Ломбард или древние одежды (повесть)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Ябров Анатолий Степанович

Просмотров: 5408

2009 год, Выпуск № 3

* * *

В Доме Чехова, на первый взгляд, совмещалось несовместимое: с одной стороны располагались офисы музыкантов, художников, артистов, писателей, журналистов, выставочный и концертный залы, а с другой – изгнанные из роскошных городских дворцов коммунисты, которые, известно, никаким боком к творчеству не прикасались. Здесь же уютно размещался их фонд помощи, магазин антикварных изделий с торгово-рекламным залом, по сути дела скрытый от налоговой полиции ломбард, принимающий ни тряпки, ни меха, ни предметы быта, а все тот же бесценный, малогабаритный антиквариат. Слева царствовал Зарчиков, являясь, по совместительству, и директором Дома творчества, и художником-осветителем, и звуковым оформителем спектаклей. Правым крылом владел Грошевский-Чванов со своей испытанной, когда нужно, глухонемой командой.

На своей половине Зарчиков имел еще шикарный бар, который сдавал в аренду, а деньги, втихую, тратил, как собственные, не приходуя их ни в бухгалтерии театра, ни в бухгалтерии Дома творчества. Также поступал и с денежной помощью спонсоров. Появляясь в баре, Зарчиков вел себя, как властелин:

- Бармен, я пришел – корми! – Наевшись, не имел обыкновения платить или даже сказать "спасибо". Но без замечания не уходил, будто отвечал перед людьми за кухню: - Сегодня у тебя вкусно приготовлено, однако горщица... брр! Смени. Поищи зелени – не жмоться, не роняй нашу марку!

Сегодня проголодавшийся сунулся в дверь слишком рьяно – утонченный нос эстета перехватило: баня здесь по черному?! Крутые, обедая, считались меж собой и, не желая, чтобы видели их лица, казалось, не курили, а жгли дымовую шашку. В синем вонючем сумраке маячили лишь круглые стриженые головы. И говор, соответственно, был столь крут, солен, что... отечественному читателю нет возможности показать даже в изложении. А что касается зарубежного... Есть анекдот про императрицу Екатерину Вторую. Наградила она за выслугу лет неизвестного ей генерала и решила познакомиться в неофициальной обстановке. Окруженная фрейлинами, попросила: расскажи-ка нам, женщинам, что-нибудь из вашей жизни. Тот, преодолев стесненность, увлекся и понес по-русски. Чем дальше, тем гуще. Аристократические дамы повяли, как цветы. И генерал, видя, что не туда гребет, и сам начал вянуть. Но императрица-немка поправила дело: продолжай, продолжай, генерал, я в ваших военных терминах все равно ничего не понимаю. Так нужно ли и перед непонимающими иностранцами (внутренними и внешними!) играть военными терминами?

Зарчиков хотел было отступить, но вспомнил о включенном репортере и ему захотелось срежессировать, что он имеет над преступным миром власть.

- Крутые!- вскинув по-большевистски руку, будто с трибуны произнес Зарчиков. И те притихли, не ожидая ничего подобного. Повернули в его сторону свои глобусы: что тут за пес тявкает? – Вы под моей крышей гнездитесь уже третий год, а помощи пока не вижу.

- Замочить кого, шеф?

- На первый случай, как пыльный коврик, похлопать в субботний день. Есть тут журналист один – расскажешь им, бармен, о местном баснописце Иване Крылове. Язык у него в портмоне не держится: все оклады, трезвонит, я захапал себе. И еще одна мелочь, крутые. Мне спешно нужен современный передовик производства. Чтобы у него все планы выполнялись на сто процентов. Пусть он будет не генералом, но полноценным валетом обязательно. Я хочу записать его рассказ для сцены. Чтоб и вывеска у него была сценическая – толкнул бы на вдохновение.

При таком дыме и словесном грохоте эстет, конечно же, есть не стал. Распорядился, отыскивая глазами кого-то:

- Бармен, пошли ко мне с обедом свою красавицу.

- Да нет, шеф. Я пока еще в силе. Минута – и сам возьмешь поднос: я, видишь, занят.

Выёживаться при таком контингенте было слишком опасно. Зарчиков обождал, с кислой миной принял поднос и, как рядовой столовский посетитель, направился с ним к месту трапезы. В коридоре столкнулся со своим администратором:

- А я тебя ищу, Олег Борисович. Жена твоя, Фаинька, звонила. Ты творчески работаешь, отключился, что ли? Она в слезах. Горе какое-то. Звякни, успокой ее.

-Бабье горе – не ночует дома супруг. Пусть выплачется, вечером приду, пожалуй. А тебя сегодня-завтра уволю. Ты помнишь свое обещание? Где три юных англичаночки? Спектакль на английском языке срывается.

- Через полчаса у меня встреча в пединституте – тороплюсь. Месяц кончается – самый момент, когда идет клев на голодненьких студенточек. Обещаю, с пустыми руками не вернусь. Где еще-то нам взять англичанок?

Пообедав, Зарчиков только-только успел утереться бумажной салфеткой, как прицельной артболванкой влетел в кабинет смугляк-огарыш в хромовой куртке. Немолодой уже, кожа лица гладкая, туго натянута, округла, вроде как с подкачкой – не иначе футбольный мяч, которому никакие пинки нипочем. Крепыш вроде бы и радовался этой своей неистребимой силе, а глаза – духовный калорифер, поблескивая, холодно и властно посмеиваясь, окутали режиссера влажной леденящей простыней, будто он предстал ему нагим. Зарчикову стало душно. Чувствуя, что перед ним человек непростой, он сунул руку в карман пиджака, торопливо щелкнул кнопкой репортера, словно снял с предохранителя револьвер и тем самым защитил себя.

- Принимай, думная голова, меня прислала крутая братва. Никак хочешь прославить строителя? Прежде наливай! Или считаешь, паровозы сняли, так ни кочегаров, ни топок нет? Я не потяну, если в моей топке температура опустится ниже сорока градусов, - заявил пришелец, при этом он раза три или четыре упомянул с военными эпитетами слово "мать". – Сам-то на сухую, что ли, ел? Несовременно. Ты завязал или старорежимный? Доставай! – Смугляк-огарыш небрежненько покивал в сторону сейфа.

Зарчиков, удивляясь себе, повиновался. Достал чуть начатую бутылку коньяка и, сняв с графина стакан, налил половину. Указал взглядом: пей. Передовик производства накрыл стакан ладонью и, тотчас подняв руку, скривился: не замочил, посмотри...

- Пей, коньяком руки не моют.

- Думная голова, я не приемлю пустоты!

Не стану больше упоминать, что убираю военную терминологию, щадя читателя. Режиссер дополнил стакан до выпуклого мениска: спробуй тронь руками, пьянь ты паровозная! Но тот ничуть не растерялся. Посверкал тихой радостью, как перед ярким лесным костром, и, легко присев до уровня столешницы, сказал благостно:

- Схлебнем любовь и воздадим должное. – "Схлебнул" единым швырком. Остальное выпил уже распрямясь, с достоинством аса своего дела. Пожевал хлеб недовольно, обиженно глядя на пустые тарелки в подносе: - И это твой фуршет? Хреновый ты хозяин. Под коньяк у тебя должна быть самарская закуска – шоколад с маркой "Россия – щедрая душа". А у тебя на кусок хлеба даже соли нет. Зачем сейф держишь?

Зарчиков, словно соглашаясь, поднял руки.

- То-то же, м...! Теперь слушай, интеллигент занюханный! Выпить он со мной, первым прорабом города, не захотел. Приглашает, а ни соли, ни самарской закуси под коньяк. Я уже не говорю о московской, первосортной с фабрики "Волшебница". Теперь слушай, м..., как мы работаем. Строю я, дурная думная голова, шоссейные дороги. Один километр – один миллион. Это то-оненькие и прозрачные, как твой стакан. Потолще слой асфальта – потолще цена. На гамбургеры – зеркальную! – ни у кого денег нет. Ты расспрашивай, не молчи: кто у тебя, то есть у меня, работает? Ты вот с этими холеными ручками (фу, кажется, и тонким дамским одеколочиком пахнут!) пойдешь бетон укладывать (а на цену и подушка-основание тоже играет роль)? Или хочешь, я тебе черный огонь покажу? Запах – Шанель умрет. Иначе-то как обо мне со сцены станешь рассказывать? Мужики у меня – отборные: алкаши, зэки, бомжи – козырная шваль. Городские подвалы, кутузки – вот где прошли они закалку. Я – частник. Никаких штатных расписаний. Есть работа – набираю людей: пашите, мужики! Нет работы – разгоняю по домам: ждите!

Ты что рот закутал в бороде? Спрашивай, говорю: как я добиваюсь передовых результатов труда? Иду заказывать бетон, заявляют: нет бетона и не ожидается – на лапу вымогает суслик. В наше время без НАЛа – наличности! – даже щебенки не отпускают. Ухожу с мыслью: мне зажал – моим солистам отпустишь. И командирую дуэт "Белые орлы". Приходят – пачки вот такие, - первый прораб города ладонями на расстоянии объял свое лицо. – Что, гражданин начальник, суслик нашпигованный, говоришь, у тя нетути сегодня бетона и не ожидается? Ты кровно обижаешь нашего пахана. – Садятся, один с одной стороны, другой – со следующей. – Может, скажешь, у тя и ребрышек нетути? – Жесткий, проспиртованный, наглый и улыбчиво-довольный собой, смугляк-огарыш, будто и к режиссеру пришел за асфальтом, схватил его за бок. – Есть ребра? А, целенькие! И проблема стройматериалов исчезает, думная непутевая голова. Время нынче какое? Там что-то взорвали, здесь кого-то убили – и народ очень пугливый. Сидят мои полномочные представители, как в парламенте, дремлют смену, лишь изредка, сверяясь, позванивают мне по сотовому, дорогому: бугор, идут камешки, адская повидла? Отвечаю: о`кей, белые орлы! продолжайте петь "Как упоительны в России вечера"... В конце смены подбиваю бабашки – при столь явных издержках план выполнен на 150-170 процентов!

Хочешь, и жареным угощу? Месяц назад уму-разуму учили железнодорожников. Порожняк дали, а увезти щебенку не можем: нет окна и нет! Сесть белым орлам в кабинете нельзя – своя милиция их бережет. А вымогают. И за простой вагонов, сволочи, дерут втридорога. У меня же обязательства перед заказчиком. Я, частник, человек слова. Повез несколько вертушек в малое окошко – и на перезде устроил им аварию. Засыпал к чертовой матери все тут! А что значит остановить у нас центральную железнодорожную магистраль? Начальника станции взяли за энное место. Мои зэки называют его грубо, а я, воспитанный, ласково – гузкой. И он заорал по их внешней связи на всю округу: дайте этому р...р...р...(со сцены это можно сказать так: размахаю) порожняк и вышвырнете вон с его щебенкой! И поехал я, напевая: "как упоительны в России вечера". Двадцать километров отсыпной дороги построил вовремя – без НАЛа. В войну как было? Не может пехота прорвать оборону – кидают на труднейший участок морской десант с криком: полундра! А на мирном фронте – меня с белыми орлами. И я тут без отступлений. Выливай остатки – и я слиняю. В такую пургу мы всем участком пьем. А с тобой, думная голова, мне неинтересно. Ты, кажется, проглотил язык и кряхтишь от удовольствия: насытился! Прими от меня напоследок бесплатный совет: пей не эту армянскую мочу, а настоящую сибирскую водку – она 52 градуса. На спирт ты не потянешь.