Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Кроссинговер

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Так мы познакомились.

Иштван любил вино. Это угадывалось по багровому носу. За бутылку родного "Токая" нашел лыжи, палатку и спальники. И пошли мы, проваливаясь в глубокий снег по полоныне Головческой к подъе­му на Щесу. Минуя заборы из тонких елей и пару случайных домов, минуя прошлое и что-то еще.

Хотелось, чтобы новая жизнь начиналась тут, среди сказочных елей, украшенных синим снегом, среди птиц и следов неизвестных зверей. Хотелось забыть все, что за спиной.

Забыть то, кто мы и откуда. Отрешится от реальности. Слушать тихую песню снега под музыку ветра с хребта Черногоры.

Над полониной срывались лавины, ломая деревья в теснинах из скал. Где-то внизу стучали стаканы в дымных колыбах и капала кровь из разбитых носов.

А посредине, в старой кошаре, горел огонь и наши тени перепле­тались на стенах и потолке. И наши мысли переплетались в про­странстве морозного сруба, на сквозном ветру, среди летящих сне­гом секунд и часов.

И наша свеча на деревянном столе в темном углу. Виртуальных икон в этом пространстве мы надумали много. И канонизировали эти минуты в душе.

Пусть годы стерли черты лица и тембр голоса. Остался запах снега и запах костра. Осталась смелая мысль о том, что один день может стоить одной жизни.

Почему мы пришли сейчас на лунную дорожку в этом ресторане, заполненном тенями и тишиной?

Почему я вспоминал, вдыхая запах волос, тот день, когда на полонине Щеса шел снег?

Почему я один танцую в этом зале под угрюмыми взглядами

деревянных людей?

Но разве я один? Вот белеет тело, переломленное через хребет лошади. Старый Арон кричит и гонит черную кобылу через зал. Тебя, друга детских лет, убила молния июльской грозы.

— Копайте яму,— кричит Арон и гонит лошадь. - Копайте в огороде и засыпайте его землей. Земля возвратит жизнь!

Толпа, стук лопат. Крик твоей мамы, от которого крыши домов подымались над серым местечком.

И твое лицо, и синие губы над черной землей, и червяк у самого

угла рта.

— Ребе, зовите ребе, пусть он скажет, что делать дальше. Пришел мудрый рабе и положил кадыш у твоей головы.

— Закопайте его в небо, он ближе к Богу, чем все мы,— тихо сказал ребе и ушел в сторону синагоги.

Гонит Арон лошадь по паркету длинного зала и кричит деревян­ной толпе:

— Копайте небо!

Я вдавлен в угол дивана с осколком стакана в порезанной руке и стук твоих шпилек, стук, как азбука Морзе.

Складываются точки и тире в сигнал "SOS". Это говорят ноги, а губы гневно выговаривают о превратности судьбы. Прессуешь паль­цем темноту и сквозь эту стену прорываются отдельные слова:

— Все могло быть по-другому!

Эти слова пропитали меня грустью в южном городе, когда твой корабль уходил к далекому порту в теплом море.

Так легкомыслен был взмах руки и так красиво звучали слова:

— Все будет по-другому!

То была моя грусть и печаль. Сегодня, глотая слезы в пыльных переулках Ашдода, пытаешься взглянуть за горизонт, за синее море, за белые горы вокна гостиницы "Беркут".

Стучат каблуки по паркету. Для слова "будет" в моей жизни времени не осталось.

Болела голова.

Балконная дверь легко поддалась и я вышел в ночь. На лапах елей ютились белые звери. Вдали, у Ясеней, мелькали огоньки. Морозный воздух наполнил грудь. Дышалось легко и свободно. Но разве можно через дверь уйти из прошлого? Из прошлого уходят через будущее. Но парадокс состоит в том, что прошлое — наше будущее. Наступит день и мы будем жить только прошлым. Реминесцируя под пологом снежного неба или в доме дождливого мая.

И глаза прошлого будут пристально вглядываться в твое лицо, пытаясь увидеть несостоявшееся будущее.

Пространство холла наполнено звуками музыки и шагами. Мель­кают тени, то сбиваясь в одну огромную, которая заполняет холл, то дробясь на одинокие. И у каждой свой путь на лунной дорожке.

Из темноты луна ткет конфигурации теней. Память переселяет в эти объемы души живших с нами людей.

Звучит далекая музыка. Это цимбалы — пот с лиц! Это радость и морщины на челе. Это цимбалы — "Гей но, збирайтесь хлопці, файних побачить Дівчат!"

Стучат молотки и кровь стучит в висках.

Твоя рука на плече в прощальном прикосновении. Рука не отпускает меня. Теплая рука на плече. Неужели ты возврати­лась? Чужая душа иссушила слезы.

— Не лякайтесь! Це я, хазяйка "Беркута". Пішли в ліжко, зав'яжемо руку, бо капає кров. Порізався в темряві? Пішли, ми повинні горнутись до когось. Подивись, за вікном, Яблонка біжить до Прута, а Замир до Тіси. Тільки люди довго ходять один поза одним. А потім розходяться, та й назавжди. Так важко інколи зробити той крок, один крок.

.— Да,— подумал я,— шаг,— и торопливо оглянулся, как будто был готов к этому шагу через пропасти времени. — Холодно, иди в комнату, я останусь. Мне нужно сделать шаг.

Через коридор по лунной дорожке протянулись рельсы Трансси­ба. Шел мелкий дождь. Сигнальные огни красными пятнами ложи­лись на мокрый металл.

В темноте кричали маневровые и суетилась вокзальная толпа в своем твердом желании допить и упасть на плацкартную полку.

Дальше за путями ворочалось, стонало полуголодное брюхо сибирского города.

Задыхаясь в дыму, в недельной вони агиток, теряя честь и зубы в кабинетах и камерах государственных волков, друзья решили уехать в глубь Алтая. Под святой горой Белухой организовать свободное поселение. Жить по принципам Кампанеллы. Творить, как на душу ляжет. Говорить, не оглядываясь.

И ты, умытая слезами и дождями, манила и заклинала сделать шаг с перрона на берег Катуни. Ты неистово мечтала, что там и только там будем счастливы. Слезно просила порвать все нити с городом, оторвать дуги рук от проводов большого напряжения. Забыть ветви синих берез над неоном реклам и пух тополей вдоль брусовки дорог. Оставить сруб деревянный и рябины куст. И ту тропу, что свела нас,— в сиротском одиночестве оставить. Поэтому труден выбор и сложен шаг, и печален фонарь на последнем вагоне.

Сегодня ты пришла из своего далека, чтобы сказать что-то важ­ное. И рот искаженный криком и полная тишина, и птиц полет сквозь аркаду губ.

Для меня — только темень коридора да луна в переплете рам и пролет летучих мышей над головой.

И снова дверь под номером "восемь" скрипит, открываясь в меня:

— Я чекаю вас, замерзла. Холодно мені. Холодно тому, що самотня. Обіймітъ мене та зігрійте,— и пальцы, разрывая морозный воздух, топчутся на упругой груди. Касаясь сосков, обжигаются до ногтей. И души бредут, согнувшись, из тела в тело. Стучат сердца. Тела соединяются. Губы скользят покоже.

Тает снег, который память. Исходят дождем низкие тучи в дале­ком сибирском городке. На мокрой крыше вокзала наши тела про­щально светятся сквозь пелену небесной воды.

А где-то внизу на перроне звучит надрывно гармошка и плачет седой гармонист.

Поезд ушел за горизонт, мерцая красной точкой последнего вагона.

— Ви коло мене і дуже далеко,— печально сказала женщина и уснула.

Мне не спалось. Стучали двери в номерах. Суетились слова, натыкаясь друг на друга. Распадались слова на звуки. В этом хаосе рождалась мелодия. Сложно сказать, кем и для кого она была создана, но я оказался невольным слушателем космического оркестра, где на освещенном луной, пюпитре попадались ноты, адресованные мне.

Женщина улыбалась во сне, а я босиком, спотыкаясь об выбоины в паркете, пошел на голоса.

В ресторане безликая толпа кружилась в медленном танце. Сквозь открытую на балкон дверь струился лунный свет. На перилах сидел мой товарищ — Сеня.

Продавливая снег босыми ногами, я прошел сквозь него и сва­лился с площадки в сугроб. Снег забился в трещины пяток, тая, сочился сквозь пальцы рук, слезил лицо.

На втором этаже Сенин профиль застыл в оконной раме. Я махнул рукой и крикнул:

— Обожди!

Тело, разорванное на молекулы пластидом шахида, было собрано горячим ветром Иудеи и соткано из снежных крупинок в тусклом окне гостиницы "Беркут".

Минули годы, а, возможно, минуты с тех пор, когда мы топтали соседний склон досками, званными в народе лихо —"мукачами".

Кружила метель, завывая воронки зимы, и белые улитки ползли по синему снегу. Ночью в кошаре, под вой ураганного ветра, при неярком свете свечи с пугливым мотыльком огня, ты пел старые песни, глотая кипяток из военного алюминия.

Когда смыкались глаза и спальники несли нас к кромке сна, судьба забросила в дом толпу пугливых туристов. Пятеро ребят не вместились в кошару и стояли на улице. Синие губы, глаза, полные отчаяния и тревоги.

Ты, Сеня, вышел в метель. У деревянной стены разложил костер, кинул лапник на снег и уснул. Кто-то из тех, стоящих овцами, тоже лег рядом, втащив ледяные тела в спальники. Для них это был первый опыт по борьбе со страхом.

А ты, Сеня,— учитель. Потом, пройдя все войны Союза, в песках пустыни Цин ты учил воевать пацанов и сопливых девчушек, мешая русский мат с командами на иврите.

У судьбы были другие взгляды на твою жизнь и другой расклад.

В автобусе из Иерусалима на Бейт-Лехем ты сел рядом с шахидом. Говорили о простых вещах: о погоде, о детях, о том, что до­рожает жизнь и шекель теряет в весе.

Ты уснул, разморенный жарой, и на подъезде к Дамат-Рахелью взрыв разорвал тело на тысячи ярких огоньков в вечернем небе. Я стою босым на карпатском снегу, вглядываясь в твой профиль в лунном окне.

Обожди, Сеня!

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.