку в этом огромном, светлом кабинете, уверенно сидевшую за великолепным двухтумбовым столом. Всякий раз, бывая здесь, он испытывал странную робость, от которой не избавился до сих пор.

Но Козинцева села за маленький стол в углу, сдвинула в сторону пишущую машинку и спросила:

- Чайку хочешь? С пряниками.

Пряники Неелов обожал, она знала.

- Хочу,.. - немного погодя ответил он. - Дай-ка я позвоню Струганову, где я.

- Ему ты каждый шаг докладываешь?

- Так он мой шеф!

- Молодец! Приучил же он тебя. Звони, - и добавила шутливо,- я вот не могу...

Он оставил без внимания её слова, набрал номер. Струганов выслушал его и сказал грубо:

- Тебе, что своих девок в отделе мало?

- Вы это, серьезно?

- Вполне, - и положил трубку.

Только позднее Неелов узнал, что Струганов недолюбливал секретаря комитета комсомола, хотя сам же советовал «не канителить, вступать в комсомол, зарабатывать очки авторитета», как будто он догадывался, что Неелов думает даже о партии. А что невозможного? Он собирался ещё в армии вступить, но всё считал, что недостоин пока такой чести.

Алексей насупился еще больше.

- Что он тебе сказал?

- Да, так, ничего особенного... Велел не канителиться.

Людмила внимательно посмотрела на него и пробурчала:

- В конце концов, ты же не механик завода.

- Да, но я его помощник, как говорит товарищ Струганов, - и он впервые улыбнулся.

Она подала ему чай, положила на тарелку пряники.

- Лопай и не кисни! Вроде у тебя причин кукситься нет. Да и не такой ты по натуре, как мне известно. Или тебя любовные дела заели? - И упрекнула. - В общежитии мою комнату стороной обходишь.

- Не заели... А в общежитии я последнее время редко бывал. Ночевал на заводе. Здесь хорошо... - Он вздохнул, замолчал и стал жевать пряник без обычного удовольствия, как жмых.

А она вдруг оживилась.

- Знаешь, сегодня после обеда Леночка, секретарша директора принесла приказ и под большим секретом сказала, смотри-ка, твоего Неелова премировали за оперативное и четкое выполнение ответственного командировочного задания, аж полтысячи отвалили. Ликер с него требуй и мне рюмочку за новость.

- Приятная новость, - Неелов не удержал улыбки и уверенно добавил, - это работа Сливкина.

- Да уж, Сливкина! Скажешь тоже! Сливкина самого премировали месячным окладом.

- Ни хре-на!.. Ой, прости, Люда!

- Да ничего. Я не хотела говорить, но ты же завтра все равно узнаешь.

Она подвинула свой стул к нему, тронула за руку:

- Оставь свою хмарь, Алексей. Тебе так не идет это и я не узнаю тебя.

- Хмарь! Хмарь!.. Узнаю, не узнаю... Всё чепуха, - запальчиво произнес Неелов, - Михаил Ананьевич мужик законный. Если хочешь, он премию еще на войне заслужил, когда под бомбами переправы наводил.

- Ты и это знаешь? - Она усмехнулась. - Но премию-то дали за командировку. За то, что ваши заявки утвердили. А если дали, то надо бы поровну.

- Не настраивай ты меня против Сливкина. Я знаю о нем побольше, чем ты. А сам подумал: «Ну что я спорю? Вообще-то она права».

- Что ты знаешь? Что он переправы строил? Так другие в атаку ходили. На войне, как на войне, всем хватало. А он ранениями теперь свое безделье прикрывает, когда его директор прижмет. Вон дом для молодых специалистов уже третий год строит и выстроить не может. Я считаю, не хочешь работать, не можешь - уйди, - место другому оставь, толковому.

- Люда, ты как на собрании... Ну что ты говоришь? Он же старик! Как шестьдесят ему стукнет, так он сразу трусцой побежит на пенсию.

- Вот, вот, пенсия нужна, а делать ничего не делает, да и на пенсию он не побежит, найдет теплое место.

- Нет, он крутится, как может. Ни больше, ни меньше других в его возрасте, а найдет место, и хорошо, они заслужили, такую войну протопали.

- А Струганов? До командировки что ты говорил, когда тебе перекрытие или навес ли на складе надо было делать?

- Струганов на пять или шесть лет младше его. Опять же другая комплекция. А мнения могут меняться, так, что давай не будем, Сливкину сейчас икается. - Неелов улыбнулся, вспомнив, как тот, хорошо поев, начинал икать, приговаривая: «Кто-то меня поминает плохо или хорошо, но пусть ему будет хорошо».

- Ты умеешь уходить от разговора.

- Нет, Люда, не ухожу. Я только к нему подошел. Мы перемалываем косточки хорошему человеку...

Она хотела что-то сказать, но он остановил её движением руки нетерпеливым и резким, и она демонстративно сжала губы, выпучила глаза, а сама подумала: «С этим сибирским мишкой будет нелегко». Но тут же представила медведя на арене цирка и улыбнулась.

А Неелов продолжал строго:

- Ты не улыбайся. Мы склоняем имя старого солдата, а я встретил в Москве, в столице взяточника, циничного, веселого и даже великодушного. Более, я с ним обедал в ресторане, внимательно слушал, когда он философствовал и поддакивал заискивающе, а ещё смеялся от души, если он шутил. Шутить он умел, мне даже показалось, что жизнь для него веселая шутка. И странно даже теперь: с ним было легко, никаких проблем, всё возможно, всё доступно и я ему завидовал. Чем больше завидовал, тем сильнее ненавидел себя.

- А-а-а, страдание молодого российского интеллигента. Знакомая мелодия. Я её тоже напевала до третьего курса университета.

- Козинцева, не перебивай, пожалуйста, - официально попросил Алексей.

- Всё Неелов. Я слушаю, кайся. Кайся!

- Я не каюсь. Мне разобраться надо, почему я не дал отпор буржуазной идеологии.

При этих словах Козинцева чуть не захохотала, и только его убитый вид сдержал её.

- К Струганову я с этим не пойду, а Сливкин посмеялся и сказал: ну ты же его облапошил и радуйся. А когда я ему сказал, что в лагере сидел еврейчик-кладовщик - три года за триста рублей, он сильно хохотал, потом свою песню завел: слушай сюда, сидел еврейчик (кстати, почему еврейчик? Еврей. Я ведь тоже еврей). Я чуть со стыда не сгорел, а он невозмутимо продолжил: еврей твой сидел за то, что попался. А там, как рассуждают - попался, значит брал. Ну и отдохни... Еще я скажу тебе, брат, теперь будут брать всё больше и больше...

- Почему? - опешил я.

- Потому что сейчас демократия, нет сталинских железных рук, бояться некого. Все хотят жить лучше. А где же сразу взять всем? Вот и будут искать способы. А «дать» всегда легче, чем украсть. А кто «дает», тот и «берет» и крадет. Всем хорошо... Я понял, что он просто смеется надо мной и перестал к старику приставать...

- Алексей, как ты долго! - не выдержала Людмила, - как у тебя сложно, всё запутано, все на каких-то эмоциях, никчемных переживаниях. Так жить нельзя!

- Вот видишь, и ты, как Сливкин. А я хочу с тобой поделиться, как с комсоргом. - Людмила поморщилась. - Ну, если хочешь, как со старшим товарищем, - поправился Неелов. Козинцева резко поднялась:

- Скажи еще, старше на три года. Ох, и уважение же у тебя к девушке!

- Что ты раскипятилась, Люда? Неловко я выразился, - согласился Неелов, - прости, пожалуйста. Ну, не с кем мне поделиться сейчас. Я с тобой, правда, как с другом. Откровенничаю... Меня даже Славка Баянин не понял, а ведь друг…

- Как с другом?

- Прости, но я не знаю уже, как отвечать тебе, а подлаживаться я не хочу. Наподлаживался в Москве, что подлецом себя чувствую.

- Хорошо, Алексей, давай не будем горячиться. Я тоже не права. - Она улыбнулась виновато, подошла к Неелову, сдавила ему виски холодными ладошками и покачнулась, на миг прижав его голову к своей груди.

Неелов уловил тонкий аромат духов, волнующую теплоту мягкого свитера и упругую плоть за ним. Он замер, вспомнив сумасшедшее купание в ночной реке, а она тут же оттолкнула легонько, словно спрыгнула в воду с его плеч, сдержанно рассмеялась:

- Меня уже от твоих переживаний покачивает. Ты скажи мне ясно: ты давал взятку?

- Нет, - он невесело рассмеялся. - Деньги-то у меня откуда?

- А были бы?

- Что говорить - не дал бы. Но,.. но меня... но почему я ему в морду не дал?

- Ты за старое?

Неелов будто не слышал.

- Он меня за своего принял. Помогал мне заявки принять. А я был рад.

- Дурак ты, Неелов! Я уже тебе говорила это. Вот здесь Сливкин прав: о чем переживаешь?

- Выходит, все средства хороши?

- Не знаю, может и так, - сказала она серьезно, но тебе не за что теребить себя. Вреда ты никому не сделал. А коварного врага обмануть, это стратегия. Не все силой берется. Выше голову, Неелов! Ну, подними свое высокое чело.

- Да ну тебя, Людмила!

- Вот, вместо благодарности. Да ну тебя. А знаешь ли ты, свинтус: тот, кто исповедуется, облегчает душу, а тот, кто принимает исповедь - нагружает её. Так вот, я твои грехи приняла на себя... Ой, чуть не забыла, у меня свои грехи есть. Я не знаю, с чего и начать... Заявление в комсомол подавал?

- Да-а. Ну мы же договорились, после командировки. А теперь я не хочу вступать...

- Опять раскаяние? Будь ты мужчиной, в конце-то концов. Теперь даже согласия твоего не надо, если ты мне не хочешь вреда. Я сама, одна решила всё. Такие, как ты, на дороге не валяются... Для комсомола ты не обуза, а приобретение: спортсмен, учишься, да мало ли у тебя достоинств. Вон какой красавец.

- Люда, ты давай серьезно.

- Серьезно? Тебя, твой прием в комсомол на комитете утвердили.

- Что ты говоришь? Как могли меня утвердить. Сначала же надо принять на комсомольском собрании.

Козинцева чуть не взбесилась.

- Кому это нужно? Для галочки? Я, вот одна - комсомольское собрание, вписала тебя в протокол, а комитет утвердил. Могла бы и без комитета обойтись! Один только, так сказать, член спросил где он? Сказала - в ответственной командировке. И даже поговорили о тебе одобрительно. Ты уже примелькался всем. Надо же - лучший спортсмен завода! Фотография напротив доски почета.

- Ты что, Людмила, меня обвиняешь в чем-то? Ты же сама просила меня защитить честь завода на городских соревнованиях. Ну я…

- Я бы не просила, если бы ты не похвастался, что у тебя первый разряд по молоту.

- Послушай, Люда, - Неелов, наклонив голову, потер виски, потом тихо сказал, - о чем мы говорим, Люда? Я не пойму. Если приняли в комсомол уже, то нормально. Что, я проситься буду назад? И причем здесь спорт? Хотя если вы поговорили...

- Да ты меня разозлил! Он видите ли один порядочный! А другие?

- Порядочные, порядочные все! - Неелов повысил голос, - непорядочные сидят в тюрьмах и иногда выходят...

- Неелов, мы опять с тобой поругаемся, - перебила его Козинцева, - я еще не все сказала. Тебя и в райкоме без запинки утвердили. А первый секретарь - Костя Стручков, даже передал тебе огромный привет и посоветовал избрать в комитет комсомола, не откладывая.

- Да-а. Если сам Костя Стручков утвердил, то теперь надо оправдывать доверие.

- Он что, твой друг?

- Да. У меня кругом друзья. Даже в милиции - сержант Игорь Бляхин.

- Ты что, иронизируешь?

- Нет, но когда кругом хорошо, тоже нехорошо...

- По-моему, наоборот.

- Ладно, Люда, спасибо тебе. Мне надо переварить наш разговор, может, и правда, все хорошо. А я себе навыдумывал проблем. Пока.

- Ты давай, не теряйся.

Закрывая дверь, он услышал, что Козинцева зовет его и вернулся:

- Пути не будет...

Она, прикрыв трубку, сказала:

- Струганов тебя...

- Да-а.

- Алексей Алексеич, «комсомольское собрание закончилось»? - Спросил Струганов.

- Ага.

- Завтра совещание у директора: о состоянии строительства и комплектующего оборудования новых объектов. Ты будешь со своим другом докладывать. Сливкин по строительству. Подходи быстрей, мы еще с тобой кое-что обсудим.

Неелов заскочил в здание, перевел дыхание, потер уши, сбил снег с сапог.

По лестнице спускался Серопузов, толстый с большой головой, с выпученными глазами, всегда озабоченный и самый занятой человек на заводе, как считал Неелов. Он всячески подчеркивал свою симпатию к Неелову и тот отвечал ему тем же еще со времени первой практики на заводе.

- Мороз? - спросил Серопузов.

- Да, Гений Иванович, подходящий.

- Что же вы, Алексей Алексеевич не соблюдаете личную технику безопасности. В такой мороз раздетым нельзя бегать. Простынете. Забюллетените. Заводу от вас расход, да и вам плохо.

- Да, Гений Иванович, не подумал я. Раскаиваюсь. Больше так делать не буду.

- То-то же, Алексей Алексеевич.

Неелов придержал дверь, пока хорошо укутанный Серопузов протискивался в нее, сердито ворча: понавесили грузов, можно было бы пружинку сделать.

- Всего доброго, Гений Иванович, - крикнул вдогонку Неелов и проследил, как по белой тропинке покатился серый колобок.

Заиндевелые деревья низко опустили свои остуженные ветви, но они не мешали маленькому человечку шагать бойко с чувством собственного достоинства.

Струганов покуривал у окна, видимо, ждал Неелова и только тот переступил порог, тут же начал:

- Твоя информация по цехам, Алексей, должна быть краткой: какого оборудования не хватает. И в таком порядке: заявки, наряды, поступления оборудования. Все четко, быстро и уверенно. Андрей Петрович любит краткость. Если начнешь тянуть - меня поднимет.

- Хорошо, Василий Александрович. Но вы меня готовите, как невесту на смотрины.

- А я тебя и готовлю на смотрины. Грабову сказал, что докладывать будет мой помощник. Меня может и не быть.

- А вас, что серьезно, не будет, - забеспокоился Неелов.

- Разумеется, я буду, мне после совещания с директором надо серьезно говорить. Отдел оборудования надо давно иметь, а мне дали не считая тебя только одну единицу и потому лишь, что вы со Сливкиным хорошо поработали в Москве.

- Ну тогда, все в порядке, Василий Александрович, а справка у меня в голове, я даже номера договоров помню, как вы знаете.

- Знаю, знаю. Ох, Алексей, хвастнуть же ты любишь!

- Ну почему хвастнуть, Василий Александрович? Вы же убеждались?

- Убеждался. А зачем повторяться. Ты как будто хочешь подчеркнуть, что у меня памяти нет совсем. А я тебе скажу, что память это еще не ум.

- Теперь вы меня, Василий Александрович. Но умишко у меня есть, - обиженно сказал Неелов.

- Ладно, есть! Но бумагу все же составь, как будто бы для меня. Понятно?

- А вы меня за бумаги ругаете. За графики-то, - лукаво напомнил Неелов.

- Пока не разобрался. Кстати, ты знаешь, что твои графики механики черной доской зовут?

- Почему?

- Потому что жизнь черная настала - лишнего на складе не получишь. А для механиков запас - карман не рвет.

Неелов по памяти приготовил бумагу для Струганова, перечитал, потом тщательно проверил наряды и договоры, заявки - всё совпадало. Он удовлетворенно хмыкнул - не подводит его память, собрался было печатать на машинке, но раздумал, вспомнив часто повторяемую Стругановым фразу: «Девчонки в отделе зачем?» и решил ею воспользоваться. В отделе главного механика была одна Опенкина.

- А где остальные труженицы?

- Ушли по цехам уточнять графики планово-предупредительного ремонта.

- Ира, вот эту бумагу для Струганова отшлепаешь. В трех экземплярах.

- Отшлепаю... Когда ты для себя будешь просить? Всё для Струганова.

- Ну как же, шеф. Мы на него работаем. А для себя ничего не надо.

- Какой бескорыстный, - она села за машинку, быстро пробежала глазами текст и сказала. - Красивый у тебя почерк, Алексей Алексеевич, - и посмотрела на него из-за плеча.

- А я знаю, Ирочка, - он положил ей руки на плечи, легонько сжав их, наклонился над текстом. Потом его рука случайно соскользнула ей под мышку и он ощутил сильные удары, словно сердце её билось у него на ладони.

- Не надо, Алексей!.. Кто-нибудь зайдет, - сказала она рассудительно.

- Что не надо? - спросил он и подошел к столу.

Она залилась румянцем, и не глядя на него, ответила:

- Ты сам знаешь, что...

- Ясно, - сказал он многозначительно и, переходя на официальный тон, добавил. - Ирина Павловна, работу оставите у меня на столе. - И вышел, обидев девушку чуть не до слез.

Неелов оделся и пошел в склад, где монтажники с девятого цеха забирали омылитель. Он опоздал, оборудование уже увезли в корпус и он отправился туда, чтобы знать для себя, какие аппараты смонтированы. Вдруг уважаемому директору понадобится знать и это.

По широкой плотной колее саней он протопал вдоль железнодорожной ветки, прошел через переезд и перед ним открылось большое здание нового цеха.

Хотя синева сумерек едва начала сгущаться, цех сиял громадными освещенными окнами и его нутро просвечивалось как на рентгене.

Четыре омылителя уже стояли на месте и их круглые днища торчали из межэтажного перекрытия. Неелов прошел на второй этаж, где буйствовали монтажники. Тут же, откуда ни возьмись к нему подскочил прораб строительно-монтажного управления Островной и начал ругаться.

- Неелов, ты спишь в своем отделе, а у меня монтаж идет через жопу. Омылители поставили, надо обвязку везти, а промывных колонн нет.

- Здравствуй, Григорий Семенович! Надо бы поздороваться вначале, больше месяца всё же не виделись.

Григорий Семенович, длинный и сухощавый и такой же молодой как Неелов, в грязном заляпанном полушубке, сдвинул овчинную шапку на бок, и, успокаиваясь, протянул руку:

- Привет, начальник!

- Привет!

Они едва разняли руки, как Островной снова затянул свою песню, но уже ниже тоном.

- Разогнать ваш отдел и главного механика к чертовой бабушке. Просишь одно, дают другое. Нас гонят, давай, давай, а давать - нечего.

- Ты бы лучше вон надел монтажную каску, а то неровен час Серопузов явится, он как раз в обход пошел.

- Алексей, ты можешь серьезно, о деле? Я же завтра на совещании у директора о всех ваших безобразиях скажу. – Неелов насупился.

- Говори... У меня была заявка только на четыре омылителя. Я показывал твоему мастеру где они стоят, спросил: колонны будете брать? Он махнул рукой - потом.

- Я ему, засранцу, махну рукой. Премиальных лишу за весь месяц - зашумел Островной.

- Ты не кипятись. Колонны вы просили полмесяца назад, а они только пришли. Парень мог и забыть.

- Я ему забуду. Сегодня, пока не перевезет их в цех, домой не уйдет.

Островной ринулся искать своего мастера, а Неелов направился по этажам, забираясь все выше и выше, пока не поднялся на самый последний. Здесь монтаж был закончен, аппараты, соединенные трубопроводами, вентилями, задвижками, являли одно целое, чувствовались порядок и закономерность. А внизу раздавались гулкие удары, лязг, стук, шипенье сварки, гудение моторов и возгласы людей. Неелов, опершись на перила монтажного проема, смотрел вниз. Для того, чтобы все это было: шум, движение работы, он и торчал в Москве. Пустъ оборудование для этого цеха заявлял не он, но оно прошло и проходит через его руки, а для других цехов, коробки которых поднимаются на заводе, заказывал уже он. И его усилиями, умением и неумением, частицей малого незаметного труда встают на заводе новые цеха. И он заново переживал свои командировочные дни...

Устроились они в гостинице ВДНХ хорошо, места были забронированы заранее, значит их ждали. Комната на удивление: телефон, телевизор, ванная, туалет, всё, как в сказке. Неелов не мог даже предполагать, что такие номера бывают на свете. Он ходил и удивлялся, а Сливкин ворчал: «Не могли люкс устроить. Следующий раз Струганов пусть едет сам».

На другой день они отправились в Совнархоз. Сливкин повязал себе самый голубой галстук (это был его любимый цвет), а Неелов свой единственный, тоже любимый, темно-малиновый. Но, ни в этот, ни в другие дни, толку не было никакого. Ходили они по кабинетам, как неприкаянные. Никто их не ждал и появление их не приветствовал. Этажей в совнархозе было много и на каждый - десятки отделов и подотделов. Начальников, заместителей, старших инженеров и просто инженеров - не счесть, как галок в осеннюю непогоду. Все деловые, неприступно-сосредоточенные, чинные - не подступись ни с какого бока. А ихнего брата, заводчан, не меньше: ошалелые от бестолковой беготни, забитые неприступностью столоначальников, озабоченные ответственностью, придавленные коридорной властью и у всех одно заклинание: заявки, заявки, заявки...

Неделя прошла, а у них с Ананьичем - голо, ни одной заявки не сдали, ни одной позиции не защитили. Хуже, многие заявки, оказалось выполнены не по той форме. Надо срочно перепечатывать, искать машинистку, платить деньги. Неелов почернел от забот, а Сливкин, как всегда, спокоен, даже улыбаться не потерял способность. За неправильные заявки добродушно отругал, а когда узнал, что их готовили в отделе снабжения, также добродушно извинился, сказал, что и там дураков хватает. Деньги у него на перепечатку есть, машинистку найдет. Главное же, бегай, не давай им в совнархозе жить спокойно. Капля камень точит.

Побегал Неелов еще неделю, освоился в этажах и коридорах совнархоза, разобрался в кабинетах его, а дела подвинулись на воробьиный скок. Хоть звони на завод и проси уволить по собственному желанию, хоть с моста прыгай в Москва-реку.

Сливкин оформил заявку на пятитонный кран и по такому случаю позвал ужинать в гостиничный ресторан.

Ели вкусно, пили чешское пиво, Сливкин бодро сказал:

- Я свою командировку оправдал, теперь, Алексей Алексеевич, могу в любой день из Москвы мотнуть, но пока побуду с тобой. Надо тебя поддерживать. – И позвякал орденами и медалями.

«Поддержал бы ты мои штаны» - зло подумал Неелов. А Сливкин продолжал добродушно:

- Хотя какой из меня помощник. Ты два этажа оббежать успеешь, пока я от кабинета до кабинета через коридор пройду.

Ночью он весело кричал в телефонную трубку, разговаривая со Стругановым, но тому понадобилось лично услышать Неелова. Неелов встал и спросонья ляпнул:

- Заявки не принимают. - Струганов в ответ очень спокойно:

- Будешь сидеть в Москве, пока заявки на оборудование не сдашь. Хоть год. Понял? Что ты молчишь? Для чего тебя назначили старшим инженером отдела оборудования…

- Понял,.. А сам подумал: значит уволят, если не сдам заявки.

Неелов провалялся остаток ночи в постели, раздумывая о своей горемычной судьбе. Утром, как всегда сделал зарядку, только более тщательно и дольше, чем обычно.

Сливкин даже заметил:

- Ты сегодня накачиваешь свои мускулы так, словно к драке готовишься.

В совнархозе Неелов сразу же направился в приемную заместителя председателя Совнархоза и как только секретарь чем-то увлекся, ворвался в кабинет.

Высокий начальник встретил его тепло, даже не удивился и рта не дал открыть, выматерил при людях открытым текстом, проще говоря, облаял, как хотел и пообещал сдать, куда следует. Сцена была яркая. Побагровевший от ярости человек, с трясущимся двойным подбородком, слегка обескураженные подчиненные за столом, длинный Неелов в офицерской форме, нелепой и ненужном здесь и, вцепившийся в его руку, бульдожьей хваткой, секретарь.

Неелов все же успел крикнуть: - Я к Жукову пойду... Цех оборонного значения, а вы здесь волыните... И ругаетесь, как бригадир колхозный, у которого скот дохнет от голода.

Неелов бросился на амбразуру, а его не убили, не избили, просто натыкали мордой и вышвырнули.

После этого случая он стал красной тряпкой в Совнархозе. Не скрывая ухмылок, его рассматривали кабинетные быки и телки, шушукались и смеялись за спиной, а он длинный и прямой, как сама истина, не замечая этого, ходил по кабинетам и, как ни странно, у него, постепенно, стали принимать заявки.

Сливкин готовился к отъезду, бегал по магазинам, делал покупки, исполнял заказы и поручения, уставал и в то же время, успевал подбадривать Неелова, а тот, как-то попросил его:

- Михаил Ананьич, купите моему пацану ползунки... и кофточки, что ли. Ему скоро три месяца будет.

- Как? - Сливкин так и сел. - У тебя сын есть?

- Нет, не у меня, - засмеялся Неелов, - у моего друга, Славки Баянина. Он аппаратчиком у нас работает. Купите, а то я, наверное, не выберусь. А вам заодно. Все-таки мы вместе работаем.

- Ладно, не кусайся. Куплю я твоему пацану, там есть целые наборы. А тебе что купить?

- Мне ничего. Хотя если попадутся большие крючки на перемет – купите.

Неелов повеселел. С ним в Совнархозе стали здороваться. Бывало на входе только постовой приложит руку к козырьку, а теперь и в кабинетах отвечают на его приветствие. Иногда с иронией, иногда равнодушно, но во всяком случае не молчат, как раньше, делая вид, что заняты и не слышат.

Как-то раз, главный специалист отдела технологического оборудования, Садык Васильевич, который и раньше не брезговал подавать ему руку, отложив заявки, неожиданно пригласил его пообедать, но Неелов очень изумился, когда пошли они не в совнархозовскую столовую, где готовили превосходно, а в ресторанчик – «тут, недалеко». Неелов был польщен, хотя в уме яростно прикидывал, во сколько рублей обойдется ему этот незапланированный поход.

Они сели за угловой столик в конце зала. Садык Васильевич взял меню в толстом переплете, раскрыл его, глянул и протянул Алексею.

- Заказывайте...

- Я доверяю вашему вкусу.

- Весьма польщен. Благодарю.

- Не стоит благодарности...

Неелов старался вести себя естественно, хотя великосветская роскошь ресторана ошеломила его. Высокий зал, с лепным длинным потолком, полукруглая эстрада, ажурные с позолотой люстры, бархатные портьеры до пола, мягкая мебель, паркетный пол и официантки в белых кокошниках, накрахмаленных передниках, порхают, как бабочки. Одна такая подлетела к их столу.

Садык Васильевич, красавец с карими ленивыми глазами, черной пышной шевелюрой, седеющей на висках, равнодушно сделал заказ, хотя официантка поедала его глазами.

- Я не буду пить, - сказал Неелов, когда официантка упорхнула.

- Как это, не буду? Ты не употребляешь?

- Пью,.. но... у нас еще дела.

- Все дела мы решим здесь, сынок.

При слове «сынок» Неелов поморщился, он повидал в колонии «сынков» живущих подачками паханов - зэковских «цезарей»: - Чем ты недоволен? Не понравилось, что сынком назвал, - засмеялся Садык Васильевич, - но ты же мне почти сынок по возрасту, а по опыту жизненному скорее внук...

- Так, сразу и внук?

- Да, так сразу и внук.

- Ну, здравствуй, дедушка, здравствуй! - Неелов засмеялся и протянул руку. Садык Васильевич не стал мешкать и ответил на чрезмерное рукопожатие Неелова не менее сильным.

Алексей был озадачен. Застольный чиновничий червяк, каким он считал главного специалиста, обладал силой, способной удивить, а ладонь у него оказалась широкой и разлапистой, как у застарелого печника.

- Мы тоже занимаемся спортом, - сказал, будто отвечая на его мысли, Садык Васильевич, и добавил, улыбаясь, - в свободное от работы время.

Он закурил сигарету с золотым ободком, а пачку и зажигалку положил на стол. Неелов невольно прочитал надпись: «Москва», сигареты высшего класса. В Москве должно быть все высшего класса: и сигареты, и рестораны, и обслуживание. Вон как засмущалась официантка, извиняясь и кланяясь, когда Садык Васильевич ей сделал замечание: не графинчик, а бутылочку коньяка мы заказывали. Глаза у него стали жесткими, а скулы на доброжелательном лице окаменели, но только на миг, почти сразу же Садык Васильевич стал прежним, играючи выпустил несколько тугих колечек дыма и Неелов непроизвольно поднял глаза, наблюдая за ними. У трактора из выхлопной трубы выскакивают такие же, но там сколько лошадиных сил и то с надрывом, с треском. А у этого легко на загляденье, будто все лошадиные силы, вместе с идеальным глушителем, запрятаны в белой сигарете с золотым ободком.

- А ты мне нравишься, Неелов, - выпустив новую порцию колечек, неожиданно сказал Садык Васильевич и вкрадчиво продолжил - Ты еще неотесанный, неопытный, все твои мысли и желания на твоем лице. В тебе живет деревня с грубой животной силой, но голова твоя не лишена извилин. У тебя отличная память, а она порой стоит ума...

Пока инженер вел свой длинный монолог, Неелов всё прикидывал, надо ли сейчас с ним вести речь о деле, коль он так философски настроен, или подождать, когда он подогреет себя коньяком. Прислушиваясь вполуха к его голосу, иногда кивая в знак согласия, Неелов неожиданно грубо сказал:

- Что тебе тогда стоит помочь мне оформить заявки, Садык Васильевич?

Тот будто враз отрезвел, хотя они еще не пили. Замолк, закурил новую сигарету, потом сдвинул руки и разлил по рюмкам коньяк, а лицо его выражало полнейшее спокойствие, скорее доброжелательство.

- Давай, Неелов, выпьем за встречу в столице.

- Давайте, - он взял рюмку - но вы не ответили на мой вопрос.

- Отвечу. Пей. - И он стал, смакуя, маленькими глоточками, опорожнять рюмку.

Неелов посмотрел и сделал то же самое, но еще медленнее. Смакование ему было неприятно, но что не вытерпишь ради родного завода. Даже если бы пришлось из пипетки в глаза закапывать...

- Я тебе помогу, - после некоторого молчания сказал Садык Васильевич, но знаешь сколько тебе это будет стоить.

- Не знаю, - удивился Неелов.

- Шесть тысяч...

- Но почему шесть?

- Начальнику отдела, заместителю и мне по убывающей. Вот и посчитай.

Неелов налил себе в рюмку, выпил, не почувствовал горечи, налил еще и осушил её одним глотком.

- Но ведь это же взятка, Садык Васильевич, - произнес он как можно спокойнее, у него получилось тихо, с прохрипыванием.

- Взятка? - спросил тот насмешливо.

Спиртное ударило в голову и Неелов, не заметив насмешки, ошалело проигрывал варианты. Врезать ему по физиономии? Судя по рукопожатию, ему ответят тем же. Но это пустяки, а он окажется в конце концов виновником, и самое страшное, ведь его обязательно посадят. Закричать, что его принуждают к даче взятки. Но к этому не принуждают. И кто поверит? Заберут все равно как пьяного и опять неприятности. Встать и уйти. Самое лучшее. Но завтра снова торчать у его стола. Где выход? Размышляя, он успокоился. Спросил равнодушно:

- А за что такое счастье? Садык Васильевич? Или это не только мне?

- Не только... Все, кто хотят получить, дают и даже поспешно. Стоит лишь намекнуть. - Он усмехнулся, налил в рюмки и продолжал, - все торопятся выполнить указание, - он рюмкой повел вверх и в ней заиграли лучи, - развивать химию. А ради указания на что только люди не идут, даже на такой пустяк. Как ты там выразился? А это не так. Мы помогаем, и нам. Надо же двигать большую химию. И пусть тебя не смущает моя откровенность. К нам едут из Навои, Невинномысска, Шевченко, Литвы, Латвии, не говоря уже о вашей Сибири. Все сразу стали химиками... А мы химичем в силу наших возможностей…

Неелов от таких речей вдруг почувствовал себя зайцем на островке, в половодье. А здесь лодка спасительная и тебя вроде сожрать не собираются.

- Садык Васильевич, - произнес он почти просительно, ненавидя себя за такой тон, - где я возьму шесть тысяч? Меня послали сюда с командировочными рублями. Копейка в копейку. И я проклинаю себя сейчас за то, что согласился с радостью. Еще бы, только из тюрьмы и вдруг - в Москву.

- А ты что, из тюрьмы? - не скрыл удивления тот.

- Да было дело,.. залетел за то, что меня избили в милиции.

- И ты позволил? - еще более удивился Садык Васильевич.

- Связали, вот, как вы сейчас.

- Я тебя не связывал, сынок. А все, что говорил, это шутка. Как сказали бы у вас там, лапшу на уши вешал, - темные его ресницы сошлись на переносице, скулы выперли, и лицо сделалось враждебным, но говорил он дружелюбно, - я тебя просто проверял и ты сам не заметил, как быстро согласился дать взятку. Осталось за малым - деньги, а их у тебя нет. - Он остановил рукой Неелова, - но я тебе помогу. Ты плохо слушаешь старших, сынок, я тебе уже говорил, что ты мне нравишься. Ты напоминаешь мне мою молодость, когда с пустыми галифе остался после войны завоевывать Москву. У меня были только молодость, настырность и уверенность. Так-то сынок!

Лукавил главный специалист. На самом деле зампред совнархоза велел ему ускорить прием заявок у Неелова и не потому, что он будет жаловаться Жукову. Он поразился, что его назвали колхозным бригадиром у которого дохнет скот. У него это в голове засело.

Неелов слушал с открытым ртом, похожий на голодного кутенка, а потом вдруг спросил не к месту:

- Садык Васильевич, вы коммунист?

- Коммунист?.. Нет, я член партии и вступил в неё ради блага народа, а не собственной выгоды, - и на лице его застыла благожелательная улыбка, - коммунисты наверху, сынок, а здесь внизу её члены.