Ломбард или древние одежды (повесть)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Ябров Анатолий Степанович

Просмотров: 5406

2009 год, Выпуск № 3

* * *

Подтачивая ногти пилочкой, режиссер Зарчиков откровенничал с малюткой-репортером, точно с приятелем, хотя приборчик мешал ему, так как с помощью липкой ленты был приклеен к ладони левой руки.

- Никого не жду, а включаю и включаю чайник. Судьба стучится? Чувствую, сегодня что-то изменится: набухает душа. Как я жажду перемен, свежести! Буря не помеха. Придет та, которая озарит мою жизнь? Не упусти случай.

Поднес руку к чайнику, мысленно говоря: вот он как шипит – дышит жаром ожидания, сейчас щелкнет автомат и... Вот они чашки с золотыми розами, вот он растворимый кофе – наливай, радуйся! Но щелкнул электрочайник, а заря перемен все выжидала. Лишь симфонический оркестр бурана талантливо передавал беспокойство природы. И тем не менее Зарчиков готовился к встрече. Закрыл коробку с туалетными приборами и устремил взгляд в зеркало. Бережно повозился с бородой, приглаживая ее волны. Что ни говори, а вид его невольно призывал на ум известные слова известнейшего поэта: как денди лондонский одет. Казалось, та, кого он жаждет, уже здесь, уже обнимает его. И Олег Борисович прижимает к груди вовсе не роскошный бант, а ее мягкую, прелестную руку. Голова его всегда приподнята. Бородка – несомненная чара для женщин: короткая, холеная, разведена на две дольки и кончики той и другой плавно загнуты вверх. Казалось, и бородка живет в едином ритме с хозяином – устремлена ввысь.

Кабинет был тоже с не меньшей претензией на возвышенное. Русский стиль, какой бы ни взяли, то ли народный с разными уклонами, то ли под древнюю старину, то ли аристократический, где даже обои (гобелены!) смотрятся, как произведения искусств, вышел в родном отечестве из моды. Денежный люд спешно переходит на европейский лад: выбрасываются гладкие, без каких-либо затей, двери, выламываются перегородки, сдираются и выбрасываются выключатели, розетки, а ставятся новые, импортные, после хозяева мучаются (как же без нервотрепки-то?) – бытовые приборы русского производства не стыкуются с европейскими, рыщут-ищут переходники, стачивают вилки. Двери, привозимые из-за рубежа сметливыми торговцами и продаваемые втридорога, в России испокон веков называли филенчатыми. И не ездили в Германию. Режиссер Зарчиков тоже нацелен на европейский лад. Его кабинет стилизован под замковую древность. Серые стены – вроде бы из крупных тяжелых камней гранита. Декор! Большой помпезный камин с готическими колоннами и мелкими изощренными рисунками. С обеих сторон от него – неглубокие ниши, имитация, что здесь некогда были окно и дверь. В каждой из них – украшение: то ли это хищный орел-тетеревятник с распластанными крыльями, терзающий жертву, то ли чарующий и своим видом, и танцем шаман-кукла. На камине часы с ажурной вязью и статуэткой – вечно юным богом любви, пускающим стрелы. С боков – свечи с подсвечниками. А что стоит настольная лампа! Колпак над земным шаром. При этом земной шар – не пестрый глобус с океанами, горами, зеленью континентов, голубизной рек, отнюдь, всего лишь ребрышки параллелей и меридианов на двух подставочках. Как же иначе может держаться скелет с лампой над ним и колпаком, похожим на сачок? Что же, неистребимые временем и земными катаклизмами скорпионы источили всю твердь? Для чего нужен этот символ? Тут же две маски – никак, все, что осталось и от человечества.

Нельзя не сказать о картине, которая висит над камином. Казалось, мирное крылатое население земли, точно спасаясь с той вычурной лампы, взмыло сюда, на экстренные режиссерские смотрины. Космическая птица, подобие нашему сказочному фениксу, но только изысканно-белая, с длинным пышным хвостом, который, извиваясь и облегая неровности места, словно хвост кометы, терялся в далях за картиной, принесла в клювике белый цветок. Куры (все до одной!) отвернулись от диковинной гостьи: подумаешь, раскрасавица! не для нашего курятника! Но петух, донжуан и гордец, вскинув голову, фонтаном распушив разноцветье хвоста, словно говорил: ты мне, ко-ко-ко, подари цветок, вот я какой бравый! Индюшка, воинственно вытянув шею, бежала сюда со всех ног: да ты кто такая, я те дам, ты откуда заявилась к нам? Белое небесное диво с головкой горлицы, не понимая их, подавало цветок онемевшему лесному глухарю-красавцу, но самочка, ревниво нахохленная, встряла меж ними: не смей, не позволю! На своем юбилее, том, когда главреж "Арго" желаемое выдал за действительное через телетайп, если кто-то обращал внимание на эту картину, пояснял охотно: моя вестница, ее неземной цветок – путевка в большое-большое искусство.

Он еще рассматривал, разминал морщинки, чуть не всовываясь в зеркало, когда дверь европейского вида распахнулась лихо, пьяненький от угоды, нахального удовольствия, администратор-рыбак впихнул в кабинет девушку:

- Шеф мой, Аполлон мой, вот какую ирисочку я привел к тебе! Хороша? Шоколад с молоком! Это мне чего-то стоило...

Режиссер бросил на нее быстрый взгляд – и маятник сердца качнулся: она?! Администратор помешал определиться. Он был еще молод настолько, что не нуждался в допингах. Липкий, как паутина, от которой (попади только!) ни одна муха не ускользнет. Он, почувствовалось, держал ее в своей невидимой сети. Олег Борисович загорелся ревностно, стараясь определить неопределимое: а не побывала она в его руках? Закричал, раздражаясь:

- Замолчи! Я заждался. Идет запись... для будущего радиоспектакля. Золотце, ты пришла на пробу, сразу – быстренько, мигом, с радостью, захлебом – раздевайся: я дома! я, наконец-то, добралась до тепла! фу, как я замерзла... каждая жилка трясется, надо же! слово толком не могу выговорить! Ты готова, золотце? Поехали! Сбрасывай с себя тряпки – все недостойно! Донага, донага и... с радостью, словно из волн выскакиваешь: вот я какая! - Зарчиков поднял левую руку с приклеенным "репортером" и щелчком постучал: идет запись – играй! – Милый, как хорошо, что у тебя готов горячий кофе!

Студентка была ошарашена. Четыре мужские руки мелькали перед лицом. И голос – непростой, требовательный, увлекающий, голос повелителя- режиссера, - пока не мог растопить ее скованность и побудить хотя бы к маломальской (ученической!) игре. Цигейковую шубку, вязаную кофточку она дала снять с себя свободно, но когда администратор, прислуживая, точно в хлебницу за булочкой, сунулся за пазушку, она так дернулась и, невольно, отвесила такую затрещину, что сама напугалась. Но ему хоть бы что.

- Ах, как вкусно угощаешь! – почесал щеку и за свое. – Дина, Диночка, дичу-уля... Мы же с тобой говорили: без постельки, сексуальных прелестей не смотрится сегодня ни кино, ни пьеса. Деток приучаем с экрана всем тайностям. И ты, умненькая, ведь согласилась: печально, всем большеньким хочется щекотки... А что делать без этого? Отставать от жизни?

Она вроде бы присмирела: что делать? призналась, хотим того – не хотим, нас о том не спрашивают, а раздевают, оголяют, публично безобразничают – студят и убивают совесть. А как жить? Нет выбора. Рыночное время – и мы, как фрукты, отбираемся: эта – знойный персик, бело-румяная антоновка, эта – таящая во рту груша, приторно-сладкая смоква-инжир, а эта... сибирская полукультурка, кислая ранетка... Стипендия – два с половиной простых карандаша можно купить, что касается импортного, мягкого, и на один приходится одалживать...

Ступая за порог, она враз объяла всю обстановку, все возможности, даже на миг почувствовала себя одной из тех чарующих удачниц, которым тайно завидовала: и у нее есть проходной балл, она ничуть не хуже тех жирных натурщиц из бесконечного сериала "Санта Барбора". Но эта базарная бесцеремонность... Бдительный режиссер понял ее и тотчас поправил положение:

- Александр, до чего ты неловок! Разве так обходятся с самостоятельной девушкой? Кыш, кыш отсюда! Унеси поднос в бар и передай дежурной: она свободна, ей придется идти пешком по такой погоде на край света. А за тобой (помни!) еще две ласточки. Только тогда, считай, будет обеспечена премия и продлен контракт. Кыш, говорю!

Точно браслет, Зарчиков снял с руки коробочку-репортер и похлопал призывно, будто перед ним была в сборе вся труппа:

- Внимание! Продолжим занятие. Золотце, не с постельки начинается современный театр для новичка. Нет и еще раз нет! Сначала отбросим стыд. Стыдливый артист – ни больше ни меньше, спутанный конь: далеко не ускачешь. Не удивляйся, новичкам мы внушаем эти азы, как только они избирают сцену. Вот и повторяй за мной без церемоний, эффектно: успеху и таланту актрисы стыд – первый враг, успеху и таланту актрисы...

Мято, совсем без выражения и по-своему ответила дебютантка:

- Успеху на сцене стыд – первый враг. Он – путы на ногах, бег в мешке, - так поняла я.

- Вот и чудненько! Актрисе нужно понимать режиссера с полуслова и трудиться усердно. А теперь продолжим радиоспектакль. На ходу лови судьбу и раскрывайся. О чем мечтала? Ты, возможно, уже добилась кое-чего: сорвала первые аплодисменты, показывая свою работу. А сама действуй. Ты же пришла к любимому – домой, в родной уголок! Мы долго были в разлуке. Ты сгораешь любовью. Но выражай это словами, междометиями... Юбочку – долой! И поясочек нагрудный, который люди ветхозаветные называют бюстгальтером. В наших кругах он немоден вовсе.

- Я н-не могу. И язык... не слушается мой язык, - умоляюще, с напряжением произнесла дебютантка. – Наверно, я впрямь жутко замерзла...

-Так, та-ак! Чудненько, - обрадованно поддержал режиссер и сам вмиг сорвал с нее лифчик, как ненужную обертку. – Да у тебя прелестное тельце! Ну конечно же ты озябла, золотце мое. Вон какими пупырышками покрылась! Да я ведь тебе обещал: согрею... согрею... – Он поспешил к сейфу, достал бутылку: - Есть у меня, дорожный ты стройкаток, болванка ты бесколесная, прекрасный коньяк и московская закусь – тает во рту пористый шоколад.

Раскупоривая бутылку, он пояснил ей:

- Я пикируюсь, золотце, с посетителем, который побывал здесь перед тобой. Тоже участник радиоспектакля. Да я, когда начну монтаж, проиграю тебе. Он еще и слова не произнес, а я понял – дорожник. Горячим асфальтом дышит на тебя не только одежда (хотя она цивильная), но и само человеческое поле. Асфальтом! Если с ним пообщаться денек, он заасфальтирует тебя с головы до пят.

Наполнил маленькие граненые стопочки – искристый хрусталь, шелестя фольгой, развернул шоколад: ну, золотце мое, выпьем за большой, озаряющий успех! И выпили стоя. С туалетного столика Зарчиков взял флакончик импортных духов с головкой пульверизатора. Сел, взглядом показал на колени:

- Садись-ка, чудо мое юное. С совестью, будем считать, мы покончили. Я преподам тебе другой урок. – Привлек и обнял ее левой рукой, сжав упругую грудку, словно грушу своего пульверизатора. Воздействие было столь эффективно, что дебютанточка, как птица, чуть не выпорхнула из рук. – Побереги огонек, золотце. – Основательнее устроил ее на коленях. – Мы еще не готовы испить эту радость. Ты какими духами воспользовалась, идя навстречу?

- Кажется, "Бисер".

- Вернешься, выбрось эту дешевку! – И режиссер побрызгал на нее холодно-пряной росой шанели. Покусывая, пощипывая зубами, обнюхал плечики – губы, как у быка, сами собой завернулись от удовольствия, и голова, и бородка с волнами прибоя поднялись вверх. – Шанель... Лучшая шанель... Мы с тобой, чудо мое юное, в Париже... Шанель – запах Парижа. И никогда не мелочись. Духи для женщины – та же красота, обаяние. Внимай каждому моему слову. У всех, кого ни возьми, есть ароматическое поле. С шанелью – самое благоуханное. Мужчины мгновенно ощущают его. С запаха духов (тоже мгновенно!) возникают симпатии или антипатии. Но чуть перебрала – уже кошмар для окружающих, особенно, золотце, в зимнее время. Мы ведь, посмотри, закрыты наглухо в помещениях. Потому мера и еще раз мера! Запах должен быть столь же деликатным, как твой взгляд, голос. – Увлекшись (попал, попал режиссер на свой конек!), он от единого перешел к общему: - Духи, милые прелестницы, самой природой предназначены быть тайным послом вашего женского очарования...

Конек-то коньком, но Зарчиков почувствовал, что внутри стало опасно сквозить: где огонь? Радовался: набухает душа, жаждет перемен, свежести... Спички у него давно отсырели, а первобытное средство – длительное трение и возгарание, требовало особого старания. Он мило уклал свое юное чудо на правую руку и поглаживал ее прелести, ожидая, как шофер, желанной искры. И, больше маскируясь, вещал:

- Но чтобы очаровать окружающих, прелестницы, ваше благоухание, которое распространяете вокруг себя (и губами коснулся грудки дебютанточки), должно воздействовать тонко и нежно. Сколько б вас много ни было, а каждая найди свой собственный запах. Как? Да путем проб, лишь только проб. И пользуйся им постоянно. Для меня, режиссера, и для вашего партнера или избранника это станет условным рефлексом. Собственный запах, как и личный наряд, прическа (даже фигура!) должны подчеркивать неповторимость. Вы – цветы наши, радость наша, потому и дома старайтесь, когда даже принимаете ванну, не нарушать пеной, мылом или шампунью свой бесценный запах. Подбирайте идентичный. Иначе пчелы не полетят. Это нужно еще вот для чего: чтобы избежать какафонии ароматов. А подбирая идентичный, вы создаете с помощью этих средств стройную душистую атмосферу – альпийский покоряющий луг.

Один из московских учителей, проницательный старик, тет-а-тет преподал ему урок: на любовь-де тоже должна быть своя среда и пятница – то есть пост. Ты не всю высшую школу огулял еще? Не перекорми сердце. Сытость сердца – это катастрофа личности. Почему вдруг всплыло это? Обеспокоен, как мальчишка?! Да чепуха! У еврейского царя Соломона было шестьсот жен и триста наложниц. А он еще увлекался и Белкидами, красавицами своего уровня. Мой огонь отнял бестелесный Эсон. Я не должен был раздваиваться...

На столе режиссера, чуть правее экстравагантной лампы, возвышалась еще одна – крестьянская, лампа-семилинейка с чистеньким, как роса, стеклом. Но вместо керосина, изощренный знаток и любитель запахов заправлял ее каким-то ароматическим снадобьем и оно, испаряясь через фитиль, всегда поддерживало в кабинете благовонный запах.

- Такое благовоние, чаровницы наши, исцеляет души людей. Если хотите, и помогает изменить к лучшему даже судьбу. А то, что приятный запах усиливает чувство счастья, можете не сомневаться. И ты, золотце мое, заведи такую ароматницу.