Рассказы и рассказочки

Рейтинг:   / 3

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Дубро Екатерина Владимировна

Просмотров: 5815

2009 год, Выпуск № 2

Настоящий полковник

Июльским воскресным днём года 1968-го мы с мамой отправились в кино в клуб «Луч» на долгожданную премьеру «Анны Карениной». И Екатерина Кирилловна.

Как обычно, мама оставила меня в кресле-коляске на ули­це у выхода из кинозала, а сама прошла в клуб - предъявить билеты контролёру, уведомив обо мне, да пройти в зал, от­крыть дверь и выкатить меня.

У двери я и оставалась в коляске - никому не помехой. Из четырёх боковых мест придворного ряда одно место занимала мама, второе, моё, либо пустовало, либо занималось самоволь­но, плюс ещё двое зрителей. И зал мы покидали первыми: едва начнут сдвигаться на экране шторы, перед тем как вспыхнуть свету или в самый тот миг света - мама выбивала ногой желез­ный дверной крюк внизу и выкатывала меня на улицу. При нали­чии и второго выхода из зала, на два зрительских потока, ста­ло быть.

На сей раз маму, уже пропущенную в зал, остановила вто­рая контролерша:

- С коляской нельзя. - И отстранила её, уже открывшую дверь.

- Нельзя. Нам запретили пропускать в колясках. Пожарные, сегодня.

- Но почему не предупредили сразу? Зачем было портить би­леты, отрывать контроль?

Заведующая «Лучом», к которой поспешили мама с Екатериной Кирилловной, отсутствовала. Зпрочем, одна из контролёров смилостивалась.

- Но с условием: пусть девушка пересядет в клубное крес­ло. А коляску выкатить в вестибюль.

- Но мне там не высидеть двух серий. Мне или в кровати, или в кресле-коляске.

Ну и выкатились мы, да через вход, сопровождаемые громо­гласной контролёршей, как безбилетники какие, и навстречу второй контролёрше:

- Я же запретила вам въезжать. Зачем вы въехали?!

Свет для меня померк (так в дневнике записано), но я кре­пилась из-за мамы. Она-то разрыдалась дома.

- Значит, не люди мы? Даже кино не для нас.

- Не для меня, - уточнила я. - Вам-то можно.

- Не пойду я без тебя.

Ну и сказала я ей:

- Значит, ездить в кино буду. Всегда.

Сказать можно, да что тут предпримешь? Для себя мне вообще невмоготу что-либо выхлопатывать. И никому не позволю этого делать за меня, вплоть до разрыва отношений, ежели кто позво­лит себе такое.

Лишь на работу устраивалась «хлопотливо»! Через горком пар­тии. Но в рамках закона, разумеется. По которому инвалиды пер­вом группы имели право на надомное трудоустройство, с тем чтобы затем получать пенсию - независимо от величины заработка, но с трудовым или студенческим (очно) стажем, минимальным. Юной, се­мнадцатилетней, мне стажа требовалось всего год (и пять лет, если бы постарше двадцати).

В городском комбинате бытового обслуживания, куда я разо­гналась трудоустроиться надомной швеёй - со своей же швейной машиной, - мне отказали. Пришлось обратиться в горком партии за разрешительной резолюцией на своём заявлении в КБО.

- Слава КПСС!

И вот «Анна Каренина».

Мама ушла на мичуринский участок успокаиваться, а я с ду­хом собравшись, позвонила дежурным в пожарную часть.

- Такие строгости вдруг. Наверное же, вам известно об этом запрете, если он, как говорят нам, сегодняшний.

Разговаривала со мной женщина.

- Ничего подобного ни сегодня, ни вообще не было и не бу­дет. Мы в Советском Союзе живём, а не где-нибудь.

- Спасибо. Извините.

Наутро звоню инспектору городской пожарной охраны товари­щу Баранникову. Он и не слыхивал о таком распоряжении.

- Это, видимо, с машзавода распорядились, клуб «Луч» на его балансе.

Звоню туда, в пожарную часть. Начальник отсутствовал, дол­го разговаривала со мной некая женщина, секретарь, возможно. Тоже ничего этакого не припоминает и возмущена.

- Успокойтесь, девушка, я всё разузнаю и сообщу вам.

А поскольку и негодующая Екатерина Кирилловна наседала на своего супруга, который Осип Григорьевич Концевой и наш «при­хожанин», он тоже позвонил мне с сообщением о том, что по его просьбе редактор городской газеты, где работал Концевой, про­яснял наш вопрос у машзаводского пожарного начальника.

- И тот заверил, что против инвалидных колясок не распоря­жался, а из всякого правила может быть исключение.

- Исключения мне не нужны. Но если не пожарные, то кто за­претил?

-Директор ДК «Победа» Боровиков.

Как рассказали в «Луче», некая властная дама « из области» видела кого-то колясочного в кино и потребовала порядка.

- Ну, только не меня видела. В кино я была давно и после долго лежала в больнице, дважды.

- Нет, в «Победе» видела.

- В опере, может быть?

В начале апреля москвичи привезли к нам пять опер. Впер­вые! Я отпрашивалась из больницы и на четырёх побывала (то с мамой, то с Ниной Цубрович). И лишь на последней», на «Тра­виате», зал был полон - вероятно, из-за официоза: после пре­дставления городские власти чествовали столичных гостей, при­глашали приезжать ещё. На остальных же спектаклях зрителей набиралось не более полузала.

Да, моя кресло-коляска стояла в проходе, но с антрактными откатами в самый конец зала - в полное безлюдье.

Итак, областное лицо поставило, якобы, на вид Боровикову.

- Разве у вас нет инструкции на этот счёт? Значит, будет.

Однако инструкция не поступила-таки.

Звоню директору ДК - отсутствует. Звоню домой.

- Извините, говорит Катя Дубро. У меня к вам важное дело. Когда вы можете выслушать меня?

- Только не сегодня.

- Почему?

- Я занят, у меня вечером совещание.

- Так когда?

- Знаете что, давайте завтра. Я приду на работу в девять.

- Хорошо, спасибо.

Вечером мы посмотрели-таки «Анну Каренину» - по звонку машзаводского пожарного начальника, по своим же воскресным билетам. В порядке исключения, одноразового.

А наутро я полтора часа прозванивалась в «Победу», пока наконец нз услышала в ответ, что директор только что ушёл на совещание в «Луч».

На день следующий мне ответили, что директор уехал в од­нодневную командировку.

Наконец день четвёртый. Дозвонилась.

- Григорий Яковлевич, в понедельник вы пообещали выслу­шать меня,

- А сегодня, - отозвался тот с ехидцей, - дай боже, четверг!

- Но до вас не дозвониться.

- Не знаю, не знаю, я тогда ждал вас.

- Чтобы я пришла, что ли?

- Да.

- Но как приду, если я на коляске?

- Не знаю уж как, но я ждал, а вы не пришли. А сейчас я за­нят, ухожу на завод.

- Когда же вы свободны будете?

- Не знаю. Наверно, где-то после обеда, часов в пять, может быть.

- Хорошо, спасибо.

Через полчаса туда пошёл папа. (ДК от нашего дома через шоссе и сквер, а «Луч» - левее, через шоссе).

Боровиков никуда не уходил. Там папа увидел Концевого, спросившего его:

- К нему?

- Да.

– Подождите, сперва я зайду.

Ну и помимо своих вопросов заговорил там обо мне. Папа услышал из-за двери зычную директорскую реакцию, в крик. В своей манере - то есть полковника в отставке (или подпол­ковника?), с нравом крутым. По отзывам подчинённых, - дес­пот, возражений себе не терпел. Но - фронтовик, с наградами, ценный работник.

- Ну, конечно, - говорила я Концевому, - нет храбрецов на такого. А у меня друзей нет.

Оскорбился, не звонил мне неделю, но - вот, слово обо мне замолвил. Выйдя из директорского кабинета, сказал папа:

- Вам туда сейчас лучше не входить. Слышали ведь?

- Слышал.

- Он говорит, это Зензин так распорядился. И пожарные.

И папа вернулся восвояси, обсудить со мной новую инфор­мацию.

С Боровиковым разговаривала Нэля Осьминкина, секретарь, второй, ГК ВЛКСМ.

- Катя, бестолку.

Заслала она ему и официальную бумагу с просьбой разрешить колясочной комсомолке посещать кинотеатры. Тот ответствовал:

- Чихал я на эти письма! Пишите сколько угодно и куда уго­дно!

Между прочим, в зале куда пожароопаснее стулья в проходах, на всех вечерних сеансах. Они-то запрещены любыми инструк­циями по эксплуатации кинозалов и, случись пожар, воспрепят­ствуют кинувшейся на выход публике. С финансовой отчётностью тоже как? - билетов небось ровно по числу стационарных посадочных мест, а зрителей больше. На моём месте тоже кто-то усаживался, что означало минус один приставной стул в зала.

К Боровикову на приём сходила мама. Вернулась вовсе приши­бленная.

- Сейчас не тридцатые годы, - толковая он ей, - пусть те­левизор смотрит. Я у нас в городе пятерых таких насчитал. Ну как все захотят в кино? Публика натыкается на коляски, люди жалуются. И я очень сожалею, что не знал этого раньше, не то давно бы распорядился не пропускать вас в залы.

Не знаю, но мы других кресло-колясочников не видели там. Кроме одного на велоколяске. Вот она действительно громозд­кая и мобильности малой.

В кино мы с мамой выбирались редко, на самые значительные фильмы, по нашим интересам и сведениям, почерпнутым из журнала «Советский экран» и другой прессы. В «Победу» к тем четы­рём посещениям опер плюс ещё пять - встречи с Кемеровскими писателями, двух спектаклей местного любительского театра, цирко­вого представления и одного эстрадного концерта. За всю мою колясочную пятилетку.

Нет, мама тогда не впусте вернулась домой, кое-что вымоли­ла-таки. Посещение дневных киносеансов в «Луче».

- Но только в будни. И только когда мало публики.

Мама торговалась.

- Но днём в будни я работаю. И как знать, сколько зрителей? Нельзя ли хотя бы на шестичасовые сеансы? Чтобы мне успеть прийти с работы и одеть Катю.

То есть - на сеансы в 18-00. Кстати, не самые многолюдные: люди либо возвращаются с работы, либо уже ушли на работу.

- Нет, только днём. Идите, я вам уже всё сказал.

Но мама впала в мелодраматизм, задала директору крамольно-душещипательный вопрос:

- Скажите, Григорий Яковлевич, у вас дети есть? И впрямь ущипнула: как закричит он:

- Представьте себе, есть! И что?

- Наверное, они здоровы?

- Представьте себе, да! И что? Думаете, разжалоблюсь? Да как вы смеете задавать мне такие вопросы?

Заплакала она и подалась вон. (В моём дневнике запись:«Мама плачет. При ней креплюсь, а сама еле жива. Ни есть, ни спать, ни говорить ни с кем, ни жить не хочется, ни видеть кого ...»)

И тогда папа пошёл в горисполком, к тому самому Зензину. За разрешением посещать мне в кресле-коляске кино в «Луче» и спектакли, концерты в «Победе».

- Я тоже не разрешу, - ответил тот. Но после дополнитель­ного папиного вопроса о том, в Советском Союзе мы живём или где, тон сбавил.

- «Луч» и «Победа» не в моём ведении. Вот кинотеатр «40 лет ВЛКСМ» - да, туда разрешаю. Пожалуйста.

Это в привокзалье, в семи километрах от нас. Папа заметил:

- Может быть, вы и в Новосибирской области чем-нибудь ведаете, да нам что с того?

Тогда Зензин сказал, что он не будет против.

- Как говорится, умываю руки. Не вмешиваюсь. Улаживайте вопрос с Боровиковым.

Не против и пожарные, но пропуска, понятное дело, не выда­дут мне. То-то бы анекдот.

Оставалась последняя инстанция - горком партии. Куда я сама обратиться не смела, потому что недавно просила там по­содействовать в судьбе знакомого парня, подследственного, двумя письмами… И посодействовали. Тот же Владислав Никола­евич Галкин, первый секретарь ГК КПСС С чьей резолюцией на своём заявлении я и сама трудоустраивалась зарабатывать се­бе, пенсию в декабре 1964-го («Человек что надо»). К кому и сейчас пошёл папа.

Выслушав нашу историю, Галкин снял телефонную трубку.

- Товарищ Боровиков, передо мной сидит отец Кати Дубро. Что скажем ему?

Тот громко, папа слышал, стал жаловаться на оскорбления в его адрес от моей мамы и напомнил о своих заслугах.

- Сомневаюсь, Григорий Яковлевич, что женщина вас оскор­бляла. Ваших заслуг никто не умаляет. Но эта девушка пусть смотрит кино, когда захочет и как ей удобнее. Она одна у нас такая.

После того съездила в «Луч» разок, и больше не хотелось.

- Интересно, всем ли колясочникам разрешено? Вы не знаете? -спросила я у Концевого. А он раскричался:

- Что тебе до всех? Что ты всегда за всех болеешь?

А мне и было, конечно, не из-за одной себя и мамы больно. Мне - одной из многих, кто в сходном положении. Вообще как в разведке живу.

Та эпопея, однако, продлилась на два года.

В кино мы бывали редко. Клубные контролёры всякий раз за­давали маме лишние вопросы, вроде этого:

- А можно вам? - когда на сеансе сам Боровиков присутство­вал - и угораздит же нас сойтись одновременно! - прежде чем пропустить маму в зрительный зал, испрашивали у него разре­шения на мой въезд. Пока, наконец, он сам не подошёл к нам с выговором. Обращаясь к маме, монотонно попенял, поназидал:

- Я ведь сказал вам: дневные сеансы и когда малолюдно.

- Но ведь разрешили, - залепетала мама, и нечто своё про­лепетать пыталась я, сидящая в коляске у той двери, на желе­зный крюк запертой. Даже не взглянул на меня директор - вы­говаривал стоящем возле маме:

- И что вы за люди? Вам говоришь «стрижено», а вы - «брито». Когда, наконец поймёте?

Это уже через два года от начала. И я написала Галкину в

горком. Просьбу о выдаче пропускной бумаги, если всё-таки мо­гу посещать кино на любой сеанс, оставаясь в кресле-коляске, а если нельзя-таки, то подтвердили бы тоже - на чём и успо­каиваемся.

Оказалось, опоздала к Галкину, переводимому в Кемерово, в обком. Но из приёмной нашего нового первого, Землянова Влади­мира Николаевича, мне позвонила, его секретарь и сообщила, что в кино бывать нам никто запретить не вправе.

- А в случае повторения такого безобразия или таких вопро­сов сразу же звоните нам.

- Большое спасибо!

Более того: директор получил от Землянова бумагу по сему поводу, о чём я узнала случайно - от Концевого, тоже случайно заставшего Боровикова читающим как раз эту бумагу в своём кабинете, во гневе:

- Что мне теперь, под её колесницу броситься?

Под мою то есть.

- Ну, я не поезд, а он не Анна Каренина.

После этого в кино я побывала однажды, и то ради мамы. Перед контролёрами «Луча», так сказать, свою точку поставила. А больше не захотелось.

Зато для других «таких» наших тропу в «Луч» проторила. Потянулись колясочники из дома инвалидов - живу-то близ «Луча», видела в окно. Иногда двоих-троих враз везли.

- Ну, что это они? Перебор уже! - говорила, маме. - Хотя бы по разным сеансам рассредоточивались. Впрямь застрянут при пожаре, не приведи Бог.

Даже после реконструкции кинозала ездили они туда. Когда «Луч» закрыли на ту реконструкцию, я высказывала весёлую догадку:

- Не из-за меня ли затеяно!?

Потому что партер, говорят, выстроен монолитным, без тех боковых, по обе стороны, четырёхместных рядов, со ступенчатым, ряд в ряд, полом. Креслу-коляске на тех ступенчатых, вдоль стен, покатых проходах не удержаться. Но упорные доминвалидовские колясочники, размещались впереди, перед экраном.

Впрочем, того дома инвалидов в IOpre давно нет. Боровиков, земля ему пухом, ушёл из жизни, как и почти все из упомянутых здесь имён.

Я пока ещё здесь. Телевизор смотрю!...

Ответный пароль

Беру тетрадь, ручку. Сижу долго, вся в разброде - витаю взором за рассветающим декабрьским окном.

К пишущей ручке привязала себя! По давней привычке так спасаюсь. На сей раз - волевым усилием.

Слабо сказано: волевым. Да из-под глыбы нечувствия, оце­пенелости. Вышевелиться. Отдышать себя, изнутри, оттаять. Раз­морозиться. Расколдоваться.

- Попытаться хотя бы.

Потому что надо. Потому что не смогу, если не захочу. (Та самая формула моя: надо + хочу = могу).

Насильственно в желания не включиться, но у той моей ча­стицы, ведающей о надобностях и привычках, в которой только и сохраняюсь сейчас и которой ещё внимаю, - у неё есть, вероятно, основания для отзыва остальных частей?

- Додумаемся же до чего-нибудь?!

И вот, безжеланная, мерцаю той частицей-виталиночкой в пространствах своего сумеречного, заторможенного сознания - выжидаю ответа.

- Как пароля.

Глазея в заоконное сизое утро. Поглаживая в пальцах рёбрышки тонкой синенькой ручки - своих чёток.

- Как меня слышно? Приём! - Вот что такое я сейчас,

- Как меня слышишь, Катя? Приём!

Виталось не впусте: получила-таки образ и тему для себя. В ключевом слове СОБРАНИЕ.

Да, выслушать весь свой наличный состав и, насколько возможно по уму, отследить пробоины и порывы во взаимосвязях и вместилищах, замкнуть эти порывы, опять же - как сумеется.

СЕБЯ СОБРАТЬ. И включиться в жизнь.

А пока записала это. С превеликими усилиями.

Зелёный виноград

Наяву есть виноград мне не приходится, равно как ж прочие фрукты, разве что в день рождения угощусь от Майи Борисовны.

А тут родители покойные угостили, во сне. От каждого по грозди, с той лишь разницей, что мамин виноград кислее, а па­пин слаще.

Сонники не под руками, заглядываю в них редко, памятуя об индивидуальности характеров сновидцев, а стало быть, и толкований их снов.

- Впрочем, на общих архетипических основах.

С родителями во сне вижусь постоянно, так что эмоционально вроде как и не разлучались, не одинёшенькой живу.

Но сны так же информативны, а я не разогналась полюбо­пытствовать насчёт винограда. А полюбопытствовав наконец, по­думала:

- Мама, папа, вам бы открытым текстом предупредить меня, припугнуть бы!

Они предостерегали, образно и красиво, а прямой текст в эзотерическом соннике Елены Аноповой. С восклицательным зна­ком!

- Поздно уже...

А пораньше бы если, то что? И сама напоминаю своему ок­ружению о том, что я уже «в Канаде», то бишь отсутствую для мира, вне доступа, канула во лесах - вдребезги расхи­щенная, надорванная в перегрузках и неимоверных усилиях, а надо ведь бытовать как-то, обслуживать своё едва шевелящее­ся тело, никого ведь рядом в помощь. И есть дела духовные, есть дела письменные, куда только и рвусь, без чего нечем дышать мне.

- Я в Канаде!

А мне отвечают:

- Но телефон-то и в Канаде работает.

- Телефона в лесу нет! - возражаю я. Но и мне возражают:

- Обычного телефона нет, зато сотовый есть.

- Нет у меня сотового, нет!

В общем, тоже «виноградом» угощаю. А думаю, что изъяс­няюсь текстом самым что ни на есть прямым.

Периодически переприспосабливаясь в очередных бытовых невозможностях, телефонный аппарат переместила наконец побли­же и пониже - с холодильника у изголовья кровати на постельный, в изножье, столик.

Самой мне звонить надобиться изредка-редко, основная функция телефона в моём доме дозорная - на случай ЧП, для двузначных номеров.

Есть такой вопрос в некоторых анкетах:

- В трудную минуту кому позвоните?

- Никому, - ответила бы я.

А то звонить бы непрерывно!

В обетованной же стране Канаде окажусь, наверное, лишь когда совсем не смогу пошевелиться, ни пальцем...

В тот день, 22-го ноября, прикорнув на полчаса, из дре­моты вернулась в ущербе страшном.

- Наверное, микроинсульт.

Перед тем голова болела и подташнивало. Потому и соснуть потянуло. Сидя, потому что десятый год даже полежать не могу, кроме как у себя же на коленях, сложенная пополам. Так и сплю-ночую, а также - прислонясь к стене, либо в боковом ук­лоне вправо, головой в стопу книг, либо лбом в черезкроватный столик.

Спать скособоченной неудобно и опасно, немеют руки и но­ги, и надо бессчётно раз просыпаться - откачивать руки, менять положение. И столько же раз за ночь усомниться в своих спасательных усилиях.

Но днём прикорнула головой на книги, руки оставались на свободе, вытянутыми поверх одеяла, отдыхали они. Однако ж пра­вая «отвалилась».

- Вот и всё.

Растирала её как могла левой, почти такой же, растряса­ла, гладила, уговаривала...

- Вот и всё. Очувствовалась, но совсем вялая.

- Смогу ли писать?!

- А брать что-либо?!

- Как обслуживаться?!

И без того неподнимающиеся и подволокушные, теперь-то какие приспособительные приёмы изыщут они для себя?!

И без того почти ни на чём державшийся быт рушится враз,

- Вот и всё.

Наутро попробовала писать. Абы как, но смоглось-таки.

- Пока.

Чайную кружку и вообще что-либо брать по-прежнему уже не могу, а то, то и то - не могу никак.

Сразу вспомнилось и соотнеслось с этой бедой недавнее пятно света на кисти правой руки.

- Ниоткуда, потому что было темно, никаких световых источ­ников.

Смотрела я и думала, что опять не знаю, к чему сей знак.

Ну, и в сонник заглянула.

По винограду.

Оказалось - предостережение! От вампиризма! Угрожающий перерасход жизненных сил!

- Что уже факт сбывшийся.

Затем руки, не дождавшиеся ни помощи, ни пощады от меня, вновь и вновь вызываемой из «Канады» к телефону, прямо на тру­бке изнемогли, и я не знала, как вернуть её на место.

Затем старый телефонный аппарат заменила наконец кнопоч­ным, с громкой, главное, связью, когда трубку можно бы не сни­мать, но приходится, так как плохо слышусь.

- Зато вы хорошо.

Да, плохо слышусь. На другом конце провода, на письме ли, в своей комнате.

Поэтому же и в то роковое утро на предупреждение телефон­ным звонком о визите. По делу официальному, которое бы мною осуществлялось позже и с другими людьми.

Кроме того что в моём состоянии внезапные визиты, чьи бы то ни было, равнозначны стихийному бедствию физически и наси­лию психологически, пришельцам тоже долгонько ждать за дверью моего отзыва.

- Кто? - спрошу наконец в домофон, а там уже никого. Всё, невмоготу, на неусловленные дверные звонки больше не трепыхаюсь.

И не трепыхалась.

Но этот звонок был сам по себе условным, я знала, чей, и знала, что там будут ждать терпеливо, а если дверь не от­крою - предпримут меры.

А я в завале пребывала, левом низовом. Не удавалось вышевелиться в сидячее положение.

Ситуация дистрессовая, но, что называется, штатная.

Кабы не дистресс вдвойне.

Застигнутая непредвиденным дверным звонком в завале, из которого не в силах вышевелиться, я ужаснулась.

Неизвестно бы чей звонок меня в такую вибрацию на вверг, позвонят и уйдут, а я неспешно и осторожно продолжу вышевеливаться из опасного положения. На этот же я рванулась, потому что не уйдут.

Я-то рвусь, да не могу - это не могу. И света не вижу: платок на лицо сполз, волосы повыбились...

Вот уже и повторно трезвон.

Я бьюсь. В ужасе. Потому что сейчас и по телефону позво­нят, проверочно, а я и от телефона далеко, то есть в полумет­ре, да не отзовусь. А тогда...

Слава Богу, вырвалась я из той ловушки. Но и надорвалась. Всеми своими клеточками...

- А ведь к этому трагическому рывку уже знала о зелёном винограде. Вновь ведь получила его во сна, загодя. Три вели­колепные грозди, подвешанные в моём холодильнике.

- В холодильнике. Впрок, стало быть. В количестве трой­ном. Этот ужас бессилия?!

А между тем вспоминаются наконец и другие источники зна­ния, древние, но тоже проигнорированные мной, будто бы и не штудировавшей ту же, например, «Энциклопедию символов» Купера.

- Виноград - это же символ мудрости! Гроздь его - атрибут божества плодородия! И великолепнейшее, «небесное» число «три»! Троица. Это и человек (тело + душа + дух), и приро­да мира (небо + земля + вода). Символ души, творческой силы, роста, движения вперёд, синтеза - слова «в с ё»!.. И живу-то я в квартире под номером «три».

А над Канадой небо синее.

Подготовлено к печати
Маей Борисовной Тураленой,
г. Юрга