Колдунья Азея (роман) ч.2

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Переводчиков Владимир Андреевич

Просмотров: 5620

2009 год, Выпуск № 2

...Анька Высотина как-то приперлась к ней с манеркой араки - с Кешкой, дескать, поцапалась: "Пусти, Дунь, переночевать". А чего же она к матери тогда не уволоклась?

Выпили. Пока Дуня дремала у стола, Анька еще манерку притащила. Потом Дуня не знает во сне или наяву Анька цело­вала ее в губы. Нагишом валялись на койке. Дуня сон видела: будто с офицером любовью занималась. Очнулась – вместо офицера Анька... Утром, когда проснулась, Аньки не было... А когда с Кешкой катались на машине, он все время интересовался, что тогда у нее делала его баба.

За Дуниной городьбой прибрежной стороны огорода, лежбище тумана. Сквозь пружинные синевато-дымные пласты виднелись матерые плавающие тарел­ки иссеро-зеленого холодного мерцания. Месяц висел над болотной сырью и казался сдобной постряпушкой на черном жестяном листе. Сопки - странные животные, проглотив остальную стряпню, положили головы на лапы и спали беспробудным сном. Звезды - коренья-гнилушки кем-то уставшим беспорядочно разбросаны по всему небосклону. Вся эта звездная сыпь клонила ко сну.

Слышно было, как корова в стайке, старательно занимаясь жвачкой, грузно дышит, словно, для нее это тяжкая работа. В свинарнике, постанывая, храпит боров.

Меж двух жердей забора Дуня увидела - из-под крутояра, из тумана выплыла чья-то голова. Дуня быстро распрямилась, одернула юбку и сквозь калитку мигом протянулась из огород­а в ограду. Редкий кавалер проникал к ней в дом, но если приходил, то именно с той потайной стороны. Сегодня Дуня никого не ждала. Голова исчезла, как видение.

Дуня постояла и направилась в амбар, чтоб взять шмат сала: промялась, ей хотелось есть. С прибрежной стороны амбара вышел... узнала - военрук. Вкрадчиво спросил:

- Евдокия Афанасьевна, - приблизился, - хочу сказать...

- Не надо говорить. Ой, жданный-желанный. Не столь ждан­ный, сколь же-желанный, - подобострастно, гнусаво заговорила она. - Ой, замолчи, свети. Расплети ко-косаньку, урони в росаньку. Нету тех словечек еще... нету-ка, которыми усладить ду-душеньку можно. Захлебнись мной, да захлебни меня собой. - Хоть все что Дуня говорила, было нарочито, но ее слова военруку казались свежими и отзванивали в чувствах. Свиданцы спаялись в долгом небывалом поцелуе. «Вы восхитительная женщина Евдокия Афанасьевна», - чуть слышно выдохнул военрук. «Вы тоже восхитительный», - отпарировала она. - И Дуня не лукавила. Раздумывая о военруке, Дуня пришла к выводу, что он ей глянется.

В дом позднего гостя Дуня не позвала, а назначила свидание военруку в бане Азеи Стародубовой, но не раньше, чем через две недели. Ей впервые было очень хорошо, волнительно с мужчиной. Но перед колдуньей она свою радость стала показывать, как доса­ду. Долго возмущалась девица:

- Втрескался по уши в меня военрук! Не хотела я до твоей баньки, да помял, сволочь. Хоть и ничего и не было, а кричал, дивонько ты мое ненаглядное!.. Натура-то у них на скотский лад скроена, абы шерсткой моль не соблазнить, гладенькими остаться и лохматенькими. Туда и сюда, пакости... Плесни Елизаровна, - разохотилась Дуня, подставляя стакан. - Ты един человек с некривой душой. Плакать охота, а не буду. Вот скреплюсь и все. Не буду.

Азея была в расположении духа, но молчаливая, она смот­рела на Дуню насмешливыми глазами, стругала какой-то коре­шок, видать твердый, растирала его в ступке, добавляла байхового чая, то и дело нюхала коричнево-желтый порошок - окончательный продукт, отсыпала его в туес, и вновь изучающе смотрела на девицу.

- Те, которые только о себе думают, а базлают: "Мы за других людей костьми ляжем". - Нет у них костей. - Дуня застывшим взглядом смотрела в одну точку. - Хрящистые оне. Медузья слизь. Хрящи, да кишки, может быть. Верь, не верь Азея-птица, на всех я их трень-брень зуб имею, стальной из нержавейки. Тишка-то не любит меня, паразит. А я люблю его одного. Когда присушишь? - Дуня испугалась того, что она оправдывается. Боится, чтобы Тишкино место в сердце ее не занял бы женатик военрук Мурзин. Это предчувствие не на шутку встревожило ее.

- Вот исполним в ту субботу вечером то, чего задумали, и присушу я тебе Тишку.

Дуня плакала, сама, не зная отчего. Она верила во всемогущество Азеи. Новое волнующе-тревожное чувство восходило над ее искореженной душой. Не покидало ощущение присутствия в жизни военрука Мурзина. Ее охватило безотчетное чувство стыда. Дунино существо щекотала зависть к его жене. Тишка как-то сразу отодвинулся, но ей хотелось иметь и его, и она знала - Тихон будет ее. От этой уверенности, ее чувства как-то притушевались. От радости ей хотелось, и жить для кого-то, и сердиться на кого-нибудь. Выплакав "норму", Дуня трижды подряд резко вдохнула, и, спокойно и серьезно сказала:

- Да чего я тут перед тобой рассопливилась? Знаю, другая бы змею-сплетню выдавила, ты - нет, не будешь пустобрякать. Дак вот перед тобой Дунька на ладошке, рассматривай, осуж­дай. Пори чем хошь. Лучше без причитаний.

Дуня склоняется до сиденья стула лбом, потом распрям­ляется и решает:

- Зря я плету на людей. Зря птица, зря, здря, - она заду­мывается, - а как правильно "зря" или "здря"? Все шельма переэтовала...

Дуня яростно хватает бутылку, льет в кружку, хочет выпить, но что-то ее останавливает. Она решительно встает и Азея с удивлением видит, как Дуня пускает самогон араку в гераневый цветник.

- Пей и ты, природа!.. Буряты вон пальчиком разбрызгивают. Вся Бурят-Монголия по брызге и богу цельная бочка, каво бочка - систерна. Мы же с тобой на ровных. Навроде так полагается. А как на ровных? Вот захотела я в тебя бузануть аракой, и... ты пьешь без супротивства. А пошто? Вот тебя-то мне и жалко, хошь ты меня не жалеешь. Тебя, не себя жалко... Не себя.

Дуня взяла с гвоздя на стене ножницы. Азея встревожилась:

- Цветок не вздумай стричь.

Дуня будто и не слышала. Она раскрывает и закрывает ножницы, что-то изучает.

- Смотри мать-птица, ножницы на птицу похожи, Режут, едят, едят, едят, едят и режут,… жрут сволочи. Всем охота жрать.

Дуня медленно прикасается красивыми смуглыми пальчиками к бутылке. Из глаз снова корольками слезы, а сама будто улыбается. Льет в стакан гремучую жидкость.

- Да, жизнь-то коленцами... Вот какой коленкор...

Она замолкает на целую вечность, в которой Азея не хозяй­ка. Деву взяла обида: пришла жена секретаря сельсовета, накостыляла зря почем, за то, что она с ее мужиком вечером в сельсовете лясы поточила. Лясы - больше ничего.

Потом Дуня обессилено хохочет, резко вздыхает и, не замечая собеседницу колдунью, говорит с кем-то невидимым:

- Каво "на ровных" трень-брень... никаво... Я счас тока вы-выхваляюсь, куражусь. Но бузанула я тут в цветник... фи,… а ты меня из-под каждого кустика стережешь. Вертанешь хворью, али другим своим изволом, повертухой - и осталась от Дуньки лыва воробью по колено. Дак чо ж, блаженная я, с тобой стырить-то зачну?.. Зовешь меня - на! Подстрекаешь под... - на! Мужик-то тоже не виноватый. Ты жа на меня, его науськиваешь, - она посмотрела на Азею без всякого значения, - а никакой, ни Бог. Бога нет, Елизарьевна. Мне один, очень даже ученый "мытарь", который к Селезнихе на постой ставал лонись. Здря ты на лекцию не ходила тада. Он про всяких богов рассказывал. Мужики с ëм стырили, а он им так от... ой! едриттвоюсмаком. Умнай! У-умнай мужик. Мне поглянулся он, и я с ëм согласилась - нет Бога. Нинка Савина, да Сазониха тоже ему подэтовали - нету. Можно бы поверить ежли бы он один был, Бог, а то у каждого народа - свой, у тех вон...- свой; у тех - свой; татары своему молятся... - Дуня повернула го­лову в сторону иконы, поморгала. - А может, все жа есть. Дуня встала, потянулась, наклонилась к Азее:

- Вот как ты, Елизарьевна, скажешь, так и...

- Ох, и подхилима ты, Дунька.

- Ты не знашь, Елизарьевна, учителя запорами ма-маются? - ни с того ни с сего спросила Дуня и не стала ждать ответа. – Вон моя тетка говорила, когда на ликбезы ходить заставили, - ежли, гыт, ученые хворают, как и мы, неучи, дак на каку холеру нам грамота? Не всем ходить в учителях, медичках да в счетоводах, кому-то надо и пахать и коров доить. А я чо у коровы титьки не сосчитаю али рога? Да и с грамотой можно попасть в очень даже неловкое положение, не хуже, чем запузатеть в девках. Вон Агафья Жилина учудила. Ей учителка велела написать на доске "Ударники не спали", а она чо уморила: заместо "пэ" нарисовала "рэ", там это дело доле того утворить - палочку у "пэ" протяни вниз и выйдет - ударники до того изробились, что и в сортир заскокнуть позабыли.

Женщины обе дружно расхохотались. Азея чувствовала – ее клиентка своим весельем старается подавить в себе тревогу. Дуня, в самом деле, желала отвлечься от самосозерцания, она продолжала:

- А на лекции вот еще какое вранье слыхала. Будто была богиня Венера... не Вера, а Венера, жила где-то в Греции, кажись. Потом ее, видать, спихнули, как нашего Николашку. Дак эти все болезни от нее пошли, нехорошие. Вот ее счас нету, а болезни осталися. Говорят, баская холера была и му-мужиков вволю имела. И любовью людской командовала. И всем разрешала любить кого хошь... Зря, однако, ее спихнули... Но опеть эти болезни... Но провинилась - конь вон о четырех ногах да... - Дуня вдруг кого-то стала рьяно убеждать. - Бедные богатых победили, потому что их боле. Было бы богатых боле - они бедных всех под распыл, и жили бы все зажиточно. - Дуня помолчала. - А пузо-то кто-то взял и загвоздил - Она хлопает по животу с такой яростью, что птицы на дереве в углу издают тревожный вскрик,… как будто стеганули оглоблей по собачьей будке.

Придвинувшись к Азее, со стоном поцеловала колдунью прямо в губы. Та резко отстранила ее от себя. Встала:

- Дуня… «Дуня тонкопряха», это великий грех - убивать не родившегося человека. Ведь у него уже сердце бьется. Может быть, это твоя радость в старости. Живое существо. Родившихся кутят ты топила?... Жалко? А своего ребенка не жалко? Своего, понимаешь, своего!!!

Дуня вскочила, пьяно ударила ладонями по столу, что-то непонятное запричитала, схватилась за живот, сжалась и повалилась на пол: «Жалко? Жалко! Тогда вместе с ним… в омут. Пусть там и он меня пожалеет, если кобелям жалеть неохота…»

Азея из ковша катанула на пьяную гостью холодную воду. Та чуть не захлебнувшись, ртом хватанула воздуха и замолкла. Слезы катились из ее глаз. Она растянулась прямо на голом полу и, вскоре уснула. Азея отнеслась к этому равнодушно. Она вышла из избы по своим делам. Колдунья была уверена, что эта девка, со своим импульсивным характером, может решиться и на омут.

Когда Азея вошла в избу, застала гостью, грустно сидевшую за столом. Хозяка подсела к несчастной Дуне. Дружески толкнула ее плечом и потрепала за ухо.

- Вот следующего не высажу, - заявила девица, - повезу и ... и выношу и шлепну на твои ладошки. Вот так. Знала бы кто отец, и этого, может быть, не вытолкнула... А ведь мы бабы переступники закона. Мужиков-то вон на Халхин-Голе положили, а мы с легкой душой человеков на помойку... - Дуня молча налила в стакан синеватой жидкости, в которой плавали хлебные крошки, отхлебнула, выплюнула что-то, занюхав корочкой, положила кулаки на стол.

- Беснуешься, дак от каждого бесения и рожай, - с нотацией в голосе сказала Азея. - будешь богом оправдана. Из чрева сбрасывать грех. Уж лучше не допущай до этого.

– Но, ослобони, прошу. Вдругорядь не буду... Принесу парнишонка или девчонку, да и хрен с ней - пущай растет. Буду любить, беречь буду: это же твой от тебя отделенный кусочек... А оне ить сообразительны бывают. Вон у Зинки Мишка - это же уморенье над ëм, болони надорвешь - взрослый и все тут... У меня три выхода: ты, Дутиха, омут. Дутиха мне противна…

Дуня над чем-то хохочет, потом резко останавливается, будто испугалась чего.

- Развела я тут балясы с тобой, а ить отчим-от заявится седни. Дожидать будет. А я не сказала, чтоб не ждал. С мамушкой-то у них до положенья рук дошло. Третьево­дни приходит, плачет горькими. Когда плачет - жалко его, а душа, лечь с ём, не лежит, не поворачивается. Спит он на голбце, меня с кровати не теснит. - Дуня хрумкнула огурцом. - Ты чо, дева, сама солила? Скусу надобного нету. Чесно­ку мало. У меня вкусней, принесу тебе цельный туес, честно богово! - Она улыбнулась и в щеку нежно поцеловала Азею. - Разорюсь. Как гля тебя не разориться… Ой, ты корова! - как от мороза вздрагивает Дуня, - вымечко-то у тебя ведерно. Такими титьками цельный полк мужиков с позиции увести можно. Кучу ребятишек выхолить.

Дуня обеими руками, словно две пиалы приподняла над столом тугие груди Азеи.

- Чтоб тебя приподняло да шлепнуло! - Азея ударила по Дуниным рукам. Та схватила руку и поцеловала.

- Руки у тя золотые и голова масленая. А перстики-то, как у музыкантши, как у царицы. Такими перстиками по мужской музыке - тринь!.. - Послышался треск ее ногтей о зубы. - Как ты пожары тушила такими перстиками? Слышь-ко, что Михайло Репин врет, будто царица Катерина Втора с конем любовь имела. Врет?

- Да может, не врет. Худому делу пределов нет. Природа чудит. Она пробует всякие штуки.

Азея вдруг забеспокоилась от холодной неприятной мысли: а вправе ли она поступить так, как задумала? Если все раскроется, осудят ли ее люди? Простит ли Бог? Как отнесется к сему Федосей Панин? А может, с ним-то прежде всего и надо посоветоваться?

И она в тысячный раз задала себе вопрос: "Благое ли дело?" подразумевая положительный ответ. Она посмотрела на Дуню, как на возможную предтечу большой беды. В ее мыслях мелькнуло: "А думала ли та царица, что мгновенная страсть принесет ей многовечный позор? Наверно, не отстраняла такую возможность".

Собственно Азея в своем роде тоже сейчас царица... Захочет, и будет у той жен­щины ребенок. Не захочет она, Азея - не испытает Лида Панина счастья материнства.

Самой Азее этого не дано, но она пронзительно может представить, как ощущает женщина нестерпимую боль роженицы и как эта боль оттеняет глубину материнского счастья.

Она вдруг уличила себя, что завидует женщинам-матерям. И что при полной ее «атрофии к мужчинам», - как она совсем недавно думала, Дуня вызывает у нее какое-то странное волнующее чувство. А может быть, оттого, что против женского пола у Азеи не выработалось защитной реакции? К Дуне она испытывает неуловимо-тонкую привязанность. Может быть оттого, что когда-то попыталась вообразить, а чем же притягивает к себе мужиков Дуня Голованова. Своей открытостью; простотой и бесхитростностью: все это составляет ее обаяние. У Дуни в глазах нет злости, даже и тогда, когда она нестерпи­мо сердита. Тайна ее взгляда очаровывает любого. Ее, даже грубый юмор не вызывает протеста.

Помнит Азея случай. Стоя в лавке в очереди, она слышала, как три благообразные женщины поносили "распутную Дуньку". Особенно отличалась одна, в ее глазах так и кипело презрение. Но вот, красивая и возбужденная, вошла Дуня. Она поздоровалась не как все тихомолком, а громко приветливо, со всеми. Большинство ответили ей. Но та "с презрением в глазах", подслеповатая с влажными мешками под глазами, промолчала. От Дуни это не ускользнуло:

- Ты чо же это, тетка Марфа Поликарповна, не здоровасся? Богатой стала или обиделась?

Дуня знала, что о ней ходит новая сплетня. Старушка отвернулась и недовольно задвигала плечами, вытирая концами застиранного платка подглазные мешки.

- Ай-яй-яй, я ить не по-подумала, что обидисся на меня из-за какого-то деда Касатникова. Вить у тебя точно тако свое золот­це дома на пе-печке костки прогревает. А вить Касатников-то там на своей печке мне про тебя все уши прозвездел, дескать, Марфонька-то за мной вприскочку бегат.

Женщины зафыркали в концы платков, а Дуня серьезно вещала:

- Меня ить бабы-вдовушки сбаламутили, проверь, да проверь какого сорту дед Касатников, жених. Вот ты хошь обижайся на меня Поликарповна, хошь нет - самого последнего... не стоит порох жечь. У тебя свой орел сизокрылый.

- Заткнись, поганая!..

- А хошь, я бабам похвалю твоего старикашку? Ты, поди, и не знаешь, с кем он у тебя заогородьем-то потемну кряхтит?

В лавке поднялся откровенный хохот. А усилился он оттого, что, опираясь на батог, зашел щупленький старикашка с густы­ми белыми бровями, полностью закрывающими глаза.

- Христос-то дал! Вот он легок на помин, - обрадовалась Дуня - посмешить народ. Подошла и услужливо взяла под локоть.

- Деда, у меня к тебе есть антирес, бубновый. Хошь узнать какой? - громко кричала она на ухо глуховатому деду.

- Дак, а хочу, - прокашлявшись, сказал дед.

- Выходи сёдни но-ночью за свой огород. Можешь выдти-то?

- Дак, могу. А по чо?

- Насчет картошки, дров поджарить…. Что же, я тебе прилюдно скажу, по чо? Это намек. Слышал бы ты шепот, шепнула бы, по чо.

В это время старушка молча вылезла из очереди, подхватила старика и выволокла на свежий воздух.

Очередь разразилась гомерическим хохотом.

- Ну, вот уступила мне Поликарповна место в своей очереди. - Азею удивляла сила Дуниного обаяния, ее комического дара.