Колдунья Азея (роман) ч.3

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Переводчиков Владимир Андреевич

Просмотров: 6647

2009 год, Выпуск № 3

Соня Федорчук и Андрей Венцов.

Ни на звонок, ни на стук Венцову не ответили. Дверь оказалась открытой. Он по обыкновению надел шлепанцы, прошел через горницу. И постучался в Сонину комнату.

- Открыто. - Соня лежала на кровати. - М-м-м, Андрей, входи, входи, - она спешно спрятала детали женского туалета под подушку, со стула убрала пепельницу.

- Располагайся, Андрюша.

- Первый час, а ты тянешься, - Андрей выключил с дребезгом ревущий на стене динамик, взял стул, отставив его от кровати, сел.

- Уснула в четвертом часу. Спектакль. В голове брожение. Горячая не могу заснуть. Читала Бердяева. Ты знаешь, папа первый раз был на спектакле. По-моему, ему понравилось. Как твои дела? Съездил успешно?

- Да, вроде нормально.

- Ну-ну, удивляй. Чего ты там открыл? - Соня, утопив локоть в подушке, легла щекой на ладонь.

- Интересная старушенция, настоящая кудесница. Судить жалко, а судить надо.

- Андрюша, ты же знаешь, все талантливые люди нуждаются в защите. Насчет своей персоны почти все они не щепетильны. Обычно таких людей современники не понимают, а потомки о раннем их уходе сожалеют, а потом называют преждевременными людьми.

- Это не ситуация «рассудите нас люди». И от правосудия я не имею права что-то скрывать. Мало что по-человечески жалко. Жертву ее преступления не вернешь.

- Но ведь ты же что-то и в оправдание узнал. - Актриса уронила голову на подушку и направила свой взгляд в потолок. В ней пробудилось сочувствие к старой колдунье.

- Я не должен руководствоваться эмоциями. А суда присяжных у нас, думаю, не будет никогда. Вижу, ты потягиваешь, свое время маленькими глоточками, смакуешь успех.

Соня, купаясь в волнах своих волос, рассыпавшихся по подушке, глядя выше глаз Андрея, чему-то улыбалась. Она словно забыла о колдунье. Ее оголенная белая рука с паутиной голубых прожилок лежала поверх простыни. Широкая бретелька кружевной сорочки съехала с плеча. Комната была наполнена запахом здорового тела и тонких духов. Странное дело – груди под простыней казались совсем маленькими и оплывшими. Но когда Соня говорила, они вздрагивали, оживали и ходили вверх-вниз. Соня не убрала руку, когда Андрей покрыл ее своей ладонью. Не отвергла она и Андреевы поцелуи. Потом попросила: «Сходи закрой на крючок сенную дверь».

Андрей, краснея, разделся и лег рядом с Соней. Она смеялась, увертывалась, распаляла Андрея:

- Ну, хватит, Андрюша, поиграли и будет. Нет, и не рассчитывай на большее. Я думала, что ты еще мальчишка, – хохотала она, - а ты гляди-ко… лыцарь.

Андрей встал, оделся и уткнулся красным лицом в журнал.

- Не обижайся, Андрюша, я не могу…. Есть причина, о которой ты когда-то узнаешь.

Соня вспомнила тот день, когда она стала женщиной.

…Соловьев, не скоро, но вдруг заметил, что по пятам за ним ходит девушка. Автограф на программке состоял из одного слова: «Надеюсь». Она стала ждать его после спектаклей и после репетиций. Гуляли по парку. И однажды днем он привел ее в свою комнату Дома актеров. Окна снизу до половины были залеплены газетами, край стола, что соприкасается со стеной, был заставлен книгами и потрепанными листами с машинописным текстом, очевидно, это были отпечатаны тексты его роли. Соню тронуло удивление и жалость. На сцене принц, а у себя дома - нищий. На обед открыл банку омуля в томатном соусе. Угощал горячим шоколадом. Распили бутылку шампанского.

- Какая ты красивая, Соня, я хочу видеть тебя, как художник. Хочу нарисовать тебя, как Данаю Рембрандт.

Обнажаться Соня отказалась наотрез. Покраснела, на глаза навернулись слезы. От прикосновений обожаемого актера она нервно вздрагивала.

При третьей встрече не стала отвергать его страстные поцелуи. Но вскоре засобиралась домой. Александр удерживать ее не стал. После спектаклей ни он ее, а она его провожала до Дома актеров. Она больше не решалась посетить его «серый уголок». Соловьев на ходу читал ей стихи, монологи из своих ролей. Соня млела от радости и гордости. Из театра обычно они шли не нижней улицей, на которой был дом Актеров, а верхней. Возле двухэтажного кирпичного небольшого Дома актеров прощались, и Соня, миновав маленький проезд под полотном железной дороги, через большой старый мост возвращалась домой. И однажды днем, когда Соня уже совсем не опасалась Александра, она решилась войти в гости, и у них случилось… на его старом, певучем диване. Ей стало стыдно - лежала и плакала. Александр на это не обращал внимания: он, словно потерял интерес. От этого она ожидала большего. Теперь она стала другой, но он-то остался прежним. Она почувствовала, возникший между ними странный холодок.

Когда Соня приехала поступать в театральный институт во Владивосток, Соловьев радушно встретил ее на вокзале, на такси привез в домик, который он снял для нее. Тот домик стоял в саду близ большого особняка. Хозяин, капитан дальнего плавания, был в море, хозяйкой в доме была его добродушная жена, которая нигде не работала. По вечерам в доме собирались компании, бывало, уходили утром. В основном это были торговые работники. Александр перешел жить к Соне. Отношения их стали спокойные и ровные. Ее чувства от того вдруг возникшего холодка, от той студеной искры стали охлаждаться и угасать стремительно. Она не испытывала с Александром удовлетворения. Но считала себя обязанной повиноваться его прихотям. Находила себя холодной, фригидной. Свадьбы у них не было, брак они не зарегистрировали. Александр оказался совсем другим: проще, чем она разрисовала в своем воображении: капризным и прихотливым, неряшливым и ленивым. Жил и дышал он только театром, лишь нанеся на свое лицо грим, он становился другим человеком. Словно бы, и все свое существо он скрывал каким-то мифическим гримом. Поклонницам он уделял внимания больше, чем своей сожительнице, неформальной жене, Соне. Фактически Соня превратилась в домработницу. Ей надо за продуктами в магазин сходить, приготовить поесть, убраться, помыть полы, постирать. Даже керосинку сама заправляла.

Соня страдала, от невнимания к ней Александра, это отражалось на ее успеваемости. Она даже подумывала, бросить театральный институт и уехать к отцу.

В театре она была своей, запросто общалась с артистами. Как-то ей предложили заменить заболевшую актрису, и она великолепно справилась. Грим был сложный: она играла старушку. На двух спектаклях имела успех, и даже воодушевилась. Старая актриса вышла после больницы на работу. И вот перед самым спектаклем Елена Натановна, так звали актрису, пожелала увидеть свою дублершу. Соня очень волновалась перед актрисой, которую боготворила. Первый акт отыграла на нервах. Никто к ней в антракте не подошел, как это было на двух первых спектаклях. Это ее вывело из себя. Второй акт играла, не помня себя, забыла текст, ей суфлер громко подсказал, она и здесь напутала, чем вызвала в зале смех. Не вышла на финальный поклон. Убежала в гримерную и разревелась.

Вошла Елена Натановна, обняла ее, поцеловала и упрекнула: «А на поклон должна была выйти». Она подняла Соню, утерла своим платочком ей слезы: «Сударыня, со мной еще страшнее вышел камуфлет, потом я тебе об этом поплачусь. Ты подсказала мне дельную вещь. Деталь. С твоего позволения я ее использую. Тревожно-мнительные актеры, самоеды - для театра чего-то стоят. Они рудоискатели. И обязательно им должно повезти. Мне моя педагог-режиссер адресовала афоризм Софьи Ковалевской: «Говори, что знаешь, делай, что должна, а там - будь что будет». Сороконожка, если задумается, с какой ноги ей пойти - разучится ходить. Надо просто быть, быть тем, кого ты изображаешь. Ошиблась? Ну и что? Не выходя из роли, встань, поищи чего-то. Не нашла. Ладно, потом найдется. И вспомнишь, что нужно делать. А ну-ка врач забудь, что надо делать, да растеряйся перед больным - больному крышка. А ты на сцене священнодействуешь. Стало быть, колдуешь. Обязана поддерживать в зрительном зале трепет. А трепет создает человек цельный, святой, а не полчеловечка. Пусть даже ты играешь роль негодяя».

Однажды после премьеры их с Александром любители театра пригласили в ресторан гостиницы «Кривой Рог». Было шумное застолье. Александр незаметно исчез. За Соней стал усиленно ухаживать один вулканолог с Камчатки. Соня надменно отвергла его. Напрасно прождав своего спутника около часа, она решила пойти домой. От провожатых отказалась. Выйдя из гостиницы, она встретила хозяина, у которого они квартировали.

- Соня! - окликнул ее Иван Ильич, - вы, почему здесь и одна? А где Александр?

- Был, да весь вышел. Все Александры подражают Македонскому - все завоеватели. Наш Александр ушел на подвиг, совершает новый набег.

- А вы знаете, как Александра Македонского по отчеству…

- Верно! Никто не знает.

- Македонского величали, как и вашего Александра.

- Филиппович, что ли?

- Вот именно: их предки «любители лошадей».

- А сыны любители кобыл…. - Соня в ресторане заметила, что Алла бросает на Сашу обещающие взгляды, а он смотрит с подленькой надеждой. И конечно поняла, что ее неблаговерный «утянулся» к новой молоденькой актрисе Алле Трусенковой, пухлой, какой-то овальной, без углов, без сучков-задоринок. С огромными небесного цвета глазами, с заторможенными тюленьими движениями в которых размыто, угадываются и канкан, и твист. Оставалось проглотить обиду.

Соня и Иван Ильич - под руку - поднимались по середине дороги. Они миновали скульптурную группу партизан. Справа огромным зеркалом лежал спокойный залив. И все же слышались поцелуйные шлепки волн о стоящее ближнее судно. Соне с Иваном Ильичом было легко. Они говорили обо всем. Больше всего Иван слушал Соню. Он расспрашивал ее о доме, об отце, о театре. По ее просьбе рассказывал о море, его обитателях, о своих дальних рейсах. С большим интересом рассказывал о Хемингуэе, о его «Старике и море», только что вышедшем у нас в Союзе. О странном отношении к жизни Эрнеста.

- Пишет просто, даже проще простого. Я услышал от старпома: «Прочитал Эрнеста я и не понял ни хемингуя». - Соня будто пропустила его слова мимо ушей. И капитан понял свою ошибку, но вида не подал, что вульгарно звучащее слово при первой ночной прогулке совсем не уместно.

- Знаете, Соня (он не решился назвать ее Сонечкой), Создатель чего-то не додумал: люди везде несчастливые. У всех проблемы, каждый своими проблемами создает проблемы для других. Хемингуэй - чего ему не жилось - покончил с собой.

Шли молча - каждый думал о своем…. Заговорили о пустяках, перешли на поэзию. Иван Ильич знал наизусть стихи Ахматовой, Мандельштама, Тютчева, Апухтина. Соседи нашли друг в дружке приятных собеседников и слушателей. Даже не замечали большой разницы в годах. Иван Ильич был старше Сони на шестнадцать лет. А жена его Феактиста была старше Сони лишь на один год. Соня чувствовала, что в их бездетной семье лада нет, но оба они это скрывают от посторонних, как военную тайну. Феактиста Алексеевна занималась «толканием» заграничных товаров через продавцов и базарных лоточников. Она продавала не только то, что привозил муж, но и то, что ей давали матросы с его судна. Числилась Феактиста техничкой в магазине, но работала за нее уборщица из соседнего магазинчика, тезка Сони, которую все называли Софа. Всю зарплату Феактиста отдавала своей «заместительнице» Софе. Всегда ходила шикарно и модно, даже слишком модно одетая.

Судно, на котором Иван Ильич был капитаном, поставили на капитальный ремонт. Иван был занят в доке, но и достаточно имел свободного времени.

Для Сони с этого вечера Иван стал другом и самым дорогим человеком, на которого можно положиться. Ей не было нужды играть перед ним. Они гуляли по городу почти до утра. Соне нравилось, что от Ивана Ильича пахнет ароматным табаком и каким-то мужским одеколоном. Жена Ивана уехала в пригород к отцу, поэтому он был свободен. У Сони тоже был отпуск от Александра. Пришли они домой лишь на рассвете. В их отношениях возникла какая-то запростость. Общаться им было легко и весело. В жизни Сони появилась смутная надежда. На что надежда - она не понимала, но ощущала. Когда Александр появился на вторые сутки дома, Соня отнеслась к этому с торжественным равнодушием. Она попросила Феактисту, чтобы та разрешила пожить у них в детской комнате. Забрала свои вещички и оставила Соловьева в «столбняке». Вскоре Соловьев ушел к Алле Трусенковой. Уже через неделю он появился перед спектаклем с большим фингалом под глазом. Режиссер срочно ввел вместо него артиста, обычно исполняющего эпизодические роли. Этот артист пришел в театр из художественной самодеятельности клуба имени Горького. Неожиданно спектакль прошел с большим успехом. Скромного актера заметили. И режиссер отдал ему все роли, которые играл ненадежный, часто «под мухой» Александр Соловьев. Оказывается, тот знал наизусть весь репертуар Соловьева младшего. Многие из ролей он переиграл в самодеятельных спектаклях.

Вскоре Александра Соловьева и Аллу Трусенкову взял мир. Но в театре ходили слухи, что они живут как кошка с собакой. Соню Александр словно бы не замечал. И вдруг стал здороваться заискивающе.

Однажды Иван Ильич сообщил Соне, что он через неделю уходит в рейс. Судно возвращается из Японии, капитана, что служил на нем, из-за болезни списывают на берег, а Иван Ильич заступает на вахту. Соня выразила свое сожаление. Потупилась и молча пошла к домику-времянке. Ей действительно было жаль, что Иван уезжает. Она привыкла к его присутствию, к их ничего не обязывающим разговорам. С ним было хорошо и легко, как будто он знал, о чем думает и чем живет Соня. Перед Соней замаячили скучные дни.

Подойдя к столу, заваленному аккуратными стопками книг, она услышала шорох открываемой двери и, не поворачиваясь, поняла по разнесшемуся по комнате специфическому запаху табака и одеколона, что это Иван. Он приблизился вплотную к Соне, став у нее за спиной. Она чувствовала, как его настроение усложняется. Волнение охватило их обоих. Дыхание Ивана участилось, сердце рвалось наружу, пытаясь вырваться, как птица из клетки. Прижавшись, он положил голову ей на плечо. Горячим дыханием обожгло Сонину шею.

Прошло несколько мгновений. Иван боялся прикоснуться к Соне руками, боялся обидеть ее, боялся, что ей будет неприятно. А Соня инстинктивно ждала этих прикосновений. Тело ее горело, вздрагивало, пальцы рук словно кололи иголочки. Она закрыла глаза... Женщина боялась, что он сейчас развернется и уйдет. И, как будто почувствовав ее страх, Иван дрожащим голосом произнес:

- Сонечка, дорогая, извини меня! Сейчас я уйду. - Он зарылся лицом в ее волосах и губами прикоснулся к мочке уха.

Напряжение, в котором находилась Соня, вдруг разорвалось как бомба. Ей показалось, что она проваливается в темноту, в бездну. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло так, что стало больно в груди. Чтобы не упасть в эту пропасть, она инстинктивно прижалась к Ивану, обняв его, и они словно поплыли по комнате.

…Получилось как-то само собой: все естественно. Соня впервые испытала чувство схожее с полетом и приземлением. «Вот что испытывают женщины, когда вопреки законам, сломя голову, бегут на свидание с любимым». Соня стала изыскивать минуту, чтобы хоть одним глазком увидеться с любимым. Бывало, Иван подходил к институту, чтобы вместе с Соней идти домой.

- Полосатик-то часто бывает у Фимы? - как-то с трудом задал вопрос Иван Соне.

Соня не поняла вопроса, потому, что от Ивана она однажды слышала, что полосатик - это беззубый кит. Потом до нее дошло, что вопрос был задан о заведующем универмагом Полосовым Сартаком. Она растерялась, не знала, что ответить. Сартак действительно наведывался к Феактисте, когда мужа не было дома. Соня знала, что это касается их общих торговых дел. Она догадывалась об интимных «штучках». Соня уклончиво ответила: «Не знаю, Иван Ильич…»

- Ваня, - поправил ее Иван.

- Ни чего не могу сказать, Ваня. У вас многие бывают.

- Приглашаю на экскурсию на корабль. Завтра занятий у вас нет?

- Завтра у нас поход в музей.

- Справятся и без тебя.

Это был незабываемый день, день любви. «Судный день» - таким он навсегда остался в памяти Сони. Она впервые закурила. Запах табака звал ее, словно это был Иван.

Александр Соловьев для нее потускнел. У Сони осталось к нему чувство жалости. К отцу Соня наведалась на неделю, а потом стала работать в детском лагере. Колебалась: делать ли ей аборт. В середине февраля она родила девочку, которую назвала в честь своей мамы - Мариной. Феактиста, жена Ивана Ильича, души не чаяла в Мариночке. Окончив институт, Соня решила уехать в свой город. Феактиста Алексеевна с удовольствием оставила Марину у себя, до тех пор, пока Софья не обживется в театре, а потом заберет малышку к себе.

…Листая журнал, Венцов украдкой поглядывал на Соню. Она вдруг задумалась. Глаза ее смотрели на него и ничего не видели. Брови нахмурились, как будто она вспомнила что-то не очень приятное.

Андрея тревожил один вопрос. Почему она ищет с ним общения? Он вспомнил их первый вечер после долгой разлуки. Она тогда просила своего отца не задерживать Венцова долго: «Он мне нужен». А когда остались вдвоем, болтала разную чепуху, так и не сказала, зачем он нужен. Важная нужда - ничегонеделание.

Между Соней и Венцовым грань отношений была незаметной, иногда вовсе исчезала. Потом она стала расти. Соня насильно старалась ее не замечать. Она заменяла ее суесловиями, якобы не разделяющих их беседами на вольные темы. И вместе с тем она не могла понять, почему же дела Андрея ее трогают в большей степени, чем свои собственные. Ей было интересно, чем он занимается, о чем думает. Даже когда его не было рядом, она часто думала о нем. Ей казалось, что это всего лишь привязанность, оставшаяся еще с детства. Что же это… любовь? Почему же она тогда не заметила ее, прошла мимо, ища чего-то яркого, напускного? Почему же в мыслях все так легко и просто, а в жизни так сложно, и порой не получается осуществить то, что казалось таким пустяковым…

Венцов наверняка знал, что она нуждается в участии. Ее судьба полетела кувырком. Он начал верить в слова колдуньи. Азея сегодня вдруг заговорила о нем и о Соне, словно она знает Соню лучше, чем Андрей. «Твоя любимая девушка не обретет покоя, пока будет в разлуке со своим ребенком». - «С каким ребенком?» - удивился он. - «Не знаю, возможно, с девочкой». Диалог этот произошел мимолетно после окончания очередного допроса. Венцов отнесся к нему с юмором. Принял его за намек, дескать, Соня хочет ребенка. Венцов не ожидал от себя такой прыти. Он вдруг спросил: «Где твой ребенок?» Соня, казалось, никак не отреагировала. Побыв в недвижимости минуты две, встала с постели, закурила. Делая затяжку за затяжкой, молча смотрела на Андрея. Потом сухо спросила: «Про какого ребенка ты говоришь? Я ослышалась?» - «Если тебе удобно ослышаться – можешь это сделать запросто». Молчание распирало комнату. Потом его нарушил Андрей: «Ты актриса, разыграть все можешь. Помнишь пьесу Шкваркина «Чужой ребенок»? Презабавный сюжет… и очень наивный. Я не испортил тебе настроение?» - «Да, нет, я подумала, а, в самом деле, если бы у меня был ребенок, как бы ты к этому отнесся?»

Они на кухне пили чай, играли в молчанку. Соня улыбнулась:

- Андрей, а что если нам с тобой эту выдуманную историю рассказать папе? Как он к этому отнесется? Надо что-то придумать насчет мужа. Помоги, Андрюша, по старой дружбе.

Соня вышла и вскоре позвала Андрея:

- Хочешь вина?

Андрей отрицательно покачал головой.

- А квасу налить тебе? Хороший квас, папа добрый квасник.

- Кваску, пожалуй, я хвачу. Вина сегодня мне нельзя. – Он сказал непонятную Соне фразу, - люби - не влюбляйся, пей - не напивайся, играй - не отыгрывайся. Он грустно улыбнулся, встал и пошел…. И вдруг Венцов вернулся:

- Соня, я могу посмотреть одну книгу. Николай Степанович хотел мне что-то в ней показать.

- Ну, конечно можешь. Только поставь на место. Папа с книгами щепетилен. Я однажды поменяла местами Мечникова «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма», он сделал мне строгое замечание.

Андрей снял с полки книгу, потянул за хвостик ляссе, и открыл статью о шаманах. Он ловко устроился в кресло, и больше часа в захлеб читал о тибетско-монгольском шаманизме. В статье Венцова поразило то, что Чингисхан верил и доверялся шаманам. Андрей решил наведаться в областную библиотеку и достать книги о магии, колдовстве и шаманизме. Он отчего-то радостный вошел в Сонину комнату. Актриса была одета, причесана, на ее лице сиял яркий макияж .

- Спасибо, Софья Николаевна за библиотеку! Я заставил тебя ждать? Все в порядке. - В дверях Венцов обернулся, - а насчет твоего ребенка - это идея!

Удаляясь от дома Федорчуков, Венцов дрожал, хотя тело было раскалено докрасна. Образ его мыслей, выражаясь торжественно, был художественным.

В белесо-пенистую даль влипает дорога, и, кажется, она так же коротка, как и жизнь. Будто за синим холмиком ей и конец. Но ведь на самом деле она, как и жизнь уходит в вечность и бесконечность. Если сейчас вот с этого места идти и ехать снова и снова, дальше и глубже уйдешь не только в далищу, но и в будущее. Не только в будущее, но и в прошлое можно отправиться по этой дороге. В какой-то момент своей жизни начинаешь осознавать, что мы, люди бесконечны, у дорог тоже нет конца. Есть шаг в сторону. Я – коротенький отрезок человечества и той же дороги - начинаюсь далеко в земле и космосе, там, где начиналась первая дорога и кончаюсь в вечности и бесконечности.

Что такое прийти из небытия и уйти в него? - размышлял Венцов. - Смутно догадываюсь, много миллиардов лет спал, но уже жил и существовал. Жизнь не кончается и не начинается с одного человека. Усну, и буду существовать в другой форме. Разве в наслоении моей плоти и духа не осталось моего ископаемого предка, жившего много веков назад? Разве в моем характере не пробуждается рыба, собака, обезьяна, попугай?

Истина – единый момент соединения двух начал рождает третье, с уже готовым программным устройством на будущее; поведение, взятое из всего периода развития жизни на Земле. Вирус - микроб – инфузория – головастик – рыбка и так до тех пор, пока не появится на свет такой же, как и я, человек. И он мне родня. Может быть, далекий родственник.

Если было бы возможным повернуть время вспять, мы бы могли уйти в обезьяну, собаку и даже комара. И в траву…

Перед отцом Соня так и не разыграла эту придуманную драму. Потому что за спиной стояла драма не придуманная. Она тосковала по своей дочери, которая осталась во Владивостоке. Вот что ей не давало обрести равновесие и покой в жизни под крышей родного дома. Она изводилась по своей Маринке, боялась, что дочь ее забудет. Хотя Феактиста Алексеевна Маринку обожала и оберегала, и с удовольствием согласилась, чтобы девочка пожила у нее полгодика. Пока Соня, устроившись с работой в родном городе, заберет ее. В это время Соня получила письмо от своей подруги и соседки Галины Владимировны, та сообщала: Феактиста Алексеевна стала догадываться, что эта девочка от ее Ивана. Что-то она заметила такое, вроде сходства с ее мужем. Девочку выдавали глаза и губы, а еще форма ушной раковины. Муж сейчас в море, и Феактиста Ивановна встревожена тем, что держит у себя дочь своего мужа. По сути дела - падчерицу. И соседи говорят, что она к девочке стала холодная. И относится как-то враждебно. Галина Владимировна прямым текстом пишет, что приезжать за девочкой надо не ей самой, а кому-то из ее родственников или знакомых. Иначе беды не миновать.

Соня всю ночь курила. Пепельница была переполнена. Заснула она только к утру. Вошел Николай Степанович в ее комнату и увидел в ее руке лежащее поверх одеяла это несчастное письмо. В глаза ему бросились слова: «твоя дочь». Николай Степанович, прочитав его, бессильно опустился на канапель. Этот диван стоял перпендикулярно Сониной кровати у самой стены. Отец терпеливо ждал, но терпение его лопнуло:

- Соня, Софья! - Он дернул ее за ногу. Соня вскочила. Она почувствовала тревогу в его очень редкой интонации, как она называла, «экстремальной». - Ты чего от меня таишь? Почему ты бросила свою дочь? Иди немедленно покупай два билета до Владивостока.

- Папа, у меня спектакли.

- К черту твои спектакли! Звони немедленно, отказывайся. Проси, умоляй, чтоб нашли тебе замену на неделю.

Соня сидела на кровати, как бы, безучастная ко всему, на ее ресницах были видны следы туши. В оплывших ее глазах читалась усталость и растерянность. Она казалась намного старше своих лет.

- Почему ты скрыла от меня, что у тебя есть дочь?

- Папа, сегодня я хотела тебе рассказать об этом. - Соня встала, накинула на себя халат и вышла во двор. Подошла к «Маминой могиле».