Кроссинговер

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Виктор Пянзев

Просмотров: 5338

2009 год, Выпуск № 5

Мишаня открыл дверь своим ключом и тихо, опасаясь продолже­ния скандала, скользнул в комнату.

В полутьме на раскинутом диване светились два обнаженных тела. Звучала тихая музыка. Струился запах дорогих сигарет. Он застыл. Увиденное казалось нереальным, более того, он подумал, что это галлюцинации, но обстановка в комнате говорила об обрат­ном.

Так же капала вода из-под крана на кухне, рычал бачок в ванной, да трясся от возмущения холодильник, наказанный старым компрес­сором.

Тихо пятясь, закрыл дверь. За спиной почувствовал чье-то дыха­ние. В коридоре стоял его ребенок. Слезы капали из уголков глаз.

Мишаня упал на колени перед худым детским телом. В груди оборвалась натянутая струна. Заныло сердце. Боль сжала голову тисками. Ребенок беззвучно плакал. Слезы прожигали отцовские ладони и ему казалось, что это кровь. Он тер ладони об куртку, рвал кожу об брючную ткань. Но руки оставались алыми, и что-то теплое капало на пол.

Поцеловав мокрое лицо ребенка, вышел из квартиры. И только на лестничной площадке понял — навсегда.

В кармане куртки он нащупал тощую пачку денег — символ зарплаты. Брел по городу, вдыхая незнакомые запахи. У ресторанов толпились красиво одетые люди. Витрины магазинов излучали бо­гатство и благополучие. Медленный поток изящных машин отра­жался в зеркалах роскошных офисов.

Скользил по цветной клетке тротуаров, мытых шампунем в ноч­ные часы. Филиалы банков светились дорогими витринами. Он чувствовал себя пришельцем в незнакомом городе. Только на пло­щади, застроенной и перестроенной, он начал узнавать родные сте­ны. Мужички, далекие от Скорик, а тем более от Миленского, намо­лотили куреней в угоду хамоватым градоначальникам. Он чувство­вал себя пришельцем в городе, который он знал перед заточением в камеру лаборатории. Что-то угадывалось в нем от прежнего, об­ретенного чувствами и эмоциями. Но это был другой Мегаполис, другая Вселенная.

У входа в ресторан Мишаня был вежливо остановлен швейцаром.

— Господин! Мы будем рады видеть Вас в другое время и в другой одежде.

Мимо — в вечерних нарядах проходили дамы, в черных фраках — ухоженные мужчины. Мишаня стыдливо одернул замусоленную куртку и поправил блестящий узел старого галстука.

Ударом тока боль пронзила тело, возвратила из прошлого на загаженный голубями чердак. Это крыса укусила палец на ноге. Рядом храпело и стонало во сне существо.

Лунный свет выхватил из тьмы красивое, но грязное лицо, блед­ные, искусанные губы со следами помады из мусорных баков.

Засыпая, он подумал, как причудливо в этом облике смешались краски Сандро и Иеронима.

На задворках большой улицы в душной забегаловке, где демок­ратично пили и "новые" и "старые" в дальнем углу, под тусклой "сороковкой", прижался Мишаня к холодной стенке вместе со своим горем и своей судьбой.

Усилием воли опрокинул первую рюмку водки и вскоре изменил отношение к некоторым вещам. После третьей, под пельмени, так похожие на манты, начал переосмысливать жизнь и собирался воз­вращаться домой.

По инерции взял четвертую. Плюнул на всех и послал все свои проблемы гулять в разные стороны.

Только слезы ребенка жгли ладони. Да навязчивое видение двух голых тел в темном провале .спальни красным бакеном шаталось в штормящих мыслях.

Икнув, он подумал, что это не катастрофа. В жизни каждого существует та или иная степень свободы и, как верно отметил А. Ка­мю "в конце каждой свободы нас ожидает кара".

А ведь было. Однажды, после симпозиума и богатого фуршета, допивая вино с лаборанткой Лерой, в кабинете. Она как-то нежно сказала:

— Михаил Григорьевич, вы знаете как делают детей? Не задумываясь, он кивнул головой.

— Тогда покажите,— продолжала Л ера.

И он к своей чести показал, а потом дополнительно объяснил.

В обожженном этанолом мозгу, пылали угли страшной личной катастрофы. Закрыта тема, которой отдана жизнь. Он неожиданно всплакнул. Разлил остаток водки и долго промокал влагу носовым платком.

За столик присели девушки. Сквозь стекло четвертой рюмки они были призрачно прекрасны. "Незнакомки" — это от Блока, Крам­ского,— подумал Мишаня, и смахнул слезу.

— Девушки, осмелюсь налить по рюмке водки,— начал он и продолжал,— сегодня у меня не лучший день в жизни, а выпить необходимо за лучшие времена. Прозит, мадам! — и он наклонился к брюнетке, сидящей рядом.

— Ты что, пацан, слюни распустил,— глухо ответила девица. — Все мы хреново живем в этой долбанной стране тараканов. Давай свершим праздник для души сегодня. Бабки есть?

Мишаня суетливо нащупал остаток зарплаты.

— Есть!

Дамы приподнялись.

— Тогда в магазин и на природу.

За рулем бbтой "Нивы" сидел прыщавый мужичок, который процедил сквозь зубы:

— Гриша.

На остаток денег Мишаня затоварился водкой, колбасой и хле­бом.

Ехали долго.

Дорогу проспал.

На лесной поляне развели костер. Сосновые ветки петардами разрывали темноту. Метались тени спотыкающихся дам. Выпив еще, все весело танцевали вокруг костра.

Гриша с блондинкой занялись любовью недалеко. Их голые тела подымались и опускались синхронно пламени костра.

У Мишани шевельнулось какое-то желание, но он потушил его очередной рюмкой и начал проваливаться в сон. Засыпая, он слы­шал, как брюнетка трясла его:

— Ты что, голубой?

Сквозь сон вяло ответил: "Хуже — желто-голубой".

Что-то давило тело. Очнувшись увидел, как рука лежащей рядом, пыталась обнять его. Время без памяти окончилось. После удара электротоком Мишаня вспомнил все: и лабораторию, и последний день в стенах института, и голые тела в спальной комнате, и костер в лесу. И только печальные глаза ребенка, наполненные до краев слезами, которые проливались на его лицо, существовали вне про­странства и времени.

Серый рассвет сочился сквозь дыру в крыше. Серые мысли тол­кались в тупиках мозговых извилин.

Было холодно.

Дрожь ломала тело. Открыв глаза, он увидел пепел обгоревшего костра, лесную поляну и цветы странной красоты, лежащие под го­ловой. А голову разрывала боль, плавила затылок и, казалось, в этом мире существовала только она — боль!

Но с кромки рассвета сорвалась трель незнакомой птицы. Ложи­лись в пролеты просек косые лучи восходящего солнца. На жухлой траве искрились белые кристаллы первого заморозка.

Вчерашний праздник для души окончился утренней трагедией для тела. Брошенный в незнакомом лесу, на пепелище прошлого, он мучительно сопереживал тусклое время.

Жить необходимо. Мишаня поднялся и, пошатываясь, двинулся в никуда.

Этим маршрутом он вышел на огромную мусорку. Тысячи чер­ных птиц вращались юлой над дымящими отходами. Мерзкий запах разложения чередовался со сладостным запахом агонии и смерти.

По траншее, напоминающей окна, где с бруствера свисали скром­ные вещи нашей неухоженной жизни, а под ногами прогибался пла­стик, бумага и ветошь,— попал в бункер, крытый рубероидом, целло­фаном и мешковиной.