Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Скатилось солнце во слезе. Шахтёрская повесть

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

* * *

Вдали запрыгали световые точки, чередой идет утренняя смена их бригады, точки растут, шпаги света от них шарят по грунту впереди, тротуар уже кончился, по бортам, ближе – по их лицам. Петро, Серега, Андрюха, Петрович.

– Привет, орлы.

– Здорово, Лукич.

– Привет, Пашка.

Петрович с Лукичом поговорили о работе. У ребят на лицах серая накипь пыли и пота. Разошлись, идут дальше, до забоя десятки метров. Стоит порожняк, вагонетки с затяжкой, огнивами, стойками, шпалами. Лукич первым, вверху глухо, деревянно по затяжкам стук, отдалось по узкому пространству, Паша сразу за ним, потому услышал негромкие слова:

– Ой, не к добру стучит, точно, купол образовался, вскрыть бы да забутить, а потом перекрыться бетонной затяжкой.

Не до Лукичовых слов Павлу, не обратил внимания, а бригадир переключился на него.

– Паша, твоя-то не пожаловала?

– Нет, Лукич.

– И што, сам поедешь, в ножки поклонишься?

– Да, думаю, в выходной, соскучился по ней и сыну.

– Соскучился – это хорошо, а все ж таки бабе волю шибко нельзя давать. Ты ж мою Степановну видал, заметил, выучка у ей какая?

Паша гостевал у Лукича в его просторном частном доме, знаком и со Степановной, действительно, слово мужа для нее вне обсуждения.

– Так что, если хочешь иметь крепкую семью, то имей и свое веское слово. Дождись, когда сама прискочит; а ежели первый поклонишься, то быть тебе подкаблучником и дураком, хучь ты и студент. Хотя у вас, у молодых, можа, все и по-другому, тогда буду я дурак, хучь и старый. Все, притопали.

Утренняя отпалила, им убирать, дым вытянуло, а запах аммонита устойчиво держится. Леха и Пета сели сразу уничтожать забутовки. Лукич с Пашкой достают инструмент, он спрятан на борту, за затяжками, прислонен там к породе: кирка, лопаты, кувалда, топор, ключи гаечные. У каждого звена свой инструмент и свое место заначки. Паша сразу никогда не обедает, а то к концу смены голод глушит все другие чувства. Он таки придумал, как обезопасить обед от крыс. Под большой глыбиной киркой углубляет ямку, заваливает тоже большими кусками породы спрятанный сверток, до обеда не успевают хищники подрыть ход и сожрать.

– Паша, глянь-ка, Пета уже сидит, оклемался.

– Да я в мойке еще заметил, поджило.

– Ну, ничо, пережил, не сбёг, значит, будет шахтером. Эй, орлы, хватит пузо трамбовать, пора за работу.

И началась работа. Лукич встал за пульт трудяги пэпээмки. Пета подборкой зачищал углы, куда она не достает. Пашка с Лехой занимаются вагонетками. С порожней ветки скатывают вагонетку на поворотный круг. Да, да, красиво названо – поворотный и круг – просто большой лист железа, на нем разворачивают пузатого металлического бегемота, вдвоем приподнимают за выступ у сцепки и ставят одну пару колес на рельсы, потом один весом тела давит на этот выступ, второй поднимает другую сторону и вторые колеса на месте. Первый раз Паша глазам не верил – такую махину и руками на рельсы, а ничего, быстро освоил. Две вагонетки таким макаром подгоняют под гибкий отросток скребкового конвейера машины, она их нагружает, руками толкают полные к составу, электровоз позднее увезет. Надо и порожняк поближе дотолкать. Работали молча, скрежет железа по горной породе не располагает к чесанию языка. Пашка посветил к груди забоя, там лучи двух фонарей чертили световыми циркулями серую завесу пыли.

– Пашет Пета. Он изменился после того случая. Помогла, видать, порка.

* * *

Камсатов пришел к ним в бригаду из другой пару месяцев назад, оттуда его попросили за драку, хотели совсем выгнать. Петру лет 27–28, шесть из них сразу отсидел за грабеж, три его старших брата с малолетства и с редкими передышками смотрят на белый свет через четырехрогие ёжики колючей проволоки. Мать-старуха – одна у него родственница на свободе, пенсия небольшая, кормить детину взрослого не в состоянии, а сидеть все же надоело, и пошел Пета мантулить в забой. Работать он может, но вот понятия лагерные мешают жизни и работе.

Шахтеры в матерщине виртуозы, загнуть могут в небоскребы этажей, и слово «козел» в частом употреблении, но без лагерного, второго значения. Пета же никак этого уразуметь не мог и в ответ на каждое обращение к нему именем бородатого рогатого животного угрожал кинуться в штыковую атаку то с лопатой, то с ломом. И ударил одного парня по каске и по спине подборкой. Когда его перевели к ним, бригадир Семен предупредил Лукича. В первую же смену Лукич провел беседу, только пришли в забой:

– Петро, послухай меня. Ты, говорят, шибко блатной и на слова некоторые реагируешь, как бык на красную тряпку. Пойми, мы-то не блатные, а работяги, бывает што-то не ладится, слова вылетают нехорошие, но это не по-лагерному, просто привычка. Усек?

Пета поднял голову от забутовки:

– Я-то усек, но и вы усеките, што меня шесть лет учили за козла сразу резать.

Леха встрял:

– А ты переучивайся, тут не лагерь, а забой.

Леха не зря влез в разговор, у него словцо это часто выпрыгивает изо рта, особо когда с похмелья, да и у Лукича проскакивало. Пашка такими определениями не злоупотребляет, у него брат тоже мотает не по первой, и в паузах промеж посадок он просвещал младшего.

Через неделю примерно произошел первый инцидент. Крепили круг, Пета уронил затяжку вертикально Лехе на ногу, тот от боли заорал:

– Козел, ты че, граблями своими удержать ничего не можешь?

Пета спрыгнул с настила, да так реактивно, ухватил кусок породы с острыми гранями, плохо бы кончилось. Павел был рядом, действовал не раздумывая, цапнул рванувшегося Петра за шахтовую спецуру сзади и дернул назад. Камсатов буксанул сапогами по породе, в точь грузовик на глинистой дороге, оглянулся, зло фиксы засверкали в фонарном свете:

– Ты-то чё впрягаешься, лошкомойник, студент зачуханный, –
а в правой руке оружие пролетариата.

Тут уж Пашку заусило:

– Пета, ты сам за базаром не следишь. Так вот я тебя предупреждаю, еще раз услышу в свой адрес подобное – как ту ложку, тебя согну-разогну и сломаю. Не веришь, я тебе счас это продемонстрирую,
и породина не поможет.

В Пашином голосе такая гроза клокочет, Пета одумался, разжал ладонь; посмотрел прямо в свет:

– Ладно, Пахан, че ты, в натуре, я кипятной, но и он пусть помело свое прикусит.

Леха подытожил:

– Все, кончаем, бугор идет.

Лукич все же узнал, Леха сам, скорее всего, и рассказал. На другой день спросил у Паши:

– Что у вас за стычка получилась с Петром?

Выслушал, задумчиво:

– Да, придется, видно, лечить парня. А Лехе я втык дам, чтоб тоже с языком своим поаккуратнее был.

Паша не понял про лечение, но уточнять не стал. И вот месяц тому лечение стало неизбежным. Леха с Петой несли ножку, в ней весу пуда четыре, такая профильная железина, плавно закругленная вверху. Ножки ставятся по бортам забоя, сверху кладётся на них и в них огнива, крепится хомутами на болты, получается круг, его уголками соединяют с предыдущим и вкруговую перекрывают досками, по-шахтерски – затяжками, ограждая от падения породы. Грунт выработки не паркет элитных гостиных, а и там спотыкаются. Ямка, а может, камень под ногу – и Пета хроманул левой, ножку выронил из руки, он шел сзади, ножку несли не на плечах, а в опущенных руках, она изгибом у Петы вырвалась и пошла клониться, выворачиваясь к грунту. Леха от нежданки такой тоже выпустил свой конец, металл застремился вниз, собирая складкой штанину сапог и кожу под ними, хорошо, ступня не попала. Ну и выдал Леха такие словесные пассажи, где «козел» звучало как нежный эвфемизм слова из лексикона Никиты Сергеевича в адрес художников и скульпторов.

Павел готовил приямок под ножку, услышал рев, обернулся – они метрах в восьми-десяти. Леха сидит на левой ноге, нянчит отставленную правую. Паша из виду выпустил Пету, он стоял на окраине света, а летящий в Леху топор хорошо разглядел. Где Пета его успел взять, непонятно, хорошо, что он отнюдь не Чингачгук, топор летел, крутясь беспорядочно в обеих плоскостях. Леха с пузком, не шибко проворен, а в данный момент, как хороший боксер, унырнул от летящего оружия, упал топор, ставший орудием мщения, звонко залязгал по породе лезвием. Лукич был ближе и понял, что этим не ограничится. Когда Пашка подбежал, бригадир уже выкрутил лом из рук Петы и держал его своими клешнями за грудки, собрав в ладони всю рубаху от ворота до подола. Он сам в рубашке, жарко при работе, рукава засучены выше локтей, буграми и длинными холмами пучились мышцы, волосьем крытые. Пета искажен лицом, глаза по-крысьи краснят от света светильника бригадирского.

– Ну все, парень, придется тебя лечить по-шахтерски, иначе ты кого-нибудь убьешь и сам под вышак пойдешь.

Ловко и быстро перехватил правой Петра за ремень штановый, тот приподнялся, повернулся и уже лежит на спине, каска упала с головы, фонарь выскочил из зацепа, уткнулся светом в грунт.

– Леха, иди сюда, потом выть будешь, нога-то не сломана, надеюсь, да быстрее, – а сам в наклоне держит лежащего: – Ну-ка, давай, голубок, на живот, – и рывком перевернул Пету. – Пашка, держи ноги, а ты голову, я лекарство принесу.

Паша пока понять ничего не может, но послушно прижал ноги Петы к земле, стоя на коленях, прихромавший Леха сел ему на голову, и, диво, Пета лежал без сопротивления, тоже не понимал. Бугор принес подборку, не большую самую, чуток поменьше и с обрезанными бортами.

– Держите? Покрепче держите. Получай, друг ситный, во излечение души и усмирение духа.

Живая плоть и бездушное железо, плоть угнетается, железо торжествует. Лукич перпендикулярно к наказуемому замахнулся от души, до головы, удар чавкнул по мягкому, как камнем не в воду, в болото. Лопата хоть и урезанная, а все одно в размер обеих полупопиц нежирного Петы. Первый этот удар вздул ярость в Петре, он рванулся телом, ноги под Пашкой в судороге задрыгались, а из-под Лехи, задавленно звуча, извергся поток угроз:

– Ну, твари поганые, завалю я вас всех!

Еще хлопок и чавк тела, пыль из робы заискрилась в свете трех фонарей.

– Леха, тебе все, не жить больше.

Лопата в одном ритме заходила по амплитуде замаха.

– Я вас поодиночке всех выловлю и порежу. У, гады.

Звук изменился, похоже, кровь скопилась под штанами. Пета смолк на десятом ударе, после двенадцатого Лукич бросил лопату:

– Все, отпускайте, пусть полежит, подумает.

Часа два до конца смены работали втроем и молча. Лехе залили йодом и забинтовали длинную полосу соскобленной кожи от коленки до выступающей косточки над ступней, он хромал, морщился, но работал наравне, старался, чуя и свою вину. Перед съемом с работы, прибрав инструмент, подошли к лежащему Камсатову. Лукич присел рядом:

– Петя, вставай, идти пора, смена кончилась.

Помолчал.

– Я тебе, случаем, мужского ничего не отбил? Ну, вставай, вставай.

Петя зашевелился, повернулся на бок, охнул невольно.

– Пашка, Леха, помогите встать человеку, – те готовно подняли Петра, Леха надел ему каску, поднял болтавшийся ниже пояса фонарь, прикрепил защелкой в касочное отверстие. Голос у Петра спокойный оказался, когда заговорил:

– Мужики, не надо об этом болтать никому, если растрещите, тогда точно порешу вас.

– Ты, парень, не попугивай, а трещать никто не будет, слышали все? А тебе, Леха, скажу: ежели язык свой поганый не укоротишь, то и тебя полечим, так будет справедливо. У нас коллектив, и мы в шахте,
а не на полянке ягоды собираем. Не дай Бог, што случится, мы друг друга выручать должны. На этом покончим, и думаю, такое больше не повторится. Если спросят, как да што, скажи, с настила упал прямо задницей на породу. Пошли, вон смена уже идет.

Петя осторожно ступал при ходьбе, он Павлу потом говорил, что мать лечила отварами и травы прикладывала. Больше конфликтов не было, но Петро стал неразговорчив и в сторонке.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.