Сквозь ночное небо (повесть)

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Серов Владимир Данилович

Просмотров: 6980

2010 год, Выпуск № 1

2. Задача с двумя неизвестными

В конце рулежной дорожки пришлось минут десять пережидать, пока не произведет посадку Ту-134. На исполнительном старте Дронов привычным взглядом окинул еще раз приборы, лаконично передал их основные показания диспетчеру на командную вышку. Тут же последовало разрешение на взлет.

Дронов плавно отпустил тормоза, и Ан-26 послушно рванул по мокрой «бетонке» вперед. Николай Андреевич на первых десятках метров разбега чисто рефлекторно фиксировал направление по осевой линии взлетной полосы, которая сейчас с трудом просматривалась через переднее стекло кабины. Самое трудное вначале разбега – это выдержать направление с точностью до миллиметра, особенно когда взлетаешь ночью, да еще в такую погоду. Взгляд скользит впереди мчащегося по взлетной полосе корабля до того самого момента, когда плавным движением штурвала будет поднято переднее колесо.

Миг приближения отрыва Дронов всегда чувствовал всеми порами кожи, и если бы даже перед глазами не было приборов и сидящего рядом Бурина, спокойным голосом фиксировавшего нарастание скорости, он все равно с точностью до секунды определил бы этот момент. И вот он наступил. Дронов привычным движением взял штурвал на «себя», и Ан-26, оттолкнувшись в последний раз от прочного бетона полосы, пошел вверх. На высоте пятидесяти метров Бурин выключил наружные фары, и стекла пилотской кабины окутала плотная мгла. Ни единого огонька нельзя было различить внизу, так же как и ни одной мерцающей звезды сверху. А высотомер показывал всего сто пятьдесят метров.

Исчезло ощущение движения. Лишь надсадный гул двигателей да показания десятков приборов бесстрастно сообщали о том, что Ан-26, имеющий сейчас собственный вес без малого двадцать четыре тонны, уверенно идет в наборе высоты.

Когда они набрали триста метров, Дронов, нажав кнопку радиосвязи на штурвале, коротко доложил диспетчеру: «Взлетел!» – и после этого продолжал также спокойно следить за авиагоризонтом, в то же время успевая искоса посматривать на экран локатора. Тонкая нитка его луча совершала свои размеренные движения по кругу, высвечивая скопления облаков.

Пока все шло нормально, но нервное напряжение, которое испытывают летчики в первые двенадцать минут после начала взлета, равно по своему воздействию на организм такому, какое испытал бы шахтер, проработав двое суток подряд в забое. Тут уже все скрупулезно подсчитали медики. Потому что воздушный океан – особая стихия. Человек от рождения привык чувствовать под ногами твердую опору. Пусть это будет даже глубокая шахта или покачивающаяся палуба морского корабля, все равно нет ощущения, что ты находишься в бездне, а матушка-земля далеко внизу. Да и не всегда ее видишь, как например, сейчас. Впечатление такое, что воздушный корабль неподвижно завис в какой-то космической мгле, и снаружи натужно гудят двигатели, стараясь вырвать его из этой жуткой ловушки.

В «слепом» полете, когда за стеклами пилотской кабины непроглядная ночная темень или белесая завеса сплошной облачности, авиагоризонт для пилотов поистине становится той самой нитью Ариадны, которая только и позволяет воздушному судну уверенно идти вперед. И если эта нить по какой-либо причине оборвется, тогда…

Николай Дронов хорошо помнил, как они, курсанты военного летного училища на занятиях по самолетовождению проходили тему «Полеты вне видимости земли». Преподаватель – полковник, налетавший не одну тысячу часов, рассказал случай из практики, когда при взлете тяжелого реактивного бомбардировщика у него на высоте сто метров при входе в сплошную облачность отказал авиагоризонт, и экипаж не сразу это понял. Авиагоризонт показал крен, которого у бомбардировщика не было. Повинуясь показаниям прибора, командир «убрал» его, тогда как на самом деле создал в противоположную сторону. Вдобавок ко всему прибор «добавил» задирание носа, что так же вызвало соответствующую реакцию пилота. Падать тяжелому реактивному бомбардировщику, весящему десятки тонн, с высоты чуть более ста метров – считанные секунды, которых по всем законам аэродинамики экипажу не хватило, чтобы исправить положение. У Дронова тогда непроизвольно вырвалось:

– Неужели командир не мог понять, что авиагоризонт врет? Да и второй пилот тоже.

– Понять всегда можно, – будничным тоном произнес полковник. – Но в подобных случаях это происходит, когда у всех членов экипажа уже полные рты земли…

И сейчас для командира, как и для второго пилота, из всех приборов, густо сосредоточенных на специальной панели, наиглавнейшим был авиагоризонт. Обыкновенный с виду прибор, в котором под стеклом на фоне шарика-Земли и четко обозначенной линии горизонта висел самолет-птичка. Стоило только воздушному кораблю сделать крен, как то же самое в ту же сторону под стеклом сделает самолет-птичка, и своим контуром-крылом укажет на градуированной окружности, на сколько градусов сделал крен. Перешел лайнер в снижение, самолет-птичка тоже нацелится носиком ниже черты горизонта на фоне шарика-земли.

Чем был сейчас для могучих сил природы, подчиняющихся незыблемым законам безбрежной Вселенной, воздушный корабль, пусть даже внушительный, исходя из земных понятий, по своему весу и мощи? Микроскопической песчинкой, не более. И та часть Вселенной, в которой в данный момент находилось солнце со всеми своими планетами, будто по чьему-то величественному мановению, решила лишний раз напомнить об этом.

Кто-то невидимый схватил концы крыльев своими мощными щупальцами, не ведающими понятия «слабость», и несколько раз тряхнул их так, что завибрировали тяжелые ящики в фюзеляже, накрепко прихваченные швартовочным устройством.

Никто из экипажа даже не пошевелился, хотя многоразовая встряска воздушного корабля прошла через каждую нервную клетку.

Лишь Дронов, на мгновение оторвав взгляд от авиагоризонта, дольше обычного задержал его на экране локатора. Светящаяся стрелка продолжала совершать размеренные круговые движения, высвечивая местами рваные очертания грозовых облаков. Некоторые из них выделялись своей необыкновенной плотностью.

– Командир, по курсу «черные дыры», – передал по переговорному устройству штурман. Видимо, он тоже все свое внимание сосредоточил на локаторе. Из пяти членов экипажа сейчас только Дронов и Крамов могли видеть, что делается за бортом их корабля, потому что локатор пилотов, установленный перед передним остеклением кабины, был повернут кожаным раструбом, окаймлявшим экран, в сторону Дронова, но слова Крамова прозвучали в наушниках у всех. «Черные дыры» – это наиболее интенсивные и коварные очаги разбушевавшейся небесной стихии, обладающие колоссальным запасом энергии, вполне достаточной для того, чтобы играючи разделаться с любым воздушным кораблем. Из таких «черных дыр» формируется грозовой фронт. Одно напоминание о нем учащает пульс самого опытного пилота, какой бы крепкой нервной системой он ни обладал. История авиации знает немало случаев, когда самолеты еще в небе превращались в груды обломков, попав в объятия «черных дыр».

Ан-26 уже вышел на заданный эшелон – семь тысяч метров, и по тому, как его начало встряхивать всё чаще и ожесточенней, стало ясно, что он вошел в крайние границы фронтальной грозы. С левого борта, немного выше линии полета Ан-26, темноту неба распорола гигантская огненная стрела, направленная острием вниз.

– Что будем делать, командир? – спросил второй пилот таким тоном, как если бы спросил в столовой: «Что будем брать на второе?»

– Попытаемся обойти эти чертовы дыры, – ответил Дронов.

Крамов сосредоточенно трудился за своим столиком, сверяя исчисления с показаниями штурманских приборов.

Временами он пытался что-то разглядеть внизу, втискиваясь в блистер [5] по самые плечи, но ничего нельзя было увидеть. Корабль со всех сторон окружали нагромождения темных облаков, в разрывах между которыми холодяще висла темнота. Обычно в ночном полете, если, конечно, погода нормальная, внизу всегда, даже вдали от крупных населенных пунктов, можно заметить крохотный одиночный огонек. Неизвестно его происхождение: может, свет из окошка припозднившегося хозяина избы в каком-нибудь сельском поселке, а может, уютный рыбацкий костер на берегу крохотной речушки с сонными пескарями. Но все равно такие огоньки в виде ярких светлячков отлично просматривались с высоты в несколько тысяч метров.

«Сплошная облачность в несколько слоев», – определил Крамов.

Дронов изменил курс на несколько градусов влево. Нервы его были натянуты до предела, но руки, как всегда, сжимали штурвал без напряжения. Остальные члены экипажа внешне тоже были спокойны, хотя Николай Андреевич отлично понимал их психологическое состояние.

Дронов мог поклясться, что сейчас никто из них не испытывал даже малейшего чувства страха в том его изначальном виде, когда липкий пот обволакивает все тело и становится сухо во рту, а мышцы рук и ног отказываются подчиняться.

Нет, то, что испытывал сейчас каждый член экипажа, правильней было назвать не страхом, а тем особым состоянием, когда чувства обостряются до предела, и каждое действие, связанное с управлением кораблем, как бы опережает сознание, хотя мозг в это время так же работает с утроенной энергией. И многое тут зависит от профессионального опыта. И как бы ни был в этом отношении подготовлен экипаж, все равно каждый из его членов в первую очередь надеется на командира. Потому что не он летает с ними, а они летают с ним. И никакого парадокса тут нет.

Бравые вчерашние курсанты, разлетевшиеся из училища кто куда, первые годы при случайных встречах в промежуточных аэропортах обычно спрашивают друг друга: «С кем летаешь?»

Потом, отяжеленные опытом и годами, при встречах в разговорах о всякой всячине не забывают неторопливо осведомиться: кто с тобой летает «вторым», а кто «борточём». Сначала тебя вели, а теперь ты ведешь. И весь экипаж за твоей спиной. А будет ли она той каменной стеной, за которой все нипочем, это уж не тебе решать. За тебя это уже давно решили члены экипажа за те сотни часов, что провел с ними в воздухе.

Это верно, что экипаж – одна семья. А в семье каждая мелочь на виду, тут уж не притворишься и не соврешь. Так что внимательней гляди на локатор и работай. Ногами и руками, а главное – головой.

Грозовой фронт зловеще темнел на экране радара, продолжая ощутимо встряхивать воздушный корабль с пятью тоннами груза на борту. Ан-26 обходил очаг пришедшей в неистовство атмосферы ночного неба с левой стороны. Впрочем, чтобы полностью обойти грозовой фронт, избежав даже малейшего соприкосновения с ним, для этого нужно сделать дугу в сотню километров. А в полете, где рассчитано точное время нахождения в пути и всвязи с этим взято необходимое количество горючего, такой вариант не проходил.

– Командир, справа по курсу в восьми километрах грозовой очаг, – передал штурман. Дронов ничего не ответил Крамову: он и сам уже заметил эту проступившую «черную дыру». Вот только расстояние до нее мог определить лишь штурман. Восемь километров сейчас для них – это блошиное расстояние. Но эта «дыра» как будто не торопится себя проявлять, и вскоре она должна остаться далеко позади.

Однако и слева на экране радара так же стала угрожающе расти «черная дыра». Грозовой фронт начал формироваться с двух сторон. Воздушный корабль мчался вперед со скоростью четыреста пятьдесят километров в час среди бушующих волн Пятого океана. Слева – Сцилла, справа – Харибда. Будут ли они по-прежнему увеличиваться в размерах, чтобы в конце концов превратиться в единое целое, в котором любому воздушному судну уготована незавидная доля? Может, развернуться на сто восемьдесят градусов – да туда, откуда только что взлетели? Сейчас последнее слово за командиром. Как он решит, так и будет. Руки Дронова спокойно лежали на подрагивающем штурвале, а взгляд продолжал скользить по экрану локатора.