Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Сквозь ночное небо (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

3. Командир

Двадцать пять лет назад желторотый курсант Николай Дронов впервые сел в кабину учебного самолета Як-18, чтобы совершить с инструктором первый ознакомительный полет по кругу. Еще в школьные годы Николай мечтал о военной авиации, поэтому в десятом классе поступил в аэроклуб.

Весной начались полеты. И вот наступил он, тот момент, когда Николай надел спасательный парашют и доложил:

– Товарищ инструктор, курсант Дронов к ознакомительному полету по кругу готов!

– Садись в кабину, – кивнул ему инструктор.

И вот «Як» пошел на взлет, а потом, после короткого выдерживания над землей, приподнял нос и полез в небо. Перед глазами Николая сверкал в лучах солнца блестящий круг, образованный вращающимся винтом, а в шлемофоне раздался голос инструктора:

– Какая у нас сейчас высота?

Глаза Николая забегали по приборам, отыскивая нужный, наконец, выхватили ползущую по циферблату стрелку, и он от волнения закричал во весь голос:

– Сто метров.

– Делаем первый разворот, – спокойно произнес инструктор, будто только и ждал подсказки Николая.

«Як» плавно выполнил разворот на девяноста градусов и продолжал уверенно уходить от земли. Николай крутил головой по сторонам, окидывая взглядом то приборную доску, то увеличивающийся под крылом обзор земли.

– Шея заболит, – раздался в наушниках шлемофона голос инструктора.

Николай попытался сосредоточиться, как и учили его на наземной подготовке. Но, странное дело, там все приборы были всегда перед глазами, и никакого труда не стоило сразу же задержать взгляд на любом из них. Сейчас это почему-то не удавалось.

Лишь после второго разворота Дронов сообразил, в чем тут дело. На наземной подготовке все приборы находились как бы в «сонном» состоянии, а в полёте они работали, фиксируя своими ожившими стрелками то, что и положено было фиксировать.

И Дронову приходилось как бы заново привыкать к приборной доске. Впрочем, первый полет потому и называется ознакомительный, курсант должен в первую очередь ознакомиться с новыми ощущениями, привыкнуть к ним.

И когда Николай осознал эту простую мысль, ему вдруг стало легко и спокойно. Он уже легко, без напряжения, смотрел на приборы, и когда инструктор буднично приказал ему по переговорному устройству: «Сделай небольшой отворот вправо», – Дронов деловито выполнил команду. «А теперь верни самолет на прежний курс», – снова приказал инструктор. Николай и здесь не подкачал, хотя действовал скорее интуитивно, чем осмысленно.

Инструктор это отлично понял, потому что не первый год вывозил в ознакомительный полет желторотых курсантов, и мог безошибочно определить, что из кого получится в дальнейшем. А потому он спокойно проговорил:

– Молодец. Нюх имеешь. Остальному научишься.

От этих слов грудь Николая обдало приятным жаром, и он как-то уж слишком по-хозяйски осмотрел перед собой горизонт. «Як» летел сейчас на высоте трехсот метров, приближаясь к третьему развороту.

И только когда самолет выполнил третий разворот и пошел к четвертому, Николай понял, что обнадеживающее «остальному научишься» принимать ему всерьез пока преждевременно.

Белое «Т» просматривалось из передней кабины отчетливо, но для Дронова сейчас абсолютно было не ясно, каким образом их самолет приземлится у этого знака. Скорее всего, он коснется колесами земли метров за сто впереди, уж очень высоко они находятся.

Через несколько секунд мнение его относительно точности изменилось на диаметрально противоположное, и он был уверен, что «Як» не долетит до знака метров двести с гаком, уж очень много они потеряли высоты. Но не получилось ни так, ни эдак, инструктор притер машину точно у знака, и Николаю стало ясно, что приземлять самолет с такой точностью он никогда не научится.

Потом были ознакомительные полеты в зону, которые тоже не прибавили Николаю уверенности относительно его летного будущего, а когда начались вывозные полеты по кругу, для сомнений уже не было времени: в кабине приходилось работать до ломоты в затылке. И сложный пилотаж в зоне стал со временем не таким уж неприступным, каковым показался спервоначала.

Аэроклуб он закончил отлично и одним из первых был рекомендован в военное училище летчиков. Еще на первом курсе видел себя в мечтах командиром тяжелого реактивного бомбардировщика.

Наверное, так бы оно и было, если б не ударили словно в медные тарелки: сокращение армии на миллион двести человек! Львиная доля пришлась на авиацию.

Дронов заканчивал тогда третий, последний курс. У них был разгар летней практики. Хотя и был Николай далеко не простак, все равно не мог ни сердцем, ни головой принять этот дребезжащий звон медных тарелок. Кому и зачем понадобилось ослаблять воздушную мощь страны? И не только воздушную.

В газетах много, и к тому же с помпой, писали об очередных испытаниях межконтинентальных ракет. На людей, далеких от военных вопросов, это действовало впечатляюще и… успокаивающе. Великое воинское сокращение, получившее в обиходе термин «миллион двести», воспринималось как мудрое и прозорливое решение партии и правительства.

В училище, как, впрочем, и во всей авиации, было еще немало строевых летчиков, имевших фронтовой опыт Отечественной войны. В выражениях их лиц Николай видел отражения собственных сомнений.

Ракеты, конечно, вещь серьезная. Тут уж ничего не скажешь. Но почему же тогда наши вероятные противники, у которых ракет ничуть не меньше, не торопятся объявлять компанию наподобие нашей «Миллион двести»? Неужели кто-то всерьез думает потрясти их звоном медных тарелок? Или здесь что-то не так?

Дронов мучился и не находил ответа. Лишь однажды заместитель командира полка, подполковник, начинавший войну сержантом штурмовой авиации, сказал как-то в конце летного дня, когда они уже зачехлили самолеты, но продолжали топтаться на стоянке:

– Да, хлопцы, грустно и вам, только что вставшим на крыло, грустно и нам, старым летунам. Только ломать всегда легче, чем строить. Особенно на развалинах. И не борьбой за мир вызван этот широкий жест кремлевских начальников, а тем, что государственная казна трещит по всем параметрам, потому что подрядились мы безвозмездно испечь на весь мир гигантский пирог с надписью на одной стороне «социализм», а на другой «коммунизм». Хотя я подозреваю, что те же африканцы до сих пор не могут взять в толк, что же это такое – социализм и коммунизм, но деньги наши берут охотно и строят на них стадионы и казино. Помяните мое слово, все еще вернется на круги своя: спохватятся наши правители, что так легкомысленно разгромили авиацию и другие рода войск, да только падение престижности военной службы сделает свое черное дело, и придется по крохам собирать то, что сейчас мы выбрасываем тоннами.

Он оказался прав, этот умудренный опытом подполковник, совсем не склонный к сентиментальности. Все вернулось на круги своя через каких-нибудь четыре года. Но трудно было переломить уже устоявшийся стереотип о профессии военного летчика. И шла молодежь косяком набираться ума-разума в иную обитель, презрев военную авиацию за ее непостоянство.

Сегодня ты князь, а завтра – носом в грязь! Потому что видели тысячи демобилизованных военных летчиков, попавших под ту самую метлу «Миллион двести тысяч» и оказавшихся не у дел в самом расцвете сил.

Лишь малой части тех бедолаг удалось с превеликим трудом втиснуться в гражданскую авиацию. Остальным дали от ворот поворот. Слишком много вас тут собралось, дармоедов со стажем, а аэрофлот не богадельня, своих кадров с избытком хватает. Давайте-ка, вчерашние бесстрашные асы, засучите повыше рукава своих офицерских рубах да включайтесь в трудовые будни семилетки.

Что, более десяти лет, говоришь, в военной авиации прослужил и никакой другой профессии не заимел? Ничего, у нас и таким дело найдется. Бери больше, кидай дальше! Поместила же главная партгазета «Правда» душещипательный репортаж с впечатляющим фотоснимком о некоем бывшем пехотном майоре, пошедшем после демобилизации свинарем в совхоз и взявшем рекордное количество хрюшек на откорм во имя окончательной победы мирового пролетариата над не менее мировой буржуазией.

А то можешь учеником токаря пойти. Отличного наставника тебе выделим. Он недавно только ГПТУ закончил, а уже по четвертому разряду шпарит. Что, зазорно иметь наставника, который в два раза моложе тебя? Зато он в три раза умнее.

Потому что пошел в ГПТУ, а не в военное училище летчиков. И тебе, браток, надо было после десятилетки если не в ГПТУ, то в техникум или институт подаваться. Сейчас бы уже до хорошей должности дослужился, надежный кусок хлеба с маслом имел.

В соседнем с Николаем купе ехал незнакомый ему майор лет тридцати, уговоривший Дронова сходить в вагон-ресторан. Двадцатилетний Николай алкоголь, даже в малых количествах, переносил с трудом, но сейчас приглашение майора воспринял без возражений. «Мы сейчас с ним в одинаковом положении, – подумал Дронов. – Все нивелировалось: и возраст, и воинские звания. Одним словом – запасники. И неизвестно еще, кому из нас в этом качестве труднее и горше».

Почему-то лишь в вагоне-ресторане Николай с поразительной ясностью ощутил, что означает для них, бывших еще вчера военными летчиками, словосочетание «миллион двести тысяч человек». Оно словно в одночасье растворило все то, к чему стремился, к чему привык. И без чего жизнь уже не в жизнь. И в этом смысле сидящему сейчас за столиком вагона-ресторана напротив него майору было в два раза тяжелее, чем ему, новоиспеченному лейтенанту (присвоили им офицерские звания накануне демобилизации, и форму с иголочки выдали – форси по дороге домой), как, впрочем, и остальным его однокашникам.

Ни кола, ни двора, ни, тем более, денежных накоплений, все богатство – мундир с погонами, да и тот придется снять, как только получишь паспорт и станешь на все сто процентов гражданским лицом.

Да и то – намного ли легче ему, лейтенанту, чем этому полузнакомому майору? У каждого своя боль, и каждому кажется, что именно она – самая сильная. Будто угадав его мысли, майор сказал:

– Вот мы с тобой, как и тысячи других летчиков, оказались за бортом. Ни работы, ни перспективы в ближайшее десятилетие получить квартиру – ничего нет. Конечно, бери больше, кидай дальше – в любом месте предложат. Семья моя, само собой, с голоду не умрет. Я никакой работы не боюсь. Мне что оттаскивать, что подтаскивать. Лишь бы деньги платили. Но главное не в этом. Я вот родом из заштатного городка, расположенного в зачуханной глубинке. Не раз приезжал в отпуск туда, особенно в первые годы после окончания училища, в парадной форме летчика ВВС. Старики при встрече, опережая меня, приподнимали картузы. И ты знаешь, я испытывал особую гордость, что принадлежу к плеяде летчиков. Это я без всякого ложного пафоса говорю. А кто я теперь? Если называть вещи своими именами – неудачник, очутившийся у разбитого корыта. И сделали меня таким доморощенные борцы за мир во главе со звонарем-кукурузником.

Майор разлил из принесенного официантом графина водку по рюмкам и, не чокаясь, махом опрокинул свою в рот. Николай, не привыкший к алкоголю, медленно и с трудом опорожнил свою, потом торопливо запил несколькими глотками минералки. В голове сразу же зашумело. То, что сказал сейчас майор, он слышал уже не раз и от других. А пресловутый «звонарь-кукурузник» давно уже среди людской молвы стал притчей во языцех, особенно после того, как кинул клич: «Кукуруза – ценная кормовая культура». Ретивые партийцы сразу же кинулись внедрять эту ценную культуру – от благодатной Кубани до полярных широт, на которых и лишайник-то не во всяком месте исхитряется произрасти.

– И знаешь, – снова заговорил майор, – сколько бы ни пыжился с высоких трибун этот звонарь-кукурузник по поводу нашей мощи, если, не дай Бог, начнется великая свалка, вломят нам по высшему разряду еще хлеще, чем в сорок первом вломили. Потому что дураков история ничему не учит.

Дронов молча соглашался с каждым словом своего собеседника. Потому что испытывал те же самые чувства, не смотря на существенную разницу в возрасте и воинском звании.

– Я вот думаю, – сказал Дронов, вертя в руках пустую рюмку, – что в родные пенаты лучше не возвращаться. Приезжал я туда в отпуск из училища если не орлом, то кандидатом в таковые. А возвращаться придется ощипанной вороной. Нет, куда угодно, только не домой.

Тот мимолетный разговор в вагоне-ресторане стал для Николая действительно судьбоносным. Он ненадолго всё же заехал домой, а потом, выбрав один из городов Сибири, в котором был аэроклуб, поехал туда. Была надежда устроиться летчиком-инструктором. Авиация ДОСААФ – единственная в своем роде, куда при наличии летного диплома принимали без излишних проволочек. А попасть в аэрофлот линейным пилотом – это то же самое, что верблюду пройти сквозь игольное ушко. Потому что аэрофлот «варягов» не жалует. А если кому и удается проникнуть туда через все препоны, то если ты даже в ВВС в качестве командира экипажа тяжелого ракетоносца налетал сотни часов, все равно по спецнабору в одном их летных училищ аэрофлота в течение полугода изучаешь и сдаешь все то, что необходимо для полноценной работы летчику аэрофлота.

Но на аэрофлот сейчас новоиспеченный лейтенант Дронов и в мыслях не замахивался. Потому как даже капитаны с солидным налетом при таком наплыве на «гражданку» бывших военных летчиков в лучшем случае могли рассчитывать лишь на место диспетчера с мизерным окладом. Даже аэроклубы ДОСААФ оказались забиты под завязку. Дронову, когда он по приезду на новое место пришел в местный аэроклуб, сказали:

– Летчики-инструкторы нам не нужны. Можем предложить только место техника самолета. А там, может, дождетесь своей очереди…

Николай не стал взвешивать все «за» и «против»: он уже раньше все обдумал и принял решение. Дронов стал техником самолета. Такого же «Як-18», на котором учился летать. Зимой крутил гайки на собачьем холоде, а летом – под солнцем, от которого тоже иногда приходилось искать убежище. И семьдесят рублей на руки «чистыми». И так на протяжении двух лет, пока не освободилось место летчика-инструктора.

В первый год вообще выматывался зверски. И дело здесь не только в чисто физической усталости. Это бы ещё куда ни шло.

Надо ведь не просто летать, а научить этому шесть молодых «сундуков». И как втиснуть в каждый из этих сундуков то, на что ты сам горазд?

Все-таки втиснул, залетали его парни как надо, не подвели своего измочаленного вконец инструктора. Со временем и сам поднабрался ума-разума, не откидывался уже в изнеможении не спинку в своей инструкторской кабине, видя, что очередной его «сундук» в который уже раз сегодня заходит на посадку «по-вороньи», вместо того, чтобы нормально планировать к знакам.

Восемь лет проработал Николай инструктором-летчиком в аэроклубе. Последние три года без устали писал рапорты в зональное Управление аэрофлота с просьбой о переходе. В конце концов его приняли в аэрофлот.

После шестимесячного переучивания он сел в кресло второго пилота работяги Ан-2.

Вторым пилотом пробыл он сравнительно недолго: около года. Потом стал командиром. По инструкции новоиспеченный командир должен первые двести часов налетать с грузом. Только после этого ему доверят перевозить и пассажиров.

Через год его командирства и произошел с ним тот случай, который едва не стал для него роковым. Из своего аэропорта везли они мешки с почтой. Обратно должны были захватить груз в твердой упаковке. Что именно должны были они тогда прихватить, он до сих пор так и не знает.

Вторым пилотом у него был двадцатилетний паренек, только что выпорхнувший из летного училища. Все накладные и прочая филькина писанина обычно находится в портфеле второго пилота, в обиходе именуемом по-морскому – шкипером. Он же сверяется с грузом, поднятым на борт.

Понадеялся тогда Дронов на своего второго, что и сколько положили в Ан-2, а второй понадеялся на забулдыг-грузчиков, и, даже не заглянув в сопроводительную ведомость, сунул ее в портфель.

Захлопнули они фюзеляжную дверь, запустили двигатель и – на исполнительный старт. Лету до родного аэропорта было чуть более часа. Дошли нормально и сели, как положено. Зарулив на стоянку, бросили самолет на попечение авиатехника и, не спеша – в свою эскадрилью.

Минут через сорок их оттуда по телефону вызвал к себе командир отряда.

– Вы смотрели сопроводительную ведомость после погрузки? – огорошил он Дронова вопросом.

– Этим второй пилот должен заниматься, – ответил озадаченный Дронов.

– Командир экипажа тоже должен кое-чем заниматься, – жестко заметил командир отряда.

Потом несколько смягчился, глядя на растерянно-недоумевающее лицо Дронова и уже с неподдельным интересом спросил:

– А вообще-то хоть что-то почувствовали в этом полете?

– Да, что-то на взлете тяжеловато было, а так ничего, – проговорил Николай.

Он всё никак не мог взять в толк, в каких прегрешениях его пытаются обвинить. Командир отряда с глубоким вздохом откинулся на спинку стула.

– Что-то на взлете тяжеловато было, – саркастически проговорил он и вдруг расхохотался. – Да ты на своем Ан-2 увез груз, предназначавшийся для Ли-2! Тонна с лишним перегруза. Вот самолет создал Антонов – не самолет, а ломовая лошадь!

Дронова прошиб запоздалый пот. Две с половиной тонны груза – «поклажа» для двухмоторного Ли-2. а он все это приволок на одномоторном Ан-2, для которого нормальная загрузка – тонна триста. Грузчикам все едино – Ли-2 или Ан-2. главное, цифра 2 стоит.

А вот он, командир экипажа, должен был перепроверить и грузчиков, и второго пилота – «желторотика». А он и варежку раззявил. Теперь остается только гадать: больно ударят или… так себе?

Словно угадав его мысли, командир отряда вмиг посерьезнел, опять распрямился над столом.

– Мы разберем ваше нарушение, Дронов. А пока идите.

Вердикт разбора был краток: командира Ан-2 Дронова на шесть месяцев перевести в отдел перевозок грузчиком. Без изъятия пилотского свидетельства.

Ударили «так себе». После этого случая Дронов на всю оставшуюся жизнь решил следовать избитому правилу: доверяй, но проверяй. Ибо в авиации оно на каждый вылет к месту, как хорошо подогнанные привязанные ремни на пилотском кресле.

Потом была школа высшей летной подготовки, где он переучился на Ан-24. С появлением в отряде АН-26 одним из первых освоил этот корабль. И всегда имел «аппетит к полетам», как говаривал когда-то его первый инструктор.

Но в последний год как будто что-то надломилось в нем. Послеполетный отдых уже не освежал, как раньше, организм. И к следующему рейсу Дронов приходил уже не с таким «аппетитом», с каким приходил прежде.

Иногда проскальзывала мысль: а не уйти ли с летной работы на пенсию по выслуге? А там подыскать что-нибудь попроще на земле. Ведь ему всего сорок четыре. Для земных профессий совсем даже ничего.

Но тут вставала другая проблема – материальная. Пойти работать на земле – его заработок даже вместе с пенсией все равно будет намного меньше, чем заработок командира корабля. А дочь пока что на первом курсе института. А сын еще только заканчивает среднюю школу. На семейном бюджете весьма ощутимо скажется его уход с летной работы. Потому и гнал Николай Андреевич мысли об уходе «на землю»…

…Вот и этот полет тоже. После него как минимум трое суток надо приходить в себя. А положено только двое. Когда-то ему казалось, что силы и здоровья его не убудет. То есть теоретически такая возможность подразумевалась, но как-то подсознательно, подкорковым мышлением. Когда то еще будет? И вот оно «это» подошло. Подкралось и схватило в свои цепкие объятия. А в полетах бывает всякое. Иногда такое, что не каждому профессиональному юмористу в голову придет. Как-то экипаж Дронова выполнял спецрейс по заявке одного завода. Доставляли из Ростова несколько ящиков с непонятным грузом. Приставлена была к этому грузу от завода сопровождающая – препротивная баба с наганом на боку.

Дронов никак не мог взять в толк, для чего эту бабу возят на самолетах туда-сюда, да еще и зарплату начисляют. Груз с завода сдается на склад аэропорта, куда никаких сопровождающих все равно не допускают. А затем грузчики по документам получают все, что нужно, и везут к самолету.

Бабе этой кто-то внушил на заводе, что, поскольку самолет зафрахтован предприятием, она на борту является полновластной хозяйкой. Дронов был наслышан о причудах этой экспедиторши от других экипажей, а теперь вынужден был испытывать это сам.

Началось все с того, что она на его борту принялась руководить погрузкой. Дорожников сначала терпел ее выходки, а потом не выдержал:

– Слушай, тетка, ты что нос суешь не в свое дело? Я и без тебя как-нибудь обойдусь.

Экспедиторша, с мужской прической, густо сдобренной сединой, с мужеподобными чертами лица, с удивлением уставилась на Дорожникова, потом пробормотала бесцветным голосом:

– Ты еще поговори у меня здесь.

Стоявший рядом Бурин с удовольствием загоготал, схватившись за живот.

Не слишком изысканную фразу Дорожникова экспедиторша восприняла как поползновение на свой авторитет, и решила доказать, что она есть далеко не последняя спица в колесе. Весь путь от Ростова она изводила экипаж своими придирками. Недалекая на вид, она делала это с неподражаемым мастерством. Вышел второй пилот в грузовой отсек покурить, чтобы не досаждать дымом не курящему командиру, и она сразу же возопила, перекрывая гул моторов:

– Нельзя рядом с грузом никому находиться! Ваше место в кабине за рулем, а здесь только я должна присутствовать!

Мухин не спеша докурил сигарету и, повертев у виска пальцем, ушел в пилотскую. Зато бортоператор, когда она ему проревела то же самое, не выдержал:

– Слышь, тетка, – наступая на нее, закричал он, – я сейчас на метр приоткрою грузовой люк, и тебя выбросит наружу избыточным давлением, как пробку из воды! – и он большим пальцем руки прикоснулся к кнопке электродвижка.

Баба ошарашено посмотрела на него и схватилась обеими руками за откидную скамейку, на которой сидела. Иван зашел в пилотскую кабину и, прикрыв за собой дверь, взглянул в смотровой глазок. Экспедиторша продолжала сидеть в той же позе, крепко ухватившись за скамью руками. Взгляд ее с ужасом косил на крышку заднего люка. Дорожников удовлетворенно хмыкнул и сел на свое место – досматривать «Крокодил». Минуты через три дверь распахнулась, и в пилотскую буквально влетела экспедиторша.

– Начальник, он хочет меня давлением выбросить из самолета! – закричала она, протиснувшись к креслу Дронова.

Николай Андреевич с недоумением уставился на обезумевшую бабу, потом сдвинул наушники:

– Говорите толком, что произошло?

– Вот он, он, – палец ее дрожал в направлении сидевшего бортоператора, – он хочет меня задавить и выбросить из самолета.

Дронов понял одно: Иван, допеченный этой взбалмошной дурой, отчудил какой-то номер. И она приняла все за чистую монету. Ивана, конечно, он взгреет, а сейчас надо выпроводить из пилотской эту особу (печеночную колику тому, кто принял ее экспедитором или кем-то там…)

– Возвращайтесь к своему грузу, он просто пошутил, – прокричал Дронов, ибо в пилотской, несмотря на звукоизоляцию, было все же шумновато.

– Я при нагане, – сообщила сопровождающая и хлопнула дверкой.

Дорожников взглянул на командира и, вздохнув, надел наушники.

– Ты что ей там наобещал? – раздался в них глуховатый голос Дронова.

– Один пустяк. Если она не перестанет надоедать, приоткрою крышку люка, и её избыточным давлением утащит в бескрайнее и темное небо.

– Нашел с кем шутить, – вяло проговорил Николай Андреевич. – Не хватало еще, чтобы она на нас жалобу командиру отряда состряпала. И доказывай тогда, что ты не верблюд.

Дронов отпустил кнопку переговорного устройства и откинулся в кресле. Что поделаешь, если таких идиоток по милости заказчика приходится терпеть на борту.

Жалобу командиру отряда та сумасбродка не написала. Видимо, не подозревала о существовании такого начальства. Нажаловалась у себя на заводе. Оттуда немедленно позвонили в отдел ПАНХа [6].

Начальник отдела, сравнительно молодой еще мужчина, быстро понял, в чем дело, но доказывать что-либо в защиту экипажа не стал. Понял, что бесполезно. Раз приняли на веру бред какой-то психопатки, значит – доказывать бесполезно.

Вместо этого он как бы между прочим заметил, что следующий спецрейс завод в этом году не получит. Нет свободных бортов. Все экипажи вылетали санитарную норму, а Тюмень и Магадан берут за горло: даешь самолеты под грузы…

На другом конце провода среагировали мгновенно. Без всякого перехода сообщили, что сделают сопровождающей груза крепкое внушение, дабы не конфликтовала больше с летчиками. Может, она что-то перепутала и возвела на них напраслину. И вообще, если на то пошло, она и на заводе всем нервы повымотала. Так что и звонили они совсем не по этому поводу, а лишь узнать, сможет ли аэропорт выделить им через десять дней самолет…

Начальник отдела ПАНХ сказал: «Позвоните через неделю», – и с удовольствием положил трубку. Разговор этот он передал Дронову, когда тот пришел для выполнения очередного рейса, и Николай Андреевич сказал только: «Спасибо, друг, что избавил меня от пустопорожней нервотрепки».

А так все шло как на хорошо отлаженном конвейере: полеты, изредка сидение на запасных аэродромах из-за непогоды, и снова полеты.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.