Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Пастораль (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Мужчина послушно надул для неё матрац и сказал, что подойдёт позже, не в силах оторваться от телевизора.

На пляже было хорошо. Близость воды успокаивала и даже грусть делалась нежной, хотя и оставалась грустью.

И от этого тёплого покоя женщина неожиданно уснула. И ей приснилось, что недалеко от неё на песке сидит тот самый человек. Он совсем не изменился, только улыбка уступила место печали.

И женщина поняла, что человек так же одинок, как она, быть может, ещё более одинок, и ей было очень жаль его, ей хотелось подойти и обнять его, и сказать, что с тех пор, как перестали стучать колёса, не прошло ни дня, чтобы она не вспоминала эти глаза. А потом они взялись бы за руки и пошли по дороге. Неважно куда. Они бы просто шли рядом и молчали, слушая ветер.

И женщина поняла, что всё, случившееся с ней прежде, было не напрасно. Всё это было для того, чтобы в этот солнечный день она пришла на пляж и вновь увидела этот мечтательный взгляд.

А потом ей приснилось, что пришёл глупый мужчина и хотел разрушить её мечту, но она не позволила. Она увела мужчину с пляжа, а в душе у неё всё звенело от предчувствия счастья.

И это предчувствие сбывалось, как бывает лишь во сне.

Мечтательный человек прошёл мимо её дачи и она, выйдя на дорогу, узнала, где он живёт. А на следующий день глупый мужчина сказал, что ему срочно надо ехать в город.

Он уехал в полдень, и женщина до самой темноты боролась с собой, заставляла себя встать и пойти туда, где её ждут, где она кому-то нужна, где ей впервые в жизни скажут что-то хорошее и дадут понять, что всё действительно было не напрасно. И она поборола себя. Она встала и пошла, дрожа от стыда, но ещё больше от страха, что её не впустят или вовсе прогонят. Она понимала, что этот сон не может окончиться плохо, но всё равно дрожала.

Она долго нерешительно стояла у двери, занося руку и вновь её опуская, но опять поборола себя и постучалась, стиснув зубы.

Женщина даже не поняла сначала, что её впустили, и перед ней стоит тот самый человек. Она забыла все слова. Она лепетала что-то, словно маленькая девочка, и внутри у неё всё заледенело, когда ей показалось, что ей не рады и хотят чтобы она ушла.

Но всё обошлось и там, где была мечта, появилась сказка. Тот человек оказался герцогом, в его родовом замке был замечательный камин, у которого герцог любил философствовать, глядя на огонь, и читая Шарля Бодлера. Всё оказалось именно таким, как она предчувствовала. Огонь именно этого камина стоял у неё перед глазами, когда порванное лёгкое медленно заполнялось кровью в карете «скорой помощи».

А потом добрый человек предложил женщине выпить и она проснулась. Она проснулась не в замке, а в жутком, не знающем солнечного света погребе. А у человека, стоявшего рядом глаза были не добрые и мечтательные, а злые и безумные. И, как всегда, пробуждение принесло унижение и боль.

Сначала человек проклинал её, как первый мужчина. Потом человек ударил её, как второй мужчина. И, наконец, он взял ружьё и приставил его к голове женщины, чтобы стать последним мужчиной.

Он хотел убить её за то, что она посмела мечтать о том дне, когда её просто обнимут, возьмут за руку и поведут по дороге прочь от проклятий, унижений и сломанных рёбер.

И женщина не спорила – она понимала, что заслужила смерть…

…Стреляйте, - закончила она, и ни единой слезинки не показалось из-под её опущенных век за весь этот жуткий монолог, произнесённый удивительным, почти сокровенным шепотом.

Наступила тишина. Никакой шорох из внешнего мира не мог проникнуть в запечатанный ставнями склеп, посреди которого застыла странная скульптурная композиция.

А потом без всяких предупреждений страшная тяжесть прошедших шести дней легла на меня и придавила, точно могильная плита. Тяжесть, слепленная из меланхолии, тошноты, сердечных приступов и головных болей, пьяного угара и голода. У меня, пяти минутами раньше с лёгкостью отбросившего тяжёлый диван, подкосились ноги, и медленно, будто падающий с дерева лист, я опустился на колени и, переломившись пополам, закрыл ладонями лицо, положив на пол смешное, никому не нужное ружьё.

Цепная реакция нарастала, и никакое чудо уже не могло её остановить.

Я не слышал, как она ушла. Когда я поднял голову, комната была пуста и ни малейшего признака, что здесь недавно кто-то был, не осталось. Даже книга лежала на телевизоре, и рядом с ней лежал червонный валет.

Даже входная дверь была заперта на крюк изнутри.

Я постоянно возвращаюсь мысленно в тот вечер и, хотя прошёл уже год, у меня до сих пор нет твёрдой уверенности, что я разговаривал тогда с реальным существом.

Я понимаю, что это я опустил крюк. В том полубезумном состоянии несложно было сделать это и тут же забыть.

Я понимаю это, но сомнение, подобно невидимому точильщику продолжает незаметно орудовать в древесине сознания. И бывают минуты, когда мне кажется, что я сам выдумал эту женщину. Выдумал потому, что моему полуразрушенному разуму хотелось, чтобы кто-нибудь назвал меня мечтательным человеком с красивыми глазами, чтобы кто-нибудь вошёл в мой дом и нежным тёплым движением остановил страшную цепную реакцию распада.

Помню, как я обыскал весь дом, надеясь, что она не ушла, что она, быть может, на втором этаже – лежит, свернувшись клубочком, и улыбается во сне. Но дом был пуст. Зато полны были две тёплые прозрачные бутылки, лежащие в большой спортивной сумке.

Я оскалил зубы и злобно с надрывом посмеиваясь, нацедил стакан водки. Поднёс стакан к губам и слился воедино с этой жгучей, сладковатой горечью.

И тогда цепная реакция взорвалась. Туман заполнил комнату и цветные пятна, словно новогодние гирлянды запылали, весело перемигиваясь. Продолжая механически посмеиваться, я принёс топор и спокойно, но с каким-то непоборимым внутренним ожесточением начал рубить диван.

Я толком не понимал, что делаю – мне просто доставлял удовольствие процесс разрушения. Время от времени, устав, я наливал немного водки в стакан и, быстро запив её красным соком, продолжал свою нелёгкую работу. Изрубив диван, я приступил к креслу, потом к столику. Обухом расколотил магнитофон и телевизор, однако книгу и червонного вальта не тронул, убрав в сумку аккуратно, будто реликвию.

Весёлой была ночь с шестого на седьмой день моего отдыха среди холмов. Весёлой и краткой, потому как кроме обрывочного перемигивания новогодних гирлянд и хруста мебели под тяжёлыми ударами топора я почти ничего не сумел воссоздать в памяти.

Проснулся я на полу и, кроме тумана и продолжающегося хоровода цветных пятен не обнаружил никаких признаков похмелья.

Топор торчал из сосновой стены, глубоко врезавшись в сухое податливое дерево. Уцелело только ружьё и сумка. В сумке лежали ключи от городской квартиры и деньги. Всё остальное было изрублено в щепки. Повсюду валялось битое стекло и окурки, которые я тушил прямо об стены. Мало, того, на стенах виднелись потёки, показавшие мне, что этой ночью я не ходил на улицу по пустякам.

На подоконнике стояла початая бутылка водки. Я отхлебнул добрый глоток и, шумно выдохнув, пошатываясь и неизвестно чему улыбаясь, начал собираться в дорогу. Упаковал ружьё в зеленый чехол. Покурил, задумчиво сидя на корточках и принялся сгребать обломки мебели в одну большую кучу. Когда куча показалась мне достаточно большой, я изорвал оставшиеся книги на куски и тщательно, с какой-то любовной неторопливостью, обложил эту кучу бумагой.

Я казался себе скульптором, ваяющим шедевр в минуту вдохновения.

Это были минуты торжества. Торжества безумного гения над умной практичной реальностью. Мне казалось тогда, что ненавистный мир рушится вокруг меня под красивыми ударами моего топора. Я не понимал, что это я распадаюсь от лёгкого чуть заметного дуновения этого мира. Впрочем, едва ли это имеет значение.

Через двадцать минут я, улыбаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, брёл по дороге к металлическим воротам дачного комплекса, за которым начинался путь на железнодорожную станцию. На плече висел чехол с ружьём и большая пустая сумка. В руке я крепко сжимал открытую бутылку. День был очень жарким и солнечным, и мне приходилось время от времени утолять жажду. Идти было трудно: я был очень слаб и почти ничего не видел из-за беспорядочного мельтешения весёлых пятен. Хотелось сесть на дорогу и любоваться пятнами. Шаги я больше не считал. Слышал какие-то голоса, но не мог понять чего они от меня хотят.

Выйдя за ворота, я остановился, собираясь с силами. Немного утолил жажду. Потом двинулся дальше. Я уже не брёл, а петлял по дороге, будто диковинный медлительный слаломист.

Зрение немного улучшилось, но голоса сделались громче. Мне казалось, что я даже начинаю разбирать отдельные фразы.

Когда я упал, до станции оставалось не меньше двух километров. Я не рухнул, как подрубленное дерево ,а просто сел в дорожную пыль и понял, что встать уже не смогу. Как ни странно, мне это было безразлично. Я просто сидел на дороге, курил и иногда отхлёбывал из бутылки. Я ничего не ждал и никуда не стремился. Я был вполне доволен своим положением. Мне было тепло и удобно. У меня были сигареты, и было чем утолить жажду.

Я сидел и спокойно ждал, когда сознание окончательно погаснет. Я не думал ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем: это было слишком сложно и ни к чему.

А потом меня посетило видение. Вдалеке катилось огромное облако пыли. Мне навстречу ехали автомобили. Их было три и ехали они очень быстро, но я не собирался оказывать им честь и уползать с дороги в канаву. Потом я услышал отчаянные вопли клаксона, но лишь отхлебнул из бутылки и сунул в рот очередную сигарету.

Автомобили остановились. Я увидел как из них кто-то выходит, поджёг табак и улыбаясь затянулся.

Когда изумлённо выкрикнули моё имя, я не удивился. Не удивился я и тогда, когда увидел, что вокруг меня стоят друзья и смотрят на меня с каким-то молчаливым священным ужасом. Их было больше десяти человек, и друг-водитель был здесь, и даже та знакомая, приславшая мне сообщение.

Я сидел и улыбался им, выдыхая дым и раскачиваясь, подобно экзотическому небритому змею.

А потом я впервые обернулся и торжествующим божественным жестом указал на осиротевшие дачи.

Друзья повиновались жесту и застыли в благоговении перед величественным зрелищем.

Там, над крохотными крышами, в бездонное безоблачное небо вертикально уходил огромный чёрный столб дыма.

Я улыбался, ощущая, что сознание вот-вот оставит меня. И оно оставило меня. Последнее, что я успел сделать, это достать из сумки червонного вальта и протянуть его стоящему рядом другу-водителю. Я протянул его и, пытаясь подражать сокровенному шёпоту женщины, прохрипел:

- Вы забыли карту.

Дачный сезон завершился. Теперь, год спустя, мне уже не кажется странной эта встреча на дороге. Был субботний день, люди хотели отдохнуть и развеяться. Всё естественно, всё в порядке вещей. Багажники автомобилей были полны водки и закусок, а головы – наиприятнейших планов.

Вместо дачи им пришлось отправляться на холостяцкую квартиру одного из друзей, где состоялась грандиозная попойка, в которой принял участие и я, очнувшись уже под вечер. Разумеется, они пытались задавать вопросы, но я не понимал их – я мог только пить и улыбаться.

Домой я попал лишь на следующий день, приблизительно около полуночи. Друзья довезли меня на такси и затащили на четвёртый этаж. Сам я передвигаться не мог. Ружьё, сумка и книга, остались целы. Потерялся только червонный валет. Должно быть он остался лежать на той дороге.

Весь следующий день я пролежал на кровати, слушая голоса и наблюдая за хороводом разноцветных пятен. При одной мысли о водке начинал колотить озноб, и открывалась желчная рвота. Казалось, внутри всё отравлено и необратимо разрушено, но это ощущение постепенно прошло и через несколько дней я вновь стал членом человеческого общества.

Друзьям я сказал, что напился и уснул с сигаретой. Успел спасти только сумку и ружьё. Они поверили мне, что вполне понятно. Расскажи я им правду, шансов на то, что мне поверят было бы меньше.

Я тоже задавал им вопросы. Спрашивал, как им пришло в голову поехать на дачу не договорившись со мной. На это они говорили, что мой телефон молчал, но они знали, что я на даче и хотели устроить сюрприз. А еще я спрашивал помогавших мне с переездом: заметили ли они пропажу вальта, когда ехали в электричке. Они сказали, что не заметили, удивившись какими пустяками я интересуюсь.

Жалел ли я о случившемся? Разумеется жалел и лукавить здесь ни к чему.

Сперва я опасался, что огонь мог перекинуться на соседние дома и ко мне приедут кредиторы, но потом вспомнил, что дым уходил в небо вертикально и успокоился.

Еще я вспомнил о том, что кроме первой ночи ни разу не спал на втором этаже. Почему-то это показалось мне символичным, впрочем, быстро забылось.

Потом кончилось лето. Шли дожди. Постепенно дожди перешли в снегопады. Воспоминания потускнели и расплылись, как расплывается акварель на мокрой бумаге.

Я жил также как и всегда: ходил на работу, в ночные клубы по выходным и в спортзал по субботам. Все было так же, но не совсем. За те семь дней в моем мозге высох какой-то участок, да так и не смог восстановиться.

Томик Бодлера постоянно лежит на столе, но я не читаю его.

Все, что мне нужно, я уже прочитал.

Бывают дни – с землею точно спаян
Так низок свод небесный, так тяжел.
Тоска в груди проснулась, как хозяин,
И бледный день встает с похмелья зол.

Впрочем, это легкая тоска. Она не мешает спать по ночам. Мешает другое: память. Да, воспоминания потускнели, но не все они потускнели. Два из них не хотят тускнеть. Мне никогда не забыть холод ружейного ствола под подбородком и никогда не забыть странного монолога, произнесенного женщиной, в существовании которой я по сей день сомневаюсь.

Я на девяносто девять процентов уверен, что она есть, что приходила ко мне тем вечером и говорила со мною, но в таких случаях девяносто девять – очень ненадежная цифра, а тот единственный процент, как ни странно, отвечает моим желаниям. Мне проще думать, что ее не было, что она была лишь галлюцинацией, слепленной из света и тени и озвученной ночными шорохами. Мне так проще и спокойнее.

Сейчас лето. Новое лето. Новый дачный сезон наливается силой.

Неделю назад я сел в трамвай и поехал. Я не знал, куда еду, просто в последнее время мне нравилось слушать как стучат колеса.

Когда трамвай остановился у вокзальной площади я вышел и, пройдя к кассам, купил билет.

Спустя час я уже шел по дороге, на которой меня когда-то нашли подоспевшие вовремя друзья.

Все казалось таким же: и вечно открытые ворота, и зияющие пазы в ограде, от которых змеились тропинки, и холмы ничуть не изменились с тех пор.

Подходя к своему участку, я почувствовал страх, словно это место излучало какую-то злую энергетику, но, увидев пепелище, успокоился.

От дома остался только черный бетонный фундамент, посреди которого, подобно надгробной плите возвышался покрытый копотью, полуразрушенный кирпичный камин. Пепелище успело обильно зарасти травой. Из вещей я ничего не заметил: ни кровати с пружинной сеткой, ни холодильника. Должно быть, их кто-то увез на металлолом, других объяснений не было. Впрочем, это место меня занимало мало.

Постояв минут пять и выкурив сигарету, я пошел дальше по переулку. Я помнил и без труда нашел ее дачу.

Какая-то пожилая женщина в садовых перчатках, склонившись над грядкой, выдергивала сорняки. Я окликнул ее и извинившись попросил ответить на несколько вопросов. Она нехотя и хмуро согласилась. Было заметно, что я ей неприятен. Я спросил, кто хозяин этой дачи. Она сказала, что это ее дача, ее и мужа. Я спросил, как давно эта дача принадлежит им. Она сказала, что дача куплена ими прошлым летом. Я попросил уточнить. Она заворчала, но я сказал, что для меня это очень важно и что ничего плохого я не замышляю. Она уточнила, что дача куплена в июле, даже назвала приблизительную дату. По всему выходило, что дача продана спустя три недели после того знаменательного вечера.

Я спросил, общалась ли она с предыдущими хозяевами. Она ответила, что да, общалась. Я описал ей мужчину с пляжа, и она подтвердила, что да, это именно он. Тогда я описал ей свою ночную гостью и получил отрицательный ответ: нет, никакой женщины она не видела. Тут я помедлил и, набрав в легкие жаркого летнего воздуха, задал последний вопрос: не показалось ли ей, что мужчина был чем-то опечален или расстроен. Она как-то странно поглядела на меня, точно на идиота и сказала, что мужчина как раз наоборот был очень весел, много смеялся и даже шутил.

Больше спрашивать мне было не о чем. Я вторично извинился и пошел в направлении магазина.

Магазин никуда не делся. Он находился на том же самом месте, только возле него поставили пластиковые столики и стулья. За одним из столиков сидели четверо пьяненьких дачников. Они пили разливное пиво и резались в карты.

Я вошел внутрь. За прилавком никого не было, и я громко кашлянул, думая, что из подсобного помещения сейчас выйдет богиня здравого смысла, но вышла незнакомая опрятная старушка с улыбчивым лицом и спросила, что мне угодно. Немного подумав, я купил бутылку того самого портвейна из отборных сортов винограда и вышел на свежий воздух.

Один из дачников неловко махнул рукой, и игральная карта упала к моим ногам рубашкой кверху. Я наклонился и поднял ее. Перевернул. Это была дама пик. Я безразлично усмехнулся: мне больше не было дела до совпадений. Поглядев на часы, я вернул дачнику карту и тот меня галантно поблагодарил. Надо было спешить, чтобы успеть на поезд.

Как и тогда я брел по дороге, крепко сжимая бутылку в кулаке. Иногда останавливался, чтобы утолить жажду.

Никаких ответов я не получил, впрочем, возможно это и к лучшему. Почему она не пришла раньше, когда еще не началась цепная реакция? Почему дверь была заперта на крюк? Почему была продана дача? Мне больше не хотелось думать обо всем этом, хотя я понимал, что все равно буду думать, буду думать и мучаться каждый день, буду засыпать и просыпаться с этими вопросами, сидящими у изголовья кровати.

Отборные сорта винограда с бульканьем уходили в горло. Вечером предстояло идти в ночной клуб. Я не хотел идти, но знал, что пойду. Я не хотел пить и танцевать, но знал, что буду пить и танцевать. Мне хотелось кричать, но я знал, что буду смеяться и шутить. Мне хотелось взять ружьё и положить подбородок на черный ствол, но я знал, что буду жить вечно.

Однако я все же не пошел в ночной клуб в тот день, хотя и вернулся домой поздно. Нет, я больше не пил. Я просто слонялся по ярко освещенным полночным улицам и разглядывал прохожих, чувствуя, что предстоит трудная ночь.

Так и получилось. Я ходил по квартире и считал шаги. В голове какой-то голос навязчиво декларировал Бодлера. «Бывают дни…бывают дни…бывают дни…»

И не было никакого спасения от этого голоса.

А потом я сел за стол и стал писать первое в своей жизни стихотворение. Я писал долго, с ожесточением подбирая слова. С подобным ожесточением я рубил мебель утром седьмого дня. Мне даже казалось, что я слышу едва различимый хруст.

Я писал, понимая, что в тех местах, где книги читает огонь, надо писать топором.

Завершив стихотворение, я опустил голову на исписанную бумагу и уснул, соединяясь, сливаясь в единое целое с аурой чернил. Я спал, и никакие сны не тревожили меня в эту ночь.

В кресле у остывшего камина,
Кутаясь в заплатанную шаль,
Согревает сгорбленную спину
Мать моя блаженная-Печаль

Рядом на продавленном диване
Ищет утешения слова
В треснувшем захватанном стакане
Жизнь моя – замужняя вдова.

У окошка бледная, больная,
В платье, под которым пустота,
Плачет тихо, слезы утирая
Дочь моя внебрачная – Мечта.

Все застыло, только лишь страницы
Календарь роняет в тишине,
Да скрипят в прихожей половицы,
Вспоминая с грустью обо мне.

И никто не видит и не знает
Радужные теплые края,
Где среди цветов меня ласкает
Смерть моя – любовница моя.

август – ноябрь 2005 год.


[1] Перевод А. Лозина-Лозинского.

[2] С.И. Ожегов. Словарь русского языка. – М., Русский язык, 1987г. С. 601.

[3] С.И. Ожегов. Там же. С.190.

[4] Перевод Инн Анненского

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.