Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Из блокнота

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Больничка

Пару лет тому я попал в больницу – прямо с улицы. Как оперировали, как лечили – масса впечатлений. На всю оставшуюся жизнь запомнились, ей-богу.

По горячим следам я поделился ими с читателями одной из кузбасских газет. А сейчас решил описать всё детально. Соседям по палате – для воспоминаний о былом больничном товариществе. Медикам – чтоб знали, как их воспринимают с больничной койки. А всем остальным – чтоб не дрейфили, в наших больницам не так всё плохо, как малюют некоторые мои коллеги.

…И вот я дома. На ноге, где-то вдоль щиколотки – нагнуться и тщательно рассмотреть не могу, ещё больно – надрез, грубо, широкими мужскими стежками зашитый. Внутри железяка на шурупах-саморезах. Вернее, титановая пластинка. Это имплантант – он скрепляет сломавшуюся кость.

Сегодня моя профессия – больной. Полтора месяца придётся кузнечиком прыгать на костылях. Потом учиться ходить на двух конечностях. Сначала с палочкой – мастер на все руки Лёха обещается привезти что-нибудь оригинальное с Горного Алтая. Какую-нибудь лиственничную загогулину с забуреломленного берега Чуи. С традиционного Чуя-ралли на весенней горной воде, куда я, конечно, в этом году уже не попаду.

«Пропал сезон», - со слезой в голосе пожаловался молоденькому интерну, возившемуся с моей лапой в приёмном покое. Пожаловался без расчёта на сочувствие. А он вдруг заинтересовался: «Какой сезон?». Оказалось – дельтапланерист, им раздолье, как и водным туристам, только летом.

Что ж, дельтапланеристы тоже люди…

Случилось это со мной на людной улице. Просто шли. Просто весенняя лужа на тротуаре. Просто круглые ледяные закраины. «Левая толчковая» едет вперёд и чуть вбок и я своим грузным телом (центнер с лишним – никакой дельтаплан не выдержит, только катамаран или рафт) сажусь в мутное месиво. Ступня задирается подошвой кверху. Ещё не больно.

Мои спутники шествуют дальше, оживлённо переговариваясь – мы, собственно говоря, направлялись в гости к Сане, который переехал в новую квартиру (в старой, что на первом этаже, теперь будет юридическая консультация – уже крылечко пристроили). Посмотреть, дать умный совет насчёт ремонта и попить пивка.

Вот и попил.

Они наконец оглядываются и поднимают брови. Быстрее соображает Саня. Он врач. Сейчас рентгенолог, а по молодости работал на «скорой». Ясно, как божий день, что перелом.

Меня подхватывают под мышки и садят на грязный сугроб. Они к таксофону, а я кукую верхом на сугробе. Грязюка, вытаявшие плевки и собачьи какашки – кемеровский мэр Михайлов рассказывал по ТВ, что в Европе, куда он ездил за мэрским опытом, собаковладельцы ходят на прогулки с пластиковыми пакетами и совочками: погадил верный друг – какашка немедленно убирается с глаз долой. А к нам европейский прогресс не дошёл, у нас дерьмо вытаивает наружу, ожидая дворника.

А дворникам некогда. До середины апреля, уже жара на дворе, не удосужились убрать тротуар. В суд подам!

Мимо шелестит народ. Много народу. Конец рабочего дня. Час пик и рядом автобусная остановка. Поглядывают. Кто равнодушно, кто мельком и сразу пряча глаза. Своя рубашка ближе к телу.

Я вполне трезв, пара бутылок пива в желудке не в счёт, довольно прилично одет и отнюдь не юношеского возраста. Мне можно сочувствовать, ей-богу. Но не сочувствует никто. Все идут мимо и мимо, шелестя пластиковыми пакетами. И мне становится стыдно за себя, ибо я, должно быть, такая же эгоистичная сволочь, как все…

«Скорая» всё не едет и не едет. Вот уже полчаса прошло. Лёха матерится и звонит друзьям из МЧС. Их машина осаживает у кромки тротуара через пять минут. Подходят и начинают соображать, как поступить. И тут с воем подкатывает «скорая».

Ногу обувают в «лангету». Снятую туфлю Саня прячет в сумку – предусмотрительный. Прямо грязными штанами я ложусь на носилки – отныне основное моё положение – горизонтальное. Санька присаживается рядом. В течение нескольких предстоящих часов он терпеливо будет выслушивать мои стенания и мат.

В больнице попадаю на конвейер. Чернявый мужик, то ли цыган, то ли кавказец, поступивший вместе со мной, только другой машиной, то опережает, то чуть отстаёт, потом теряется где-то в недрах санпропускника.

Предварительный осмотр. Укол против столбняка. Давление меряют (почти норма – 130 на 90). Кровь на анализ из пальца. Из вены (все вены со страху попрятались) – дополнительный тест на алкоголь (ежели пьяный – хрен тебе, а не страховка). Затем рентген. По ходу процесса постепенно раздевают до трусов и рубахи. Саня утаскивает вещи в гардероб, бумажку, что они были, суёт в сумку, а сумку – под голову.

«Все лекарства переносите?» Все я вряд ли попробовал в этой жизни, но не стесняюсь ответить утвердительно. Ногу обкалывают новокаином. «Распирает? Должно распирать». Распирает ещё как. Мне сверлят дырку повыше пятки, сверло визжит и вылазит с противоположной стороны, продевают в дырку железную спицу («Не дёргайся, больно только когда прохожу надкостницу, а сама кость не болит»), к спице прикручивают массивную скобу. Не спрашиваю, зачем, потому что наступает боль и с ней полный пофигизм: «Я лежу не охаю, мне теперь всё по фигу», - вспоминается весёленькая частушка.

Саня прибегает из буфета и суёт в сумку полуторалитровый баллон с пивом: «Будет отходить новокаин – попей, успокаивает».

Новокаин уже отходит, но пить на людях не хочется – вдруг нельзя. Прощаюсь с другом и еду на каталке сквозь строй чьих-то любопытных глаз и свесившихся носов. Много нынче страждущих в приёмном покое. Лифт. Ещё немного катимся по коридору. Палата: «В комнате с белым потолком, с видом на надежду».

Вопрос санитарки: «Можешь перебраться на кровать?» Да запросто. «Снимите, пожалуйста, трусы». Э, так не договаривались. «Снимай, снимай. Надо». Снимаю, оставаясь в одной донельзя измятой рубашоночке и становлюсь бесправным, делай со мной, что хошь. Приехал прилично одетым и почти здоровым гражданином, обломанная конечность и грязные штаны не в счёт, стал голым и больным.

Ногу укладывают на какую-то фигурную фиговину из арматуры с блоками. К скобе, что на пятке, через блочок привешивается груз – вот и пригодилась. Всё это называется – «вытяжка». Так придётся лежать несколько дней – пока опухоль не спадёт.

Нянечка приносит пластиковую бутылку с дыркой в боку: «Это твой туалет, сюда мочиться будешь. А по-большому тебе пока не надо – по первости долго не надо». Сестра вкалывает анальгин и тушит свет в палате. Поздно уже, часов одиннадцать. А случилось всё где-то около шести. Ну, самое раннее в пять.

«Куришь? - спрашивает некто слева. – Не кури, тут больница». Не курю я уже лет десять. Который слева успокаивается: «Сергей меня зовут. Деньги есть?» Говорю, мол, есть маленько, в сумке. «Да я не про то. На операцию деньги есть? Как заплатишь – тебя в операционную, вставят железку в ногу, закрепят шурупами по швейцарской технологии и через неделю иди домой, жди пока хрящ нарастёт и окостенеет. А денег нет – гипс на полгода. Короче, шевели карманом».

Сам он залетел на крупную сумму – у него сложный перелом локтевого сустава, он водило, накачивал колесо для «КаМАЗа», вылетело стопорное кольцо (что это такое?) – сначала ухнуло по кирпичной стене гаража, а потом, с отскока, по рукам. Правда, за него контора платит – несчастье случилось на производстве и в рабочее время.

Любой осложнённый перелом тянет на дорого. Нога может потянуть и на шесть «штук», и на все пятьдесят. А замена сустава – полтораста. Должно, и голову заменят, только шевели карманом. Ну и ежели привык к комфорту и денег полно, можешь жить в отдельной палате, с телефоном и телевизором, а не слушать храп и стоны, как сейчас, в казарме на шестерых страдальцев, но это будет стоить как номер в гостинице, а добавишь – станет дежурить с тобой персональная сиделка…

Лекция заканчивается зевком и сентенцией: «Короче, есть «бабки» – болей себе на здоровье».

Сосед вскоре начинает размеренно сопеть. Я лежу, борюсь с болью и посасываю пиво, всё же молодец Санька, правда, сорт не мой, не люблю «Медовое».

Ночью к нам привозят ещё двоих. Одного сбила машина недалеко от моего дома, на Марковцева, двойной перелом голени, а другой мой знакомый чернявый. Оказывается, он упал с крыши частного дома, пытался прочистить дымоход – в результате сломаны ребра и смещён позвонок.

Сбитого машиной ругают за грязные ноги. Дескать, мыться почаще надо. Он не соображает, что ответить – когда мужика шарахнуло, пришлось лететь кувырком, в воздухе разулся и потом сучил босиком по грязи, немудрено запачкаться – но он упорно доказывает, что только вчера мылся в ванной и что ноги должны быть чистыми.

Наконец, его тоже подвешивают и оставляют в покое. Сбитый машиной на время затихает, потом начинает бормотать, вздыхать и наконец просит воды – вместе с новокаином отходит похмелье. Сергей ворчит, но приносит, он единственный ходячий в палате.

Которого с рёбрами, этот смуглый и сплошь в чёрной волосне, кладут на «гамак», на полоску кордовой ткани, растягиваемой с двух сторон грузами, – для коррекции позвоночника. Страшно неудобно уже по виду. Парень стонет и бормочет («О, алла!») ночь напролёт.

Под утро привозят последнего, шестого. Парнишка лет двадцати с мелочью. Проникающее ножевое ранение. Сегодня наша (уже «наша», быстро прижился!) больница дежурная и сюда везут покалеченных со всего города и даже пригорода. Парень, к примеру, пострадал в гостях у бабушки, в деревне – не понравился пьяному аборигену и тот, ни с того, ни с сего, истыкал его кухонным ножом.

Пацан после армии. Служил в Юргинской бригаде, в Дагестане и Чечне. Ни царапины. А дома залетел по полной программе. Ему сегодня тяжко. Но выздоровеет он быстрее всех, ничего из жизненно важных органов не задето – не пройдёт и недели, как выпишут. Азербайджанец сбежит сам, устав валяться на «гамаке». Прямо в гипсовом корсете снимется домой – говорит, что продаст золото, сто граммов, и рванет в Баку жениться, обиделся на нынешнюю жену, которая не сразу пришла его навестить. Кстати, с нынешней женой, от которой трое детей, развода не будет, им не положено, просто запишет в нелюбимые, а ласкать и холить станет другую. «Если б я был султан, я б имел трёх жён», - азербайджанский семейный вопрос состоит лишь в том, сколько жён ты сможешь обеспечить.

Утро начинается в шесть часов с градусника. Вроде и нога переломана, но температура едва дотягивает до 36, значит нормальная. Потом уборка. Потом укалывают кого положено. «У вас своё обезболивающее?» – это вопрос ко мне. Нет у меня ничего своего. Сосед советует: «Пускай жена купит «кетанов» в амбулах, здесь аптека есть, хорошо помогает».

«Кому умываться?» – это нам, лежачим, приносят тазик и поливальничек. Кряхтя умываюсь одной рукой.

Завтрак. Давненько не ел перловой каши.

Мало-помалу знакомимся. Сосед в углу – Николай, у него такая же травма, как у меня, только дело было ночью и пришлось метров полтораста идти, всё повывихивал и повыворачивал. Хорошо, что подвыпивши был, как раз после дня рождения сына, пьяный многое может, а трезвый не дошёл бы и замерз на снегу. Порезанный Саша отвечает на вопросы едва слышным голосом, но молодец – оклемался за ночь. Азербайджанец спит, храпя беззубым ртом. Сбитого машиной зовут Геннадий, мужик примерно моих лет. Приподнимается и рассматривает ногу: «Это что же, насквозь, что ли, спица? Ну, блин дают…»

Так и будем теперь валяться и ждать операции.

Врачебный обход мимолётен: «Как ремонтироваться будем?» Николай просит подождать с гипсом – ему на работе должны зарплату за три месяца, вроде обещают отдать и деньги на «имплантант» появятся. У Геннадия сломанная кость встала как-то не так. Доктор без раздумий берётся за ногу и выправляет. Геннадий отчаянно матерится. Доктор ухмыляется в бороду: «Ничего, ничего».

Меня тыкает пальцем в ногу. «Отёк», - буркает сестре. Что-то назначается против отёка. Сестра оставляет на тумбочке бумажку – надо заплатить по добровольному (ага, именно – добровольному) медицинскому страхованию столько-то рублей, купить бинты и флакон гепарина – это лекарство, говорят, препятствует тромбозу, рассказывают, что один парень «крякнул» из-за оторвавшегося тромба, а дело уже шло почти на поправку.

Сумма за «имплантант» и операцию – отдельно. И эту сумму мне сообщает шеф – вот он заходит в палату, розовенький с утреннего холода, в руке «мобильник»: «А ну, кому, мужики, позвонить?» – выйдет не так уж много. Видно, не столь сложный случай.

…Шесть дней проходит в полусне и разговорах. Когда в кучу собирается несколько взрослых мужиков, они разом превращаются в мальчишек. Анекдоты, травля, небывальщины про охоту и рыбалку, рассказы об армии, все, оказывается, служили – палата то и дело взрывается смехом. Ну, время от времени прихлынет боль – покряхтим, попросим сестричку уколоть и опять травля.

Серёгу переводят в соседнюю палату. На его место ложится наголо бритый молодец атлетического вида. Зовут Женя. «Хоккеист, что ли?» – интересуюсь. «Боксёр. Но уже не выступаю». Молодец порвал мениски на тренировке. Сразу на операцию. После, пьяный от наркоза (после наркоза все ведут себя по-разному – из иного такое дерьмо прёт, ого!) рассказывает анекдоты и поёт песни.

На следующий день к Жене косяком идут друганы. И одна девица с умопомрачительной фигурой – вся палата уважительно замолкает…

Вообще-то хорошо развлекают приходы родни и друзей. Посещения с одиннадцати до часу – утром, и с четырёх до семи – вечером. К урочному часу напрягаешься и ждёшь, авось кто заглянет. Хорошо, что больница в самом центре города, а не на окраине. Кстати, наша больница считается лучшей (но, по мнению Сани, работающего в другой больнице, самой дорогой в городе), а про окраинные ходят страшные легенды – те, мол, работают на кладбище, народ там только и делает, что мрёт.

Наше житьё, впрочем, тоже не сахар. Дело даже не в болезни, а в том, что ты неходячий. Вот Серёга потягивается с утра и, надевая штаны, бормочет: «Ну, чо, блин, поссать, что ли, сходить?», - на что мы весело матюгаемся, потому что для нас самостоятельный поход в туалет – дело отдалённого светлого будущего, наш удел – пластиковые бутылочки и классическая «утка», воспользоваться которой в подвешенном положении настоящий подвиг. Моральный (днём садиться на неё мешает стеснение, поэтому все дела происходят ночью) и физический (после этой элементарной физиологической акции, в нормальной жизни приносящей удовольствие и облегчение, отваливаешься на подушку в поту и полном изнеможении).

Помаленьку решаются финансовые проблемы. Деньги за «имплантант» (жена распечатала «заначку»), за наркоз, за что-то ещё (опять-таки в порядке «добровольного» страхования) внесены и, возможно, в понедельник, сразу после Пасхи, меня будут оперировать. Соседи подначивают: «Ты не забудь спросить, опохмелились они после праздника или нет, а то засунут вместо «имплантанта» авторучку и вообще накроят чего-нибудь не так».

Серёга, кстати сказать, демонстрирует свой, уже отработавший «имплантант» – из него эту довольно увесистую и блестящую, как бы никелированную железку (а может это титан?) с отверстиями по всей длине уже вынули и он взял её на память и в назидание товарищам…

Пасха проходит в гульбе. Валом валит народ в больницу. Говорят, что в раздевалке очереди. А в больничном православном храме – праздничная служба и там, говорят, тоже народу пушкой не пробить.

Все посетители чего-то тащат. Мы и так не дураки пожрать (еда – естественный наркотик, отвлекающий от боли, поэтому в палате все постоянно что-то жуют), а тут пир на весь мир. Не без спиртного – сегодня на это медперсонал закрывает глаза, Пасха, вон и престарелая санитарка, протанцевав со шваброй посереди палаты, не отказывается от стопарика и крашеного яичка на закуску. Короче говоря, гулянка.

В которой не участвую только я. И не потому, что неохота, а потому, что завтра операция и мне нельзя ни есть, ни пить.

Перед главным больничным событием все ведут себя по-разному. Серега говорит, что первый раз не волновался совершенно, давление 120 на 80, даже врачи удивились. Перед повторными операциями, в нём копались несколько раз – локтевой или коленный сустав самое сложное устройство в человеке, мандраж, правда, был.

Парень с аппаратом Елизарова на сломанной ноге (эдакие кольца на воткнутых в кость штырях), сменивший убежавшего в Баку азербайджанца, рассказывает, что дрожал, словно осиновый лист. «Сам не пойму, отчего».

У меня в голове вспыхивают разные мрачные истории. Усиленно отгоняю их и настраиваюсь на спокойствие. Настолько преуспеваю в этом деле, что ночью высыпаюсь и открываю глаза бодрым и, насколько это возможно в положении лежачего больного, весёлым. Даже чищу зубы и жалею, что нельзя побриться, ну, ничего, как встану на костыли, первым делом к зеркалу и раковине, что в углу палаты. Мне уже и бритвенные принадлежности Таня принесла из дому.

Полпонедельника проходит в голодовке и ожидании. Где-то около обеда приходит сестричка с извинениями: оказывается, с двух до четырёх – плановое отключение электроэнергии (и до нас докатилось), последней операции, то есть моей, не будет, зато завтра вы, мол, пойдёте в первую очередь.

Лежу малость оглушённый – так, бляха-муха, настраивался и вот тебе.

Заходит анестезиолог. Рассказывает, что со мной будет делать. Анестезия представляет из себя укол в позвоночный столб. Задница и ноги «отстёгиваются», боли не будет.

Следом заходит хирург. Сергей в почтении вытягивается у койки – да это ж САМ! «Ну, ты, корреспондент, даёшь, вот что значит известный человек, САМ кого попало не оперирует», - комментирует он высокое посещение.

А я-то не знаю. Ну, стоит мужичок в белом халате и очках, рассказывает нечто про мою кость, употребляя при этом слово «конгруэнтный», о значении которого я только догадываюсь (то ли «переходящий», то ли «совпадающий»), а о его регалиях вообще не ведаю и потому нагло (раздражение из-за отложенной операции никак не проходит) спрашиваю, мол, вы-то, конечно, заместитель главного врача, но хирург-то хороший или как? А он скромно так отвечает, что вообще-то оперирует каждый день и вроде того, что методику эту швейцарскую теперь уже иностранным коллегам преподаёт – такой вот, значит, накопил сибирский опыт, где дворники сплошь халтурщики.

Ладно, завтра посмотрим.

Снова ни пить, ни есть и обязательно «сходить на горшок», чёрт бы его побрал…

Очередное утро как всегда начинается в шесть. Мне бреют ногу. Насухую. Положено брить именно утром – если с вечера, то на месте разреза может возникнуть прыщик и тогда, дескать, нагноение. Почему прыщики не возникают после операции – на этот вопрос, как водится, ответа нет.

От завтрака отворачиваюсь. Подначки сотоварищей отвергаю – что-то мне сегодня не по себе. Подвозят каталку. С ноги снимается груз и я пересаживаюсь на неё. Я голый, «мужское достоинство» жалко сморщилось в гриб-сморчок, вокруг молоденькие девчонки, но никакого стеснения – всё стеснение выболело.

В операционной холодно – работает кондиционер. Включена кварцевая лампа, сейчас её вырубят. Подходит знакомый анестезиолог: «Я буду рассказывать обо всём, что делаю», - и это мне нравится, что ни говори, а профессиональное любопытство и тут не оставляет.

Предлагает сесть на каталке и нагнуться: «Будет укол повыше крестца. Если «стрельнет», скажите». Энергичный нажим внизу спины. Не больно, никуда не стреляет. Лежу пару минут, пока сестра ищет вену – мне поставят капельницу. Вены, как всегда, попрятались со страху. Наконец, находится. «Можете пересесть на стол?» Нет, уже не могу – начиная от тазовых костей во мне разливается тепло и мир. Меня переваливают на стол и начинают закрывать простынями. Простынки, похоже, видали виды и не раз прошли через автоклав – серенькие и мятые (отбеливателем «Ася» в нашей больнице, видать, не пользуются)…

Свободную руку привязывают бинтиком к специальному ушку. Смотрю на бинтик скептически, мне его порвать – раз плюнуть, но молчу. «Можно мыться!» – это анестезиолог говорит хирургу. «Мыться» по-ихнему значит готовиться к операции, куда, впрочем, входит и простое мытьё рук с мылом.

Помылись. Хирург и операционная сестра возятся в изножье: «Чувствуете ногу?» Прикосновения чувствую. «А боли не будет». Ладно.

С моей увечной конечностью что-то делают. Не то мажут, не то моют. Спокойно. Только подташнивает. «Ничего, пройдёт. Это из-за того, что упало давление – при такой анестезии это норма». Тошнота тут же проходит. В тазик что-то звякает: «Почувствовали боль, когда я вынимал спицу?» Нет, ничего не почувствовал, ни боли, ни даже щекотки. Мне хорошо.

А хирургическая бригада работает. Чем-то поскрипывают и постукивают. Время от времени звенит дрель. Это они мне «имплантант» вставляют и прикручивают его на шурупы – догадливый я, однако!

Всё кончается быстро. Сначала меня везут в «гипсовую» - наложить «лангету». «Чтоб ступня не отвалилась», - шутит хирург. Потом еду «домой» – в палату. С порога показываю большой палец: зашибись, мужики!

Онемение в нижней части тела отходит к вечеру. И вот я уже сажусь в постели – первая осуществленная мечта. Потом осторожно спускаю ноги с больничной койки (бинты малость подмокли от крови). Подтягиваю костыли и вот уже стою на одной ноге. Первый прыжок (медперсонал метко зовёт нас «кузнечиками») – иду, ёлки-палки! Радостный хохот. Хохочу я и за мной вся палата.

Заглядывает улыбающаяся сестричка: «Чо, крыша поехала?»

Малость поехала. Потому что пик перевалили, теперь дело пойдёт легче. И хотя на больную ногу никакой нагрузки ещё шесть недель (господи, полтора месяца на костылях!), а до полного выздоровления целое лето, как минимум, самое неприятное позади.

…Будьте осторожнее, господа, на весенних тротуарах, вы не в Европе.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.