Колдунья Азея (роман) ч.3

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Переводчиков Владимир Андреевич

Просмотров: 6648

2009 год, Выпуск № 3

Только подумать

Кузнец Федосей Панин с помощью старшего сына Ерëмки во дворе колол овцу. Готовился к смотринам новорожденного сына. У Ерëмки было дурашливое настроение, он болтал, суетился и маленечко рисовался перед тятькой. Старшой и впрямь был скор на руку, отец обычно его похваливал.

Но сегодня Федосей словно бы не замечал сына – сосредоточенно делая свое дело. Время от времени оставлял свое прямое занятие, и бесцельно ходил по двору, о чем-то думал.

Федосей думал думу, как увидят люди его новорожденного сына…. Когда Лида разродилась, он очень обрадовался: теперь у него сыновей больше, чем дочерей. Но вот прошел день – другой и… на семью Панина навалилась неразговорчивость. До смотрин оставалось меньше недели. Можно бы заколоть овцу в день смотрин, но кто его знает, вдруг колхоз завалит его работой – что-нибудь там опять стрясется.…

Федосей подавлял всякое сомнение и знал, что подавит, но он стеснялся, даже испытывал страх перед тем, что сельчане могут затаить нехорошее про жену.

Когда свалили жертву и перерезали горло, старшая из дочерей Ольга подставила огромную – чуть не тазик – миску. Она морщилась от запаха крови, чуть отвернув голову: неприятно было видеть, как сердце, еще живое сердце ее любимицы толчками выбрасывает кровь. Через какое-то время кровь просто лилась, но овечка еще вздрагивала, ее теплое тело обмякло. Младшие Галя и Никита ждали, пока войдет Оля и скажет, что овечку зарезали. Теперь они кинулись к окну. Оля, занеся миску с парящейся кровью, намерилась сунуть ее в печь, сварить шукшу. Мать остановила ее:

- Покачай-ка Валерку. Надо же посмотреть, шерсти не попало ли, посолить да молочка плеснуть для вкусу.

Оля качала зыбку вверх-вниз. Бастрычëк, что поддерживал качалку, приятно поскрипывал. Середина его была продета в железное кольцо, а неподвижный конец был скреплен с потолочной матицей. Оля знала, что кольцо было сковано для нее еще дедушкой. Удивленно представила, что и она была такой же крохотной. Она долго вглядывалась в лицо младшего братишки и нашла некоторое сходство его кожи с загустевшим киселем. Странно было видеть его волосы, жиденькие, липкие и какие-то коричнево красные.

- Мама, а пошто у нас Валерка экой?

- Чо ты, дура, мелешь «экой», «экой». Какой экой-то? – зарделась мать. Вылила шукшу в закопченную продолговатую жаровню, хотела накрыть крышкой. Тяжелая крышка вырвалась из рук и, ударившись о край жаровни, загремела. Лида сжалась в комок: не испугала ли ребенка. Нет, Валерка молчал. Она сунула в печь жарево, грубо отстранила дочь, села на край кровати, заплакала. «Пошто экой»…

На смотринах «все в один голос промолчали» - смотрели, клали подарки кто что: материю на пеленки, ползунки, распашонки. Но не одарили словом ни матушку, ни батюшку: никто не решился сказать, на кого все-таки похож чадунюшка. Про всех прежних их ребят обычно говорили: «Цыганы потеряли» - все были чернявыми.

Лида краем уха когда-то слышала, что может появиться ребенок ни капли не похожий на родителей, но похожий на прабабку или на прадеда. Но в их семье мингрелов не было, а Федосея спросить пока не было нужды, а теперь она стеснялась. Съежилась, поскучнела. Пропал аппетит, пропало молоко. Она насильно заставляла себя есть.

Все прочие дети были крикуны, а этот «выродок» помокреет, даст знать – перепеленают его – и полеживает себе.

Вот если бы она в районе рожала в роддоме – могло бы и сомнение одолеть, не подменили ли. Но ведь Лида рожала здесь вот на этой деревянной койке. И принимала ее Валерку, как всегда, ее, можно сказать, самый близкий человек – благодетельница и кума Азея. Азея-птица – повитуха.

Лиду одолело страшное предчувствие. В душе женщины зазвучали давно забытые слова, сказанные Азеей: «Федосей пустосем.